Онлайн чтение книги Эмма Emma
Глава 12

Всем был хорош в глазах Эммы план предстоящего бала, кроме одного — что день, на который его назначили, выходил за рамки двух недель, отпущенных Фрэнку Черчиллу, ибо она не разделяла уверенности мистера Уэстона, что для Черчиллов такая уж невозможная вещь запретить племяннику задержаться в Суррее хотя бы на день сверх срока. Все, однако, сходились на том, что в срок уложиться никоим образом нельзя. Приготовления неизбежно займут какое-то время — ничего еще не будет готово до начала третьей недели — так что придется им несколько дней обдумывать, хлопотать и устраивать наудачу, с риском, и изрядным, по мнению Эммы, что все делается впустую.

В Энскуме, однако, оказались милостивы — на деле милостивы; на словах — не очень. Желание племянника задержаться явно не понравилось, но препятствовать ему не стали. Все обстояло надежно и благополучно — впрочем, когда устраняется одна забота, ее место обыкновенно занимает другая, и Эмма, не тревожась более за судьбу бала, нашла себе новую причину для беспокойства — вызывающее безразличие к нему мистера Найтли. Потому ли, что сам он не танцевал или же потому, что эта затея вынашивалась без него, только он, казалось, решил для себя, что она ему неинтересна — неспособна вызвать у него хотя бы каплю любопытства в настоящем или хоть капельку развлечь его в будущем. На свое добровольное сообщение о бале Эмма не услышала ничего более ободряющего, чем:

— Что ж. Если Уэстонам нравится тратить столько трудов ради шумной забавы на один вечер — пусть их, но себе выбирать развлечения я буду сам. Нет, я приду, отказаться нельзя — приду и буду изо всех сил стараться не уснуть, но я бы охотней, куда охотней, признаться, остался дома и просмотрел с Уильямом Ларкинсом его недельный отчет… Большое удовольствие — наблюдать, как танцуют! Нет, только не для меня. Я никогда не смотрю на танцующих — не знаю, кого это может соблазнить. Вероятно, в самом искусстве танцевать, как и в добродетели, уже содержится награда, и иной искать не следует. Те, кто стоит в стороне, обычно думают совсем о другом.

Эмма чувствовала, что слова эти направлены против нее, и не могла не сердиться. Правда, одно она знала — что не из желания сделать комплимент Джейн Фэрфакс он столь пренебрежителен и столь суров, не ее взглядами руководствуется, хуля танцы, ибо она приняла идею устроить бал с необыкновенным воодушевлением. Она оживилась, заговорила, она в порыве откровенности воскликнула:

— Ох, только бы что-нибудь не помешало, мисс Вудхаус! Какое это было бы разочарованье… Сознаюсь вам, что буду ждать этого бала с чрезвычайным нетерпением.

Не из стремления угодить Джейн Фэрфакс, стало быть, предпочел бы он балу общество Уильяма Ларкинса. Нет, она все более убеждалась, что догадка миссис Уэстон неверна. Было дружеское расположение с его стороны, было участие, сострадание — но не любовь.

Увы! Очень скоро ей уже было не до раздоров с мистером Найтли. Всего два дня порадовались они надежности своего замысла — и все рухнуло. От мистера Черчилла пришло письмо, призывающее племянника немедля ехать назад. Миссис Черчилл сделалась нездорова — так нездорова, что без него обходиться не могла. Ей (утверждал ее муж) было очень худо уже два дня назад, когда она писала племяннику ответ, однако, из присущего ей стремления никого никогда не огорчать, из свойственной ей привычки совершенно не думать о себе, она о том умолчала, теперь же так расхворалась, что с этим шутить нельзя, и принуждена настаивать, чтобы он безотлагательно возвращался в Энскум.

Содержание письма было изложено в записке, которую тотчас же поспешила прислать Эмме миссис Уэстон. Что до его отъезда, то он был неизбежен. Через несколько часов ему предстояло ехать, и ехать без той тревоги о теткином здоровье, которая могла бы умерить нежелание это делать. Знал он ее болезни — они тогда только случались, когда ей это было выгодно.

К этому миссис Уэстон приписала, что ему «едва достанет времени побывать после завтрака в Хайбери и проститься с теми немногими друзьями, которым он может быть небезразличен, — а потому его очень скоро можно ожидать в Хартфилде».

На этой злополучной записке и оборвался для Эммы завтрак. Прочитав ее, она уже была способна только стенать и сокрушаться. Прости, бал! Прости, молодой знакомец — и все, что молодой знакомец, возможно, таит в душе!.. Что за несчастье! Какой мог получиться восхитительный вечер! Как веселились бы все, а больше всех — она со своим кавалером! «Говорила я, что так будет!» — вот единственное, что оставалось ей в утешенье.

Иначе смотрел на случившееся ее батюшка. Его в первую голову занимало, чем больна миссис Черчилл и как ее лечат, а что до бала — ужасно жаль, что душеньку Эмму постигло разочарование, но дома оно всегда спокойней… Эмма приготовилась принять гостя много раньше, чем он появился, но недостаток нетерпенья свидеться с нею, который можно было бы поставить ему в укор, искупался горестным его видом и глубочайшим унынием. Он был столь удручен предстоящим отъездом, что в первые минуты не мог говорить. Его подавленность бросалась в глаза. Он сидел, погруженный в тяжелое раздумье, а когда очнулся, уронил только:

— Нет в мире ничего страшней расставанья.

— Но вы же не последний раз приехали в Рэндалс, — сказала Эмма. — Приедете еще.

— Ох, но как знать, когда! — Покачав головою: — Эта неопределенность… Буду рваться сюда всеми силами, все помыслы устремлю на это — задамся единою целью! И если весною дядюшка с теткой поедут в город… только боюсь… Прошлой весной они никуда не тронулись — боюсь, с этим обыкновением покончено навсегда.

— И прощай навсегда наш бедный бал.

— Ах, этот бал!.. Ну для чего было нам его откладывать? Надобно было ловить момент! Сколь часто из-за приготовлений — дурацких приготовлений — мы лишаем себя радости! А ведь вы предупреждали, что так случится. Ох, мисс Вудхаус, зачем вы всегда бываете правы?

— В настоящем случае, поверьте, я могу лишь сожалеть, что была права. Я бы, не раздумывая, променяла дальновидность на веселье.

— Ежели мне удастся приехать снова, мы все-таки устроим этот бал. Мой отец на это твердо полагается. Не забудьте — вы ангажированы.

Эмма подарила его благосклонным взглядом.

— Какие это были две недели! — продолжал он. — Каждый новый день — дороже, неповторимее вчерашнего! И с каждым днем все более нестерпима мысль об отъезде. Счастливы те, которым можно оставаться в Хайбери!

— Раз вы столь щедро воздаете нам должное в настоящем, — сказала Эмма, — то я возьму на себя смелость спросить у вас о прошлом: вы ехали сюда не без опасений? Не оказались ли мы несколько лучше, чем вы себе представляли? Убеждена, что да. Убеждена, вы не предполагали, что вам у нас может понравиться. Вы бы не собирались к нам так долго, если бы Хайбери вам рисовался в привлекательном свете.

Фрэнк Черчилл с принужденным смехом возражал, но Эмма знала, что не ошиблась.

— И вы обязаны ехать сейчас же?

— Да. За мною приедет отец, мы вместе воротимся в Рэндалс, и я немедленно снаряжаюсь в дорогу. Боюсь, что его можно ждать сюда в любой момент.

— И у вас не останется даже пяти минут для друзей ваших — мисс Фэрфакс и мисс Бейтс? Досадно! Могучий и логический ум мисс Бейтс мог бы помочь вам укрепиться духом.

— Нет, я побывал там. Проходил мимо и подумал, что по всем правилам полагалось бы зайти. Зашел на три минуты, но задержался, потому что не застал дома мисс Бейтс. Она куда-то отлучилась, и я понял, что должен дождаться ее. Над такою, как она, можно смеяться — и даже нельзя не смеяться, — но такую женщину грешно обижать. Лучше было нанести ей прощальный визит по всей форме.

Он замялся, встал, подошел к окну.

— Короче, — заговорил он снова, — вы, по-видимому, не могли не заподозрить, мисс Вудхаус…

Он впился в нее взглядом, словно желая прочесть ее мысли. Эмма растерялась. Все это предвещало нечто очень серьезное, чего она не хотела. В надежде несколько задержать то, что на нее надвигалось, она усилием воли заставила себя спокойно сказать:

— Вы рассудили правильно — очень естественно было, при этих обстоятельствах, нанести прощальный визит…

Он молчал. Она чувствовала на себе его взгляд — он, верно, размышлял над ее словами, пытаясь истолковать для себя манеру, с которой они были сказаны. Она слышала, как он вздохнул. Естественно; он полагал, что имеет причины вздыхать. У него не было оснований думать, что она поощряет его. Несколько неловких мгновений — и он сел на место и проговорил, уже более твердым голосом:

— Мне важно было, что остаток времени я могу провести в Хартфилде. Хартфилд так много значит для меня…

Он снова осекся, снова встал и, казалось, окончательно пришел в замешательство. Эмма и не подозревала, что он так сильно влюблен, — и как знать, чем бы все это кончилось, если бы не явился его отец… Вскоре к ним вышел и мистер Вудхаус, и Фрэнк Черчилл, подчиняясь необходимости, овладел собою.

Впрочем, минуты испытания были уж сочтены. Мистер Уэстон, не любящий мешкать ни с каким делом, столь же мало способный оттягивать неизбежное зло, сколь и предвидеть возможное, объявил: «Пора идти!» — и молодому человеку оставалось лишь согласиться, подавив понятный вздох, и встать, готовясь к прощанию.

— Я буду иметь о всех вас известия, — сказал он, — в этом главное для меня утешенье. Буду знать все, что у вас происходит. Я просил миссис Уэстон писать мне, и она была столь добра, что обещала. Благословенны женские письма, когда нам дорога всякая подробность о тех, кого с нами нет! Она будет все мне рассказывать. Читая ее письма, я вновь буду переноситься в милый Хайбери.

Сердечное рукопожатие, взволнованное «До свиданья!» заключили эту речь, и дверь за Фрэнком Черчиллом захлопнулась. Коротки были сборы — коротко их свиданье; он покидал Суррей, и Эмме так жаль было расставаться, такую потерю для их маленького общества видела она в его отъезде, что к ней закралось опасение, не слишком ли она сожалеет, не чересчур ли это глубоко ее затронуло.

Все переменилось — и к худшему. Они встречались со времени его приезда чуть не каждый день. Его присутствие в Рэндалсе, бесспорно, очень оживило ее существованье за эти две недели — неописуемо! Каждое утро — сознание, что они увидятся, предвкушенье встречи, Уверенность в его внимании — его веселый нрав, его галантность! Праздником сверкнули эти две недели, и тоскливо будет после них погружаться опять в обыденное течение хартфилдской жизни. В довершение всего, что говорило в его пользу, он почти что признался ей в любви! Сколь оказалось бы на поверку прочно и постоянно его чувство — вопрос иной, но покамест у нее не было сомнений, что он положительно ею пленен, определенно отдает ей предпочтенье, и эта убежденность, совокупно со всем прочим, наводила ее на мысль, что, несмотря на свои прежние зароки, она, как видно, немножко влюблена в него.

— Как видно, да, — говорила она себе. — Эта тупая апатия, вялость, неохота сесть и заняться полезным делом, это ощущение, что все в доме надоело, постыло! Как видно, влюбилась, — очень было бы странно, когда б не так — по крайней мере, на недельку-другую. Что ж! Кому беда, а кому радость — так устроен мир. Многим, как мне, взгрустнется, ежели не о Фрэнке Черчилле, то о бале — зато мистер Найтли будет счастлив. Может теперь провести этот вечер, как ему нравится — со своим ненаглядным Уильямом Ларкинсом.

Мистер Найтли, однако, не спешил, торжествуя, показать, что он счастлив. Он, конечно, не мог бы, положа руку на сердце, утверждать, что огорчен за себя — бодрый вид его послужил бы тому опроверженьем, — но говорил с большою искренностью, что огорчается за других, и добрым голосом прибавил:

— Не повезло вам, Эмма, — вот не повезло! Вам так редко выпадает случай потанцевать…

Джейн Фэрфакс она несколько дней не видала, а без этого трудно было судить, чистосердечно ли она сожалеет о прискорбной перемене; но когда наконец увидела, то наткнулась на чудовищную сдержанность. Правда, ей все эти дни особенно нездоровилось, ее так мучили головные боли, что, если бы даже бал состоялся, она, как о том объявила ее тетушка, вряд ли смогла бы прийти; и Эмма великодушно сказала себе, что эта непристойная безучастность в какой-то мере объясняется упадком сил, подточенных болезнью.