Онлайн чтение книги Ева Eva
1. «Норддейчер Ллойд, Бремен»

Не хочу, чтобы меня убили сегодня вечером, подумал Лоренсо Фалько.

Тем более – так.

Однако перспектива погибнуть была вполне реальна. Шаги за спиной звучали все ближе, делались все торопливей. Несомненно, гнались за ним. Пять минут назад он услышал, как позади вскрикнул курьер, падая в темноту со смотровой площадки Санта-Лузия, как с высоты пятнадцати-двадцати метров его тело ударилось о мостовую неосвещенной улочки в квартале Алфама. Теперь преследовали самого Фалько – доделывали работу.

Дорога шла под уклон, позволяя прибавить ходу, но это же обстоятельство играло на руку преследователям. Их было двое: он заметил это, когда курьер – в тусклом свете далекого фонаря Фалько успел разглядеть лишь усы и надвинутую на глаза шляпу – протянул ему, как было условлено, конверт, а через минуту, увидев незнакомцев, подал сигнал тревоги. Они бросились в разные стороны: курьер – вдоль балюстрады смотровой площадки (оттого и попался преследователям первым), а Фалько – по улице, туда, где далеко внизу смутно мерцал огнями Лиссабон, раскинувшийся у подножия этого вознесенного над городом квартала, и где еще дальше под безлунным звездным небом сливалась с ночной тьмой широкая черная лента Тежу.

Путь отхода вел налево, в темноту. Готовясь к этой встрече, Фалько еще утром обследовал местность. Каждый профессионал свято соблюдает старое верное правило – прежде чем войти куда-нибудь, узнай, как оттуда выйти. Фалько вспомнил изразцовую табличку- азулежу на углу – «Калсадинья да Фигейра». На эту узенькую, круто уходящую вниз улочку вела каменная двухпролетная лестница с железными перилами. И Фалько, стремительно рванувшийся влево, схватился за них, чтобы не упасть в темноте, и слетел вниз. Улочка под прямым углом заворачивала направо и упиралась в арку – такую узкую, что двоим не разойтись.

Но шаги за спиной не стихали, а напротив – приближались. И звучали уже на первых ступенях лестницы. Сегодня я не умру, повторил про себя Фалько. У меня другие планы на вечер – с женщиной переспать, сигаретку выкурить, в ресторане посидеть. Что-то в этом роде. Так что лучше пусть помрет еще кто-нибудь. В этом пункте своих рассуждений он снял шляпу и достал из-под ленты спрятанное там лезвие «жиллетт» в бумажном конвертике. На ходу, уже возле самой арки, сорвал конвертик, вытащил из нагрудного кармана платок и, обернув им руку, зажал лезвие между большим и указательным пальцем. Заскочил в арку, там резко принял вправо, прижался к стене и замер, вслушиваясь сквозь гулкий стук крови в висках в нарастающий шум шагов.

Когда в просвете арки возник первый силуэт, Фалько проворно шагнул навстречу преследователю и справа налево чиркнул его по горлу. На темном пятне лица возникла на миг светлая полоска – это блеснули зубы в разинутом от неожиданности рте, и немедленно вслед за тем удивленный вскрик сменился предсмертным хрипом, и воздух, забулькав, вырвался наружу вместе с хлынувшей из перерезанной трахеи кровью. Тело сейчас же обмякло и мешковато осело, а потом распласталось по земле под аркой. Вторая тень, двигавшаяся чуть позади, держа дистанцию, резко остановилась.

– Что ж ты застрял там, паскуда? – сказал Фалько. – Иди ко мне.

Три секунды неподвижности. Может быть, пять. Фалько и преследователь замерли, а лежавший на земле продолжал влажно похрипывать. Наконец его спутник решился и осторожно, медленно попятился.

– Ну, где же ты? – продолжал куражиться Фалько. – Не оставляй меня так, не покидай, я вся горю…

Шаги, удаляясь, застучали чаще по мостовой и потом вверх по лестнице, пока не смолкли совсем. Тогда Фалько, по-прежнему не трогаясь с места, перевел дух, дожидаясь, чтобы кровь перестала барабанить в висках. Потом, когда унялась легкая дрожь в пальцах, тщательно оттер с них липкую, еще теплую влагу и выбросил платок вместе с лезвием.

Он склонился, обшаривая тело наконец-то затихшего человека на мостовой – пристегнутый к поясу нож в чехле, табак, спички, пригоршня мелочи. Найденный во внутреннем кармане пиджака бумажник переложил к себе. Потом выпрямился и огляделся. Вокруг не было ни души, и почти все соседние дома тонули в темноте. Лишь из нескольких окон пробивались полоски света, да откуда-то звучало приглушенное расстоянием радио: женский голос пел фадо . Доносился отдаленный собачий лай. Черное небо, как и раньше, было усыпано таким множеством звезд, что казалось, будто над Лиссабоном висят полчища светлячков.

На миг он подумал, не поискать ли тело курьера, упавшего или сброшенного со смотровой площадки, но тотчас отогнал эту мысль. Ибо любопытство, как гласит старая поговорка, кошку сгубило. Жив ли курьер, слетевший с пятнадцатиметровой высоты, или – что вероятней – мертв, Фалько уже не касалось. Он знал лишь, что это португалец, по убеждениям или за деньги работавший на франкистов, и что его сообщение надо передать в генштаб, в Саламанку. Так что лучше не усложнять себе жизнь. На улице может появиться случайный прохожий, ночной сторож или местный житель, второй преследователь может по здравом размышлении двинуться по следам Фалько и расквитаться за убитого напарника. Тут ведь наперед не угадаешь. Ремесло Фалько непредсказуемо: он играет в шахматы риска и вероятностей. Тем паче что конверт, ради которого и устроили эту ночную встречу, лежит у него в кармане. Ничем больше не интересен ему этот солдат, безымянный и безликий – Фалько и в самом деле не разглядел ничего, кроме усов, – участник грязной войны, которая идет и на полях Европы, и в тылах воюющих армий, но также и в таких вот темных и грязных закоулках заграницы, как эта улочка. Бойцы гнусной армии, столь годные для гнусного дела, за которое сражаются. Шпионы, столь же безликие, как этот республиканец, что с перерезанным горлом валяется под аркой, или его товарищ, благоразумно давший деру с места происшествия, дабы не разделить участь своего напарника. Пешки на шахматной доске, которые двигают другие.

Фалько, время от времени оборачиваясь и проверяя, не идет ли кто следом, спустился до улицы Сан-Педро. Правый висок дергало пульсирующей болью – можно не сомневаться, что подскочило давление, – и он машинально нащупал в кармане трубочку с кофе-аспирином: мигрени, от которых порой лежал пластом, теряя способность двигаться и соображать и дыша, как выброшенная на берег рыба, были его ахиллесовой пятой. Чем-нибудь бы запить таблетку, но, впрочем, это может подождать. Главное сейчас – уйти как можно дальше. И как можно скорее.

Он выбирал улицы пошире, чтобы избежать неожиданностей. Наконец оставил Алфаму позади и в мутноватом свете фонаря на улице Бакальюейруш, в сыром тумане, поднимавшемся от недалекой уже реки, достал из кармана конверт, разорвал по краю, заглянул внутрь. И удивился, увидев сложенную вдвое рекламную листовку пароходной компании «Норддейчер Ллойд, Бремен». И больше ничего. Четвертушку бумаги с текстом на одной стороне. Изображение трансатлантического лайнера, а под ним – список судов и расписание рейсов в Америку и в Восточное Средиземноморье. Он снова сунул листок в конверт, конверт – в карман и открыл бумажник убитого. Там было немного денег в португальских эскудо (их Фалько без колебаний переложил к себе), проездной билет на лиссабонский трамвай, фотокарточка молодой женщины, два удостоверения личности на разные имена, но с одинаковой фотографией, запечатлевшей худощавое лицо с черными, кудрявыми, редеющими волосами. Одно удостоверение – несомненно, поддельное – было на имя Жуана Нунеса, торгового агента. Другое, с грифом Службы военной разведки, с печатью Испанской республики, было выписано на имя Хуана Ортиса Идальго; его Фалько сунул себе в карман. Все прочее швырнул в мусорный бак и пошел прочь – быстро, но не торопливо, чтобы не привлекать к себе внимания.

Открывая дверь в «Мартиньо да Аркада» – маленькое кафе-ресторан с безыскусно выбеленными стенами, помещавшееся на первом этаже одного из домов на площади Комерсио, – Фалько заметил, что правая манжета у него выпачкана кровью. Вошел и, здороваясь с официантом, увидел в глубине зала, за крайним столиком у окна, Бриту Моуру, сидевшую спиной к нему. Он двинулся прямо в туалетную комнату, заперся, пустил воду и, сложив ладони ковшиком, запил наконец таблетку. Потом снял пиджак, расстегнул золотую запонку и принялся оттирать пятнышко на крахмальной манжете, покуда оно почти не исчезло. Высушил ее полотенцем, застегнул, надел пиджак. «Патек Филипп» на левом запястье показывали, что он опаздывает уже на одиннадцать минут. Это было еще терпимо, и ожидавшая его женщина не должна была пока рассвирепеть. А если все же рассвирепеет, то ненадолго.

Ощупал внутренний карман, убеждаясь, что конверт на месте. Потом обстоятельно оглядел свое отражение, отыскивая еще какие-нибудь следы недавней схватки, однако из зеркала на него смотрел привлекательный мужчина тридцати шести лет: черные, блестящие от бриллиантина волосы зачесаны наверх, темный, идеально сшитый костюм. Он поправил и без того безупречный пробор, подтянул узел галстука. Тем временем его лицо теряло жесткость, приобретенную от многолетнего напряжения и опасностей, смягчалось, освещаясь ласково-насмешливой улыбкой, какой знающий себе цену мужчина, опаздывая на свидание, показывает, что наверняка сумеет оправдаться.

– Где тебя черти носят?! – возмущенно воскликнула женщина. – Полчаса торчу здесь одна, как дура последняя, жду тебя!

– Извини, пожалуйста, – ответил Фалько. – Задержался – срочное дело было.

– Нашел время для своих дел! А я сижу в этой дыре…

Фалько с безмятежной улыбкой обвел кафе взглядом:

– Чем тебе тут плохо?

– Да это харчевня какая-то!.. Могли бы найти что-нибудь поприличней… с музыкой…

– Мне нравится это заведение. Обслуга симпатичная.

– Что за чушь!

Брита Моура не привыкла, что мужчины опаздывают к ней на свидание. Темноволосая, с чувственным крупным ртом, с умопомрачительной фигурой, ради которой главным образом и заполнялся партер театра «Эдем» – шедшее там музыкальное ревю называлось «Не замужем и независима», – с накладными ресницами, с ярко накрашенными губами a lá Джоан Кроуфорд, она, как и Фалько, зачесывала свою гриву кверху и скрепляла фиксатуаром, открывая лоб, и, казалось, сошла с рекламной афиши или страниц иллюстрированного еженедельника. Родившаяся двадцать семь лет назад в деревушке провинции Алентежу, Брита относилась к числу тех женщин, из-за которых молодые теряют голову, а старые – деньги. Она прошла тернистый путь, прежде чем достичь своего нынешнего положения звезды, и без колебаний потрошила тех, кому посчастливилось подойти к ней достаточно близко. Фалько, однако, был ее слабостью. Они познакомились пять недель назад в эшторильском казино у стола, где играли в рулетку, и с тех пор время от времени встречались.

– Ну, чего бы тебе хотелось? – с полнейшей естественностью осведомился Фалько, изучая меню.

Она капризно сморщила носик – злость еще не прошла:

– Мне вообще уже ничего не хочется.

– Я, пожалуй, закажу треску на углях… Вина выпьешь?

– Ты бесчувственная скотина.

– Вовсе нет. Я просто проголодался. – Официант невозмутимо ждал. – Давай тебе тоже закажем рыбу?

Фалько говорил неправду: он совершенно не проголодался, но этот обыденный обеденный обряд помогал ему успокоиться. Заслониться банальной болтовней с красивой женщиной. Это приводило в порядок его мысли, проясняло намерения, отгоняло свежие воспоминания.

– Тогда какой-нибудь легкий супчик, – сказала Брита. – Я и так растолстела.

– Что ты такое говоришь?! Ты в идеальной форме.

– Правда?

– Не сомневайся. Ты – само совершенство.

Лицо ее смягчилось. Она ощупала свои бедра:

– А эти… из журнала «Илуштрасан» уверяют, будто я отяжелела.

Фалько лучезарно улыбнулся. Вытащил черепаховый портсигар и предложил Брите сигарету.

– А эти, из журнала «Илуштрасан», – просто идиоты.

Брита наклонилась над столом, потянулась сигаретой к огоньку серебряной зажигалки «Паркер-Бикон».

– Смотри, ты где-то намочил рукав, – сказала она.

– Да, – Фалько закурил сам. – Забрызгал, когда руки мыл.

– Вот недотепа…

– Что есть, то есть.

Они курили в ожидании заказа. Мигрень у Фалько прошла. Брита говорила о своей работе, о том, какие прекрасные сборы делает ее ревю, о контракте на участие в новом спектакле, который поставят через два месяца. О предложении сняться в кино. Фалько внимал ей заинтересованно и сердечно, постоянно глядя в глаза и всем своим видом показывая, что ловит каждое ее слово, вовремя, словно по сценарию – а в сущности, так оно и было, – подавая уместные реплики и задавая нужные вопросы. В числе твоих самых гнусных дарований, сказал ему однажды адмирал, – умение слушать так, будто от того, что ты услышишь, зависит твое будущее и сама жизнь. И нет на свете ничего важней. А когда жертва раскусит трюк, будет поздно – уже сперли бумажник или всадили клинок в пах. А если женщина – затащили в постель.

– Куда двинем отсюда? – поинтересовалась Брита.

– Не думал еще об этом.

Фалько не соврал. Голова его была занята другим – мыслями о конверте в кармане, о погибшем связнике, о республиканском агенте и его сбежавшем напарнике, который сейчас, наверно, уже ввел начальство в курс дела. О том, что предпримет лиссабонская полиция. О проспекте «Норддейчер Ллойд, Бремен» и об отношении перечисленных там судов к точным данным, которые надлежит сперва расшифровать, а потом передать в Национальную информационно-оперативную службу. В сущности, можно особенно не торопиться, сеанс связи назначен на завтра, но даже красота женщины, сидевшей напротив, не могла унять обуявшее Фалько беспокойство. Что-то в содержимом этого конверта и в том, что случилось полчаса назад в Алфаме, было не то… Не то, чем хотело казаться. Концы с концами не сходились, и Фалько знал, что не успокоится, пока их не сведет.

– Еще налить?

Он наклонил горлышко бутылки к ее бокалу. Улыбка Бриты показала, что последние тучки рассеялись. Лед растаял. Все в порядке.

– Спасибо, любимый.

В порядке-то в порядке, но Фалько уже несколько раз с ней переспал. Четыре раза, если быть точным: один в отеле «Паласио до Эшторил» и три – в ее роскошной квартире на проезде Салитре. Он не ждал какой-то ошеломительной новизны, кроме очередного, пусть недолгого обладания этим великолепным телом, которое, хоть хозяйка его и не отличалась особой изобретательностью или богатым воображением, легко, обильно и, можно сказать, отзывчиво отворяло все свои сокровенные шлюзы. И значит, речь о том, стоит ли ради двух-трех приятных часов возвращаться, подняв воротник пиджака, сунув руки в карманы, в отель на рассвете, когда дворники уже начнут поливать мостовые: Фалько не любил рисковать, ночуя в чужих квартирах. Вот, значит, какое возникает неудобство. Да и вообще перспектива – не из самых лучезарных.

– Можем пойти потанцевать, – предложила она. – В Байро-Алто. Возле Тавареса открылся новый дансинг, его очень хвалят… Играет негритянский джаз-банд.

– Что же, давай туда.

Брита снова подалась вперед. Облокотилась о стол, задержав на весу испачканную помадой сигарету. Объемистая грудь касалась скатерти – женщина была одновременно изысканна и вульгарна.

– Угадай, что у меня там… внизу.

Она многообещающе улыбалась. Фалько с учтивым любопытством рассматривал ее лиловое креповое платье от Баленсиаги. Когда они виделись в последний раз, она уже шутила насчет нижнего белья, так что ответ подразумевался сам собой.

– Черный шелк?

– Ничего. – Она понизила голос. – На мне ничего нет.

– Уточни, пожалуйста, – улыбнулся Фалько.

– Ничего – значит ничего, глупый. Совсем ничего.

– Совсем-совсем?

– Именно. Ни рубашки, ни трусиков.

– Ах-х.

Он смог убедиться в этом через час, когда они танцевали в новом джаз-клубе и он оглаживал бедра Бриты Моура. В самом деле, ничего не было между тканью платья и телом, движения которого – чувственные сообразно обстоятельствам – в должной мере вдохновили Фалько, позволив отвлечься от профессиональных тревог, занимавших его. Может быть, и в самом деле, заключил он, это неплохая идея – провести сколько-то времени в ее квартире, все расставить по местам без особых затей – как говорится, ай, здравствуй и прощай – в приятном обмене микробами. В конце концов, ночь долгая, конверт лежит в кармане, а в Саламанке, где в эту пору уже спят – святое дело национального спасения все настойчивей внедряло в среду новых испанцев нормы благопристойной умеренности, – и не ждут от него донесения раньше следующего утра. К тому же у него будет весомое алиби, если португальская полиция начнет раскапывать происшествие на Алфаме.

– Мне ужасно нравится здесь, – повторила Брита.

Заведение называлось «Бандит» и было в Лиссабоне в большой моде. Официанты усердно сновали меж столиками, разнося лед, бокалы шампанского, стаканы с виски, коктейли с невозможными названиями. Оркестр, состоявший из чернокожих американцев – или тех, кто прикидывался таковыми, – играл в глубине зала на небольшой эстраде, и взмокшая от пота толпа танцующих, где преобладали вечерние туалеты и смокинги, казалось, вот-вот захлестнет и ее; и все были бесконечно, как-то почти демонстративно чужды тому, что в нескольких сотнях километров отсюда, по другую сторону границы, жестокая война заполняет дороги беженцами, тюрьмы – несчастными, а траншеи, обочины дорог и задворки кладбищ – трупами. Со злобно-насмешливой гримасой Фалько, вдруг на мгновение вспомнив, как встречали последний перед войной новый год – сам он с подругой танцевал в гриль-руме мадридского отеля «Палас», – спросил себя: сколько тех, кто бросал тогда ленточки серпантина и чокался под звон курантов за новый, 1936-й год, уже погибли или вот-вот погибнут?

– О господи, опять… – сказала Брита. – Не оборачивайся. Здесь этот болван Мануэл Лоуриньо.

Фалько тем не менее обернулся. За столиком среди друзей сидел загорелый красавец в смокинге. Все смеялись и пили.

– А-а, это здешняя звезда, дамский любимец?

– Он самый… Вы знакомы?

– Вроде бы…

– Он играет в водное поло, время от времени упоминается в светской хронике…

– А-а. Ну так и что с того?

– Это настоящий кошмар. У нас с ним была история – совсем коротенькая, но он принял это все чересчур близко к сердцу и не оставляет меня в покое… Помимо прочего, он еще и женат.

– Я тоже, – пошутил Фалько.

Брита вонзила ноготки ему в руки.

– Врун противный! Да кому в голову взбредет связаться с таким повесой!

Они направились к своему столику. Лоуриньо заметил их и уже не сводил глаз с Бриты. Фалько вытащил из ведерка со льдом бутылку «Боллинже» и обнаружил, что она почти пуста.

– Заказать еще?

– Нет, не стоит… – Брита открыла сумочку и стала пудриться. – Как только увижу его, мне уже вообще ничего не хочется.

– Так-таки и ничего?

Она захлопнула пудреницу и устремила на него взгляд женщины, уверенной в своем моральном превосходстве:

– Ты совсем дурачок или как?

Фалько посмотрел на часы. Потом руки его вспомнили ощущение ее тела под тканью платья.

– Ну что – мы уходим?

– И поскорей, пока этот идиот не испортил нам вечер.

Фалько подозвал официанта и расплатился, прибавив щедрые чаевые. Брита поднялась. В тот же миг встал и Мануэл Лоуриньо – он оказался высок и крепок – и направился к ним. Брита прошла вперед, не удостоив его взглядом. В отличие от Фалько, который чуть было на ходу не подмигнул ему в том смысле, что «не унывай, приятель, сегодня я, а завтра ты», но все же сдержался, потому что ему не понравилось, как смотрит на него португалец. А смотрел он так свирепо, будто во всем винил Фалько.

– Эй, – раздалось у него за спиной.

Запахло перегаром хорошего английского виски, а в перспективе – большими неприятностями. Фалько замедлил шаги, обернулся. Лоуриньо был почти на полголовы выше его.

– Слушаю вас, друг мой.

– Я тебе не друг, – процедил тот. – И я разобью тебе рожу.

Фалько вздохнул, покоряясь судьбе. И едва ли не примирительно.

– Вы меня, право, пугаете, – сказал он.

И двинулся следом за удалявшейся Бритой. В гардеробе получили ее пальто и его шляпу – сам Фалько был без верхней одежды – и вышли на улицу. Напротив подъезда стояли два такси и три фиакра. Фалько уже хотел было попросить швейцара, чтобы подозвал извозчика, но тут не столько услышал, сколько почувствовал за спиной шаги. Обернулся и в свете фонаря над входом увидел Лоуриньо.

– Ты даже не поздоровалась со мной, Брита.

Ах, чтоб тебя, подумал Фалько. Только этого не хватало сегодня вечером.

– Не желаю с тобой здороваться, – ответила она.

– Это неучтиво с твоей стороны.

– Оставь меня в покое.

Она крепче вцепилась в руку Фалько. В правую. Но он предусмотрительно высвободился.

– Я несколько раз тебе звонил, – настойчиво продолжал Лоуриньо.

– Мне много кто звонит.

Фиакр уже стоял у тротуара – швейцар расстарался. Но Лоуриньо опередил Бриту и ее спутника и преградил им путь.

– С-сука, – будто выплюнул он.

Фалько поморщился. Это, конечно, уже чересчур.

– Позвольте пройти, – сказал он, намереваясь проводить Бриту к экипажу.

– Он назвал меня сукой! – скандально воскликнула та. – Ты смолчишь?

– Садись в коляску. Едем.

Но тут опять вмешался Лоуриньо. Он стоял перед ними, опустив и чуть разведя руки, как готовый к схватке борец.

– Я тебя убью, – сказал он Фалько.

Тот тяжело вздохнул и выпустил руку Бриты. Твердо взглянул в нависавшее над ним лицо противника и проговорил раздельно:

– Ты в своей жизни еще никого не убил.

То ли тон, то ли выражение лица. То ли взгляд. Но в глазах Лоуриньо мелькнуло сначала удивление, потом осознание, потом опасение. Он отступил на шаг. Что-то он здесь не предусмотрел, и затуманенный алкоголем мозг пытался постичь – что же именно? Но продолжались его раздумья всего две секунды: больше времени Фалько ему не дал, сделав шаг вперед – тот самый, что уступил ему португалец, и с улыбкой широко раскинул руки, словно для дружеского объятия, устраняющего любые недоразумения. И одновременно, не переставая улыбаться – улыбка притупляет бдительность противника, – ударил его коленом в пах, отчего Лоуриньо сложился вдвое от неожиданности, а потом от боли. Тем не менее Фалько знал, что настоящее сокрушительное действие удары такого рода оказывают лишь через секунды три-четыре, а потому срезал путь к победе, ткнув португальца локтем в лицо. Тот упал на колени и со всхлипом втянул воздух, одну руку держа перед глазами, другой зажимая пах.

Фалько обернулся к швейцару и протянул ему сложенную вдвое купюру.

– Вы подтвердите, что этому сеньору стало нехорошо, – сказал он очень спокойно. – Потерял равновесие и упал. Вы ведь видели, не правда ли?

Швейцар прятал бумажку в карман своей тужурки с галунами. До этого он был возмущен до глубины души, но теперь улыбался от уха до уха:

– Святая правда, сударь!

Фалько в ответ послал ему заговорщицкую улыбку. Улыбку того, кто неколебимо убежден в жестокости, глупости и жадности двуногих тварей земных.

– Немного перебрал виски.

– Совершенно верно.

За окнами еще была ночь. В щель между неплотно задернутыми шторами проникал свет – на фасаде дома напротив горела неоновая реклама портвейна «Сандеман». Фалько в наброшенном на голое тело халате Бриты Моура сидел в кресле и курил, рассматривая спящую женщину. Радиаторы поддерживали приятное тепло, и Брита спала крепким сном, отбросив одеяло. Фалько слышал ее глубокое и ровное дыхание. Она лежала на спине, разметавшись, в позе, которая для всякой другой, не такой красивой женщины, не с таким точеным телом показалась бы вульгарной. Слабый свет, словно просеянный сквозь лиловатую кисею, обрисовывал его великолепный рельеф, что-то выделяя, что-то оставляя в тени. Под темной порослью лобка открывалась меж раскинутых бедер головокружительно влекущая лощина. Прежде чем подняться с кровати и закурить, Фалько мягко погрузил в нее пальцы правой руки и извлек их наружу увлажненными его собственной спермой.

Он холодно размышлял о человеке, которого убил на Алфаме. Размышлял – в силу привычки и по профессиональной необходимости – о веществах текучих и жидких. О том, как булькает воздух, смешиваясь с кровью, хлынувшей из рассеченного горла. О том, с какой ужасающей легкостью опорожняется человеческое тело, с какой необратимой стремительностью выплескиваются из него пять с лишним литров крови – и унять этот поток, зажав рану, затампонировав ее, стянув жгутом из подручных средств, не получится. И в очередной раз спросил себя, как удается выживать всем, кто пытается жить, не обращая внимания на это – на тот непреложный факт, что одним взмахом клинка, перехватывающего глотку, можно превратить великолепное тело женщины, спящей в нескольких шагах отсюда, в окровавленную мясную тушу.

Он раздавил в пепельнице недокуренную сигарету и поднялся, потирая ноющую поясницу, – Брита Моура, надо ей отдать должное, была женщина энергичная. Очень энергичная. Завязав пояс халата, босиком дошлепал по паркету к стулу, на спинке которого висел его пиджак. Вытащил из кармана конверт и пошел в ванную, зажег свет. Мгновение разглядывал в зеркале квадратный подбородок, где за ночь уже проступила щетина, черные растрепанные волосы, упавшие на лоб, серые жесткие глаза с еще расширенными зрачками – Брита часа два назад угостила его кокаином. Во рту было сухо и гадко.

Он пустил воду, с жадностью сделал большой глоток и после этого достал из конверта проспект «Норддейчер Ллойд, Бремен». Восьми часов не прошло, как два человека уже поплатились жизнью за этот документ – на первый взгляд такой малозначимый. Довольно долго и очень тщательно Фалько изучал названия судов и расписание маршрутов, но так и не заметил какой-то особой отметки или значка. Потом поднес к носу и понюхал бумагу. Результат исследования вызвал у него улыбку.

Взяв подсвечник со свечой и коробок спичек, аккуратно положил листок на стеклянную полочку и принялся плавно водить под нею зажженной свечой. Пламя медленно нагревало бумагу через стекло и не сжигало. Наконец, примерно через полминуты, сначала розовато-охристыми черточками, а потом отчетливыми крупными буквами, выведенными лимонным соком, или мочой, или другой бесцветной жидкостью, на полях печатного текста проступили слова:

В 9:15 утра щуплый низкорослый черноусый человечек в коричневом полосатом костюме (пиджак был немного великоват) вошел, не сняв шляпу, в стеклянную дверь, ведущую в ресторан отеля «Авенида Палас». Переговорил с метрдотелем, обвел зал пытливым взглядом и направился туда, где неподалеку от окна с видом на площадь Рестаурадорес за столиком под большой хрустальной люстрой, разложив на скатерти газеты «Секуло» и «Жорнал де Нотисиас», сидел Фалько.

– Какой сюрприз, – отодвигая их, сказал он при виде вошедшего.

Тот, не отвечая, взглянул на заголовок – «Интенсивные бомбардировки Мадрида», потом перевел взгляд на Фалько и лишь после этого снял шляпу и положил на стол. Голое загорелое темя. Отросшая щетина на щеках и подбородке. Усталый вид.

– Умеешь ты устроиться со вкусом, – сказал он, усевшись наконец за стол и оглядевшись. – Номера по сто двадцать эскудо в сутки?

– По сто сорок.

Собеседник кивнул, принимая это как должное.

– Кофе бы мне, а… – проговорил он вяло. – Всю ночь не спал.

Фалько подозвал официанта. Сам он в отличие от новоприбывшего, приняв в номере душ и побрившись в гостиничной парикмахерской, а предварительно сделав, как каждое утро, тридцать отжиманий от пола, выглядел свежо. Зачесанные назад волосы, безупречный пробор, свинцового цвета костюм-тройка от «Андерсон & Шеппард», как гласила этикетка на подкладке пиджака, шелковый галстук. Серые глаза спокойно всматривались в собеседника – капитана Васко Алмейду из грозной ПИДЕ – португальской тайной полиции. Они были давно знакомы. А дружили или, вернее, приятельствовали с тех времен, когда Фалько, работая на Василия Захарова, занимался контрабандой оружия, в том числе и через лиссабонский порт: деревянные ящики без маркировки, значившиеся в накладных как промышленное оборудование, грузились и сгружались в этом угрюмом мире портальных кранов, пакгаузов, закоулков с выщербленными изразцами по стенам, моряцких кабаков, пароходов, пришвартованных у причалов, которые тянулись от Алкантары к самой Каиш-ду-Содре. «Живи и жить давай другим» – так формулировался здешний принцип. Алмейда и Фалько несколько раз вместе обтяпывали темные делишки, полюбовно делясь секретными сведениями, взятками и прибылями. Португалия, как любил повторять капитан, страна маленькая и бедная. Платят там мало.

– Два трупа. В Алфаме.

Он смотрел не на Фалько, а на дымящийся серебряный кофейник, который официант только что поставил на стол.

– Один испанец, другой наш, – добавил Алмейда после первого глотка.

Фалько промолчал. Он сидел, чинно, одними запястьями опираясь о ребро стола, на котором стояли тарелка со скромными остатками поджаренного тоста с маслом и стакан из-под молока – кофе давно уже исчез из его рациона. Сидел и ждал. Наконец Алмейда, еще раза два раздумчиво отхлебнув из чашки, вытер усы и поднял глаза на собеседника:

– Скажи-ка, друг мой, где ты был вчера вечером?

Фалько выдержал его взгляд. И слегка вздернул брови, демонстрируя искреннее удивление:

– Ужинал.

– А потом?

– В кабаре сидел.

– Один?

– Нет.

Алмейда очень медленно кивнул с таким видом, словно услышал именно то, что ожидал. Провел ладонью по небритому лицу.

– Испанец и португалец, – повторил он резко. – Первого зарезали, как кабанчика.

– И?..

– Документы все забрали, но вскоре его опознал человек из посольства. Погибший был республиканским агентом. А второй, португалец, сверзился с большой высоты. То ли сам упал, то ли помогли. Некий Алвес. Служил в транспортной компании на улице Комерсио.

– А мне-то зачем об этом рассказываешь?

– Алвес работал на твоих.

Фалько захлопал глазами:

– Каких «моих»?

– Дурака не валяй.

Последовала пауза. Долгая. Алмейда мелкими глоточками допивал свой кофе. Потом взял сигарету из пачки, протянутой Фалько. Тот обладал довольно редким даром – возобновлять дружеские отношения с того самого места, где они были прерваны сколько-то месяцев или лет назад… Мимолетно улыбнуться, похлопать по руке или плечу, припомнить былое… С Алмейдой достаточно было просто покурить вместе.

– И ты можешь доказать, что вчера вечером был не один? – спросил капитан, выпуская дым.

– Конечно.

– И кто с тобой был? Мужчина или женщина?

– Женщина.

– Известная?

– Довольно-таки, – Фалько улыбнулся. – А потому буду тебе очень признателен, если обойдешься без огласки.

– Тогда скажи, где вы были.

– Сначала в «Мартиньо да Аркада», потом в «Бандите».

– А потом?

– Потом у нее дома. Почти четыре часа.

– И где же это?

– Да почти там же. Проезд Салитре, рядом с отелем «Тиволи».

Алмейда минуту осмыслял услышанное.

– А ты знал этого испанца? Ортис его звали.

– В глаза не видал.

– А португальца?

– Еще того меньше.

– Ты хоть признался ей в любви? – глумливо улыбнулся капитан. – Не рекомендуется проводить ночь с женщиной, которая может подтвердить твое алиби, не сказав ей несколько раз: «Я люблю тебя».

– Ничего, с этой можно.

– Тебе неизменно везет…

– Это бесспорно.

Они поглядели друг другу в глаза, как смотрели, бывало, за партией бильярда в кафе «Шаве д’Оуро» в более спокойные времена. Потом Фалько показал на газеты:

– «Бенфика» выиграла у «Спортинга».

– И что с того?

– Разве ты не болеешь за «Бенфику»?

Они опять помолчали, разглядывая друг друга.

– Сколько мы с тобой знакомы? – сказал наконец Алмейда. – Шесть лет?

– Восемь.

– Бывало, что я тебя вытаскивал из неприятных историй.

– А я – тебя.

– Всему свой предел положен.

– Не знаю, где намерен остановиться ты.

– Убитые сильно осложняют жизнь.

– Пусть полиция ими занимается. Это не твоя печаль, Васко.

– Да нет, как раз моя, если речь идет об иностранных агентах, о португальских гражданах, разбившихся всмятку, и об испанских шпионах с перерезанной от уха до уха глоткой. Понимаешь? Начальство требует результатов. И тут уж ни друзья, ни приятели не в счет.

– Но ведь ваш Салазар симпатизирует националистам.

Алмейда устремил на него свирепый взгляд. Наверно, подумал Фалько, так смотрел неистовый антикоммунист Васко Алмейда на тех, кого допрашивал, а из них, по слухам, каждый десятый либо погибал от пыток, либо вдруг выбрасывался в окно. Потом португалец мрачно огляделся по сторонам.

– После ночных событий видал я нашего Салазара… сказать – где? – проговорил он, понизив голос.

Он сделал паузу и так глубоко затянулся сигаретой, что сжег ее едва ли не наполовину.

– Кроме того, – прибавил он, – мое правительство не признает твое.

Фалько бровью не повел и не шевельнулся, глядя на него с дружелюбным вниманием.

– От меня-то что хочешь?

– Гражданская война за то, чтоб изменить цвет знамени, – жуткая война. Вы, испанцы, уже всех допекли своей сварой. Мед с бритвы лижете.

– Я тут вроде один, – улыбнулся Фалько. – О чем, собственно, речь?

– О красных и о фашистах. – Капитан со вздохом взглянул на сигарету, досадуя, словно кто-то оспаривал очевидное. – Португальцев дрючить больше не можете, так взялись друг за друга. А не дрючить, видно, нельзя.

– Ты так и не сказал, чему я обязан честью видеть тебя за завтраком. В твоем прекрасном Лиссабоне.

Алмейда скривил губы:

– Ты ведь не в отпуск сюда пожаловал.

– Нет, по делам, знаешь ли. Импорт-экспорт.

– Ну, разумеется… – Алмейда раздавил окурок в пустой чашке. – Расскажи еще кому.

– Докажи.

– Я ведь могу тебя задержать. Устроить тебе веселую жизнь. И тебе, и женщине, с которой ты якобы провел ночь. Так что не нарывайся.

– И чего добьешься? Только того, что мы раздружимся.

Капитан утомленно вздохнул:

– Вот не люблю, когда меня считают идиотом…

– Да я и не думал…

Алмейда вскинул руку, не давая перебить себя.

– Я не имею ничего против того, – проговорил он сухо, – чтобы вы, испанцы, выпускали кишки друг другу по ту сторону границы или чтобы в лиссабонском порту контрабандой получали оружие от немцев и итальянцев, пока платите кому следует… До поры до времени ПИДЕ это не касается. Но сводить свои счеты у нас не позволим. И гадить здесь не дадим.

Фалько позволил себе проявить легкое нетерпение:

– Слушай… Зря ты затеял этот разговор… Я не имею никакого касательства к тому, что случилось в Алфаме, если речь об этом.

– Я уверен – кое-что ты все же знаешь. Дай кончик ниточки – и я размотаю весь клубок. Хоть что-нибудь, хоть малую малость… И мы разойдемся с миром.

– Если ты о внедренных агентах Франко, то это не я. Клянусь, что об этом я – ни сном ни духом…

– Да неужели?

– Ноль информации. Ровный круглый нолик.

– Дай честное слово.

– Бери.

Алмейда несколько секунд пристально рассматривал его. Потом расхохотался:

– Сукин ты сын!