Онлайн чтение книги Фанни и Александр
Пролог

1

Через Город протекает довольно бурная река с порогами и стремнинами. На крутом холме возвышается Замок, внушительное кирпичное средневековое сооружение — там правит губернатор. В центре непритязательно-однообразной застройки стоит Домский собор, памятник набожности иной эпохи, — там мечет громы и молнии Епископ. Город гордится также отягощенным традициями Университетом и Театром, спектакли в котором идут каждый день. Кроме того, в Городе имеются недавно построенная Городская гостиница, отличающаяся скорее шиком, чем солидностью, две небольшие усердные конки, буравящие город в различных направлениях, весьма незатейливый Вокзал, район с каменными постройками для состоятельных граждан и район с ветхими домами ремесленников, студентов и поденщиков. По реке осуществляется незначительное судоходство, а Промышленность представлена двумя крупными мельницами, которые мелют зерно, выращенное на плодородной равнине. Есть также благоухающее производство по переработке кож с принадлежащей ему обувной фабричкой. Раскидистый Парк и знаменитый Ботанический Сад дополняют картину неприхотливого благосостояния, глубоко укоренившегося чувства собственного достоинства и слегка сонливой культурной и научной деятельности.

Это замкнутый мирок, который не слишком тревожат бури и знамения эпохи. Новые мысли и революционные идеи перемалываются в пропитанных керосинным чадом и насквозь продуваемых студенческих комнатах. В остальном Город живёт, не заботясь о внешнем мире. Местная газета стоит на страже надежности и порядка и считает своим само собой разумеющимся долгом не волновать шесть тысяч верных подписчиков.

Жизнь в Городе идет по заведенному ритму. Зимой Город живет нормальной жизнью, весной его охватывает необычайное возбуждение, летом он тихо дремлет, чтобы в начале сентября проснуться под шум осенних дождей, пеленой затягивающих равнину, и гам студентов, заполняющих аудитории, сдающиеся в наем комнаты и харчевни. Театр открывает новый сезон, университетский оркестр настраивает инструменты, студенческий хор прочищает голоса гороховым супом и горячим пуншем, по мокрым, усыпанным листьями улицам бредут туманными утрами школьники, профессора всходят на свои кафедры, и в высшей степени респектабельный городской Бордель вновь принимает гостей — офицеров расположенного поблизости гарнизона. И вот наступает зима, в ноябре выпадает первый снег, дуют холодные северные ветры, престарелые городские вдовы схватывают простуду и умирают от воспаления легких. По воскресеньям под свинцовым небом звонят погребальные колокола. Страдающие от похмелья студенты, словно по-зимнему вялые жуки, пробираются через сугробы в харчевню — к живительной выпивке и угольным печкам, иногда по улице прозвенят с фальшивым оживлением сани, и глухо шумят пороги, черная вскипающая вода тревожно бурлит, стиснутая льдом, — пробил час уставших от жизни самоубийц. В Театре играют великие Трагедии, и дым от голландских и дровяных печей стелется над засыпанными снегом крышами.

Но вот в один прекрасный день на дворе весна — непобедимая, она появляется внезапно, укутанная в холод и белое сияние. Город точно пьянеет. Сдаются экзамены, защищаются дипломы и диссертации, балы следуют один за другим — бесконечная череда пьянящих празднеств. У закладчиков дел по горло, оставляются на хранение зимние пальто, выкупаются фраки. Пережившие зиму старушки украшают собой кладбища или парки, наступает пора свадеб и безграничных надежд. Городские сады купаются в цветах фруктовых деревьев и сирени, студентки надели летние платья, почти каждый вечер играет гарнизонный духовой оркестр, а в Театре ставят неизбежные английские комедии.

Но однажды Город засыпает, кругом царит полнейшая тишина, даже шум порогов становится смиреннее. Дни длинны, вечера тихи. У студентов летние каникулы, зажиточные горожане завесили окна простынями, закрыли чехлами мебель, укутали тюлем хрустальные люстры, свернули ковры и укатили на лето к морю. Менее зажиточные переехали в свои садики на равнине или в усадьбы к богатым родственникам. Церковные часы отмеряют четверти и часы, солнце сжигает пустые улицы. На белых скамейках Эспланады сидят оставленные, одинокие. Город спит, не шевелясь, раскинувшись в белом зное, повисшем над равниной.

Таков ритм Города, его дыхание; большинство живущих в нём считают его хорошим городом, лучшего и представить себе нельзя; за будущее они не беспокоятся, и у них нет оснований стыдиться прошлого. По общему мнению, Власти правят мудро. Король государства охраняет решения Властей и блюдет интересы граждан. И наконец, над Королем простер свою длань Бог, и потому почти в каждом доме, где есть рояль или пианино, играют в четыре руки вальс из «Веселой вдовы».

2

Театр был построен в начале XIX века, скоро ему исполнится сто лет. Несколько богатых граждан, обожавших лесные прогулки, холодные ванны и культуру, объединились и оплатили строительство Храма. Блеск и упадок сменяли друг друга. В начале 1860-х годов здание купил зажиточный коммерсант Оскар Экдаль, который только что женился на выдающейся молодой актрисе из Столицы. Он был человек умный и дальновидный и потому предоставил Театр в распоряжение жены на том условии, что сама она сцену оставит. У четы родился сын, тоже названный Оскаром. В отличие от матери из него получился довольно посредственный актер. Когда он в 1889 году женился на театральной ученице, мать отошла от дела, предоставив вести его молодоженам. Через год она овдовела л разделила пополам огромную парадную квартиру в доме на Площади, возведя стену посередине столовой. Молодая чета въехала в более солнечную половину.

Молодая женщина быстро овладела тайнами своего искусства и уже через несколько лет стала известной актрисой. Её муж управлял Театром толково и дельно. Была нанята небольшая, но способная труппа. Дело процветало, о нем заговорили даже в Столице. Оскар и Эмили наслаждались своим непритязательным счастьем, омраченным лишь тем, что более десяти лет у них не было детей. Но потом один за другим родилось трое: Аманда, Александр и Фанни. Об этом и о многом другом я расскажу позднее.

В то время, о котором повествует наш фильм, театр представлял собой хорошо ухоженное, но довольно старомодное заведение. Правда, на сцену и в зал провели электрическое освещение, но этим дело и ограничилось. Новшества типа софитов, отражателей и реостатов там неизвестны. В Театре довольствуются старыми добрыми рампами: на полу, под потолком, по бокам — с вкрученными в них маленькими разноцветными лампочками. Пол сцены по-прежнему сложен из широких сучковатых досок и круто спускается от брандмауэра к будке суфлера. На темных колосниках висят древние леса, бурные моря, низенькие крестьянские избы, величественные парадные залы и парочка наводящих ужас драконов, от которых не достает духу избавиться. Уборные актеров расположены в два этажа рядом со сценой, направо — для женщин, налево — для мужчин. Кабинет директора и канцелярия ютятся в трех крошечных комнатах прямо перед входом на сцену. Оскар Экдаль предпочитает принимать гостей в своей личной уборной, единственной, где есть водопроводный кран, и более или менее удобно обставленной.

Под покатым полом есть два трюма, один под другим. Там чахнут дряхлые, теперь уже списанные деревянные механизмы для смены кулис, приведения в действия потайных люков и для других таинственных целей. В верхнем трюме на бесконечных стеллажах хранится театральный реквизит. Склад мебели находится в нижнем трюме. Транспортировка осуществляется с помощью допотопного подъемника, работающего на ручной тяге. В углу нижнего трюма есть люк с тяжелой железной крышкой, под которой бурлит черная вода, по виду бездонная. С водой и люком связано ужасное преступление, а возможно, история с привидением. В брандмауэре имеются два высоких узких оконца, и иногда после окончания репетиций машинист открывает ставни. Солнечный свет врывается в помещение длинным, узким, резко очерченным лучом, мелкая пыль сцены клубится в потоке воздуха. Поскольку задняя стена театра выходит во двор, где растут два-три раскидистых дерева, в помещении очень тихо. Случается порой, что в темное пространство сцены залетит случайно какая-нибудь птица и, испуганно хлопая крыльями и непрерывно пища, устремляется к колосникам и к почерневшим потолочным балкам. Когда птица умолкает, тишина становится волшебной: слышатся давно угасшие голоса, мелькают бесплотные тени — следы неутоленных страстей. Пыльный воздух, прорезанный клиньями солнечного света, густеет от давным-давно умолкших голосов и замерших движений.

Занавес представляет собой спадающие величественными складками куски ткани, украшенные лентами и золотыми кистями. Но с изнанки он серого цвета, в заплатках, с нашитыми крест-накрест рейками. На уровне глаз проделана дырка для того, чтобы актеры, оставаясь невидимыми, могли обозревать и считать зрителей. Слева расположен крошечный закуток режиссера, где имеются звонки и мегафон, а также два каната — один управляет завыванием ветра, второй раскатами грома. Над сценой витает неистребимый запах пыли, коптящих угольных печей и дохлых крыс.

Уютный зрительный зал имеет форму подковы, в нем есть партер из шестнадцати изогнутых дугой рядов кресел, обтянутых потертым красным плюшем, два плавно закругленных балкона и галерка. Нижний балкон разделен на ложи, по шести стульев в каждой, с отдельными входами. На верхнем балконе стоят узкие деревянные скамейки, обтянутые красной тканью. На галерке места только стоячие, но и билет туда стоит всего лишь двадцать пять эре, да к тому же, если пожелаешь, можешь принести с собой стул. Справа и слева от сцены — две элегантные, вместительные ложи. Одна предназначена для правления театра, а вторая предоставляется в распоряжение губернатора и бургомистра или Короля, если тому придет в голову посетить Городской Театр, чего ещё ни разу не случалось.

Потолок зрительного зала расписан знаменитым сыном Города. Роспись считается в высшей степени ценной, хотя с годами она потемнела. На ней изображены парящие среди облаков греческие боги, которые чествуют юную Талию с нежными правильными чертами лица Хелены Мандельбаум. Это знак преклонения Оскара Экдаля Первого перед своей женой, который обошелся ему в несколько тысяч риксдалеров, о чем он часто с гордостью упоминал. Вокруг божественной картины подвешены шесть хрустальных люстр, мягкий мерцающий свет которых придает залу особую красоту. Разница между сценой и залом бросается в глаза. Зал наряден, хорошо убран, сверкает чистотой. На сцене грязно, пыльно, отдает запустением.

Не забыли в Театре и о плотских радостях. На уровне первого ряда расположена ресторация, где заправляет младший брат Оскара, Густав Адольф Экдаль. Блюда здесь так аппетитны, напитки всегда подаются охлажденными до нужной температуры, а обслуга столь предупредительна, что иные зрители отдают предпочтение материальному вдохновению Густава Адольфа перед вдохновением более духовного свойства его брата. Иногда оживление становится настолько громогласным, что приходится срочно посылать туда кого-нибудь из учеников с просьбой умерить веселье, потому что оно всерьез портит впечатление от какого-нибудь большого монолога или трогательной сцены. В остальном же отношения между братьями отличаются большой сердечностью.

И наконец, несколько слов о публике. Театр дает представления каждый вечер в течение восьми месяцев (на Рождество, в Страстную пятницу и на Пасху Театр закрыт). Через каждые три недели показывается премьера, и в принципе на премьерах бывают одни и те же зрители, которые, таким образом, смотрят все девять спектаклей. Это верная, хотя и несколько консервативная публика. Оскар Экдаль остерегается экспериментов. К Стриндбергу и Ибсену относятся подозрительно и потому их пьесы играют редко.

3

Когда Оскар Экдаль Первый женился на Хелене Мандельбаум, он купил не только Театр, но и роскошный каменный дом на другой стороне площади. Семейство заняло верхний этаж, оборудованный всевозможными удобствами. Дом отличался широким гостеприимством, а хозяйка — фру Хелена — вызывала всеобщее обожание и восхищение. После смерти Оскара Первого вдова предложила разделить апартаменты на две половины. Что и было сделано с помощью стены, возведенной посередине вместительной столовой. В стене скрывалась практически невидимая потайная дверь, которую с одной стороны закрывала внушительных размеров изразцовая печь, а с другой — пузатый буфет. Взрослые члены семьи дверью никогда не пользовались.

Оскар Экдаль Второй и его красавица жена Эмили заняли, как мы уже говорили, более солнечную часть квартиры, выходившую окнами в Городской парк с его кудрявыми вязами, покрытыми сочной травой лужайками, клумбами, фонтанами и статуями.

Отношения между молодой семьей по одну сторону потайной двери и свекровью по другую сторону были с самого начала разумными, но вряд ли сердечными.

Одной из причин такой сдержанности в отношениях послужила великая перестановка. Молодые совершили длительное свадебное путешествие по Центральной Европе, осматривая её широко открытыми, горящими от любопытства глазами. Таким образом они открыли для себя новый стиль мебели, пришедшийся им по вкусу, и им захотелось меблировать и свою квартиру в таком же духе. Оскар, который вообще-то был непритязательным человеком и слабым актером, знал, чего он хочет, и обладал талантом осуществлять свои идеи. К ужасу матери, старую мебель вывезли на театральный склад, апартаменты заполонили маляры, обойщики, водопроводчики и электрики. Светлые стены, легкие занавеси из набивного полотна с цветочным рисунком, простые драпировки, вместительная ванная с устройством для подогрева воды и ватерклозет — таковы были результаты их соединенных усилий. Старые дощатые полы покрыли линолеумом, а потемневший, скрипучий паркет застелили коврами с удивительными узорами. Ко всему этому добавилась мебель в чистейшем стиле модерн, сделанная по чертежам приезжего архитектора. Старую квартиру было не узнать, она наполнилась светом и воздухом.

Хелена Экдаль отреагировала на перемены вежливым молчанием, подозревая в них запоздалый бунт против родительской власти, что соответствовало истине. Винила она в этом невестку, но тему эту в разговорах никогда не затрагивала. Оскар безуспешно пытался уговорить мать установить центральное отопление и разобрать устаревшие голландские печи. К его изумлению, мать разразилась слезами, и в придачу ему пришлось выслушать упрек в том, что он, вероятно, больше её не любит. Оскар так и не смог понять, какая существует связь между центральным отоплением и его любовью к матери, но решил больше не касаться этого вопроса.

Со временем в квартире все же провели телефон, и теперь можно было, не встречаясь, справляться о здоровье и других предметах. Враждебности в отношениях между двумя семействами никогда не было, враждовали между собой только кухарки — выдающиеся художественные натуры и незаурядные личности. Кухарка фру Хелены была женщиной старой, никто не знал её настоящего возраста, она переходила по наследству от одного поколения семьи Экдаль к другому, отягощенная знаниями и традициями; другая кухарка — плотного сложения дама средних лет — придерживалась новомодных идей по поводу воспитания и еды. Пока в семье молодых Экдалей не появились дети, соперницы сохраняли мрачный, христиански окрашенный нейтралитет, но как только малыши начали бесцеремонно бегать из одной кухни в другую, между кухарками разгорелась ожесточенная вражда, продолжавшаяся до того самого дня, когда Александру исполнилось двенадцать лет и старая фрекен Вега внезапно умерла, склонившись над недоделанным именинным тортом.

Осенью 1895 года Эмили уехала на гастроли в Гельсингфорс. Через год она разрешилась (после десятилетнего бесплодия) дочерью, названной Амандой.

В театр приняли молодого и очень способного актера с романтической внешностью. Пришло время сыграть «Даму с камелиями» с Эмили в роли несчастной гетеры и господином Пальмлюндом в роли пылкого Арманда. Спектакль стал одним из самых крупных успехов театра и был сыгран сорок шесть раз, редкий случай в этом театре. Новичок получил ангажемент в Столице, а Эмили — как утверждали некоторые — видели с покрасневшими от слез глазами и сбившейся на сторону прической. Она родила сына, которого назвали Александром. Мальчик был маленький и слабенький, крестить его пришлось в больнице, но постепенно, благодаря нежным заботам матери, он выправился.

Через два года родилась Фанни, здоровенькая круглолицая девочка, очень похожая на архиепископа, побывавшего с инспекционным визитом в их епархии.

Быстрый прирост экдальской семьи дал повод к разного рода комментариям в Городе, в то время как непосредственные участники, казалось, были очень счастливы. Поскольку и Оскара и Эмили в Городе любили, сплетни довольно скоро утихли, уступив место радости при виде цветущей матери и её ухоженных, веселых детей.

Рождение Аманды не вызвало у бабушки особого душевного волнения. Но тем горячее приняла она участие в полном опасностей начале пути Александра. И именно Александр, набравшись однажды мужества, осмелился толкнуть потайную дверь между двумя квартирами. Перед ним открылся притягательный и чуть пугающий мир. Конечно, он много раз бывал в гостях у бабушки. Но эти посещения всегда были ограничены определенными ритуальными правилами поведения. Сейчас, в это солнечное воскресное утро, он отправлялся в исследовательскую экспедицию. Бабушка вместе с фрекен Вегой и фрекен Эстер ушли в церковь на мессу. Квартира была пуста. Паркет поскрипывал под его крадущимися шагами. Над головой возвышался огромный обеденный стол. Александр сел, прислонившись спиной к гнутой ножке стола. На коричневом с красной каемкой переднике спереди был пришит карман с вышитой на нем кошкой. Мальчик спрятал обе руки в карман — так он чувствовал себя увереннее, да, кроме того, было холодно.

За двойными окнами с узорчатыми ширмами и тяжелыми занавесями сиял ослепительный морозный зимний день. Стулья вокруг стола и стены были обиты темно-золотистой, резко пахнувшей кожей. За спиной Александра горой вздымался буфет, в пространстве между его двумя башенками слабо поблескивали стеклянные графины и хрустальные бокалы. На продольной стене слева висела картина, на которой были изображены белые, красные и желтые дома, выраставшие из синей воды; по воде плыли странные суда. Столовые часы, почти доходившие до лепного потолка, угрюмо и глухо разговаривали сами с собой.

С того места, где он сидел, он мог видеть мерцавшую зеленью залу. Зеленые стены, ковры, мебель, гардины — и пальмы в зеленых вазах. Он разглядел обнаженную белую даму с отрубленными руками. Она стояла, немного наклонившись вперёд, и задумчиво глядела на Александра. Он много раз видел её раньше, но никак не мог решить, считать ли её чуточку живой и в таком случае немножко опасной, хотя в то же время необъяснимо привлекательной. Сейчас, в одиночестве, обнаженная дама с отрубленными руками была определенно живая, он чувствовал это нутром. На пузатом, отделанном золотом бюро с золотыми ножками под стеклянным колпаком стояли золотые часы. К циферблату прислонился мужчина, играющий на флейте, а на маленьком камушке сидела дама с глубоким вырезом на лифе, большой шляпе и в короткой широкой юбке, — оба тоже золотые. Когда часы били двенадцать, мужчина начинал играть на флейте, а дама — танцевать. Бабушка часто показывала, как работает механизм, но сейчас, в одиночестве, все было по-другому. Александру стало жалко флейтиста и даму, запертых под стеклянным колпаком.

В это воскресное утро бабушка встала поздно, широкая кровать с высокими резными спинками до сих пор не застелена, и от подушек хорошо пахнет бабушкиными розовыми духами (они называются «глицерин с розовой водой», и купить их можно в любой аптеке, но Александр этого не знал). Комната не слишком велика, обстановка в ней не менялась более сорока лет, все здесь осталось таким, каким было в день свадьбы в 1862 году, когда Хелена и Оскар Экдаль впервые возлегли на супружеское ложе, на котором они больше двадцати лет развлекались, плакали, ссорились или держались за руки, а может быть, вели рассудительные беседы о театральном репертуаре, будущем детей, настроении свекрови и несчастьях друзей. Брак Оскара Экдаля Первого и его жены Хелены, урожденной Мандельбаум, как они сами считали, был счастливый, и они никогда не нарушали верности друг другу...

На стене, напротив кровати, висит, освещенный светом зимнего дня, портрет фру Хелены в роли Ифигении. От картины исходит удивительное сияние. Александру кажется, будто бабушка движется там, на полотне, он почти слышит её голос, его мать играла эту роль, и он знает слова наизусть. Он наслаждается видом её изящных рук, мягких губ, тяжелой крепкой груди под прозрачными одеждами, блеском кожи, серьезными, неправильной формы глазами, широким чистым лбом и вьющимися черными волосами.

Что можно ещё сказать об этой комнате — кроме того, что она загромождена картинами, фотографиями и дорогими сердцу предметами? В бабушкиной спальне никогда не бывает по-настоящему светло, и убирать её практически невозможно. Два раза в год из комнаты выносят мебель, из ковров и гардин выбивают пыль, драят пол, протирают каждый предмет, но через несколько дней всё, как и прежде, покрывается слоем пыли, и в этой длинной темноватой комнате повисает тяжелый аромат духов, смешанный с запахом стареющего дерева и ветхого бархата. У дальней, торцовой, стены стоит закругленный диванчик, обтянутый темно-красной, чуть потертой парчой. На нем набросано множество подушек самой разной формы, мягких и податливых. На этом диванчике Хелена Экдаль любит посидеть с внуком. Прижав к животу подушки, они сидят и разговаривают о жизни и искусстве, а иногда о Смерти и Загробной жизни.

Через всю квартиру тянется длинный темный коридор с высоким потолком; из окружающих его комнат и низких окошек над дверями, ведущими в кухню и комнату горничных, туда сочится колеблющийся сумеречный свет. Там, где коридор делает поворот, есть тайная комната: в двери, прямо над полом, просверлены пять дырок, а стены обиты красной материей; на них, за стеклом, в рамах висят картины, на которых изображены рыцарские замки и молодые красивые дамы под колышущимися вуалями. В центре этой тесной четырехугольной комнаты стоит трон с подлокотниками и спинкой, он тоже обтянут красной тканью; уголки и края окантованы латунью. Сиденье поднимается, а под сиденьем черная дыра — бездна, как думает Александр. Бабушка проводит здесь немало времени, пыхтя и вздыхая, Александр уже несколько раз предлагал составить ей компанию, чтобы ей не было так скучно, но бабушка всегда отказывалась. Отец Александра говорит, что бабушка страдает запорами из-за своей скупости. Ни фрекен Вега, ни Фрекен Эстер никогда подолгу не задерживаются на троне. Они врываются в комнатку, шуршат там своими юбками, и не успеешь ты сосчитать даже до десяти, как они уже выскакивают обратно.

В коридоре помещается внушительная железная печка, испускающая свой особый, чуть терпковатый запах тлеющих углей и разогретого железа. На кухне фрекен Вега варит на обед аппетитные, питательные щи, горячий аромат, который ни с чем не спутаешь, распространяется по всей квартире, вступая в высший союз с физическими испарениями, исходящими из потайной комнаты в конце коридора. Для маленького человечка, который, как Александр, едва не касается носом пола, от ковров свежо и сильно пахнет средством против моли, этим средством они успевают пропитаться за летние месяцы, когда лежат без дела, свернутые в рулоны. Каждую пятницу фрекен Эстер и фрекен Вега натирают старые паркетные полы мастикой и скипидаром, издающими невыносимый запах. Сучковатые дощатые полы пахнут мылом. Линолеум моют вонючей смесью кислого молока и воды.

От людей пахнет по-разному. Их одежда пахнет не только тканью, но и чадом, потом, табаком, духами. Обувь пахнет кожей, кремом и потом ног. Каждый человек — симфония запахов: пудра, дегтярное мыло, моча, выделения половых желез, грязь, помада. От некоторых пахнет просто человеком — от одних исходит запах надежности, от других — угрозы. Фрекен Эстер, горничная, носит парик, который она приклеивает к лысине специальным клеем. Она вся пропахла клеем. От бабушки пахнет увядающими розами. У матери Александра запах сладкий, словно ваниль, но когда она сердится, пушок у нее над губой увлажняется, и она начинает источать едва ощутимое едкое амбре, в котором словно бы чудится опасность. Запах молоденькой, круглолицей, рыжеволосой служанки — её зовут Май, и одна нога у нее короче другой — Александр любит больше всего. Самое большое для него наслаждение — лежать в её кровати, головой на её руке, уткнувшись носом в грубую ткань её рубашки. От нее пахнет потом и ещё чем-то вкусным. Оба прекрасно знают, что находиться здесь Александру, очевидно, запрещено, но пока их ещё никто не обнаружил, и они, как два дружелюбных зверька, продолжают наслаждаться обществом друг друга. От старшей сестры Александра исходит запах металла, это странно, но от нее пахнет в точности как от оловянного кубка, стоящего на курительном столике в библиотеке. От Фанни пахнет сладкими сливками и младенцем, хотя ей уже исполнилось восемь лет.

Если встать в зале под хрустальную люстру, погрузив ноги в нескончаемый лиственный узор ковра, замереть и задержать дыхание, можно услышать тишину, состоящую из множества компонентов: прежде всего шум крови в барабанных перепонках и часы, часы тикают повсюду, тикают и бьют, все разом. Потом ещё гул пламени в голландской печи, черные железные заслонки дрожат и слабо позвякивают. Издалека доносятся звуки рояля, это соседская девочка разучивает гаммы, они едва слышны и все-таки навевают легкую печаль, неизвестно почему. За письменным столом в библиотеке сидит бабушка, склонившись над счетами, стальное перо царапает бумагу. В кухне гремят посудой, слышится голос фрекен Веги, потом все стихает, но фарфор и серебро продолжают плескаться в тазу.

Зимний день меркнет, мимо проехали сани, звенят бубенчики, цокают по наледи копыта, скрипят полозья. Часы на башне Домского собора отбивают четыре четверти и три часа. Почему мне так грустно, думает Александр, погрузив ноги в лиственный узор ковра в зале. Почему мне так грустно? Может быть, в сумраке прихожей неподвижно притаилась Смерть? Я ведь слышу её дыхание — прерывистое, шипящее? Она пришла, чтобы забрать бабушку, которая сидит в библиотеке и записывает что-то в синюю бухгалтерскую книгу? Александру нестерпимо хочется броситься к бабушке и, зарывшись головой в её колени, дать волю слезам, но он не смеет. Если он сдвинется с места, пошевелит хоть пальцем, Смерть очнется и опередит его. И там, в прихожей, завяжется изнурительная борьба между Александром и Смертью. Внезапно фрекен Эстер начинает бросать железной лопатой уголь в печку, громкий звук приносит избавление, и жуткая гостья наконец-то исчезает.

Сумерки, расслоенные тяжелыми складками гардин, синеют и густеют. Бабушка встает из-за стола и приносит керосиновую лампу. Сын подарил ей электрическую настольную лампу с железной подставкой и зеленым фарфоровым абажуром, но бабушка спрятала её в большой шкаф и по-прежнему пользуется той самой керосиновой лампой, которая освещала конторку Оскара в Театре. Вспыхивает желтое пламя, запахло керосином, она водружает на место стеклянную трубу и колпак. Бабушкина тень вырисовывается на книжных корешках. В прихожей и зале мерцают угольные лампы. Из-за отбрасываемых ими теней мрак полностью не исчезает. Сумерки ещё больше сгущаются. По скользкому обледенелому тротуару осторожно шагает фонарщик с длинным шестом в руках. Вот он зажигает газовые фонари. Они отбрасывают тени на потолок залы. Александр видит горы и моря, ему чудятся чудовища и дикари. Бабушка поворачивается к нему лицом, он не видит её глаз, она протягивает руку и ласково спрашивает, не хочет ли он поиграть перед обедом в карты.

Я должен сказать несколько слов и о дворе, расположенном позади экдальского дома. Арка, которая на ночь закрывается тяжёлыми резными дубовыми воротами, отгораживает двор от улицы. Въезд выложен неровным булыжником, и, когда через арку во двор заезжают лошади и повозки, от грохота начинает дребезжать весь дом. Разговоры о том, чтобы заасфальтировать въезд, ведутся давно, но до сих пор ничего не сделано. Двор довольно обширный, неправильной формы, границей служат трехэтажный доходный дом попроще, стоящий под углом к дому, обращенному фасадом к улице, ряд каретных сараев, конюшен и прачечных под одной крышей и брандмауэр. Между этими постройками виден кусочек Городского парка. В центре двора растет высокий каштан, земля только частично выложена камнем, словно средневековые пыточные дыбы возвышаются там два сооружения для выбивания ковров, заложенный колодец с ручным насосом сторожит конюшню.

Фру Хелена держит верховую лошадь, упряжную лошадь, две коляски с блестящим черным верхом и сани, а также кучера в ливрее и конюха, сына кучера. Они живут в двух комнатках над конюшней. В одном из сараев стоит «даймлер» Оскара. Им пользуются только летом; Оскар — страстный, но довольно неуверенный в себе водитель. Обе прачечные всегда полны сердитыми матерями и бледными малышами. Из открытых дверей и форточек вырываются клубы пара, доносятся не умолкающие ни на минуту громкие голоса. В остальных помещениях этого длинного желтого обветшалого строения располагается маленькая фирма, занимающаяся извозом. Дело ведут три брата чуть старше средних лет и четыре тощие кобылы. Братья вместе с черноволосой экономкой живут в мансарде доходного дома. У экономки весьма интересная репутация и шестеро детей, все одинаково тощие, бледные и вечно простуженные.

На нижнем этаже, справа от лестницы, помещается примечательная лавка, владелец которой — человек не менее примечательный: высокий, худощавый, сутулый, с большими бледными ладонями, длинной бородой и локонами возле ушей, черными глазами и узким белым лбом. На голове он носит засаленную шляпу с круглыми полями. Его зовут Исак Якоби, и каждый четверг он обедает у фру Хелены Экдаль. Фрекен Эстер называет его противным грязным евреем и с удовольствием рассказывает Александру, что он убивает маленьких детей и пьет их кровь. Александр не верит фрекен Эстер, но благодаря её россказням и без того таинственная личность Исака вызывает у него ещё большее любопытство.

Лавка тоже обладает магической притягательной силой. Когда ты входишь туда, толкнув стеклянную дверь, звенит колокольчик. За прилавком в черном кресле-качалке сидит Исак Якоби, обычно он читает книгу с незнакомыми письменами. Фанни и Александр часто бывают в лавке еврея. Аманда туда никогда не заходит, она говорит, что там дурно пахнет, а во внутренней комнате лежит разложившийся труп. Отчасти это правда. В комнате, где Исак Якоби хранит самые драгоценные для него предметы, в стеклянном ящике покоится мумия. Фанни и Александр каждый раз просят показать им мумию, вид у нее жуткий, с лица сняты золотая маска и повязка, видны волосы, уши, остатки губ, улыбающийся рот и длинный сломанный нос. Помещение лавки уходит в глубь дома, окна в многочисленных комнатах грязные, частично забитые досками, их закрывают пыльные занавеси. На длинных полках, на больших столах, на полу и под потолком — тысячи самых разнообразных предметов. Никто никогда не слышал, чтобы еврею удавалось хоть что-нибудь продать. Но никто и не видел, чтобы он что-нибудь купил. Все это сплошная тайна.

Двор живет богатой и разнообразной жизнью. Это относится и к животным, и к людям. Воробьи беснуются на каштане или пируют на кучах лошадиного навоза, бесчисленные жирные кошки проводят дни в беззаботной праздности среди мышей и крыс, дети и собаки валяются на гравии и блеклой неухоженной траве. Дворник и привратник пьянствуют за уличным сортиром возле конюшен под ядовитые реплики женщин с пивоварни.

Детям семьи Экдаль запрещено играть во дворе. Под присмотром хромой, но веселой Май они шествуют в Городской парк, где к их услугам подходящее общество и приличествующие их положению горки песка.