Онлайн чтение книги Фонтаны под дождем
4

Джек был компанейским парнем.

Поэтому он тусовался среди песка и колючек всю ночь, в полубредовом состоянии дотянул до утра, был жестоко покусан комарами, днем отправился с приятелями купаться в море и только после этого, окончательно обессилев, вернулся в свою токийскую квартиру и провалился в глубокий сон.

Проснувшись, он удивился тишине, которая затопила его маленькую квартиру. «Почему сегодня утром так темно?» – подумал он и взглянул на часы. Одиннадцать вечера. Этот день еще не закончился.

Джек спал с открытым окном, но ни единого дуновения не проникало в комнату. Тело пропиталось потом, как тряпка водой. Включив вентилятор, он взял с полки «Песни Мальдорора»[6]«Песни Мальдорора» («Les Chants de Maldoror», 1869) – поэма в прозе, написанная французским поэтом, предтечей сюрреалистов и ситуационистов, Изидором Дюкассом (1846–1870), он же граф де Лотреамон. Главный герой – циничное демоническое существо, которое ненавидит человечество и Бога. В шести главах (песнях) показаны изощренные мучения, перемежающиеся сентиментальными пассажами об одиночестве и печали монстра-Мальдорора.. Положил перед собой книгу, устроился поудобнее на кровати и погрузился в чтение.

Он перечитывал свой любимый отрывок о свадьбе Мальдодора с акулой.

«А что там за стая чудовищ? Их шестеро, и все проворно рассекают плавниками буруны»[7]Здесь и далее цитаты из «Песен Мальдорора» приводятся в переводе Н. Мавлевич..

Это шесть акул.

«Но вот новое завихрение появилось вдали. Что-то похожее на смерч несется прямо сюда».

Это гигантская акулья самка, которая в конце станет невестой Мальдорора.

Будильник у изголовья кровати, не обращая никакого внимания на стрекот вентилятора, вел методичный отсчет времени. Сколько сарказма в этом декоративном – в контексте повседневной жизни Джека – механизме. За все время Джек ни разу не воспользовался будильником по назначению. Бормочущий ручеек сознания тек в нем денно и нощно, и он привык сохранять нерушимой свою кристальную прозрачность внутри этого потока – упражнялся каждую ночь, и будильник в этом занятии стал ему верным другом и помощником, этаким Санчо Пансой, придавая некую комичность повседневной рутине. Дешевое тиканье механизма служило Джеку замечательным утешением, оно превращало в фарс любую преемственность и непрерывность.

«Будильник, яичница собственного приготовления, проездной за позапрошлый год… И акула, без акулы никак!» – натужно подумал Джек.

Он живо вспомнил бессмысленную какой-то высшей бессмысленностью вчерашнюю вечеринку.

Куриная голова, горелая свинина… И самое безотрадное – рассвет. Они так надеялись, что рассвет будет одним из тех редких по своей красоте зрелищ, какие случаются раз в тысячелетие. Но их ожидало жестокое разочарование – не рассвет, а жалкие ошметки рассвета.

Вначале, когда первые бледные лучи озарили западную часть впадины, стало видно, что великолепные деревья, украшавшие их нетронутую обитель, на самом деле ничем не отличаются от миллионов невзрачных, истрепанных соленым ветром растений, распространенных на здешнем побережье. Но это еще не все. Чем глубже солнечный – белый, как отбеливатель, – свет проникал в их укрытие, тем отчетливей выявлял он убожество окружающей картины, каждую вопиющую деталь: пустые бутылки из-под пива, сока и кока-колы, разваленный дымящий костер, уродливые огрызки кукурузных початков, раскиданные повсюду пакеты с мусором, раззявленные рты спящих вповалку на песке и в низкорослых кустах людей, жидкие усики одних и полустертую помаду других, рваные газеты (столь отвратительные здесь и столь поэтичные, когда ветерок гонит их по ночным улицам). Типичная картина разорения после типичного буржуазного выезда на природу.

Некоторые люди бесследно исчезли еще ночью. Пропал из виду и Гоги.

– Гоги нигде нет, – сказал тогда Питер. – Наверное, он слинял из-за своей телочки, которая так и не появилась. Для Гоги очень важно сохранять лицо, хотя по нему и не скажешь.

«К тому времени я уже достиг отроческого возраста, был чист, хорош собою и восхищал всех умом и добросердечием. Ясное лицо мое отражало свет непорочной души и приводило в смущение тех, у кого запятнана совесть. С благоговением взирали на меня люди, ибо моими глазами на них глядел ангел».

Ангелы, как их разумел себе Джек, были созвучны этому отрывку из «Песен Мальдорора». Тик-так, тик-так: часы хихикали у изголовья, Джек не знал, что сказать в ответ. Перед его мысленным взором предстал размытый образ – жареный ангел. Кажется, Джек проголодался.

Где-то на морском дне покоятся затонувшие суда, и среди них лежит корабль, трюмы которого наполнены не только богатствами всего мира, но и любовью, и множеством смыслов; Джек знает: придет время – и этот корабль поднимут со дна. Чаша стеклянных весов опускается в далеком небе. Три собаки трусят по песчаному пляжу, еле слышно учащенное дыхание. Перед тем как совершить самоубийство, Джек чувствовал, будто земной шар зажат у него в кулаке, и тряс его, как игральную кость. Почему игральные кости не бывают круглыми? Одна круглая игральная кость, номера на которой сменяются безостановочно и бесконечно, так что решение все время откладывается и игра никогда не кончается.

Джек проголодался. Вот, оказывается, в чем дело. Он встал с постели и пошел к буфету. Холодильника в квартире не было.

Совсем нечего съесть.

«И вот они плывут бок о бок: спаситель-человек и спасенная самка-акула. Но стоило им заглянуть друг другу в глаза, и они едва не отпрянули, но выдержали взор…»

Джек внезапно почувствовал, что прямо сейчас умрет от голода, если чего-нибудь не съест. Он потряс банку из-под рисового печенья, но услышал только слабый шорох крошек. На одной из полок, в самом дальнем углу, гнил апельсин – его оранжевый бок покрывал толстый слой зеленой плесени. Но тут Джек заметил цепочку маленьких светло-коричневых муравьев, ползущую вдоль края полки. Педантично, одного за другим раздавив насекомых, он сглотнул накопившуюся под языком слюну и извлек из недр буфета половину булки с изюмом, которую положил туда на днях и о которой благополучно забыл.

Муравьи проели в булке тропинки и копошились между изюминами. Джек вытряхнул их и вернулся на кровать; там он повторно исследовал поверхность булки под светом электрической лампы. Нашел и выкинул еще двух муравьев.

Когда он впился в булку зубами, его рот наполнился горьковато-кислым вкусом. Но вкус сейчас не имел значения, и он принялся медленно-медленно вгрызаться в булку с одного края, точно пытался рассчитать запас так, чтобы его хватило на всю ночь. Внутри булка оказалась на удивление мягкой.

«И, плавая кругами, неотрывно глядя на другого, каждый думал: „Так, значит, есть на свете существо, в ком злобы еще больше, чем во мне“. И наконец, в порыве восхищения, оба разом рванулись навстречу друг другу; у акулы рули-плавники, у Мальдорора руки-весла…»

В дверь постучали.

Вообще-то, уже некоторое время в общем коридоре за стеной шла непонятная возня – оттуда доносились быстрые шаги и удары тел о стену. Но жильцы этого дома зачастую возвращались в позднее время, и Джек поначалу не обратил на шум никакого внимания. Но теперь он встал и, продолжая поедать булку с изюмом, подошел к двери. Открыв ее, он увидел на пороге мужчину и женщину, которые сразу ввалились в квартиру и рухнули на пол, словно потерявшая опору ширма. Стены комнаты задрожали, лампа у кровати упала.

Джек закрыл дверь и удивленно посмотрел вниз, туда, где лежали его полночные гости. Мужчина оказался Гоги – его гавайская рубашка задралась на спине, из-под нее виднелись рельефные накачанные мышцы.

– Снимите обувь хотя бы, – сказал Джек.

Не вставая с пола, эти двое разули друг друга, швырнули обувь к двери и теперь корчились на полу от смеха. Крохотная квартирка мгновенно наполнилась алкогольными пара́ми. Джек внимательно разглядывал мертвенно-бледное лицо девушки – она перестала смеяться и закрыла глаза, на губах играла легкая улыбка. Он видел ее впервые, и она была невероятно красивой.

Даже с закрытыми глазами она знала, что на нее смотрят. Она изрядно опьянела, но ее лицо не расплылось, не утратило правильной формы; воздух с громким шумом выходил из аккуратного, словно фарфорового, носика, который не становился от этого менее аккуратным. Мягкие пряди волос ниспадали на лоб. Под тонкой кожей век глаза продолжали свое тайное чувственное движение, веки с длинными ресницами плотно прижимались друг к другу. Губы имели изящную форму, а впадинки, которыми они заканчивались, выглядели настолько чисто и невинно, что казалось, будто их только вчера изваял гениальный скульптор. Но вместе с тем в этом лице сквозило то особое благородство, каким взрослые женщины обладают только в двадцать четыре или двадцать пять лет.

«Значит, это та самая „охренительная красотка“? – думал Джек, не прекращая жевать булку с изюмом. – Наверное, Гоги искал ее целый день, а когда наконец нашел, притащил сюда, чтобы вернуть потерянное уважение».

– У меня нет матрасов, – сказал Джек. – Есть несколько подушек, если вам нужно.

Гоги не ответил, только смешливо сощурился. Похоже, он решил сегодня ночью не болтать понапрасну.

Джек по очереди подцепил ногой три подушки, пнул их в сторону Гоги и вернулся в постель. Подушки упали Гоги на спину. Джек лежал на животе, читал книгу и ел.

Скоро девушка запротестовала, сначала тихо, но потом все громче и громче, так что в результате Джек отложил книгу, приподнялся на локте и посмотрел на них. Гоги уже полностью разделся, его мускулы перекатывались под влажной блестящей кожей. Пытаясь отбиться от него, девушка, раздетая до лифчика и трусиков, пьяно возмущалась. Ее тело являло собою безупречно гладкую плоть цвета гардении.

Наконец девушка затихла. Джек отвернулся и продолжил чтение, не переставая поглощать булку с изюмом.

Однако естественные в такой ситуации учащенное дыхание и томные постанывания – там, за спиной, – все никак не начинались. Время шло, и Джеку все это порядком надоело. Он бросил быстрый взгляд через плечо и увидел, что девушка уже тоже обнажена. Плотно сцепившись, оба тихо пыхтели на манер паровоза, чье отправление внезапно отложили до лучших времен. Пот с мощной спины Гоги капал на татами[8]Татами – тростниковые маты, набитые рисовой соломой и обшитые по краям тканью, которыми в Японии традиционно застилают полы; сейчас для набивки татами используют также синтетическую вату..

Но вот Гоги повернулся к Джеку. Сейчас он не выглядел таким уж уверенным в собственных силах и со слабой улыбкой произнес:

– Ничего не получается. Джек, выручай, дружище.

С булкой в зубах Джек поднялся с кровати.

На мгновение он задержал взгляд на подобном обмякшей мышце, безвольно повисшем признаке бессилия незадачливого приятеля. Неспешно, как ленивый судья, Джек переступил через их головы и зашел с другой стороны.

– Ну и? – сказал он. – Что мне делать?

– Подними ее ногу и держи. Крепко. Это должно сработать.

Джек подцепил ногу девушки за щиколотку и потянул вверх, словно часть расчлененного промчавшимся поездом трупа. Он мельком взглянул туда, где заканчивалась гладкая белизна ноги – так путник вглядывается в темноту и вдруг замечает краем глаза огонек далекой хижины. Нога, хоть и не потная, выскользнула из пальцев, он развернулся и снова взял ее правой рукой. Теперь Джек стоял к ним спиной, глядя на стену перед собой, где висел календарь, изданный каким-то пивоваренным заводом. Задумчиво посасывая булку, которую держал в левой руке, он от нечего делать принялся читать календарь.

5 августа, вс.

6 августа, пн.

7 августа, вт. (День Быка)[9]День Быка – день, связанный со знаком Бык в традиционном японском календаре китайского происхождения; таких дней обычно два. Самый известный День Быка выпадает как раз на самое жаркое время, с середины июля по начало августа, и каждый год это разные числа.

8 августа, ср. (Первый день осени по лунному календарю)

9 августа, чт.

10 августа, пт.

11 августа, сб.

12 августа, вс.

13 августа, пн.

14 августа, вт.

15 августа, ср. (Годовщина окончания Второй мировой войны)

16 августа, чт.

17 августа, пт.

18 августа, сб.

19 августа, вс.

Когда звуки, издаваемые Гоги и девушкой, стали громче и бодрее, словно они соревновались друг с другом, по ноге, которую Джек все так же держал на весу, прошла дрожь. Нога подергивалась и, как показалось Джеку, стала тяжелее. При этом девушка ни разу не попыталась высвободить щиколотку из его пальцев. Булка сохраняла горько-сладкий вкус, он жевал, крошки прилипали к губам.

Через какое-то время Джек больше не верил, что нечто, свисающее из его правой руки, – это женская нога. Он пристально вглядывался, стараясь в тусклом свете прикроватной лампы рассмотреть ступню. Красный лак на ногтях немного облупился, ноготь на мизинце наполовину врос в палец и приобрел от этого какую-то невразумительную форму. Мозоль от постоянного ношения туфель на каблуках шероховато скреблась о средний палец Джека.

Ему показалось, что Гоги встал, и в следующую секунду сильная рука похлопала его по плечу.

– Уже все.

Джек отпустил ногу.

Гоги резво натянул брюки и, перекинув гавайскую рубашку через плечо, двинулся к двери.

– Ну спасибо. Я пошел. Ты уж с ней дальше сам разберись, ладно? – бросил он на ходу.

Джек услышал, как с характерным звуком захлопнулась дверь.

Глядя на распростертую на полу девушку, он запихнул в пересохший рот последний кусочек булки и долго пережевывал. Потом потрогал мыском ноги белую ляжку, но девушка не шелохнулась, лежала как мертвая. Джек уселся по-турецки между ее раскинутых ног. Убийственная бессмысленность происходящего затопила его целиком, нахлынув, точно вода из лопнувшей трубы. Гоги попросил его дальше разобраться. Вечно этот придурок выбирает какие-то дебильные слова.

Он наклонился, почти коснулся лицом плоти девушки. Чрезмерная вежливость. Девушка могла притворяться мертвой сколько угодно, однако ее живот поднимался и опускался в такт здоровому дыханью, пока будильник Джека отмерял время, издавая свой чудовищный, пошлый звук.

«И вот уже ноги его страстно обхватили скользкое акулье тело, прильнули к нему, точно пара пиявок, а руки сплелись с плавниками в любовной горячке; два тела, опутанных сине-зеленой морскою травой, слились воедино…»