Онлайн чтение книги Форсированным маршем
XVII. ЗМЕИ И ГРЯЗЬ

Самое ужасное, что у нас было так мало тем для разговоров, помимо Кристины. Шагать стало просто привычкой, конечно, мучительной, но не требующей никакого размышления. Неумолимое солнце затуманивало мне голову и сбивало с мысли. Я начинал воображать себе, что она все еще здесь, идет за мной, и так я мог идти многие километры, не переставая представлять ее живой. Но всегда наступал такой момент, когда мысль об ее присутствии становилась такой реальной, что я поворачивал голову, и каждый раз испытывал щемящую тоску. Этой же ночью, после беспокойного сна, терзаемый жаждой, я был более чем уверен, что она среди нас. И как всякий раз, когда я осознавал её уход, это вызвало во мне смутное чувство страдания.

Только другая трагедия смогла ослабить мучительное воспоминание, хранимое нами о Кристине. Странным образом это частично уменьшило также и чувство вины, которое я испытывал по поводу ее смерти.

На восьмой день после того, как мы покинули оазис, Зигмунд Маковски рухнул на песок. Он не успел воспользоваться палкой, чтобы не упасть. Вытянув руки вдоль туловища, он лежал так минуту или две, почти без сознания. Мы увидели, что у него были ярко выраженные симптомы: ноги над мокасинами распухли, и кожа на них стала дряблой. Мы молча переглянулись, повернули его на спину и стали обмахивать мешками. Он быстро пришел в себя, поднялся, тряхнул головой, оперся о свою палку и двинулся вперед. Он падал несколько раз, каждый раз поднимаясь и продолжая путь. Ужасная опухоль постепенно увеличивалась, и заметно было, как у него тяжелели ноги.

Он проявлял стойкость дольше, чем Кристина. На девятый день он падал раз шесть за два часа. Один раз, упав лицом вниз и отчаянно отталкиваясь руками, чтобы встать, он позвал Колеменоса на помощь. Колеменос и я подошли и опустились на колени рядом с ним.

– Если вы мне поможете подняться, я смогу продолжать идти.

Колеменос взял его за одну руку, я за другую, и мы его подняли. Встав на ноги, он высвободил свои руки и пошатнулся. У меня перехватило дыхание, когда увидел, как он пошел, пошатываясь, словно пьяный. Он прошел еще немного, зигзагами, глубоко втыкая палку в песок, который уходил у него из-под ног. Мы смотрели, как он удаляется.

– Нужно удержать его от падения, – сказал мне Колеменос.

Нам не составило никакого труда догнать его. Колеменос взял у него палку, мы подхватили его с двух сторон так, чтобы его руки лежали у нас на шеях и повели. Он поочередно смотрел на нас с тенью улыбки. Ноги у него продолжали двигаться, но удерживали его все меньше и меньше, до такой степени, что в конце дня он повис невыносимо тяжелым мертвым грузом на наших плечах.

Ночь он провел, по-видимому, спокойно, и на утро десятого дня он был не только живой, но, казалось, восстановил свои силы. Он шел, волоча ноги, но без посторонней помощи. Прошло полчаса, прежде чем он упал снова. Затем он стал падать не переставая, и мы с Колеменосом пришли к нему на помощь. Когда наступило время полуденного отдыха, он снова повис мертвым грузом на наших плечах и больше практически не двигал ногами. Смит и Палушович взялись за него и тихо уложили на спину. Затем мы соорудили зонт и уселись вокруг него на корточках. Он лежал неподвижно, казалось, только в глазах оставалась искорка жизни.

Через какое-то время он закрыл их и я подумал, что Маковски умер, но он все еще спокойно дышал. Открыл веки, снова прикрыл их, и на этот раз все было кончено. У него не было никаких спазмов, ни дрожи, ни малейшего признака, показывающего, что жизнь покинула его тело. Как и Кристина, он не попрощался.

Досье Зигмунда Маковски, тридцати семи лет, экс-капитана польских пограничных войск, Korpus Ochrony Pogranicza, закрылось. У него где-то в Польше была жена. Я хотел бы, чтобы она знала, что это был мужественный человек. Мы похоронили его там, в пустыне Гоби. Яма, которую мы вырыли, оказалась слишком маленькой, и нам пришлось вытащить тело обратно, чтобы расширить ее. На его лицо мы натянули давно уже опустевший мешок, который он таскал на себе больше трех тысяч километров, затем похоронили его под песком. Колеменос сделал для него маленький деревянный крест, мы прочитали молитву и оставили его.

Я старался вести счет дням. Я пытался также вспомнить из всего, что раньше читал, сколько времени человек может выдержать без еды и питья. От жары меня одолевали головные боли, часто охватывало самое мрачное отчаяние, и я смотрел на нас как на шестерых осужденных, идущих на неизбежную смерть. Каждое утро, когда просыпался, одна и та же мысль приходила в голову: чья очередь? Мы представляли из себя шесть подобий человека, изнуренных и ссохшихся, которые шли, волоча ноги. Казалось, песок становился все более и более рыхлым, все больше уходил из-под ног. Когда кто-нибудь из нас спотыкался, то он поднимался подчеркнуто проворно. Теперь мы открыто осматривали наши лодыжки, боясь обнаружить там начинающуюся опухоль – предвестницу скорой кончины.

Мы предчувствовали смерть, как никогда. Никто не признавался в своем отчаянии. Никто не показывал своего страха. Мы были одержимы одной мыслью, и беспрестанно повторяли ее: быстрее найти воду! Наша единственная надежда держалась на этом. Я воображал за каждым барханом жгучего песка маленькую струйку воды, и за каждой сухой впадиной всегда появлялся новый хребет, чтобы поддерживать эту надежду.

Спустя два дня после смерти Маковски мы достигли крайнего предела нашей стойкости. Я думаю, что это был двенадцатый день после того, как мы покинули оазис. Мы шли теперь только по шесть часов, и по двое. При этом не старались выбрать себе товарища предпочтительнее. Подходил любой, кто находился ближе всех в момент выступления; брались за руки и шли вперед, поддерживая друг друга. Единственными живыми существами, кроме нас, здесь были змеи. Они лежали неподвижно. Впрочем, были видны только их головы, туловища прятались под песком. Я спрашивал себя: "Как они существуют?". По всей видимости, они нас не боялись, и мы нисколько не пытались надоедать им. Один раз видели крысу, но пустыня, казалось, была зоной обитания исключительно змей.

Вечером того двенадцатого дня я шел под руку с Заро, в то время как Смит и Палушович держались друг друга, а Колеменос шагал в компании с Маршинковасом. Посреди ночи мной овладело настойчивое желание снова отправиться в путь. Я знал, что если не случится чудо, то в ближайшие двадцать четыре часа мы не можем надеяться на спасение. Я сдерживал себя до тех пор, пока до рассвета не осталось примерно два часа. Маршинковас, Заро и американец проснулись. Я потряс Колеменоса и Палушовича. Обратился к ним хриплым голосом, так у меня болело пересохшее горло. Я встал. Никто не противился. Я пошел, и они отправились следом. Палушович вначале спотыкался немного, так как еще не до конца проснулся, и ноги у него онемели, но вскоре мы уже шли впереди по направлению к югу.

Было легко представить себе в эти предрассветные часы, что мы, может быть, идем в обратном направлении по дороге, которой шли накануне, но первые лучи восхода показали, что мы на правильном пути. Мы шли зигзагообразно, но когда жара вынудила нас остановиться, чтобы отдохнуть немного, мне показалось, что мы прошли в страданиях внушительное количество километров. Стоила ли польза от нашего зонта наших трудов по его сооружению? Однако мы воздвигали его, так как это вошло в привычку, связанную с нашим выживанием.

Страшно вспотевшие, с колотящимися сердцами, задыхаясь от горячего воздуха, широко раскрыв рты с распухшими и покрытыми пылью языками, мы провели три часа под этим слабым укрытием. Я натирал липким булыжником воспаленные десны, чтобы вызвать капельку слюны, которая позволила бы мне глотать. Я был очень плох и цеплялся за то малое, что оставалось от моей стойкости и мужества. Подняться на ноги стоило неимоверных усилий. Мы все были до крайности ослаблены и очень близки к смерти.

Все мои мечты были о прохладных прудах и журчащих ручьях. Вода, которая спасла нам жизнь, гнила, смешанная с грязью, на дне почти высохшего ручья. Мы чуть не прошли мимо нее: мы искали воду, а это была просто мутная влага. Мы увидели ее сверху. Сразу же все бросились туда ползком, чтобы высосать эту грязь и обмакнуть в неё руки. В течение нескольких минут мы были словно обезумевшие. Мы пережевывали ил, чтобы высосать влагу, затем выплевывали минеральные частицы.

Выход нашел американец. Он окунул в грязь уголок мешка. Подождал несколько минут, затем поднес ткань ко рту и высосал влагу. Мы последовали его примеру. Количество воды, добываемой таким образом, было ничтожным по сравнению с нашей неутолимой жаждой, длившейся тринадцать дней, но это было лучше, чем ничего, и это снова вселило в нас надежду. Впервые за те несколько дней мы снова начали разговаривать, строить планы. Решили идти по руслу этого ручья, учитывая, что если здесь есть влага, то дальше может быть и вода. Ручей сужался до тех пор, пока не превратился в простую трещину в почве. Мы нашли маленькие лужицы грязной воды. Погружая туда ладони, соединенные в виде чашил мы смогли пить, по-настоящему пить, чувствовать, как вода течет по нашему пересохшему горлу. Мы с удовольствием утолили жажду смесью воды, песка и грязи. Конечно, для нас же было лучше, что мы не могли пить её в большом количестве. После каждого глотка нужно было ждать несколько минут, чтобы маленькие впадины снова наполнились драгоценной жидкостью, которая просачивалась через грязь. Мои крошащиеся, окровавленные зубы обжигало от прикосновения воды. Я на мгновение удерживал воду во рту, прежде чем проглотить, полоскал в ней язык, ослабленные десны и зубы.

В течение двух часов, изможденные, мы лежали, растянувшись во весь рост, на берегу ручья. Затем мы снова пили. Ближе к вечеру Заро снял свои мокасины и уселся, погрузив ноги в грязь. Растянув свои потрескавшиеся губы в улыбке блаженства, он позвал нас последовать его примеру. Мы сели в круг. После всех этих знойных дней, когда мы бесконечно волочили наши бедные ноги по горячему песку, мы испытали удивительное облегчение. Через какое-то время я почувствовал, что ямка, в которую я погрузил ноги, начинает заполняться водой. Наслаждение, испытываемое мною, распространилось, как мне казалось, на все мое измученное тело в целом. Время от времени я поднимал ноги – только для того, чтобы насладиться моментом, когда я снова погружал их в жидкую грязь.

Испытав мгновения наслаждения впервые с тех пор, как покинули оазис, мы начали разговаривать, советоваться о нашем все еще смутном будущем. Во-первых, мы умирали от голода и были почти на последнем издыхании. Во-вторых, несмотря на эту чудесную воду, мы все еще были посреди пустыни. И нашим первым решением было остаться здесь на сутки. Утром, мы отправились на разведку вдоль ручья в надежде найти начало водного течения. Там, где есть вода, рассуждали мы, есть жизнь и что-нибудь, что можно пожевать.

На следующий день рано утром мы сложили наши фуфайки в кучу, разделились на две группы и пошли в противоположных направлениях. Колеменос, Смит и я двинулись к востоку и ничего не нашли на расстоянии больше полутора километров. Местами вода исчезала вообще, словно ее течение проходило под землей. Когда она появлялась вновь, это всегда были всего лишь следы влаги. Мы с сожалением заключили, что где-то существует вода в большом количестве, но она находится под землей и, следовательно, недоступна для нас. Единственными признаками жизни, которых встретили, были две змеи. Мы вернулись к месту встречи. Заро, Маршинковаса и Палушовича еще не было, и мы начали думать, что их задержка является хорошим предзнаменованием. Но тут мы увидели, как они шли назад. Заро развел руками, что означало, что их поиски ничего не дали.

– Неудачно, – сказал Маршинковас, когда они подошли к нам.

– Мы тоже ничего не нашли, – сказал им я.

Мы снова попили этой мутной воды и снова искупали свои ноги, глядя, как солнце поднимается вверх.

– Проклятая пустыня! – злился Колеменос. – Если здесь есть только мы и несколько змей, какой от этого прок! Они не могут съесть нас, и мы их тоже!

– Это не совсем так, – ответил ему Смит, – бывает, что человек питается змеями.

Это тут же разбудило наш интерес. Смит задумчиво погладил свою седую бороду.

– Американские индейцы едят их. Я видел и туристов, которые делали то же. Лично я никогда не пытался пробовать, но, думаю, что из-за природного чувства отвращения к рептилиям.

Мы молча размышляли над тем, что он только что сказал. Он прервал ход наших мыслей:

– Господа, на мой взгляд, змеи – наш единственный шанс для того, чтобы выжить. Практически нет ничего, чего не смог бы съесть изголодавшийся человек.

Эта идея одновременно и притягивала, и вызывала отвращение. Мы минуту обсуждали её, но я думаю, что мы все знали, что попытаемся сделать это: у нас не было выбора.

– Чтобы поймать их, нам нужна раздвоенная палка, – заметил Маршинковас, – а у нас ее нет.

– Никаких проблем, – сказал ему я, – нужно только расколоть надвое один конец палки и в выемку засунуть булыжник.

– Сейчас же примемся за дело, – сказал Колеменос, поднимаясь.

Мы решили воспользоваться палками Заро и Палушовича. Колеменос разрубил их концы топором. В выемку положили булыжники, закрепив их кожаными ремешками. Таким образом мы получили два эффективных орудия лова.

– Как мы узнаем, который из них ядовитый? – спросил Палушович, озвучив тем самым вопрос, которым задавались все. – И вообще, съедобны ли они?

– Тут не о чем беспокоиться, – ответил ему Смит. – Яд содержится в мешочке за головой. Отрубив ей голову, ты избавляешься от яда.

Оставалась еще одна проблема: топливо для огня, на котором будет жариться наша пища. Мы вывернули наши мешки в поисках горючих материалов. Собранные вместе, они образовали кучу, которая оказалась куда больше, чем мы ожидали. Заро вытащил из своего мешка три или четыре кусочка сухого навоза и с важным видом положил их на топливо, которое мы собрали. В другое время мы бы посмеялись, но улыбаться растрескавшимися губами было слишком больно.

– Я собрал их в оазисе, – объяснил Заро. – Я сказал себе, что рано или поздно это может пригодиться, чтобы разжечь огонь.

Я пожалел, что не все мы поступили как он. Этот сухой навоз оказался превосходным топливом, расходующимся медленно, производя ничтожное тепло. Иногда мы замечали в пустыне маленькие кучи органических отходов, занесённых ветром. Но всегда были слишком озабочены продвижением вперед, чтобы тратить время на их сбор. Начиная с этого дня, поисками топлива мы были поглощены так же серьезно, как и охотой на змей.

Мы со Смитом занимались костром, пока остальные ушли, вооруженные двумя палками с раздвоенными концами. Мы разрыли мелкий песок, чтобы дойти до слоя гравия, затем забрались ещё глубже, где был пласт булыжников. Мы искали плоский и тонкий камень, на котором могли бы жарить змею. Прошел, по крайней мер, час, прежде чем нам повезло. Мы заметили наших товарищей, которые тихо шагали по соседним дюнам. Как всегда бывает в таких случаях, они в течение двух часов не нашли ни одной змеи. Когда их не искали, они нам встречались довольно часто.

Мы были готовы разжечь огонь. Нагретый на солнце, наш камень казался уже достаточно горячим, чтобы жарить на нём еду, – яйцо сварилось бы сразу без труда. Маршинковас вернулся с удрученным видом:

– Наверное, змеи узнали, что у нас изменились мысли относительно них, – заявил он в шутку.

Прошло полчаса. Мы все трое ждали вокруг костра. Затем вдруг до нас донесся громкий крик. Это кричал Заро. Нам его не видно было, но мы увидели, как Колеменос и Палушович бросились в его сторону. Мы поднялись и тоже поспешили к ним.

В пятидесяти метрах от нас Заро поймал змею и держал ее, прижав своей палкой, воткнутой в нескольких сантиметрах от головы. Пот стекал с нашего друга градом, так трудно ему было удержать ее. Мы не могли определить размер рептилии, так как она, погруженная в песок, высовывалась из него всего на пятнадцать сантиметров. Сильно извиваясь, она медленно тащила палку в сторону ямы. Медлительные и неуклюжие из-за нашей слабости, мы мешали друг другу, пытаясь помочь Заро. Палушович воткнул свою палку сзади первой. Захватив кожаный ремешок, который носил на поясе, я завязал его узлом вокруг шеи змеи совсем рядом с ямой и потянул. Но слишком большая часть ее туловища была скрыта под песком. Мы не знали, что делать.

Колеменос решил за всех. Его топор обрушился на змею, она была почти обезглавлена, и мы смогли вытащить ее. Ее длина составляла примерно метр двадцать. Была она толщиной с запястье, с черной спиной, кремовым животом. Ближе к горлу кожа была почти белая.

– Вот ваша еда, ребята! – крикнул Заро, отдышавшись.

Тело змеи еще билось в судорогах, когда мы вернулись на берег ручья. Мы положили его на мой мешок, и я начал разделывать его под руководством Смита. Вначале это было нелегко. Смит говорил, что кожу можно снять как носок, но я не мог надёжно ухватиться за нее. В конце концов я надрезал кожу, что позволило мне, не без труда, снять оболочку с рептилии. Я никогда не видел змею с содранной кожей. Мясо было беловатое, но на солнце оно потемнело, пока мы ждали, когда камень дойдет до нужной температуры. Я разрезал змею по длине и выпотрошил.

Она еще дергалась рефлекторно, когда мы положили ее спиралью на камень. Жир стекал на пламя и приятно трещал. Мы обливались потом, устроившись вокруг огня. Мы не могли оторвать глаз от этой змеи. С помощью палок мы вытащили камень из огня, перевернули мясо и вновь начали жарить. Наконец, посчитав, что мясо готово, мы установили камень на песке, чтобы он немного остыл.

В довершение мы кинули мясо на мой мешок на некотором расстоянии от затухающего огня. Присели на корточках вокруг, но никто не торопился отрезать от него кусочек. Косо переглянулись.

– Я чертовски голоден, – бросил Колеменос.

Он протянул руку, и мы последовали его примеру. Беззубый Палушович попросил у меня нож. Мы поели. Вскоре от змеи остался только скелет. Мясо было плотное и питательное. Я боялся, что вкус его будет слишком резким, даже противным. Но мясо змеи оказалось почти пресным. Оно несколько напоминало вареную рыбу без приправ.

– Я мог бы подумать об этом раньше, – сказал Смит.

Мы попили еще грязной воды. Солнце начало клониться. Зная, что нам вскоре отправляться в путь, мы не могли примириться с тем, что нужно покинуть эту драгоценную полоску влаги, чтобы отважиться идти дальше посреди раскаленных солнцем незнакомых пространств, простирающихся перед нами. Валяясь там с желудком, который глухо урчал, борясь с этой неизвестной и варварской пищей, я страшно хотел курить. У нас еще оставалась газетная бумага, но запас табака исчерпался давным-давно.

Никто не пытался узнать, когда мы пойдем дальше, все говорили о других вещах. Впервые мы свободно обменивались мнениями о Кристине и Маковски. Почему смерть унесла их жизни, тогда как оставила нам силы для продолжения пути? Это был безответный вопрос, но это не мешало нам размышлять над ним. Мы вспоминали о них с грустью и нежностью. Я предполагаю, что это была дань уважения памяти двух ушедших от нас друзей. И это немного облегчало наше горе от их утраты.

Я начал внимательно рассматривать моих пятерых товарищей, чтобы попытаться оценить наши шансы на спасение. Мы все были очень плохи. Когда Колеменос снял свои мокасины, я увидел свежие раны на его ногах, где поверх лопнувших волдырей появились новые, и я знал, что состояние его было не самым худшим. Мы были так обезображены, что наши близкие с трудом узнали бы нас. Губы потрескались и распухли до такой степени, что стали уродливы. У нас были впалые щеки. Наши надбровные дуги нависали над глазами c воспаленными краями, казавшимися впавшими в глазницы. Наши зубы были изъедены цингой. Только Палушович не страдал от неприятностей с зубами, которые у всех расшатались. Колеменос уже вырвал два больных зуба у Маршинковаса, и ему предстояло применить свои элементарные знания по зубному делу на других членах группы еще несколько раз.

Вши, цинга и солнце разрушали наш кожный покров. Насекомые размножались с отвратительной плодовитостью, свойственной их виду, мы были заражены ими. Вши жирели за наш счет и становились неприлично большими. Мы беспрерывно чесались, такой был невыносимый зуд и, в конце концов, раздирали себе кожу. Затем из-за наших лохмотьев, кишащих насекомыми и наших грязных ногтей, эти маленькие поражения кожи воспалялись. Хотя и поверхностные, эти воспаления являлись постоянной причиной нашей подавленности и слабости. Вычесывая у себя вшей, я убивал их со злорадством. Они в высшей степени являлись символом нашей тогдашней деградации.

В конечном итоге никто не решился предложить идти дальше. Получилось так, что Колеменос и Заро просто встали одновременно. Мы последовали за ними. Каждый обмотал вокруг шеи проволоку и взял свой мешок. Я положил в свой мешок плоский камень, на котором мы жарили змею. Смит бережно положил про запас все, что осталось от топлива. Колеменос надел свои мокасины, морщась от боли. Попили еще немного воды, и ближе к вечеру отправились в путь.

Мы прошли много километров до конца дня и появления звезд на фиолетовом небе. Потом заснули, прижавшись друг к другу, и проснулись перед рассветом, чтобы снова продолжить путь. Спустя полчаса Палушович со стоном остановился, схватившись за живот и согнувшись пополам. В последующий час нас всех скрутила крайне тяжелая боль и диарея, отчего мы все впали в состояние крайней слабости. К вечеру боли стали утихать, но мы, конечно же, прошли не более пяти километров, так часто приходилось останавливаться. Что было причиной – змеиное мясо или вода? Этим вопросом задавались мы все.

– Может быть, из-за грязной воды, – высказался Смит. – Но вероятнее всего, это реакция нашего желудка на поступление пищи и воды.

– Есть только один способ узнать это, – сказал Колеменос, – поедим еще змеиного мяса. Я снова голоден.

– В любом случае, – сказал Маршинковас, пожимая плечами, – кроме змей у нас ничего другого и нет.

У Палушовича уже "-надцатый" раз началась тошнота.

– Бог нам поможет, – сказал он пылко.