Онлайн чтение книги Где нет зимы
Гуль

Японские художники всю жизнь учатся рисовать ровный круг. Мне Паша рассказал.

По-моему, это очень глупо с их японской стороны.

Есть циркуль. Или можно взять стакан, поставить его и аккуратненько обвести. Получится ровный круг.

А всю оставшуюся жизнь можно потратить на что-нибудь другое.

Но Паша это мне не просто так говорит. Он все такое рассказывает, когда мои уроки проверяет и сердится:

– Муху покатали на карусели, пока у нее башка не закружилась, а потом обмакнули в чернила и пустили плясать по твоим тетрадям. Гуль, ну нельзя же так коряво! Вот это у тебя что? «П» или «Н»? Японцы…

Я сто миллионов раз слышала про японцев. Или про китайцев, как их там…

Но Паша все ворчит и ворчит.

Конечно, Паше хорошо. Он и рисовать умеет, и писать красиво, калеро … каглира … ка-гли-ра-фически…

В нашем первом «В» за всеми после уроков приходят мамы или бабушки. А ко мне приходит Паша.

Он появляется в классе после звонка с четвертого урока и говорит нашей Софье Тимофеевне: «Здравствуйте, Софья Тимофеевна», а она ему всегда отвечает: «Здравствуйте-здравствуйте, Павел Васильич!» И улыбается. Софья Тимофеевна уважает моего Пашу, называет его по отчеству, как будто он взрослый человек. Хотя он еще не взрослый, я это понимаю.

Потом Паша уходит, у него еще два или три урока, потому что старшеклассники учатся дольше, чем мы, а я жду его в продленке.

Делаю домашние задания и немножко читаю.

А потом Марианна Вениаминовна, которая руководит продленкой, говорит:

– За тобой твой нянь пришел.

Она так шутит.

И мы с Пашей идем домой.

Иногда по дороге в киоске на углу нашей улицы он покупает мне кока-колу и чипсы, а иногда я прошу купить, а он вдруг начинает говорить, что это мусорная еда. Что от колы с чипсами в желудке будут дырки. Как в дуршлаге – во-о-от такие дырки. И руки разводит в стороны на метр.

Не бывает же таких дырок, правда?

И вообще я заметила: разговор про дырки заходит, если у Пашки деньги карманные уже кончились.

Я очень люблю момент, когда старший брат забирает меня из школы. Но это сразу и радостный, и грустный момент – так бывает в жизни. Больше всего мне жалко, когда за мной Паша приходит, а за Мишей его мама не приходит. Мама иногда забирает его сразу после уроков, иногда через два часа, а иногда вообще вечером. Вот и случается, что я уже домой иду, а Миша на продленке остается. Тогда он спрашивает:

– Гуль, созвонимся?

Я киваю.

И Миша остается за нашей партой у окна один.

Я вообще люблю только двух мужчин на свете. Пашу – потому что он мой брат. И Мишу – потому что он мой друг.

Вечером я звоню Мише.

– Знаешь, – говорит Миша, – а я за один день научился стрелять из лука! Мама купила мне лук, и мишень, и четыре стрелы. Только тетива очень тугая. Как ты думаешь, дети древних охотников долго учились стрелять?

А я говорю:

– Вряд ли. Они жили мало, и им приходилось учиться быстро. А то их всех могли съесть саблезубые медведи. А вот как ты думаешь: если муху катать на карусели, у нее голова закружится?

– Нет, – отвечает Миша. – От человеческой карусели не закружится, человеческая для нее слишком большая. У тебя же не кружится голова, когда ты несешься через космос вместе с Землей?

Вот такие мы ведем серьезные разговоры. Миша хочет стать ученым – археологом или астрономом.

Раньше мы с Мишей ходили в одну группу в садике. Там мы не очень дружили, просто пели вместе на утренниках. Дуэтом. Это значит – вдвоем. Вдвоем петь гораздо труднее, чем хором. И труднее, чем одному.

Чтобы дружить, надо ходить друг другу в гости. Я так думаю. Но пока ты маленький, в гости особо не походишь: одного не пускают, а взрослые все время заняты, водить тебя не могут. Так что дружить нам было трудно.

Еще мы с Мишей ходили к одной общей учительнице музыки, она жила в Мишином доме, только он в первом подъезде, а учительница в четвертом.

Мама и Лидия Иосифовна, которая учительница музыки, знакомы с детства: наша бабушка шила тогда для мамы Лидии Иосифовны на заказ. И вот однажды мама и Лидия Иосифовна случайно встретились, уже взрослые, и Лидия Иосифовна говорит: «А что, если я буду давать твоей дочке частные уроки? Недорого». И я начала заниматься у нее. А потом моя мама случайно сказала про это Мишиной маме, и Мишу тоже стали водить на музыку. И мы так занимались целый год до школы.

В субботу наши уроки были один за другим. Я приходила на урок, а Миша уходил. Так что у Лидии Иосифовны мы с Мишей виделись только по субботам. В коридоре.

Коридор у учительницы музыки был почему-то перегорожен бархатной занавеской. Это называется портьера, сказала Лидия Иосифовна. Портьера собиралась на толстый золотой шнур бантиком. Это было похоже на театр. В театре я была один раз с мамой и с Пашей. И там был бархатный занавес – огромный, до самого неба.

Когда меня приводили на музыку, дверь открывала мама Лидии Иосифовны, Белла Борисовна.

Она ходила по дому в брюках и широкой шелковой кофте. Во вторник кофта была лимонная, в среду малиновая, а в субботу черная.

Интересно, кофту какого цвета Белла Борисовна надевала в понедельник, в пятницу и в четверг? А в воскресенье?

Наверное, у нее семь кофт разного цвета. На каждый день недели. Иначе ей было бы просто не узнать, понедельник сегодня или суббота. Потому что она очень рассеянная. И ходит, прикрыв глаза, как будто ей совсем неинтересно смотреть на жизнь вокруг.

Увидев меня, Белла Борисовна всегда говорила сладким голосом одно и то же:

– А, это ты, детка. Присядь тут, Лидочка уже заканчивает.

И указывала мне на бархатную банкетку, стоящую в коридоре.

Я сидела на банкетке и думала, что будет, если однажды я отвечу Белле Борисовне:

– Нет, это не я! Это старуха Грюнфельд из темного-темного леса!

Может быть, тогда Белла Борисовна откроет глаза, посмотрит на меня и даже спросит, как меня зовут.

Я сидела, думала и ждала, а потом из-за портьеры появлялся Миша. И я представляла, что передо мной сцена, а Миша – известный артист, и вот он выходит перед полным залом, и все на него любуются.

Миша чаще всего выходил с урока весь красный и сердитый.

– Привет, – говорила я.

– Угу, – отвечал Миша.

– Ты уже уходишь? – спрашивала я.

Да, я понимаю, что это глупый вопрос. Но мне хотелось поговорить!

– Угу, – повторял Миша.

– Ну, пока, – прощалась я.

– Угу, пока, – кивал Миша.

К весне я уже выучила ригодон, и старинную французскую песенку, и еще белорусскую народную песню про перепелочку. Но тут мама поссорилась с Лидией Иосифовной, и я перестала ходить на музыку.

Потом мы с Мишей окончили садик.

И я думала, мы больше никогда не встретимся.

30 августа мы с Шурой пришли в школу на «пробный день».

В этой школе и моя мама училась, и Паша учится.

Школа большая, пять этажей. Как бы мне там не заблудиться, когда останусь одна.

Бабушка долго смотрела списки, а потом сказала:

– Ты учишься в первом «А» классе. У заслуженной учительницы Недыбайло Ю. С.

– Не до чего? – решила уточнить я.

– Не-ды-бай-ло, – ответила бабушка. – Фамилия такая. А Ю. С. – имя, Юлия Станиславовна.

Фамилия учительницы мне сразу не понравилась. Но я знаю, что нельзя судить о человеке по его фамилии. Человек же не виноват, что у него такая фамилия, правда?

– Ты ее знаешь? – удивилась я.

– Знаю, – сухо ответила Шура.

– Она хорошая? – заволновалась я. И представила, что учительница Недыбайла должна быть огромная, как каменная великанша, с большими руками и ногами. Так что я заранее испугалась.

Шура почему-то молчала и продолжала вглядываться в списки.

– Пойдем, Шура, – я тихонько подергала бабушку за рукав.

Хотя мне с каждой минутой было все страшнее и страшнее от того, что надо будет встретиться с заслуженной учительницей Недыбайло, я все равно ужасно боялась опоздать на этот «пробный урок». И еще боялась: вдруг меня сразу попросят что-нибудь прочитать – я ведь плохо читаю. Мне читает Паша, и у него получается здорово: все герои говорят своими голосами. А если я читаю сама, то у меня все как-то медленно и одинаково: бу-бу, бу-бу…

И когда заслуженная Недыбайла услышит, как я плохо читаю, она скажет мне: «Ты совсем глупая девочка, и я не буду тебя ничему учить, а буду только ругать и ругать все время!»

А если мы еще и опоздаем…

Но тут Шура сказала:

– Эй! А как фамилия твоему приятелю Мише? Гуренков?

И она ткнула пальцем куда-то в последний лист списков.

– Смотри: Гуренков Михаил. Первый класс «В».

Да! Гуренков Михаил – это был мой друг Миша!

Я подумала, что мы сможем иногда встречаться в школе на переменах. Конечно, у него будут новые друзья, но ведь он и меня вспомнит, правда?

– Первый класс «В», – повторила бабушка. И прибавила: – Учительница Сонькина С. Т.

Я начала представлять себе учительницу Сонькину – наверное, она такая маленькая, вся тоненькая и с короткими волосами, похожая на мальчика. Или на маленькую певчую птичку.

А бабушка сказала:

– Стой тут. Ни шагу с этого места.

– Куда ты? – кинулась я за ней.

– На разведку, – ответила Шура. – Стой тут, жди.

Вернулась она очень быстро.

– Ну вот, посмотрела, что за Сонькина такая, – сказала она деловито, – и думаю, это нам подходит. Хочешь учиться с Мишей в одном классе?

Я быстро-быстро закивала.

Все же хорошо, когда в классе есть кто-то знакомый. Особенно если это Миша Гуренков.

И мы с бабушкой пошли на второй этаж. Искать завуча.

Завуч сперва вытаращила глаза на бабушкин длинный цветастый подол, а услышав, что бабушка хочет перевести меня в другой класс, так замотала головой, что я испугалась, не вылетят ли у нее из ушей длинные желтые серьги. Они били ее по щекам, доставая почти до носа.

– Нет-нет, это невозможно, списки уже составлены, ничего изменить нельзя. Что за капризы, в самом деле, в последнюю минуту?

«Ничего изменить нельзя». Я была готова зареветь. Но Шу-ра почему-то и не думала сдаваться.

– Из класса «А» в класс «В», – громко и внятно сказала Шура.

Тогда завуч перестала головой мотать и спросила:

– В «В»? Из «А»? От Юлии Станиславовны?

Бабушка подтвердила: да, именно от Юлии Станиславовны.

Завуч посмотрела на меня и пожала плечами:

– Первый раз слышу подобную просьбу. Все умоляют перевести их в класс «А», он уже просто-таки переполнен… Если вы решили освободить место – конечно, переведем.

Но тут она вдруг спохватилась:

– А вы ребенку кто – бабушка? Родители возражать не будут?

– Не будут, – вздохнула Шура.