Онлайн чтение книги
Генеалогия эксцентриков: от Матабэя до Куниёси
奇想の系譜 又兵衛、国芳
Иваса Матабэй: скорбный и быстротечный мир укиё
Во время вечерних историй для сановника [Мацудайра] Тадамаса [2]Мацудайра Тадамаса (1598–1645) – третий глава княжества Фукуи в провинции Этидзэн (современная префектура Фукуи). один человек рассказал, что сегодня на Большом мосту встретил странного человека в узких штанах из пурпурного жатого шелка. Сановник выслушал и сказал, что тот человек, верно, был Укиё Матабэй – «Матабэй изменчивого мира», должно быть, он пришел в эти земли. И в самом деле тот человек был Матабэй.„
Принято считать, что закат искусства иллюстрированных горизонтальных свитков эмакимоно пришелся на период Муромати[4]Период Муромати, или сёгунат Асикага (1338 / 1392–1573), – время междоусобных войн в Японии., поскольку свитки эмаки периода Эдо[5]Автор употребляет понятие «кинсэй» («новые века»): по принятой в Японии системе исторической периодизации это переходная эпоха от позднего Средневековья к Новому времени, которая хронологически соответствует эпохе Эдо, или сёгунату Токугава (1603–1867). Здесь и далее используется принятый в российской историографии термин «период Эдо». опустились до формализма, утратив художественность.
Однако я с этим совершенно не согласен. Широкой публике они неизвестны, но я уже давно обратил внимание на существование группы уникальных красочных свитков, созданных в первой половине XVII века, точнее в периоды правления Гэнна (1615–1624) и Канъэй (1624–1645).
Для эстетов, которые считают эталоном изысканные классические эмаки периодов Хэйан (794–1185) и Камакура (1185–1333), упомянутые свитки – не более чем безвкусные поделки, совершенно вульгарные, грубые, вызывающие отвращение и неприязнь. Однако у зрителя, привыкшего к экспрессии современного искусства, эти эмаки вызывают неподдельный интерес. На этом позвольте закончить вступление и перейти к знакомству читателя с самими произведениями.
В Художественом музее МОА (прежде Художественный музей Атами) хранятся двенадцать красочных свитков под названием «Токива в Яманака». Длина каждого свитка примерно двенадцать с половиной метров. Если развернуть все свитки и положить их в ряд, получится колоссальное произведение длиной сто пятьдесят метров. Даже на беглый их осмотр уйдет, пожалуй, целых полдня. Тот, кому выпадет шанс посмотреть произведение целиком, безусловно будет поражен своеобразным характером этих масштабных эмаки (ил. 1–3).
Сюжет свитков «Токива в Яманака» основан на одноименном сказании эпохи Муромати в жанре рассказов отогидзоси [6] Отоги-дзоси (в переводе с японского «занимательные рассказы») – жанр японской прозы периода Муромати (1333–1576). Представляет собой смесь самурайского эпоса, легенд различного происхождения и занимательных буддийских притч. – Примеч. ред. , в центре которого – легенда об Усивака[7]Минамото Ёсицунэ (1159–1189) – младший брат первого японского сёгуна Минамото Ёритомо (1147–1199, прав. 1192–1199), популярный герой средневековых сказаний о ратных подвигах.:
Токива Годзэн, мать Усиваки, сверх меры обеспокоена тем, куда пропал ее сын, который в тайне от матери направился в северо-восточные земли Осю в погоне за родом Тайра. Вместе со служанкой она отправляется в путь вслед за ним. Но на постоялом дворе Яманака в провинции Мино (современная префектура Гифу) она заболевает. Шестеро разбойников, находившихся на постоялом дворе, замышляют заполучить вещи Токива. Они врываются к ней глубокой ночью, срывают одежды с нее и с ее служанки и в довершение всего убивают обеих. На следующий день Усивака, волнуясь за мать, один возвращается в столицу. По пути он останавливается на постоялом дворе Яманака – по случайному совпадению том самом, где была убита Токива. Во сне ему является мать и требует отмщения. Потрясенный увиденным во сне, он просыпается, узнает от хозяина подробности случившегося и клянется совершить возмездие. Он выдает себя за владетельного князя даймё , остановившегося на постоялом дворе, заманивает разбойников в ловушку и, проявив при этом недюжинную силу, убивает их всех до единого. Останки убитых он относит к реке и бросает в воду. Затем Усивака возвращается в восточные земли, где собирает большое войско. На обратном пути в столицу он заезжает на постоялый двор Яманака и совершает заупокойную службу на могиле матери.
На паре складных ширм «Столица и ее окрестности» из коллекции Национального музея Токио, которая изображает панораму Киото[8]Город Киото был столицей Японии с 794 по 1869 год. начала годов Гэнна (1616–1617), можно видеть, как на театральных подмостках квартала Сидзё-гавара идет пьеса – как раз та самая, «Токива в Яманака», – в исполнении кукольного театра аяцури дзёрури [9] Дзёрури – исходно японский жанр драматической ритмованной прозы, предназначенной специально для речитативного пения. Аяцури дзёрури (нингё дзёрури, бунраку) – разновидность японского театра кукол. – Примеч. ред. . По всей видимости, для создания пояснений котобагаки к иллюстрациям на рассматриваемых свитках были в точности использованы тексты пьес для кукольного театра того времени. Иными словами, осуществлена эмакизация , или адаптация, пьес кукольного театра, превращение их в форму иллюстрированных свитков.
Все пьесы для кукольного театра, включая «Токива в Яманака», которые ставились на сцене начиная с периода Кэйтё (1596–1615) по Гэнна и Канъэй, носят общее название кодзёрури – старинные дзёрури . В характере текстов этих пьес ощущается сильный оттенок сказочности и описательности, которые они в точности переняли из рассказов отогидзоси периода Муромати, при этом в них почти отсутствует ощущение реальности. Пьесу «Токива в Яманака» можно отнести к этому жанру. Однако, несмотря на использование текста в качестве подписей к иллюстрациям из пьесы, сами двенадцать красочных свитков исполнены ярости и динамичности настолько, что их даже условно нельзя отнести к жанру отоги-дзоси .
Особенностью свитков «Токива в Яманака» является в первую очередь цвет. В изображении людей и построек использованы ультрамарин, ярь-медянка (патина или какой-то иной аналогичный иссиня-зелёный пигмент), красно-пурпурный кармин, оранжевая киноварь, жёлтая охра и другие основные пигменты. Эту яркую цветовую гамму дополняют детальные узоры из «золотых» и «серебряных брызг»[10]Жидкое золото или серебро, получаемое из смеси воды, клея и сусального золота или серебра, применялось для декора (главным образом фона)., тем самым создавая яркий декоративный эффект. Такое чрезмерное украшательство связано в том числе со специфическим характером выразительности. Люди, постройки и деревья в основном изображены крупными и мощными мазками. Особенно впечатляет своеобразное изображение лиц, рук, ног и поз людей. Весьма вольная небрежность и вульгарность, в принципе присущие жанровым картинам фудзоку-га («картины нравов и обычаев») того времени, обнаруживаются во всех свитках рассматриваемого произведения.
Сильнее всего шокирует сцена убийства Токива на четвертом свитке (ил. 1). Слегка утрированные, как в манге, шестеро разбойников с отвратительными злодейскими рожами врываются в покои к Токива и ее служанке, срывают с обеих женщин одежды и собираются уже броситься наутек, но, увидев, что обнаженные с плачем просят вернуть им их одежды, возвращаются и закалывают обеих.
Череде событий, ведущих к убийству Токива, художник посвятил целых семь иллюстраций. Посредством упорного, семикратного воспроизведения одной и той же сцены Матабэй добивается невероятной выразительности: даже цвет кожи Токива меняется с каждым разом. По сравнению с поясняющим текстом к этому эпизоду, который в не очень-то реалистичных выражениях кратко передает суть происходящего, в изобразительной манере художника чувствуется ненормальная одержимость жестокостью. Еще больший интерес вызывает изображение деревьев. В сцене, где закалывают Токива, ствол сосны в саду изогнут так сильно, будто дерево корчится в агонии, сосновые иглы все вытянуты в одну сторону. В следующей сцене и ствол, и иглы сосны бессильно поникли, словно в предзнаменовании скорой гибели Токива. Примечательно, что точно такого же рода антропоморфизм обнаруживается в пейзажах и на картинах в жанре «цветы и птицы» у художника Кацусики Хокусая (1760–1849): в обоих случаях такая экспрессия связана со страстью художника к эксцентричности.
Сцены мести на восьмом и последующих свитках не менее впечатляющие. Усивака выжидает удобного момента, притворившись спящим, пока разбойники проникнут в дом. Как только это случается, он внезапно нападает на них, одному отрубает голову, другого разрубает на части, третьего рассекает надвое, словно полый ствол бамбука, – словом, легко и непринужденно убивает их всех (ил. 2). На этом месте абсурд заканчивается, но нелепая форма, которую принимает рассеченное надвое тело, вызывает смех. Далее следует сцена, в ходе которой глубокой ночью Усивака и его помощники заворачивают трупы в циновки (ил. 3), несут их к реке и бросают в бурлящую воду. В изображении этих довольно легкомысленных и неприятных сцен ощущается совершенно невероятная реалистичность. Возможно, причина здесь в том, что в годы Гэнна, когда предположительно были созданы эти эмаки , память о кровопролитных войнах всё еще была жива.
Анализируя свитки «Токива в Яманака», я, быть может, слишком сосредоточился на отступлениях от канона. В конце концов, эти эмаки содержат, среди прочего, вполне трогательные лирические изображения, вроде тех сцен, где Токива в поисках своего сына Усивака отправляется из столицы в путь по тракту Токайдо. Однако вполне очевидно, какие из сцен превалируют в этом произведении. На самом деле творение «Токива в Яманака» – это непохожий на своих прародителей enfant terrible, неожиданно восставший из могилы уже почивших в прошлом свитков эмаки .
На этом своеобразном, монументальном произведении нигде не указано имя его создателя. Тем не менее традиция приписывает авторство художнику по имени Иваса Матабэй (1578–1650). Вероятно, среди читателей почтенного возраста отыщутся те[11]Книга впервые была издана в 1970 году., кто помнит жаркий спор насчет авторства, разгоревшийся после открытия свитков Хасэгавы Минокити (1893–1973) в первые годы Сёва (1926–1989). Обнаружение «Токива в Яманака» и последовавшая за этим событием полемика вполне соответствовали характеру эмаки : они оказались весьма драматичными и наделали много шума.
В конце третьего года Сёва (1928) к Хасэгаве Минокити, в то время главе издательства «Дайити сёбо» («Первое книгоиздательство»), случайно заглянул хозяин букинистического магазина «Иссэйдо», что в токийском районе Канда, и показал ему около десяти фотографий свитков «Токива в Яманака», авторство которых приписывалось Матабэю, и заявил, что договорился с одним немцем насчет их покупки за двадцать пять тысяч долларов. Хасэгаву совершенно очаровали фотографии свитков. Считается, что Хасэгава, приняв отчаянное решение во что бы то ни стало помешать вывозу свитков за границу, заложил дом, продал всё, что имел, от телефона до коллекции гравюр укиё-э , с вырученными деньгами в кармане отправился в Киото, где приобрел оригинальное произведение, и с триумфом вернулся в Токио. Но, как я выяснил, эти эмаки принадлежали роду Мацудайра, главе бывшего княжества Цуяма (современная префектура Окаяма), и в четырнадцатом году Тайсё (1925) были выставлены на продажу в художественном салоне. Тогда на эти свитки никто не обратил особого внимания, и они были приобретены неизвестным лицом, но Хасэгава Минокити в последний момент помешал их отправке в Германию.
В октябре четвертого года Сёва (1929), спустя год после «спасения» этого выдающегося произведения, все его свитки были выставлены в Национальном музее Киото. Затем в феврале пятого года Сёва (1930) они были экспонированы в галерее универмага «Мицукоси» в Токио и имели ошеломительный успех. На выставке в Национальном музее Киото наряду с «Токива в Яманака» была представлена еще одна серия эмаки кисти Матабэя – «Сказание о Хориэ» из собрания Мураямы Рёхэя.
Всего сохранились четыре оригинальных свитка «Сказания о Хориэ»: три свитка из собрания Мураямы в Художественном музее Косэцу[12]Косэцу – псевдоним Мураямы Рёхэя. в Кобе и один свиток из собрания Комори в Художественном музее префектуры Миэ в городе Исэ. С первого же взгляда характерный колорит и своеобразие изображения персонажей в «Сказании о Хориэ» очевидным образом указывает на сходство со свитками «Токива в Яманака». Даже если тщательно сравнить детали, вряд ли можно усомниться в том, что произведения принадлежат кисти одного художника (ил. 4).
Считается, что в основе того, что изображено на этих эмаки, равно как и на свитках «Токива в Яманака», лежат созданные в эпоху Муромати истории о кровной мести в жанре отоги-дзоси . Однако если обратить внимание на речевой оборот «и затем» (яп. сатэмо сононоти ), с которого начинается сопровождающий иллюстрации текст на свитках, то можно предположить, что «Сказание о Хориэ» также представляет собой эмакизированный текст старинных пьес для кукольного театра кодзёрури . Краткое содержание «Сказания о Хориэ» следующее.
Хориэ Саэмон-но Ёриката из могущественного рода провинции Симоцукэ (современная префектура Тотиги) принимает в семью дочь Хара-но Саэмон из провинции Кодзукэ (современная префектура Гумма) в качестве жены своего сына Сабуро Ёридзуми. У Сабуро с супругой рождается сын, и они живут душа в душу. Однако вскоре отец Сабуро умирает от болезни, родовые владения конфискуют, и семья разоряется. Хара-но Саэмон, раздосадованный таким поворотом событий, замышляет вернуть дочь обратно и отдать воспылавшему к ней страстью наместнику провинции. Хара убеждает Сабуро отправиться в столицу в поисках протекции , чтобы вернуть владения. Он устраивает засаду у горы Уэда-яма по дороге в столицу и нападает на Сабуро. Сабуро и его вассалы отважно сражаются, но терпят поражение и закалывают себя мечами. Тем временем супруга Сабуро была приглашена погостить в усадьбу Хара в отсутствие мужа. Во сне ей является Сабуро и просит совершить по нему заупокойную службу. Предвидя несчастье, она пытается вернуться в дом Хориэ, но ее обманом заточают в усадьбе наместника провинции. Увидев принесенную в усадьбу отрубленную голову мужа, она кончает жизнь самоубийством. Мать девушки убивает себя вслед за ней. В живых остается только Цукивака, единственный сын Сабуро. Его пытается убить наместник провинции, но мальчику чудом удается спастись. Достигнув совершеннолетия, он берет имя Таро. Однажды Таро узнает от таинственного незнакомца обстоятельства гибели родителей. Во главе войска он осаждает дом наместника провинции, мстит за отца и мать и возвращает семейные владения.
На четырех сохранившихся свитках, которыми владеют семьи Мураяма и Комори, запечатлена вторая часть этой истории, повествующая о кровной мести. Я уже отметил поразительное сходство особенностей художественного стиля этих свитков с «Токива в Яманака», однако есть некоторые отличительные нюансы. Так, в иллюстрациях «Сказания о Хориэ» по сравнению с «Токива в Яманака» меньше экстравагантных, диких и вызывающих мест, мы видим изобилие изысканных образов, которые скорее напоминают классические эмаки . Например, впечатляет сцена на одном из свитков из собрания Мураяма, где глубоко потрясенный Таро смотрит на заброшенные развалины родовой усадьбы Хориэ, которые он встретил на пути к месту свершения мести. Образ луны, серебристый свет которой льется на опоры и крыши обветшалой, заросшей травой усадьбы, передает состояние его души (ил. 5). В этой сцене мы видим всю глубину знания художником классических образцов, и это не позволяет считать его стиль всего-навсего грубым и вульгарным.
Занимающая весь свиток из собрания Комори сцена, где Таро обрушивается на врагов, является, пожалуй, кульминационной для всего произведения. Особенно изумительным является изображение внутренних покоев наместника провинции, где мечутся люди, охваченные паникой из-за неожиданного нападения Таро: мужчины выхватывают друг у друга оружие, женщины плачут; этот вид крайнего смятения представляет собой искусно, с долей юмора выполненную композицию и целиком заполняет большое пространство свитка. Разве есть примеры столь колоритных образов в древних эмаки ? В последующих ратных сценах на других свитках появляются, как и ожидалось, кровавые образы, похожие на узнаваемые формы порубленных тел (ил. 4). В самом конце свитка из собрания Комори также изображена жестокая сцена, где связывают супругу наместника провинции, на ее глазах закалывают двух ее сыновей, а затем отрубают ей голову. Именно в этом фрагменте проявляется своеобразие свитков «Сказания о Хориэ», делающих их похожими на произведение «Токива в Яманака».
Между тем считается, что с оригинального произведения, в которое изначально входили четыре свитка из собраний Мураяма и Комори, была сделана копия в виде двенадцати свитков с переписанными в точности иллюстрациями и сопровождающим их текстом. Сразу после Тихоокеанской[13]Так в японской историографии обычно называется Вторая мировая война. – Примеч. ред. войны (1941–1945) «Сказание о Хориэ» в двенадцати свитках было выставлено на продажу семьей бывших владетельных князей, и сейчас оно принадлежит Художественному музею МОА. Я считаю, что «рукопись из двенадцати свитков» – само по себе блестящее творение – была создана не намного позже «рукописи, сохранившейся в четырех свитках» из собраний Мураямы и Комори художником одной с автором оригинального произведения школы. Прежде всего, невозможно определить, каким был изначальный вид «рукописи, сохранившейся в четырех свитках», используя двенадцать свитков из Художественного музея МОА в качестве эталона. Если сравнить фрагменты общих сцен обоих произведений, то очевидно, что «рукопись, сохранившаяся в четырех свитках» была взята за образец для «рукописи из двенадцати свитков», но были частично изменены контуры иллюстраций, сокращено их количество, уменьшена их ширина, в итоге всё произведение было урезано примерно на шесть свитков. Иными словами, «Сказание о Хориэ», которое в настоящий момент сохранилось всего лишь в четырех свитках в собраниях Мураяма и Комори, изначально представляло собой довольно масштабное произведение приблизительно в восемнадцати свитках. Кроме этого, если провести аналогию с содержанием «рукописи в двенадцати свитках», то можно предположить, что грандиозное произведение в восемнадцати свитках содержало больше кровавых и жестоких сцен, чем можно судить по сохранившимся фрагментам.
На пятом из двенадцати свитков из собрания Художественного музея МОА, начиная со сцены сражения у подножия горы Уэда-яма и до ритуального самоубийства через вспарывание живота ( сэппуку ) Таро[14]Скорее всего, опечатка. Ритуальное самоубийство совершил Сабуро, а не Таро., одна за другой следуют иллюстрации, словно окрашенные кровью. Невыносимо смотреть на жестокость сцены на шестом свитке, где в усадьбу Хара приносят останки соратников и врагов и во внутренних покоях начинается кромешный ад, полный стенания и скорби, или сцены, где голову Хориэ несут впереди процессии с другими отрубленными головами к дому наместника провинции (ил. 6). Кроме того, следующие за этим сцены самоубийства дочери Хара и ее матери скрупулезно описаны в процессе их разворачивания от начала до самого конца с помощью приема упорного повторения, напоминающего упомянутую ранее сцену убийства Токива. В «Сказании о Хориэ» из восемнадцати свитков, которое частично сохранилось в собраниях Мураямы и Комори, такое необычное зрелище, вероятно, разворачивалось еще масштабнее.
Я должен познакомить читателя с еще одним произведением, типологически схожим с «Токива в Яманака», также из собрания Художественного музея МОА, – серией из двенадцати иллюстрированных свитков «Дзёрури». Как и «Токива в Яманака», эти эмаки хранились в семье Мацудайра, в прошлом управлявшей княжеством Цуяма, вместе с «Токива в Яманака» были проданы в четырнадцатый год Тайсё (1925) и вошли в частное собрание промышленника Охаси Синтаро (1863–1944). Благодаря тому, что Хасэгава обнаружил произведение «Токива в Яманака», свитки «Дзёрури» также стали известны миру. Двенадцать свитков «Дзёрури» являются переложением в жанре эмаки известной одноименной пьесы в двенадцати действиях о любовной истории между Усивакой и госпожой Дзёрури – «Высшая лазурь» (в то время знак «дзё» записывался иероглифом «высший», а не «чистый»).
Усивака, возвращаясь из восточных провинций в столицу в сопровождении торговца золотом Китидзи и других соратников, останавливается на ночлег на постоялом дворе Яхаги в провинции Микава (современная префектура Айти). Услышав звуки духового инструмента, на котором играет дочь хозяйки ночлега, он, очарованный, достает флейту, начинает играть и тем самым сразу же завладевает сердцем девушки. Узнав, что это прямой потомок рода Минамото, девушка тайно приглашает его в усадьбу. В конце концов, поддавшись соблазнительным речам Усиваки в стихах и аллегориях исконно японских слов ямато-котоба , она клянется ему в любви. Проведя ночь вместе, наутро влюбленные расстаются, и Усивака продолжает свой путь. На постоялом дворе Камбара (в современной префектуре Сидзуока) из-за чрезмерной тоски по Дзёрури он заболевает, и соратники оставляют его там. Хозяйка ночлега, разозлившись, что Усивака отверг ее, бросает его на побережье. После этого родовые сокровища Усиваки, которые он носил с собой, превращаются в больших змеев, юношей, белых голубей, воронов и оберегают его. Тем временем Дзёрури получает известие от Усиваки, которое передал перевоплотившийся в странствующего монаха Истинный Хатиман, родовой бог Минамото, и отправляется в Камбара. В пути ее настигает гроза, но после всех испытаний она выкапывает останки Усиваки из песка и оживляет возлюбленного благодаря чудесным силам [оберегающего влюбленных] божества Хаконэ-гонгэн и богини Аматэрасу. Усивака приказывает тэнгу [15]Мифическое существо с крыльями и головой птицы. вернуть Дзёрури в Яхаги, невзирая на ее мольбы, и возобновляет путь в северо-восточные земли Осю. Там он собирает большое войско и по дороге в столицу заезжает на постоялый двор Яхаги, где узнает, что Дзёрури была изгнана из дома разгневанной матерью и скончалась от болезни. Усивака идет на могилу Дзёрури, где совершает поминальное буддийское песнопение[16]«Обращение» (яп. эко , санскр. паринамана ) – поминальный обряд ради благой посмертной участи умершего.. И тут же слышит из могилы песню-ответ каэси-ута , могила содрогается, и пятиступенчатая памятная ступа горин раскалывается на три части. Усивака возводит над могилой буддийский храм, который называет «храмом прохладного источника» – Рэйсэндзи. Хозяйку-мать заворачивает в циновку и бросает в реку Яхаги. И вновь отправляется на битву с родом Тайра…
Таково краткое содержание эмаки «Дзёрури». Двенадцать сцен о Дзёрури, как следует из названия, неразрывно связаны с возникновением и популярностью жанра пьес для кукольного театра дзёрури . И уже только благодаря этому известно множество вариантов ранних пьес дзёрури , помимо приведенного выше текста, сопровождающего иллюстрации на свитках «Дзёрури». Сравнительное исследование пояснений к иллюстрациям «Дзёрури» и ранних пьес, проведенное Вакацуки Ясухару (1879–1962) и Вацудзи Тэцуро (1889–1960), показало, что текст «Дзёрури» был создан в период с годов Гэнна по середину годов Канъэй (приблизительно в 1615–1640 годах).
Характер первой половины повествования эмаки «Дзёрури» разительно отличается от второй. В первой части ход повествования, от зарождения любви на постоялом дворе Яхаги до обмена возлюбленными клятвами, совсем не имеет динамики, свойственной жанру эмаки . Весьма сложно представить вживление в характерную для эмаки динамичную изобразительную форму детальных изображений вышивки на одеждах или цепочек поэтических слов ямато-котоба , которые занимают большую часть содержания примечаний к иллюстрациям. В противоположность этому вторая часть, в сценах повествования которой появляется гораздо больше динамики и трансформаций, легко адаптируется к жанру эмаки. Однако важна первая часть произведения. Согласно Вацудзи, красивая мозаика слов из декларируемой сказителем музыкально-лирической «сцены» ( фусигото ), описывающей развитие любовной истории на постоялом дворе Яхаги, а также сопровождающие повествование завораживающие «движения» кукол вызывали у зрителей головокружительный восторг, что сделало сказание о Дзёрури особенно популярным в качестве пьесы кукольного театра аяцури дзёрури . Перед художником стояла задача воспроизвести этот мощный эффект с помощью иллюстрированных свитков эмаки . По всей видимости, художник «Дзёрури» смог решить эту задачу благодаря повторению сцен и эффекту поразительно детального украшательства.
На всевозможных сценах в усадьбе госпожи Дзёрури складные ширмы, раздвижные перегородки фусума , все предметы обихода и одеяния покрыты узором из «золотых» и «серебряных брызг», щедро раскрашены основными пигментами, такими как медная зелень, ультрамарин, «пурпурная земля»[17]Самородный сульфид мышьяка, дающий золотисто-желтый цвет., киноварь, кармин, померанец и красная охра, плотно расписаны более чем десятью видами всевозможных узоров. Особенно поражает детальность узоров на одеждах. Например, в сцене подглядывания ( мономи-но дан ), когда слов в примечании к иллюстрации уже не осталось, взамен выступают вышивки на одежде Усиваки: война между домами Тайра и Минамото, китайские и японские обезьяны, пара уток-неразлучниц, павлины – все эти образы переданы реалистично и с микроскопической точностью. Не только этой сцене, но и всем двенадцати свиткам свойственно пышное украшательство, при котором «золотые» и «серебряные брызги», а также ценные красители использованы настолько щедро, что бумажной основы свитка практически не видно.
Этот скрупулезно выполненный старательным миниатюристом вид внутренних покоев госпожи Дзёрури повторяется на первых шести свитках как минимум двадцать пять раз подряд из-за того, что сцены сменяют друг друга, словно кадры в фильме, очень медленно. Несомненно, зритель будет просто ошеломлен этой пугающе навязчивой идеей украшательства (ил. 7). Хиросуэ Тамоцу (1919–1993) дал подходящее определение этим эмаки : «пышные, но при этом грубые» [см.: Хиросуэ Тамоцу . Мо хитоцу-но нихон би (Другая красота Японии) // Бидзюцу сэнсё (Серия книг по искусству). Токио: Бидзюцу сюппанся, 1965].
Ко второй половине ширма меняет свой облик, как будто при помощи динамических трансформаций может отыскаться выход из положения. В частности, на девятом, десятом и одиннадцатом свитках обнаруживается любопытный эффект, порожденный таким замыслом. На девятом свитке в сцене, где родовые сокровища Усиваки превращаются в гигантских змей, юношей или птиц, сперва перед зрителем предстают в панике суетящийся рыбак и его семья, деревья, склонившиеся под сильным ветром, рыболовная сеть, вывернутая буквой S, и вместе с этим возникает предчувствие, что сейчас появится что-то необычное. И в этот момент неожиданно возникают не огромные змеи, а два мистических дракона. У одного туловище черное, у другого – белоснежное, у обоих при этом багровое брюхо и вид совершенно ядовитый. На десятом свитке в той же сцене, где госпожа Дзёрури спасается от грозы, без смены сценических декораций появляется бог грома, который напоминает членистоногое, отрастившее золотую щетину (ил. 8). На одиннадцатом свитке образ огромного тэнгу -ворона, который возвращает девушку домой, также фантастичен.
В последнем фантастическом эпизоде «раскалывания надмогильной ступы» перехватывает дыхание от внезапной сцены, где Усивака заворачивает в циновку мать Дзёрури, жестоко наказывая ее за то, что она решила проучить и этим погубила девушку. Этой сцены нет ни в одной из пьес: вероятно, она была добавлена только в эти иллюстрированные свитки.
Если изучить такое специфическое содержание свитков «Дзёрури», то можно понять, почему их ставят в один ряд с произведениями «Токива в Яманака» и «Сказание о Хориэ» из собраний Мураямы и Комори. Подобная оценка подтверждается также особенностями изображения персонажей. Данные эмаки объединяет характерная черта: неизменно специфические позы рук и ног, а также характерные выражения лиц героев.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления