Онлайн чтение книги Генерал-адмирал. Взлет
Глава 3

– И сим объявляю, что все выкупные платежи[5]В реальной истории выкупные платежи были отменены в 1906 г. в процессе революции 1905–1907 гг. и под ее давлением. Здесь же революционных выступлений сравнимого масштаба не было, поэтому их отмена, что есть дело однозначно полезное, произошла несколько позже и другим путем. за землю полностью отменяются! Также аннулируются и все недоимки, накопленные к моменту опубликования моего указа…

Я стоял в первом ряду, в придворном мундире и с благолепной миной слушал племянника, который только что закончил чтение своего указа. Выкупные платежи были наконец отменены. И что самое интересное, я этому не воспротивился. Да еще и помог! А все из-за Миклашевского и Овсинского. (Тот еще дуэт получился, похлеще Тимирязева с Боткиным, которые уже давно спелись и выступали передо мной единым фронтом…) И вот эти господа умудрились сделать на моих землях – никогда не поверите – колхоз!

Все началось с сорока тысяч десятин в Тамбовской области. Я сразу решил дать Миклашевскому и Овсинскому большую площадку для экспериментов. Пусть пробуют. Голода вследствие неудачных экспериментов я не боялся – урожайность в моей «вотчине» изначально была достаточно высока, а благодаря сразу же взятому курсу на жесткое, «через коленку», внедрение самой передовой агрономии в старых, устоявшихся хозяйствах-подворьях даже и слегка выросла. В результате, вкупе с тем, что площади распаханной земли постоянно продолжали расти, мои элеваторы, строительство которых у меня пусть и заметно, на порядки, снизило темпы, но никогда не останавливалось, наполнялись весьма быстро. Потому что и прирост пашни у меня был значительный, поскольку и старые подворья росли по площади, да и новых закладывалось тысяч по десять – двенадцать каждый год. Хотя уже не за счет новых переселенцев. Ну да здесь уже народу хватало. За пятнадцать лет, пока действовала переселенческая программа, сюда, в Северный Казахстан, успели переселиться около шести миллионов человек. Так что общая численность населения в моей «вотчине», то есть на землях севернее линии Свинцовая гора (в моем времени Джезказган) – Барнаул, с учетом местных жителей и народившихся уже здесь детей, сейчас составляла около одиннадцати миллионов человек, из которых приблизительно девять с половиной миллионов были русскими. (И поверьте мне, это было очень хорошее число. Во всем Казахстане покинутого мною времени насчитывалось всего миллионов шестнадцать!) А из этих девяти с половиной миллионов минимум восемь, а то и восемь с четвертью были крестьянами, которые с бо-ольшим энтузиазмом поддерживали устремления Всероссийского православного попечительского совета в области демографии. Делом, естественно. Средняя семья владельца подворья состояла из десяти – одиннадцати человек, как минимум семь из которых были детьми до пятнадцати лет. Доля же населения старше шестидесяти составляла не больше жалких трех процентов. И причиной тому была отнюдь не высокая смертность. Просто сюда, на новые земли, в никуда, в пустоту, устремились относительно молодые люди. Мало кому из переселенцев было за сорок, а основной массе – вообще меньше тридцати. И они еще не успели состариться. Но вот прибывшие с ними дети уже подросли и вошли в силу. Многие старшие сыновья, которые по всем традициям должны были унаследовать отцовское подворье, продолжали жить с отцами, даже будучи оженены, поэтому-то старые подворья и расширялись, постепенно прикупая земельку окрест. Больше рабочих рук на них стало! Недаром я в свое время приказал так нарезать подворья, чтобы между соседними было расстояние более километра. Причем в большинстве случаев оно было не меньше двух. То есть вокруг каждого подворья имелось еще от двухсот до тысячи десятин свободной земли. Развивайся – не хочу! Конечно, не все эти земли были пригодны для пашни, но насколько я помнил с тех времен, когда мы с солдатами ездили помогать колхозникам убирать их урожай (вернее, колхозники помогали нам убирать свой урожай), это было даже больше, чем площадь среднего колхоза в центральных областях России. Так что еще лет тридцать – сорок подворьям будет куда расти, а вот дальше пойдет жесткая конкуренция за землю. И дай бог. Конкуренция – это всегда хорошо…

Короче, резервные запасы зерна у меня были достаточно велики даже для того, чтобы кормить от пуза все население тех поместий, которые вследствие деятельности компании Болло оказались под моей рукой, даже если в них не будет собрано ни зернышка. Чего я делать, конечно, совершенно не собирался. Человек должен иметь возможность зарабатывать свой хлеб. Дать ему возможность получать хлеб бесплатно – значит убить в нем все человеческое.

Но как бы там ни было, поддержать крестьян, моей безжалостной рукой отданных «в мыши» двум экспериментаторам, в случае если у них все пойдет не так, как они планировали, и случится неурожай, я был способен. Поэтому я предоставил Овсинскому с Миклашевским свободу действий. Однако предупредил, что принимать в качестве результата их трудов «сохраненную высокую духовность русского крестьянина» или там «самую передовую в мире технологию земледелия» не намерен. Не нужно мне производства в духе сатиры Жванецкого, когда предприятие не производит продукции, зато их оркестр в конкурсе художественной самодеятельности уже третий год занимает первое место, а само предприятие не раз награждалось вымпелами за образцовое содержание территории и последние два года удерживает переходящее красное знамя за ударный труд по уборке улиц во время коммунистического субботника. Дело крестьянина – растить хлеб. Сумеете сделать так, что в перестроенной по вашим планам и предложениям общине этого хлеба станет больше и он будет дешевле, – отлично, можете множить духовность как хотите – хоть организацией оркестра берестяных рожков и ансамбля ложечников. Нет – свободны.

И они таки это сделали. Конечно, не одни – пришлось сформировать вокруг Миклашевского полноценную управленческую тройку и усилить Овсинского десятком молодых выпускников землеведческого факультета (да-да, такое вот название) Магнитогорского университета, но уже на второй год воплощения программы себестоимость пуда зерна на отданных в управление экспериментаторам землях по сравнению с прошлыми годами снизилась почти на двадцать процентов. А урожайность, несмотря на погодные проблемы, ничуть не упала. В то время как в соседних уездах, а также в других хозяйствах тех уездов, где располагались мои земли, она снизилась минимум на треть, а то и наполовину. Ну, год был такой, не очень добрый…

Конечно, срок эксперимента был еще маловат, чтобы делать однозначные выводы, но распространить его шире, на разные регионы страны, отличающиеся климатом, почвой, региональной экономической моделью и так далее, уже было можно. Так что я приказал Миклашевскому и Овсинскому готовить людей для организации еще нескольких подобных хозяйств и подсчитать, что для этого нужно. Ну и сообщить мне, что мешает. Вот тогда-то Миклашевский и заявил мне, что очень мешают выкупные платежи, «о необходимости отмены которых русская прогрессивная общественность твердит уже десятки лет».

Ну, для меня требования «прогрессивной общественности» скорее были аргументом «против», но я предоставил Миклашевскому шанс с цифрами в руках рассказать мне, почему он считает, что это является основной проблемой. А параллельно засадил свою аналитическую группу посчитать хотя бы приблизительно, как отмена выкупных платежей изменит ситуацию в стране. Приблизительно, потому что, кроме объективных цифр, надо было прикинуть и влияние отмены выкупных платежей на мотивацию крестьян к переселению в Сибирь и в первую очередь на Дальний Восток, и возможное снижение их желания переходить на новые методы хозяйствования. Ибо, если эксперимент Миклашевского – Овсинского принесет плоды, я собирался предложить его для тиражирования как в качестве новой системы организации сельскохозяйственного производства, так и в качестве альтернативы организации общественной жизни села. А то у меня какой-то односторонний крен получался – в сторону фермерства. Потому что целинные подворья представляли собой именно фермы. И на данный момент сельскохозяйственное производство в центральных областях России было не в силах конкурировать с ними. То есть вроде как получалось, что общинное земледелие – нищета и отсталость, а вот хозяева подворий – наше будущее. А я всегда считал, считаю и, так как у меня была масса возможностей в этом убедиться, буду считать и впредь, что отсутствие альтернативы, то есть устранение конкуренции, вредно априори. К тому же, насколько я помнил, крупные предприятия почти всегда обеспечивают большую производительность труда. А из общины куда легче сделать такое крупное предприятие, чем из сообщества крестьян-фермеров.

И тут-то выяснилось, что Миклашевский прав. Выкупные платежи – жуткий тормоз. Причем главная беда вовсе не в текущих выкупных платежах (они были не такими уж и большими), а в накопившихся за сорок восемь лет недоимках. Ибо система была устроена так, что выплаты надобно было осуществлять каждый год, вне зависимости от урожая. А производительность труда во многих крестьянских общинах (именно общины выступали субъектом всех крестьянских выплат, в том числе налогов и податей в казну) была такова, что в случае неурожая, а то и просто недорода они едва сводили концы с концами. Поэтому ни о каких выплатах в эти годы и речи не шло. Следовательно, на следующий год требовалось заплатить вдвое, что было уже неподъемно даже в самые урожайные годы. И потому долги начинали расти, как несущийся с горы снежный ком. Тем более что на просроченные платежи начислялись штрафы, пени, из должников начинали тянуть все соки, отбирая в счет погашения недоимки скот и инвентарь, чем еще более снижали как производительность труда, так и товарность крестьянского двора, что лишало крестьян шансов вообще когда-нибудь выплатить долги. Общая сумма накопившихся недоимок на 1 января 1907 года составила более пятисот процентов годовых платежей, а в отдельных губерниях доходила до шестисот, что практически лишало работу на земле любого экономического смысла. То есть крестьянин работал на своей земле только «за еду», чтобы не умереть с голоду, а всю финансовую прибыль, идущую как на налоги и положенные выплаты, так и на приобретение редкого фабричного товара и мануфактуры, получал, как правило, за счет других видов деятельности – мелкого ремесла типа валяния валенок или изготовления варежек, рукоделья, отхожего промысла и так далее. Одной работой на земле ему было не выжить…

После этого аргументы насчет падения уровня мотивации к переселению мне показались иезуитскими. Тем более что программа переселения продвигалась успешно и за время, прошедшее с момента ее запуска, население русского Дальнего Востока уже увеличилось на два миллиона человек. А если прибавить и Северную Маньчжурию, которую уже, похоже, даже китайцы начали считать русской территорией, то на два с половиной. Еще около миллиона осели в западной и южной Сибири. К сожалению, большая часть территории Сибири была не слишком пригодна к занятию сельским хозяйством по причине многолетней мерзлоты, которую здесь пока еще не именовали «вечной». Территории же, подверженные ей, огромным языком вклинивались в Сибирь, изрядно накрывая западную ее часть и почти полностью – центральную и восточную, не доходя до южной оконечности Байкала и протянувшись на восток до самого устья Амура. Именно поэтому нам так нужен был север Маньчжурии. Только он мог дать продовольственную базу для успешного освоения богатств Дальнего Востока. Иначе все наши проекты по его освоению окажутся слишком затратными и при первом же сбое приведут к массовому оттоку населения из этих мест, из-за того что людям перестанет хватать денег на покупку привозного продовольствия. Что, кстати, и произошло с советским Дальним Востоком после начала Перестройки и последовавшего разрушения экономических связей. Ох, господа революционеры, в «моей» истории успешно устроившие бучу в 1905–1907 годах (во многом из-за нее Россия и проиграла Русско-японскую войну, вследствие чего потеряла шанс взять под свою руку Маньчжурию), как же вы подгадили стране! И через сто лет аукается…

Так что я принял решение поддержать перед племянником уже довольно громко звучавшие требования об отмене выкупных платежей. Хотя это означало, во-первых, очередной конфликт с Витте, ибо должно было привести к заметному снижению поступлений в казну и к трудностям для некоторых ключевых банков. Как бы ни было сложно, кое-какие деньги с крестьян все же собирали, а если учесть, что крестьяне составляли более семидесяти пяти процентов населения страны[6]В реальной истории на тот момент крестьяне составляли около 85 % населения, но ускоренное промышленное развитие России в текущей ситуации должно было сдвинуть соотношение., общая сумма получалась весьма значительной… А во-вторых, резкое противостояние как минимум с частью дворянства. Поскольку платежи именно отменялись. То есть без всякой компенсации. Если честно, без моей помощи Николай не смог бы провести это решение никоим образом. У нас, слава богу, не случилось революции 1905–1907 годов, поэтому помещики не были напуганы земельными бунтами и массовым поджогом поместий и за те деньги, которые они считали своими, готовы были драться насмерть.

Поэтому подготовку к отмене выкупных платежей мы начали заблаговременно и по всем правилам ведения информационных кампаний. Все началось серией статей в массовых изданиях о тяжелейшем положении крестьянства. Журналисты смаковали леденящие души подробности о голодных смертях, публиковали жутковатые фотографии изможденных крестьян, изгалялись над жестокими приставами, за долги уводящими с крестьянских дворов последнюю корову, отчего у крестьянок-матерей пропадало молоко и их грудные дети были обречены на смерть от голода. Некоторые авторы увлеченно потоптались на мне. Потому что я внезапно для себя оказался владельцем едва ли не пятой части земель в центральных губерниях России. Конечно, не все эти приобретения были результатом «загулов» дворян на пароходах-казино Болло – некоторые участки я выкупил позже, когда принял решение о расширении эксперимента Миклашевского – Овсинского на другие хозяйственные и климатическо-почвенные зоны. Кое-что было прикуплено в процессе «округления» уже созданных хозяйств и разметки земель под новые. Однако большая часть земель все-таки пришла через «фирму» Болло. Так что уже к весне 1906 года я стал самым крупным землевладельцем в центральных губерниях страны. Причем именно на крестьян, хозяйствующих на землях, что принадлежали поместьям, которые перешли в мое владение, и падало наибольшее число недоимок по выкупным платежам. Ну да это было объяснимо – выпускать из рук успешные хозяйства смысла не было, поэтому в заклад банкам либо конторам, открытым на пароходах-казино, отдавали как раз наименее успешные. К тому же владельцы процветающих поместий, как правило, по ресторанам и казино не шлялись, предпочитая сидеть дома и заниматься хозяйством. А вот те, кто тратил жизнь на «элитные» развлечения (в число коих давно вошли роскошные пароходы-казино), считая, что именно доступ к «элитным» развлечениям делает элитой и их самих (ну как же, я вхож в такие рестораны, куда «простых» не пускают!), со своими поместьями, заложенными-перезаложенными в банках и ссудных кассах, расставались довольно легко, еще и радуясь тому, как надули своих заимодателей, стравив их друг с другом…

Затем Овсинский и несколько его бывших товарищей по революционному движению выступили в газетах с открытым призывом «ко всем владельцам земли» показать «всем русским людям свою заботу о русском народе и стремление к его процветанию» и полностью отказаться от выкупных платежей, а также недоимок за прошедшие годы, ибо выкупные платежи есть главное зло, кое губит русского крестьянина – становой хребет русского народа и Российской империи. А взамен они готовы призвать всех революционеров исключить как терроризм, так и вообще все формы подпольной борьбы из методов достижения цели. Ибо если произойдет отмена выкупных платежей и недоимок, это покажет всем, что внутри государства и общества появился шанс договориться без взаимного истребления даже с самыми непримиримыми оппонентами. То есть террористическая деятельность потеряет всякий смысл.

Сидевшие в Цюрихе вожди «непримиримых» (ну прям чеченцы какие-то! Впрочем, в чем разница-то? И те, и другие – террористы, то есть обычные убийцы) во главе с Ульяновым, Брешко-Брешковской[7]Брешко-Брешковская Екатерина (1844–1934) – одна из создателей и руководителей партии эсеров., Троцким и братьями Гоц[8]Михаил и Абрам Гоцы – основатели и одни из руководителей боевой организации партии эсеров. Я тут как-то провел поверхностный анализ национального состава русского революционного движения. По открытым источникам, т. е. по упоминанию русских революционеров в различных исследованиях, энциклопедиях и так далее. Так вот, при том, что славянское православное население составляло около 75 % населения Российской империи, в составе революционных организаций его доля не превышала 20–25 %. Наибольшее число революционеров (в разное время от 30 до 70 %) составляли евреи; еще одной крупной группой оказались, к моему удивлению, азербайджанцы, затем прибалты, то есть латыши, литовцы, финны, потом поляки и так далее. Причем понятно это стало не сразу, поскольку в революционной среде были широко распространены партийные клички и псевдонимы. Например, член ЦК РСДРП(б) Григорий Зиновьев на самом деле был Гершем Аароновичем Радомысльским, Лев Борисович Троцкий – Лейбой Бронштейном, а первый председатель ВЦИК Лев Борисович Каменев – Львом Розенфельдом. Увеличение числа славян в революционных организациях, по моим прикидкам, впервые произошло в 1905–1906 гг., а окончательно состоялось в 1917 году… Нет, я вполне допускаю, что у людей этих национальностей, вследствие не совсем умной национальной политики русского правительства, действительно было достаточно оснований для того, чтобы заниматься революционной деятельностью. Но в таком случае мне не понятно, почему историю их борьбы и (к сожалению) победы называют историей русской революции? просто слюнями изошли, облаивая Овсинского. Но тут в его поддержку выступили Аксельрод, Мартов и, ко всеобщему удивлению, Гершуни. Громы и молнии, которые зарубежные вожди метали в Овсинского, получили новые мишени и перешли в разряд внутрипартийных склок…

Ну а затем на сцену выступил я.

Мое выступление, как и ожидалось, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Как уже говорил, я внезапно для себя оказался не только самым крупным землевладельцем центральных губерний, но еще и самым жестоким «угнетателем» бедных крестьян. Так что, когда я торжественно и громогласно через прессу объявил о том, что отказываюсь от всех выкупных платежей, а также прощаю всем крестьянам, на которых лежит долг, перешедший ко мне вместе с правами на владение земли, недоимки за прошлые годы, – это произвело фурор. А уж когда выяснилось, что я еще готов и безвозмездно выплатить в некий общественный фонд сумму, равную годовому поступлению выкупных платежей со всех означенных крестьян, «для поддержки дворян, которые в настоящий момент находятся в затруднительном положении и потому не могут последовать велению своей души и немедленно отказаться от выкупных платежей», претендовать на выкупные платежи в обществе стало просто неприлично. Отказы от них стали массовыми. Тем более что за это можно было единовременно получить более-менее крупную сумму, поскольку некоторые передовые помещики, к примеру Столыпин и Обнинский (многие из них даже раньше меня отказались от выкупных платежей), тоже внесли собственные средства в созданный Фонд поддержки дворян, находящихся в затруднительном положении. Не особенно много, но уж явно больше обычных годовых выплат, которые в иных губерниях не дотягивали и до половины положенного. Что ж, часть денег, вполне возможно, пойдет на доброе дело, позволив отпрыскам обедневших родов получить профессию или начать свой «бизнес», а остальное… роскошные пароходы-казино Болло продолжали исправно курсировать по Балтийскому и Северному морям, так что беззаботным «попрыгуньям-стрекозлам», избавившимся от головной боли управления поместьями, было где пропеть остатки своего «красного лета». Да и не так много их насчитывалось – большинство таких поместий уже давно принадлежали своим хозяевам чисто номинально.

В общем, указ племянника был, по существу, констатацией уже случившегося и потому особенного сопротивления не вызвал. Наоборот, он вызвал всеобщий восторг, поскольку оказался одним из не слишком многих фактов полного единодушия государя, его одиозного дяди и всей прогрессивной общественности…

После оглашения указа ко мне подошел Витте и остановился напротив, окинув меня задумчивым взглядом:

– Не понимаю я вас, ваше высочество…

– А что так? – усмехнулся я.

Наше соглашение с Сергеем Юльевичем действовало. Я старательно следил за тем, чтобы военный бюджет прошлого и нынешнего года ни на рубль не превысил предыдущий (хотя его распределение поменялось радикально), а он беззвучно оплачивал все выставленные военным ведомством счета, даже если некоторые казались ему абсурдными, и безоговорочно поддерживал меня перед племянником, которого осаждал сонм генералов и старших офицеров, громогласно вопящих, что я разрушаю армию. Я никогда не любил Сердюкова, но именно сейчас вполне его понял. Потому что, едва только я занял пост военного министра, тут же выяснилось, что, прежде чем сделать с армией что-то внятное, требуется разобраться с тем, как все финансируется, потом максимально упростить систему, не обращая внимания на то, что отдельные ее части отомрут (даже если это будут ну очень полезные части и их потом, вполне возможно, придется восстанавливать), и только затем пытаться строить что-то новое.

Программу военной реформы мы начали разрабатывать еще в конце 1904 года, когда было закончено обобщение опыта Русско-японской войны. Хотя для того чтобы это обобщение позволило перейти к критике текущего состояния дел, мне пришлось ну очень постараться. А как же? Мы победили? Победили! Значит – гип-гип ура, мы самые-самые и потому нам ничего менять не надо. Это вон пусть япошки дергаются. Как мы их, а? То-то. А все потому, что наши солдаты – самые сильные, чудо-богатыри, млять; наши офицеры – самые толстые: если в оборону сядут, никаким япошкам их оттуда не сковырнуть; наши интенданты – самые вороватые, у них на случай войны много всякого разного припрятано, три года воевать можно, если заставить их всем этим поделиться… Вот примерно в таком виде и был составлен первый вариант итогового доклада комиссии по обобщению опыта действий русских и японских войск.

Признаться, я этого не ожидал. Вроде бы адекватные люди подобрались – так нет же… Пришлось отодвигать свои дела и перетряхивать всю комиссию, отбирая туда военных с более критическим взглядом. При большом сопротивлении Куропаткина[9]Куропаткин Алексей Николаевич был министром обороны Российской империи. В реале его сняли с должности в 1904 г. за бездарное руководство войсками, но здесь, поскольку Русско-японская война не проиграна, а выиграна, его снимать особенно не за что., кстати, который считал, что все необходимое уже сделано и можно приступать к «более важным вещам». То есть строительству полковых церквей, а также казарм, бань, расширению сети полковых пекарен и так далее.

Нет, поймите меня правильно, я вовсе не считал все это ненужным. Подавляющее большинство частей и соединений российской армии вынуждены были даже не жить, а существовать в крайне нищенских условиях, а некоторые и вовсе стояли «по квартирам». Но есть задачи первоочередные, а есть текущие. И пусть текущие тоже важны, но пренебрегать ради них первоочередными…

Во многом именно поэтому я и принял решение стать военным министром. Ибо понял, что, если сам не влезу в это по пояс – ничего не получится. Я собирался коренным образом реформировать армию, заставив каждого офицера, унтер-офицера и солдата максимально подготовиться к предстоящей мировой войне. Что было неимоверно трудно, поскольку к «прошедшей войне» готовятся не только генералы[10]Слова У. Черчилля: «Генералы всегда готовятся к прошедшей войне».. На самом деле к ней готовятся почти все, кто вообще хоть к чему-то готовится. Потому что готовиться человек способен только к тому, о чем он имеет хоть сколько-нибудь внятное представление. А сколько-нибудь внятное представление человек способен составить только о том, что испытал на своей шкуре. Вот и получается цепочка: люди, прошедшие войну, оказываются самыми компетентными в армии, они на своей шкуре почувствовали, каково это – не уметь того, что призвано помочь тебе выжить в горниле войны, поэтому лучше других замотивированы на подготовку и в результате начинают гонять подчиненных, пытаясь научить их, как выжить и выполнить задачу, но делают это в рамках своего опыта, то есть в рамках как раз этой самой прошедшей войны. И да, это действительно лучшие люди армии! Потому что остальные, то есть девять десятых армии, вообще не собирались ни к чему готовиться, а просто продолжали жить обычной рутиной, приспособив ее для наиболее комфортного существования. Рутина же здесь была такой, что от нее впору выпасть в осадок…