Онлайн чтение книги Герои. Новая реальность
Виктор Точинов. Не стреляйте в демонов моря. (Маленький печальный триллер)

В глубине, в самом сердце океана, плывет Белый Кит.

Потоки окружают его, и все волны и воды проходят над ним. Мощь его сотрясает море – волны рождает он, а волны рождают ветер.

Имя ему – Левиафан. Служение его – быть Демоном Моря. Волны – любимые дети его; волны, что питаются людьми и кораблями.

И несется над водами шхуна неистового капитана Ахава, китобоя из Нантаккета. Капитан ее страшен и яростен, ничто и никогда не остановит его. Белого Кита он зовет Моби Диком – и поклялся убить Демона Моря.

Где-то и когда-то столкнутся они, и сила разобьется о ненависть, и мощь поглотит ярость. Разве можно убить Демона? Не вернется в Нантаккет капитан Ахав…

Так говорят романтики, так писал великий из них – Герман Мелвилл.

Скептики и практики возражают: да, бывают белые киты. Цвет кожи такой – пигмента не хватает. Да, редки – и нелегко найти в безбрежном океане кита-альбиноса. Но бессмертный дух стихии, Демон Моря? – не смешите, любого кита можно убить. Если подойти на верный выстрел. Убить, и накачать сжатым воздухом, и отбуксировать к плавбазе, и втащить по наклонному пандусу на ее палубу, и…

Хорошо.

Можно.

Но тогда послушайте, как оно было…

1. О вреде всеобщей грамотности

Конечно, тот факт, что большинство граждан умеет читать и даже писать, сам по себе не вреден. Весь вопрос в том, что люди читают и какие из этого делают выводы.

Например, правоохранительные органы многих стран проклинают тот день и час, когда англоязычный писатель Фаулз задумал свой роман «Коллекционер».

Интересная вроде книжка и написана мастерски, да вот беда: кинулись народные массы опробовать изобретенную и подробно описанную автором методику – как добиться любимой, но равнодушной к тебе женщины: оборудовать в глухом местечке звукоизолированный подвальчик, запастись хлороформом и т. д.

В ход пошли самые разные сооружения: секретные комнаты в городских домах, подвалы, тайно выкопанные в сельских коттеджах, частные бомбоубежища, возведенные во множестве в ожидании Третьей мировой. Один американский типчик, не мудрствуя, оборудовал под каземат купленную по дешевке и зарытую в землю емкость из-под горючего. Но того женщины не интересовали – заманив соседа на презентацию нового погреба, полгода с детским энтузиазмом играл в тюремщика, пока полиция штата и ФБР сбивались с ног в поисках пропавшего…

Но рекорд в этих постлитературных играх принадлежит, конечно, нашей стране. Два индивида, выкопав под гаражом в Подмосковье многокомнатный бункер, заселили его заманенными из окрестных общаг молодыми и одинокими лимитчицами. А для самоокупаемости гаремчика заставили заниматься пошивом халатов и наволочек. Подпольный, в прямом смысле слова, кооператив приносил неплохую прибыль до самой его принудительной ликвидации. Ну и кто там говорит, что рабский труд непроизводителен? Это, граждане, смотря как поставить дело.

А все началось с книжечки в мягкой обложке…

Прежде писатели поаккуратнее были. В старые времена за подобные штучки запросто можно было сгореть на костре из собственных творений. При этом подходе у пишущей братии такой внутренний редактор развивался – любой Главлит обзавидуется. Каждую свою фразу по семь раз отмеряли. Но зато и создавали шедевры. На века.

Сейчас, конечно, цензуры никакой. Писатель что в голову пришло, то и пописывает, читатель почитывает, издатель денежку гребет…

Но это сейчас, а порожденная прочитанной книжкой история, которую я хотел рассказать, началась гораздо раньше, в незабвенное Потерянное Время – время фанфарно-звонких побед везде и во всем: в тайге и в тундре, на Земле и в Космосе, на суше и в океане… Побед, обернувшихся одним большим поражением.

2. Хочу кита

Сергей Викторович Рогожин, директор НИИ океанологии, профессор, доктор биологических наук и лауреат Государственной премии СССР, тоже, понятное дело, умел читать. И на беду себе и окружающим прочел одну интересную книжицу – «Моби Дик» называется. История белого кита, сиречь Демона Моря.

Причем прочитал он ее даже дважды. Первый раз – в школе, когда будущий лауреат и профессор учился в шестом классе и жутко обижался на кличку Рожа-Рогожа. Книжка вышла в серии «Мир приключений», и Рогожа, весьма уважавший приключения вкупе с детективами и фантастикой, цепко ухватил ее с библиотечной полки.

Но неведомый автор с нерусской фамилией Мелвилл грубо насмеялся над чистой тягой юноши к знаниям: приключений в объемистом томе оказалось мало. Зато нашлось много философских сентенций и рассуждений, лирических отступлений, аллюзий и намеков на вещи, о которых Рожа-Рогожа не слыхивал. Всю эту словесную дребедень он пролистывал не читая, пока не убедился, что книжка приближается к концу, а вожделенные приключения все не начинаются. Возвращавший роман в библиотеку Рогожа был крепко обижен на Германа Мелвилла…

Второй раз «Моби Дик» попался в руки Сергея Викторовича пятнадцать лет спустя, когда свежеиспеченным кандидатом биологических наук участвовал он в экспедиции на НИС[1]НИС – научно-исследовательское судно. «Звезда».

Ах, что это было за время!

Ветер романтики шестидесятых годов развевал густую еще шевелюру Сержа, все казалось по плечу, все задачи были решаемы и все проблемы преодолимы, а полное и окончательное счастье виделось совсем рядом, буквально в двух кабельтовых к норд-весту…

Молодой ученый выглядел тогда как живая иллюстрация к балладам Визбора: шкиперская бородка, толстый свитер со стоячим воротником, прокуренная трубка и потертая гитара с набором р-романтических песен.

Мечтатель и идеалист, он принимал даже неистребимое тресковое амбре «Звезды» (в девичестве – рыболовецкого траулера) за аромат дальних странствий и незнаемых берегов. И конечно, будущий открыватель великих тайн океана во втором знакомстве воспринял философию Мелвилла уже совсем по-другому – как отражение своих, любовно выношенных мыслей о себе и окружающем мире.

Белый кит отныне стал для него средоточием тупой и хаотичной Природы, могучей и бессмысленной одновременно. И Сергей дал клятву, как Герцен на Воробьевых горах: пронзать гарпуном научного познания эту стихийную и опасную силу до полного ее покорения в интересах грядущего всеобщего счастья.

Время шло. Романтический настрой испарялся, как талые лужи оттепели. Идеалы тускнели. Но мысль загарпунить Белого Кита, уже не символ агрессивных природных сил, а вполне реальное животное, глубоко засела в мозгу делавшего стремительную карьеру океанолога. Превратилась в своего рода навязчивую идею.

Разные бывают у людей мании. Эта, прямо скажем, еще относительно безобидная.

* * *

Сергей Викторович Рогожин, профессор, доктор и т. д. (см. выше) ликовал. И основания тому имелись.

Вчера украсился последней разрешающей подписью проект строительства нового здания НИИ. И Сергей Викторович, развернув на необъятном директорском столе большой, сорок восьмого формата, лист, снова и снова любовался грядущим общим видом своего любимого детища.

Он ведь во многом был соавтором готовившей проект группы архитекторов. Более того, считал себя главным творцом развернувшейся на листе красоты. Наследники Воронихина и Растрелли казались Рогожину всего лишь мелкими техническими исполнителями его дерзновенных фантазий.

Особую гордость директора вызывал громадный холл-вестибюль грядущего дворца науки. Сергей Викторович строил глобальные планы относительно огромного зала, украшенного на эскизе колоннами и зимним садом. Он хотел разместить там кита. Здоровенный костяк кита, на зависть питерскому Зоологическому музею.

Причем – кита белого.

Конечно, по скелету масть этой громадины не больно и угадаешь. Но такое упущение должно было возмещаться наличием в том же зале большой, три на десять, картины. Или мозаичного панно – с техникой исполнения шедевра Рогожин еще не определился. Художественное произведение изображало бы охоту на огромного разъяренного Моби Дика. Белое чудовище, по замыслу профессора и лауреата, дробит гигантскими челюстями китобойный вельбот с вопящими от ужаса людьми. Чуть поодаль виднеются среди волн обломки другой лодки и головы тонущих неудачников. А на переднем плане гордый мускулистый китобой на носу третьего вельбота заносит над головой смертоносный гарпун. И так заносит, что любому ясно – настал для кита-убийцы судный час. Что там Делакруа с его львами…

Китобой, между прочим, предполагался несколько похожим на самого Сергея Викторовича. Не на нынешнего, полысевшего и растолстевшего, но на того, молодого, энергичного парня с НИС «Звезда».

А вечерами, по приезде важных гостей или после удачных защит, зал превращался бы в небольшой приватный ресторанчик под неформальным названием «Чрево кита». В мечтах Рогожину уже виделись крахмальные скатерти на составленных буквой «П» меж гигантских ребер столиках; столовские работницы в белоснежных передниках и наколках, подающие разные вкусные вещи; и венчающий вечер десерт – огромный торт в виде обмазанного белым кремом кита. Рогожин очень любил вкусную и здоровую пищу.

…Оторвавшись от приятных размышлений, директор с сожалением свернул эскиз и вызвал секретаршу – диктовать приказ об отбытии собственной персоны на Дальний Восток.

3. Директорское сафари

На Тихоокеанской китобойной флотилии институт океанологии и лично его директора любили и жаловали.

Ведь именно контора Рогожина производила учет китового поголовья и принимала прямое участие в определении норм добычи, в свою очередь напрямую связанных с зарплатой китобоев. Посланцев института принимали самым радушным образом, в лучших традициях дальневосточного гостеприимства. Для желающих выйти в море на судах флотилии с какими-либо научными целями тоже всегда находились места с вполне комфортабельными условиями – по меркам китобойного судна, естественно.

Океанологи с трудом тащили по возвращении редкие деликатесы и деликатесные редкости – от икры и крабов до совсем уж экзотичных маринованных осьминогов по-китайски. Понятное дело, квоты на добычу никогда не подводили чаяний гостеприимных хозяев. Рука руку моет, как выразился однажды светлейший князь Потемкин, получив от благодарной императрицы чуть не миллион десятин чернозема в свежезавоеванной Тавриде.

А считать китов можно всяко, у них номера на спинах не проставлены. И плавают туда-сюда совершенно бестолково – глупые, одним словом, животные.

Кстати, всеобщее убеждение о разумности китообразных произошло в основном от их внешнего вида. И мало соответствует действительности.

У дельфинов, одно время произведенных чуть не в братья по разуму, за высоким сократовским лбом мозгов, извините, нет. Там у них огромный жировой пузырь – орган ориентировки и равновесия. Сам мозг значительно дальше и из себя совсем даже небольшой относительно размеров тела. Малоразвитый. А что они в бассейнах через обруч прыгают – так с голодухи за ставридку и не такое покажешь…

Прочим представителям их семейства, китам с косатками, отсутствие излишних извилин тоже плавать не мешает.

А подлинные интеллектуалы моря, как доподлинно известно океанологам, – крупные осьминоги, порой даже использующие примитивные орудия для извлечения моллюсков из раковин. В одной из своих ранних работ Рогожин особо подчеркивал, как эти головоногие подтверждают мысль Энгельса о глубокой связи в развитии мозга и конечностей. Правда, на партбюро его по-товарищески покритиковали. Объяснили, что Энгельс никак не мог иметь в виду щупальца подобных скользких и классово чуждых тварей.

…На китовое сафари Сергей Викторович отправился, бросив родной институт без малейших угрызений совести. Надо было спешить. Хотя строительство нового здания не подошло даже к нулевому циклу, о ките следовало позаботиться заранее. Имелась причина.

Продажные западные политиканы, подстрекаемые движениями набирающих силу «зеленых», все чаще ставили во всех международных организациях вопрос о запрете китового промысла. О полном запрете – по крайней мере до конца века. Нудили о восстановлении популяций, не принимая во внимание пятилетних планов партии и правительства.

И в самых верхах ходили слухи, что соответствующие конвенции будут-таки вскоре подписаны. Поскольку «зеленые» не только китов охраняют, но и весьма даже нужными делами порой занимаются – то пикетируют и блокируют вражьи военные базы, то на дурацких надувных лодочках мешают плавать опять же вражьим боевым кораблям… И ссориться с этими придурковатыми «Гринписами» не с руки, а вот выступить защитниками братьев меньших от хищнического истребления международным капиталом – наоборот, политически правильно.

* * *

Знаменитый капитан Ахав был дилетантом – с современной точки зрения.

Приколотил к мачте золотой дублон, пообещав его тому из команды, кто высмотрит на горизонте белого кита. И бедные морячки неделями пялились в безбрежные морские просторы… Причем без уверенности, что в каком-либо порту этот пробитый ржавым гвоздем дублон им разменяют.

Теперь все проще.

Если уважаемая организация сообщает: для научных целей нужен кит-альбинос, – то у нынешнего Моби Дика возможностей ускользнуть не больше, чем у карпа в рыбном магазине шансов спастись от сачка продавщицы.

…К делу подключили авиаразведку, при нужде могли привлечь и космическую – связи у Рогожина имелись. Но хватило и самолетов. Дважды засеченные белые объекты оказывались на деле стадами белух, но на третий раз радиограмма подтвердила: найден, дескать, недалеко от острова Кетой потребный экспонат.

Готовьте банку с формалином.

Сергей Викторович, грызший ногти от нетерпения на материке, немедленно вылетел вертолетом на китобойную плавбазу, вокруг которой как мухи вились маленькие и юркие суда-китобойцы. Командовал плавучей базой старый знакомец Рогожина…

* * *

– Эх, Серега, разве теперь киты пошли… Так, мелочь одна. – Флагман-капитан китобойной флотилии Савва Матвеевич Погорин вздохнул и плеснул себе и Рогожину еще коньяка из пузатой зеленой бутылки.

Легкое волнение в предназначенной для самых почетных гостей каюте плавбазы «Уссурийск» почти не ощущалось. В углу раздавалось сладострастное постанывание и прочие охи-вздохи – на видео крутилась гонконгская порнушка. Сергей Викторович порой поглядывал на сплетение смуглых тел, но капитан принципиально сидел к экрану спиной. Включал, похоже, заморскую игрушку только для важных визитеров.

Савва Матвеевич с сомнением посмотрел на свою стопку, плеснул коньяка еще на два булька и продолжил:

– Вот, помню, в начале тридцатых мы на Командоры ходили, за сивучем. Так вода от планктона прямо зеленая, и киты – ну натурально как коровы на пастбище. До сотни фонтанов за раз насчитывали. А промыслом-то китовым тогда не занимались, не было ни судов подходящих, ни пушек, ни специалистов знающих. Вот они, киты, совсем рядом, здоровенные, – а не взять. Бывало, пальну от бессилия из винтовочки зверобойной в эту тушу – а он ну хоть бы дернулся… А теперь-то, конечно, не те киты пошли. Теперь, чтобы план выполнить, по всем четырем океанам мотаться приходится… Вот, помню, Серега, в прошлом году в Южной Атлантике, недалеко от Фолклендов…

Тут Рогожин мягко, но настойчиво прервал старика, переведя разговор на интересующую его проблему. За минувшие пять дней он досыта наслушался историй из неистощимого запаса ветерана, начинавшихся неизменным: «Вот, помню…» Но Савва Матвеевич был непреклонен:

– Нет, Серега, всю флотилию я к Кетою гнать не могу. Нет резона. Беляк твой – одинец, других в том районе не видели. Там и Сашка Березин на «Комсомольце» отлично справится. Через день-другой небо откроют, Сашка его возьмет, никуда он не денется… Накачает воздухом и притащит на буксире. Маринуй.

Морской волк почесал изжелта-седую бороду и снова завел о своем, наболевшем:

– Кит нынче больно мелок пошел, Серега. И вот ведь фортель какой: план нам дают в тоннах, а нормы добычи – в штуках. Как нам, грешным, с такой мелкотой план выполнять? Уходят, уходят куда-то зверюги… Говорят, в Австралии на отмели береговые постоянно выбрасываются. По сто голов, по двести… Сколько же добра пропадает… Ты бы посодействовал насчет норм, Серега? А уж мы отработаем, хоть тебе кита, хоть косатку, хоть еще какую диковинку…

Рогожин помолчал. По прибытии он постеснялся сказать старику про свое затаенное желание – самолично загарпунить белое чудо природы. И поначалу надеялся, что случай такой подвернется.

Но неведомый Саша Березин, готовый вступить в схватку с Моби Диком в ста милях к норд-осту, похоже, не оставлял Сергею Викторовичу надежд воплотить своими руками детскую мечту. Чтобы отвлечься, Рогожин стал рассказывать флагман-капитану о разрабатываемой в его институте системе. Методика была действительно интересной и обещала превратить китобойный промысел просто в китоводство.

– Понимаете, Савва Матвеевич, все очень просто: каждого китенка метим радиобуйком. Крепление – штырек с зазубринами – находится в жировом слое, боли кит не чувствует. И четыре раза в сутки докладывает нам о своем местоположении.

– А кто батарейки в твоем буйке-…ке менять будет? – недоверчиво поинтересовался китобой. – Опять нам, грешным, придется?

– Батареек нет. Источник тока – прямоточная турбинка. Кит плывет, энергия накапливается, раз в шесть часов разряжается через передатчик. Геостационарные спутники берут координаты, передают на компьютер. А в нем все данные на кита, вплоть до ориентировочного веса. Мелочь добывать больше не придется, наводить будем только на крупных. Надежная система должна получиться, вроде заграничного КОСПАС-САРСАТа.

– Ох уж этот КОСПАС-САРСАТ… Один знакомец мой иностранный, шкипер Роджерс, так он тот КОСПАС просто всей душой ненавидит. И есть за что. Я, говорит, лучше уж по старинке тонуть буду, отстучав SOS морзянкой. С ним через САРСАТ довольно поганая история приключилась…

4. Кораблекрушение в ванной (история, рассказанная Саввой Матвеевичем)

Мы, Серега, с этим шкипером Роджерсом сезонов пять подряд южнее Дурбана встречались. Он тоже плавбазой командовал, английской. Там поля планктонные богатейшие, китов много подходит, хватало обоим.

Чтобы из-под носа друг у друга китов не стрелять, сразу договаривались: вот линия на карте, справа – твои, слева – мои. И даже соревнование с ним устраивали, социалистическое, – кто больше добудет в расчете на один китобоец. Или капиталистическое, это с какой стороны взглянуть. А приз, вместо переходящего красного знамени, – ящик виски.

Сначала лишь по рации общались, потом и в гости друг к другу ходить начали… Он по-русски только «мир, дружба, водка», но я-то на американском китобойце начинал, больше года стажировался, по-ихнему еще помню, так что общались запросто, без переводчика. (Савва Матвеевич, очевидно вспомнив подробности неформального общения, мечтательно причмокнул и плеснул еще коньяку себе и Рогожину.)

Парторг мой, правда, поначалу стойку делал, но тут пошла разрядка, разоружение и сплошные Хельсинкские соглашения. Брежневу, значит, в Америку можно, а мне обменяться опытом с зарубежным коллегой-китобоем уж и нельзя? Присмирел парторг, перестал катать телеги.

Так вот, говорит мне как-то приятель мой закордонный: мол, все, Савва Матвеевич, последний сезон охочусь, заработал пенсию, списываюсь на берег. Вот ведь они, англичане, – в сорок семь лет на пенсию, а?

(По тону Саввы Матвеевича Рогожин не понял, осуждает он эти буржуазные странности или наоборот.)

Его хозяева уговаривали остаться, но он уперся – двадцать пять лет отплавал, баста, хочу на берег. Ну ладно, закончили сезон, проставил Роджерс отвальную, распрощались.

Списался на берег, купил на заработанные коттедж приличный в Шотландии, на отшибе в предгорье; соседи хоть и в трех милях, но люди хорошие; пенсия большая, живи и горя не знай. Так нет ведь, не сиделось ему что-то, не хватало чего-то. Моря ему, Серега, не хватало. Я вот ведь плавать буду, пока на медкомиссии за бутылку виски чужую кардиограмму в карточку подшить можно. Нечего мне на берегу делать, сотки-огурчики-помидорчики поздно осваивать…

Так Роджерс яхту себе купил. Решил по заливам и фиордам своей Шотландии попутешествовать. Яхта восьмиместная, не новая, но машина и оснастка в порядке, в кругосветку не пойдешь, а для шотландских заливов сгодится… Вот.

Арендовал пенсионер Роджерс место на стоянке при яхт-клубе Глазго, поставил туда посудину и пошел по толкучке прогуляться. А толкучка в порту Глазго, чтоб ты знал, Серега, место совсем особое. Там на распродажах много чего из морского имущества прикупить по дешевке можно. По сроку списанного, но в дело вполне пригодного. И королевский ВМФ запасы распродает, и частные судовладельцы…

Так вот, ходит пенсионер по толкучке, кое-какие мелочи для яхты присматривает. И вдруг видит спасательный радиобуй системы КОСПАС-САРСАТ. Потертый слегка, но, продавец клянется, вполне в рабочем состоянии. И просит за эту красоту всего пятнадцать фунтов. Роджерс подумал и купил. Фиорды и заливы – дело коварное, у берегов чаще тонут, чем в океане.

На яхт-стоянку возвращаться не стал, загрузил буй в машину, домой поехал. А дома, в коттедже, его вдруг сомнения одолели. Бэушный радиобуй это тебе не бэушный спасательный круг, проверить надо бы. Отколупнул пластинку защитную, кнопочку красную надавил. Запищал буй громко, как положено, лампа наверху замигала ярко. Работает, понятное дело. Роджерс скорей питание вырубает, пока сигнал не пошел на спутник, буй в шкаф прячет, до первого путешествия. А сам отправляется принять ванну.

Но надо сказать, Серега, англичане эти – люди не простые. Они вот такие вот люди… (Тут указательный палец Саввы Матвеевича описал направленную вверх спиралевидную кривую, призванную изобразить, какие люди эти англичане.) И радиобуйки у них не простые, с подвыподвертом. Их, буйки, включить легко, а потом хрен выключишь. И если источник питания вырубается, он, зараза, на запасную батарею переходит. Та послабее – мигалка со звуком отключаются. Но передатчик работать продолжает.

Так вот, плавает Роджерс в ванной, расслабляется после трудового пенсионерского дня. А буек стоит тихо в шкафу и шлет себе сигнал. Прямо на КОСПАСовские спутники. И завертелась система. Спутники коттедж пеленгуют и быстренько гонят сообщение на Бермуды, в штаб-квартиру САРСАТа. Там компьютер его расшифровывает, прикидывает треугольник ошибок к карте, опознает кодовый шифр буйка и выдает диспетчеру: на реке Литл-Крик, притоке Клайда, терпит бедствие грузопассажирское судно «Принц Уэльский», порт приписки Абердин. На борту, по данным четырехдневной давности, сто четырнадцать душ экипажа и пассажиров.

Ну, перерегистрировать буй на свою яхту Роджерс просто не успел. А Литл-Крик у него за домом действительно протекал. В основном весной протекал, летом там и хомяку, чтобы утопиться, долго бы глубину искать пришлось… Электроника, блин… Правильно, Серега, товарищ Сталин говорил в свое время: «Нэ может машина быт умнээ чэловэка».

Так эта же машина не только диспетчеру сообщение выдала, она его переслала, опять же по спутнику, через океан на ближайшую к месту крушения САРСАТовскую точку. А это база королевских ВВС в Монторуэлле. На базе играют полный алярм – сто четырнадцать человек тонут, не шутка. Поднимают два звена вертолетов, чтобы при случае всех разместить, включают свои пеленгаторы на КОСПАСовскую частоту и летят спасать. Подлетают, сигнал все сильнее, но судна на ручейке никакого не видят, только коттедж на берегу приткнулся.

Так вот, Роджерс еще и голову намылить не успел, вдруг на лужайке перед домишком его четыре боевых вертолета приземляются – двигатели ревут, стекла вылетают, цветочки в палисаднике в кашу, спасатели в оранжевых комбинезонах к коттеджу бегут, Роджерса спасать…

Ну, спасли его из ванной, понятно. И буек заглушили. А потом за оказанные услуги выставили счет. На тридцать две с половиной тысячи фунтов стерлингов. Тут никакой капитанской пенсии не хватит. Продал он яхту, и осенью мы опять южнее Дурбана встретились…

Причем китов он стал бить прямо с каким-то остервенением. Вот, помню, однажды у него… (Тут повествование было прервано срочным сообщением вахтенного. О дальнейшей судьбе незадачливого шкипера Рогожин так никогда и не узнал.)

5. Директорское сафари (окончание)

Вахтенный сообщил неожиданное, но радостное известие: в восьми милях к норду с «Краскома Шадрина» замечен белый кит. Оторвавшийся от обмишулившегося Саши Березина, капитана «Комсомольца Приамурья», Моби Дик, на свою беду, полным ходом влетел в негостеприимные объятия главных сил эскадры Погорина.

Началась охота.

Совсем не хочется описывать, как наводили гарпунную пушку на обреченного белого гиганта, как полетел в цель смертоносный гарпун, снаряженный гранатой и полуметровыми лапами-зазубринами, как забился на прочнейшем нейлоновом лине властелин морей, повинный единственно цветом кожи. Не хочется. Противно…

Тем более что убил кита безымянный (для нашей истории) гарпунер с «Шадрина». Рогожина на китобоец Савва Матвеевич не отпустил, сказав, что ввиду усиливающегося волнения на болтающееся щепкой суденышко ни катером, ни вертолетом не добраться.

А посему перейдем сразу к событиям дня следующего.

…Юношеская мечта Рогожина лежала на просторной палубе «Уссурийска» грудой мертвого мяса. Сергей Викторович, экипированный в новую штормовку, подошел поближе. Моби Дик при внимательном рассмотрении оказался не таким уж и белым. Так, желтоватый с легкой прозеленью…

В душе было абсолютно пусто, ни малейшей эмоции. Подлец Мелвилл обманул Рожу-Рогожу еще раз. Охота закончилась, а приключения так и не начались. Брезгливо пнув тушу сапогом, директор и лауреат развернулся, сдвинул набекрень зюйдвестку, сделал мужественное лицо и взмахнул над головой старинным ручным гарпуном, хранившимся в качестве талисмана у Саввы Матвеевича. Сверкнула фотовспышка. Фотограф помудрил с объективом, отбежал подальше, щелкнул еще раз…

Надо сказать, получившиеся фотографии Рогожин никому никогда не показывал. На первой толстенький человек в нелепом маскарадном одеянии стоял на фоне не пойми чего, больше всего напоминающего вагонную простыню, проделавшую долгий путь Москва – Владивосток. На второй кит выглядел прилично, но вот доктор наук казался каким-то мелким, каким-то очень незначительным, даже насекомообразным каким-то.

Дальше начались будничные хлопоты: проследить, чтобы аккуратно расчлененный скелет (мясо и сало пошли на нужды народного хозяйства) погрузили в строгом порядке в заранее подготовленные ящики; составить схему сборки-разборки этого гигантского конструктора; организовать отправку груза на материк и, уже железной дорогой, в институт… Рутина.

* * *

А может, и правы последние романтики, утверждающие, что белый кит – воплощение Демона Моря, дух изменчивой и чуждой человеку стихии? И что держаться от него лучше подальше. Демон ты или нет, с сидящей в гарпуне тротиловой гранатой особо не потягаешься. Только вот духи, такое дело, гораздо долговечнее бренного тела, даже китового. И имеют пакостную привычку мстить убийцам этого тела. Так ли это, или последовавшие странные события – лишь цепь житейских случайностей, решайте сами.

6. Первая жертва

Первой жертвой загробной мести Моби Дика стал институтский запойный грузчик Потапыч, бывший технический гений.

Когда-то, очень давно, Потапыч был инженером и заведовал опытно-производственной базой института. Причем инженером Буданов (сейчас фамилию Потапыча помнили лишь отдел кадров да несколько старожилов НИИ) был в самом старорежимном смысле этого слова, разительно отличаясь от мало что знающих и умеющих выпускников технических институтов. Потапыч поднялся к пику своей карьеры из простых рабочих и уже старшим техником, на излете четвертого десятка, заочно закончил вуз.

И руки, и голова у Потапыча работали одинаково хорошо – в технике он мог и умел все. Яйцеголовые деятели науки могли весьма невразумительно объяснять, что им, собственно, нужно – и больше ни о чем не заботиться. А Потапыч-Буданов выдавал им к нужному сроку необходимый прибор, зачастую не имеющий аналогов в обозримой части Вселенной. И еще четверть века назад сам великий Ширшов, корифей, академик и основоположник, говорил, похлопывая Буданова по плечу: «Ну, Алексей Потапыч, ты – гений!»

Зря говорят, что все гении в той стране были непризнанны. По крайней мере, гениальность Потапыча заметили и вознаградили. Правда – скромно, по-советски. Чтобы не возгордился и не оторвался от народа. Но премии, грамоты с вымпелами, благодарности в приказах и путевки в Крым получал гений регулярно. Имел целый ряд авторских свидетельств на свои технические решения и даже был представлен к ордену «Знак Почета»…

Однако орден не получил, да и вообще карьера Потапыча пошла под уклон после одного злополучного изобретения.

А дело было так. Задушевный друг-приятель, в семейном бюджете которого повышение цены на главный продукт страны с трех шестидесяти двух аж почти до четырех с полтиной пробило ощутимую брешь, попросил сделать ему домашний микроспиртозавод. В просторечии – самогонный аппарат.

Ни с теорией, ни с практикой производства спиртов малопьющий Буданов не был знаком, но взялся за задачу с присущей ему обстоятельностью. Может быть, если бы приклепал он на скорую руку змеевик к бачку из нержавейки, так и катилась бы его жизнь по прежней колее, получил бы свой «Знак Почета», затем «Заслуженного изобретателя», вышел бы на пенсию, окруженный всеобщим уважением…

Но привык Потапыч делать все, за что брался, лучше, чем кто-либо до него. Теоретически задача была проста: температура кипения этилового спирта 83,7 градуса Цельсия. Увеличить ее – в выходящей смеси будет слишком много воды, чуть уменьшить – недопустимо увеличится процент ядовитых сивушных масел. Вопрос лишь в том, как удерживать с большой точностью заданную температуру при постоянно изменяющемся объеме кипящей жидкости. Не на шутку увлекшийся инженер проводил вечера за все более усложняющимися опытами.

Меченый борец с алкоголем тогда и в мыслях не приближался к главному креслу страны, отираясь на дальней периферии звездоносного генсека. Соответственно, не рыскали по лестницам домов наряды с собаками-алкоголичками, делающими стойку на тянущийся из-за двери знакомый запашок, – трудам Потапыча никто не мешал.

Уже друг-приятель, удовлетворившись одной из промежуточных конструкций, давно переводил на эликсир веселья пуды дешевых карамелек-подушечек, а технический гений все продолжал свои поиски, заменяя хорошее на лучшее. Параллельно он проводил глубокие исследования в областях рецептуры и очистки.

Зримый и весомый результат наступил два года спустя – гости на дне рождения, отведав в целях эксперимента из двух поставленных перед каждым стопок казенной водки и огненной воды Потапыча, дружно обозвали самогонкой продукцию ликеро-водочного завода.

Дерзания конструкторской мысли привели к рождению сразу двух чудо-машин. Одна из них, замаскированная под холодильник и даже издающая приличествующие этому агрегату звуки, при работе на полную мощность могла выдать в сутки до полутора кубометров первоклассного спирта. Другая, снабженная электронным блоком управления на четырнадцати микросхемах и цифровой индикацией, была портативной и размещалась в небольшом дипломате. При отсутствии поблизости розетки дипломат мог до двух часов работать на автономном источнике питания, исправно снабжая владельца живительной влагой.

За годы поисков, находок и дегустаций Потапыч стал великим специалистом по гидролизу и ректификации, по виноделию и производству крепких напитков. Мог с лету ответить, чем отличается технология приготовления ямайского рома от кубинского. Освоил наиболее экономичные способы производства конечного продукта из четырех десятков видов сырья…

А кроме того – просто спился.

Что делать, таковы традиции старых русских инженеров и ученых. Построил мост – так и стой под ним при испытаниях, изобрел вакцину – так и коли ее себе первому. Это только нынешние все, что придумают, на нас испытывают.

На работе Потапыча поначалу ласково журили, с пониманием относясь к присущей многим русским талантам слабости. Но затуманенный регулярными вечерними дегустациями мозг гения все чаще давал сбои при работе над темами, не связанными с алкогольным производством.

Однажды, изготовляя термостат-инкубатор, он вместо заданной температуры по привычке запрограммировал агрегат на роковые 83,7, загубив уникальную глубоководную микрофлору, опыты над которой требовались для докторской диссертации заместителя директора.

Это был Рубикон. Вместо премий на жертву науки посыпались выговоры, строгие выговоры и понижения в должности. Прежнее начальство, из уважения к былым заслугам, еще держало его на инженерной работе. Но произошедшая смена поколений в руководстве отечественной океанологией привела Потапыча обратно в техники. Потом, опускаясь все ниже и ниже с каждым кадровым приказом, он постепенно добрался до грузчика.

Из грузчиков его бы тоже уволили за постоянные нарушения трудовой дисциплины, но никогда не скупящийся на угощение коллегам Потапыч имел на них громадное влияние. Большее, чем комсорг, профорг и парторг, вместе взятые. Отдел кадров обоснованно опасался, что вслед за чемоданчиком уволенного бывшего гения, как за волшебной дудочкой Гаммельнского крысолова, покинут пределы института все грузчики, разнорабочие, слесари и электрики…

* * *

Октябрьским утром, когда в поросшем бурьяном углу обширного двора НИИ разгружали наконец прибывшие из Владивостока трофеи директорской охоты, Потапыч опять опоздал на работу.

Он медленно продвигался в сторону толпы в спецовках, облепившей огромный ящик с устрашающей надписью «ПРАВЫЕ РЕБРА» на боку. Две проблемы занимали мозг слабо реагирующего на эту суету гения: как разместить новую модель аппарата в корпусе карманных часов и что предпринять в затянувшейся войне с начальником институтской ВОХРы. Начальник всерьез вознамерился реквизировать легендарный дипломат, и его гнусные поползновения, переходящие в откровенную слежку, все больше тревожили Потапыча.

Очнулся от творческих раздумий изобретательный грузчик только в тот момент, когда понял, куда собираются поставить его коллеги грандиозный ящик.

Днище саркофага Моби Дика нацелилось прямо на любовно устроенный тайник, оберегающий волшебный чемоданчик от алчных домогательств ВОХРы. Секретное вместилище было замаскировано под небольшую, поросшую жухлой растительностью кочку и вполне могло выдержать вес взрослого человека. Но что сверху шлепнется не пойми откуда взявшийся кит… Такого, понятно, никакой гений не предусмотрит.

Бурный спринт Потапыча, мгновенно оценившего ужасную опасность, перешел в стелющийся над землей прыжок, достойный любого из прославленных футбольных голкиперов. Может, бедняга и успел бы выдернуть свое сокровище из сокращавшегося пространства под днищем ящика, если бы действовал молча.

Но рвущийся из глубин потрясенной души вопль заставил вздрогнуть напрягающих мышцы тружеников. У кого-то от неожиданности соскользнули пальцы с нижнего угла ящика, груз качнулся вниз, резко увеличив нагрузку на прочих атлантов. И с криком «Берегись, бросаю!» они попрыгали в стороны. Из-под рухнувшего ящика раздался мерзкий хруст…

А в следующий момент толстые доски обшивки вступили в столкновение с носовой частью человека-снаряда Потапыча, завершающего стремительный полет.

Вышедший присмотреть хозяйским оком за разгрузкой Рогожин увидел странное зрелище: три первых ящика стояли ровным рядком, а четвертый как-то криво и к тому же был забрызган каплями крови. Рядом кучка рабочих окружала бригадира, торопливо оказывающего первую помощь пострадавшему.

Хотя повреждения получил только кровоточащий орган обоняния Потапыча, бригадир накладывал тугую, виток к витку, повязку начиная с самой макушки горестно стонущей жертвы, издалека приближаясь к пораженному месту. Отчего несчастный постепенно приобретал вид, настойчиво взывающий о немедленной отправке в реанимацию.

В воздухе витал тот пронзительно-печальный аромат алкоголя, какой бывает над вынесенной из двухчасовой очереди и неосторожно грохнутой об асфальт поллитровкой.

И это стало лишь началом…

7. События развиваются

Алла Эдуардовна была жутко недовольна.

Жильцы соседней девятиэтажки выжили ее из небольшого сквера под своими окнами. Сквер давно был облюбован Аллой Эдуардовной и другими окрестными собачниками для прогулок со своими любимцами. Но жильцы попались все какие-то нервные и склочные, что вполне объяснимо – аромат собачьих экскрементов физическое и моральное здоровье совсем не укрепляет.

Борьба за скверик – длительная, как Столетняя война, и так же изобилующая всевозможными стычками, обходными маневрами и военными хитростями – завершилась как раз сегодня полным поражением собаководов.

К двинувшейся привычным маршрутом со своим ненаглядным Гектором Алле Эдуардовне подошел их участковый и предложил малоприятный выбор: либо немедленно изыскать другое место для прогулок, либо прогуляться – но уже с ним и в отделение – на предмет составления протокола и уплаты штрафа. Судя по отсутствию прочих собаковладельцев в это популярное (шестой час вечера) для прогулок время, хозяйка Гектора стала не первой жертвой милицейского произвола.

И вот теперь она влачилась тропинкой по дальнему, за полторы остановки, пустырю, вдоль неосвещенного забора какого-то НИИ, и вокруг было холодно и очень неуютно. Правда, хулиганов и прочих таящихся в темноте опасностей Алла Эдуардовна не боялась – Гектор, здоровенный кудлатый пес неизвестной науке породы, служил вполне надежной защитой. Он, купленный четыре года назад своей одинокой хозяйкой под видом карликового (!) пинчера, бодро трусил по тропинке, явно довольный сменой надоевшего маршрута.

И тут с небес раздался странный звук, и часть ярких осенних звезд оказалась закрытой большим предметом очень экзотичной формы.

Но Алла Эдуардовна, увлекающаяся в свободное от работы время летающими тарелками, снежными людьми, телепатией и прочей мистикой, заинтересоваться этим аномальным явлением толком не успела.

Потому что в следующую секунду неопознанный летающий объект совершил весьма жесткую посадку на ее ондатровую шапку-боярку. В терминах уфологии – контакт второго рода. Незадачливая контактерша рухнула на подернутую октябрьским инеем траву. Напуганный Гектор рванулся, но не сумел ни сдернуть с руки намертво захлестнутый поводок, ни сдвинуть упавшую поперек тропы грузную хозяйку.

И он завыл, обратив морду в сторону проходившего невдалеке проспекта…

* * *

Если бы тренеры по легкой атлетике добровольного спортивного общества профсоюзов «Буревестник» имели странное обыкновение прогуливаться по темному двору института океанологии, желательно вооружившись прибором ночного видения, их, тренеров, ждал бы в этот вечер приятный сюрприз.

Дело в том, что по темным закоулкам двора продвигался уверенным шагом хорошо изучившего дорогу человека разнорабочий четвертого разряда Пряжкин. На плечах его смутно виднелся здоровенный предмет вытянутой формы.

Этот Пряжкин задумал грандиозное дело – спереть из института кость от передней правой конечности Моби Дика. Путем перебрасывания через окружающий территорию четырехметровый бетонный забор. Похититель, не зная о наличии у Рогожина точнейшего списка и подробной схемы сборки, был уверен, что никто не заметит пропажи одного из бесчисленных мослов, разложенных для просушки на стеллажах институтского склада.

А зачем, спросит недоверчивый читатель, простому советскому пареньку-пролетарию этакая костяшка?

Да она вроде и ни к чему, но вот был у Пряжкина знакомый коллекционер всяких морских редкостей. Скромный такой коллекционер, сидевший по выходным на птичьем рынке за столиком, украшенным крупными раковинами, сушеными крабами и морскими звездами, а также надписью: «КУПЛЮ – ПОМЕНЯЮ.»

Невинное хобби этого гражданина не привлекло внимания ни представителей преступного мира, ни, как следствие, стражей правопорядка. И те и другие больше интересуются собирателями картин, монет и антиквариата. Упомянутые граждане обеих категорий весьма сильно бы удивились, узнав, что один западный немец (с проходившего в рогожинском НИИ конгресса гидробиологов), с большим трудом заманенный натуралистом-любителем в набитую редкостями квартирку, с лету предложил приобрести коллекцию для своего института за сто двадцать тысяч марок…

Пряжкин, подцепленный коллекционером в соседствующей с институтом пивной, тоже внес свою лепту в формирование столь высоко оцененного собрания, вынося помаленьку из НИИ кое-какие диковины. Услышав краем уха о крайней редкости и научной ценности прежнего владельца этого колоссального супового набора, то есть белого кита, он на свой страх и риск решил порадовать знакомого уникальным экспонатом. Небезвозмездно, конечно.

Боюсь, господа, что вам трудно оценить весь дерзостный полет замысла Пряжкина. Но все же попробуйте. Для начала представьте себе извлеченную из куриной ноги косточку. Представили? А теперь увеличьте ее, опять же мысленно, в двадцать раз по каждому из габаритов. Причем прошу отметить, что вес косточки после такой операции вырастет в восемь тысяч раз!

Теперь вообразите бетонный забор высотой четыре метра. Да-да, почти два с половиной ваших роста. Накиньте еще метр на идущие по гребню этой фортеции стойки с натянутой проволокой, отойдите от получившегося укрепления метров на десять-двенадцать (ближе нельзя, земля выстлана тонкой, но крепкой стальной путанкой). Затем попробуйте, все еще мысленно, перекинуть через это хозяйство нашу любовно выращенную куриную косточку… Что, не получается?

Лицам, напрочь лишенным воображения, предлагаю спуститься во двор и попробовать закинуть простое двухметровое бревно на свой или соседский балкон второго этажа. И заранее снимаю с себя ответственность за возможные жертвы и разрушения.

Богатырь земли Русской Алеша Пряжкин уже несколько лет тайком тренировался в метании через забор разнообразнейших материальных ценностей. Техника этого дела была доведена у него до полного совершенства, ни одна клетка могучих мышц не работала впустую.

Окажись-таки в тот момент у забора вышеупомянутые тренеры, и карьера Алеши круто изменила бы направление, еще раз прославив на международной арене советскую школу метателей молота. Но тренеров не было. И никто не видел, как раскрученная живой катапультой чудовищная кость со свистом исчезла в ночном небе…

* * *

Старшина милиции Чернорук в последующих рассказах не слишком расцвечивал свою роль в этой истории героическими красками.

Не утверждал, например, что заглянул на пустырь, привлеченный подозрительными звуками и имея целью пресечь возможные злоумышления. Но и тот факт, что привела его на это поле чудес банальная физиологическая надобность, возникшая после двух выпитых по окончании дежурства бутылок пива, Чернорук тоже старался не афишировать.

Как бы то ни было, обогнувший угол институтского забора старшина остановился, прикованный к месту фантастическим зрелищем.

Поперек тропинки лежала кость невероятных размеров, слабо белея в свете далеких фонарей. Над костью возвышался здоровенный пес, глаза которого зловеще светились во мраке.

Ни дать ни взять – ужас Девонширских болот, Баскервильская собака.

Причем только что дочиста обглодавшая очередного несчастного сэра Баскервиля. Сэр ей явно попался на редкость крупный… Потрясенный милиционер помотал головой, пытаясь отогнать кошмарное видение. Видение не исчезло. Собака рванулась в сторону старшины Чернорука и дико завыла.

Не мудрствуя лукаво, тот повторил известный прием попавшего однажды в схожую беду беглого каторжника Селдена: развернувшись, с истошным воплем понесся в сторону освещенного проспекта. Будучи лет на двадцать постарше Алеши Пряжкина, олимпийских рекордов Чернорук в этом спринте не побил, но вполне доказал свое право на выступление за сборную ветеранов МВД…

Институтские вохровцы, в караулку которых бросился за спасением от прожорливого чудовища старшина, сначала весьма логично заподозрили у него белую горячку. Но настойчиво повторяемое: «В-вот т-т-такая к-к-кость!» в сочетании с широко разведенными руками заставило вспомнить о недавно поступившем экспонате. Чернорук решился показать место происшествия только после того, как старший смены вручил ему обшарпанный наган взамен оставленного на службе табельного оружия. Спешно составленная поисковая экспедиция выступила.

Тем временем вой и настойчивое дерганье Гектора вернули в чувство погребенную под костью Аллу Эдуардовну. Ничего не понимая, она попыталась встать из лужи, в которой до сих пор пребывала, не замеченная старшиной Черноруком. Встала, но сильнейшее головокружение вновь опустило ее на четвереньки. Пес вырвал поводок из ослабившей хватку руки и радостно умчался во тьму.

Когда старшина, вторично вывернувший из-за угла во главе процессии охранников, увидел, что кошмарная собака превратилась в стоящую на четвереньках над все той же костью растрепанную и довольно грязную женщину, он просто сел в заросли бурьяна, закрыл руками лицо, выронил в лужу казенный наган и перестал на что-либо реагировать. Так, с прижатыми к лицу руками, его в «скорую» и загрузили. А с ним и злополучную собачницу с сильным сотрясением мозга. Бедняга Гектор пополнил ряды бездомных собак.

Русский богатырь Пряжкин, наблюдавший за финалом действия с безопасного расстояния, тяжело вздохнул и пошел к трамвайной остановке. По пути он размышлял, не надежней ли прорыть туннель под проклятым забором…

8. Комиссия по улучшению

Неприятности росли со скоростью снежного кома. Получивший моральную и физическую травму Потапыч, сильно контуженная собачница, ставший заикой милиционер – случаи хоть и неприятные, но все же единичные. Сейчас же трясло и лихорадило весь огромный коллектив института. Дело в том, что с исполинскими костями Моби Дика произошло то, что обычно и происходит с любыми останками: они засмердели.

Дело житейское, весь вопрос в масштабах.

Здесь масштабы были огромными. Подспудно процесс начался еще две недели назад, во время долгого железнодорожного путешествия костей из Владивостока, и вскрывавшие ящики работяги брезгливо морщили носы. Затем, в полном соответствии с законами диалектики, произошел качественный скачок – запах стал нестерпимым. Ночной осенний морозец еще как-то ослаблял убойную силу потрясающего воображение зловония, но дневное солнышко вновь доводило его до невыносимых для человеческого организма концентраций. Ситуация усугублялась тем, что сушить детали скелета необходимо было в проветриваемом помещении, то есть с открытыми воротами склада.

Работоспособность океанологов стремительно упала фактически до нуля.

Сотрудники торопливо брали отпуска за свой счет, отгулы и бюллетени, наконец – просто прогуливали. Всей душой рвались в местные и дальние командировки, и даже, редкий случай, на сбор подмерзшей картошки с колхозных полей. Хоть какая-то возможность для полезной деятельности сохранилась лишь у счастливчиков, страдавших в тот момент насморками. Но и они жаловались на сильную резь в глазах.

Ударный субботник по досрочному заклеиванию окон (большинство его участников трудились одной рукой, второй крепко стиснув ноздри) не принес желаемых результатов. Отвратительная вонь просачивалась через все мыслимые отверстия, в первую очередь через вентиляцию. Все жгуче завидовали начальнику ГО института, гордо приходившему на рабочее место в командирском противогазе.

Удушливое облако постепенно накрыло микрорайон, жители окрестных домов писали жалобы во всевозможные инстанции. Но являющиеся с проверками официальные лица, менее выносливые, чем слегка притерпевшиеся аборигены и океанологи, просто не могли добраться до эпицентра газовой атаки.

Серьезно пострадал и международный престиж НИИ – прибывшая было делегация шведских гидрографов трусливо развернула автобус от ворот пахучей конторы. Институт погибал на глазах, требовались срочные меры по спасению.

И Рогожин пошел путем всех руководителей, не желающих нести единоличную ответственность за свои просчеты: создал комиссию. Причем не написал в приказе открыто и честно, что создана она для борьбы с вонью. Сформулировал длинно и уклончиво: «Комиссия по улучшению условий хранения биологических экспонатов».

* * *

Комиссия собралась в хорошо кондиционируемом директорском кабинете.

Сильно ослабленные миазмы прорывались и сюда, но изнасилованным носам, прошедшим зловонный ад, они казались благоуханным воздухом альпийских лугов. Это было последнее заседание в полном составе – Рогожин внезапно обнаружил, что дела в Мурманском филиале института требуют его неотлучного присутствия, и завтра вылетал в командировку. Обязанности председателя комиссии в его отсутствие должен был исполнять Петр Николаевич Семага, заместитель директора по экспедиционной работе.

Заседание началось с длинных речей, изобилующих ссылками на постановления съездов и пленумов, на мудрые решения партии во главе лично с генсеком, на насущные задачи института в их руководящем свете. Пересказывать подобную тягомотину так же скучно, как и слушать. Поэтому, пока они там словоблудствуют, я лучше познакомлю вас с некоторыми членами комиссии по улучшению воздуха…

9. Невезучий Семага

Петр Николаевич пришел в океанологию из моряков-подводников довольно извилистым путем. Закончив училище командного состава подводного флота, молодой лейтенант Петя Семага делал стандартную карьеру морского офицера: Северный флот, база в Гремихе, достаточно случайная женитьба в первом же отпуске, отличные аттестации, трое детей-спиногрызов, очередные повышения в звании и отвратительные условия быта.

Все так и шло, пока он не получил под командование свой первый корабль – только что построенную дизельную подлодку. Через неделю он утопил ее со всем экипажем и членами приемной комиссии в тридцати метрах от стапеля. Это было пробное погружение на малую глубину, приборы показывали, что все клапаны и вентили закрыты. Как выяснилось, один из датчиков безбожно врал – через клапан приема воздуха внутрь ворвалась мощная струя воды. Кормовой отсек стал затопляться.

Позднейшее расследование показало, что все решения Семаги в эти минуты были единственно верными. Он успел эвакуировать людей из не слишком быстро затопляемого отсека (глубина и, соответственно, давление были небольшими), успел задраить водонепроницаемый люк и жестко пресек первые намеки на панику. В принципе, необходимое для подъема лодки оборудование находилось в сотне-другой метров, но Семага принял решение спасаться своими силами. С затопленным отсеком продул балластные цистерны, так что нос вставшей под углом сорок пять градусов лодки показался над поверхностью, и вывел всех через аварийный люк торпедного отсека.

Лодку довольно быстро подняли, введя в строй с опозданием всего на месяц. Но командовал ею уже не Семага. Полностью оправданный, он вдруг обнаружил, что просто не может плавать под водой. Ни командиром, ни кем-либо еще. Такая вот фобия.

Но пусть попрекнут его те, кто бывал на дне моря в заливаемой водой лодке, неся при этом полную ответственность за шестьдесят душ экипажа. Не желая обманывать себя и начальство, Петр Николаевич написал рапорт о переводе в надводный плавсостав и после четырех месяцев переподготовки вступил в командование сторожевиком.

Корабль был не новый, спущенный в конце сороковых. Командовал им Семага успешно, но не очень долго – восемь с небольшим месяцев. Беда пришла на очередных учениях. Задержавшийся из-за неисправности машины сторожевик никак не успевал выйти к сроку в заданный квадрат. Семага решил спрямить путь, пройдя проливом, которым никто обычно не ходил по причине сложного фарватера и сильного течения. Для успешного прохождения на большой скорости требовался трудный, прямо артистичный маневр, и Петр Николаевич его с блеском совершил, пройдя впритирку с нависшими над левым бортом отвесными скалами. Но тут же, на выходе из пролива, вспорол днище о подводные камни…

Погубила злополучный С-113 ошибка в лоции. Вернее, опечатка – лишняя единица в указанной глубине. В лоциях обычно опечаток не бывает, нет на свете другой книги, которую проверяли бы так тщательно. И поначалу громы и молнии расследовавшей происшествие комиссии обрушились на сотрудников выпустившего том издательства.

Но те перевели стрелки, предъявив экземпляр лоции, по которому готовилось издание. В нем стояли те же, роковые для корабля Семаги цифры. Члены комиссии продолжили поиск. Постепенно, переходя от одного издания к другому, они нашли виновных. Ими оказались наборщики и корректоры экземпляра 1869 года выпуска…

Погиб хоть небольшой и старый, но все же боевой корабль. Погибли двое матросов из машинного отделения. Ситуация требовала наказания виновных, и, ввиду недоступности главных из них, пострадал Семага. Потерял звездочку и был переведен командовать буксиром «Академик Курчатов»…

Буксир этот оказался довольно могучим суденышком, легко таскавшим атомные левиафаны по бухте Гаджиева. Шторма, подводные камни и прочие неприятности в спокойных водах бухты буксиру не грозили.

Теперь у Семаги было два варианта дальнейшей службы. Либо он проплавает на «Академике» до самой пенсии, либо кто-то из старых друзей, поднявшись к начальственным высотам, вытащит его с этой малопочетной должности.

Но судьба-злодейка приготовила Семаге третий, совершенно неожиданный вариант – он утопил «Курчатова».

На самой середине бухты неказистый буксир-трудяга напоролся на… Нет, не на айсберг, как легендарный «Титаник». И не на ржавую, принесенную течением мину Второй мировой. Даже не на «заблудившуюся» натовскую подлодку. Корабль умудрился врезаться скулой в бочку из-под кваса. Огромное количество ее близнецов-братьев стояло по городам и весям Союза, оделяя жаждущих граждан большой кружкой пенистого напитка за шесть копеек, а маленькой – за три.

Где и как смыло эту емкость в воды Мирового океана и каким неведомым ветром занесло на базу Гаджиево – навсегда останется загадкой истории. Но таинственная одиссея бочки явно подходила к концу. Почти заполненная водой, она выступала над поверхностью всего на несколько сантиметров, совершенно неразличимая среди легкого волнения.

Теоретически, крепчайший, не боящийся толстых льдов корпус буксира должен был сплющить залетную бочкотару как яичную скорлупу. И без особых для себя последствий. На деле же получивший пробоину «Академик» стал стремительно терять плавучесть. Но Семаге было не привыкать к кораблекрушениям. Сбавив ход до самого малого и включив на полную мощность аварийные насосы, он настойчиво пытался дотянуть буксир до ближайшего берега.

Не хватило сотни метров: «Курчатов» сел на дно на прибрежном мелководье, – мачты и верх надстроек сиротливо торчали над водой. Жертв не было. Позже выяснилось, что принявший удар коварной квасной емкости стальной лист имел неразличимый глазом дефект – в его толще змеилась незаметная изнутри и снаружи внутренняя трещина, образуя почти замкнутое кольцо неправильной формы. Это был брак даже не корабелов, а сталепрокатчиков, обнаружить который без ультразвуковой дефектоскопии, не применявшейся во времена строительства кораблика, было невозможно.

Попавшая с годами в трещину забортная вода усугубила дело процессом коррозии. А замерзая зимой – углубила и расширила предательский дефект.

Случившийся в очередной комиссии специалист по морской статистике подсчитал на досуге: вероятность появления дрейфующей квасной бочки равнялась примерно одной миллионной. Вероятность появления вышеописанного дефекта примерно такая же. Возможность их пересечения в одной точке пространства и времени вообще выражалась смешной цифрой – полстраницы нулей и в конце сиротливая единичка.

Вывод был однозначный: невезучий Семага привлекал к себе «неизбежные на море случайности», как притягивает молнии одиноко стоящее дерево…

Формальных поводов для обвинения не было, и Семаге дружески посоветовали написать рапорт об отставке, пообещав взамен пристроить на хорошее место в Москве или Ленинграде. Чувствовавший вину за свою неудачливость Семага согласился.

А тут как раз открылась вакансия у океанологов. Надо сказать, военные моряки и океанологи давно и тесно сотрудничали. НИИ ведь не только изучал рыб, китов и прочих креветок, но и выполнял в ряде своих лабораторий абсолютно секретные заказы ВМФ. Отсюда и высоченный забор с полосой препятствий, и многочисленная ВОХРа, и постоянно встречающиеся в коридорах люди в черной морской форме.

И вот уже четыре года Семага руководил работой институтских научно-исследовательских судов, опираясь на свой богатый негативный опыт. Лично, впрочем, в море не выходил. Однажды, отправившись с семьей в Петродворец, посадил жену с отпрысками в «Ракету» на подводных крыльях, а сам – по берегу, электричкой. Так надежнее.

Но что удивительно, на институтских НИСах с приходом Семаги не то что крушений – серьезных поломок не случалось.

10. Комиссия по улучшению (продолжение)

Теперь Семага по-военному четко и внятно докладывал комиссии и Рогожину о результатах своих переговоров с проектировщиками.

Дело в том, что кит, попавшийся Рогожину, был чуток крупноват. Его гигантская пасть самую малость не помещалась между двумя колоннами, запроектированными поддерживать крышу в институтском чудо-зале. И Рогожин просил архитекторов их немного раздвинуть.

Но доклад Семаги был неутешителен. Весь проект основывался на использовании железобетонных деталей стандартных размеров – раздвинутые колонны рассыпали его, как карточный домик. В качестве альтернативы проектировщики предложили разместить кита наоборот – хвостом к парадному входу . Тогда, по их расчетам, он вставал идеально.

Рогожина подобный вариант не устраивал. Ведь при таком раскладе все входящие попадали во «Чрево кита» не через пасть, а как бы через диаметрально противоположное отверстие. Но менять всю утвержденную, подписанную и оплаченную проектную документацию было уже поздно. Рогожин утешился только тем соображением, что, выходя встречать важных визитеров, он будет проходить через благородные челюсти, ну а они… Это, в общем, их проблемы.

Ирина Разгуляева не принимала участия в китово-архитектурной дискуссии. Главная задача Ирины: заполучить на строительство дачного домика отличные доски от многочисленных ящиков из-под позвонков и ребер Моби Дика – была успешно выполнена еще на первом заседании комиссии. Сейчас Ирину занимали другие заботы, исключительно личного плана.

Этим утром муж предъявил ей ультиматум…

11. Роковые яйца Ирины Разгуляевой

Ирина принадлежала к типу общественно активных женщин, очень точно изображенному Рязановым в бессмертной комедии. Помните: «…когда-то давно ее выдвинули на общественную работу и до сих пор не могут обратно задвинуть…» Образ, созданный классиком, верен – ни прибавить, ни убавить.

Но проблемы Ирины имели к ее общественной активности лишь косвенное отношение. Началось все три месяца назад, еще до появления на горизонте Моби Дика, и совсем на другом конце города, в Сестрорецком районе.

Хваткие ребята из ОБХСС накрыли на курортном побережье залива летнее кафе, бойко реализующее блюда и напитки мимо кассы. Расследование выяснило, что один из питавших кафе ручейков неучтенных продуктов брал начало в столовой института океанологии. Грянула комплексная проверка. Естественно, участвовала в ней и Ирина Разгуляева, не то как понятая, не то как представитель профсоюза.

Заведующая столовой была битой и матерой волчицей, зубами и когтями завоевавшей свою экологическую нишу в джунглях общепита. К ней так просто не подступишься – бумаги в порядке, количество продуктов соответствует накладным, контрольное взвешивание блюд соответствует раскладкам.

Вот и доказывай теперь, что она предупреждена подельниками, а не является кристальной чистоты торговым работником. Ну а всякие неподсудные мелочи, обнаруженные проверяющими, часто в таких случаях для них на виду и оставляют, дабы не чувствовали себя дармоедами, вкушая бесплатный обед и принимая причитающиеся презенты.

Так бы они и ушли ни с чем, когда бы не наблюдательная Ирина.

Задержавшись на кухне столовой, она остановилась, привлеченная действиями одной столовской работницы, известной как тетя Паша. Та стояла у огромной сковороды, предназначенной специально для жарки яиц. Может, видели – дно состоит из множества слегка вогнутых кружочков, чтобы подаваемые жареные яйца имели идеально круглый вид.

…Руки тети Паши производили весьма странные манипуляции. Вообще-то это надо видеть, но попробую описать. Значит, так: в левой руке, между большим и указательным пальцами, зажато крупное куриное яйцо. А между двумя пальцами правой – бритвенно-отточенный нож. Сильный взмах, сильнее обычного, рассекает яйцо пополам, сверху донизу, и свободные пальцы правой руки быстро ухватывают за скорлупу, разламывая мгновенно на две равные части. Результат: в двух ячейках сковороды жарятся две порции яичницы-глазуньи, обе с аккуратным зрачком желтка посередине.

Заинтригованная быстрой и филигранной работой тети Паши, Ирина пригласила взглянуть и полюбоваться сотрудника ОБХСС. Тот, мгновенно оценив кулинарное новшество, вцепился в тетю Пашу, как изголодавшийся лесной клещ в невезучего грибника.

Выдумка действительно была гениальная. Яйцо – товар штучный, нигде и никем не взвешивается, в раскладке так и пишут: мясо – 80 г, рис – 100 г, яйцо – 1 шт. И если из тысяч сотрудников института, посещающих в течение дня огромную столовую, человек пятьсот закажут весьма популярное блюдо «Бифштекс с гарниром и яйцом», то в конце месяца автор придумки получит сумму, соответствующую окладу полного академика.

А если сосчитать тех, кто закажет яичницу?

Заведующую зацепили. Остальное было делом техники – ОБХСС не сомневался, что в загашнике у нее есть еще пара-тройка подобных трюков. Но речь не о ней, а о Ирине Разгуляевой.

Поставив где надо свои автографы, по дороге домой она долго размышляла об увиденном. Придя, решительно достала из холодильника купленный накануне десяток яиц и вооружилась огромным кухонным ножом…

Пришедший с работы муж с удовольствием употребил огромную яичницу-глазунью с ветчиной и помидорами, слегка удивляясь, что его всегда аккуратная супруга размазала желтки по всей сковородке. А после ужина, вместо традиционного телевизора, был командирован на кухню хорошенько наточить ножи.

На следующий день Ирина купила яиц уже два десятка. И опять потерпела фиаско: отточенные ножи помогали мало, желток либо оставался единым, либо позорно размазывался, скорлупа тоже не хотела разрезаться на две идеальные половинки, как у тети Паши. Содержимое изведенных яиц экспериментаторша аккуратно слила в кастрюльку.

На четвертый день Ирининых опытов муж, доедая омлет, осторожно намекнул, что яйца он любит и ничего против них не имеет, но для разнообразия не возражал бы отведать и жареной картошки. Ирина испекла в воскресенье для умиротворения супруга вкусный пирог (пять яиц в тесто, одно – в начинку) и в понедельник побежала в столовую, на поклон к тете Паше.

Тетя Паша, ничего не знавшая о махинациях увезенной ОБХСС заведующей и свято верившая, что ее манипуляции экономят ценный продукт государству, охотно показала свой фокус. Вроде все было как в неудачных попытках Ирины, но последнюю операцию тетя Паша выполняла мгновенно и неразличимо для глаза. Разгуляева пожаловалась на свои трудности и попросила показать помедленнее, разбивая движение на фазы. Тетя Паша показала, в результате чего выпустила на фартук содержимое яйца и больно порезала отточенным ножом палец. После чего рассердилась и выгнала Разгуляеву из пищеблока.

Ира и сама понимала, что все это блажь и ерунда, недостойная взрослой и серьезной женщины. Не понимала только того, что это где-то в глубине ее души, замурованный сборами взносов и проведением мероприятий, заседанием в различных комиссиях и жеребьевкой продуктовых наборов, – где-то там глубоко бьется неугасший родничок живой мысли, желающий пробовать и ошибаться, искать и разочаровываться, бороться и находить…

Возвращаясь домой, она купила уже три десятка яиц…

А сегодня муж решительно заявил, что она оставляет ему только два выхода: или обрасти перьями и закукарекать, или развестись с нею. Если даже Ирина мужа и не любила (точно она и сама не была уверена), то, по крайней мере, ценила и уважала, привыкнув за двенадцать лет супружеской жизни. И вопреки удалой фамилии изменяла крайне редко и очень осторожно.

Даже к подругам не пойти было поплакаться – сама осложнила в последний месяц отношения, приходя в гости и, рассказав забавный этот случай, предлагая поэкспериментировать на кухне.

Ирине было тоскливо…

12. Комиссия по улучшению (окончание)

Тем временем комиссия, всячески обсудив варианты размещения Моби Дика, наконец перешла к главному – к вопросу, как привести останки к виду, не тревожащему обоняние.

Слово передали Васе Скворушкину. Этот младший научный сотрудник, распределенный четыре года назад в НИИ, чем-то сразу не понравился Рогожину. И был сослан на абсолютно бесперспективное место – в институтский музей флоры и фауны. Скворушкин по роду службы часто имел дело с Центральной лабораторией таксидермии АН СССР (откуда и вернулся перед заседанием комиссии) и теперь докладывал о проработке там вопроса по превращению груды зловонных костей в красивый и гигиеничный скелет, достойный украсить новое здание.

Ясноглазый Вася краснел и запинался, впервые выступая перед корифеями НИИ. Но доходчиво изложил суть переговоров с таксидермистами и представил проект договора и смету расходов. Рогожин, ухватив машинописный листочек договора, стал быстро пробегать его глазами, стараясь скорее добраться до главного – до сроков и общей стоимости работы. Листок со сметой изучал Семага.

– Ты что мне принес? – загремел вдруг Рогожин на засмущавшегося Васю. С младшими научными сотрудниками директор не слишком выбирал выражения. – Они что там, вконец охренели? Двести семьдесят тысяч рублей! Да кто нам даст столько на такое дело?

Действительно, гигантское строительство грозило в ближайшие годы пожрать все свободные средства НИИ.

– А что это за гвозди такие, по сорок семь рублей за штуку? – подал голос вскочивший Семага. – Золотые они, что ли? Да еще швейцарской фирмы «Матисс» – у нас что, своих гвоздей не хватает? И почему эти гвозди трехлопастные? Это же гвоздь, а не вентилятор!

Защищая отечественных гвоздепроизводителей, Семага вошел в такой раж, что, сев, ухватился вместо своего дипломата за коленку Ирины Разгуляевой, торчащую из-под мини-юбки.

– Эти гвозди, скобы и штифты, Петр Николаевич, не золотые, а титановые, почти полметра длиной, – терпеливо стал объяснять Вася Скворушкин. – И предназначены для скрепления частей скелета. Не клеем же БФ их клеить.

БФ Вася использовал для мелкого ремонта экспонатов.

Семага недовольно фыркнул. Судя по всему, он доверял БФ больше, чем заграничной фирме «Матисс».

– Саботажники вы все, – грустно сообщил комиссии Рогожин. История с китом раздражала его все больше. – Ничего доверить нельзя, любое дело прогадите. Придется самому звонить Гринбергу.

И позвонил.

Илья Исаевич Гринберг заведовал Центральной лабораторией таксидермии, проще говоря, работал главным чучельником страны. Ответил он Рогожину ласково:

– Но, милейший Сергей Викторович, разве ваш сотрудник… э-э-э… Вася, все не объяснил? Здесь необходимы довольно сложные процессы по замене органических веществ в костях неорганическими. Ввиду размеров вашего… э-э-э… экспоната наши ванны для вымачивания не годятся. Придется использовать американскую технологию, с американскими же реактивами; все за валюту, сами понимаете.

Рогожин не знал, что сказать. И вдруг из глубин памяти всплыла спасительная мысль.

– А тюлень, а как же тюлень-то? – обрадованно вскричал он.

Действительно, скелет ископаемого гигантского тюленя, привезенный из Умбы пять лет назад, был обработан лабораторией за сумму, совершенно смехотворную по сравнению с нынешней. Тюлень, конечно, поменьше кита, но рост цен на порядок опережал рост размеров.

– Сергей Викторович, дорогой, – заворковал Гринберг. – Ведь тот тюлень был ископаемый, пролежал семьдесят тысяч лет в осадочных породах. И органика у него окаменела, естественным порядком заменилась минеральными солями. Вы закопайте своего кита на подходящий срок – и все в порядке, нам только глянец навести останется…

– На семьдесят тысяч лет? – мрачно поинтересовался Рогожин. Такой срок его никак не устраивал.

– Помилуйте, Сергей Викторович! Если оптимально подобрать рН и минеральный состав почвы, то потребуется, э-э-э, лет пятнадцать, не более. Ну, для полной гарантии – восемнадцать. И оставшиеся работы станут вам не особо дороже тюленя.

После короткой дискуссии на том комиссия и порешила.

Других вариантов не было, да и стройка займет немалую часть этих пятнадцати лет. Рогожин улетел дышать свежим морским воздухом в Мурманск. Семага, одев на следующий день морскую форму с кортиком и всеми регалиями, отправился третировать «Севзапгеологию», допытываясь о местоположении почв с заданными характеристиками. Вася мотался по районам области, выясняя, что, собственно, на этих почвах расположено. Разгуляева тайком продолжила яичные эксперименты – она была уверена в близком успехе.

Окружающую атмосферу комиссия так и не улучшила.

Только Вася Скворушкин проявил деловую хватку. Перед выездом на рекогносцировку он привез от таксидермистов три канистры с эмульсией и, вооружившись садовым опрыскивателем и респиратором, обработал зловонный костяк. Напрочь запаха это не отбило, но позволило хотя бы проводить погребальные работы без изолирующих противогазов.

13. Погребение

Похоронный кортеж получился внушительным.

Впереди неспешно катила милицейская машина с включенной мигалкой. За ней, осторожно объезжая ямы и выбоины, медленно ехал бортовой КамАЗ, нагруженный деталями скелета. Следом цистерна, заполненная ядовитой химией с непроизносимым, пятнадцатисложным названием. Гринберг уверял, что эта гадость, вылитая в приготовленный котлован, весьма ускорит процесс минерализации. Семага решил на всякий случай за грибами в те края больше не ездить. Далее, по порядку, следовали: ПАЗик с рабочими; автокран; институтская «Волга» с Семагой и Васей; еще одна милицейская машина.

Во избежание нездорового ажиотажа у местных жителей хоронить решили ночью, и замершие безмолвные улицы добавляли торжественности траурной процессии. Правда, венков с черными лентами, Шопена и орденов на подушечках не было.

Выбранное Васей место находилось недалеко, в окрестностях города-спутника Всеволожска.

Но катить пришлось через весь город, к тому же очень медленно, приноравливаясь к осторожничающему КамАЗу. Хорошо хоть не надо было тащить с собой технику для заравнивания загодя вырытого котлована – Вася подрядил бульдозер в местном совхозе. Директора совхоза Скворушкин по дороге ругал изобретательно и нецензурно.

Этот сельхозруководитель оказался представителем местной малой народности – вепсов. Вася был немало удивлен, узнав, что малые нации, оказывается, обитают не только на Крайнем Севере и Дальнем Востоке, но и под самым носом, в Ленинградской области.

Директор, достойный сын младшего брата в дружной семье советских народов, злонамеренно прикидывался простаком-аборигеном, этаким добродушным дитем природы, плохо понимающим русский язык и не могущим взять в толк, что от него хотят. Дело спасла бутылка дефицитной «Посольской» водки, с бою взятая Васей Скворушкиным в огромной очереди и любовно сберегаемая к ноябрьским праздникам.

«Посольская» совершила с директором чудо. Непутевый сын малого народа мгновенно освоил язык межнационального общения и проник в суть проблемы, уверенно ткнув мозолистым пальцем в край заштрихованного на карте овала с нужными почвами.

Заверяя Васю, что на указанной пустоши можно захоронить сотни полторы китов без малейшего ущерба для земледелия и животноводства, прозревший вепс лихо и молодцевато вскочил за руль совхозного уазика, решив самолично отвезти упиравшегося Васю на осмотр местности. О подробностях этой веселой поездки (ноль семьдесят пять «Посольской» уже были употреблены директором по прямому назначению) обычно вежливый Скворушкин рассказывал малоцензурно.

– Да-а-а, знаю я эти малые народности, – прокомментировал Семага, оторвавшийся от тянувшегося за окном ночного пейзажа. – У меня вот тоже случай вышел лет десять назад с одним дитем гор…

14. Иностранный легионер (история, рассказанная Семагой)

Попал к нам на лодку, Вася, один матрос с Кавказа. Не совсем обычно попал. Его милиция отловила на вокзале в Пятигорске. Проводили рейд с проверкой документов и замели здоровенного парня, грязного, нестриженого и голодного. Документов нет, по-русски не говорит. Попробовали несколько других местных языков – тоже бесполезно. Но милиционеров это не удивило. На Кавказе, Вася, этих языков и наречий – как разновидностей вируса гриппа. Бывает, на языке каком-нибудь говорит один-единственный аул высоко в горах. И больше никто в целом свете. А то и половина аула, а другая – на другом. Тут переводчиков не напасешься.

Ну, паренька помыли, подстригли, накормили, с трудом имя выяснили. Думают, что дальше делать. Проверили по ориентировкам – никто с такими приметами в розыске не числится. Подумали еще и отправили в военкомат – на вид парню лет двадцать, возраст призывной, а в армии явно не служил. После армии по-русски хоть немного, да кумекают. А в военкомате на медкомиссию – здоров как бык, и – призвали. Определили на флот, пусть послужит подольше, не шляется по вокзалам. А поскольку человек южный – на Северный флот, чтоб служба сахаром не казалась.

Так вот и попал он на лодку, где был я старпомом. Вообще-то в подводники всегда старались славян брать, причем желательно городских, со среднетехническим – те технику легче осваивали. Но в шестьдесят седьмом с личным составом очень напряженно было – «нерожденное поколение», может, слышал, Вася, такой термин? Призываться должны были дети тех миллионов, что в войну полегли… (Семага вздохнул. Война зацепила его своим краем – детство прошло в Молдавии, под румынской, затем немецкой оккупацией. Но повоевать Петя не успевал, даже сыном полка. А в мирное время ему, как вы знаете, не везло.)

Так что гребли тогда всех. И сразу призывников на корабли определяли, никаких тебе учебок по шесть месяцев. Попал наш горный орел в БЧ-3, к старлею Колыванову. Посмотрел старлей на этот подарок военкомата, выматерился от души и отдал парня старослужащим на воспитание. Те, конечно, Сухомлинского с Макаренкой не читали, но делать из салаг справных матросов умеют замечательно. Через полгода кавказец уже сносно объяснялся на русском, правда в основном в области мата да технических терминов. Но служба заладилась, обязанности свои освоил, старшего матроса ему присвоили…

Так уж получилось, что с лодки мы уходили почти одновременно, даже я чуть раньше – на повышение, свою лодку принимать… (Тут Семага снова вздохнул.) Ну а парень – на дембель. Форму подготовил соответствующую, альбом ему дембельский салаги нарисовали, все как положено. Уволился и отправился в штаб дивизии за документами на проезд к месту жительства. Но вернулся пустым – не дают документов, нет у них сведений о родном его селении Мадаркесе, а ни района, ни области парень не знает. Знает одно – вокруг горы были, на горах снег лежал…

Колыванов с подчиненными крутоват бывал, но в обиду никому никогда не давал, тем более береговым штабистам. Взял толстенный подробнейший атлас мира, даже нежилые деревушки указаны – и сидит, изучает Кавказ, ищет Мадаркесе. И нашел-таки в горах недалеко от советско-турецкой границы. Но – с турецкой стороны.

Колыванов бегом к командиру лодки, кавторангу Поддубному. Так, мол, и так, уволившийся от нас старшина 2-й статьи Гарджулиев Гарджули Нуржаланович (так в военкомате бормотание призывника расшифровали) желает проследовать к месту рождения, а родился в Турции. Какие будут указания?

Ну, Поддубный указаний никаких не дал, а для начала перевернул всю базу в поисках переводчика – со словарным запасом старшины 2-й статьи ситуацию не выяснишь. И нашел в батальоне береговой охраны парнишку подходящего, из советских курдов. Гарджули как его услышал, сразу на шею бросился – три с лишним года родного языка не слышал. Но тот к нему не слишком ласково – там у них свои сложности, роды всякие, кланы, кто-то с кем-то враждует… Но перевел все исправно. Интересная история выплыла, Вася.

Был парень действительно курдом. Турецким. Пас себе высоко в горах отару овец. Ночью в тумане сам не заметил, как умудрился перемахнуть вместе с отарой на нашу сторону. Утром огляделся – места чужие. Попробовал обратно – едва ушел от пограничников, бросив отару. Ночью попробовал еще раз, налегке – опять чудом ноги унес. Без овец дома ему ничего хорошего не светило, и двинул парень в глубь нашей территории. Занялся было знакомым делом – пас овец у каких-то местных богатеньких буратин, но те его по окончании сезона обманули, ничего не заплатили: иди, мол, жалуйся.

Откочевал этот голодный иммигрант с гор в долины – бомжевал по всему Кавказу, ночевал на вокзалах, подворовывал, побирался… И попал к нам.

А ты зря, Вася, улыбаешься. Ситуация хреновей некуда. Подумай сам – три года служил человек на лодке, с секретным оборудованием дело имел, в отличники боевой подготовки вышел… Подписок на нем понавешено, за границу невыездной лет пять минимум… И тут вдруг выясняется, что это гражданин иностранной державы. Да не просто державы, а участницы агрессивного блока НАТО. Три года по боевому кораблю вероятный противник шастал… Тут погоны могли полететь, как листья осенью.

Можно было, конечно, выписать парню проезд до ближайшей деревушки и забыть этот разговор с переводчиком. Но слушок по базе уже пополз, да и помполит с Поддубным не очень ладил, тут же настучал в штаб дивизии. Ему же первому хвост и накрутили. Где было, говорят, чутье твое классовое, как не распознал чуждого элемента? Беседы с ним проводил? Проводил, не отпирайся, вон отчетов целая папка. Так что пакуй, голуба, чемоданы, есть у нас корабли поменьше и точки посевернее.

А потом комдив, каперанг Фролов, к нам прибывает и самолично за Поддубного берется. Та же песня: как допустил, отчего проглядел, почему не выявил…

Но Поддубный мужик крутой был. Войну в сорок первом юнгой начал, всех не воевавших командирами считал довольно условно… Так он, не вступая в споры, вызывает из кубрика трех матросов, все с Кавказа. Вот, говорит, товарищ каперанг, один из них наш вероятный противник Гарджулиев. Распознайте и определите, пожалуйста. Получится – готов идти под любой трибунал. За то, что из присланного военкоматом пещерного горца приличного матроса сделал.

Фролов аж позеленел от такого предложения. Но красней тут или зеленей, а решать проблему теперь ему, комдиву. Больше всего хотелось Фролову упечь парня лет на пять дисбата – как раз и срок подписки кончится. Но тот вроде человек уже гражданский, да и если вдуматься, был ли военным? Присягал-то ведь как гражданин Союза, имеет ли силу такая присяга? Сплошной юридический казус.

И пошла эта проблема наверх, до самого штаба флота. Там в паренька контрразведчики вцепились – не матерый ли это шпион, турецкий Штирлиц? А под пастуха неграмотного, мол, косил для маскировки.

По всему получалось, что сидеть парню свой червонец за нелегальный переход границы, а командирам его новые погоны покупать, на каких звезд поменьше.

Но тут приехали столичные гэбэшники и забрали парня. А нам, чтоб слухи не бродили, объяснили под подписку на закрытой информации, что никакой это не потенциальный противник, а представитель братского, но угнетенного курдского народа. И что станет он вести борьбу с турецкими империалистами в составе фронта национального освобождения. Выучка же наша боевая ему лишней в этой борьбе совсем не будет. Даже поблагодарили и руку пожали…

А ты говоришь – вепсы…

15. Погребение (окончание)

Много еще морских баек рассказал Васе впавший в ностальгические воспоминания Семага за долгую дорогу. Он весело, порой цинично шутил о бывших коллегах, уверенный, что навсегда распрощался с военной службой. Семага не знал, что ему придется еще раз покомандовать боевым кораблем. С вполне предсказуемыми, впрочем, последствиями.

* * *

Весна 92-го года стала критической для Приднестровской республики. Бои шли на окраинах Дубоссар, истекали кровью Бендеры. Кадровых офицеров среди дравшихся насмерть ополченцев (вчерашних рабочих, трактористов, виноградарей) не хватало катастрофически. Пятидесятисемилетний Семага, воевавший к тому времени в батальоне «Днестр» командиром взвода, принял под команду бронекатер, спешно переделанный из скромного речного работяги серии «Тайга». Восьмиместный легкий катер «Тайга» совсем не предназначен воевать. Его дело – развозить грузы и пассажиров в расположенные по притокам отдаленные поселки. Но выбирать было не из чего…

…Третий выстрел из гранатомета прошил, как фольгу, семимиллиметровую «броню» и разнес двигатель, покончив с надеждами Семаги сняться с предательской мели. Рассветало.

– Плыви, Гриша… – прохрипел Семага и сплюнул. Плевок расплылся кровавой кляксой. Чтобы не упасть, Семага ухватился за рукоятки ДШК, установленного в носовой полубашенке. Головы остальных четырех членов экипажа медленно перемещались в сторону далекого левого берега. Слишком медленно – вода в Днестре была ледяная, а течение быстрое.

Гриша молча покачал головой и залег на палубе, пристраивая к пробоине фальшборта АКС с двумя магазинами, перехваченными синей изолентой. Он вообще был немногословен, этот парень из-под Черкасс, прошедший к тридцати своим годам Афган и рижский ОМОН.

Семага не стал спорить. Напряженно щурясь – очки валялись на палубе сиротливой кучкой золоченных проволочек и битых стекляшек, – он пытался понять, двоятся ли в его глазах кочки на берегу, или же это пятнистая форма молдавских полицаев – «румынов», как звали их приднестровцы. Стрельба пока прекратилась. Может, кончились выстрелы к РПГ, а может, румыны хотели захватить кораблик, прославившийся в последний месяц отчаянными ночными рейдами.

Но там, на берегу, были не кочки – рассветный туман вспороли автоматные очереди. Били не по катеру, фонтанчики от пуль потянулись по воде к плывущим. Семага закусил губу и выпустил первую гулкую очередь. Потом еще и еще. ДШК – пулемет устаревший, но его крупнокалиберные пули, с палец толщиной каждая, страшное оружие на полутора сотнях метров. Они разносили в мелкую щепу остатки деревянного причала, разбитые прибрежные камни разлетались во все стороны смертоносными осколками. Иногда пуля находила фигуру в камуфляже. Тогда у воссоединения с Румынией становилось одним сторонником меньше – бронежилеты на таком расстоянии не спасали. Когда ревущий ДШК делал паузу, были слышны скупые очереди автомата Гриши.

Через час после рассвета румыны, осатаневшие от сопротивления обреченной посудины, подтащили установку и саданули ПТУРСом. Попали с первого раза – в небо ударил столб пламени и металла, воды и крови…

…В День Военно-Морского Флота, приняв по первой и по второй за семь футов под килем и за славные былые победы, прежде чем спеть про гордый «Варяг» – поднимите молча сто фронтовых грамм и за капитана третьего ранга Семагу. Заслужил.

* * *

Бульдозер сбросил первые кубометры земли на разложенные в идеальном прижизненном порядке кости (Скворушкин не слишком верил в долговечность нанесенных черной нитрокраской сборочных номеров и решил подстраховаться).

– А знаешь что, Вася, – задумчиво сказал Семага, машинально снявший фуражку. – Пусть он так здесь и лежит. Не надо Рогожину его откапывать. Кости в земле лежать должны. Негоже им среди живых людей, совсем негоже…

Это было надгробное слово Моби Дику…

Эпилог

Прошли годы. Не пятнадцать и не восемнадцать – двадцать три. Последние десять из них НИИ океанологии медленно, но неуклонно шел на дно, погружался этакой неторопливой Атлантидой. Рогожина, правда, это уже не касалось. Рогожин за минувшее время стал членкором, а потом и академиком, получил Героя Социалистического Труда и, наконец, уже в годы перестройки был избран защищать интересы советской науки на первый Съезд народных депутатов СССР.

Став народным избранником, Сергей Викторович примкнул к ярым демократам и стал делать политическую карьеру с тем же напором, с каким раньше делал научную. В те странные годы, когда одни профессора запросто становились мэрами многомиллионных городов, а другие обещались обуть-одеть, накормить и развлечь огромную страну всего за каких-то пятьсот дней, – в это странное время восхождение Рожи-Рогожи к вершинам политического Олимпа никому ничего хорошего не сулило.

Спасла страну от очередного горе-реформатора скоропостижная смерть академика в девяностом году. Злые языки болтали, что инфаркт случился вследствие не яростных словесных баталий на съезде, но неумеренного чревоугодия усопшего…

За год до смерти Рогожин успел уволить Семагу, публично обозвавшего его «горбачевской подстилкой».

Савва Матвеевич, добродушный убийца китов, тоже умер. Причем как и мечтал – в море.

Потапычу-Буданову встреча с Моби Диком, наоборот, пошла на пользу. От полученного морального и физического шока Потапыч бросил пить. Абсолютно. Эмигрировав в сумятице перестроечных лет во Францию, занялся там любимым делом – работал на одном из заводов концерна «Смирнофф». И даже написал и издал книжку с простым названием «Самогон», в юмористических тонах повествующую о его алкогольных приключениях. Некоторые главы из этого мемуара печатал у нас журнал «Изобретатель и рационализатор»; многочисленные технические описания, впрочем, в редакции вырезали, опасаясь за судьбы отечественной ликеро-водочной промышленности…

Ирина Разгуляева по-прежнему трудилась в НИИ – до пенсии осталось два года, по совместительству подрабатывала в коммерческом ларьке. Даже слово «яйца» в ее чудом сохраненной семье находилось под запретом. Когда кто-либо из сослуживцев начинал чистить принесенное на завтрак крутое яйцо (столовую давно упразднили) – Ирина вставала и выходила из комнаты. Такая вот странная аллергия.

Любимое детище покойного Рогожина – новое здание НИИ превратилось в обыкновенный постсоветский долгострой, регулярно замораживаемый из-за отсутствия финансирования. Достроили его в конце концов на деньги частных инвесторов, которые и заняли под бизнес-центр большую часть площадей.

Несмотря на журчащий ручеек арендных денег, институт бедствовал. Едва хватало на зарплату сильно поредевшей армии самых стойких сотрудников. Фундаментальных исследований не велось, суда ржавели на причале или тоже сдавались в аренду. Иногда подкидывали какой-нибудь сугубо практический заказ чилийцы или южные корейцы, но и эти деньги уходили как вода в песок.

В бесплодных попытках найти еще что-нибудь, не проданное и не сданное в аренду, новое руководство НИИ вспомнило о ките. Вернее, вспомнил Вася Скворушкин. Впрочем, он был давно не Вася, а Василий Александрович – защитился, остепенился, заматерел, заведовал в институте отделом, дела в котором шли на общем фоне не так уж и плохо.

О мечте Рогожина – украсить китом достроенный вестибюль-переросток – речь не шла. Там уже размещался ночной клуб – не оглушительно-молодежный, но для солидных людей: с рулеткой, стриптизом и прочими атрибутами хорошей жизни…

Задумка была попроще: продать белого кита за границу, подпитав валютной выручкой умирающее учреждение. На сей предмет уже прошли с потенциальными клиентами предварительные переговоры.

Необходимо было проверить состояние товара.

* * *

Василий Александрович Скворушкин двигался в сопровождении четырех своих сотрудников по сильно пересеченному сельскому рельефу, напряженно пытаясь восстановить в памяти изрядно подзабытое местоположение гробницы Моби Дика. В правой руке он держал самодельную карту, на которой жирным крестом было обозначено захоронение. Плетущийся за ним практикант сгибался под тяжестью здоровенного диска двухсотметровой полевой рулетки. На плечах еще двух сотрудников возлежали колья с флажками, коими следовало отметить место будущих раскопок. Рядом семенила Елена Руслановна Хандова, последняя могиканша вымирающего племени научных энтузиастов.

Со стороны вся компания напоминала пиратов Джона Сильвера, рыщущих по острову Сокровищ в поисках золота Флинта.

Привязка карты к местности давалась Скворушкину с трудом. За двадцать лет сухие некогда лощинки заболотились, ровные полянки поросли противным мелколесьем. Продравшись через густой кустарник, он наконец увидел деревянные столбы линии электропередач, поднимавшейся на небольшой пригорок.

– Вот оно. На другом склоне этого холмика мы с Семагой тогда его и зарыли, – оповестил Василий Александрович запыхавшихся коллег.

Повеселевшие океанологи бодрой трусцой потянулись вверх по сухому склону. Но погубленный морской гигант приготовил им еще одну посмертную месть.

На обратной стороне холма стоял поселок, не отраженный ни на карте, ни в памяти Скворушкина. Двух– и трехэтажные особнячки из красного кирпича, витражные окна, красивые ограды…

– Но как же так, как же так, – запричитала Хандова. – Здесь ведь ничего не должно быть, ни в одном плане застройки не указано…

Скворушкин не отвечал, отсчитывая третий от вершины столб и возясь с компасом. Отдельные участки пустовали, на других виднелись только штабеля кирпича и прочих стройматериалов. Кит вполне мог быть под одним из незастроенных владений.

Напрасная надежда.

Стальная змея рулетки на шестьдесят восьмом метре уперлась в чугунную литую ограду, окружавшую стилизованное под замок детище новорусского барокко. Башенку замка венчал позолоченный флюгер в виде русалки с гипертрофированно развитой грудью. Вокруг лужайка с идеально подстриженной травой – никаких парничков и грядок.

Аккуратный альпинарий был украшен бронзовым бюстом. Вглядевшись, Скворушкин с удивлением узнал слегка шаржированное изображение президента Клинтона. Моники на обозримом пространстве не наблюдалось. Ну разве что русалка…

Нажатие кнопки звонка на воротах вызвало, как джинна из бутылки, мордастого и весьма упитанного организма, ведущего на коротких поводках двух ротвейлеров. Организм шествовал в футболке яркой попугайской расцветки и тренировочных штанах, поддерживаемых на круглящемся брюшке широкими, с ладонь, подтяжками. Штаны, хотя и потертые, и вытянутые на коленях, в первозданном виде явно стоили не меньше месячного жалованья Елены Руслановны.

Сообщение о том, что под его участком зарыт ценнейший научный экспонат – белый кит, владелец грудастой русалки воспринял как самую веселую шутку в своей жизни. Его заливистый смех перемежался повизгиваниями, похрюкиваниями и похлопываниями по животу оттянутыми подтяжками. Хандова, раздраженная таким физиологическим весельем, повысила тон и пыталась предъявить институтское удостоверение. Она наивно полагала, что интересы науки превыше всяких особняков, русалок и альпинариев.

У мордастого было другое мнение. Шутка уже перестала смешить, и он потянулся к карабину на поводке ротвейлера, давая понять, что считает диспут законченным…

* * *

Случись такое в Потерянное Время, можно было бы поставить на этом точку. Пошли бы печально интеллигенты-очкарики писать бесплодные жалобы и плакаться чиновникам, подкупленным Мордастым.

Но Василий Александрович Скворушкин был российским ученым новой формации. Он, среди прочего, владел несколькими коммерческими фирмами, в свое время активно выкачивавшими деньги и материальные ценности из зашатавшегося НИИ, а теперь уверенно рассекавшими океан рыночной экономики. Одна из этих фирм и должна была посредничать в продаже Моби Дика. Понятно, с немалым для Скворушкина доходом. А крыша у него имелась надежная, уж всяко не хуже, чем у Мордастого.

Поиграв кнопками извлеченного из кармана мобильника, Скворушкин обменялся несколькими фразами с неведомым, но, судя по всему, весьма авторитетным собеседником. Затем, жестко выговаривая слова, сообщил Мордастому, где, когда и в чьем присутствии они будут разговаривать.

* * *

Второй раунд переговоров прошел в ресторане «Кочубей», что на Конногвардейском бульваре. Осознав свою ошибку в оценке незваных гостей, Мордастый был настроен миролюбиво. Он даже сам предложил разумный компромисс: в домике том живет он недавно, привыкнуть не успел, к тому же супруге место не нравится, ей хочется поближе к заливу. Короче, пусть Скворушкин забирает недвижимость, возместив ее стоимость плюс десять процентов за переезд и хлопоты.

Стриженные личности, наблюдавшие с обеих сторон за тем, чтобы переговоры оставались в рамках понятий, посовещались и решили, что предложение Мордастого справедливо.

Скворушкин и сам так считал. Его лишь возмутила непомерность цифры. Два года назад он приобрел гораздо более крутую дачку в соседней Финляндии за треть запрошенной суммы. Но тут же сделанные в агентства по недвижимости звонки подтвердили: да, примерно столько такие коттеджи в тридцатикилометровой зоне от Питера и стоят. С учетом стоимости раскопок и предпродажной подготовки гешефт получался убыточный.

В общем, не договорились.

Утеряв интерес к реализации Моби Дика, Скворушкин занялся другими делами – наклевывался жирный грант для института от зарубежных экологических фондов. Надо было провести исследования, доказывающие, какую смертельную угрозу для экологии Мирового океана представляют остатки Российского военно-морского флота…

Мордастый же (носящий, кстати, в определенных кругах образованное от фамилии прозвище Клинтон), расслабляясь в теплой компании, любил прихвастнуть приятелям, что под домом его зарыты кости древнего монстра, стоящие немеряных бабок. И если дела, тьфу-тьфу-тьфу, пойдут вдруг плохо, он, Клинтон, сам вооружится штыковой лопатой и предпримет в подвале раскопки…

Приятели не слишком верили – Клинтон был не дурак соврать, известное дело.

* * *

Пройдут годы. Пройдут века. Может быть, пройдут тысячелетия.

Время, стершее с карты великую страну, сотрет мимоходом и краснокирпичные новорусские поселки. Археологи грядущих эпох будут с благоговением извлекать из культурного слоя обломки финских унитазов, японских стереосистем и прочие раритеты конца ХХ века. И натолкнутся на останки Моби Дика. Какой-нибудь ученый муж защитит на этом факте диссертацию о возможности обитания гигантских китообразных в пресноводных водоемах Карельского перешейка…

Может быть, найдется в будущем свой Рогожин и решит украсить белым гигантом новый храм науки, опять позабыв, что костям лучше лежать в земле…

А океан будет так же неторопливо катить свои волны – что ему людская суета и мелкие заботы. Но только не надо будить Демонов Моря…

НЕ СТРЕЛЯЙТЕ В БЕЛЫХ КИТОВ, ГОСПОДА!