Онлайн чтение книги Гимн Лейбовичу
26

«Говорит аварийная радиотрансляционная сеть предупреждения, — вещал диктор, когда Джошуа утром следующего дня зашел в кабинет аббата. — Сообщаем последний бюллетень о пробах выпавших радиоактивных осадков от вражеской ракеты, атаковавшей Тексаркану…»

— Вы посылали за мной, домине?

Зерчи жестом попросил его соблюдать тишину и показал на кресло. Лицо священника выглядело напряженным и бескровным — серо-стальная маска ледяного самообладания. С мрачным видом они слушали голос, который то усиливался, то ослабевал с четырехсекундным интервалом: радиостанция то включалась, то выключалась, чтобы помешать вражеским локаторам засечь ее.

«…но сначала — сообщение, только что опубликованное верховным командованием. Королевская семья в безопасности. Я повторяю: известно, что королевская семья в безопасности. Сообщается, что Регентский Совет во время вражеского удара находился вне города. Нет и не ожидается сообщений о волнениях среди гражданского населения вне зоны катастрофы.

Всемирным Советом был отдан приказ о прекращении огня вместе с временно отложенным объявлением вне закона, включающим смертный приговор ответственным главам правительства обеих сторон. Будучи отложенным, приговор может быть приведен в исполнение только в том случае, если приказ не будет выполнен. Оба правительства телеграфировали Совету о своем немедленном признании приказа и теперь, следовательно, есть большая вероятность того, что столкновение прекратится через четыре часа после его начала в форме превентивного нападения на некоторые нелегальные космические установки. Внезапной атакой космические силы Атлантической конфедерации прошлой ночью разрушили три скрытые ракетные базы Азии на обратной стороне Луны и полностью уничтожили вражескую космическую станцию, включенную в систему наведения ракет космос-земля. Ожидалось, что враг нанесет ответный удар по нашим космическим силам, но варварское нападение на нашу столицу явилось актом безрассудства, которого никто не мог предвидеть.

Специальный бюллетень: Наше правительство только что сообщило о своем намерении соблюдать прекращение огня в течение десяти дней, если вражеская сторона согласится на немедленную встречу министров иностранных дел и военных руководителей на Гуаме. Ожидается, что вражеская сторона согласится».

— Десять дней, — тяжело вздохнул аббат. — У нас очень мало времени.

«…Азиатское радио, однако, до сих пор настаивает на том, что недавняя термоядерная катастрофа в Иту Ване, повлекшая около восьми тысяч жертв, вызвана сбившейся с курса ракетой Атлантической конфедерации, и разрушение Тексарканы, следовательно, было ответной мерой…»

Аббат щелкнул выключателем.

— Где же правда? — спросил он тихо. — Чему верить? Или все дело вовсе не в этом? Когда на массовое убийство отвечают массовым убийством, насилием на насилие, ненавистью на ненависть, то нет смысла спрашивать, на чьем топоре больше крови. Зло на зле сидит и злом погоняет. Есть ли какое-нибудь оправдание нашей «полицейской акции» в космосе? Откуда нам знать? Конечно, нет никакого оправдания тому, что сделали они… или есть? Мы знаем только то, что говорит эта штучка, а эта штучка всего лишь заложник. Азиатскому радио приходится говорить лишь то, что не вызовет ни малейшего недовольства его правительства, а нашему — то, что ни в коей мере не будет раздражать нашу возвышенно-патриотическую и весьма самоуверенную толпу и то, что так или иначе хочет сказать наше правительство. Велика ли разница? Господи боже, если они как следует накрыли Тексаркану, там должно быть полмиллиона мертвых. Меня так и распирают слова, которых я никогда не слышал. Жабий помет. Ведьмин гной. Гангрена души. Вечная мозговая гниль. Вы понимаете меня, брат? И Христос дышал одним отравленным воздухом с нами… какое смиренное величие нашего всемогущего Господа! Какое совершенное у Него чувство юмора — стать одним из нас! Владыка вселенной распят на кресте нам подобными, как обычный еврейский разбойник. Говорят, Люцифер был свержен с небес за отказ поклониться воплощению мира. У Нечистого, должно быть, полностью отсутствовало чувство юмора! Бог Иакова, равно как и Бог Каина! Почему они опять это сделали?

Прости меня, я брежу, — добавил он, обращаясь, скорее, не к Джошуа, а к старинной деревянной статуе святого Лейбовича, стоящей в одном из углов кабинета. Он прекратил мерить шагами комнату и вгляделся в лицо статуи. Изваяние было старым, очень старым. Один из прежних аббатов отправил статую вниз, в подвальное хранилище, и она долго стояла в темноте и грязи. Сухая гниль уничтожила весенние волокна и оставила летние, так что лицо выглядело разлинованным глубокими бороздами. Святой улыбался чуть иронически. Из-за этой улыбки Зерчи и спас статую от забвения.

— Вы видели старого нищего в трапезной вчера вечером? — не к месту спросил он, все еще с любопытством вглядываясь в улыбку статуи.

— Я не заметил, домине, а что?

— Пустяки, я полагаю, что мне просто показалось.

Он ткнул пальцем в кучу хвороста, на которой стоял деревянный мученик. «Вот где мы все сейчас стоим, — подумал он. На промасленной растопке из прошлых грехов. И среди них — мои, Адама, Ирода, Иуды, Ханегана, всех и каждого. Каждого. Всегда достигают апогея в государственном колоссе, зачем-то набрасывают на себя покров божественности и падают, сраженные гневом небес. Почему? Мы достаточно громко кричали о том, что Богу подвластны как люди, так и целые народы. Кесарь — из божьих полицейских, а вовсе не его полномочный посол или наследник. Во все времена, всем народам: „Всякий, кто возносит какую-либо расу или страну с особым государственным устройством, или обладающий властью… всякий, кто поднимает эти народы выше их действительного значения и обожествляет их до уровня идолопоклонства, искажает и извращает порядок в мире, задуманном и созданном богом…“ Откуда это? Пий XI, — подумал он не очень уверенно, — восемнадцать веков тому назад. А разве те кесари, что некогда разрушили мир, не были обожествлены? Причем с полного согласия людей… той толпы, которая кричала: „Non havemus regem nisi caesarem“,153He обращайся с мольбой ни к кому, кроме как к кесарям, (лат.)той толпы, которая мучила Лейбовича, стоя перед лицом его, воплощением Божьим, осмеянным и оплеванным…»

— Снова обожествляются кесари…

— Что, домине?

— Оставим это. Братья все еще во внутреннем дворе?

— Когда я шел сюда, половина из них была еще там. Пойти посмотреть?

— Да, а потом возвращайтесь. Я должен кое-что сказать вам, прежде чем мы встретимся с ними.

Пока Джошуа отсутствовал, аббат вынул из встроенного в стену сейфа бумаги, относящиеся к плану «Quo peregrinatur».

— Прочитайте краткое содержание плана, — велел он монаху, когда тот вернулся. — Просмотрите перечень организационных мер и основные процедурные принципы. Вы должны будете все подробно изучить, но это позже.

Пока Джошуа читал, аппарат связи громко загудел.

— Преподобный отец Джетра Зерчи, аббат, прошу внимания, — монотонно произнес голос робота-оператора.

— Говорите.

— Срочная телеграмма от кардинала сэра Эрика Хоффстрофа, из Нового Рима. Сейчас поблизости нет никого из курьеров. Прочитать?

— Да, прочтите. Позже я пришлю кого-нибудь за копией.

— Текст гласит: «Grex peregrinus erit. Quam primum est factum suscipiendum vobis, jussu sactae sedis. Suscipite ergo opens pattern ordini vestro propriam…»154«Паства уходит» приводится в исполнение. Велением святого престола вам будет оказано первоочередное содействие. Лично осуществляйте руководство вашей частью работы… (лат.)

— Можете ли вы прочесть это снова в переводе на юго-западный? — спросил аббат.

Оператор выполнил его просьбу, но ни в том, ни в другом тексте не содержалось ничего необычного. Это было утверждение плана и требование ускорить его выполнение.

— Получение подтверждено, — сообщил робот в конце. — Какой будет ответ?

— Ответ такой: «Eminentissimo Domino Eric cardinal Hoffstrall absuquitur Jethra Zerchius, AOL, Abbas. Ad has res disputandas iam coegi discessuros fratres ut hodie parati dimitti Roman prima aerisnave possint».155Его высокопреосвященству господину Эрику кардиналу Хоффстрафу с почтением Джетра Зерчи, аббат. Нами уже проведена подготовка к отъезду, братья готовятся отправиться в Рим первым же воздушным кораблем (лат.)Конец текста.

— Я повторяю: «Eminentissimo…»

— Не надо, это все. Конец.

Джошуа закончил читать. Он закрыл папку и медленно поднял глаза.

— Готовы ли вы принять крест? — спросил аббат.

— Я… я не уверен, что все понял… — Монах побледнел.

— Вчера я задал вам три вопроса. Сейчас я требую ответа на них.

— Я хочу улететь.

— Вы должны ответить еще на два.

— У меня нет уверенности относительно призвания, домине.

— Послушайте, вам нужно принять решение. Хотя у вас и меньше опыта в обращении со звездолетами, чем у кого-либо из других, но никто из них не посвящен в духовный сан. Кто-то должен быть частично освобожден от технических проблем для исполнения пастырских и административных обязанностей. Я говорил вам, что участие в экспедиции не означает исторжения из ордена; просто ваша группа станет независимой частью ордена, со своим духовным наставником. Конечно, игумен будет избран тайным голосованием членов ордена, но вы — наиболее предпочтительный кандидат, если только у вас есть призвание к духовной жизни. Так есть оно у вас или нет? Вот что вы должны решить, причем быстро.

— Но, преподобный отец, я еще не совсем готов…

— Это не так уж и важно. Кроме двадцати семи человек экипажа — все они люди нашего ордена, — полетят и другие: шесть сестер и двенадцать детей из школы святого Иосифа, двое ученых и три епископа, двое из них посвящены лишь недавно. Они могут возводить в сан, а поскольку один из них представляет святого отца, то они обладают также властью посвящать и в епископы. Они возведут вас в сан, когда найдут, что вы готовы. Времени будет достаточно, вы будете в космосе несколько лет, но мы хотели бы знать, есть ли у вас призвание, и знать это сейчас.

Брат Джошуа на мгновение вскинулся, а затем покачал головой.

— Я не знаю.

— Может быть, вам нужно подумать с полчаса? Или стакан воды? Вы так побледнели… Я говорю вам, сын мой, что если вы собираетесь руководить общиной, то должны быть способны решать вопросы сходу, не откладывая. Вы должны все решить сейчас. Ну, можете вы что-нибудь сказать?

— Домине, я не… я не уверен…

— Ну вы зануда, однако. Собираетесь ли вы сунуть голову в ярмо, сын мой? Или вы еще не приучены к нему? Вы будете призваны стать ослом, на котором Христос въехал в Иерусалим, но это тяжелая ноша, и она может сломать вам хребет, ибо она содержит все грехи мира.

— Я не думаю, что смогу…

— Брюзжать и хрипеть. Зато вы умеете рычать, а это хорошо для вожака стаи. Послушайте, никто из нас «не может» по-настоящему. Но мы должны попытаться, и мы попытаемся. Эта попытка может уничтожить вас, но мы и к этому готовы. У ордена нашего были аббаты из золота, аббаты из холодной, негнущейся стали, аббаты из мягкого свинца, и никто из них «не мог», хотя некоторые из них были поспособнее, чем иные святые. Волею небес золото расплющилось, сталь сделалась хрупкой и ломкой, свинец рассыпался в прах. Что касается меня, то я вполне счастлив быть ртутью. Я распадаюсь на отдельные капли, но раньше или позже снова собираюсь в единое целое. И все-таки я чувствую, что наступает время снова расплескаться на капли, и похоже, что в этот раз навсегда. А из чего сделаны вы, сын мой?

— Я из мяса, костей и щенячьих хвостов, и я боюсь, преподобный отец.

— Сталь стонет, когда ее куют, она задыхается, когда ее закаливают. Она трескается, когда ее чрезмерно нагружают. Я думаю, даже сталь боится, сын мой. Хотите полчаса на обдумывание? Глоток воды? Глоток воздуха? Перестаньте трястись. Если вас от этого тошнит, суньте два пальца в рот. Если это вселяет в вас ужас, кричите во весь голос. И как бы это ни действовало на вас, молитесь. А перед мессой приходите в церковь и скажите нам, из чего сделан сей монах. Орден разделяется, и та наша часть, которая уходит в космические пространства, уходит навсегда. Чувствуете ли вы призвание стать их пастырем? Идите и решите.

— Я полагаю, иного выхода нет.

— Есть. Стоит только сказать: «Я не чувствую призвания к этому». Тогда будет избран кто-нибудь другой, вот и все. Но идите, успокойтесь, а потом приходите к нам в церковь с твердым решением. Я иду туда прямо сейчас.

Аббат встал и кивком отпустил монаха.

Во внутреннем дворе было совсем темно, только тонкая полоска света пробивалась из-под врат храма. Пыльная завеса скрывала звезды. На востоке не было никаких признаков рассвета. Брат Джошуа брел в темноте, пока наконец не наткнулся на бордюр, окружающий кусты роз. Он уселся на него, подпер подбородок кулаком и принялся катать камешек большим пальцем ноги. Строения аббатства выглядели темными сонными тенями. Луна, похожая на тонкий ломтик дыни, висела низко над южным горизонтом.

Из церкви доносилось бормотание хора: «Exit, Domine, potentiam tuam, et veni, ut salvos156Яви, господи, мощь свою и приди, как избавление… (лат.)…— яви, Господи, мощь свою и приди защитить нас». Этот молитвенный вздох будет раздаваться снова и снова, пока хватит дыхания. Даже если братья считают это бесполезным.

Но они не могут знать, бесполезно ли это. Или могут? Если у Рима есть хоть какая-нибудь надежда, тогда зачем посылать звездолет? Зачем, если они верят, что эти мольбы о мире на Земле дойдут до Господа? Не станет ли этот звездолет актом отчаяния и маловерия?

«Retrake me, Satanus, et discede!»157Возьми меня снова, Сатана, и разорви на части (лат.)— подумал он. — Звездолет — это надежда на мир где-нибудь, если не здесь и не сейчас, то, может быть, на планете Альфы Центавра или Беты Гидры, или на той совсем уж дальней планете — как там ее называют — в созвездии Скорпиона. Надежда, а не отчаяние, ты, подлый совратитель. Это бесконечно усталая надежда, почти безнадежная; надежда, которая сказала некогда Лоту: «Отряхни пыль со своих сандалий и иди с проповедью от Содома к Гоморре». Но это все-таки надежда, иначе зачем говорить «иди»? Эта надежда не для Земли, но для человеческой души и человеческой сути где-то там, в другом месте. Когда Люцифер навис над миром, не посылать корабль было бы актом гордыни. Некогда такое же подлейшее существо искушало Господа нашего: «Если ты есть Сын Божий, сойди с креста своего. И пусть ангелы поддержат тебя».

Слишком пылкое упование на Землю привело людей к попытке сотворить рай земной, и они отчаялись в конце концов…»

Кто-то открыл врата храма. Монахи тихо расходились по своим кельям. Лишь неяркий свет лился из дверного проема во внутренний двор. Освещения в церкви поубавилось: Джошуа видел только несколько свечей и тусклый красный свет алтарной лампады. Двадцать шесть его братьев, коленопреклоненные и ожидающие, были едва видны. Кто-то прикрыл врата, но он все еще видел красную точку лампады. Огонь был зажжен для поклонения, он пылал во славу Его, пылал нежно, ради обожания, здесь, в своем красном вместилище. Огонь, избраннейший из элементов мира, но еще и неотъемлемый элемент ада. Любовно пылающий в средоточии храма, он выжег жизнь из города этой ночью и изрыгнул яд свой на Землю. Как странно, что Бог вещал из пылающего куста, что человек превратил символ небес в символ ада.

Он снова поднял глаза к затуманенному небу. Говорят, что и там не найти Эдема. И сейчас где-то далеко отсюда есть люди, которые смотрят на чужие солнца в чужих небесах, вдыхают чужой воздух, распахивают чужую землю. В мирах с морозной экваториальной тундрой, подобных Арктике, но насыщенной испарениями джунглей. Должно быть, еще более скудных, чем Земля, годных лишь для того, чтобы человек мог жить в поте лица своего. Их было совсем немного, тех небесных колонистов из рода Homo loquax nonmunquam sapiens,158Весьма болтливый человек разумный (лат.)— всего лишь несколько колоний беспокойного человечества, получающих мизерную помощь от далекой Земли. А теперь они вообще не смогут рассчитывать на помощь там, в своих новых не-Эдемах, еще меньше, чем Земля, похожих на рай. К счастью для них, конечно. Суровыми и строгими пришли люди, чтобы строить свой рай, и чем дольше строили, тем сильнее тревожились из-за сути своей. Они создали сад радостей и становились в нем все несчастнее по мере того, как он произрастал богатством, силой и красотой. Тогда, вероятно, им было легче увидеть, что в этом саду недостает некоторых деревьев или кустарников, которые не могли здесь вырасти. Когда мир погрязал во мраке или гнусности, можно было верить в совершенство и стремиться к нему. Но когда мир осветился разумом и богатством, он начал ощущать узость игольного ушка, и это было мучительно для мира, больше не желающего ни верить, ни трудиться. Да, они снова пришли к уничтожению этого сада Земли, цивилизованного и исполненного знанием, чтобы снова разорвать его на части, чтобы Человек снова мог надеяться, погрязая в отвратительном мраке.

«А ведь Книга Памяти должна отправиться с кораблем! Разве она не проклятие?.. Discede, seductor informis159Прочь, мерзкий соблазнитель! (лат.)!»

Это знание не было бы проклятием, если бы человек не извратил его, как этой ночью был извращен огонь…

«Почему я должен уйти, Господи? — спрашивал он. — И должен ли? И что я пытаюсь решить: уходить или отвергнуть уход? Но это уже было решено: давным-давно получил я вызов. Следовательно, egrediamur tellure,160уход от Земли (лат.)диктуется для меня обетом, который я дал. Итак, я ухожу. Но возложить на меня длани и призвать меня стать священником, даже аббатом, послать меня охранять души моих братьев? Должен ли преподобный отец настаивать на этом? Но он и не настаивает, он только желает знать, настаивает ли на этом Бог. Если бы не эта ужасная спешка… Он действительно так уверен во мне? Чтобы возложить все это на меня, он должен быть уверен во мне больше, чем я сам.

Явись же, знамение, явись! Перст судьбы всегда кажется отдаленным на десятилетия, но вдруг оказывается, что он указует на тебя прямо сейчас. Но, может быть, судьба — это и значит прямо сейчас, прямо здесь, в это самое мгновение.

Разве не достаточно того, что он уверен во мне? Нет, не достаточно. Так или иначе, но Бог тоже должен быть уверен во мне. Через полчаса… Точнее, уже меньше получаса. Audi me, Domine161Услышь меня, Господи (лат.), — будь милостив, Господи. Я всего лишь одна из нынешнего поколения тварей твоих, молящих о чем-нибудь — о знании, о чуде, о знамении. У меня нет времени, чтобы решить самому».

Он начал нервничать. Что это там скользит?

Он услышал тихий шелест под кустом роз позади него. Оно остановилось и снова заскользило. Было ли это скольжение знаком небес? Может быть, чудом или знамением. Может быть, псалмом «Negotium perambulans in tenebris162«Деяние происходит во тьме» (лат.)».

Может быть, предвестием удара в спину? Наверное, сверчок. Слышалось только шуршание. Однажды ударом в спину был убит во внутреннем дворе брат Хегон, но… Теперь это что-то снова заскользило, медленно волочась по листьям. Будет ли это взыскующим знамением, если оно выползет и ужалит его в спину?

Из храма снова донеслась молитва: «Reminiscentur et convertentur ad Domini universi fines terrae. Et adorabunt in conspectu universae familiae gentium. Quoniam Domini est regnum; et ipse dominabitur…163Все края земли вспомнят и к Господу обратятся. И поклонятся ему все народы. Ибо Господь есть власть; и сам повелит… (лат.)

Странные слова для этой ночи: «Все края Землю вспомнят и обратятся кГосподу…»

Скольжение неожиданно прекратилось. Оно уже было прямо за его спиной? «Право же, господи, знамение не так уж существенно. Право же, я…»

Что-то слегка тронуло его запястье. Он с воплем вскочил и отпрыгнул от розового куста. Затем схватил камень и запустил им в кусты. Грохот был сильнее, чем он ожидал. Он смущенно поскреб затылок. Он ждал. Из куста ничего не появилось. Ничего больше не скользило. Он бросил еще один голыш. Тот так же громко загремел в темноте. Просить о знамении, а затем, когда оно является, кинуть в него камнем — de essentia homimun.164вот сущность человеческая (лат.)

Розовый язык рассвета начал слизывать звезды с неба. Скоро он должен явиться к аббату с ответом. Что же ему сказать?

Брат Джошуа выскреб из бороды мошек и направился к церкви, поскольку кто-то подошел к двери и высунулся наружу… не его ли искали?

«Unus panis, ut шшт corpus multi sumus, — донеслось из церкви, — omnes qui de uno…165Один хлеб и одно тело мы есть, и все от одного… (лат.)Один хлеб и одно тело мы есть, и все от одного тела и из одной чаши вкушаем…»

Он задержался на пороге, чтобы оглянуться назад, на кусты роз. «Это было искушение, да? — подумал он. — Ты послал это, зная, что я брошу в него камнем, верно?»

Через мгновение он проскользнул внутрь и пошел преклонить колени вместе с братьями. Его голос слился вместе с их голосами в общей мольбе. На время, среди собравшихся здесь космических скитальцев, он перестал размышлять. «Anmmtiabitur Domino generatia ventura…166И признает грядущее поколение Бога… (лат.). И признает грядущее поколение Бога, и явят небеса впредь справедливость его людям, что рождены будут, которые Богом созданы…»

Когда он снова пришел в себя, то увидел направляющегося к нему аббата. Брат Джошуа преклонил перед ним колени.

— Hoc officium, fili, tibine imponemus oneri?167Готов ли ты, сын мой, возложить на себя бремя? (лат.)— прошептал аббат.

— Если меня хотят, — тихо ответил монах, — honorem accipiam.168за честь почту (лат.)

Аббат улыбнулся.

— Вы плохо слушали меня. Я сказал «бремя», а не «честь». Crusis autem «onus» it audisti ut «honorem», nihilo errasti auribus.169Но если «бремя» слышишь как «честь», это никак не ошибка слуха (лат.)

— Accipiam,170Принимаю (лат.)— повторил монах.

— Вы уверены?

— Если меня выберут, я стану уверен.

— Этого достаточно.

Так это дело и уладилось. Когда взошло солнце, пастырь, дабы вести паству, уже был выбран.

После этого отслужили мессу за пилигримов и странников.

Зафрахтовать самолет для полета в Новый Рим оказалось не так легко. Еще труднее было добиться разрешения на вылет: весь гражданский воздушный флот перешел на время чрезвычайного положения под управление военных и требовалось получить от них разрешение. Зональный отдел внутренней безопасности в таком разрешении отказал. Если бы аббат Зерчи не был осведомлен о том, что некий маршал авиации и некий архиепископ являются приятелями, двадцати семи книгоношам с котомками пришлось бы совершать паломничество в Новый Рим «на своих двоих», а не на сверхзвуковом реактивном самолете. К полудню, однако, разрешение было получено. Перед отлетом аббат Зерчи поднялся на борт самолета для последнего прощания.

— Вы становитесь продолжением нашего ордена, — сказал он им. — С вами отправляется апостольское благословение и, вероятно, престол Святого Петра. Нет-нет, — добавил он в ответ на изумленный шепот монахов. — Не его святейшество. Я не говорил вам об этом прежде, но если на Землю придет самое худшее, будет созвана коллегия кардиналов… или то, что от нее останется. Колония Центавра тогда может быть объявлена отдельной церковью, с полной патриаршей автокефалией, переходящей к сопровождающему вас кардиналу. Если кара падет на нас здесь, к нему перейдет и все наследие Петра. И хотя жизнь на Земле будет уничтожена — избави боже! — пока Человек будет существовать где-либо, дело Святого Петра не может быть уничтожено. Есть много людей, которые считают, что коль скоро проклятие падет на Землю и на ней никого не останется в живых, то к нему должно перейти папство в соответствии с принципами епископии. Но это не касается непосредственно вас, братья и сыновья мои, хотя вы и будете соединены с вашим главой особыми обетами, подобными тем, которые связывают с папой иезуитов.

Вы пробудете в космосе долгие годы. Корабль станет вашим монастырем. Когда в колонии Центавра будет основана епархия, вы создадите там Дом странствующих монахов ордена святого Лейбовича. Но корабль останется в ваших руках, равно как и Книга Памяти. Если цивилизация — или ее остатки — сумеет обосноваться на Центавре, вы отправите посланников к другим колониальным мирам и со временем, наверное, к колониям их колоний. Куда бы ни отправился Человек, вы и ваши преемники должны идти за ним. А с вами записи и воспоминания о более чем четырех тысячах лет. Некоторые из вас, или те, которые будут после вас, станут нищенствующими монахами и странниками, проповедующими хроники Земли и гимны в честь Распятого народам и культурам, которые, в будущем, могут вырасти из групп колонистов. Ибо кое-кто из них может забыть о вере. Проповедуйте им и принимайте в орден тех из них, которые почувствуют к этому призвание. Сделайте их своими преемниками. Будьте для Человека памятью о Земле, его первородном источнике. Помните об этой Земле. Никогда не забывайте о ней, но… никогда не возвращайтесь. — Голос Зерчи стал хриплым и глухим. — Если вы когда-нибудь вернетесь, вы можете встретить на восточном краю Земли архангела, огненным мечом охраняющего подходы к ней. Я предчувствую это. Вашим домом в будущем станет космос. Это еще более безлюдная пустыня, чем наша. Благослови вас Господь, и молитесь за нас.

Прежде чем оставить самолет, он медленно прошел по проходу, останавливаясь возле кресел, чтобы благословить и обнять каждого. Самолет вырулил на взлетную полосу и вскоре пророкотал в вышине. Зерчи следил за ним, пока тот не растаял в вечернем небе. После этого он направился в аббатство, к остатку своей паствы. На борту самолета он говорил так, как если бы судьба группы брата Джошуа была такой же ясной, как молитва, предписанная завтрашней службе. Но все они знали, что он всего лишь процитировал горделивый план, основанный не на уверенности, а лишь на надежде. Для группы брата Джошуа это был лишь первый шаг их долгого, полного сомнений пути, новый исход из Египта под покровительством Бога, которому, наверное, уже надоела человеческая раса.

Участь прочих была куда легче: им оставалось только ждать конца и молиться, чтобы он не наступил.