Онлайн чтение книги Горох в стенку
Раздел третий

Смерть Антанты[71]Смерть Антанты (Маленький фельетон). — Впервые опубликован в газете "Гудок" 6 февраля 1923 года. Перепечатан журналом "Красная оса", Харьков, 1924, апрель, № 10.

Антанта сидела на подушках в глубокой, но очень удобной фамильной калоше и умирала.

Возле нее шептались доктора:

— Острое малокровие и воспаление Рурской области.

— Положение серьезное.

— Позвольте, коллега! Совершенно наоборот. Сильная форма конференции с легкой примесью разжижения финансов.

— Гм!

— Что касается меня, то я думаю, что у пациентки английская болезнь.

— Не может этого быть! Английская болезнь — детская болезнь. А пациентка — особа пожилая.

— Вот-вот! Значит, впала уже в детство.

— По-моему, у больной французская болезнь.

— А также испанка.

— Скорее, турчанка…

— Во всяком случае, сильные приступы социализма налицо.

— Вы хотели сказать — на лице?

— И на лице. Тоже. Ссадины порядочные.

— Коллеги, обратите внимание: болезненное сужение… проливов и вывих Моссула.

— Ерунда! Мы имеем дело с чисто психическим заболеванием.

— Вы думаете?

— Уверен. У больной опасная мания.

— Именно?

— Мания величия.

— Ну, это не так опасно. Я думаю, что у нее есть другая мания, более серьезная.

— Какая?

— Гер-мания.

— Что вы говорите?

— Ну да. Больная все время бредит углем.

— Это плохой симптом.

Бедные и богатые родственники, разбившись на группы, тихо совещались по углам.

— Наследство?

— Гро-мад-ное.

— Что вы говорите?

— Одних… долгов сколько!..

— А кто же… будет платить, если старуха протянет ноги?

— Как вы выражаетесь! Стыдитесь!

— А черт с ней! Чего стесняться! Никто не слышит. Вы лучше скажите, кто будет платить долги?

— Естественно кто: родственники.

— Да? Вы думаете? Ну, я пошел, мне пора. Я и так на десять минут опоздал. Бегу, бегу!

— До свидания. Впрочем, я тоже… опоздал. Бегу.

Родственники бросились бежать, как крысы с тонущего корабля.

— Тише! У больной падает…

— Пульс?

— Нет, франк.

— Дайте зеркало. Что, никого нет? Все сбежали? Ну и родственнички!

— Ну что ж! Вечная ей, как говорится, память! Спи с миром, дорогая собак… То есть, что это я говорю?.. Тетя.

* * *

А с улицы доносилось пение "Интернационала".

Это синеблузые кредиторы грозно надвигались в дверь, сжимая в руках неоплаченные счета.

Счета за войну, за рурский уголь, за врангелевскую авантюру, за расстрелянных коммунистов и еще за многое другое.

Лица у них были беспощадны.

1923

Нецензурная Тереза[72]Нецензурная Тереза. — За подписью "Оливер Твист" вышел в газете "Гудок" 9 февраля 1923 года. Перепечатан в журнале "Красная оса", Харьков, 1924, май, № 11 — 12.

Главный цензор итальянского управления по делам печати развернул утренние рабочие газеты и немедленно схватился за лысую голову:

— О, санта Мария! Эта лысина доведет меня до могилы! Позвать сюда секретаря!

Вошел секретарь.

— Синьор Макарони! Лысина. Опять лысина! Ради бога… Вы не знаете средства против лысины?

Секретарь искоса взглянул на цензорский череп и, самодовольно погладив свою пышную итальянскую прическу, сказал, нежно изгибаясь:

— О синьор! Что может быть проще: последнее американское патентованное средство для ращения волос "Жуликоль". При регулярном втирании три раза в день в течение двух месяцев самый упорный бильярдный шар обрастает пышной шевелюрой. Большой флакон — пять лир, два флакона, — десять лир, три пятнадцать, четыре…

Главный цензор вспылил:

— Довольно! Прекратите эти лирические излияния! Я никому не позволю издеваться над моей честной лысиной! Не в ней дело! В газетах лысина. Вот, поглядите. Что делать?

Секретарь изогнулся еще ниже:

— Слушаю-с, синьор! Сейчас мы это все уладим.

Через полчаса в редакцию рабочей газеты была отправлена официальная бумажка. Составлена она была коротко, ясно и твердо:

"Впредь ликвидировать всякие лысины. Печатайте на месте цензурных выпусков что угодно. Хотя бы песенку о Терезе. Но чтобы ни одного пробела! Мы вам покажем коммунистическую пропаганду! Закроем в два счета".

Прочитав отношение, редактор мрачно подмигнул портрету Маркса и сказал помощнику:

— Хорошо. Будьте добры, товарищ, дайте мне передовую с цензурными лысинами. Мы их сейчас ликвидируем!

И, деловито насвистывая песенку Терезы, он взялся за работу.

На следующее утро секретарь подошел к столу главного цензора:

— Вот! Ни одной лысины! Извольте взглянуть.

Цензор самодовольно развернул газету и пробежал глазами передовицу.

Затем он надулся, стал красным, потом синим, потом желтым. Наскоро переменив на своем лице все цвета, имевшиеся у него в репертуаре, он заорал:

— Вы не смеете издеваться надо мной! Я вас выгоню со службы! Мальчишка! Читайте передовую.

Секретарь трясущимися руками потянул к себе газету и обомлел.

Вот как выглядела передовая статья:

"Товарищи!

Дальше так продолжаться не может. Мы не можем оставаться пассивными в то время, как германский пролетариат схвачен за горло беспощадной рукой…

Затем все действия королевского правительства, направленные…

Для капитализма, сжимающего итальянский пролетариат:

А также и фашистского премьер-министра Муссоли…

…для всех душителей рабочего класса.

Главный цензор лежал без чувств.

1923

Неудачливая коммерция[73]Неудачливая коммерция. — Опубликован в "Рабочей газете" 15 июля 1923 года, № 41, за подписью "Оливер Твист".

На рынок вышел испитой человек с подвязанной щекой и в коротеньком пиджачке.

Одной рукой он прикрывал видневшуюся из пиджака волосатую грудь, а в другой волок мешок.

Человек вышел на середину площади, сел на корточки и разложил товары.

— Ей, не зевай! Хватай-налетай! Старый и малый, брюнет и блондин, старуха и красавица — выбирай, что нравится! Вот пароход — проверен ход. С ручательством на пять лет, полезный предмет для каждой уважающей себя нации — незаменимо при эвакуации. Верьте словам. Пробовал сам.

Подошли покупатели. Трое. Румын, турок, грек.

— Почтеннейшая публика! Не пожалейте иностранного рублика. Купите подводную лодку по случаю — самую лучшую. А? Прикажете завернуть? Отдаю за четверть цены, себе в убыток, ей-богу!

Покупатели сумрачно покачали головами.

— Не хотите? В таком случае не угодно ли чайных ложечек? Серебряные, с пробой. Можно сказать, трофей, отбиты в бою у неприятеля. Исторические ложечки.

Один из покупателей вздохнул:

— Не надо ложечек. На них монограмма: "Кафе "Якорь". Они краденые.

Продавец выпучил глаза.

— Что? Краденые? Да отсохни у меня рука, да провались я на этом самом месте, да пусть я… Впрочем, я могу предложить вам еще… салфеточки. И меточек нет-с, все честь честью. За четверть цены…

— Тоже. Краденое. Метки вырезаны.

Торговец заплакал.

— Значит, не покупаете? А я думал… Даже сами господин Пуанкаре публично одобряли.

— Нет. Не покупаем. Пускай твой Пуанкаре сам краденое покупает. За это и в МУР можно попасть.

— Тогда, может быть… господа, так, кельк шоз пур буар… Несколько сантиметров в счет этой самой интервенции… Пожертвуйте герою Перекопа, бывшему студенту… Превратности судьбы… А ведь поверите — бароном был… И фамилия моя барон Врангель… Смеетесь? Не верите? С-с-странно! Ч-ч-честное слово… Мерси… За ваше здоровье!

1923

Детский разговор[74]Детский разговор. — Вышел в журнале "Крокодил" 7 ноября 1923 года за подписью "Оливер Твист".

Американский мальчик вежливо улыбнулся английскому мальчику.

— Здравствуй, мальчик!

— Здравствуй!

— Ты очень красивый.

— И ты очень красивый.

— Спасибо. Ты мне очень нравишься.

— Давай дружить.

— Давай.

— У вас есть король?

— Много: король железа, король сахара, король свиней, ко…

— Н-н-у! Покажи свои игрушки.

— Пожалуйста. Вот солдатики… Видишь, сколько? Много. Целая уйма!

— И у меня есть солдатики. Тоже уйма. А пушки у тебя есть?

— Есть. Сто коробок пушек. И еще есть броненосцы. А у тебя?

— И у меня броненосцы. Тоже сто коробок…

— Гм! Давай дружить.

— А у тебя есть нефть?

— Есть.

— Много?

— Сто бочков.

— А у меня больше. У меня сто бочков, и еще сто бочков, и еще сто бочков.

— Ну-ну! Где же ты взял?

— Накрал. В Персии, Месопотамии и прочих местах.

— А у меня флот.

— А у меня нефть. На тыщу лет хватит. А у тебя не хватит.

— А у нас… небоскребы.

— А у меня нефть.

— А мой папа миллиардер.

— А у меня нефть.

— А ты ворюга!

— А у меня нефть. А ты не ругайся, воспитанные мальчики не должны ругаться, а то я тебе дам по морде, паршивая сволочь!

— Это я-то сволочь? Ах ты, сукин сын, и мать твоя сука вместе со своими лордами!

— А это видел?

— Дам в морду.

— Попробуй.

— Ну давай опять дружить.

— Давай.

И так далее. Впрочем, невдолге один другому даст в морду. Это уж верно!

1923

Торговец мясом[75]Торговец мясом. — Впервые напечатан в журнале "Крокодил", 1923, 11 ноября, № 42.

— Господин Пуанкаре, вас там один дожидается, в передней. С утра сидит.

— Кто такой? Что ему нужно?

— Не могу знать. Говорит, значит, что расстроивши финансы. В борьбе, значит, за спасение…

— Врангель, может быть?

— Никак нет. Не Врангель. Врангеля мы очень хорошо знаем. Хи-хи! Врангель — они каждую субботу за получкой с черного хода шляются. Не Врангель.

— Какой же он из себя?

— Да как будто из французов, только сортом пониже. Опять же усы.

— Говоришь — усы? Гм! Что же он говорит?

— Так и говорит, что расстроивши финансы. В борьбе, значит, за спасение. Опять же насчет мяса.

— Мяса? Ничего не понимаю… Ладно. Веди его! Только пусть ноги вытрет хорошенько.

* * *

— Здравствуй, любезный. Ты кто такой?

— Витос я, премьер польский. Не изволили признать? Хе-хе!

— И то я смотрю. Садись, голубчик. Только ты того… с обивкой поосторожнее.

— Слуш… вашсиясь!

— Ты рот не разевай, а то луком от тебя на два квартала воняет.

— Хе-хе! От хорошей жизни не завоняет. Дороговизна, вашсиясь, заела. В борьбе, так сказать, за спасение от большевизма финансы свои растратил. До четверга. Как честный человек…

— В деньгах, что ли, нуждаешься? Нечего хвостом крутить. Прямо говори.

— Так точно, вашсиясь! В деньгах. До четверга, как честный человек. Лимонов шестьсот. Прикажите, вашсиясь. А то уж я вам, вашсиясь, такой товар поставлю! Такой товар! Пальчики оближете.

— А что такое?

— Мясцо, вашсиясь. Пушечное. Первый сорт. Два миллиона голов — как одна копейка. Один в одного. Шестьдесят процентов грамотных. Бей — не хочу. Незаменимо для подавления немецкой революции.

— Гм! А ты не врешь?

— Побей меня бог!

— А не много будет шестьсот?

— Вашсиясь! Один в одного. Мясо — мясо. Красота. Два миллиона. И все рабочие и крестьяне.

— А они… тово… не левые?

— Вашсиясь!.. Как перед богом! Расстроил финансы в борьбе за спасение от большевиков… Товар — первый сорт. В случае чего жандармами погоним. Набавьте!

— Не могу, четыреста.

— Эх, пожалте ручку, забирайте. Вашсиясь! Верьте: себе дороже стоит, ну да уж по старой дружбе! Один в одного.

— Получай чек.

— Довидзеньица, вашсиясь. Бардзо дзенькую… Вы наши паны, мы ваши хлопы!

1923

Лавочка[76]Лавочка. — Первоначальный вариант под названием "Поставщик предателей" опубликован в газете "Гудок" 24 июля 1924 года. Под настоящим названием — в журнале "Красная оса", Харьков, 1924, № 21 — 22.

Толстый господин в цилиндре, с сигарой в зубах, солидно покачиваясь, вошел в магазин.

Немолодой приказчик с почтительным, лакейским лицом и социал-демократическими бачками подобострастно изогнулся перед посетителем:

— Здравия желаю, вашсиясь!.. Давненько не изволили заходить-с! Милости просим!

— Здравствуй, братец.

— Извольте стульчик! У вас, кажется, сигарка погасла? Вот спичечка. Чего прикажете, господин Капиталов? Получена свежая партия провокаторов. Замечательный товар! Но если вам не нужны провокаторы, я могу вам предложить первоклассный экземпляр ренегата. Оставлен на комиссию. Имеет солидные рекомендации. Не угодно? В таком случае, может быть, вас заинтересует транспорт старых, выдержанных штрейкбрехеров? Каждый избит не менее четырех раз. Не угодно? Но, может быть…

Приказчик интимно понизил голос:

— Но, может быть, вам понадобится полдюжины хороших, испытанных и недорогих политических убийц? Имеем благодарственное письмо от господина Муссолини…

Господин в цилиндре озабоченно покачал головой.

— Это все хорошо… Парочку провокаторов и вагона два штрейкбрехеров вы мне, пожалуйста, пришлите… Да убийцу одного заверните, только не дорого. Но это все мелочи жизни! Мне нужны, видите ли, благонамеренные министры-социалисты, но, как бы вам сказать, не чуждые этакого… хе-хе-хе!.. Вы меня понимаете?

Приказчик вытянул руки по швам, засиял всеми цветами радуги и выпалил:

— Так точно, вашсиясь, понимаем! Наша фирма "Интернационал Второй и К°", идя навстречу растущим потребностям своих многоуважаемых клиентов, открыла у себя отдел по снабжению буржуазных государств первоклассными, скромными, покладистыми и уступчивыми министрами-социалистами. Незаменимая вещь при смене кабинетов! Лучшее средство для втирания очков рабочим массам. Имеются в продаже как поштучно, так и целыми гарнитурами, для полного оборудования кабинетов! С ручательством на шесть лет. По рабочему кредиту рассрочка…

— А ну-ка, покажите.

— Пожалте!

С этими словами приказчик быстро и ловко стал выбрасывать на прилавок связки министров-социалистов. Господин в цилиндре внимательно осматривал их, брал в руки, мял пальцами, нюхал и морщился.

— Попахивают они у вас что-то!

— Что вы, помилуйте… Самый свежий товар… На шесть лет ручаюсь.

— Ну уж и на шесть! Дай боже, чтоб на три месяца выдержали. Да и вид у них какой-то чересчур уж правый. Так от них и несет фашизмом.

— Правый-с? А вот сейчас полевее партию достанем. Прошу убедиться.

— Эти? А почему у всех у них на щеках кровоподтеки?

— А это… хе-хе… после парламентских прений.

— Молодоваты.

— Ничего-с! Молодые, да из мильеранних.

— Мне бы посолиднее что-нибудь.

— Вот есть другой сорт. Только подороже немного будут. Система "Макдональд". Его величество английский король очень одобряли.

— Гм… Пожалуй, я бы у вас взял дюжину этой системы. Только вы уступите.

— У нас без запроса. Себе дороже стоит. Не могу-с!

— Это мне-то, старому покупателю, вы уступки не делаете? В таком случае придется пойти покупать себе министров напротив — в фашистский кооператив. До свидания!

— Псс! Мусью, подождите. Так и быть. Я вам сделаю скидочку! Пятнадцать процентов… Забирайте! Митя, заверни господину дюжину министров системы "Макдональд". До свиданья-с. Честь имею кланяться! Заходите-с!

Господин в цилиндре направился к двери, но остановился и сказал строго:

— Но имейте в виду… Если они у меня испортятся через две недели, деньги обратно… Скандал устрою…

Оставшись один, приказчик уныло почесал затылок.

— Ох, не надеюсь я на этот самый товар. Как пить дать провоняются. А потом скандалу не оберешься. Уж лучше закрыть лавочку. Э-эх!

1924

Война и мир[77]Война и мир (По Доброхиму). — Опубликован в журнале "Красная оса", Харьков, 1924, 20 августа, № 25 — 26.

Мы не хотим воевать.

Социализму противны убийства, насилия, кровь…

Уже давно мы ликвидировали внешние и внутренние военные фронты, навязанные нам мировой контрреволюцией.

Но мы продолжаем бороться на других фронтах:

На фронте промышленности.

На фронте культурном.

На фронте агрономическом.

Особенно на последнем. Так надо. Таковы требования момента.

Агрохимический отряд выступил на позицию.

Вокруг безбрежное поле. Куда ни глянь — золотая щетина колосящейся ржи. Ни облачка в синем небе. Солнце. Зной. Благодать.

Но нет. Это только на вид все благополучно. Невидимый враг притаился за каждой соломинкой, за каждым бугорком, в каждой норке.

Он не виден, но он грозит уничтожить урожай.

Командир Агрохима осматривает окрестности в бинокль.

Крестьяне-разведчики возвращаются с разведки.

— Товарищ командир, справа появились передовые летучие отряды саранчи. Суслики окопались по всей линии фронта.

— Дальше…

— В юго-восточном направлении поиски жучков кузьки.

— Дальше…

— По всему фронту наблюдается отсутствие дождя. Вчера были замечены тучи, но они прошли стороной.

Командир Агрохима берет трубку полевого телефона.

— Алло! Химическая батарея номер три! К бою. Прицел сто двадцать. Трубка сто двадцать. По саранче. Беглый огонь!

Послышался грохот пушек, и химическим дымом застлало тот участок горизонта, откуда надвигалась саранча.

— Алло! Взвод особого назначения. Немедленно затопить хлором окопы сусликов. Исполнено? Великолепно! Дальше. Алло! Суперфосфатный дивизион, приказываю продвинуться на сто верст вперед и закрепить за собой занятую территорию химическим удобрением.

В это время над полем битвы появилось облако. Оно быстро разрослось в тучу. Но ветер гонит его мимо. Дождя нет.

— Алло! Зенитная батарея. Дождевыми патронами по облаку. Огонь!

Со свистом пронеслись вверх снаряды зенитной батареи. В середине тучи вспыхнули взрывы, и послышался грохот. Вслед за тем блеснула молния, грянул гром, и живой, благодатный ливень хлынул на готовые для урожая поля.

Разведчики докладывали командиру Агрохима:

— Товарищ командир, передовые летучие отряды саранчи рассеяны дымом газовых батарей. Суслики выбиты из окопов и в беспорядке отступают. Жучок кузька сдался в плен. По вашему приказанию линия фронта удобрена суперфосфатом. По всей линии выпали обильные дожди. Урожай за нами.

Так мы ведем в мирное время войну на сельскохозяйственном фронте.

Иностранный шпион возвратился из СССР в свой штаб и был введен в кабинет военного министра.

— Ну как дела у большевиков? Готовятся ли они к войне?

Шпион неопределенно покрутил головой:

— Как вам сказать… Я не заметил, чтоб-бы особенно готовились к войне.

— Вы меня радуете. Чем же они заняты?

— Сельским хозяйством они заняты.

— О! Это очень хорошо. Ну и что же? Их занятия сельским хозяйством идут успешно?

— Чрезвычайно успешно, господин министр. Они отлично истребляют всяких полевых паразитов удушливыми газами. Суслики, кроты, жучки, саранча гибнут миллионами от их химических батарей. Урожай будет прекрасный.

— Я очень люблю прекрасный русский урожай! — с восторгом воскликнул военный министр, потирая руки. — Нам очень пригодится вкусный и питательный русский хлеб. Мы захватим этих наивных большевиков врасплох. Пока они будут заниматься своим сельским хозяйством, мы — пиф-паф! И никакого большевика. Немедленно же отдаю распоряжение об интервенции СССР.

— Да, но, — задумчиво сказал шпион, — эти большевики-варвары могут взять и начать травить нас из своих сельскохозяйственных батарей. А потом доказывай, что ты не суслик.

— Черт возьми, — сказал военный министр, — этого я не учел. Нет, положительно большевиков трудно обвести вокруг пальца. А жаль!

1924

Неурожай на… субсидии[78]Неурожай на… субсидии. — С подзаголовком "Лекция с неожиданным концом" вышел в журнале "Заноза с красным перцем", 1924, август, № 2. Подписан псевдонимом Оливер Твист.

Публики было мало. Штук шесть.

Человек в чужом фраке сипло откашлялся и начал:

— Милостивые государи и государыни! Керенский я, Александр Федорович. Почему ж нет оваций? Очень странно. Можно сказать, народный трибун, вождь. Вот и мадам Кускова может подтвердить. Мадам Кускова!.. Она куда-то вышла. Хе-хе! Итак, продолжаю. По имеющимся у меня самым достоверным сведениям, в России начался небывалый, чудовищный голод. Сто миллионов населения накануне гибели… Виноват? Вы говорите, что это неправда? Нет, правда! Мне говорил один знакомый полковник. То есть как при чем здесь полковник? Вы, может быть, и генералов не признаете? Мадам Кускова может подтвердить. Честное слово! Ну, если не сто, так пятьдесят, во всяком случае! Ну, двадцать пять. Одним словом, господь бог покарал большевиков. Факт.

Керенский сделал круглые глаза и свистящим шепотом продолжал:

— А все потому, что эсеров и меньшевиков не послушались. Учредительное собрание разогнали. И Кускова может подтвердить… Итак, Россия накануне гибели. Я слышу стоны умирающих и карканье ворон, которые грозными стаями носятся над разоренной русской землей! И главное, что большевики, эти изверги и негодяи, отказываются от всякой заграничной помощи! Это ли не подлость! Посудите сами. Организовали бы мы здесь комитет помощи, привлекли бы американский капитал… То да се… А там, смотришь, АРА какая-нибудь выскочит… Меня бы назначили уполномоченным, мадам Кускову — заведующей финансами. Ну, там штаты всякие, оклады. Это само собой разумеется… А то, знаете ли, субсидий больше нигде не дают…

Керенский понизил голос:

— А главное — ин-тер-вен-ци-я! Вы понимаете? Вооруженное вмешательство. Это же шикарно! Шум, гром, блеск. Бенгальские огни и десять оркестров военной музыки. Знамена развеваются, штыки блестят, и я впереди, на белой лошади. Заметьте себе. И мадам Кускова может подтвердить.

Глаза Керенского сверкнули.

— Милостивые государи и милостивые государыни! Вы все, как один человек, должны требовать интервенции. Раз большевики не желают заграничной помощи, так мы сами должны устроить эту помощь. Верно я говорю?

Пауза. Молчание.

— Вы молчите? Ай-ай-ай! Не хорошо так индифферентно относиться к столь важному вопросу! Виноват? Вон там, в двенадцатом ряду, кажется, кто-то кричит, что, мол, русские вовсе не голодают и не нуждаются в заграничной помощи?

Керенский театрально возвел к небу руки:

— Хорошо! Допустим. Но я-то, я… Разве я не русский?

Он ударил себя кулаком в манишку:

— Как перед истинным богом, русский… И мадам Кускова может подтвердить. А разве я не голодаю? Верьте слову… Второй день ничего не ел… Если бы не мадам Кускова… Так… Эх, да что там говорить… Субсидий нет… Вы говорите, фрак? Разве это фрак? Прошу убедиться — на локтях дырки… Подкладка на портянки пошла… Укрываюсь я этим фраком заместо одеяла, вот что… Как перед богом… Пуанкаре подарил… на бедность…

Керенский встал на колени и заплакал.

— И вообще, жрать нечего… Помогите пострадавшему от неурожая… на субсидии…

Сконфуженная публика полезла за кошельками.

1924

Тихая оппозиция[79]Группа фельетонов была опубликована в газете "Гудок" за подписью "Оливер Твист": Тихая оппозиция — 9 мая 1925 года; Антисоветский блок — 24 мая 1925 года; Не жизнь, а жестянка! — 26 мая 1925 года; Белогвардейский цирк — 2 июня 1925 года; Стабилизация… неприятностей — 5 февраля 1926 года; Лакейские штрейкбрехеры — 8 мая 1926 года; Парад победителей — 19 мая 1926 года. Вариант под заголовком "Парад победителей" напечатан в газете "Заря Востока" 4 июня 1926 года; Евангельская история — 15 июня 1926 года; Твердокаменный старик — 25 июня 1926 года.

Приехав в Берлин, Гинденбург кряхтя вылез из вагона и вышел к встречавшему его "народу".

Оркестр грянул гимн. Послышались крики "гох!".

— Будьте покойны, господин президент, — услужливо изгибался Лютер, обходя вместе с Гинденбургом ряды встречавших. — Будьте уверены. Встреча как в лучших домах-с… не жалея затрат, так сказать. Весь великий германский народ в лице своих лучших представителей имеет счастье приветствовать своего обожаемого президента республики.

— Чего-чего? — раздраженно переспросил президент, приставив ладонь к уху. — Чего президента? Не слышу.

— Республики-с, — застенчиво пояснил Лютер. — Германской республики-с! Республика ведь у нас, ваше превосходительство. Даже в газетках насчет того было пропечатано. Не изволили читать?

— Не читаю газет, — буркнул сердитый старик. — Не читаю. Ну да ладно. Посмотрим, что у вас тут за республика. Показывайте.

— Вот-с доблестный отряд рейхсвера. Видите — и знамена у них даже трехцветные. Все честь по чести. Вот-с фашисты. С палками. Честь по чести. Вот-с правые депутаты-с. Видите, как орут? Все в полной исправности, вашсиясь… не республика, можно сказать, а клад. Честь по чести…

— А это кто такие? — вдруг строго заинтересовался президент, останавливаясь.

— А это-с оппозиция!

Президент густо побагровел.

— Чего-чего?

— Оппозиция, господин президент… Да вы не извольте беспокоиться: социал-демократы все. Свои парни… Видите, как приветствуют? Фашистам сто очков вперед дадут. Честь по чести.

— Гм… А зачем же все-таки оппозиция?

— А как же-с! Помилуйте! Как в лучших домах. Ежели республика, значит, и оппозиция. Свобода, — значит, равенство и прочее. Хе-хе! Да вы подойдите к ним, вашдитство, поговорите. Они любят, когда с ними начальство разговаривает.

— Здорово, ребята!

— Здрав-желай-ваш-дит-ство! — хором ответила оппозиция.

Гинденбург ткнул в одного из оппозиции пальцем и спросил:

— А что это у тебя, братец, на палке?

— Знамя оппозиции, вашдитство, социал-демократическая газета "Форвертс".

— Ага… гм… Германию любишь?

— Так точно, вашдитство, люблю!

— Молодец. Продолжай в том же духе.

— Рад стараться!

— А как зовут твоего императора?

— Его величество Вильгельм Второй, Гогенцоллерн!

— Правильно. Начальство уважаешь?

— Уважаю.

— То-то! Начальство, братец, надо уважать. Какого полка?

— Второго интернационального.

— Кормят хорошо?

— Так точно!

— Ни на что не жалуешься?

— Никак нет!

Гинденбург растроганно высморкался и, смахнув маршальским жезлом со щеки большую красивую слезу, воскликнул:

— Молодцы, ребята! Ей-богу, молодцы!

— Р-р-рады стараться, ваш-дит-ство!! — гаркнули молодцы.

— А вы говорите — оппозиция, — подобострастно прошептал Лютер. — Будьте уверены. Как в лучших республиканских домах-с. Денег не жалеем.

Радостно сияло солнце. Было тихо, но весело.

1925

Антисоветский блок[79]Группа фельетонов была опубликована в газете "Гудок" за подписью "Оливер Твист": Тихая оппозиция — 9 мая 1925 года; Антисоветский блок — 24 мая 1925 года; Не жизнь, а жестянка! — 26 мая 1925 года; Белогвардейский цирк — 2 июня 1925 года; Стабилизация… неприятностей — 5 февраля 1926 года; Лакейские штрейкбрехеры — 8 мая 1926 года; Парад победителей — 19 мая 1926 года. Вариант под заголовком "Парад победителей" напечатан в газете "Заря Востока" 4 июня 1926 года; Евангельская история — 15 июня 1926 года; Твердокаменный старик — 25 июня 1926 года.

— Господа! — сказал Чемберлен. — Мы собрались сюда для того, чтобы выработать окончательные меры удушения — не к ночи будь сказано — Союза ССР. Только действуя по строго обдуманному плану, солидарно и дружно, мы сможем раздавить большевиков. Возражений не имеется?

— Не имеется! Не имеется! — хором подтвердили Пенлеве, Муссолини, Келлог, Штреземан и прочие.

— Великолепно! — воскликнул Чемберлен. — В таком случае не будем терять драгоценного времени и приступим к делу. Кто желает высказаться?

— Я желаю высказаться, — бойко встал американец Келлог. — Прежде всего надо составить план…

— Ви-но-ват! — забеспокоился француз Пенлеве. — Виноват, прошу без намеков!

— И никаких тут намеков, — смутился Келлог. — Дайте досказать, какой план…

— Нет-с, уж вы, будьте любезны, не досказывайте. Знаем мы, какой план. План Дауэса небось для Франции? Знаем, знаем. Этот номер не пройдет.

— Господа, прошу без личных выпадов. Призываю вас к порядку. Беру слово для внеочередного заявления: дело в том, что куда-то румын исчез, боюсь, как бы он из передней шубы не унес, вы, господа, за ним посматривайте. Ну-с, кто еще желает высказаться?

— Разрешите мне, — сказал Пенлеве. — Как представитель великой Франции, заявляю, что прежде всего надо заставить СССР заплатить долги. Это безобразие, когда не платят долгов!

— Да, ужасное свинство, — заметил Келлог.

— Виноват. Вы, кажется, что-то сказали?

— Вот именно, сказал, что свинство не платить долгов.

— Это намек?

— Хорошенький намек, ежели некоторые державы набрали в кредит миллиардов на пять, а потом и хвостиком прикрылись.

— Прошу оградить меня от неуместных выпадов! — закричал Пенлеве, багровея. — Можете подавать в суд. Суд разберет.

— Можно и без суда, — сипло заметил Цанков, небрежно играя веревкой.

— А вас не спрашивают. Молчали бы лучше. Наделали делов, а теперь веревочкой забавляетесь. Тоже хорош гусь! Чуть было всех не закопал. Повеса несчастный!

— Господа! Внеочередное заявление! Где румын?.. Ах, виноват, вот он… Вы посматривайте за ним все-таки. Ну-с, кто следующий?

— Я бы хотел, — прошептал Штреземан, — предложить как можно скорее снять…

— И не предлагайте, — прервал его Чемберлен, — все равно не снимем.

— Да нет, я бы предложил сначала снять…

— Не снимем! Не снимем! И не заикайтесь. Сегодня с вас снимешь военный контроль, а завтра Гинден…

— Да нет же! Скатерть со стола предлагаю снять. А то вот они как-то подозрительно смотрят. Того и гляди, сопрут-с.

— Кто они?

— Они-с. Малая Антанта-с. Хи-хи.

— Следующий!

— Господа! Внеочередное заявление! У меня портсигар свистнули. Где румын? Уже нету. Только что тут крутился! Простите, я сейчас…

— Э, нет! Уж вы, будьте добры, посидите, а то, как некоторые, наберут на память миллиардов в кредит до среды, а потом ищи ветра в поле.

— Господа, призываю вас к порядку. Кто следующий?

— Я, — заявил Муссолини. — Деловое предложение. Предлагаю СССР вывозить в Италию хлеб, а то Америка берет втридорога!

— Пр-р-рошу без намека.

— Господа, мне кто-то дал по морде.

— Тише! Тише! Не все сразу! У кого еще заявления?

— У меня заявление: румын шубы унес. Бежим!

И шумной толпой антисоветский блок в полной согласованности и солидарности выбежал на улицу.

"На таком блоке можно повеситься!" — с тоской подумал Чемберлен, оставшись один.

1925

Не жизнь, а жестянка! [79]Группа фельетонов была опубликована в газете "Гудок" за подписью "Оливер Твист": Тихая оппозиция — 9 мая 1925 года; Антисоветский блок — 24 мая 1925 года; Не жизнь, а жестянка! — 26 мая 1925 года; Белогвардейский цирк — 2 июня 1925 года; Стабилизация… неприятностей — 5 февраля 1926 года; Лакейские штрейкбрехеры — 8 мая 1926 года; Парад победителей — 19 мая 1926 года. Вариант под заголовком "Парад победителей" напечатан в газете "Заря Востока" 4 июня 1926 года; Евангельская история — 15 июня 1926 года; Твердокаменный старик — 25 июня 1926 года.

— Собачья жизнь! — пробормотал польский охранник пан Шпиковский, уныло приклеивая некрасивую рыжую бороду. — Не жизнь, а жестянка! Тьфу! Кстати, о жестянке. Как бы не забыть. Эй, Маринка! Там, в буфете, на третьей полке справа, два фунта динамита в жестянке. Так ты принеси. Да парочку капсюлей захвати, — может, пригодится. Осторожнее! Осторожнее! А то все бомбы мне там переколотишь.

Взяв узелок с динамитом под мышку, пан Шпиковский вышел на улицу.

— Собачья жизнь, — бормотал он, — куда бы этот узелок положить? Гм! Ума не приложу.

Мимо пана Шпиковского пробежала веселая толпа детишек. Они приплясывали и громким хором пели:

— Уже, начинается! — горько улыбнулся пан Шпиковский. — Детишки и те дразнят. Собачья жизнь! Эх, пойтить, что ли, коммунисту какому-нибудь подбросить?

— Здравствуйте! Тут живет товарищ Карл?

— Здравствуйте. Тут. А что такое?

Пан Шпиковский конспиративно подмигнул и похлопал легонько по узелку.

— Тут ему посылочка маленькая, хе-хе… — сказал он, понизив голос. Из Коминтерна, знаете ли. Совершенно секретно. В собственные руки. Разрешите, я оставлю?

— Гоните его к черту! — раздался голос из глубины квартиры. — Шляются тут каждый день с бомбами… В шею его! Хорошенько! Надоело, право!

— Я что… я ничего… — забормотал пан Шпиковский. — Не хотите, как хотите! Я ж не навязываюсь… Не беспокойтесь, я сам. Тут всего девять ступе… Тр-рр… Гоп… Спустили. Пойду куда-нибудь на фабрику, авось там…

Пан Шпиковский, воровато оглядываясь, подобрался к фабричным воротам, сунул узелок в лавочку и торопливо побежал прочь.

— Эй! Борода! Бомбы потерял!

Пан Шпиковский сделал вид, что не слышит.

— Борода! Бомбы обронил! Эй, дядя! А-ген-т! Бомбы, говорю, возьми!

Пан Шпиковский растерянно обернулся. Его догонял рабочий с узелком.

— Получай свое барахло. Много вас тут возле фабрики валандается… Катись.

"Пойду и взорву гимназию", — уныло подумал пан Шпиковский, шагая по дороге.

"Старьевщикам, разносчикам, шарманщикам и подбрасывателям бомб вход строго воспрещается", — прочитал Шпиковский над подъездом гимназии.

— Гм! Пронюхали, сволочи!.. Эх, собачья жизнь!..

* * *

— Послушай, старушка! Сделай милость, подержи узелок. А я тут на минуточку за папиросами сбегаю.

— Нечего, нечего! Проходи своей дорогой, милый! Можешь свои бомбы оставить при себе. Мне твоих бомб не надобно. Да бороду-то подклей поаккуратнее: отваливается…

— Тьфу! Соб-б-ба-бачья ж-ж-жизнь!

Солнце палило пана Шпиковского. Было жарко и уныло. Тогда пан Шпиковский вышел за город, прошел верст восемь и, выждав, когда стемнеет, сунул сверток в какую-то подвернувшуюся грядку капусты.

— Собачья жизнь! — бормотал пан Шпиковский, с бьющимся сердцем убегая по дороге и роняя рыжую бороду.

А на другой день польские газеты сообщали:

1925

Белогвардейский цирк [79]Группа фельетонов была опубликована в газете "Гудок" за подписью "Оливер Твист": Тихая оппозиция — 9 мая 1925 года; Антисоветский блок — 24 мая 1925 года; Не жизнь, а жестянка! — 26 мая 1925 года; Белогвардейский цирк — 2 июня 1925 года; Стабилизация… неприятностей — 5 февраля 1926 года; Лакейские штрейкбрехеры — 8 мая 1926 года; Парад победителей — 19 мая 1926 года. Вариант под заголовком "Парад победителей" напечатан в газете "Заря Востока" 4 июня 1926 года; Евангельская история — 15 июня 1926 года; Твердокаменный старик — 25 июня 1926 года.

На арену цирка вышел человек в потрепанном фраке и зловещих перчатках.

— Милостивые государи и милостивые государыни! Представление начинается. Не жалея затрат, дирекция нашего цирка пригласила на гастроли всемирно известную труппу русских эмигрантов. Первым номером программы будет выход неустрашимой наездницы мадмазель Кусковой, которая покажет класс езды на неоседланной лошади. В роли лошади любезно согласился выступать Милюков. Музыка, туш! Мадмазель Кускова, попрошу вас!

На арену резво выехала Кускова.

— Эй, господин распорядитель! — раздался голос с галерки. — Что же это за класс на неоседланной лошади, ежели лошади нету?!

— Как нету! А Милюков, по-вашему, не лошадь?

— Какая же он лошадь, когда все знают, что он осел?!

— А вы думаете, на осле ездить — это не класс?

— Смотря на каком осле. Ежели на социал-демократическом, тогда обязательно класс буржуазный, класс — не иначе.

— Эй, мадмазель! Куда же вы? Еще номер не кончился. А уж в конюшню? Что случилось? Уехала. Извините, господа, это, вероятно, Милюкова забыли перед выходом субсидией покормить, вот он и тянется к стойлу.

— Следующий номер! Известный берлинский фокусник, профессор черной и белой магии, маэстро Дружеловский. Добывание на глазах у почтеннейшей публики непосредственно из воздуха бланков Коминтерна, подлинных писем Зиновьева, штемпелей, печати и прочих предметов первой необходимости Чемберлена. Господин Маков, тащите ковер!

— Да он и так уже стащил все ковры из русского посольства!

— Прошу без замечаний!

— Глядите, ковер тащат! Абрамович, на помощь! Браво, Абрамович! Ай да Абрамович! Насмешил. Одно слово, "социал-идиот".

— Маэстро Дружеловский, пожалте на арену! Ваш выход!.. Нету его. Где это он провалился?

— В Берлине провалился. Со всей своей черной и белой бумагией. Сидит.

— Сидит? Жаль. Ну, да черт с ним! Обойдемся и без него. Волоките ковер обратно.

— Глядите, ковер уносят. Абрамович, на помощь! А-бра-мо-вич! Ха-ха-ха! Уморил! Как есть рыжий!

— Н-да. Вполне желтый.

— Следующий номер! Только у нас… Загадка Востока и Запада! Всюду фурор! Чудо природы двадцатого века. Человек-аквариум — барон Врангель! Может выпить два ведра любой жидкости, лишь бы не воды, проглотить два десятка рыб и все это возвратить обратно в полной сохранности.

— Небось рыб научился глотать в Черном море?

— Это к делу не относится. Музыка — туш! Барон Врангель, попрошу вас! Где же он? Ах, черт возьми! Он, господа, оказывается, уже за кулисами влил в себя ведро жидкости и не держится на ногах.

— А рыбы наглотался?

— Наглотался.

— Так пущай хоть возвратит обратно.

— Это можно. Эй! Волоки-ка сюда барона! Музыка, туш! Прошу убедиться! Желающие могут пощупать живот. Раз, два, три!

— Глядите, глядите! Возвращается. Действительно рыбы. Вон сардинка. А вот и воблы кусочек! Ах, как интересно! Абрамович, на помощь! А-бра-мо-вич!

— Следующий номер нашей программы — французская борьба за российский престол между известными борцами за родину чемпионом "Мулен Ружа" Кириллом Романовым и великаном "Дядей Колей". Приз двести франков…

— Не надо! Надоело! Будет! Пусть борются в отдельном кабинете.

— Не хотите — как хотите! Музыка, не надо туша! Вы, там, можете одеться. Борьба отменяется.

— Господа! Следующий и последний номер программы: джигитовка банд… То есть труппы безумно храбрых джигитов под командой доблестного джигита генерала Шкуро. Нервных просят покинуть цирк! Гвоздь сегодняшнего представления! Музыка, туш! Тушите свет! Давайте бенгальские огни! Пускайте ракеты! Господа, прошу не поддаваться панике! Эй, джигиты! Где же вы там? Выезжайте, публика ждет! Куда ж они девались? Виноват, господа, я сейчас узнаю, в чем дело.

— Господа! Произошло прискорбное недоразумение. Оказывается, в цирке присутствуют несколько коммунистов. Так джигиты залезли в подвал и ни за что не хотят появляться на арену. Дайте свет! Тушите бенгальские огни!

Представление окончено!..

1925

Стабилизация… неприятностей [79]Группа фельетонов была опубликована в газете "Гудок" за подписью "Оливер Твист": Тихая оппозиция — 9 мая 1925 года; Антисоветский блок — 24 мая 1925 года; Не жизнь, а жестянка! — 26 мая 1925 года; Белогвардейский цирк — 2 июня 1925 года; Стабилизация… неприятностей — 5 февраля 1926 года; Лакейские штрейкбрехеры — 8 мая 1926 года; Парад победителей — 19 мая 1926 года. Вариант под заголовком "Парад победителей" напечатан в газете "Заря Востока" 4 июня 1926 года; Евангельская история — 15 июня 1926 года; Твердокаменный старик — 25 июня 1926 года.

Год тому назад представители капиталистических стран собрались на совещание.

— Господа! — сказал председатель. — Баста. Власть в наших руках. Никаких шатаний! Никаких колебаний! Никаких уступок рабочему классу! Довольно! А коммунистов — в бараний рог! Одним словом, два слова: предлагаю стабилизоваться.

— Ладно, стабилизуемся. При наших капиталах это дело пустяковое. В два счета стабилизуемся.

После этого председатель закрыл совещание, а заодно и парочку коммунистических газет.

Насвистывая боевые фашистские песни, собрание энергично разошлось… до такой степени, что стало громить профсоюзы.

Прошел год.

— Ну, как дела, господа? — спросил председатель, вяло открывая заседание. — Все стабилизовались?

Повисло тягостное молчание. Председатель криво улыбнулся.

— Молчание, как говорится, знак согласия. Гм… Может быть, господа с мест поделятся своими достижениями в области стабилизации? Никто не желает?

— Я желаю, — хрипло сказал англичанин. — Не знаю, как у других, а у нас в Англии делишки насчет стабилизации не тово-с…

— А что такое? — встревожился председатель.

— А то, что шахтеры каждые пять минут забастовки устраивают. Требования там всякие выставляют. Такой народ, понимаете, вредный пошел, что не дай бог, коммунисты проклятые!

— А вы их того… в бараний рог, а?

— Идите вы к черту с своим бараньим рогом! Я их в рог, а они перестанут уголь добывать. А без угля мне зарез. Вот и покрутись. Опять же декреты… Да и транспортники, знаете ли, тоже… Одним словом, стабилизировался в доску, будьте вы трижды прокляты с вашей стабилизацией.

— Вам хорошо говорить: шахтеры, шахтеры, — плаксиво закричал с места француз, — а вы бы попробовали с франком справиться! Верите ли, господа, ночей недосыпаю. Круглые сутки приходится поддерживать. Чуть вздремнешь бац, а он, сукин сын, уже и падает к чертовой матери. Опять же с Марокко волынка. На свою голову затеяли. Еле концы с концами свожу, а вы говорите стабилизация. Положение — хуже и быть не может.

— Не скажите, — заметил немец. — Я тоже, знаете ли, хорошо стабилизовался… или, вернее, меня стабилизуют… Один Дауэс три четверти моих капиталов тово… стабилизнул… Опять же забастовка железнодорожная… Единый фронт рабочих… и прочее.

— И я! — уныло пискнул поляк. — И я тоже… и меня тоже до нитки стабилизовали… всю промышленность…

— А у нас бастуют чиновники!

— А у нас — телефонистки!

— А у нас завтра описывать будут за долги! Где уж тут стабилизация!

Послышались возбужденные голоса. Многие рыдали. Председатель поспешно закрыл заседание. Но при этом коммунистических газет уже не закрывал. Собрание уныло расходилось. Однако уж не настолько, чтобы громить профсоюзы.

По-моему, зря только расстраиваются господа капиталисты! Все равно не удастся им стабилизоваться. Не по зубам корм!

Только когда власть всецело перейдет в руки пролетариата, можно будет с уверенностью сказать, что стабилизация наступила.

И дело не за горами.

А пока — угнетатели всех стран, стабилизуйтесь. Только… не плачьте!

1926

Лакейские штрейкбрехеры [79]Группа фельетонов была опубликована в газете "Гудок" за подписью "Оливер Твист": Тихая оппозиция — 9 мая 1925 года; Антисоветский блок — 24 мая 1925 года; Не жизнь, а жестянка! — 26 мая 1925 года; Белогвардейский цирк — 2 июня 1925 года; Стабилизация… неприятностей — 5 февраля 1926 года; Лакейские штрейкбрехеры — 8 мая 1926 года; Парад победителей — 19 мая 1926 года. Вариант под заголовком "Парад победителей" напечатан в газете "Заря Востока" 4 июня 1926 года; Евангельская история — 15 июня 1926 года; Твердокаменный старик — 25 июня 1926 года.

Газеты пишут об этом так, но в действительности было иначе.

— Господин Черчилль! Там вас двое каких-то на кухне дожидаются.

— Ладно. Подождут.

— С семи часов утра сидят. Кухарке мешают.

— Кто такие?

— А кто их знает. Говорят, будто рабочие представители.

— Рабочие? Представители? — оживился Черчилль и даже порозовел. — Что же вы молчите! А ничего такого эти представители не говорили?

— Никак нет. Не говорили.

— Просите.

— Здравствуйте, братцы!

— Здрав!.. Жлай!.. Господин министр!..

— Что скажете хорошенького своему старому другу Черчиллю? Не явились ли вы сообщить мне, что Генеральный совет профсоюзов отменил всеобщую забастовку? Э?

— Н… никак нет…

— Так какие же могут быть между нами разговоры? Вон!

— Хи-хи!.. Ваш… снят… ство! Не признаете разве? Всмотритесь: мы же ваши старые, извините, лакеи. Я-с — Макдональд, а вот он-с — Гендерсон. Идем это мы, значит, по улице и дай, думаем, зайдем к своему старому барину… Вроде как бы с визитом. Хи!

Черчилль побагровел и затопал ногами:

— Макдональд?! Гендерсон?! Вон! Вон! Вон!

— Вашсиясь… не велите казнить, велите слово вымолвить! Как перед истинным богом… И Гендерсон может подтвердить. Гендерсон, подтверди!

— Мол-лчать! Предатели! Забастовщики! Против правительства осмелились выступить, сук-кины дети? На короля руку подняли? К-канальи! Барину своему свинью подложили? Отвечайте!

— Никак нет! Лопнуть нам на этом самом месте! Ни сном ни духом не виноваты.

— Как же не виноваты? А кто ж, по-вашему, эту всю кашу заварил, как не вы, а?

— Н-никак-с!.. нет-с!.. Ни сном ни духом!.. Потому мы одно-с, а рабочий класс это все и сделал. А мы — никак нет… Неповинны. Лопни мои глаза. Да рази ж мы б осмелились? Да на своего благодетеля, на своего кормильца-поильца! Да поднять? Да руку? Да ни в жисть! Что вы, вашсиясь! Во имя бога действительно призывали, а что там что-нибудь такое — ни-ни! Верьте совести!

— Все равно! Противно на вас смотреть! Пошли вон!

— Ваш… сиясь!.. Велите слово вымолвить!

— Тьфу! Ну, черт с вами, говорите. Только покороче. Да не ползайте, ради бога, на коленях по полу и не хватайте за ноги. Терпеть этого не могу. Ну?

Макдональд быстро встал с колен и, наклонившись к господину Черчиллю, застенчиво прошептал:

— Вашсиясь!.. Как у нас теперь в Британии всеобщая забастовка и все… хи-хи… начинают бросать работу, так надо полагать, что и лакеи скоро забастуют… Понимаете?

— Ничего не понимаю… Ну?

— Как же-с!.. Забастуют лакеи. Это уж обязательно… К тому дело идет… Так нельзя ли тогда тово… Службишку бы нам с Гендерсоном тогда нельзя ли какую? А? Мы бы верой-правдой… До последней капли…

— В штрейкбрехеры хотите, что ли?

— Вот именно… хи-с, хи-с!.. Так точно… В лакейские. В штрейкбрехеры хотим.

— Ладно. Так бы говорили прямо. Надевайте ливреи. Мне лишние лакея пригодятся. Но только чтоб у меня ни-ни! Небось проголодались? А? По глазам вижу, что лопать хотите. Мери, дайте им две порции королевских котлет с гарниром а-ля Чемберлен. Кушайте, братцы, а завтра на работу!

С этими словами Черчилль удалился предаваться своим печальным мыслям, а Макдональд и Гендерсон надели ливреи и с аппетитом принялись за королевские котлетки.

1926

Парад победителей [79]Группа фельетонов была опубликована в газете "Гудок" за подписью "Оливер Твист": Тихая оппозиция — 9 мая 1925 года; Антисоветский блок — 24 мая 1925 года; Не жизнь, а жестянка! — 26 мая 1925 года; Белогвардейский цирк — 2 июня 1925 года; Стабилизация… неприятностей — 5 февраля 1926 года; Лакейские штрейкбрехеры — 8 мая 1926 года; Парад победителей — 19 мая 1926 года. Вариант под заголовком "Парад победителей" напечатан в газете "Заря Востока" 4 июня 1926 года; Евангельская история — 15 июня 1926 года; Твердокаменный старик — 25 июня 1926 года.

На арену европейского цирка вышел распорядитель и провозгласил:

— Леди и джентльмены! Сейчас состоится торжественное закрытие нашего грандиозного чемпионата международной классовой борьбы и раздача призов. Призы любезно согласился раздавать бывший чемпион старой Англии, король-легковес Георг Пятый! Музыка, туш… То есть, музыка, гимн!

Под звуки гимна и при кликах "гип, ура!" изысканной буржуазной публики на арену, прихрамывая, вышел король в потертом сюртуке, приподнял над головой корону и сел за судейский столик.

— Итак, представление начинается. Первый номер — парад победителей. Музыка — гимн… то есть, тьфу, музыка, марш! Пар-рад, алле!!

На арену гуськом вышли чемпионы-победители, надув жиденькие мускулы и выпятив впалые груди.

— Господа! Сейчас непобедимый чемпион английской рабочей партии тяжеловес Гендерсон и борец среднего веса Болдуин продемонстрируют запрещенные приемы классовой борьбы. Гендерсон, Болдуин, на ковер!

Публика затаила дыхание.

— Внимание! Двойное бра руле в партере. Видите, господа: одна рука Гендерсона якобы берет за горло Болдуина и объявляет всеобщую забастовку, а другая тем временем совершенно незаметно берет автоматическую ручку и подписывает соглашение с предпринимателями. Высший класс соглашательской техники.

— Не-пра-виль-но!

— Правильно, господа. Сам король одобрил.

— Браво, браво, браво!

— Дальше, дальше, господа! Мельница в стойке. Гендерсон, покажи. Пока эта самая меньшевистская мельница мелет, капиталисты расправляются с бастующими. Чистенький приемчик.

— Не-пра-вильно!

— Кто это там все время кричит "неправильно"? Совершенно правильно! Томас применял этот прием с большим успехом во время последней схватки между капиталистами и рабочими.

— Браво, браво, браво!

— Дальше. Так называемый мост. Прошу убедиться. Гендерсон, покажи. Видите — он делает мост, по которому без всякого труда Болдуин проводит на бастующий завод любое количество штрейкбрехеров.

— Браво! Бр-раво-оо! Би-с!

— За поздним временем переходим к раздаче призов. Король, раздавайте.

— Первый приз — орден Подвязки — присуждается борцу, скрывающемуся под желтой маской.

— Интересно, кто бы это мог быть? Снимите маску!

— Попрошу вас снять маску, таинственный незнакомец!

Таинственный незнакомец застенчиво снял маску.

— Ба! Плутишка Макдональд! Ха-ха! Мы так и знали, что это ты, старый мошенник!

— Получай подвязку, Мак. Пускай она гордо поддерживает ваши носки и вашу незапятнанную репутацию моего старого лакея.

Макдональд почтительно приложился к королевской ручке.

— Второй приз присуждается Гендерсону и Томасу. Получите, милые, на чай десять тысяч фунтов и поделите по совести, только чур не драться. Да скажите там, на кухне, чтоб вас накормили.

— Господа, чемпионат международной классовой борьбы считается оконченным. Музыка — ту…

— Стойте! — раздался грозный голос, и на сцену медленно вышел новый борец, в красной маске. — Стойте!

— Кто вы такой? — испуганно пискнул король.

— Я — чемпион рабочих всего мира. За мной миллионы угнетенных. Стойте! Борьба не кончается. Она только еще начинается. Ни с места! Музыка, "Интернационал"!

…И в европейском цирке повисла тягостная тишина…

1926

Евангельская история [79]Группа фельетонов была опубликована в газете "Гудок" за подписью "Оливер Твист": Тихая оппозиция — 9 мая 1925 года; Антисоветский блок — 24 мая 1925 года; Не жизнь, а жестянка! — 26 мая 1925 года; Белогвардейский цирк — 2 июня 1925 года; Стабилизация… неприятностей — 5 февраля 1926 года; Лакейские штрейкбрехеры — 8 мая 1926 года; Парад победителей — 19 мая 1926 года. Вариант под заголовком "Парад победителей" напечатан в газете "Заря Востока" 4 июня 1926 года; Евангельская история — 15 июня 1926 года; Твердокаменный старик — 25 июня 1926 года.

Комиссар польского правительства вызвал к себе редактора газеты и сказал ему:

— Садитесь.

— На сколько? — бледно заинтересовался редактор.

— На этот раз на две минуты, не больше, — вежливо улыбнулся комиссар правительства.

— С заменой штрафом или же без замены?

— Без всякого штрафа и без всякой замены, пан редактор. Даже наоборот. Разрешите от имени польского правительства выразить вам горячую признательность за то, что вы в вашей уважаемой газете отказались от всякого рода политических выпадов против государственной власти и решили заменить крамольные передовицы цитатами из Священного писания. Надеюсь, что и впредь вы будете держаться такой же благонамеренной линии. Не так ли?

— Пан может быть в этом уверен, — элегантно поклонился редактор.

— Приятно слышать. Старайтесь, молодой человек.

— Постараюсь…

— То-то! И чтобы никаких выпадов. А то у меня в двадцать четыре часа… Понятно?

— Понятно.

— Ступайте же, молодой человек, и продолжайте в том же евангельском духе.

— Мерси. Буду продолжать. До свидания.

Придя в редакцию, редактор стиснул острыми кулаками виски и нежно скрипнул зубами.

— Секретарь!

— Что прикажете?

— Основное содержание завтрашнего номера?

— Передовая на тему о растущей безработице, телеграммы, фотография Пилсудского, беседующего с английским представителем, фотография, изображающая сенаторов, расходящихся после заседания сената, стихотворение "На бой с тьмой!", зарисовка нашего художника демонстрации безработных в Лодзи и объявления.

— Хорошо. Тащите сюда Евангелие. Будем сочинять в строго евангельском духе. Хор-ро-шо!..

Комиссар развернул утром очередной номер газеты, ярко улыбнулся и воскликнул:

— Ха-ха! Вот это я понимаю! Газетка что надо. Вполне благонамеренная. Сплошное Евангелие, можно сказать, а не оппозиционная пресса! Приятно, приятно. Почитаем!

Комиссар удобно откинулся на спинку кресла и погрузился в чтение, бормоча:

— Тэк-с? Передовая статья — "Нагорная проповедь". Очень замечательно. Дальше: стихотворение в прозе "Заповеди блаженства". Красота-с! Затем телеграмма от Иоанна, Луки, Матфея и Марка… Н-недурственно! А эт-то что такое?

Тут рука господина комиссара дрогнула. Затылок надулся и побагровел.

— Канальи! — пискнул комиссар неправдоподобным голосом. — Прохвосты! Негодяи! Расстреля…

Вбежавшая в кабинет жена застала господина комиссара в бессознательном состоянии. Лоб его был бледен и покрыт крупными каплями холодного пота. А пальцы судорожно сжимали лист газеты на том самом месте, где были помещены рисунки и фотографии.

На первой фотографии был изображен Пилсудский, беседующий с английским представителем, а под ним крупным шрифтом напечатано:

К ПОЛУЧЕНИЮ ИУДОЙ ТРИДЦАТИ СРЕБРЕНИКОВ

На второй фотографии были изображены польские сенаторы, выходящие из здания сената.

И подпись:

ИЗГНАНИЕ ТОРГУЮЩИХ ИЗ ХРАМА

Затем красовался рисунок, изображающий толпу безработных, расстреливаемую полицейскими, снабженный следующей евангельской подписью:

НАСЫЩЕНИЕ ПЯТЬЮ ХЛЕБАМИ ДЕСЯТИ ТЫСЯЧ ГОЛОДНЫХ

Дальнейшего жена комиссара не смогла прочитать. В глазах у нее зарябило, и она с тихим стоном повалилась на бездыханное тело господина комиссара.

1926

Твердокаменный старик [79]Группа фельетонов была опубликована в газете "Гудок" за подписью "Оливер Твист": Тихая оппозиция — 9 мая 1925 года; Антисоветский блок — 24 мая 1925 года; Не жизнь, а жестянка! — 26 мая 1925 года; Белогвардейский цирк — 2 июня 1925 года; Стабилизация… неприятностей — 5 февраля 1926 года; Лакейские штрейкбрехеры — 8 мая 1926 года; Парад победителей — 19 мая 1926 года. Вариант под заголовком "Парад победителей" напечатан в газете "Заря Востока" 4 июня 1926 года; Евангельская история — 15 июня 1926 года; Твердокаменный старик — 25 июня 1926 года.

Несомненно, у старика Черчилля имеются свои непоколебимые взгляды на "цивилизацию". Безусловно, твердокаменный старик хорошо усвоил себе с детства, что и как…

Которое правительство "цивилизованное" и которое "нецивилизованное".

Для мудрого старика ясно все как дважды два.

Ежели, например, правительство угнетает рабочий класс и заставляет голодать миллионы трудящихся людей, — значит, правительство "цивилизованное".

Ежели правительство, наоборот, само является рабочим классом, никого не угнетает и прилагает все усилия к тому, чтобы трудящимся всего мира жилось как можно лучше, — значит, ясно: правительство "нецивилизованное", дикое, варварское.

После этого ничего нет удивительного в том, что твердокаменный старик в один прекрасный день сердито прошамкал:

— Надеюсь, что я доживу до того дня, когда в России будет "цивилизованное" правительство!

Старая лисица Черчилль! У него определенно ставка на бессмертие, не иначе.

Что ж, пускай: в наш век радио, внутриатомной энергии, междупланетных ракет и прочего не грех помечтать и о бессмертии.

Мечтайте, симпатичный старик, мечтайте! Не возражаем! Мало того: от всей души желаем вам бессмертия! Живите, дедушка! Дожидайтесь "цивилизованного" правительства в России! Пес с вами!

Не надо быть пророком, чтобы предсказать зловещую, хлопотливую, лишенную тихих семейных радостей и веселых развлечений жизнь бессмертного старика в течение ближайших двухсот — трехсот лет.

— Ну что, как? — спросит твердокаменный старик в конце XX века. — Ну что, как? В России уже "цивилизованное" правительство?

— Увы, — ответят бессмертному Черчиллю внуки. — Увы, дедушка! В России, представьте себе, до сих пор правительство "нецивилизованное". Мало того: "нецивилизованное" правительство образовалось в Германии, Франции и Италии, не говоря уже о Китае, где "нецивилизованное" правительство как раз сегодня празднует свою тридцатую годовщину…

— Ах, так?! — воскликнет твердокаменный дедушка, скрипнув бессмертными зубами. — Оч-чень хорошо. Но я все-таки надеюсь, что доживу до того дня, когда во всех упомянутых странах будет "цивилизованное" правительство. Ведите меня омоложаться, внучки!

Приблизительно в середине XXI века, после восьмого омоложения, бессмертный Черчилль спросит:

— Ну, как обстоят дела насчет "цивилизованного" правительства в России?

— Плохо обстоят дела, милый предок, — ответят правнуки. — Плохо. Кроме перечисленных "нецивилизованных" правительств, образовалось еще одно "нецивилизованное" правительство… в Америке.

— Ладно, — ответит терпеливый Черчилль. — Я подожду, мне не к спеху! Ведите меня омолаживаться.

Через десять лет:

— Ну как?

— Слабо! Нигде на всем земном шаре нету больше "цивилизованного" правительства. Все правительства "нецивилизованные".

— Позвольте! Что вы мелете! У нас, в Англии, разве не "цивилизованное" правительство?

— Эх, дедушка! С луны вы, что ли, свалились? Слава тебе, господи, уже лет шестьдесят в Англии тоже "нецивилизованное" правительство.

— А Чемберлен? А Болдуин? А его величе…

— Фью-фью! Где они, ваши Чемберлен и Болдуин! Эк куда хватили!

— П… поз… звольте… А вы кто же такие?

— Мы, твердокаменный старик, с вашего позволения, лондонские комсомольцы.

— Ви-но-ват! Каким же образом в таком случае я до сих пор нахожусь на свободе?

— А это, видите ли, дорогой предок, Всемирная ассоциация советских фельетонистов и карикатуристов взяла вас на поруки на все время вашего уважаемого бессмертия в благодарность за доставленные вами за последние полтораста лет сюжеты для веселых фельетонов и темы для карикатур.

Тут твердокаменный старик плотно сжал губы и решительно сказал:

— Хорошо. Я еще подожду. Ведите меня омолаживаться!

— С нашим удовольствием! Живите, наш уважаемый доисторический предок. Нам не жалко. А чтоб вам было удобнее дожидаться "цивилизованного" правительства, мы предоставим в полное ваше распоряжение лучший стеклянный колпак британского советского музея мировой революции. Сидите. Ждите. Живите. Пес с вами!

1926

Командные высоты[80]Командные высоты. — Опубликован в газете "Гудок" 8 сентября 1926 года за подписью "Митрофан Горчица".

Дверь с грохотом отворилась, и в редакцию грузно вошел молодой человек, наружность которого с достаточной яркостью подчеркивала его профессию и общественное положение: кепка, сдвинутая на затылок, чуб, начесанный на левый глаз, дыра вместо передних четырех зубов, рубашка "апаш" и брюки клеш.

Симпатичный молодой человек приветливо плюнул в чернильницу, изящным ударом ноги опрокинул редакционную корзину и, наскоро написав на стене мелом "дурак", вывинтил электрическую лампочку. Проделав все эти бесхитростные операции, молодой симпатяга интимно стукнул меня по спине и сказал:

— Здорово, шпана! Канаете небось?

— 3 — здрав — вствуйте, — проговорил я. — Канаем… Хи-хи!

— То-то! И я, знатца, к вам по делу. Хулиган я.

— Да что вы говорите! — фальшиво воскликнул я. — Вот бы ни за что не сказал этого! Такой симпатичный, элегантный юноша — и вдруг хулиган! Садитесь.

— Спасибо. Уже отсидел. У меня к вам дельце. Вы тут, говорят, канаете специальный хулиганский номер?

— Канаем.

— Тады, знатца, есть такое дело. Как я есть стопроцентный хулиган-одиночка с большим судебно-исправительным стажем, то требую, чтоб меня, знатца, поместили на первую страницу!

— Видите ли, товарищ… — пробормотал я.

— Амба! — закричал грозным голосом хулиган. — Ты мне, Яшка, помидоры не крути. Одно из двух: помещаешь меня на первой странице или не помещаешь?

— Во-первых, я не Яшка, а во-вторых, я не знаю, заслуживаете ли вы, милый молодой человек, быть помещенным на первой странице хулиганского номера.

— Это я-то? Не заслуживаю? Хо-хо! Да за мной такие дела числятся, что ты пальчики себе оближешь. Надевай очки и записывай. Во-первых, знатца, иду это я на прошлой неделе и вдруг вижу на доме окно. Ну, я, конечно, взял палку и дзынь! Три стекла как одна копейка! Во! Подойдет?

— Не подойдет, — вздохнул я.

— Почему такое? — нахмурился хулиган.

— А потому, что нам для первой страницы три стекла маловато. Нам вот из Рима сообщают, что фашисты на днях в помещении местной коммунистической газеты все до одного стекла переколотили. Штук полтораста стекол. А вы говорите — три. Не пойдет.

— Полтора-а-ста! — с оттенком легкой зависти прошептал хулиган. — Тады, конечно… Фашисты перекрыли, сволочи. Тады записывай дальше. Иду это я, знатца, третьева дни и вдруг вижу кинематограф. Тут я, знатца, лег поперек дверей и не пропускаю народ — за ноги барышень хватаю. Патех-х-ха! Минут, чтоб не соврать, десять пролежал — никого не пускал. Конечно, потом ночевал в районе. Гы-гы! Подойдет?

— Не подойдет, — вздохнул я. — На этой неделе и не такое еще было! На этой неделе не кто-нибудь, а сам министр внутренних дел лег поперек Англии и не пропускал советскую делегацию — за ноги хватал. До сих пор, можно сказать, лежит и никого не пускает, а вы говорите — десять минут! Не пойдет!

У хулигана на глаза навернулись слезы.

— Тады, знатца, перекрыл. Тады, знатца, пиши-записывай. Еду это я, знатца, на трамвае и дай, думаю, буду людей посыпать нюхательным табаком. Как начали они все чихать! Па-а-ате-еха! Пойдет?

— Не пойдет. Это что — нюхательный табак! Вот нам сообщают, что в Америке во время испытания нового удушливого газа отравилось пятьсот человек. А вы говорите — чихали в трамвае. Не пойдет.

— Перекрыли, чертовы американцы! Перекры-ыли, буржуи проклятые! зарыдал хулиган. — Куда ж мне с ними тягаться!

— То-то же, молодой человек, — наставительно сказал я. — И нечего с суконным рылом лезть в калашный ряд. Ступайте, молодой человек, на четвертую страницу, скажите там, чтоб вас петитом набрали. А первая страница — это, милый, не для вас. Кишка тонка.

Хулиган вытер рукавом под носом и, вздрагивая от глухих рыданий, встал.

— За что боролись?? — хрипло сказал он. — За что, я спрашиваю, боролись? Чтоб теперь проклятым буржуям первую страницу уступать? Командные высоты? Э-х-х! Знал бы — ни в жисть бы не хулиганил. Прощевайте, товарищ.

И, обливаясь теплыми детскими слезами, хулиган печально побрел на четвертую страницу, на петит.

Международная буржуазия торжествовала.

1926

Собачья жизнь[81]Собачья жизнь. — За той же подписью — "Митрофан Горчица" — фельетон появился в журнале "Смехач", 1927, июнь, № 27.

Наскоро насвинив в Аркосе и разорвав дипломатические отношения с СССР, Чемберлен сунул отмычки под подушку, деловито сел на извозчика и поехал устраивать очередной антисоветский фронт.

— Вези ты меня, брат извозчик, сначала во Францию, к господину Бриану. Где живет господин Бриан — знаешь?

— Помилуйте, вашсиясь. В прошлом году возил. Как же-с!

— Ну так вот. У Бриана я задержусь минут на пятнадцать — двадцать, не больше, устрою кое-какие антисоветские делишки, а потом поедем, братец ты мой, к господину Штреземану в Германию. Где живет господин Штреземан, знаешь?

— Помилте! В прошлом году возил.

— Гм! Так вот! У Штреземана я посижу самое большее пять минут, обделаю там один маленький дипломатический разрывчик с СССР, и после этого, дорогой ты мой извозчик, поедем мы с тобой…

— К господину Муссолини, в Италию-с…

— Верно, извозчик. Откуда ты знаешь?

— Помилте! В прошлом году возил. Вы, вашсиясь, об эту пору аккурат каждый год ездите антисоветский фронт налаживать. Хе-хе! Пора, кажись, знать. Хи-хи!

— А ты бы поменьше языком молол, извозчик, — сухо заметил Чемберлен, не твоего это ума дело. Да. У Муссолини посижу максимум две минутки, организую небольшой взрывчик советского посольства, а оттуда повезешь ты меня, извозчик, прямым сообщением в Румынию. Военное снаряжение там надо забросить в одно местечко возле границы.

— В Польшу заезжать не будете?

— Пожалуй, заеду на обратном пути. Ну-с…

— Н-н-но, милая! И-ех! С горки на горку, барин даст на водку!.. Пошевеливайся…

Чемберлен бодро вошел в кабинет к Бриану.

— Ба! — воскликнул Бриан. — Сколько лет! Сколько зим! Какими судьбами! Очень, очень рад вас видеть! Сердечно тронут. Чаю? Кофе? Какао? Садитесь, садитесь.

— Мерси. Я на одну минуточку. Внизу ждет извозчик. У меня к вам небольшое дельце.

— Бога ради! Ради бога!

— Антисоветский фронт. Как вы на этот счет?

— Ну, как вам сказать… Оно конечно… Может быть, все-таки чаю стаканчик выпьете? А? Отличный китайский чай! Усиленно рекомендую.

— Мерси.

— Мерси "да" или мерси "нет"?

— Мерси нет.

— Чашечку, а?

— И не просите. Китайский чай действует на сердце. Опять же — внизу извозчик.

— А вы отпустите извозчика. Посидим, поболтаем. Так редко, знаете, приходится поговорить с интеллигентным человеком. Кстати, вы слышали последнюю политическую новость — Авереску проворовался.

— Что вы говорите! А я как раз собрался сегодня к нему заехать. Гм… И много, простите за нескромный вопрос, спер?

— Строго говоря, он еще не кончил красть: мебель и пианино из министерства не вывезены. Но по предварительным подсчетам…

— Печально, печально… Ну-с, впрочем, не будем отклоняться. А то у меня внизу извозчик, знаете ли… Так как же насчет фронтика?

— Какого фронтика?

— Да единого же антисоветского? А? Как вы на сей предмет?

— Единого… Антисоветского? Гм… Что же… Цель не вредная… Да! Чуть не забыл! Как вам нравится Лендберг?

— А что такое?

— Как что такое! Да вы, батенька, газет, что ли, не читаете? Через Атлантический океан, на аэроплане, шельма, перелетел — и ни в одном глазу! Вот эт-та трю-у-у-к! Так вы, значит, от чаю решительно отказываетесь?

— Решительно. У меня извозчик внизу стоит.

— А вы плюньте в извозчика. Постоит и перестанет. Не в извозчике счастье. Посидим, поболтаем, чайку попьем. Чаю хотите?

— Мер-рси…

— Мерси "да" или мерси "нет"? То есть, пардон, я совсем забыл, что вы не пьете чаю. Между прочим, нашему общему другу Штреземану врачи тоже категорически запретили крепкий чай. Не знаю, как он теперь, бедняга, выкручивается, прямо анекдот.

— А что такое?

— Да как же! Посудите сами. Сегодня у него обедает Чичерин. А Чичерин после обеда ужасно любит чайку попить. Интересно зна…

— Постойте! Что вы говорите! Я как раз от вас собирался ехать к Штреземану. А там, оказывается, Чичерин. Гм… Ужасная неприятность. Н-да, история! Придется в другой раз заехать. Ничего не попишешь. Между нами говоря, не нравится мне почему-то Чичерин. Несимпатичный человек. Куда ни сунешься — всюду Чичерин. Ну, так как же?

— Это насчет чего?

— А насчет антисоветского фронта?

— Что ж, валяйте!

— Присоединяетесь?

— К чему присоединяться?

— Да к фронту же!

— К какому?

— Ах ты, господи, да к антисоветскому же! Ну?

— Да как же я вдруг так возьму и присоединюсь? Неудобно это как-то. Впрочем, вы поезжайте к Штреземану. Если Штреземан присоединится, тогда, пожалуй, и я присоединюсь, если, конечно, ничего такого не случится.

— Да как же я поеду к Штреземану, если у него Чичерин сидит, чудак вы человек? Ведь неудобно же получится?

— Неудобно.

— Вот видите. Сами понимаете, что неудобно, а советуете. Ну, присоединяйтесь, присоединяйтесь, а то меня извозчик внизу дожидается. Поди истомился, сердешный… Ну, так как же?

— Да, и как же?

— Присоединяйтесь.

— Не знаю, право, что вам и сказать. Да вы присаживайтесь. Чайку попьем, побеседуем. Чайку налить?

— Присоединяйтесь "да" или присоединяйтесь "нет"? Одно из двух. Меня внизу извозчик ждет. Мне еще к Муссолини заехать надо. И его хочется присоединить.

— Не советую сегодня к Муссолини ехать. Муссолини переживает лирическую грусть.

— А что с ним такое?

— А то. У человека лира падает, а вы его присоединять начнете. Неудобно.

— Какая неприятность! Вот уж действительно, не везет так не везет! Ну?

— Что "ну"?

— Присоединяйтесь!

— Право, я не могу. Мерси, но не могу. Не от меня зависит. Рабочие наши, знаете, не очень обожают антисоветский фронт. Может быть, вы к рабочим съездите, уговорите их, а?

— Значит, не присоединяетесь?

— Не присоединяюсь.

— Гм… Ну, тогда до свидания. Честь имею кланяться, гран мерси.

— Куда же вы? Посидите, поболтаем. Чайку попьем. По-хорошему. Чайку хотите? Что ж вы на меня ногами топаете? Вот чудак человек. Уж и стаканчика чаю ему нельзя предложить… Посто… Ушел!

— Эх, барин, нехорошо это с вашей стороны! Десять минут велели ждать, а сами три часа проманежили. Уж это свинство.

— Ну, ты! Не очень! Погоняй!

— Куда прикажете? К господину Муссолини или к господину Штреземану?

— Вези меня, болван, назад, домой!

— А в Польшу не заедете?

— Вези домой, сук-кин сын, и не раздражай меня дурацкими вопросами! Хам! И что это за каторжная жизнь, прости господи! На дворе лето, солнце жарит, хорошие люди все в отпуск собираются карасей удить, один я, как собака, с высунутым языком ездию по Европе и ездию, и конца этому не предвидится!..

Ну, подождите, подлые большевики, доберусь я до вас когда-нибудь!

1927

Бумеранг[82]Бумеранг. — Напечатан в журнале "Чудак", 1929, август, № 29. Подписан Старик Саббакин.

Когда австралийский дикарь видит недалеко от себя прекрасную птицу, он берет в руку бумеранг и бросает его в соблазнительную дичь. Бумеранг убивает птицу, описывает красивый эллипсис и возвращается в руку дикаря.

Однако частенько случается так: бумеранг в птицу не попадает и, описав красивый эллипсис, с мелодичным звоном разбивает череп самого охотника.

Самый наиглавнейший мировой капиталист с большой буквы позвал к себе в кабинет секретаря.

— Скоро?

— Чего скоро?

— Скоро, говорю, падет в России Советская власть или не скоро? Понятно?

— Так точно, никак нет!

— Разъясните.

— Так точно — понятно! Никак нет — скоро!..

— Гм! Очень странно. Никаких видов на ближайшее падение?

— Никаких-с! Даже, извините, наоборот. Укрепляются.

— А что такое?

— Пятилетний план индустриализации. Небывалый энтузиазм. Новые заводы, электрические станции, гигантские совхозы, транспортное коло…

— Довольно! Это безобразие надо прекратить. Сейчас или никогда!

— Так точно.

— Именно?

— Так точно — сейчас. В два счета.

— Правильно. План?

— Спровоцировать на вооруженное столкновение. Втянуть в войну! Сорвать пятилетний план! Разгромить! Раздавить и растерзать!

— Так точно, и растерзать! Действуйте!

— Слушаюсь!

— Только имейте в виду: чтобы на нас ни малейшего подозрения. Чтобы все было шито-крыто. Ни-ни!

— Так точно! Никак нет. Ыи-ни-с!

— Берите чек. Валяйте. В два счета!

— Слушаюсь!

— Честь имею явиться — генерал Ху-ли-ган!

— Очень приятно.

— Так точно!

— Большевиков любишь?

— Никак нет.

— Заработать хотите?

— Так точно!

— Получайте чек!

— Так точно!

— От вас требуется следующее: спровоцировать на вооруженное столкновение. Втянуть в войну. Сорвать пятилетний план. Разгромить! Раздавить! И растерзать!

— Никак нет! То есть так точно — и растерзать!

— Только имейте в виду: чтобы все шито-крыто, чтобы на нас ни малейшего подозрения. Дескать, насвинили по собственному почину. Не проболтаетесь?

— Никак нет.

— Сыпьте!

— Слушаюсь!

— В два счета!

— Так точно!

— Здорово, Семенов!

— Здравия желаю, ваше превосходительство!

— Высокопревосходительство. Болван!

— Виноват, ваше высокопревосходительство!

— А еще полковник! Довольно стыдно. Кушать хочешь?

— Так точно!

— Большевиков обожаешь?

— Никак нет!

— Китайскую Восточную железную дорогу знаешь?

— Так точно! Как же, там у меня, ваше высокопревосходительство, шурин в кондукторах служит.

— Хорошо. Без подробностей. Спровоцировать умеешь?

— Хе-хе!

— Так вот что, Семенов. На тебе, братец Семенов, монету — и действуй. Валяй! Чтобы у меня в два счета! Втянуть! Сорвать! Разгромить! Раздавить! И растерзать!

— Овес нынче, барин, дорог. Эх-х! Прибавили бы мало-мало… на чаишко…

— Я тебе прибавлю, а ты надерешься небось как сукин сын, а потом что с тобой делать? Нет, братец Семенов, ты сначала спровоцируй, а потом посмотрим.

— Эх-х-х, ваше высокопревосходительство!

— Ну, ничего, ничего! Собирай свою шпану и крой!

— Слушаюсь!

— Стекла бить не разучился?

— Гы-гы!

— То-то же! Валяй. До свидания, Семенов.

Тр-рах! Б-б-б-бах!! Дзинь!! (Подробности смотри в газетах.)

— Ну что, спровоцированный акт совершили? В войну втянули?

— Так точно, никак нет!

— Разъясните.

— Провокационный акт совершили, так точно. А в войну не втянули, никак нет!

— Гм!.. Но все-таки положение Советской власти, надеюсь, пошатнулось?

— Никак нет!

— Гм!.. Оч-чень странно. Никаких признаков шатания?

— Никаких-с. Даже, извините, наоборот.

— То есть как это наоборот? Выражайтесь понятнее.

— Извольте взглянуть в газетку-с, в ихнюю. Вот, извините, "Известия":

"Страна Советов горит возмущением, готова к отпору. На бесчинства китайских генералов трудящиеся отвечают третьим займом индустриализации. Подтверждаем наше стремление к мирному социалистическому строительству. На происки врагов отвечаем вступлением в партию Ленина. Небывалый подъем энтузи…"

— Довольно!.. Оставьте меня в покое. Не понимаю, что вы пристаете к человеку со своими газетами! Пошел вон!

1929

Дорогие патроны[83]Дорогие патроны. — Журнал "Крокодил", 1933, март, № 10.

— Как-с прикажете-с доложить-с?

Заказчик вынул из красивого бумажника японской кожи изящную визитную карточку.

Секретарь повертел ее перед глазами, ничего не понял и согнулся еще ниже.

— Пожалуйте, сэр, в приемную. Не угодно ли вам стакан содовой воды? Лимонаду? Стул? Качалку? Кресло? Диван? Лонгшез? Козетку? Или же просто на тигровой шкуре перед камином-с?

Секретарь был неглупый малый. Он хорошо знал, как нужно в наш грубый век революций, войн и кризисов обращаться с таким нежным существом, как заказчик.

— Сию минуту я доложу господину директору завода, сэр.

Едва посетитель развалился в кресле и развернул газету, как раздался новый звонок.

Секретарь ринулся в переднюю:

— Чем могу служить?

— Заказчик.

"Два заказчика в минуту! — подумал секретарь, тихо содрогаясь от восторга. — Вот денек! Если так пойдет дальше, то наша маленькая фирма может спокойно плевать на кризис".

Секретарь изобразил на своем лице не поддающуюся описанию нежность, переходящую в бурное обожание.

— Как-с? Прикажете-с? Доложить-с? Сэр-с?

Новый заказчик вынул ослепительный бумажник из феерической китайской кожи и протянул феноменально красивую визитную карточку.

— Пожалуйте, сэр, в приемную! — воскликнул секретарь. — Пожалуйте в приемную. Сэр! Там уже, сэр, заказчик один дожидается приема. У нас, сэр, вообще частенько бывают заказчики. Прошу покорно. Чаю? Кофе? Лимонаду? Коньяку? Кресло? Козетку? Оттоманку? Тахту? Персидский ковер? Сигару? Трубку? Кальян? Шербет? Теплую ванну с сосновым экстрактом?

Секретарь был окончательно неглупым малым.

— Сию-с! Минуту-с! Доложу-с! Сэр-с! Директору-с!

С этими словами он почтительно выполз из приемной.

— Господин директор! Сэр! Необычайное происшествие! Факт, не имеющий прецедентов! Сказки Шехерезады! Тысяча и одна ночь! Феерия! Сон! Мираж!

— Вы, кажется, спятили, — сухо заметил директор, — выпейте воды.

— Не надо воды… Факт первостепенного экономического значения… Короче… Два посетителя у нас в приемной.

— Кредиторы? — побледнел директор.

— Наоборот, — запыхавшись, прошептал секретарь, — заказчики.

По старой, благородной морщинистой щеке директора поползла большая теплая слеза.

— Господи, — произнес он дрожащим голосом, — ты услышал… ты послал… ты спас… А еще некоторые неблагонадежные элементы утверждают, что тебя нет.

Секретарь протянул директору две визитные карточки.

— Действительно, заказчики, — произнес он с легким удивлением. Действительно, два хороших, выдержанных заказчика. Один японский заказчик, а другой китайский заказчик. Оба заказывают у нас маузерные патроны. Где же они?

— В приемной.

— Надеюсь, не в одной приемной? — с ударением спросил директор и тревожно заерзал на кресле.

— Никак-с нет, сэр, в одной.

— Оба?

— Оба-с!

Хрипящий вопль вырвался из груди господина директора:

— Зарезал! Убил!

— Но… Сэр…

— Молчите! Мальчишка! Вы понимаете, что вы сделали? Вы посадили в одну клетку двух голодных тигров.

— Я не… совсем… сэр…

— Вы болван, сэр! — громовым голосом заорал директор. — Надо читать газеты, сэр! Я вам дам по морде, сэр!

Директор, рыдая, забегал по кабинету.

— Он посадил в одну комнату двух воюющих между собою генералов! Они разорвут сейчас друг друга на части, и мы не будем больше иметь ни одного заказчика!

В это время в приемной с грохотом упало кресло.

— Начинается… — пролепетал директор.

В приемной с грохотом полетело второе кресло.

— Японская гиена! — послышался из-за двери визгливый китайский голос.

— Китайская собака! — зарычал в ответ японский голос.

— Я тебя сейчас стрелять буду!

— Я тебе сейчас голову оторву!

Директор вцепился в рукав секретаря.

— Отойдите от двери. Ложитесь на пол… Сейчас будет стрельба. Они вдребезги разнесут приемную… Послал бог секретаря болвана!..

Директор и секретарь легли на пол и прижались к паркету.

— Бегите за полицией, — прошептал директор.

— Бегите сами, — прошептал секретарь.

В приемной щелкнули курки.

— Вытащили маузеры… — прошептал директор.

— Начинается! — шепотом заплакал секретарь.

В приемной воцарилась гробовая тишина, и раздался ледяной японский голос:

— Молись, китаеза!

— Молись, японская… г… гейша!.

— Что же ты не молишься?

— А ты чего не молишься?

— Эх ты, обезьяна! Патроны на тебя жалко тратить, а то бы я давно прострелил твой дурацкий лоб.

— Сам осел.

— От такового слышу.

— Может быть, мне тоже, гадина, на тебя жалко патроны тратить.

— Еще бы не жаль! Небось каждый патрон денег стоит.

— А что же ты думаешь, они у нас даром, на деревьях растут? Н-да-с. Нынче патроны кусаются.

— Между прочим, извините за нескромный вопрос, почем за патрончики платите?

— По двадцать центов штука. А вы?

— Мы тоже по двадцать.

— Ужасная дороговизна!

— Уж и не говорите!

— Прямо не знаю, что и делать, хоть совсем не воюй. Одно разорение, верите ли.

— Золотые слова.

— Простите за нескромный вопрос: где товар берете?

— Да здесь и беру. А вы?

— Представьте, и я здесь.

— Черпаем, так сказать, из одного источника, хе-хе!

— Прямо грабеж среди бела дня!

— Золотые слова. Форменный грабеж.

— И не говорите!

— Что же вы стоите? Прошу вас, садитесь.

— Да и вы тоже… стоите… почему-то…

— Простите, не имею чести…

— Генерал Бей Ву-хо. А вы-с?

— Генерал Ки-Ки-мора.

— Так вы говорите, двадцать центов за штуку?

— Двадцать.

— Вот и воюй… хе-хе!

— Послушайте, как вы думаете, а что, если, так сказать, в организованном порядке…

— Представьте себе, у меня такая же мысль…

— А вы придвигайтесь к столу…

— А вы пистолетик… того…

— Пистолетик мы спрячем… Зачем же нам пистолетик? Мы сейчас… хе-хе… вместо пистолетика лучше автоматическую ручку… У вас случайно листика бумажки не найдется?

— Листика бумажки? Всегда! Извольте-с.

В приемной снова наступила тишина, нарушаемая изредка шепотом.

— Экие ведь разбойники… Да ведь этак скоро и воевать порядочным людям невозможно будет.

— Пишите, пишите…

— Джон, — прошептал директор, — там что-то творится странное, пойдите узнайте…

Секретарь осторожно пробрался в приемную и через минуту вернулся обратно, бледный, дрожащий, покрытый холодным потом. Его глаза остекленели.

— Перегрызли друг другу горло? — шепотом спросил директор.

— Хуже.

— Задушили друг друга?

— Хуже.

— Сделали друг другу харакири?

— Хуже.

— Н-не понимаю.

— Они… — пролепетал секретарь, — они… вместе… пишут ультиматум… с требованием… снизить цены… на… маузерные… патроны…

Вы думаете, что это плод больной фантазии? Ничего подобного!

Империалисты — хорошие хозяйственники. Уж если убивать рабочих и крестьян, то, по крайней мере, по дешевке!

1933

Зоологическая история[84]Зоологическая история. — Опубликован в журнале "Крокодил", 1934, апрель, № 14.

Иностранные газеты сообщают: "Около полугода назад германское министерство земледелия поручило директору берлинского социального музея профессору Гильцгеймеру установить, какие собачьи породы должны почитаться истинно германскими, то есть существующими на территории Германии с древнейших времен.

Профессор Гильцгеймер произвел ряд специальных раскопок на местах, где некогда были расположены древние германские селения и становища. Ему удалось найти большое количество собачьих скелетов и даже хорошо сохранившихся трупов.

На основании этих находок он установил, что некоторые породы собак являются для Германии коренными, другие же были привезены позже из чужих стран и только портили истинно германскую расу".

Истинно германскими собаками следует считать, согласно профессору Гильцгеймеру, датских догов (любимых собак Бисмарка) и жесткошерстных фокстерьеров, вошедших ныне в моду под названием "Рик" и "Рек".

Надо полагать, что вскоре все собаки неарийского происхождения будут вырваны с корнем и счастливая Германия поднимется на новую ступень национального процветания.

Но, разумеется, одними собаками дело не ограничится. Уж если вырывать, так вырывать! С корнем так с корнем!

И мы не сомневаемся, что на днях берлинцы будут свидетелями следующего величественного зрелища.

Прелестный летний день. Берлинский зоологический сад. По тенистой аллее солидно движется авторитетная комиссия по немедленному изъятию и ликвидации всех животных неарийского происхождения.

Впереди идет профессор Гильцгеймер. Вид у него строгий, но справедливый. Могучие морщины украшают его великолепный лоб мыслителя и гуманиста. Лоб Гауптмана с легкой примесью Геринга.

За профессором следует ассистент, а за ассистентом — бравый отряд штурмовиков.

Авторитетная комиссия деловито переходит от клетки к клетке.

Профессор не любит долго размусоливать. Его решения быстры, почти молниеносны. Сразу видно, что почтенный профессор в деле определения арийства и неарийства съел собаку. Разумеется, собаку арийского происхождения, по меньшей мере датского дога.

— Следующий! — браво восклицает профессор.

— Слон! — так же браво отвечает ассистент.

— Вырвать с корнем!

— Почему-с?

— Потому, что еврей.

— Слон — еврей?

— Еврей. Не видите — нос крючком. С корнем!

— Слушаюсь.

— Следующий!

— Страус.

— С корнем!

— Слушаюсь.

— Дальше!

— Лев.

— С корнем!

— Но простите… Они-с, так сказать, в некотором роде царь зверей…

— Вас не спрашивают! Не видите — курчавый. Еврей. С корнем! Дальше!

— Соболь-с.

— С корнем!

— Соболя с корнем?

— С корнем. Еврейская фамилия. Дальше.

— Очковая змея.

— С корнем!

— Почему?

— Потому, что это не очки. Это пенсне. Акушерка. Я ее знаю. С корнем!

— Слушаюсь.

— Дальше!

— Дальше аквариум, господин профессор.

— Сыпьте. Что это?

— Селедка!

— Сами понимаете. Еврейка. С корнем. Дальше.

— Кит.

— С корнем!

— Еврей, что ли?

— Кит не еврей, но три дня скрывал в своем чреве еврея без прописки. С корнем!

— Слушаюсь.

Через два часа все было кончено. В Берлинском зоологическом саду не осталось ни одного животного. Профессор обвел сверкающими глазами пустые клетки и с удовлетворением спросил:

— Все?

— Все.

— Отлично. А это?

Профессор наклонился к одному из бравых штурмовиков и, надев очки, стал внимательно всматриваться в какую-то точку на его воротничке.

— А это что?

— Это клоп-с… Прикажете вырвать с корнем?

Профессор побагровел.

— Вы, кажется, забываете, — воскликнул он патетическим голосом, — что в жилах этого благородного животного течет чисто арийская кровь! Оставить. Посадить в лучшей клетке. Поить. Кормить. Одевать. Обувать. На казенный счет. Мы должны поощрять всех, в ком течет чисто арийская кровь.

Ура!

1934

Краски Геббельса[85]Краски Геббельса. — Напечатан в газете "Известия" 19 июля 1941 года.

Фашистский журналист Людвиг Хамке вошел в кабинет министра пропаганды Геббельса и робко остановился у двери. Геббельс посмотрел на него глазами удава и хрипло спросил:

— Ну? Принес?

Людвиг Хамке суетливо поклонился:

— Так точно. Принес.

— Давай сюда.

Людвиг Хамке подошел на цыпочках и положил на стол рукопись. Геббельс покосился на Хамке и брезгливо потянул к себе исписанные листки.

— Ну-с, посмотрим, что ты там нацарапал, Хамке! Небось опять такая же ерунда, как и вчера? Смотри у меня, Хамке! Я не посмотрю на то, что ты ариец.

— Никак нет, — прошептал Хамке, бледнея. — Как можно-с? Останетесь довольны-с. Все в лучшем виде изобразил. Не жалея, можно сказать, красок.

— Плевал я на твои краски! Мне важны не краски, а факты. Факты есть?

— Так точно-с.

— А где брал?

— Известно где… сам, — скромно потупился Хамке. — Собственноручно, так сказать… Плод, так сказать, личного вдохновения. Я, можно сказать, работаю для фашистской пропаганды, не жалея пальцев. Смотрите, какие у меня стали пальцы. Были как сосиски, а стали тоньше макарон. Высасываю, высасываю. Этак никаких пальцев не хватит.

— Ну и дурак. Если пальцев не хватает, с потолка бери.

— Помилте… Какой же у меня потолок? Я с него уже второй год все беру и беру… Уж почти никакого потолка и не осталось… Так только, одна видимость, а не потолок.

— Ну, хватит. Некогда мне с тобой тут разводить теорию брехни. Посмотрим, что ты тут навысасывал…

Геббельс углубился в рукопись Хамке, и вдруг глаза его налились кровью.

— Ба-а-лван! — закричал он. — Разве так пишут?

— А что?

— А вот то, смотри, что ты пишешь. Ты пишешь: "Германское информбюро сообщает, что во время боев на южном участке Восточного фронта германские пехотинцы натолкнулись на огонь советских пулеметчиков, прикованных к своим пулеметам". Это что такое?

— Это… брехня.

— Я сам знаю, что брехня. Но какая брехня? Бездарная брехня. Старая брехня. А нам нужна брехня вдохновенная, сенсационная, новая брехня. Бери карандаш, я тебе сейчас продиктую. Пиши: "Натолкнулись на огонь зарытых в земле большевистских пулеметчиков. Советские солдаты стояли в вырытых ямах, заваленные землей до плеч. Свободны были только руки, чтобы стрелять. Некоторые из взятых в плен, отрытые германскими солдатами, сообщили, что их принуждали выкапывать в земле ямы и затем прыгать в них, а коммунисты собственными руками утрамбовывали вокруг них землю". Точка. Все. Понятно?

— Вы — гений! — воскликнул Хамке.

— Ну уж и гений, — скромно улыбнулся Геббельс. — Просто небольшой уголовный стаж, отсутствие совести и присутствие нахальства. Главное, Хамке, как надо врать? Врать надо самозабвенно, вдохновенно, беспардонно. И побольше фактов, побольше конкретности. Дураков еще на свете много. На то вся ставка. Ну что у тебя там дальше?..

И Геббельс углубился в рукопись.

Через час фашистский журналист Людвиг Хамке выходил из кабинета Геббельса, держа в руках листки выправленной "информации". Его глаза сияли и губы шептали подобострастно:

— Н-да-с… Геббельс… Вот это да! Вот это врет! И откуда только такой талант у человека? Уму непостижимо!

1941

Дурные сны[86]Дурные сны. — В журнале "Крокодил", 1941, № 27.

Швейцарская газета "Националь цейтунг" сообщает, что германские власти запретили редакторам газет и журналов при оценке войны на Востоке делать какие-либо исторические сравнения. Категорически запрещено сравнивать в какой бы то ни было связи эту войну с походом Наполеона на Россию. Вместе с тем администрации театров предложено снять с репертуара спектакли, в которых фигурирует Наполеон.

Что ж, картина вполне ясная. В медицине это называется мания преследования. Нетрудно себе представить Гитлера в роли сумасшедшего.

Спит Гитлер плохо. Просыпается желтый, опухший, со вкусом жеваной резины во рту. Просыпается и нервно звонит:

— Позвать Геббельса!

Входит Геббельс:

— Изволили звать?

— Изволил.

— Что прикажете?

— Ты что ж это себе позволяешь, любезнейший? — строго говорит Гитлер.

— В каком смысле? — робко спрашивает Геббельс.

— А вот я тебе сейчас скажу, в каком. Ты у меня кто?

— Министр пропаганды-с.

— Гм… Какой же ты министр пропаганды, когда у тебя даже снов порядочных нету?!

— Снов?

— Ну да, снов. Опять мне всю ночь мерзкие сны показывали.

— То есть в каком, так сказать, смысле?

— А в таком самом! Опять мне всю ночь Наполеон снился, будь он трижды проклят. Что ж это такое, любезнейший? Если у тебя самому фюреру такие паскудные сны снятся, то можно себе представить, какая дрянь снится каждую ночь обыкновенному рядовому немцу.

— Помилуйте! Но при чем же здесь я?

— Тебе подчиняются все зрелища?

— Подчиняются.

— А сон, по-твоему, что такое?

— Не могу знать.

— Ну и дурак! Сон видят?

— Так точно! Видят.

— Раз сон видят, — значит, он зрелище?

— Так точно. Зрелище.

— Ну вот и выходит, что ты не можешь для своего фюрера даже зрелище приличное организовать. Тьфу!

— Виноват.

— То-то! "Виноват". Смотри у меня. Еще один раз увижу во сне Наполеона — шлепну на месте. Будешь у меня знать. И вообще что это за безобразие: всюду, куда ни посмотришь, исторические параллели. Пошел вчера в театр, думал малость развлечься, — и что же идет в театре?

— А что-о? — побледнел Геббельс.

— А то самое. Пьеска.

— Так точно… Очень веселое произведение-с…

— Веселое? А кто там участвует? Наполеон там участвует. Понимаешь?

— Н… никак нет.

— Не понимаешь? Я тебе говорю немецким языком! На-по-ле-он. Разве это допустимо? Немецкий зритель видит на сцене Наполеона, и ему в голову лезут всякие вредные мысли: дескать, поход на Россию, разгром, бегство… Некрасиво!

— Так точно. Немедленно прикажу снять с репертуара.

— Давно пора. А автора расстреляй!

— Он уже умер.

— Жалко. А наука проходит по твоему министерству?

— Так точно. По моему-с. А что?

— Так что же ты, сук-кин сын, позволяешь у себя в учебниках писать?

— А что-с?

— Смотри, негодяй!

Гитлер открыл хрестоматию:

— Видишь?

— Где-с?

— А здесь. Читай: что написано?

— Написано: "Четыре времени года: весна, лето, осень и зима".

— Зима? — подозрительно посмотрел Гитлер на Геббельса.

— Так точно-с… зима… А что, разве…

— Идиот! Немецкий мальчик посмотрит в хрестоматию, увидит слово "зима", и ему в голову полезут всякие вредные мысли: дескать, Наполеон, поход в Россию, поражение и так далее… некрасиво! Так?

— Так точно.

— Прикажи выбросить.

— Кого-с?

— Зиму. Пусть пишут не "четыре времени года", а "три времени года". Благонадежным немцам совершенно достаточно трех времен года: весна, лето и осень. Просто, но мило. А зима — совершенно лишнее. Убрать!

— Слушаюсь.

— Ступай. Да, подожди. И еще, это самое… Распорядись, чтобы сны немецкому населению показывали более приятные. А то все убитые да убитые… три миллиона убитых. Некрасиво! Это может навести немецкое население на дурные мысли… А я этого терпеть не могу.

— Слушаюсь.

Оставшись один, Гитлер на цыпочках подкрался к книжному шкафу, достал том энциклопедического словаря на букву "Н", нашел статью "Наполеон", вырвал ее и с наслаждением бросил в камин. Глаза его дико блуждали.

1941

Зеркало, или новогодние гадания в новой имперской канцелярии[87]Зеркало, или Новогодние гадания в новой имперской канцелярии. Напечатан в журнале "Крокодил", 1942, январь, № 1.

Над Берлином стояла страшная, непроглядная новогодняя ночь. С Восточного фронта дул ледяной ветер. Старый, 1941 год, положив в свой мешок шесть миллионов убитых, раненых и пленных немцев, собирался в путь.

Стрелка часов показывала без четверти двенадцать. Гитлер бегал по своему кабинету в новой имперской канцелярии и нервно размахивал руками.

— Под Ленинградом бьют, — бормотал он, — под Москвой бьют, под Волоколамском бьют, под Калинином бьют, под Ростовом бьют, под Можайском бьют… Доннер-веттер!.. Адъютант!

Вошел адъютант.

Гитлер остановился перед ним в позе Наполеона и отрывисто бросил:

— Где не бьют?

— Не могу знать.

— Болван!

— Слушаюсь.

— Ступай!

— Так точно.

Гитлер поерошил волосы, вытер со лба холодный пот и снова забегал по кабинету.

— Под Тулой двадцать тысяч, — нервно забормотал он, — под Калинином восемьдесят тысяч!.. Доннер-веттер!.. Адъютант!

Вошел адъютант.

— Гадать!

— Чего-с!

— Я говорю: желаю гадать. Я верю в свою звезду. Я должен написать своим непобедимым войскам новогодний приказ. Я должен приоткрыть своему народу завесу будущего. Понятно?

— Так точно!

— Приготовить все для новогоднего гадания. Желаю гадать, как древний грек: по внутренностям животных. Принести молодого теленка и вспороть ему живот. Ну?

— Никак нет.

— Чего никак нет?

— Теленка никак нет.

— Что? В Берлине нет теленка?

— Так точно. Помилуйте! Где же его взять, теленка?

— Болван! Тогда волоки сюда быка, корову, свинью, барана… Ну? Чего ж ты стоишь с глупой улыбкой? Нету, что ли?

— Так точно. Нету.

— Гм… Может быть, козы есть?

— И коз нету.

— Так. Неприятно. Ну, в таком случае я буду гадать на чем-нибудь другом. Буду гадать не как древний грек, а как древний славянин. Черт с ним! Не важно. Тащи сюда курицу и зерно. Будем кормить курицу счетным зерном.

— Помилуйте! Вашсиясь… — плаксиво сказал адъютант. — Откуда же у нас куры? Откуда же у нас зерно? Ни одной курицы, ни одного зернышка!

— А Украина?

— Все потребили.

— Кто потребил?

— Доблестная германская армия.

— Негодяи! Только и знают, что жрать да жрать! Не напасешься… Скверно. Ну, ничего не поделаешь, в таком случае не буду гадать, как древний славянин, а лучше буду гадать, как древний француз: на кофейной гуще. Давай сюда кофейную гущу. Ну? Чего ж ты стоишь? Гущи нет, что ли?

— Так точно. То есть никак нет. Гуща есть, только кофею нет.

— Дурак!

— Слушаюсь.

— Совершенно нет кофею?

— Ни зернышка.

— Так-с! Печально. Ну, да ничего не поделаешь. В таком случае не буду гадать, как древний француз, а буду лучше гадать, как древний… как древний… Уж и не знаю, что и придумать… Не знаешь, как еще можно гадать?

— Можно еще гадать на картах, — робко сказал адъютант.

Лицо Гитлера побагровело.

— На картах?! — закричал он. — На каких картах? Может быть, на топографических? На военных? Мерси. Я уже гадал. Пошел вон, мерзавец!

— Слушаюсь.

— Постой! А на чем еще можно гадать?

— Не могу знать.

— А ты подумай.

Адъютант наморщил лоб и стал думать. Думал долго-Наконец нерешительно переступил с ноги на ногу.

— Можно еще гадать… Только не знаю, стоит ли…

— Говори!

— Можно еще гадать на зеркале.

— На зеркале? Очень хорошо. Зеркало. Мне это даже нравится. В этом есть что-то древнеарийское.

— Только… не советую… Потому что зеркало, оно… Как бы это сказать…

— Молчать! Неси сюда зеркало. Приказываю!

Через минуту на столе Гитлера стояло зеркало. По бокам его горели две свечи. Стрелки часов показывали без одной минуты двенадцать. Гитлер сел к столу и осторожно заглянул в зеркало. И в следующую секунду раздался его отчаянный, душераздирающий вопль.

Адъютант бросился к Гитлеру. Фюрер лежал в глубоком обмороке. Адъютант осторожно потер ему уши. Гитлер открыл глаза и простонал:

— Доннер-веттер! Мерзавец! Я тебя просил принести зеркало, а ты мне подсунул какую-то отвратительную, сумасшедшую рожу. Убери сейчас же!..

Над Берлином стояла страшная, непроглядная новогодняя ночь. С Восточного фронта дул ледяной ветер. Часы пробили двенадцать. Дверь новой имперской канцелярии отворилась. На пороге гитлеровского кабинета стоял малютка — новый, 1942 год. Он держал под мышкой большой гроб.

Мороз, как говорится в таких случаях, крепчал.

1942

Некролог[88]Некролог (О Муссолини). — Фельетон опубликован в журнале "Крокодил", 1943, № 28. Подписан: "Друзья по несчастью. Перевод с итальянского Валентина Катаева".

Преступный мир понес невознаградимую утрату. Мировую шпану постигло тяжкое горе. Ушел величайший жулик двадцатого века, негодяй, душегуб и предатель, основоположник итальянского фашизма, верный ученик и последователь Иуды Искариотского, друг и соратник Адольфа Гитлера, мастер провокаций и прогрессивный паралитик Бенито Муссолини.

За двадцать один год своего владычества в Италии Беня покрыл себя неувядаемой славой. Вся многовековая история мировых неудачников бледнеет перед камуфлетами и крахами, постигшими Беню на сравнительно небольшом отрезке времени. Задумав возродить великую Римскую империю, Беня стал энергично прививать себе манеры древнего римлянина: подымал для приветствия руку, брился мечом, время от времени произносил речи с балкона венецианского дворца в Риме.

Однако, не обладая особым политическим тактом и твердыми познаниями в географии и истории, пылкий Бенито впал в роковую ошибку. Черты древнего римлянина привить-то он себе привил, но впопыхах эти черты оказались чертами римлянина времени упадка. С этой роковой минуты все и покатилось.

Пользуясь общим замешательством, Беня нахватал себе колоний: Абиссинию, Триполитанию, Ливию, Албанию. Он уже подумывал о Египте, Тунисе и Алжире. Но тут вступили в свои права черты упадка. В Абиссинии Беня жестоко засыпался, и его крепко поколотили. Поколотили Беню также и в Египте, Ливии, Триполитании, Тунисе, Алжире. И очень крепко попало ему в России, куда его берсальеры, по милости Адольфа Гитлера, попали и пропали…

Покойник обладал нежным, лирическим характером: во время своего пребывания у власти он нахапал у итальянского народа не один десяток миллионов лир, что и дало повод благодарным итальянцам сложить в честь дучо прелестную канцонетту, которая начиналась так:

Для поправления пошатнувшихся делишек Беня поступил в услужение к Адольфу Гитлеру. Но служба у Адьки не дала Бене никакого удовлетворения. Работать приходилось на своих харчах, и зачастую бедный Бенчик принужден был подставлять свою морду под удары, предназначенные его хозяину. Так, например, на Волге Беня потерял все легионы своих древнеримских макаронщиков, после чего, обращаясь к Адьке и не будучи слишком силен в истории, воскликнул:

— Вар, Вар, отдай мне мои легионы!

На что нервный Адя отвечал:

— Плевал я на твои легионы. У меня и своих лупят и в хвост и в гриву…

Кончилось все это тем, что Беня вынужден был уйти в мир иной. Как говорится, собаке собачья смерть!

1943

Разгроммель[89]Разгроммель. — Напечатан в журнале "Крокодил", 1943, № 18 — 19.

Когда генерал Паулюс сидел в волжском мешке, фюрер прислал ему на самолете фельдмаршальский жезл и дубовые веточки к ордену.

Новопредставленный, то есть, простите, новоиспеченный, фельдмаршал только этого и ждал. Он тотчас привязал к маршальскому жезлу носовой платочек и заметил:

— Ну, братцы, все в порядке. Только что фюрер дал мне, так сказать, дуба. Теперь, я думаю, и мы все со спокойной совестью дадим дуба.

После чего бодро сдался сам и сдал своих вшивых фрицев доблестной Красной Армии.

За сей подвиг история наградила фельдмаршала новой фамилией:

Пропаулюс.

Примерно такая же штучка произошла с другим немецким генералом Роммелем.

Когда генерал Роммель сидел в африканском мешке, фюрер прислал ему на самолете фельдмаршальский жезл и дубовые веточки.

"Эге, — подумал сообразительный вояка, — жезл! Дубовые веточки!.. Знаем мы эти штучки! Ученые!.."

Новопредставленный фельдмаршал подозвал генерала Арнима и сказал ему развязно:

— Вот что, коллега. Такая картинка… Хайль Гитлер! Только что мне из Берлина прислали, как бы это выразиться, в некотором роде фельдмаршальский жезл и, знаете ли, дали немножко дуба. Так уж вы, будьте столь любезны, возьмите этого дуба и подержите на минуточку жезл, а я сию секунду приду. Мне надо смотаться на одну минуточку…

С этими словами хитрый фельдмаршал сунул в руки оторопевшего коллеги Арнима жезл из дуба, сел на транспортный самолет и рванул из мешка на Балканы, подальше от греха.

После чего генерал Арним рассудительно привязал к жезлу носовой платок и, не теряя драгоценного времечка, сдался в плен вместе со всеми своими вшивыми фрицами и макаронщиками.

За сей подвиг история наградила фельдмаршала Роммеля фамилией Разгроммель.

Так теперь и будут именоваться: Пропаулюс-Волжский и Разгроммель-Африканский.

Одним словом, как сказано у Чехова: "А должно быть, в этой самой Африке теперь жарища — страшное дело!"

Мало сказать — жарища. Не жарища, а пожар в сумасшедшем доме. Положительно африканское солнце в тесном взаимодействии с воздушными, наземными и морскими силами наших доблестных союзников окончательно размягчило мозги Гитлера и Муссолини, и до сих пор, впрочем, не отличавшиеся особенной твердостью.

В самом деле.

Гитлера бьют по морде с двух сторон — с востока и юга. Гитлер трещит по всем швам, и все же накануне своей капитуляции в Африке — он, как сообщают зарубежные газеты, приказывает высечь статую победы для установки ее на Триумфальной арке при въезде в… Каир.

Муссолини потерял все свои колонии и почти все свои войска, он довел Италию до положения крошечной, третьестепенной странишки и при этом устраивает "День империи" и велит выбить медаль "В честь завоевания Египта".

И что же получилось?

Высекли не статую, а высекли Гитлера.

Выбили не медаль, выбили Муссолини из Африки.

Причем высекли крепко и выбили тоже крепко — навсегда.

Вот тебе и непобедимая ось!

Как говорят в таких случаях украинцы: ось тоби дуля!

Впрочем, это еще цветочки, ягодки впереди. После африканской лихорадки, надо надеяться, фашистская банда испробует все прелести сицилийской холеры.

1943

Неврастеник-бодряк[90]Неврастеник-бодряк. — За подписью "Старик Саббакин" опубликован в журнале "Крокодил", 1944, № 41.

Только теперь стало совершенно ясно, что Гитлер не просто неврастеник. Он — неврастеник-оптимист. Или, выражаясь научно, псих-бодряк.

— Мой фюрер!

— В чем дело? Почему у вас такой смущенный вид?

— Я даже не знаю, как сказать…

— Ну-ну!.. Смелее! Что у вас там стряслось? Докладывайте!

— Как бы это выразиться… Наши войска, так сказать, немножко отступили.

— Вот как? Это любопытно. И сильно отступили?

— Н-не особенно сильно… Хотя, собственно говоря, порядочно.

— А именно?

— От Волги к Днепру.

— Ну и что же?

— Ну и, так сказать, ничего ж. Неприятно.

— Что неприятно?

— Неприятно, что отступили.

— Как!! Это вы называете неприятностью?

— Приятного мало.

— Наоборот. Совершенно наоборот. Вы говорите — от Волги к Днепру? И прекрасно. Пре-крас-но! Я очень рад. Это именно то, о чем я мечтал всю жизнь. Помилуйте, да ведь это же колоссальный военный успех! Почти триумф!

— Да, но…

— Никаких "но", дорогой мой! Прикиньте. От Волги до Днепра сколько километров?

— Да что ж… По самым скромным подсчетам, километров шестьсот.

— А не больше?

— Не думаю.

— Жалко.

— Виноват, мой фюрер… Я не совсем расслышал. Вы, кажется, что-то изволили сказать?

— Я изволил сказать: жалко. Жалко, что шестьсот, а не семьсот или даже не восемьсот. Ведь это что значит? Это значит, что наши коммуникации сократились на шестьсот километров. Вы подумайте только. Раньше нам приходилось возить снаряды, продовольствие, войска, танки, пушки бог знает куда. К черту на кулички. Куда-то на Волгу. Вы знаете, сколько мне стоили одни железнодорожные билеты? Ужас! А теперь — будьте любезны. Доехали до Днепра — тут тебе и фронт. И ни на какую Волгу таскаться не надо. Нет, вы меня положительно обрадовали. Счастливейший день в моей жизни! Ха-ха-ха! Ха-ха, ха-ха, ха-ха! Имею честь! Хо-хо-хо! Прямо именины! Хе-хе!

— Мой фюрер! Беда!

— Где беда? Что беда? Почему беда? Хе-хе-хе! Ой, только не пугайте меня! А то я сильно нервный. Хо-хо-хо! Ну-с, рассказывайте, какая такая приключилась беда?

— Кавказ…

— Что Кавказ?

— Нас выгнали с Кавказа.

— Ой, боже мой, какие страсти-мордасти! Вбежал как сумасшедший. Лицо бледное. Губы трясутся. Я даже в первую минуту испугался. Думал, бог знает что случилось. Может быть, думаю, водопровод… хе-хе… испортился. А вы Кавказ потеряли! Ну и слава богу, что потеряли. Очень он мне нужен. Да ну его к черту! Куда ни ткнешься — горы.

— Да, но нефть…

— Что "нефть"?

— Мы потеряли нефть.

— И прекрасно сделали, что потеряли. Во-первых, ее на Кавказе много. Куда ее девать?

— Как куда? Вывозить!

— За шесть тысяч километров? Нет уж, мерси. Пускай русские сами вывозят. Тут, батенька, на одних железнодорожных билетах можно в трубу вылететь. А во-вторых, коммуникации. Шутка ли сказать — каждый день переться воевать куда-то на Кавказ! Нет, положительно я очень, очень доволен, что мы наконец развязались с этим Кавказом. А что касается курортов, то уверяю вас, что в Крыму курорты гораздо лучше, а главное — ближе.

— Да, но дело в том, что, так сказать, и Крым… Гм…

— Потеряли?

— Вот именно.

— Слава тебе господи! Слава тебе господи! Вы меня окрыляете. Прямо-таки гора с плеч. Ух! Нет, в этой войне нам положительно везет. Без ложной скромности могу сказать, что я таки здорово поработал в деле сокращения коммуникаций. Так, значит, вы говорите, что и Крым ухнул? Ну, спасибо вам за приятные известия. Просто праздник на душе. Хочется петь и смеяться. Ха-ха-ха!

— Мой фюрер! О! О!!

— Что, Прибалтика?

— Между прочим, и Прибалтика. Но главным образом катастрофа на юге.

— А что такое? Вы меня пугаете. Мы наступаем на юге?

— Наоборот. Отступаем.

— Да? Вот как? Вы меня радуете. Хе-хе! И много уже надрапали?

— Всю Румынию продрапали.

— Насквозь?

— Насквозь!

— Гениально!

— Мой фюрер… О!.. Простите. Но я не понимаю, что вас так радует?

— Как что радует? Коммуникации радуют. Сокращаются. Я ж всегда говорил немцам, что, пока я с ними, они обеспечены. О, спасибо вам! Вы меня так обрадовали… Так обрадовали… Прямо-таки хочется рвать и мета… То есть что я такое говорю? Хочется петь и плясать. И хохотать. Хи-хи!

— Мой фюрер!

— Знаю, знаю! Красная Армия вторглась в Восточную Пруссию. Меня уже поздравляли. Данке шон. Это счастливейший день в моей жизни. Ну, немцы, что вы теперь скажете, черти, про вашего фюрера? Кто бы вам мог так удачно сократить коммуникации? Ага! То-то. Черт побери, до чего мне сегодня весело! Задыхаюсь от веселья. Хи!

Примерно в таком духе ведет себя в настоящее время этот псих-бодряк. Надо полагать, что в самом недалеком будущем разыграются примерно такие сцены.

— Мой фюрер! Катастрофа! Красная Армия у ворот Берлина. Что делать?

— Только радоваться.

— Почему?

— Потому, что наконец-то я вместе со своим доблестным генералитетом в корне ликвидировал все эти паршивые коммуникации, которые причиняли нам все время столько хлопот. Величайший день в истории Германии. Триумф немецкого оружия! Хайль — я!..

— О мой фюрер…

— Слушайте, куда они нас тащат? Что это там, вдали, за штука? Такая деревянная. Вроде большой буквы "Г".

— Это виселица.

— Да что вы говорите?! Прекрасно! Я очень люблю, когда кого-нибудь вешают. А вы случайно не знаете, кого собираются вешать?

— Случайно знаю. Нас, мой фюрер.

— И меня? Позвольте! Это уже свинство. Я не хочу. Я этого просто терпеть не могу. Пустите меня! Пу-сти-те-е-е!

— Чего же вы хныкаете, я не понимаю? Радоваться надо, а не хныкать.

— Почему радоваться?

— Потому, что сейчас будет ликвидирована последняя коммуникация.

— Между чем и чем?

— Между вами и виселицей. Веселитесь. Пойте. Хохочите!

Фюрер хохотал недолго.

1944

Ионыч из Вашингтона[91]Ионыч из Вашингтона. — Опубликован в "Литературной газете" 27 сентября 1947 года. Фельетон посвящен поездке по Европе американских конгрессменов.

Многострадальную Европу постигло новое бедствие.

В Европе появилась группа бодрых американских джентльменов. Они путешествуют.

Мы знаем, что американцы любят путешествовать. И мы всячески приветствуем эту их неукротимую любовь к туризму. В самом деле, почему бы богатому, хорошо обеспеченному и не слишком обремененному работой человеку немножко не поколесить по земному шару?

Так сказать, людей повидать и себя показать!

Но, к сожалению, в данном случае к туризму — в его чистом виде примешиваются некие элементы чисто американского бизнеса.

Упомянутые американские джентльмены являются не просто туристами, а в некотором роде туристами политическими, так как они одновременно члены конгресса.

Как известно, им было поручено совершить поездку по Европе в целях детального изучения вопроса о потребностях Европы в соответствии с "планом Маршалла".

У почтенных туристов широкие задачи, к туризму имеющие крайне отдаленное отношение.

В странах, которые они посещают, их интересует внутренняя политика и программа, продовольствие и сельское хозяйство, уголь, рабочая сила, денежное обращение и доходы и даже такой довольно страшный для путешественника вопрос, как, например: в какой степени синтетические жиры и масла заменяют натуральные продукты?

Их самым жгучим образом интересуют вопросы:

Какое экономическое значение имеют для Голландии политические "беспорядки" в Индонезии?

Какое значение имеет для Швеции импорт из СССР?

Явилось ли предоставление кредита СССР бременем для экономики Швеции?

Каковы шансы для создания таможенного союза в Западной Европе?

Носили ли забастовки и другие волнения в промышленности главным образом экономический или политический характер?

И многое, многое другое хочется знать дотошным путешественникам-конгрессменам.

Они мыкаются по Европе из страны в страну и всюду суют свой нос.

Кое-где они ведут себя с развязностью нувориша, попавшего в универсальный магазин.

Они думают, что в Европе все продается — правительства, парламенты, президенты, политические партии, банки, акционерные общества.

Они не стесняются распекать целые нации и делать строгие выговоры народам.

Они сварливо придираются ко всему.

Увидели, что парижане сидят в кафе, и тут же по-хозяйски распекли парижан:

— Не по кафе нужно сидеть, господа, а дело делать! Так-то!

Не понравились им англичане — и они тут же понизили их в ранге:

— Вот что, дорогие союзнички, вы уже больше у нас не великая держава. Хватит. Попили нашей кровушки. Теперь походите у нас в лимитрофах.

Они строги, но справедливы. Одних они казнят, других милуют.

Увидели Голландию — понравилась Голландия. Говорят голландцам:

— Ничего! Вы нам нравитесь — здорово угнетаете свои колонии, не стесняйтесь, лупите индонезийцев! Очень хорошо. Гуд бай! Вы у нас, у американцев, заслужили. Будет вам помощь. Не сомневайтесь!

Словом, хлопот полон рот. Где уж тут думать о туризме!

Есть у Чехова прелестный рассказ "Ионыч". В нем рассказывается жизнь некоего провинциального врача Старцева.

И заканчивается этот рассказ так:

"Прошло еще несколько лет. Старцев еще больше пополнел, ожирел, тяжело дышит и уже ходит, откинув назад голову. Когда он, пухлый, красный, едет на тройке с бубенчиками и Пантелеймон, тоже пухлый и красный, с мясистым затылком, сидит на козлах, протянув вперед прямые, точно деревянные, руки, и кричит встречным "Прррава держи!", то картина бывает внушительная, и кажется, что едет не человек, а языческий бог. У него в городе громадная практика, некогда вздохнуть, и уже есть имение и два дома в городе, и он облюбовывает себе еще третий, повыгоднее, и когда ему в Обществе взаимного кредита говорят про какой-нибудь дом, назначенный к торгам, то он без церемонии идет в этот дом и, проходя через все комнаты, не обращая внимания на неодетых женщин и детей, которые глядят на него с изумлением и страхом, тычет во все двери палкой и говорит:

— Это кабинет? Это спальня? А тут что?

И при этом тяжело дышит и вытирает со лба пот.

У него много хлопот, но все же он не бросает земского места: жадность одолела, хочется поспеть и здесь и там…"

Мы, конечно, не склонны слишком обижать дореволюционного доктора Ионыча неприятными аналогиями, но все же надо сказать, что "дядя Сэм" чем-то напоминает чеховского Ионыча.

Это Ионыч — усиленный в сто тысяч раз, дошедший до грандиозных размеров, Ионыч в мировом масштабе.

Ионыч, сидящий за океаном на своих мешках с золотом, мечтающий купить весь земной шар и всюду посылающий своих заевшихся, наглых приказчиков.

И не могу я, чтобы немножко не поправить Антона Павловича, несколько его осовременить:

"Прошло еще несколько лет после Потсдамского соглашения. "Дядя Сэм" еще больше пополнел, ожирел, тяжело дышит от высокомерия и уже ходит, откинув голову назад. Когда он, пухлый, красный, едет на "кадиллаке" с раздирающе громким клаксоном и Маршалл, тоже пухлый и красный, с мясистым затылком, сидит на козлах, положив на баранку руля прямые, точно деревянные, руки, и кричит встречным народам: "Права держи!", то картина бывает внушительная, и кажется, что едет не человек, а мешок, набитый деньгами. У него в Западном полушарии громадная практика, некогда вздохнуть, и уже есть имение в Тихом океане и страны в Европе, Азии, и он облюбовывает себе еще новые, повыгоднее, и когда ему на Уолл-стрите говорят про какую-нибудь страну, назначенную к торгам, то он без церемонии посылает туда своих конгрессменов, которые совершают путешествие по Европе, не обращая внимания на голодных, оборванных женщин, детей и стариков, смотрящих на него с ужасом, и, тыча во все страны палкой, говорит:

— Это Греция? Это Турция? Прекрасно. Мы это берем. А тут что? Аэродром? О'кей! А это что? Франция? Заверните! А это что, нефть? Беру.

И при этом тяжело дышит и вытирает со лба пот.

У него много хлопот дома, но он не бросает ни одной страны, которая "плохо лежит": жадность одолела, хочется поспеть и в Западном полушарии и в Восточном".

Не правда ли, получается мило?

Говорят, что туристы "дяди Сэма" собираются посетить Советский Союз.

Почтенным туристам, вероятно, очень хотелось бы бодрым шагом пройтись по нашей необъятной стране с палкой, тыкая ее в разные места:

— А здесь что? Баку? Заверните. А это Урал? Заверните! Золото? Заверните. Нефть? Заверните.

Но увы!

Завернуть наши богатства — кутеж не по карману даже для такого Ионыча в мировом масштабе, как "дядя Сэм".

И его туристам не придется говорить нам: "Заверните!"

— Заверните! — скажет им советский народ. — Заверните оглобли!

1947

Тени Фонтенебло[92]Тени Фонтенебло. — Напечатан в газете "Правда" 23 августа 1949 года.

Американский генерал Брэдли энергично потер руки, подошел к большой карте и сказал:

— Итак, господа, я полностью разрешил все ваши разногласия. Все более или менее ясно. Я делаю краткое резюме. Итак, молодцы англичане разбивают русских на левом фланге, молодцы французы разбивают русских в центре, молодцы турки и греки разбивают русских на правом фланге, после чего войну против мирового большевизма можно считать законченной. Возражений нет?

В штабе западного союза в Фонтенебло воцарилось глубокомысленное молчание. Французский генерал де Латтр де Тассиньи посмотрел на английского генерала Монтгомери, английский генерал Монтгомери в свою очередь посмотрел на французского генерала де Латтр де Тассиньи, затем они оба посмотрели на американского генерала Брэдли и погрузились в глубокую задумчивость.

— Хелло, джентльмены! — бодро воскликнул генерал Брэдли. — Больше жизни! Больше огня! Я не вижу энтузиазма. Может быть, у кого-нибудь есть возражения? Так милости просим. Не стесняйтесь. Высказывайтесь.

— Разрешите задать маленький вопрос, — мягко сказал де Латтр де Тассиньи, с преувеличенным интересом рассматривая ногти.

— Прошу вас.

— Вот вы говорите, мосье, — на левом фланге молодцы англичане, в центре молодцы французы, на правом фланге, гм… так сказать, молодцы греки и турки, а, простите за нескромный вопрос, где же молодцы американцы?

— Да, действительно, — оживился Монтгомери, — где же молодцы американцы?

— Как где? — удивился Брэдли. — Понятно, где! В Америке.

— Странно.

— Что странно?

— Странно, что молодцы американцы в Америке.

— Что же тут странного? А где же им быть?

— Вот это самое мы и хотим выяснить, — заметил Монтгомери.

— Да, мосье. Хотим выяснить, — сказал де Латтр де Тассиньи.

Генерал Брэдли поморщился.

— Господа! — воскликнул он. — Как вы удивительно рассуждаете! Надо же кому-нибудь быть в тылу.

В штабе западного союза в Фонтенебло снова воцарилось тягостное молчание.

— Н-да-с… — сказал Монтгомери.

— Действительно, — неопределенно поддержал де Латтр де Тассиньи.

— Что вы этим хотите сказать? — строго посмотрел на француза и англичанина генерал Брэдли.

— Чем хотим сказать?

— Этим. Этим вашим "н-да-с" и "действительно". Вы, кажется, намекаете, что мои молодцы американцы уклоняются от, так сказать, тягот походной жизни?

— Нет, мы не намекаем, — сказал Монтгомери, — мы просто интересуемся.

— Чем же вы интересуетесь?

— Мы интересуемся: почему молодцы американцы будут сидеть в Америке, а, например, молодцы англичане и молодцы французы будут проливать кровь? Это неправильно.

— Гм, — сказал Брэдли, — что же вы предлагаете?

— Я, например, предлагаю, — быстро сказал экспансивный француз, — такой план: молодцы англичане разбивают русских на левом фланге. Молодцы американцы разбивают русских в центре. Молодцы греки и турки…

— Э, нет, позвольте! — прервал его Монтгомери. — А где же будут в это время молодцы французы?

— Как где? — удивился де Латтр де Тассиньи. — Натурально где — во Франции. Раз они французы, совершенно естественно, что они должны находиться во Франции.

— Не подходит! — коротко буркнул Монтгомери.

— А вы что предлагаете?

— Я, господа, предлагаю следующее: молодцы американцы разбивают русских на левом фланге, молодцы французы разбивают русских в центре, молодцы греки и тур…

— Виноват. А где же в это время будут англичане?

— Англичане в это время будут на Британских островах. Это их место.

— Мерси.

— Что "мерси"?

— Мерси за такой стратегический план.

— Не согласны?

— Не согласен.

— Господа! Мосье! Джентльмены! — с некоторым раздражением воскликнул Брэдли. — Молодцам американцам незачем ехать в Европу, раз в Европе уже есть молодцы французы и молодцы англичане. Одни проездные билеты сколько стоят! Чистое разорение. Молодцам американцам найдется работа в свое время, а молодцы французы и англичане, раз уж они, так сказать, приехали…

— Вот именно — приехали!

— Э, нет! Не выйдет.

— Ну ладно, — сказал Брэдли. — Тогда я предлагаю такую комбинацию. Молодцы французы и молодцы англичане разбивают русских где-нибудь на правом или на левом фланге, молодцы греки и молодцы турки разбива…

— Знаем, знаем!

— Господа, прошу не перебивать! Молодцы греки и молодцы ту…

— Слышали уже.

— Нет, вы не слышали.

— Вы лучше скажите, что в это время будут делать молодцы американцы.

— Молодцы американцы в это время высадятся на берегу Персидского залива и с громкими криками "ура" бросятся…

— Виноват, — холодно перебил его Монтгомери, — я не расслышал: с какими криками бросятся американские молодцы? С криками "уран"?

— Не "уран", а "ура".

— Ах, простите, мне послышалось "уран", тем более что ваши молодцы действительно-таки привыкли с громкими криками бросаться на уран. Как только заметят, что где-нибудь появился уран, так сейчас же…

— Это к делу не относится.

— Ну нет. Даже очень относится.

— Ну, знаете, если уж на то пошло, то и ваши молодцы англичане, как только заметят где-нибудь чужую нефть…

— Это что? Намек?

— Не намек, а факт.

— Господа! Мосье! Не будем ссориться, — сказал француз. — По-моему, мы отклонились от вопроса.

— Верно! — оживился Брэдли. — Отклонились. Давайте лучше говорить на языке цифр. Выясним, какими силами мы располагаем. Мосье де Латтр де Тассиньи, сколько вы можете выставить дивизий?

— Сколько угодно! — бесшабашно воскликнул француз.

— О! Это порядочно. Но все-таки тридцать дивизий можете выставить?

— Хоть сорок.

— Великолепно! Так и запишем. Сколько у вас солдат в дивизии?

— Солдат?

— Ну да.

— Каких солдат?

— Обыкновенных.

— О мосье! — печально поднял глаза к небу француз. — Все, что угодно, но только не солдат. Откровенно вам скажу, насчет солдат у нас туговато. Все какие-то ненадежные солдаты. Того и гляди, повернут ружья и пушки не в ту сторону. Так что своих солдат не рекомендую. Просто-таки, по-дружески, не советую.

— Позвольте! Для какого же черта мы вам дали доллары? Мы хотим за свои доллары иметь ваши дивизии.

— Да господи ж! Разве мы против? Дивизий — сколько угодно, а уж насчет солдат — не ручаюсь.

— Тьфу! А у вас, Монтгомери?

— Что у нас?

— Дивизий у вас сколько?

— А я давно уже сказал, что две.

— А солдат?

— Каких солдат? — удивился Монтгомери. — Какие могут быть солдаты! Что вы, ребенок, что ли? Разве вы не знаете, что мои молодцы англичане сами принципиально не воюют? Это у нас, так сказать, традиционно. А там, где традиция, там, сами понимаете…

— К черту традиции! Мы вам даем доллары и хотим иметь за свои денежки солдат.

— Я с радостью! Да где их взять? И, откровенно говоря, на что наши солдаты? Свяжетесь с ними — неприятностей не оберетесь.

— Господа! Умоляю вас! Давайте не будем ссориться. Сделаем лучше так. Американцы будут сидеть в Америке, французы — во Франции, англичане — в Англии.

— А кто же будет воевать?

— Гм…

— Да, господа, действительно, кто же будет воевать?

Помолчали.

— Может быть, молодцы греки и молодцы турки? — осторожно сказал француз и тут же сам сконфузился.

— Вы еще скажете — Бенилюкс! — буркнул Брэдли.

— Попросил бы не выражаться, — холодно сказал Монтгомери.

Воцарилось еще более тягостное молчание.

— Итак, — бодро потирая руки, сказал Брэдли, — резюмирую: с левого фланга ударяют молодцы англичане, в центре молодцы бенилюксы, с правого фланга молодцы гре…

И снова повисло тягостное молчание.

1949

Случай с малюткой[93]Случай с малюткой. — Появился в газете "Известия" 1 января 1953 года.

…И когда на больших вашингтонских часах стрелки приблизились к двенадцати, в дверь деликатно постучали.

— Ну, кого еще черт несет? — недовольно прорычал ночной дежурный Федерального бюро расследований.

— Можно? — раздался нежный голосок, и на пороге появилась прелестная детская фигурка с пальмовой веткой в руке. — Это я.

— Кто я?

— Новый год. Можно?

— Документы!

— Какие документы?

— Такие самые. Обыкновенные. Справка о политической благонадежности и виза на въезд.

— Вы, наверное, не так поняли, — с мягкой улыбкой сказал малютка. — Я Новый год. Сейчас буду наступать.

— Новый? — подозрительно прищурился дежурный. — Раз Новый, то тем более. Документы!

— Какой вы… странный… Пустите!

— Стой!

— Мне надо наступать, а вы меня… задерживаете…

— Ну, братец, значит, ты еще не знаешь, как у нас в Америке "задерживают". Ни с места!

— Честное слово… Даже удивительно… Я — Новый год. Мне срочно надо наступать. Меня ждут…

— Кто ждет?

— Все ждут.

— Имена, фамилии, адреса, политические убеждения!

— Кого?

— А этих самых. Которые ждут. Может быть, они неблагонадежные? Может быть, они еще не прошли через комиссию по расследованию антиамериканской деятельности? Может быть, они нелояльные? Ага! Побледнел? Подозрительно… А что это у тебя за веточка?

— Это пальмовая ветвь. Так сказать, символ мира.

— Чего символ?

— Мира…

— Тэк-с… Интересно… Может быть, у тебя еще и голубь есть?

— Н-нет. Голубя нет… не положено.

— А пальмовая ветвь, символ мира, положено? У нас это, братец, строго запрещается.

— А как же ангелы?

— Какие ангелы?

— Рождественские, которые поют: "Слава в вышних богу, и на земле мир…"

— Уже, слава богу, не поют.

— Почему?

— Потому, что сидят в каталажке за антиамериканскую пропаганду. Понятно тебе?

— Понятно… Можно уже идти наступать?

— Ишь ты, какой быстрый! Подождешь. Сначала надо тебя допросить. Как звать?

— Тысяча девятьсот пятьдесят третий.

— Зачем приехал в Штаты?

— Наступать.

— Это я знаю. А с какой целью?

— Чтобы принести людям, так сказать, новое счастье.

— Каким именно людям?

— Всем.

— Всем? Ишь куда хватил! Вредная антиамериканская пропаганда. Которые у нас капиталисты — тем и старого счастья хватает. А которые прочие — и так обойдутся. Счастья на весь народ не напасешься. Так что ты это самое новое счастье вместе с веткой мира оставишь здесь, в комендатуре, а то не пущу. Понятно?

— Понятно.

— Родственников за границей имеешь?

— Имею.

— Благонадежные?

— Благонадежные.

— Тэк-с. Сейчас посмотрим, что они собой представляют.

Дежурный вытащил пухлое досье и углубился в чтение.

Лицо его побагровело.

— "Семьдесят первый" во Франции твой родственник?

— Мой, — пролепетал малютка.

— А "семнадцатый" в России?

— Мой.

— Все понятно. Я так и думал. Эй, Джим, тащи его к следователю!

— Пустите, я ж опоздаю наступить…

— Ничего. Авось. У нас это в Штатах делается быстро.

И через некоторое время малютка Новый год наконец наступил, — под глазом у него горел большой синяк, а пальцы, с которых снимали отпечатки, были покрыты липкой черной краской.

"С новым счастьем, американцы!" — хотел воскликнуть малютка, но вовремя удержался, тяжело вздохнул и только молчаливо покачал головой.

1953