Онлайн чтение книги Грация и Абсолют
10

Физически очень развитый, Виктор и в двенадцать лет не допускал неосторожности к себе, особенно при неблагоприятном встречном ветре.

Приятного ему недоставало и чаще – при его избытке, а ветер охотно кидался навстречу, и можно взять мутный зимний день, когда Виктор с приятелями бежал на каток по выглаженному позёмкой скользкому тротуару. Гнулись тонкие ветви деревьев, и мальчики отворачивали лица от прокалённых стужей порывов. Товарищ отчего-то сплюнул на бегу, и плевок прибило к рукаву Виктора. От омерзения натянулась под шапкой кожа головы.

Виновник наспех крикнул: – Случайно! – что надо было понять как извинение.

– Эй! Вытри!

Тот не внял, и Виктор поймал его за конец шарфа.

– Отстань, я не хотел! Это ветер! – мальчик начинал злиться, а по виду был он не слабее приятеля.

– Вынь платок и вытри.

– Нет у меня платка!

– Шарфом! – и Виктор за рукав потянул его с тротуара на глубокий снег.

Другие мальчики окружили их, уважая сшибку и ценя случай вынести приговор.

– Драться хочешь? – сказал угрожающе виновный, заводя себя, чтобы не отступить.

Виктор дурашливо сорвал шапку и кинул на снег. Кто-то хохотнул – оказывается, они ошиблись и ожидалась комическая выходка. А он взаправду улыбался и широко, кладя руки приятелю на плечи… ладони переместились тому на затылок в дружеской фамильярности, рывок – и нос расплющился о лоб Виктора. Для чего и была предварительно сброшена шапка.

Мальчик обмяк – оттого что напружился от боли, какой ещё не испытывал. Горло не сумело крикнуть, тело клонилось вперёд, и Виктор, сцепив пятерни «в замок», развернулся влево и изо всей силы ударил его в лицо. Кулаки заходили по упавшему, брызги крови отлетали на снег, и все услышали:

– Прости-ии!!!

Мальчики-зрители имели крепкие холки, что отвечало назначению ходить в упряжке, и пока ещё были не прочь полягаться и даже выбить копытцем кровь из податливого. Но сейчас бляшки их глаз отразили некий иной проблеск. Над ними возымело власть деяние леопарда…

Избитый, самозабвенно отвечая какой-то болезненно разгоревшейся потребности, объяснил дома, будто вблизи катка, в тёмном проходе, на него бросился неизвестный наголо обритый мужик. Товарищи это подтвердили с жаром, вдохновляемые чувством, что они по-своему честны и верны чему-то зловеще-священному и повелительному.

На Виктора теперь смотрели ночными светящимися глазами ожидания. Он должен был дарить радость – выборочно выплёскивая ненависть. В нём обнаружили сердце, в которое можно красться повинуясь, чтобы, хваля и льстя, прививать свою трусливую злобность к смелости истого зла.

Но он бывал жесток лишь из страха презрения к себе, и, когда не стало для этого оснований, оказалось, что злоба не трепещет в нём от жажды самоотдачи. Его сердца с полным правом требовали девочки, с которыми, замечательно красивый, обворожительный, он рано начал читать загадочную, сладко запутывающую сказку. Он сделался любителем приключений под звуки лиры и бубна, а не барабана, дрался, лишь будучи задетым, и не думал, как несправедлив к мальчикам. Они хотели вожаком леопарда – а он не замечал, бессильный выбирать для битья кого-то из презираемых.

Отец его не понял бы – если можно быть лидером, то и нужно. Но одарённый Виктор учился отлично, и занятой специалист не видел необходимости распространять внимание к нему за эти рамки. Он установил для сына: сначала стать военным лётчиком, а затем – «асом в области ракетостроения», к каковым принадлежал он сам, главный инженер Можов. Полноценными людьми он считал лишь профессиональных военных и «специалистов оборонно-интеллектуальной сферы».

Он в душе молился на милитаристскую мощь СССР, но в домашнем кругу самоуверенно подтрунивал над партийной идеологией и вообще завёл манеру вне работы холодно «юморить». С детьми снисходительно играл в надзирающую строгость: «Хулиганишь? Лентяйничаешь? В угол поставлю!» Заглянув в комнату, когда там сын смотрел телевизор, он, выйдя, громко произносил: «Виктор всё ещё стоит в углу?» Раза два в неделю он совершал пробежку по скверу, по стадиону, старался почаще заниматься гимнастикой, но здоровьем не отличался. Иногда у него на работе устраивались полулегальные мужские попойки «сабантуи», тогда он приходил домой пошатываясь, говоря: «Я смирненький, я не шумлю, я положу себя сейчас в гор-ризонтальное положение…»

Мать наутро напоминала, что «необидчива и этим жестоко пользуются». Она была не против почтить присутствием сабантуй. Миловидная, наигранно-изнеженная «женщина-девочка», она считалась в кругу мужа «изюмистой». Посредственный работник, кандидатскую, однако, защитила – как жена Можова.

Она волнующе выделялась на праздничных сборищах, когда во дворе какой-нибудь обширной государственной дачи, на фоне пышных кустов сирени, устраивались танцы. Выглядела избалованной и в то же время подкупающе-растерянной, что так и влекло мужчин, создавая вокруг неё атмосферу какого-то озорного беспокойства. Её кружили в танцах, а она предвкушала, как продемонстрирует прекрасный, по её убеждению, голос. Когда мужчины подвыпьют, её попросят петь… Пела она романсы.