Онлайн чтение книги Ган Исландец Hans of Iceland
I.

— Вотъ до чего доводитъ любовь, сосѣдъ Ніэль! Бѣдняжка Гутъ Стерсенъ не лежала бы теперь на этой большой черной плитѣ, какъ морская звѣзда, забытая отливомъ на отмели, если-бы заботилась только о починкѣ челнока и ветхихъ сѣтей своего отца. Да утѣшитъ святой Усуфъ нашего стараго товарища въ постигшемъ его несчастіи!

— Да и женихъ ея, — подхватилъ чей-то пронзительный дрожащій голосъ: — этотъ красавецъ Жилль Стадтъ, не лежалъ-бы тутъ рядомъ съ ней, если бы вмѣсто того, чтобы волочиться за богатствомъ въ проклятыхъ рудникахъ Рерааса, онъ качалъ люльку маленькаго брата подъ закоптѣлой кровлей своей хижины.

— Э! Матушка Олли, твоя память старѣетъ вмѣстѣ съ тобою,—возразилъ сосѣдъ Ніэль, къ которому обращена была первая рѣчь.— У Жилля никогда не было брата и тѣмъ труднѣе бѣдной вдовѣ Стадтъ переносить свое горе. Хижина ея теперь совсѣмъ осиротѣла и взоры матери, ища утѣшенія въ небѣ, будутъ встрѣчать лишь ветхую кровлю, подъ которой виситъ опустѣлая люлька сына, въ цвѣтѣ лѣтъ простившагося съ жизнью.

— Несчастная мать!—вздохнула старая Олли:—а парень самъ виноватъ... зачѣмъ понесло его въ Рераасскія рудокопни?

— Право,—сказалъ Ніэль:— эти адскіе рудники берутъ съ насъ по человѣку за каждый аскалонъ мѣди. Не такъ-ли, кумъ Брааль?

— Рудокопы—это безумный народъ,— отвѣтилъ рыбакъ.— Чтобы жить, рыба не должна покидать воды, а человѣку не слѣдъ спускаться въ нѣдра земли.

— Но если работа въ рудникахъ нужна была Жиллю Стадту, чтобы сыграть свадьбу съ своей невѣстой?— замѣтилъ изъ толпы молодой парень.

— Э!— прервала его Олли:— развѣ можно подвергать жизнь свою опасности ради страсти, которая не стоитъ такой жертвы. Нечего сказать, славное брачное ложе доставилъ Жилль своей возлюбленной!

— Значитъ, молодая дѣвушка утопилась съ отчаянія, узнавъ о смерти своего жениха?—освѣдомился другой любопытный.

— Что за вздоръ!— грубо закричалъ какой-то солдатъ, расталкивая толпу.— Я хорошо знаю эту дѣвочку, она действительно была помолвлена съ молодымъ рудокопомъ, придавленнымъ обваломъ скалы въ шахтахъ Сторваадсгрубе, близъ Рераасса. Но она также была любовницей одного изъ моихъ товарищей, и когда третьяго дня она тайкомъ отправилась въ Мункгольмъ отпраздновать съ своимъ дружкомъ смерть жениха, лодка ея наткнулась на подводный камень и Гутъ утонула.

Смѣшанный шумъ голосовъ поднялся въ толпѣ. «Врешь, служба» кричали старухи; молодежь молчала, а сосѣдъ Ніэль ехидно напомнилъ рыбаку Браалю свое глубокомысленное изреченіе: «Вотъ до чего доводитъ любовь!» Солдатъ, не на шутку раздраженный сварливымъ бабьемъ уже послалъ ему названіе: «старыхъ вѣдьмъ кираготской пещеры», оскорбительный эпитетъ, съ которымъ трудно было безропотно примириться, какъ вдругъ повелительный грубый голосъ, закричавшій: «тише, тише, болтуны!» положилъ конецъ препирательствамъ.

Все смолкло, подобно тому какъ при крикѣ пѣтуха водворяется тишина въ средѣ раскудахтавшихся куръ.

Прежде чѣмъ продолжать нашъ разсказъ, не лишне будетъ описать мѣсто, гдѣ происходила вышеописанная сцена. Читатель, безъ сомнѣнія, уже догадался, что мы въ одномъ изъ тѣхъ зданій, которыя человѣколюбіе и общественное призрѣніе посвяшаетъ для послѣдняго пріюта безвѣстныхъ труповъ, по большей части самоубійцъ, жизнь которыхъ не богата была красными днями.

Здѣсь безучастно толпятся любопытные, зѣваки холодные или сердобольные, но часто безутѣшные друзья и родные, которымъ долгая, невыносимая неизвѣстность оставила эту послѣднюю горькую надежду.

Въ эпоху давно минувшую, въ странѣ мало цивилизованной, куда мы переносимъ читателя, еще и не помышляли превращать эти убѣжища въ вычурно мрачные памятники, какъ то дѣлаютъ теперь наши столицы, блещущія золотомъ и грязью. Солнечные лучи не проникали туда и, скользя по артистически украшенному своду, не освѣщали ряда возвышеній, изголовья которыхъ готовятъ какъ бы для сна. Если отворялась дверь сторожки, взоръ, утомленный зрѣлищемъ голыхъ, изуродованныхъ труповъ, не могъ отдохнуть, какъ въ наше время, на изящной мебели и рѣзвящихся дѣтяхъ.

Смерть являлась здѣсь во всей своей отвратительной наготѣ, во всемъ ужасѣ: тогда не пытались еще украшать полуистлѣвшій скелетъ лентами и саваномъ.

Помѣщеніе, въ которомъ происходила вышеописанная сцена, было обширно, а парившая въ немъ темнота придавала ему еще болѣе фантастическіе размѣры. Дневной свѣтъ проникалъ туда лишь черезъ низенькую, четырехугольную дверь, ведшую къ Дронтгеймской пристани, да въ отверстие, вырубленное топоромъ въ потолкѣ, откуда, смотря по времени года, падали дождь, градъ или снѣгъ на трупы, расположенные какъ разъ противъ отверстія.

Желѣзная балюстрада, высотою по грудь взрослаго, дѣлила это помѣщеніе во всю ширину. Въ переднее отдѣленіе входили посѣтители через вышеупомянутую четырехугольную дверь, въ заднемъ — виднелось шесть длинныхъ чернаго гранита плитъ, размѣщенныхъ въ рядъ и параллельно другъ дружкѣ. Боковая, маленькая дверь служила входомъ въ каждое отдѣленіе для сторожа и его помощника, которые занимали остальную часть зданія, примыкавшую къ морю.

Рудокопъ и его невѣста лежали рядомъ на двухъ смежныхъ гранитныхъ плитахъ. Тѣло молодой дѣвушки начало уже разлагаться, судя по широкимъ синимъ и багровымъ полосамъ, которыя тянулись вдоль ея членовъ, соотвѣтственно ходу кровеносныхъ сосудовъ. Черты лица Жилля были мрачны и суровы, но трупъ его такъ страшно былъ изуродованъ, что невозможно было судить, тотъ-ли это красавецъ, о котором говорила старая Олли.

Перед этими-то обезображенными останками, среди молчаливой толпы начался вышеприведенный разговоръ.

Рослый, сухощавый человѣкъ пожилыхъ лѣтъ, скрестивъ руки и опустив голову на грудь, сидѣлъ въ самомъ темномъ углу морга ¹Морг - помѣщенiе, гдѣ въ теченіе извѣстнаго срока выставляютъ тела убитыхъ или самоубійцъ неизвѣстнаго званія.) на поломанной скамьѣ. Казалось, онъ не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на происходившее вокруг него, но вдруг поднявшись съ мѣста, онъ крикнулъ: «Тише, тише, болтуньи!» и протянулъ руку солдату.

Воцарилась тишина. Солдатъ обернулся и громко расхохотался при видѣ новаго собесѣдника, изможденное лицо котораго, рѣдкiе, растрепанные волосы, длинные пальцы и полный костюмъ изъ оленьей кожи достаточно оправдывали столь неожиданную веселость. Между тѣмь въ толпѣ женщінъ поднялся сдержанный говоръ:

— Это сторожъ Спладгеста ²Спладгестъ - названіе морга въ Дронтгеймѣ.). Это адскій тюремщикъ мертвецовъ! — Это дьявольскій Спiагудри! — Проклятый колдунъ...

— Тише, болтуньи, тише! Если сегодня день вашего шабаша, спѣшите къ вашимъ помеламъ, не то они улетятъ безъ васъ. Оставьте въ покоѣ этого благороднаго потомка бога Тора.

Съ этими словами Спіагудри, попытавшись скроить граціозную улыбку, обратился къ солдату:

— Ты сказалъ, товарищъ, что эта жалкая женщина...

— Старый негодяй! — пробормотала Олли: — Мы дѣйствительно для него жалкія женщины, такъ какъ наши тѣла, попадись они въ его когти, не принесутъ ему по таксѣ болѣе тридцати аскалоновъ, межъ тѣмъ какъ за любой негодный остовъ мужчины онъ имѣетъ вѣрныхъ сорокъ.

— Тише, вѣдьмы! — повторилъ Спіагудри: — Право, эти чортовы дочери что ихъ котлы; какъ согрѣются, начинаютъ шумѣть. Скажи-ка мнѣ, мой храбрый воинъ, твой товарищъ, любовницей котораго была Гутъ, безъ сомнѣнія наложилъ на себя руки, потерявъ ее?..

Эти слова произвели взрывъ долго сдерживаемаго негодованія.

— Слышите, что толкуетъ басурманъ, старый язычникъ? —закричало разомъ двадцать пронзительныхъ, нестройныхъ голосовъ: — ему хочется заполучить еще новаго покойника ради лишнихъ сорока аскалоновъ!

— А если бы и такъ, — продолжалъ сторожъ Спладгеста: — Нашъ милостивый король и повелитель Христіернъ V, да благословитъ его святой Госпицій! — развѣ онъ не объявилъ себя покровителемъ всѣхъ рудокоповъ, такъ какъ они обогощаютъ его королевскую казну своимъ скуднымъ заработкомъ.

— Не слишкомъ ли много чести для короля, сосѣдъ Спіагудри, — замѣтилъ рыбакъ Брааль:— когда ты сравниваешь королевскую казну съ сундукомъ твоей мертвецкой, и его особу съ своей?

— Сосѣдъ! — повторилъ Спіагудри, уязвленный такой фамильярностью: — Твой сосѣдъ! Скажи-ка лучше твой хозяинъ, такъ какъ легко можетъ статься, что со временемъ я и тебѣ, мой милѣйшій, одолжу на недѣльку одну изъ моихъ каменныхъ постелей. Впрочемъ,—добавилъ онъ, смѣясь: — я вѣдь заговорилъ о смерти этого солдата въ надеждѣ видѣть продолженіе обычая самоубійствъ подъ вліяніемъ сильныхъ, трагическихъ страстей, внушаемыхъ подобными женщинами.

— Хорошо, хорошо, великій хранитель труповъ, — сказалъ солдатъ: — но что хотѣлъ ты сказать своей милой гримасой, такъ удивительно похожей на послѣднюю усмѣшку висѣльника?

— Чудесно, мой храбрый воинъ! — вскричалъ Спіагудри: — я всегда думалъ, что подъ каской латника Турна, побѣдившаго діавола саблей и языкомъ, кроется болѣе ума, чѣмъ подъ митрой Ислейфскаго епископа, сочинившаго исторію Исландіи, или подъ четырехугольной шапкой профессора Шонинга, описавшаго нашъ соборъ.

— Въ такомъ случаѣ послушай меня, старый кожанный мѣшокъ, брось эту мертвецкую и продай себя въ кабинетъ рѣдкостей вице-короля въ Бергенѣ. Клянусь тебѣ святымъ Бельфегоромъ, тамъ на вѣсъ золота скупаютъ экземпляры рѣдкихъ животныхъ. Однако, что же ты хотѣлъ мнѣ сказать?

— Если трупъ, доставленный сюда, вынутъ изъ воды, мы обязаны платить половину таксы рыбакамъ. Вотъ потому-то я и хотѣлъ просить тебя, славный потомокъ латника Турна, уговорить твоего злополучнаго товарища не топиться, а избрать какой либо иной способъ покончить свое существование. Ему не все ли равно, а умирая, онъ навѣрно не захочетъ обидѣть бѣднаго христіанина, который окажетъ гостепріимство его трупу, если только утрата Гутъ натолкнетъ его на такой отчаянный поступокъ.

— Ну, здѣсь ничего не выгоритъ, мой сердобольный и гостепріимный тюремщикъ. Плоха надежда на моего товарища, что онъ сдѣлаетъ тебѣ удовольствіе, воспользовавшись твоей соблазнительной гостинницей о шести постеляхъ. Неужто ты думаешь, что другая какая нибудь валкирія не утѣшила его въ потерѣ этой? Клянусь моей бородой, ваша Гутъ уже давно порядкомъ надоѣла ему.

При этихъ словахъ буря, минуту тому назадъ висѣвшая надъ головой Спіагудри, обрушилась всей своей тяжестью на злосчастнаго солдата.

— Что, несчастный негодяй! — кричали старухи: — Такъ-то вы нами дорожите? Вотъ любите послѣ этого такихъ бездѣльниковъ.

Молодухи все еще молчали, нѣкоторыя изъ нихъ даже находили, что этотъ бездѣльникъ недуренъ собой.

— Ого! — сказалъ солдатъ: — шабашъ-то снова расходится. Мучения Вельзевула поистинѣ ужасны, если ему каждую недѣлю приходится выслушивать подобные хоры!

Неизвѣстно, чѣмъ кончилось бы это новое препирательство, если бы въ эту минуту всеобшее вниманіе не было привлечено шумомъ, несшимся съ улицы.

Шумъ постепенно усиливался и вскорѣ толпа полунагихъ мальчишекъ, крича и вертясь вокругъ закрытыхъ носилокъ, которыя несли два человѣка, въ безпорядкѣ ворвалась въ Спладгестъ.

— Это откуда? — спросилъ сторожъ морга носильщиковъ.

— Съ Урхтальскихъ береговъ.

— Оглипиглапъ! — закричалъ Спіагудри.

Малорослый лапландецъ въ кожанной одеждѣ появился на этотъ зовъ въ одной изъ боковыхъ дверей и сдѣлалъ знакъ носильщикамъ слѣдовать за нимъ. Спіагудри тоже пошелъ съ ними и дверь захлопнулась, прежде чѣмъ толпа любопытныхъ успѣла угадать по длинѣ трупа, покоившагося на носилкахъ, мужчина то былъ, или женщина.

Всевозможныя предположенія и догадки прерваны были появленіемъ Спіагудри и его помощника, которые внесли трупъ мужчины во второе отдѣленіе морга и положили его на одну изъ гранитныхъ плитъ.

— Давненько ужъ не попадалась мнѣ такая прекрасная одежда, — промолвилъ Оглипиглапъ, качая головою.

Приподнявшись на цыпочкахъ, онъ прикрылъ мертвеца красивымъ капитанскимъ мундиромъ. Голова трупа быда обезображена, все тѣло въ крови. Сторожъ нѣсколько разъ окатилъ его водою изъ стараго поломаннаго ведра.

— Клянусь Вельзевуломъ! — закричалъ солдатъ: — Это офицеръ нашего полка!.. Кто бы это могъ быть?.. Ужъ не капитанъ ли Болларъ... съ горя, что потерялъ своего дядю? Но нѣтъ, онъ его прямой наслѣдникъ. — Не баронъ ли Рандмеръ? Вчера онъ поставилъ на ставку свое имѣніе, но завтра же вернетъ его съ замкомъ противника въ придачу. — Быть можетъ это капитанъ Лори, у котораго утонула собака, или казначей Стункъ, которому измѣнила жена? — Однако во всѣхъ этихъ поводахъ я не нахожу ни малѣйшей уважительной причины къ самоубійству.

Толпа зрителей увеличивалась съ каждой минутой. Въ это время молодой человѣкъ, проѣзжавшій по пристани, примѣтилъ это стеченіе народа, соскочилъ съ лошади и, бросивъ поводья слѣдовавшему за нимъ слугѣ, вошелъ въ Спладгестъ.

Вновь прибывшій одѣтъ былъ въ простой дорожный костюмъ, вооруженъ саблей и закутанъ въ широкій зеленый плащъ. Черное перо, прикрѣпленное къ его шляпѣ брильянтовымъ аграфомъ, ниспадало на его благородное лицо и колыхлось надъ его высокимъ лбомъ, обрамленномъ длиннымя каштановыми волосами; его забрызганные грязью сапоги и шпоры свидѣтельствовали, что онъ прибылъ издалека.

Когда онъ вошелъ въ Спладгестъ, какой-то малорослый приземистый человѣкъ, закутанный тоже въ плащъ и пряча свои руки въ огромныхъ перчаткахъ, спрашивалъ солдата:

— А кто тебѣ сказалъ, что онъ самоубійца? Что онъ не самъ покончилъ съ собой, это также вѣрно, какъ то, что крыша вашего собора не загорѣлась сама собой.

Подобно тому, какъ обоюдоострый мечъ наноситъ двойную рану, такъ и эти слова породили два отвѣта.

— Нашъ соборъ! — повторилъ Ніэль: — Его кроютъ теперь мѣдью. Говорятъ, что это злодѣй Ганъ поджегъ его, чтобы доставить работу рудокопамъ, среди которыхъ находился его любимецъ Жилль Стадтъ.

— Что за чортъ! — вскричалъ въ свою очередь солдатъ: — Кто смѣетъ спорить со мной, со мной, вторымъ стрѣлкомъ Мункгольмскаго гарнизона, что этотъ человѣкъ не пустилъ себѣ пулю въ лобъ?

— Этотъ человѣкъ былъ убитъ, — холодно возразилъ малорослый субъектъ.

— Скажите на милость, какой оракулъ! Отваливай, твои маленькiе сѣрые глазки видятъ такъ же зорко, какъ и руки въ этихъ длинныхъ перчаткахъ, въ которыя ты прячешь ихъ среди лѣта.

Глаза незнакомца сверкали.

— Ну, служба, моли своего патрона, чтобы эти руки не оставили въ одинъ прекрасный день своего отпечатка на твоей рожѣ.

— А, посмотримъ! — вскричалъ солдатъ, вспыхнувъ отъ гнѣва, но вдругъ сдержалъ себя и добавилъ: — Нѣтъ, не слѣдъ говорить о поединкѣ при мертвыхъ.

Малорослый человѣкъ пробормоталъ что-то на незнакомомъ языкѣ и замѣшался въ толпу.

— Его нашли на Урхтальскихъ берегахъ, — произнесъ чей-то голосъ.

— На Урхтальскихъ берегахъ? — повторилъ солдатъ: — Капитанъ Диспольсенъ долженъ былъ высадиться тамъ сегодня утромъ, возвращаясь изъ Копенгагена.

— Капитана Диспольсена еще нѣтъ въ Мункгольмѣ.

— Говорятъ, что Ганъ Исландецъ скитается на этихъ берегахъ.

— Въ такомъ случаѣ весьма возможно, что это капитанъ, замѣтилъ солдатъ: — если Ганъ отправилъ его на тотъ свѣтъ. Кому неизвѣстна проклятая манера Исландца убивать свои жертвы такъ, чтобы онѣ имѣли видъ самоубійцъ.

— Каковъ изъ себя этотъ Ганъ? — спросилъ кто-то изъ толпы.

— Великанъ, — отвѣчалъ одинъ.

— Карликъ, — поправилъ другой.

— Развѣ его никто не видѣлъ?

— Тотъ, кто видѣлъ его въ первый разъ, видѣлъ его въ послѣдній.

— Шш! — сказала старая Олли. — Говорятъ, только троимъ удалось перекинуться съ нимъ человѣческимъ словомъ: это окаянному Спіагудри, вдовѣ Стадтъ и бѣднягѣ Жиллю, который лежитъ теперь здѣсь. Шш!

— Шш! — послышалось со всѣхъ сторонъ.

— Ну, — вдругъ вскричалъ солдатъ: — теперь я убѣжденъ, что это капитанъ Диспольсенъ. Я узнаю стальную цѣпь, которую подарилъ ему при отъѣздѣ нашъ узникъ, старый Шумахеръ.

Молодой человѣкъ съ чернымъ перомъ поспѣшно вмѣшался:

— Ты дѣйствительно увѣренъ, что это капитанъ Диспольсенъ?

— Клянусь Вельзевуломъ, это онъ! — отвѣтилъ солдатъ.

Молодой человѣкъ быстро вышелъ изъ Спладгеста.

— Ступай, найми лодку въ Мункгольмъ, — приказалъ онъ слугѣ.

— Но, сударь, а какъ же генералъ?

— Ты отведешь къ нему лошадей, завтра же я самъ буду у него. Кажется, я воленъ поступить, какъ мнѣ заблагоразсудится... Ступай, скоро ужъ вечеръ, а мнѣ дорога каждая минута. Лодку!

Слуга повиновался и нѣсколько минутъ слѣдилъ глазами за своимъ юнымъ господиномъ, который удалялся отъ берега.

II.

Читатель знаетъ уже, что дѣйствіе нашего разсказа происходитъ въ Дронтгеймѣ, одномъ изъ четырехъ наиболѣе значительныхъ городовъ Норвегіи, хотя и не служившемъ резиденціей вице-короля.

Въ 1699 году — время дѣйствія нашего разсказа — Норвежское королевство было еще соединено съ Даніей и управлялось вице-королями, жившими въ Бергенѣ, столицѣ, далеко превосходящей Дронтгеймъ величиною, мѣстоположениемъ и красотой, не взирая на пошлое названіе, которымъ окрестилъ ее знаменитый адмиралъ Тромпъ.

Со стороны залива, отъ котораго Дронтгеймъ получилъ свое названіе, городъ представлялъ привлекательное зрѣлище. Гавань, достаточно широкая, хотя корабли и не всегда могли проникать въ нее безъ затрудненія, представляла собою родъ длиннаго канала, уставленнаго съ правой стороны судами датскими и норвежскими, съ лѣвой же — иностранными кораблями — дѣленіе, предписанное королевскимъ указомъ. Въ глубинѣ залива виднѣлся городъ, расположенный на прекрасно обработанной равнинѣ и высившійся надъ окрестностями длинными шпицами своего собора.

Эта церковь — одинъ изъ лучшихъ образцовъ готической архитектуры, насколько можно судить по книгѣ Шонинга, котораго съ такимъ ученымъ видомъ цитировалъ Спіагудри и который описалъ соборъ, прежде чѣмъ частые пожары успѣли обезобразить его, — церковь эта имѣла на своемъ главномъ шпицѣ епископальный крестъ — отличительный знакъ собора, принадлежавшего лютеранской епископіи Дронтгейма. Въ синеватой дали за городомъ рисовались бѣлоснѣжныя, льдистыя вершины Кольскихъ горъ, похожія на остроконечный бордюръ античной короны.

Посреди гавани, на разстояніи пушечнаго выстрѣла отъ берега одиноко высилась на грудѣ скалъ, омываемыхъ морскими волнами, крѣпость Мункгольмъ, мрачная тюрьма, заключавшая тогда въ своихъ стѣнахъ узника, знаменитаго блескомъ своего продолжительнаго могущества и своимъ быстрымъ паденіемъ.

Шумахеръ, вышедшій изъ низкаго сословія, былъ осыпанъ милостями своего монарха, затѣмъ съ кресла великаго канцлера Даніи и Норвегіи попалъ на скамью измѣнниковъ, былъ возведенъ на эшафотъ и изъ милости брошенъ въ уединенную темницу, вдали отъ обоихъ королевствъ. Тѣ люди, которыхъ онъ самъ вывелъ изъ ничтожества, теперь низвергли его, не давъ даже права жаловаться на неблагодарность. Могъ ли онъ жаловаться, видя какъ ломаются подъ его ногами тѣ ступени, которыя онъ самъ воздвигалъ для своего возвышенія?

Основатель дворянскаго сословія Даніи видѣлъ изъ глубины своей темницы, какъ вельможи, созданные имъ, дѣлили промежъ себя его собственныя почести. Графъ Алефельдъ, его смертельный врагъ, наслѣдовалъ его канцлерское достоинство; генералу Аренсдорфу, какъ великому маршалу, достались воинскія почести; епископъ Споллисонъ сдѣлался попечителемъ университета. Единственный изъ его враговъ, который не былъ ему обязанъ своимъ возвышеніемъ, — это графъ Ульрикъ Фредерикъ Гульденлью, вице-король Норвегіи, побочный сынъ короля Фредерика III. Онъ былъ великодушнѣе всѣхъ.

Къ этой-то мрачной Мункгольмской скалѣ медленно приближалась лодка молодаго человѣка съ чернымъ перомъ.

Солнце быстро опускалось къ горизонту за массу крѣпости, которая прерывала его лучи, падавшіе столь отлого, что крестьянинъ на отдаленныхъ восточныхъ холмахъ Ларсиниа могъ слѣдить за двигавшейся передъ нимъ по верестняку не ясной тѣнью часоваго, расхаживавшаго на самой высокой башнѣ Мункгольма.

III.

Эндрю, распорядись, чтобы черезъ полчаса подали сигналъ къ тушенію огня. Серсиллъ смѣнитъ Дукнесса у главной подъемной рѣшетки, а Мальдивій пусть станетъ на платформѣ большой башни. Необходимъ строжайшій надзоръ со стороны башни Шлезвигскаго Льва. Не забудьте также въ семь часовъ выстрѣлить изъ пушки, чтобы подняли цѣпь въ гавани... нѣтъ, нѣтъ, я забылъ, что ждутъ капитана Диспольсена. Напротивъ, надо зажечь маякъ и посмотрѣть, горитъ ли Вальдерлонгскій; объ этомъ уже послано туда приказаніе, — а главное, чтобы была готова закуска для капитана. Ну теперь все, ахъ нѣтъ, чуть не забылъ посадить на два дня подъ арестъ втораго стрѣлка Торикъ Бельфаста, который пропадалъ гдѣ-то цѣлый день.

Эти приказанія отдавалъ сержантъ подъ черными, закоптѣлыми сводами Мункгольмской гауптвахты, находившейся въ низкой башнѣ, высившейся надъ главными воротами крѣпости.

Солдаты, къ которымъ онъ обращался, бросали игру или поднимались съ коекъ, спѣша исполнить приказанія, и на гауптвахтѣ водворилась тишина.

Черезъ минуту мѣрный плескъ веселъ послышался со стороны залива.

— Ну, должно быть это капитанъ Диспольсенъ, — пробормоталъ сержантъ, открывая маленькое рѣшетчатое окошко, выходившее на заливъ.

Лодка дѣствительно причалила къ желѣзнымъ воротамъ крѣпости.

— Кто тамъ? — окликнулъ сержантъ хриплымъ голосомъ.

— Отвори! — былъ отвѣтъ: — Миръ и безопасность.

— Входъ воспрещенъ: есть ли у васъ пропускъ?

— Есть.

— А вотъ посмотримъ. Если же вы налгали, клянусь всѣми святыми, я заставлю васъ отвѣдать воды залива.

Затѣмъ отвернувшись и закрывъ окошко, онъ прибавилъ:

— Однако это не капитанъ!

Свѣтъ блеснулъ за желѣзными воротами; ржавые запоры заскрипѣли, засовы были подняты и пріотворивъ калитку, сержантъ принялся разсматривать пергаментъ, предъявленный ему вновь прибывшимъ.

— Проходите, — проговорилъ онъ: — позвольте, впрочемъ, — прибавилъ онъ поспѣшно: — вамъ надо оставить здѣсь брильянтовую пряжку вашей шляпы, такъ какъ въ государственныя тюрьмы нельзя входить съ драгоцѣнными украшеніями. Въ регламентѣ ясно сказано, что только «король и члены королевской фамиліи, вице-король и члены его фамиліи, епископъ и командиры гарнизона исключаются изъ этого правила». Вы навѣрно не обладаете ни однимъ изъ этихъ титуловъ?

Молодой человѣкъ безъ возраженій отстегнулъ пряжку и кинулъ ее вмѣсто платы рыбаку, который доставилъ его къ крѣпости. Лодочникъ, опасаясь, чтобы онъ не раскаялся въ своей щедрости, поспѣшилъ широкимъ пространствомъ моря отдѣлить благодѣяніе отъ благодѣтеля.

Между тѣмъ какъ сержантъ, ворча на неблагоразуміе правительства, злоупотребляющаго правомъ входа въ государственныя тюрьмы, задвигалъ тяжелые засовы и мѣрный стукъ его ботфортъ раздавался на ступеняхъ лѣстницы, ведшей на гауптвахту, молодой человѣкъ, перекинувъ плащъ черезъ плечо, быстрыми шагами прошелъ подъ черными сводами низкой башни, миновалъ длинный плацъ-парадъ и артиллерійскій паркъ, гдѣ находилось нѣсколько старыхъ негодныхъ кулевринъ ³Пушка стариннаго образца.), которыя можно видѣть теперь въ Копенгагенскомъ музеѣ. Предупрежденный окликомъ часоваго, онъ подошѣлъ къ подъемной рѣшеткѣ, которая поднята была для осмотра его пропуска.

Отсюда, въ сопровожденіи солдата, онъ ни минуты не задумываясь и какъ бы хорошо знакомый съ мѣстностью, направился по діагонали одного изъ четырехъ квадратныхъ дворовъ, примыкавшихъ по бокамъ къ главному круглому двору, посреди котораго высилась обширная и круглая скала съ башней подъ названіемъ Замка Шлезвигскаго Льва и гдѣ заключенъ былъ своимъ братомъ Рольфомъ-Карликомъ герцогъ Шлезвигскій, Джоатамъ Левъ.

Мы не станемъ описывать здѣсь Мункгольмской башни, тѣм болѣе, что читатель, заключенный въ государственную тюрьму, пожалуй станетъ опасаться, что оттуда нельзя спастись черезъ садъ . Опасеніе напрасное, такъ какъ замокъ Шлезвигскаго Льва, назначенный для высоко поставленныхъ узниковъ, между прочими удобствами доставлялъ имъ возможность прогуливаться въ довольно обширномъ запущенномъ саду, гдѣ среди скалъ вокругъ высокой тюрьмы и въ оградѣ крѣпостныхъ стѣнъ росли кусты остролиста, нѣсколько старыхъ тиссовъ и черныхъ сосенъ.

Поровнявшись съ подошвой круглой скалы, молодой человѣкъ взошелъ по грубо вырубленнымъ въ ней ступенямъ, которыя вели къ одной изъ башенъ ограды, служившей входомъ въ центральное зданіе. Тутъ онъ громко затрубилъ въ мѣдный рогъ, полученный имъ у часоваго опускной рѣшетки.

— Отворите, отворите! — съ живостью закричалъ голосъ изнутри. — Это навѣрно окаянный капитанъ!...

Дверь отворилась в вновь прибывшій, войдя въ плохо освѣщенную комнату готической архитектуры, примѣтилъ молодого офицера, небрежно развалившагося на грудѣ плащей и оленьихъ шкуръ, близъ одного изъ тѣхъ ночниковъ съ тремя рожками, которые наши предки подвѣшивали къ розеткамъ потолка, но который въ эту минуту стоялъ на полу. Богатство и изысканная роскошь его костюма составляли разительный контрастъ съ голыми стѣнами и топорной мебелью комнаты.

Не выпуская книги изъ рукъ, онъ полуобернулся къ вошедшему.

— Это вы, капитанъ? Добро пожаловать! Безъ сомнѣнія вы не предполагали, что заставляете ждать человѣка, не имѣющаго чести васъ знать, но мы скоро познакомимся поближе, не правда ли? На первыхъ порахъ дозвольте мнѣ выразить вамъ мое искреннее сожалѣніе, что вы вернулись въ этотъ гостепріимный замокъ. За тотъ недолгій промежутокъ времени, который я провелъ здѣсь, я сдѣлался такъ же веселъ, какъ и сова, прибитая вмѣсто пугала къ воротамъ башни. Клянусь дьяволомъ, когда я вернусь въ Копенгагенъ на свадьбу моей сестры, и четыре дамы изъ цѣлой сотни не признаютъ меня! Скажите, пожалуйста, не вышли ли изъ моды банты изъ красныхъ лентъ у подола кафтана? Не переведено ли какихъ нибудь новыхъ романовъ этой француженки, мадмуазель Скюдери? У меня теперь ея Клелія , которою навѣрно еще зачитываются въ Копенгагенѣ. Теперь, когда я томлюсь вдали отъ столькихъ прелестныхъ глазокъ, эта книга мое единственное утѣшеніе... потому что какъ ни хороши глазки нашей узницы, — вы знаете о комъ я говорю — они ничего не говорятъ моему сердцу. Ахъ! ужъ эти порученія родителя!.. Сказать по секрету, капитанъ, мой отецъ — пусть это останется между нами —поручалъ мнѣ... понимаете... приволокнуться за дочерью Шумахера. Но всѣ старанія мои пошли прахомъ: это не женщина, а прекрасная статуя; она плачетъ по цѣлымъ днямъ и не обращаетъ на меня ни малѣйшаго вниманія.

Молодой человѣкъ, не имѣвшій до сихъ поръ случая прервать болтовню словоохотливаго офицера, вскрикнулъ отъ удивленія.

— Что? Что вы сказали? Вамъ поручили обольстить дочь несчастнаго Шумахера?

— Обольстить! Пожалуй, если теперь такъ выражаются въ Копенгагенѣ, но тутъ самъ дьяволъ спасуетъ. Представьте себѣ, позавчера, находясь на дежурствѣ, я спеціально для нея надѣлъ роскошныя французскія брыжи, полученныя мною прямо изъ Парижа; ну и что-жъ бы вы думали, она ни разу не взглянула на меня, не смотря на то, что я раза три или четыре проходилъ чрезъ ея комнату, брянча новыми шпорами, колесцо которыхъ будетъ пошире ломбардскаго червонца. Это вѣдь самый новѣйшій фасонъ, не правда-ли?

— Боже мой! — прошепталъ молодой человѣкъ, сжимая голову руками: — это ужасно!

— Не правда-ли? — подхватилъ офицеръ, ложно истолковавъ смыслъ этого восклицанія: — Ни малѣйшаго вниманія ко мнѣ! Невѣроятно, а между тѣмъ сущая правда!

Страшно взволнованный, молодой человѣкъ заходилъ по комнате большими шагами.

Не хотите ли перекусить, капитанъ Диспольсенъ? — крикнулъ ему офицеръ.

Молодой человѣкъ опомнился.

— Я вовсе по капитанъ Диспольсенъ.

— Что! — вскричалъ офицеръ грубымъ тономъ, поднявшись съ своего ложа: — Но кто же вы, если осмѣлились проникнуть сюда, въ такой часъ?

Молодой человѣкъ развернулъ свой пропускъ.

— Мнѣ надо видѣть графа Гриффенфельда... я хочу сказать, вашего узника.

— Графа! Графа! — пробормоталъ офицеръ недовольнымъ тономъ: — Однако, бумаги ваши въ порядкѣ, за подписью вице-канцлера Груммонда Кнуда: «Предъявитель сего имѣетъ право во всякое время дня и ночи входить во всѣ государственныя тюрьмы». Груммондъ Кнудъ — братъ старшаго генерала Левина Кнуда, губернатора Дронтгейма, и вы должны знать, что этотъ старый воинъ воспиталъ моего будущаго зятя...

— Очень вамъ благодаренъ, поручикъ, за эти семейныя тайны. Но, быть можетъ вы и безъ того слишкомъ много распространялись о нихъ?

— Грубіянъ правъ, — подумалъ поручикъ, закусивъ себѣ губы: — Эй! Тюремщикъ! Тюремщикъ! Проводи этого господина къ Шумахеру, да не ворчи, что я отцѣпилъ у тебя ночникъ о трехъ рожкахъ съ одной свѣтильней. Мнѣ интересно было разсмотрѣть поближе вещицу временъ Скіольда-Язычника или Гавара-Перерубленнаго, и къ тому же теперь вѣшаютъ на потолокъ только хрустальныя люстры.

Между тѣмъ какъ молодой человѣкъ и его проводникъ проходили по уединенному саду крѣпости, поручикъ — эта жертва моды — снова принялся упиваться любовными похожденіями амазонки Клеліи и Горація Криваго.

IV.

Между тѣмъ слуга съ двумя лошадьми въѣхалъ на дворъ дома дронтгеймскаго губернатора. Соскочивъ съ сѣдла и тряхнувъ головой съ недовольнымъ видомъ, онъ хотѣлъ было отвести лошадей въ конюшню, какъ вдругъ кто то схватилъ его за руку и спросилъ:

— Что это! Ты одинъ, Поэль! А гдѣ же твой баринъ? Куда онъ дѣвался?

Этотъ вопросъ сдѣланъ былъ старымъ генераломъ Левиномъ Кнудомъ, который, примѣтивъ изъ окна слугу молодого человѣка, поспѣшилъ выйти на дворъ. Устремивъ на слугу испытующій взоръ, онъ съ безпокойствомъ ждалъ его отвѣта.

— Ваше превосходительство,—отвѣтилъ Поэль съ почтительнымъ поклономъ: — моего барина нѣтъ уже въ Дронтгеймѣ.

— Какъ! Онъ былъ здѣсь и уѣхалъ, не повидавшись со мной, не обнявъ своего стараго друга! Давно онъ уѣхалъ?

— Онъ пріѣхалъ и уѣхалъ сегодня вечеромъ.

— Сегодня вечеромъ!.. сегодня вечеромъ!.. Но, гдѣ же онъ остановился? Куда отправился?

— Онъ сошелъ съ коня на пристани у Спладгеста и переправился въ Мункгольмъ.

— А!.. Кто бы могъ думать, что онъ такъ близко... Но зачѣмъ его понесло въ замокъ? Что онъ дѣлалъ въ Спладгесте? Вотъ по истинѣ странствующій рыцарь! А виноватъ въ этомъ все я: къ чему было давать ему такое воспитаніе? Мнѣ хотѣлось, чтобы онъ былъ свободенъ, не смотря на свое сословіе...

— Ну, нельзя сказать, чтобы онъ былъ рабомъ этикета, — замѣтилъ Поэль.

— Да, но за то онъ рабъ своихъ прихотей. Однако, тебѣ пора отдохнуть, Поэль... Скажи мнѣ,—вдругъ спросилъ генералъ, на лицѣ котораго появилось озабоченное выраженіе: — скажи мнѣ, Поэль, порядкомъ вы колесили?

— Нѣтъ, генералъ, мы прибыли сюда прямо изъ Бергена. Мой баринъ былъ не въ духѣ.

— Не въ духѣ! Что бы это могло произойти у него съ родителемъ? Можетъ быть ему не по душѣ этотъ бракъ?

— Не знаю, но говорятъ, что его свѣтлость настаиваетъ на этомъ бракѣ.

— Настаиваетъ! Ты говоришь, Поэль, что вице-король настаиваетъ? Но если онъ настаиваетъ, значитъ Орденеръ противится.

— Не могу знать, ваше превосходительство, только мой баринъ былъ не въ духѣ.

— Не въ духѣ? Знаешь ты, какъ принялъ его отецъ?

— Въ первый разъ — это было въ лагерѣ близъ Бергена — его свѣтлость сказалъ ему: «Я не часто вижу васъ, сынъ мой.» — «Тѣмъ отраднѣе для меня, государь и отецъ мой», отвѣтилъ мой баринъ: «если вы это замѣчаете». Затѣмъ онъ представилъ его свѣтлости подробный отчетъ о своихъ поѣздкахъ по сѣверу и вице-король одобрилъ ихъ. На другой день, вернувшись изъ дворца, мой баринъ сказалъ мнѣ: «меня хотятъ женить; но сперва мнѣ необходимо повидаться съ генераломъ Левиномъ, моимъ вторымъ отцомъ». Я осѣдлалъ лошадей и вотъ мы здѣсь.

— Правда ли, мой добрый Поэль,—спросилъ генералъ голосомъ, дрожащимъ отъ волненія: —онъ назвалъ меня своимъ вторымъ отцомъ?

— Точно такъ, ваше превосходительство.

— Горе мнѣ, если этотъ бракъ не пришелся ему по сердцу! Я готовъ скорѣе впасть въ немилость у короля, чѣмъ дать свое согласіе. А между тѣмъ — дочь великаго канцлера обоихъ королевствъ!.. Да кстати, Поэль! Извѣстно Орденеру, что его будущая теща, графиня Альфельдъ, со вчерашняго дня находится здѣсь инкогнито и что сюда же ждутъ самого графа?

— Я не слыхалъ объ этомъ, генералъ.

— О! — пробормоталъ старый губернаторъ: — Онъ должно быть знаетъ объ этомъ, если съ такой поспѣшностью оставилъ городъ.

Благосклонно махнувъ рукою Поэлю и отдавъ честь часовому, который сдѣлалъ ему на караулъ, генералъ, еще болѣе озабоченный, вернулся въ свое жилище.

V.

Когда тюремщикъ, пройдя винтовыя лѣстницы и высокія комнаты башни Шлезвигскаго Льва, открылъ наконецъ дверь камеры, которую занималъ Шумахеръ, первыя слова коснувшіяся слуха молодого человѣка были:

— Вотъ наконецъ и капитанъ Диспольсенъ.

Старикъ, произнесшій эти слова, сидѣлъ спиною къ двери, облокотившись на рабочій столъ и поддерживая лобъ руками. Онъ одѣтъ былъ въ шерстяную черную симарру; а въ глубинѣ комнаты надъ кроватью виднѣлся разбитый гербовый щитъ, вокругъ котораго порванныя цѣпи орденовъ Слона и Даннеброга; опрокинутая графская корона была прикрѣплена подъ щитомъ и два обломка жезла, сложенные на крестъ, дополнили собою эти странныя украшенія. — Старикъ былъ Шумахеръ.

— Нѣтъ, это не капитанъ, — отвѣтилъ тюремщикъ и, обратившись к молодому человѣку, добавилъ: — вотъ узникъ.

Оставивъ ихъ наединѣ, онъ захлопнулъ дверь, не слыхавъ словъ старика, который замѣтилъ рѣзкимъ тономъ:

— Я никого не хочу видѣть, кромѣ капитана.

Молодой человѣкъ остановился у дверей; узникъ, ни разу не обернувшись и думая, что онъ одинъ, снова погрузился въ молчаливую задумчивость.

Вдругъ онъ вскричалъ:

— Капитанъ навѣрно измѣнилъ мнѣ! Люди!.. Люди похожи на кусокъ льда, который арабъ принялъ за брильянтъ. Онъ тщательно спряталъ его въ свою котомку и когда хотѣлъ вынуть, то не нашелъ даже капли воды...

— Я не изъ тѣхъ людей, — промолвилъ молодой человѣкъ.

Шумахеръ быстро вскочилъ.

— Кто здѣсь? Кто подслушивалъ меня? Какой-нибудь презрѣнный шпіонъ Гульденлью?..

— Графъ, не злословьте вице-короля.

— Графъ! Если изъ лести вы такъ титулуете меня, ваши старанія безплодны. Я въ опалѣ.

— Тотъ, кто говоритъ съ вами, не зналъ васъ во время вашего могущества, но тѣмъ не менѣе онъ вашъ искренній другъ.

— И все-же, чего-нибудь хочетъ добиться отъ меня: память, которую хранятъ къ несчастнымъ, всегда измѣряется видами, которые питаютъ на нихъ въ будущемъ.

— Вы несправедливы ко мнѣ, благородный графъ. Я вспомнилъ о васъ, вы-же меня забыли. Я — Орденеръ.

Мрачные взоры старика сверкнули радостнымъ огнемъ. Невольная улыбка, подобная лучу, разсѣкающему тучи, оживила его лицо, обрамленное сѣдой бородой.

— Орденеръ! Добро пожаловать, скиталецъ Орденеръ! Тысячу кратъ благословенъ путникъ, вспомнившій узника!

— Однако, вы забыли меня? — спросилъ Орденеръ.

— Я забылъ васъ, — повторилъ Шумахеръ мрачнымъ тономъ: — какъ забываютъ вѣтерокъ, который, пролетая мимо, освѣжилъ насъ своимъ дуновеніемъ. Счастливы мы, что онъ не превратился въ ураганъ и не уничтожилъ насъ.

— Графъ Гриффенфельдъ, — возразилъ молодой человѣкъ: — развѣ вы не разсчитывали на мое возврашеніе?

— Старый Шумахеръ ни на что не разсчитываетъ. Но тутъ есть молодая дѣвушка, которая еще сегодня замѣтила мнѣ, что 8-го мая минулъ годъ съ тѣхъ поръ, какъ вы уѣхали.

Орденеръ вздрогнулъ.

— Какъ, великій Боже! Неужели ваша Этель, благородный графъ!

— А то кто-же?

— Ваша дочь, графъ, удостоила считать мѣсяцы со времени моего отъѣзда! О! Сколько печальныхъ дней провелъ я съ тѣхъ поръ! Я объѣздилъ всю Норвегію, оть Христіаніи вплоть до Вардхуза, но путь мой всегда направленъ былъ къ Дронтгейму.

— Пользуйтесь вашей свободой, молодой человѣкъ, пока есть возможность. Но скажите мнѣ наконецъ, кто вы? Мнѣ хотѣлось бы знать васъ, Орденеръ, подъ другимъ именемъ. Сынъ одного изъ моихъ смертельныхъ враговъ носитъ это имя.

— Быть можетъ, графъ, этотъ смертельный врагъ болѣе доброжелателенъ къ вамъ, чѣмъ вы къ нему.

— Вы не отвѣчаете на вопросъ. Но храните вашу тайну; можетъ быть я узнаю со временемъ, что плодъ, утоляющiй мою жажду, — ядъ, который меня убьетъ.

— Графъ! — вскричалъ Орденеръ раздражительно: — Графъ! — повторилъ онъ тономъ мольбы и укора.

— Могу-ли довѣриться вамъ, — возразилъ Шумахеръ: — когда вы постоянно держите сторону этого неумолимаго Гульденлью?..

— Вице-король, — серьезно перебилъ молодой человѣкъ: — только-что отдалъ приказаніе, чтобы впредь вы пользовались безусловной свободой внутри башни Шлезвигскаго Льва. Эту новость узналъ я въ Бергенѣ и безъ сомнѣнія вы немедленно получите ее здѣсь.

— Вот милость, на которую я не смѣлъ разсчитывать, о которой ни съ кѣмъ-бы не рѣшился говорить кромѣ васъ. Впрочемъ, тяжесть моихъ оковъ уменьшаютъ по мѣрѣ того, какъ возростаютъ мои лѣта, и когда старческая дряхлость певратитъ меня въ развалину, мнѣ скажутъ тогда: «ты свободенъ».

Говоря это, старикъ горько усмѣхнулся и продолжалъ:

— А вы, молодой человѣкъ, сохранили-ли вы ваши безумныя мечты о независимости?

— Въ противномъ случаѣ, я не былъ-бы здѣсь.

— Какимъ образомъ прибыли вы въ Дронтгеймъ?

— Очень просто! На лошади.

— А въ Мункгольмъ?

— На лодкѣ.

— Бѣдный безумецъ! Бредитъ о свободѣ и мѣняетъ лошадь на лодку. Свою волю приводитъ онъ въ исполненіе не своими членами, а при посредствѣ животнаго или вещи; а между тѣмъ кичится своей свободой!

— Я заставляю существа повиноваться мнѣ.

— Позволять себѣ властвовать надъ извѣстными существами — значитъ давать другимъ право властвовать надъ собой. Независимость мыслима лишь въ уединеніи.

— Вы не любите людей, достойный графъ?

Старикъ печально разсмѣялся.

— Я плачу о томъ, что я человѣкъ, я смѣюсь надъ тѣми, кто утѣшаетъ меня. Если вы еще не знаете, то убѣдитесь впослѣдствіи, что несчастіе дѣлаетъ человѣка недовѣрчивымъ, подобно тому, какъ удачи дѣлаютъ неблагодарнымъ. Послушайте, вы прибыли изъ Бергена, скажите мнѣ какой благопріятный вѣтеръ подулъ на капитана Диспольсена. Должно быть счастіе улыбнулось ему, если онъ забылъ меня.

Орденеръ пришелъ въ мрачное смущеніе.

— Диспольсенъ, графъ? Я нарочно прибылъ сюда поговорить съ вами о немъ. Зная, что онъ пользуется вашей довѣренностью...

— Моей довѣренностью? — съ безпокойствомъ прервалъ узникъ: — Вы ошибаетесь. Никто въ мірѣ не пользуется моей довѣренностью. Правда, въ рукахъ Диспольсена находятся мои бумаги, бумаги чрезвычайно важныя. По моей просьбѣ онъ отправился къ королю въ Копенгагенъ, и даже я долженъ признаться, что разсчитывалъ на него болѣе, чѣмъ на кого либо другого, такъ какъ во время моего могущества я не оказалъ ему ни малѣйшей услуги.

— Да, благородный графъ, я его видѣлъ сегодня...

— Ваше смущеніе подсказываетъ мнѣ остальное; онъ измѣнилъ.

— Онъ умеръ.

— Умеръ!

Узникъ скрестилъ свои руки, голова его упала на грудь. Затѣмъ, устремивъ взоръ на молодаго человѣка, онъ тихо произнесъ.

— Не говорилъ ли я вамъ, что счастіе улыбнулось ему!..

Обратившись къ стѣнѣ, на которой висѣли знаки его низвергнутаго величія, онъ махнулъ рукой, какъ бы для того, чтобы удалить свидѣтелей горя, которое онъ пытался побороть.

— Не о немъ скорблю я: однимъ человѣкомъ меньше или больше, не все ли равно; и не о себѣ: чего мнѣ терять? Но дочь моя, моя злополучная дочь!.. Я буду жертвой этого гнусного заговора, а тогда что станется съ дочерью, у которой отнимутъ отца?..

Онъ cъ живостью обернулся къ Орденеру.

— Каким образомъ онъ умеръ? Гдѣ вы его видѣли?

— Я виделъ его въ Спладгестѣ, но неизвѣстно, самъ-ли онъ покончилъ съ собою или былъ убитъ.

— А это чрезвычайно важно узнать. Если онъ былъ убитъ, я знаю откуда направленъ былъ ударъ, и тогда все пропало. Диспольсенъ везъ мнѣ доказательства заговора, затѣянного противъ меня; эти доказательства могли спасти меня и погубить моихъ враговъ... Они сумѣли ихъ уничтожить!.. Несчастная Этель!..

— Графъ, — сказалъ Орденеръ: — завтра я скажу вамъ какимъ образомъ онъ умеръ.

Не отвѣтивъ ни слова, Шумахеръ проводилъ выходившаго изъ комнаты Орденера взоромъ, выражавшимъ такое спокойствіе отчаянія, которое ужаснѣе спокойствія смерти.

Очутившись за дверью комнаты узника, Орденеръ не зналъ въ какую сторону ему направиться. Ночь наступила, и въ башнѣ царила темнота.

Отворивъ на удачу первую попавшуюся дверь, онъ вошелъ въ длинный коридоръ, освѣщенный лишь луной, по которой быстро пробѣгали блѣдныя облака. Ея печальный свѣтъ падалъ по временамъ на узкія высокія окна, рисуя на противоположной стѣнѣ какъ бы длинную процессію призраковъ, которые разомъ являлись и исчезали въ глубинѣ галереи.

Молодой человѣкъ медленно перекрестился и направился на красноватый свѣтъ, слабо мерцавшій въ концѣ коридора.

Дверь была полуоткрыта. Молодая дѣвушка, колѣнопреклоненная передъ простымъ алтаремъ въ готической молельнѣ, читала въ полголоса молитвы Святой Дѣвѣ, молитвы простодушныя, но возвышенныя, въ которыхъ душа, возносясь къ Матери всѣхъ скорбящихъ, просила только ея заступничества.

Молодая дѣвушка одѣта была въ черный крепъ и бѣлый газъ, какъ бы желая показать, что дни ея до сихъ поръ протекали въ горестяхъ и невинности. Несмотря на ея скромный костюмъ, на всемъ существѣ ея лежалъ отпечатокъ натуры исключительной. Ея глаза и длинные волосы были черны какъ смоль — красота рѣдкая на сѣверѣ; ея взоры, блуждавшіе по сводамъ часовни, казалось, скорѣе были воспламенены экстазомъ, чѣмъ потушены сосредоточенностью въ самой себѣ. Словомъ, это была дѣва съ береговъ Кипра или полей тибурскихъ, облеченная въ фантастическіе покровы Оссіана и распростершаяся предъ деревяннымъ крестомъ и каменнымъ алтаремъ Спасителя.

Узнавъ молящуюся, Ореденеръ вздрогнулъ и чуть не лишился чувствъ.

Она молилась за своего отца; молилась за низвергнутаго властелина, за старца узника и покинутаго всѣми, и громко прочла псаломъ освобожденія.

Она молилась и за другаго; но Орденеръ не слыхалъ имени того, за кого она молилась, не слыхалъ, такъ какъ она не произнесла этого имени; она прочла только гимнъ Суламиты, супруги, ожидающей супруга и возвращенія возлюбленнаго.

Орденеръ отошелъ отъ двери. Онъ благоговѣлъ передъ этой дѣвственницей, мысли которой летѣли къ нему; молитва — таинство великое, и сердце его невольно переполнилось невѣдомымъ, хотя и мірскимъ восхищеніемъ.

Дверь молельни тихо отворилась и на порогѣ появилась женщина, бѣлая въ окружающей ее темнотѣ. Орденеръ замеръ на мѣстѣ, страшное волненіе охватило все его существо. Отъ слабости онъ прислонился къ стѣнѣ, всѣ члены его дрожали и біеніе его сердца раздавалось въ его ушахъ.

Проходя мимо, молодая дѣвушка услышала шорохъ плаща и тяжелое, прерывистое дыханіе.

— Боже!.. — вскричала она.

Орденеръ кинулся къ ней; одною рукою поддержавъ молодую дѣвушку, онъ другою тщетно пытался удержать ночникъ, который выскользнулъ у нея изъ рукъ и потухъ.

— Это я , — нѣжно шепнулъ онъ.

— Орденеръ! — вскричала молодая дѣвушка, когда звукъ голоса, которого она не слыхала цѣлый годъ, коснулся ея слуха.

Луна, выглянувшая изъ-за облаковъ, освѣтила радостное лицо прекрасной дѣвушки. Робко и застѣнчиво освободившись изъ рукъ молодаго человѣка, она сказала:

— Это господинъ Орденеръ?

— Это онъ, графиня Этель...

— Зачемъ вы называете меня графиней?

— Зачѣмъ вы зовете меня господинъ?

Молодая дѣвушка замолчала и улыбнулась; молодой человѣкъ замолчалъ и вздохнулъ.

Этель первая прервала молчаніе:

— Какимъ образомъ очутились вы здѣсь?

— Простите, если мое присутствіе огорчаетъ васъ. Мнѣ необходимо было переговорить съ графомѣ, вашимъ отцомъ.

— И такъ, — сказала Этель взволнованнымъ тономъ: — вы пріѣхали сюда только для батюшки?

Орденеръ потупилъ голову: этотъ вопросъ показался ему слишкомъ жестокимъ.

— Безъ сомнѣнія, вы уже давно находитесь въ Дронтгеймѣ, — продолжала молодая дѣвушка укоризненнымъ тономъ: — ваше отсутствіе изъ этого замка не казалось для васъ продолжительнымъ.

Орденеръ, уязвленный до глубины души, не отвѣчалъ ни слова.

— Я одобряю васъ, — продолжала узница голосомъ, дрожавшимъ отъ гнѣва и печали: — но, добавила она нѣсколько надменно: — надѣюсь, что вы не слыхали моихъ молитвъ.

— Графиня, — отвѣчалъ наконецъ молодой человѣкъ: — я ихъ слышалъ.

— Ахъ, господинъ Орденеръ, нехорошо подслушивать такимъ образомъ.

— Я васъ не подслушивалъ, благородная графиня, — тихо возразилъ Орденеръ: — я васъ слышалъ.

— Я молилась за отца, продолжала молодая дѣвушка, не спуская съ него пристальнаго взора и какъ бы ожидая отвѣта на эти простыя слова.

Орденеръ хранилъ молчаніе.

— Я также молилась, — продолжала она, съ безпокойствомъ слѣдя, какое дѣйствіе провзводятъ на него ея слова: — я также молилась за человѣка, носящаго ваше имя, за сына вице-короля, графа Гульденлью. Надо молиться за всѣхъ, даже за враговъ нашихъ.

Этель покраснѣла, чувствуя, что сказала ложь; но она была раздражена противъ молодаго человѣка и думала, что назвала его въ своихъ молитвахъ, тогда какъ назвала его лишь въ своемъ сердцѣ.

— Орденеръ Гульденлью очень несчастливъ, благородная графиня, если вы считаете его въ числѣ вашихъ враговъ; но въ то же время онъ слишкомъ счастливъ, занимая мѣсто въ вашихъ молитвахъ.

— О! Нѣтъ, — сказала Этель, смущенная и испуганная холодностью молодаго человѣка: —нѣтъ, я не молилась за него... Я не знаю, что я дѣлала, что я дѣлаю. Я ненавижу сына вице-короля, я его не знаю. Не смотрите на меня такъ сурово: развѣ я васъ оскорбила? Неужели вы не можете простить бѣдной узницѣ, вы, который проводитъ жизнь подлѣ какой-нибудь прекрасной благородной женщины, такой же свободной и счастливой какъ и вы!...

— Я, графиня!.. — вскричалъ Орденеръ.

Этель залилась слезами; молодой человѣкъ кинулся къ ея ногамъ.

— Развѣ вы не говорили мнѣ, — продолжала она, улыбаясь сквозь слезы: — что ваше отсутствіе не казалось вамъ продолжительнымъ?

— Кто? Я, графиня?

— Не называйте меня такимъ образомъ, — тихо сказала она: — теперь я ни для кого уже не графиня, и тѣмъ болѣе для васъ...

Орденеръ съ живостью поднялся на ноги и не могъ удержаться, чтобы въ страстномъ порывѣ не прижать къ своей груди молодую дѣвушку.

— О! Моя обожаемая Этель, называй меня твоимъ Орденеромъ!...— вскричалъ онъ, останавливая свой пламенный взоръ на заплаканныхъ глазахъ Этели: — Скажи, ты любишь меня?..

Отвѣта молодой дѣвушки не было слышно, такъ какъ Орденеръ, внѣ себя отъ восторга, сорвалъ съ ея губъ вмѣстѣ съ отвѣтомъ эту первую ласку, этотъ священный поцѣлуй, котораго предъ лицемъ Всевышняго достаточно для того, чтобы соединить на вѣки два любящія существа.

Оба остались безмолвны, находясь въ одномъ изъ тѣхъ торжественныхъ моментовъ, столь редкихъ и столь краткихъ на землѣ, когда душа какъ бы вкушаетъ нѣчто изъ небеснаго блаженства. Въ эти неизъяснимыя мгновенія двѣ души бесѣдуютъ между собою на языкѣ, понятномъ только для нихъ однѣхъ; тогда все человѣческое молчитъ, и два невещественныя существа таинственнымъ образомъ соединяются на всю жизнь въ этомъ мірѣ и на вѣки въ будущемъ.

Этель медленно освободилась изъ объятій Орденера и освѣщенные блѣднымъ свѣтомъ луны, они въ упоеніи смотрѣли другъ на друга. Пламенный взоръ молодаго человѣка сверкалъ мужественной гордостью и храбростью льва, между тѣмъ какъ полуоткрытый взоръ молодой дѣвушки исполненъ былъ тѣмъ смущеніемъ, той ангельской стыдливостью, которая въ сердцѣ дѣвственницы нераздѣльна съ восторгами первой любви.

— Сейчасъ, въ этомъ коридорѣ,—произнесла, наконецъ, Этель: — вы избѣгали меня, мой Орденеръ?

— Я не избѣгалъ васъ, я подобенъ былъ тому несчастному слѣпцу, который, когда послѣ долгихъ лѣтъ возвратилось къ нему зрѣніе, на минуту отворачивается отъ дневнаго свѣта.

— Ваше сравненіе болѣе подходитъ ко мнѣ, потому что во время вашего отсутствія мое единственное утѣшеніе заключалось въ моемъ несчастномъ отцѣ. Эти долгіе дни провела я, утѣшая его, и, — прибавила она, потупивъ глаза: — надѣясь на васъ. Я читала моему отцу сказанія Эдды, а когда онъ разочаровывался въ людяхъ, я читала ему Евангеліе, чтобы, по крайней мѣрѣ, онъ не терялъ вѣры въ небо; затѣмъ я говорила ему о васъ и онъ молчалъ — доказательство его любви къ вамъ. Но когда я по цѣлымъ вечерамъ безплодно просиживала у окна, смотря на дорогу, по которой проѣзжали путешественники, и на гавань, куда приплывали корабли, съ горькой улыбкой качалъ онъ головой и я плакала. Темница, гдѣ до сихъ поръ я провожу мои дни, стала мнѣ ненавистной, не смотря на то, что со мной былъ отецъ, который до вашего появленія составлялъ для меня все. Но васъ не было и я страстно жаждала невѣдомой для меня свободы.

Въ глазахъ молодой дѣвушки, въ ея простодушной нѣжности и миломъ запинаніи ея рѣчи дышала прелесть, невыразимая человѣческими словами. Орденеръ слушалъ ее съ мечтательнымъ наслажденіемъ существа, перенесеннаго изъ міра реальнаго въ міръ идеальный.

— А я, — сказалъ онъ: — теперь я не хочу той свободы, которую вы не можете раздѣлять со мной.

— Какъ, Орденеръ! — съ живостью спросила Этель: — Вы не оставите насъ болѣе?

Этотъ вопросъ напомнилъ молодому человѣку дѣйствительность.

— Милая Этель, я долженъ оставить васъ сегодня же. Завтра я снова увижусь съ вами и завтра же снова покину для того чтобы возвратившись, не покидать васъ болѣе.

— О! — вскричала съ тоской молодая дѣвушка: — Новая разлука!..

— Повторяю вамъ, моя ненаглядная Этель, что я скоро возвращусь, чтобы вывести васъ изъ этой тюрьмы или похоронить въ ней себя вмѣстѣ съ вами.

— Въ тюрьмѣ вмѣстѣ съ нимъ! — прошептала она. — О, не обманывайте меня. Могу ли я надѣяться на такое блаженство?

— Какихъ клятвъ нужно тебѣ? Чего ты отъ меня хочешь?— вскричалъ Орденеръ: — Скажи мнѣ, Этель, развѣ ты не жена моя?...

Въ увлеченіи страсти онъ крѣпко прижалъ ее къ своей груди.

— Твоя, — слабо прошептала она.

Два благородныхъ, чистыхъ сердца отрадно бились другъ противъ друга, дѣлаясь еще благороднѣе, еще чище.

Въ эту минуту грубый взрывъ хохота раздался позади ихъ. Человѣкъ, закутанный въ плащъ, открылъ потайной фонарь, который держалъ подъ полой, и вдругъ освѣтилъ фигуру испуганной и смущенной Этели и надменно изумленное лицо Орденера.

— Смѣлѣй, смѣлѣй, прекрасная парочка! Но мнѣ кажется, что слишкомъ мало проблуждавъ въ странѣ Нѣжности и не прослѣдовавъ по всѣмъ изгибамъ ручья Чувствъ, вы черезчуръ краткимъ путемъ достигли хижины Поцѣлуя.

Читатели, безъ сомнѣнія, узнали уже поручика, страстнаго поклонника мадмуазель Скюдери. Оторванный отъ чтенія Клеліи боемъ часовъ полночи, которыхъ не слыхали наши влюбленные, онъ отправился сдѣлать ночной обходъ башни.

Проходя въ глубинѣ восточнаго корридора, онъ услышалъ звукъ голосовъ и примѣтилъ два призрака, двигавшіеся въ галлереѣ на лунномъ свѣтѣ. По природѣ смѣлый и любопытный, онъ спряталъ подъ плащемъ свой фонарь, неслышными шагами приблизился къ привидѣніямъ и своимъ грубымъ хохотомъ потревожилъ ихъ сладостное упоеніе.

Въ первую минуту Этель хотѣла было бѣжать отъ Орденера, но затѣмъ, вернувшись къ нему и какъ бы инстинктивно ища защиты, спрятала свое вспыхнувшее личико на груди молодаго человѣка.

Орденеръ съ величіемъ короля поднялъ голову и сказалъ:

— Горе тому, кто осмѣлится потревожить и опечалить мою Этель!

— Вотъ именно, — сказалъ поручикъ: — горе мнѣ, если я имѣлъ неловкость испугать нѣжную Маидану.

— Господинъ поручикъ, — сказалъ Орденеръ надменнымъ тономъ: — я совѣтую вамъ молчать.

— Господинъ наглецъ, — отвѣчалъ офицеръ: — я совѣтую вамъ молчать.

— Послушайте! — вскричалъ Орденеръ громовымъ голосомъ: — понимаете ли вы, что только молчаніемъ вы можете заслужить себѣ прощеніе.

— Тіbі tuа ⁴Твоя отъ твоихъ.), отвѣчалъ поручикъ: — возьмите назадъ свои совѣты и сами молчаніемъ заслужите мое прощеніе.

— Молчать! — вскричалъ Орденеръ голосомъ, отъ котораго дрогнули оконныя стекла и, опустивъ трепещущую молодую дѣвушку въ одно изъ старыхъ креселъ коридора, онъ крѣпко схватилъ руку офицера.

— О, мужикъ! — сказалъ поручикъ и насмѣшливо, и раздражительно: — Вы не примѣчаете, что рукава, которые вы такъ безбожно мнете, изъ самаго дорогого авиньонскаго бархата.

Орденеръ пристально взглянулъ на него.

— Поручикъ, мое терпѣніе гораздо короче моей шпаги.

— Понимаю, мой храбрый молодчикъ, — сказалъ офицеръ, иронически улыбаясь: — вамъ хотѣлось-бы, чтобы я оказалъ вамъ эту честь. Но знаете ли кто я? Нѣтъ, нѣтъ, какъ хотите, князь противъ князя, пастухъ противъ пастуха , какъ говорилъ прекрасный Леандръ.

— И если сказать трусъ противъ труса! — возразилъ Орденеръ: — То я все-же не имѣлъ-бы чести помѣряться съ вами.

— Я разсердился-бы, мой уважаемый пастушекъ, если-бы только вы носили мундиръ.

— У меня нѣтъ ни галуновъ, ни эксельбантовъ, поручикъ, но за то у меня есть сабля.

Молодой человѣкъ, гордо откинувъ плащъ за плечо, надѣлъ шляпу на голову и схватился за эфесъ своей сабли; но Этель, испуганная грозной опасностью, бросилась къ нему на шею съ крикомъ ужаса и мольбы.

— Вы поступаете благоразумно, прекрасная дѣвица, не желая, чтобы я проучилъ этого молодчика за его дерзость, — промолвилъ поручикъ, который безстрашно принялъ оборонительную позу при угрожающемъ движеніи Орденера: — такъ, какъ Киръ, поссорясь съ Камбизомъ, хотя быть можетъ я дѣлаю слишкомъ большую честь этому вассалу, сравнивая его съ Камбизомъ.

— Ради самаго неба, господинъ Орденеръ, — шептала Этель: — не дѣлайте меня причиной подобнаго несчастія?.. Орденеръ, — прибавила она, поднявъ на него свои прекрасные глаза: — умоляю тебя!..

Орденеръ медленно вложилъ въ ножны полуобнаженную саблю.

— Клянусь честью, рыцарь, — вскричалъ поручикъ: — я не знаю, имѣете-ли вы право на это званіе, но даю вамъ этотъ титулъ, такъ какъ мнѣ кажется, что вы его заслуживаете, — клянусь честью, мы поступаемъ согласно законамъ храбрости, но не рыцарства. Молодая дѣвица права, поединокъ, который чуть было не завязался у насъ, не долженъ происходить въ присутствіи дамъ, хотя не во гнѣвъ будь сказано прелестной дѣвицѣ, дамы могутъ быть причиной его. Теперь мы можемъ только условиться относительно duellum remotum ⁵Отсроченный поединокъ.) и, какъ обиженный, вы имѣете право назначить время, мѣсто и оружіе. Мой острый толедскій клинокъ или меридскій кинжалъ къ услугамъ вашей тяпки, вышедшей изъ кузницъ Ашкрöта, или охотничьяго ножа, закаленнаго въ озерѣ Спарбо.

Отсроченный поединокъ, который офицеръ предложилъ Орденеру, пользуется правомъ гражданства на сѣверѣ, откуда, по мнѣнію ученыхъ, ведетъ свое начало обычай дуэли. Самые знатные вельможи предлагали и принимали duellum remotum. Поединокъ откладывался на нѣсколько мѣсяцевъ, иногда даже на нѣсколько лѣтъ и въ продолженіе этого промежутка времени противники обязаны были ни словомъ,ни дѣйствіемъ не касаться того, что послужило поводомъ къ вызову.

Такимъ образомъ, напримѣръ, въ любовной интригѣ, соперники не имѣли права видѣться съ предметомъ ихъ страсти, въ виду того, чтобы обстоятельства дѣла оставались въ одномъ и томъ-же положеніи, — и въ этомъ отношеніи полагались на рыцарскую честность. То-же самое происходило и на древнихъ турнирахъ, когда судьи поединка, считая законъ рыцарства нарушеннымъ, бросали жезлъ на арену, въ ту-же минуту сражающіеся останавливались, но, вплоть до разъясненія недоразумѣній, шпага побѣдителя ни на волосъ не отдѣлялась отъ шеи побѣжденнаго.

— Итакъ, рыцарь, — промолвилъ Орденеръ, послѣ минутнаго раздумья: — мой секундантъ увѣдомитъ васъ о мѣстѣ.

— Прекрасно, — отвѣчалъ поручикъ: — тѣмъ болѣе, что я до тѣхъ поръ успѣю побывать на бракосочетаніи моей сестры и такимъ образомъ вы будете имѣть честь драться съ шуриномъ благороднаго вельможи, сына вице-короля Норвегіи, барона Орденера Гульденлью, который, по случаю этого блестящаго союза, какъ говоритъ Артамена, получитъ титулъ графа Данескіольда, чинъ полковника и орденъ Слона; я же, какъ сынъ великаго канцлера обоихъ королевствъ, безъ сомнѣнія, буду произведенъ въ капитаны.

— Хорошо, хорошо, поручикъ Алефельдъ, — терпѣливо перебилъ Орденеръ: — но вы еще не капитанъ, сынъ вице-короля не полковникъ... а сабля всегда останется саблей.

— А мужикъ всегда мужикомъ, какъ-бы вы его ни шлифовали, — пробормоталъ сквозь зубы офицеръ.

— Рыцарь, — произнесъ Орденеръ: — вамъ должны быть извѣстны законы рыцарства. Вы не войдете болѣе въ эту башню и сохраните строжайшее молчаніе относительно сегодняшняго происшествія.

— Относительно молчанія, вы можете положиться на меня, я буду нѣмъ, какъ Муцій Сцевола, когда держалъ въ огнѣ свою руку. Въ башню тоже не будутъ ходить, ни я, ни одинъ изъ аргусовъ гарнизона, такъ какъ я только-что получилъ приказаніе оставить впредь Шумахера безъ надзора, приказаніе, которое я обязанъ былъ сообщить ему сегодня же вечеромъ, но не успѣлъ, провозившись съ новыми краковскими сапожками... Приказаніе, сказать между нами, довольно неблагоразумное... Хотите вы посмотрѣть мои сапожки?

Во время этого разговора Этель, убѣдившись, что противники успокоились, и не понимая, что значитъ duellum remotum , исчезла, тихо шепнувъ на ухо Орденеру:

— До завтра.

— Я бы попросилъ васъ, поручикъ Алефельдъ, чтобы вы помогли мнѣ выйти изъ крѣпости.

— Охотно, — отвѣчалъ офицеръ: — хотя уже довольно поздно, или лучше сказать очень рано. Но какимъ образомъ раздобудите вы лодку?

— Это ужъ моя забота, — возразилъ Орденеръ.

Дружески разговаривая, они прошли садъ, дворы круглый и квадратный, и Орденеръ, сопровождаемый дежурнымъ офицеромъ, нигдѣ не былъ задержанъ. Миновавъ большую опускную рѣшетку, артиллерійскій паркъ, плацъ-парадъ, они достигли низкой башни, желѣзная дверь которой была открыта по приказанію поручика.

— До свиданія, поручикъ Алефельдъ: — сказалъ Орденеръ.

— До свиданія, — отвѣчалъ офицеръ: — объявляю васъ храбрымъ бойцомъ, хотя не знаю кто вы и будутъ ли достойны титула секунданта тѣ, которыхъ вы приведете на мѣсто нашего поединка.

Размѣнявшись рукопожатіемъ, они разстались. Желѣзная дверь затворилась и поручикъ, напѣвая арію Люлли, возвратился въ свою комнату восхищатъся польскими сапогами и французскимъ романомъ.

Орденеръ, оставшись одинъ на порогѣ двери, скинулъ съ себя одежду, завернулъ ее въ свой плащъ и привязалъ къ головѣ сабельной портупеей. Затѣмъ, примѣняя на практикѣ идеи Шумахера о независимости, онъ кинулся въ холодныя, спокойныя воды залива и поплылъ въ темнотѣ къ берегу, направляясь въ сторону Спладгеста, почти увѣренный, что мертвый или живой онъ достигнетъ мѣста своего назначенія.

Дневныя усталости до такой степени изнурили его, что лишь съ большимъ трудомъ успѣлъ онъ выбраться на берегъ. Одѣвшись наскоро, онъ направился къ Спладгесту, черная масса котораго обрисовалась на портовой площади. Луны, закрытой облаками, не было видно.

Приблизившись къ зданію, онъ услыхалъ какъ бы звукъ голосовъ; слабый свѣтъ выходилъ изъ верхняго отверстія. Изумленный, онъ сильно постучалъ въ четырехугольную дверь, шумъ прекратился, свѣтъ исчезъ. Онъ снова постучался: свѣтъ вновь появился, позволивъ ему примѣтить что-то черное, проскользнувшее черезъ верхнее отверстіе и притаившееся на плоской крышѣ строенія. Орденеръ, ударивъ въ третій разъ рукоятью сабли, закричалъ:

— Именемъ его величества короля, отворите! Именемъ его свѣтлости вице-короля, отворите!

Дверь наконецъ медленно отворилась и Орденеръ очутился лицомъ къ лицу съ длинной, блѣдной и сухощавой фигурой Спіагудри. Одежда его была въ безпорядкѣ, глаза блуждали, волоса стояли дыбомъ. Въ окровавленныхъ рукахъ держалъ онъ надгробный свѣтильникъ, пламя котораго дрожало гораздо менѣе примѣтно, чѣмъ громадное тѣло Спіагудри.

VІ.

Часъ спустя послѣ ухода молодаго путешественника изъ Спладгеста, сумерки сгустились и толпа зрителей мало по-малу разошлась. Оглипиглапъ заперъ лицевую дверь мрачнаго зданія, а Спіагудри въ послѣдній разъ окатилъ водой трупы, лежавшіе на черныхъ плитахъ.

Затѣмъ оба разошлись по своимъ неприхотливымъ каморкамъ и между тѣмъ какъ Оглипиглапъ заснулъ на своемъ жесткомъ ложѣ, подобно трупамъ, ввѣреннымъ его надзору, почтенный Спіагудри, усѣвшись за каменнымъ столомъ, заваленнымъ древними книгами, высушенными растеніями и очищенными отъ мяса костями, углубился въ свои ученыя занятія, въ сущности весьма невиннаго свойства, но которыя составили ему въ народѣ репутацію волшебника и чародѣя — жалкій удѣлъ науки въ эту эпоху!

Въ теченіе нѣсколькихъ часовъ онъ оставался погруженнымъ въ глубокомысленныя размышленія и прежде чѣмъ промѣнять на постель свои книги, остановился на слѣдующемъ мрачномъ афоризмѣ Ториодуса Торфеуса:

«Когда человѣкъ зажигаетъ свѣтильникъ, смерть можетъ настичь его раньше, чѣмъ онъ успѣетъ его потушить...»

— Не во гнѣвъ будь сказано ученому доктору, — прошепталъ Спіагудри: — этого не случится сегодня съ мною.

Онъ взялъ ночникъ, намѣреваясь его потушить.

— Спіагудри! — закричалъ чей-то голосъ, выходившій изъ мертвецкой.

Старый смотритель Спладгеста вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ, однако не отъ мысли, которая пришла бы въ голову быть можетъ всякому другому на его мѣстѣ, что печальные гости Спладгеста взбунтовались противъ своего хозяина. Онъ былъ довольно ученъ, чтобы не пугать себя такими воображаемыми ужасами. Его страхъ былъ не безоснователенъ, такъ какъ онъ отлично зналъ голосъ, назвавшій его по имени.

— Спіагудри! — снова послышался неистовый голосъ: — Неужели, чтобы вернуть тебѣ слухъ, я долженъ прійти оторвать уши?

— Да хранитъ святой Госпицій не мою душу, но тѣло! — пробормоталъ въ страхѣ старикъ.

Невѣрнымъ, колеблющимся шагомъ направился онъ ко второй боковой двери, которую поспѣшилъ открыть. Читатели не забыли, что эта дверь вела въ мертвецкую.

Ночникъ, находившійся у него въ рукахъ, освѣтилъ своеобразную, отвратительную картину. Съ одной стороны худощавая, длинная, слегка сгорбленная фигура Спіагудри; съ другой — малорослый субъектъ, плотный и коренастый, одѣтый съ ногъ до головы шкурами всевозможныхъ звѣрей, еще покрытыхъ пятнами подсохшей крови.

Онъ стоялъ у ногъ трупа Жилля Стадта, занимавшаго вмѣстѣ съ молодой дѣвушкой и капитаномъ глубину сцены. Эти три послѣдніе свидѣтеля, скрываясь въ полутемнотѣ, одни могли безъ содроганія ужаса смотрѣть на два живыя существа, начавшія разговоръ.

Черты лица малорослаго человѣка, котораго свѣтъ ночника заставилъ быстро обернуться, были запечатлѣны какой то особенной дикостью. Его борода была густая, рыжая; такого-же цвѣта волосы стояли щетиной надъ его лбомъ, покрытымъ шапкой изъ лосиной кожи. Ротъ широкій, губы толстыя, зубы бѣлые, острые, рѣдкіе, носъ загнутый, подобно орлиному клюву; сѣро-синіе глаза, чрезвычайно подвижные, искоса смотрѣли на Спіагудри и свирѣпость тигра, сверкавшая въ нихъ, умѣрялась лишь злостью обезьяны.

Это необыкновенное существо было вооружено широкой саблей, кинжаломъ безъ ноженъ и опиралось на длинную рукоятку топора съ каменнымъ лезвіемъ; на рукахъ его были огромныя перчатки изъ шкуры синей лисицы.

— Это старое привидѣніе порядкомъ заставило меня ждать, — пробормоталъ онъ, какъ-бы говоря самъ съ собою, и подобно лѣсному звѣрю испустилъ дикій ревъ.

Спіагудри поблѣднѣлъ бы отъ ужаса, если-бы только могъ блѣднѣть.