Онлайн чтение книги Будет револьвер — будем путешествовать Have Gat - Will Travel
Параграф 197

«Code 197» 1955

Я свернул с улицы и остановил «кэдди» под вывеской «Тропические рыбы Гордона». Было воскресенье, и вся клиентура «Шелдон Скотт, Расследования» — это я — взяла выходной. Я выключил мотор и, повернувшись, какое-то время смотрел на Донну.

У Донны О'Рейли волнистые черные волосы, мягкие нежные губы и глаза такие же зеленые как луга ее родной Ирландии. У Донны пять футов и три дюйма восхитительных изгибов, хриплый с придыханием голос, и в ее арсенале полно прелестных маленьких трюков вроде теплого смеха вам в ухо, когда она его покусывает.

Это незабываемое ощущение я испытал всего лишь пару раз с тех пор, как познакомился с ней восемнадцать часов назад и назначил свидание на сегодня, но надежды у меня были прямо-таки стратосферные, потому что мы были в нескольких милях от Лос-Анджелеса и направлялись на пикник на холмы, уже виднеющиеся на горизонте. Пока у нас в потенциале были несколько случайных фраз и пара вышеупомянутых покусываний, но я оптимист — тем более, что Донне нравилось все, что и мне: танцы, бурбон, даже тропические рыбки.

Когда мы проезжали мимо, она заметила вывеску и промурлыкала:

— О, давай зайдем! Я знаю мистера Гордона — он разводит Amphiprion Percula. — Естественно, я притормозил.

Донна вынесла свои стройные ноги из машины.

— Пойдем, Шелл.

Она томно посмотрела на меня, провела руками от высокой груди к тонкой талии и округлым бедрам, расправляя свое голубое платье, которое, могу поклясться, в этом не нуждалось. Я нагнал Донну у входа в рыбий инкубатор.

Владельцем был тихий пожилой мужчина с седеющими висками. Увидев Донну, он просиял и радостно схватил ее за руки. Представив нас друг другу, она сказала:

— Мистер Скотт хочет посмотреть Amphiprion Percula.

Опять эти слова... Мистер Гордон провел нас к двадцатигалонному аквариуму, оставил нас и прошел в другую комнату.

— Ух ты! — сказал я, — это же рыбы-клоуны.

— Ну вот, — сказала Донна, — я хотела сделать сюрприз. А ты, оказывается, уже видел их раньше.

— В общем-то, сюрприз удался. Я думал, ты говоришь о китах или чем-то подобном. Тем не менее, я не разочарован. Никогда не видел их одновременно в таком количестве. Они прекрасны.

Они и в самом деле были великолепны. Три белых полоски, разделенные ярко-желтыми, плавники с черными кончиками. В аквариуме их было почти тридцать штук. Удача для любителя рыбок, их тяжело найти. Я услышал скрип. Оказывается, Донна захватила с собой термос. Она открыла его и разлила кофе в две металлические чашки, спрятанные в пробке. Протянула мне большую:

— Для поднятия тонуса.

— Детка, — сказал я, — лучше побеспокойся, как бы его снять.

Она понимающе усмехнулась и напомнила мне, что в комнате еще осталось на что обратить внимание. Вдоль стен стояло почти сорок аквариумов, я увидел Neons, Raspboras, Panchax, Badisbadis и множество других красивых пород. Я попытался сделать глоток, но кофе был слишком горячим и обжег мне губы. Я повернулся к Донне и заметил, что ее чашка уже опустела.

— Уже допила? — спросил я. — У тебя чугунный пищевод?

— Я любительница мексиканской пищи. Люблю горяченькое.

— Я тоже люблю горяченькое, но...

— Тогда допивай свой кофе и поехали на пикник.

Я не был точно уверен, что она имела ввиду, но мне это понравилось. Я вновь поднес чашку к губам, но тут случайно взглянул на аквариум с рыбами-клоунами за спиной у Донны. Что-то было не так.

— Погоди-ка, — сказал я ей. — Что-то не так с этими клоунами. Они взбесились.

Она засмеялась.

— Думаешь, они рассердились?

Я простонал, направляясь к аквариуму.

— Смешно...

Но тут мне стало не до шуток. Две рыбы-клоуна плавали у поверхности кверху брюхом.

— Они умерли! — сказал я Донне. — Приведи мистера Гордона.

Она метнулась куда-то, пока я наблюдал за тем, что творилось в аквариуме. Невозможно было без содрогания смотреть, как эти прекрасные цветные рыбки задыхаются, ловя ртом воздух, и умирают, но возможно, только настоящие любители рыбок почувствовали бы то, что чувствовал я в тот момент. По крайней мере, дюжина рыбок уже были мертвы.

Донна появилась рядом со мной.

— Он придет через минуту и все поправит. Пей свой кофе, Шелл, и пойдем.

Впервые я почувствовал тревогу.

— Черт возьми, милая, — сказал я, — я, пожалуй, подожду...

Я замолчал, задумавшись, что она так прицепилась с этим проклятым кофе. Я посмотрел на свою полную чашку, затем на Донну.

Она нервно облизнула губы.

— Я буду в машине, Шелл.

Я оторопело смотрел, как она уходит. Когда я вновь посмотрел на аквариум, все рыбки были мертвы. Мне показалось, что вода потемнела. Я поднял руку и вытер губы там, где они касались кофе, затем медленно поставил чашку, уставившись на нее, ощущая, как наполняюсь отвращением и недоверием. Я вышел наружу. Машина была пуста. Донна исчезла. Я обошел вокруг, вернулся в помещение, прошел в другую комнату. Она была пуста, дверь на противоположной стене распахнута. Никого не было и поблизости от здания. Я бросился к своему «кэдди», попытался завести его, но безуспешно. Подняв капот, обнаружил оборванные провода.

Ощущая, что весь вспотел, я присел возле колес, размышляя о Донне О'Рейли, которой нравилось все, что нравится мне — безусловно, все было спланировано заранее; о Донне, которая вряд ли могла выпить так быстро горячий кофе, которая вообще не собиралась пить кофе из этого термоса. Но одна мысль занимала меня особенно — я не мог представить, что такая миловидная, маленькая ирландочка способна мимоходом убить этих тридцать маленьких клоунов, ни один нормальный человек не способен на такое.

* * *

Капитан Эймос Уэйд был тощий, почти мертвенно бледный коп, под чью юрисдикцию попадал Банко, также в его обязанности входила борьба с подрывной деятельностью и осуществление связи между полицейским департаментом и ФБР. Он откинулся в кресле и произнес:

— Пей свой кофе, Шелл. Этот тебя точно не убьет.

— Возможно, не в этот раз. — Я ожидал, пока судмедэксперт сообщит, что было в той, предназначавшейся мне чашке кофе. Я рассказал свою историю полиции и просматривал журнал с фотографиями преступников, пытаясь найти Донну или мистера Гордона, но пока безрезультатно. В основном, я просто убивал время, но при этом получал удовольствие от общения с Эймосом, с которым сблизился за последнее время. Один из моих лучших друзей, бывший репортер, писатель Джим Брэндон, писал книгу, в которой использовал фактический материал, полученный от Эймоса, и мы втроем часто собирались здесь поболтать. Джим Брэндон был высокий и худой, чертовски умный, внешне немного похожий на Уильяма Холдена. Джим мне не просто нравился, я им восхищался, потому что он был хорошим американцем, и работал на благо своей страны. Иначе говоря, он был активным антикоммунистом. Его книга была антикоммунистической, документальной работой.

Эймос Уэйд сказал:

— Эта Донна соблазнительная девчонка, так ведь?

— Чисто внешне. Я встретил ее в баре Пита прошлой ночью. Похоже, она знала, что я обычно зависаю там после того, как покидаю офис. Черт, мне казалось, что это я ее подцепил!

— Есть какие-нибудь идеи насчет того, что произошло?

— Только как, но не почему. Она наполнила обе чашки из термоса, затем вылила свою в аквариум. Поскорее бы пришел рапорт от судмедэксперта. Хотелось бы знать, как я должен был умереть.

Он ухмыльнулся.

— Безусловно, в страшных мучениях, в расплату за свои грехи.

— Безусловно, но на этот раз у них не выгорело. За последний год я вел два десятка дел. Возможно, с десяток парней имеет на меня зуб.

— Только что ты выполнил кое-какую работенку для Джима, не так ли?

— Да, пришлось слетать в Бостон. Вернулся как раз прошлой ночью.

— Как продвигается его новая книга?

— Хорошо. Он сказал мне, что собирается внести кое-какие изменения, но не очень занят, и зайдет сегодня днем. Мы договорились провести вместе почти полдня, так что, похоже, он близок к финишу.

Джим усердно трудился три года, по ночам и уик-эндам, и то, что удалось оторвать его от пишущей машинки хотя бы на воскресенье, было достаточным поводом для праздника.

Телефон Уэйда зазвонил. Он с минуту слушал, затем протянул мне трубку. Джексон, судмедэксперт, сообщил мне, что ему не удалось идентифицировать то, что было в кофе, но добавил:

— Что бы это ни было, оно бы тебя не убило, Шелл. Какой-то вид наркотика. Он должен был вырубить тебя на день. Мы дали немного мыши и морской свинке. Мышь сдохла, но свинка просто заснула. Никакого вреда для организма не нанесено.

Я поблагодарил Джексона и повесил трубку. Дело становилось все непонятнее.

* * *

Мои апартаменты находятся в голливудском отеле «Спартан». Я только что закончил чистить и смазывать мой «кольт-спешиал» 38-го калибра, так как мне казалось, что в ближайшее время он может пригодиться, когда в дверь позвонили. Было почти четыре часа дня, с минуты на минуту я ожидал Джима Брэндона, но я зарядил револьвер и защелкнул барабан, прежде, чем пойти открывать дверь, держа оружие в левой руке...

Все заняло не больше чем пару секунд, но их оказалось вполне достаточно. Я открыл дверь и увидел за ней парня, который направлял странно выглядящий пистолет в мою голову, рефлексивно я развернулся боком к двери.

Раздался приглушенный звук, но револьвер уже дергался у меня в руке. Я не осознавал, что поднимаю руку и нажимаю курок, но увидел, как парня отбросило, услышал удары пуль в плоть, когда они попадали ему в грудь. Я разрядил в него весь барабан.

Захлопали двери, люди выбегали в коридор, кричали женщины. Я стоял над трупом, дыша так, как будто пробежал милю. Пистолет лежал рядом с ним, и я его поднял. На дуло был присобачен самодельный глушитель — перфорированная металлическая трубка, набитая хлопковой тканью. Тут я ощутил жалящую боль в шее, дотронулся до нее рукой и увидел кровь. Кто бы ни отправил этого парня за мной, на этот раз они не пытались меня просто усыпить.

* * *

Вернувшись в свои апартаменты, я вызвал полицию. Джим так и не появился, я позвонил ему, но никто не ответил. Полицейские приехали и занялись своей работой, Джим все не показывался, так что по дороге в Отдел по расследованию убийств я остановился у его маленького домика на Рокледж-стрит.

На мой звонок в дверь никто не ответил. Дверь была незаперта и я вошел. Джим лежал в кровати, накрытый одеялом почти до груди, его рот был приоткрыт.

Я усмехнулся, встал рядом с кроватью, взял его за плечо и потряс.

— Вставай, ты, ленивый...

Я отдернул руку. Человеческая кожа не может быть такой холодной, по крайней мере, не у живых. В горле у меня пересохло.

— О, господи, — произнес я. — Нет, Джим...

Мне доводилось видеть много покойников, но я вышел из дома и простоял снаружи почти десять минут, прежде чем смог вернуться в спальню. Затем я внимательно все осмотрел. На маленьком ночном столике возле кровати Джима лежал пистолет, полностью заряженный. Он всегда держал его под рукой, но воспользоваться, когда пришло время, не сумел. Я посмотрел на маленький 32-й, легко уместившийся в моей ладони, и положил его в карман. Я сумею им воспользоваться.

В шкафу были кой-какие предметы женской одежды, но я опознал их, как принадлежащие невесте Джима, привлекательной рыжеволосой девушке по имени Гэйл Винтер. Они были помолвлены уже год. Гэйл прекрасно подходила Джиму. Она набирала для него чистовой вариант книги, готовила кофе, окружала любовью и заботой. Гэйл терпеливо ожидала свадьбы, но у Джима были другие приоритеты — свадьба должна была состояться только после выхода его книги в печать. У него были свои мотивы, не такие как у обычного автора. Джим был не просто бывшим репортером, он был еще и бывшим коммунистом. Вот так-то.

* * *

Я позвонил в Отдел по расследованию убийств и направился в здание суда. Я обыскал весь дом Джима, но не нашел никаких следов рукописи. Я имел хорошее представление о ее содержании, поэтому ехал в центр города не торопясь, размышляя о Джиме, о самой книге, о том, не из-за нее ли он был убит.

За годы до нашего знакомства, Джим работал репортером в одном из нью-йоркских ежедневников, тогда-то он и вступил в партию. Он был умный, трудолюбивый, с хорошо подвешенным языком, и его ячейка состояла из других репортеров, писателей, даже парочки радиокомментаторов. Они были сведущи в искусстве лжи, манипулирования словами и фактами, легко могли сделать черным серым, а иногда, когда все лжецы работали вместе, черное — белым.

Джим быстро делал карьеру в партии, а еще быстрее — писательскую. Приятели-коммунисты поддерживали его, хвалили его публикации, и когда он написал свою первую книгу, прокоммунистический роман, партийная клика рукоплескала и обеспечила ему солидные продажи.

Джим порвал с партией в 1945, сразу после разоблачений Дуклоса, подвергся стандартной обструкции, пошел в ФБР и предстал перед комитетом Конгресса. Теперь уже Джеймс Брэндон, который был белым, в одночасье стал черным. Следуя отработанной модели, его исключили из профсоюза, уволили с работы; он перебрался на побережье и начал писать свои, как он шутливо выражался, «разоблачения». В действительности же, он не шутил.

Книга рассказывала о мощной пропагандистской машине в Соединенных Штатах, в особенности о большом числе коммунистов в издательской индустрии. Упоминалась и его личная история, но в целом это было фундаментальное исследование, с указанием имен, дат, мест, цитатами из документов Конгресса и партийной литературы. Как говорил Джим, это будет серьезным ударом по промывателям мозгов.

А теперь Джим Брэндон был мертв, а его книга пропала. Возможно, здесь и нет никакой связи.

* * *

На этот раз я ожидал в морге. Эймос Уэйд примчался в здание суда сразу же, как получил сообщение, и здесь нас собралось уже с полдюжины человек. Позади меня открылась дверь, и вошел помощник коронера.

Он сказал, обращаясь ко мне:

— Он выпил немного, но смерть наступила в результате сердечной недостаточности — проще говоря, сердце просто отказало.

Он сморщил губы, нахмурившись. Я был ошеломлен. Мне даже в голову не приходило, что Джим мог умереть от естественных причин.

Но помощник коронера продолжал:

— Чрезвычайно тонкая игла была введена сквозь левый сосок, между ребрами, прямо в сердечную мышцу. Он получил крупную дозу дигиталиса, вот поэтому и отказало сердце. — Он покачал головой, все еще хмурясь: — Мы бы не обнаружили это, по крайней мере, не так скоро, но у нас уже имеется пара других, убитых таким же образом.

Надолго установилась тишина. Затем я спросил:

— Пара других? Кто они?

Он указал на Эймоса:

— Он может вам об этом рассказать.

Лицо Уэйда выглядело изможденным.

— Оба были местные комми, — произнес он спокойно. — Предположительно, у них возникли кое-какие проблемы с партией. — Он замолчал, нахмурился, затем неожиданно щелкнул пальцами и резко развернулся на пятках. — Пройдем в мой офис, Шелл.

Мы вернулись в здание суда. У Эймоса ушло пятнадцать минут, чтобы найти, что он хотел, затем он ухмыльнулся мне:

— Рост шести футов два дюйма, шрамы от прыщей... — Он продолжил, дав мне подробное описание человека, которого я застрелил.

Затем позвонил в комнату детективов и в Отдел по расследованию убийств. Вскоре посыльный принес глянцевый фотоснимок. Эймос взглянул на него и протянул мне:

— Отто Реймс.

— Тот самый парень. Еще один комми?

Он кивнул:

— Его описание выглядело знакомым, но только после того, что произошло с Джимом, меня осенило. Отто задерживался по обвинению в мошенничестве, организации демонстраций, парада по случаю Первомая, распространение коммунистических листовок и т. д. — Он криво усмехнулся.

— Да уж, — сказал я. — Эймос, я не нашел рукописи Джима в доме. Он говорил мне, что кроме меня только ты и Гэйл видели ее. Не вспомнишь что-нибудь, что могло бы оказаться важным для расследования дела?

— Конечно, я бы с радостью. Но я видел всего лишь отдельные отрывки, Шелл. Не припомню ничего особенного.

— Какой-то ненормальный способ убийства. Особенно трех человек.

— Возможно, он использовался в трех случаях — трех, о которых нам известно — потому что мы не выносили историю за пределы департамента. Может быть, убийцы думают, что смерти сошли за естественные — а так почти и получилось.

Я выругался.

— Как, черт подери, можно воткнуть иглу шприца в грудь человека, чтоб не осталось следов борьбы? Он ведь должен был бороться, попытаться поднять шум. Разве что перед этим подсыпать ему наркотик... — Я замер, похолодев. — Подсыпать ему наркотик, — повторил я. — В спиртное. Или в кофе.

* * *

Я направлялся к дому Гэйл Винтерс. Я знал, что не смогу заниматься другими делами, пока не найду убийц Джима. Дело было не только в нашей дружбе, я должен был разобраться, кто убил Джима, потому что перед этим они пытались убить меня. И в следующий раз попытка может оказаться удачной. В голову упорно лезли мысли о тонкой, полой игле...

Где-то на страницах рукописи Джима должен быть ответ. Я вспоминал все, что мне известно об этой книге, наши с ним беседы, размышлял о самом Джиме. И, конечно, о партии.

Однажды ночью, примерно два года назад, он впервые признался мне, что был коммунистом. Была зима, за окном мело, в камине потрескивали поленья. Джим был необыкновенно возбужден, не мог усидеть на месте, метался из угла в угол. Мы пили пиво из банок, и он как рассказывал мне, как вступал в партию, работал в ячейке, и наконец порвал со всем этим.

Он нервно взъерошил свои густые черные волосы.

— Я порвал с ними после разоблачений Дуклоса. Господи, ты бы видел этих товарищей, бегающих кругами, как цыплята без голов. Из Москвы не пришло никаких инструкций, и никто, включая меня, не знал, что делать. Еще примерно полгода и колебался, потом притворялся, а затем порвал со всем этим.

Он пожал плечами.

— Люди входят в партию и выходят из нее. Люди могут заболеть, но не обязательно ведь они умирают. Некоторые из нас выздоравливают. Вот почему товарищи ненавидят бывших коммунистов, Шелл, потому что мы эксперты по этой болезни. Вот почему они нас убивают, — он долго молчал, прежде чем добавить: — Тем или иным способом.

Возможно, Джим ожидал того, что произойдет. Возможно. Но только однажды я видел его более-менее испуганным — когда он поручил мне провести одно расследование, из-за чего мне и пришлось на днях смотаться в Бостон.

Он говорил о книге:

— Если я скажу, все что знаю, разверзнется ад, Шелл. Если ты напишешь книгу, в которой обвиняешь издательский мир, то тяжело будет найти того, кто согласится это напечатать. Я почти отчаялся найти издателя, когда подвернулся Барни Гудман, причем прямо здесь, в Лос-Анджелесе. Барни молодец, бесстрашный мужик, а ведь нам придется отвечать по крайней мере на полдюжины обвинений в клевете.

Барни Гудман был главой небольшого издательства в Лос-Анджелесе. Кроме того, он активно участвовал в местной политической жизни, будучи талантливым оратором, частенько за последний год появлялся в различных телепередачах. Ему было всего лишь около тридцати восьми лет, но уже поговаривали, что на следующих выборах он собирается баллотироваться в Сенат Соединенных Штатов.

Я спросил:

— Барни видел рукопись?

— Нет. Только Эймос и Гэйл. Ну и ты, конечно. Но я рассказал Барни, в чем суть, чтобы он был в курсе, чего ожидать. Это его не испугало. — Он улыбнулся. — Но он наш будущий сенатор — побольше бы нам таких.

— О'кей, я проголосую за него. И если вдруг я решусь написать мемуары, то отошлю их Барни.

Джим вышел принести еще пива, и вероятно, пока он был в кухне, его посетили еще кое-какие мысли, потому что вернулся он еще более мрачный, хоть уже и не такой возбужденный.

— Есть еще кое-что... — он замолчал почти на минуту. — Шелл, помнишь, я рассказывал тебе о той ячейке, в которой я состоял?

— Конечно.

— В группе был парень по имени Льюис Толлман, теперь бы ему было около сорока пяти, очень энергичный, умный, готов был работать на партию круглыми сутками. Ходил слух, что его готовят для больших дел. Кажется, он был из тех редких парней, у кого никогда не снимали отпечатки пальцев. Но после автокатастрофы он с серьезными травмами попал в больницу. Фишка в том, что больше никто из нас про него ничего не слышал. Я полагал, что он умер. Это важный эпизод книги.

Он отпил пива.

— У него была искалеченная рука, все пальцы сжаты в кулак, что-то с нервами или мышцами. Иногда, когда он волновался, он наставлял это кулак на тебя с торчащим мизинцем, единственным пальцем, которым он мог шевелить. Одна из тех вещей, которые не забываются. Короче, на днях я разговаривал с одним человеком, и когда он разволновался, то поднял кулак и направил мизинец на меня.

— Тот самый парень?

— Нет, в том-то все и дело. Абсолютно не похож на Льюиса. И с рукой все в порядке. Я полагаю, что человек может излечить руку, но от тридцатилетней привычки избавиться трудно. — Он помолчал. — ФБР случалось задерживать нескольких товарищей, которые не подходили под имеющиеся в картотеке описания — потому что сделали себе пластические операции. Они ушли в подполье с новыми лицами, новым прошлым, ни имея ничего общего с партией — до тех пор, пока они не потребуются для чего-то большого. И естественно, до тех пор они были вне подозрений.

В заключение, Джим захотел узнать наверняка про Льюиса Толлмана. Я прилетел в Бостон два дня спустя, на автобусе добрался до маленького городка, где находилась клиника «Мерриман». Джим снабдил меня всей необходимой информацией из своего досье касательно автокатастрофы, так что я не думал, что потрачу много времени в клинике.

Уже через полчаса секретарь держал в руках нужную карточку.

— Верно, был у нас в то время пациент с искалеченной рукой, подходящий под это описание. Однако он попал сюда не в результате автокатастрофы. И записан не как Льюис Толлман.

— А как он записан у вас? И с чем он сюда попал?

Он посмотрел в карточку:

— Мистер Артур Харрис. Пациент доктора Зерека. Доктор Зерек наш пластический хирург.

— Могу я поговорить с доктором Зереком?

Он покачал головой:

— Увы, сэр. Доктор Зерек умер несколько лет назад. Плохое сердце.

— Сердечный приступ? А когда именно это случилось?

— А почему... подождите секунду. — Он принес из другой комнаты журнал, полистал и нашел дату. Затем опасливо посмотрел по сторонам. — Странно, что вы спросили. Он умер меньше, чем через месяц после выписки мистера Харриса.

— Действительно, это странно.

На следующий день я вернулся в Лос-Анджелес. Когда я рассказал Джиму, что удалось выяснить, его лицо побелело. Он нервно облизнул сухие губы.

— Так оно и есть. Придется кое-что поменять... — Он помолчал. — Боже, я и представить не мог... Только не его...

Вот и все, что он сказал. Мы договорились провести вместе воскресенье, сегодняшний день — а теперь он был мертв. Если он успел внести какие-либо изменения в книгу, то я хотел знать, что именно. Возможно, Гэйл знает, она ведь все набирала.

* * *

Она жила в большом двухэтажном доме со своими родителями и братом-холостяком Фредом, который был на несколько лет старше. Фред встретил меня в дверях и провел в гостиную. Он присел на диване рядом с Гэйл, которая подняла на меня опухшие от слез глаза.

С трудом выговаривая слова, она ответила на мой вопрос:

— В этой книге рассказывается много о чем, Шелл. Много имен, досье, истории про коммунистов, занимающих влиятельные должности и тому подобное.

— Не помнишь ничего такого, что могло бы объяснить...

Она всхлипнула.

— Нет. У меня в голове все перемешалось, Шелл. Я никогда не набирала за раз больше чем несколько последовательных страниц. Что-то из середины, затем из конца, потом из начала... Я не знаю, все так перемешалось...

— Не помнишь имя Льюис Толлман?

— Звучит знакомо, но... нет.

Я посмотрел на ее брата.

— Фред, Джим когда-нибудь упоминал...

Он прервал меня, покачав головой:

— Я ничего не знаю об этих вещах. Да и не хочу ничего знать.

Я повернулся к Гэйл.

— А рукопись случайно, не у тебя?

— Нет, я набрала чистовик и вместе с копиями все отдала ему прошлой ночью.

— Ладно, книга хотя бы закончена, как ты считаешь?

Она прикусила губу.

— Да. Завершена. Я... никогда не забуду, что он сказал. Я отдала ему последние десять страниц, он крепко обнял меня и поцеловал. Все страницы смялись. — Две большие слезы скатились по ее щекам. — Джим выглядел таким счастливым. Он сказал: «Любимая, теперь все. Ч...что ты скажешь, если мы поженимся?» — Она зарыдала, опустила голову и закрыла лицо ладонями, плечи вздрагивали. Фред положил руку ей на плечо. Я поднялся и вышел.

* * *

Барни Гудман открыл входную дверь своего модернистского дома в пригороде Голливуда, улыбнулся своей фирменной теплой улыбкой и предложил мне войти. Покинув Гэйл, я позвонил Гудману и попросил о встрече. Я не хотел вдаваться в детали по телефону.

Он крепко пожал мне руку и одарил своей мальчишеской улыбкой.

— Рад вас видеть, мистер Скотт. Вы первый частный сыщик, с которым я знаком. Надеюсь, ваше расследование не касается меня?

— Нет. Я здесь, чтобы узнать, не передавал ли вам еще Джим Брэндон свою рукопись.

Мы прошли в маленькую обшитую панелями комнату и он указал мне на одно из двух, стоящих рядом, глубоких кожаных кресел. Когда мы уселись, он весело ответил:

— Еще нет, но я ожидаю, что вскоре ее получу. Возможно, завтра-послезавтра.

— Джим мертв, — сказал я. — И рукопись куда-то пропала. Я надеялся, что он уже передал...

Гудман вскочил на ноги и уставился на меня:

— Мертв? Как, не может быть... Он... рукопись пропала? Что вы имеете ввиду?

Мне показалось, что он чересчур уж шокирован, но возможно он слишком опечалился смертью Джима. Я сказал:

— Просто, она до сих пор не найдена.

— Должно быть, он ее где-то спрятал. Вы ведь знаете, это настоящий динамит. Джим долго искал издателя, но никто кроме меня за это не взялся. Нельзя их винить; он был уверен, что и сам он, и его издатель будут обвинены в клевете. Возможно, я дурак, что согласился. — Он выпрямился и развел плечи. — Но кто-то должен был попытаться. — Свет заблестел на густых волосах Гудмана, бросив тень на его костлявое лицо. Он был похож на Вашингтона, пересекающего Делавэр, и я предположил, что он сможет пройти в Сенат, не поцеловав ни одного сопливого ребенка. Но он испортил все впечатление, добавив: — Известность такого сорта стоит дороже миллиона долларов.

Через мгновение он опустил взгляд на меня и медленно спросил:

— Джим действительно умер?

— Да. И рукопись исчезла. Кроме меня только его невеста и капитан Эймос Уэйд заглядывали в нее. Но никто из нас понятия не имеет, где она.

— Жаль. Я полагаю, они знают, что вы здесь?

— Нет, я поговорил с невестой Джима, затем решил проверить у вас. — Я замолчал. Какого черта Гудман поинтересовался, знают ли они, где я? Никто не знал, если подумать об этом.

— Как умер Джим? — спросил он меня.

— Похоже, что из-за сердечного приступа...

— Умер, — произнес он. — Как ужасно!

— Еще хуже. Он был убит.

Он тупо посмотрел на меня.

— Убит? Но вы сказали...

— Это только выглядит, как сердечный приступ. Капитан Уэйд сказал мне, что этот способ уже применялся дважды при убийствах комми. — Я продолжал говорить, но размышлял о другом. Когда я беседовал с Джимом в пятницу, он сказал: «Придется кое-что поменять...» Я решил, что он говорит о книге. Но что, если он имел ввиду издателя?

Я почувствовал, как мое сердце колотится все сильнее и сильнее. Стараясь выглядеть безмятежным, я продолжал:

— Как бы то ни было, он мертв. Вы все еще собираетесь издать его книгу? Если получите рукопись?

— Изд... Конечно, но ведь... если она будет найдена, естественно, я издам ее.

— Почему я, собственно, спрашиваю... Мы с Джимом были очень близки. Месяц назад он сказал, — я бессовестно лгал, — что передаст оригинал, черновики или что-то в этом роде, мне. Я не знаю, когда точно, но Джим сказал, что устроит так, чтобы я получил их, если с ним что-нибудь случится.

— Отлично! Мистер Скотт, отдайте их мне, и вы можете быть уверены, что я прослежу, чтобы они будут опубликованы.

— Я рассчитываю получить черновики через день-два. Я принесу их вам как только мы с Эймосом Уэйдом и Отделом по расследованию убийств внимательно их изучим.

Гудман ходил по ковру взад-вперед, держа правую руку в кармане.

— Нет, — произнес он. — Лучше, если вы принесете их сразу сюда. Я... по правде говоря, вам это не понравится, но... несколько местных офицеров полиции упоминаются в этой книге. Я не видел рукописи, но слышал об этом от Джима, — его лицо побагровело. — Я не знаю, кто именно — он скрывал имена. Но слишком много невинных репутаций может быть погублено. Может и к лучшему, если рукопись пропадет, если, впрочем, этого еще не произошло. Вы принесете ее сюда. К черту, я ее издам. Это меньшее, что мы можем сделать для Джима.

Он был действительно сильно взволнован.

Я медленно произнес:

— Я не смогу этого сделать. Мне бы хотелось, но предварительно она должна быть внимательно проверена. Очень важно узнать, кто...

Он повернул лицо ко мне:

— Это книга важна сама по себе! Вы принесете ее мне! Это слишком важно! — он направил на меня левую руку, руку, сжатую в кулак, оттопыренный мизинец указывал прямо на меня.

Я наполовину ожидал этого, и пытался развязать ему язык, чтобы укрепить свои подозрения, но все равно был настолько потрясен, что проговорился:

— Льюис Толлман!

Еще до того, как я произнес фамилию, его правая рука появилась из кармана, сжимая короткоствольный пистолет. Я уже поднимался из кресла, рука метнулась за револьвером под пиджак, но он меня поимел.

И он знал это. Его лицо неожиданно стало жестче, старше.

— Ты дурак, — сказал он. — Жалкий дурак.

Я произнес глухо:

— Ты убил Джима.

— Конечно. — Он был спокоен, человек, разговаривающий с трупом. — Не лично, естественно, это сделала Донна, затем сожгла рукопись и копии. Она прирожденная актриса. Тебе невероятно повезло. — Он рассмеялся. — Шансы, что Брэндон узнает меня, были один к миллиону. Годы назад были предприняты меры, чтобы Национальный Комитет был проинформирован, если кто-то будет наводить справки в клинике «Мерриман» про Льюиса Толлмана или Артура Харриса. — Он помолчал, жестоко ухмыляясь мне в лицо. — Национальный Комитет. Вот насколько я значительная фигура, Скотт.

Я выругался, почти готовый выхватить свой револьвер в надежде, что сумею сделать хотя бы один выстрел. Но, сидя в этом глубоком кресле, я был слишком стеснен, чтобы делать резкие движения.

Толлман-Гудман спокойно произнес:

— Мне бы не хотелось стрелять в тебя в своем доме и затем куда-то перетаскивать. Но придется, если ты меня вынудишь. — Он подождал, пока до меня дойдет, потом продолжил: — Достань свое оружие. Левой рукой. Двумя пальцами, Скотт.

Я сделал, как он сказал; он знал свое дело. Он приказал мне встать, свести руки за головой, и я подчинился. Он выглядел самодовольным, когда злорадно начал рассказывать мне про себя. Сначала мне показалось, что он бахвалится, стараясь поднять себя в своих собственных глазах, но затем я понял, что у Барни Гудмана просто до сих пор не было возможности рассказать кому-либо о своей значимости. Всего несколько высокопоставленных коммунистов, возможно, только в Национальном Комитете, знали о том, кем он является на самом деле. Должно быть, ему часто чесалось рассказать другим то, что он поведал сейчас мне.

— Льюис Толлман умер в тот день, когда я переступил порог клиники «Мерриман». Я получил новое лицо, помоложе, свидетельство о рождении было подделано. Моя рука была прооперирована. Я обрел полностью новую личность и перебрался в Лос-Анджелес. Меня снабдили достаточной суммой, чтобы открыть издательскую фирму. Ты должен признать, что я был осторожен. Ни единой промашки.

— Неверно. Ты забыл о парнях вроде Джима Брэндона. И не все было полностью учтено, например твоя дурацкая привычка. И ты лжешь сам себе. Сам по себе, без поддержки партии, без их инструкций, ты никто.

Он засмеялся.

— Не будь таким наивным, Скотт. Ты знаешь, что это неправда. Впрочем, человек имеет право на свое мнение, в этой стране ведь демократия. — Он снова рассмеялся.

Я поддерживал разговор, пытаясь тянуть время. Но Гудман приказал мне пихнуть револьвер к нему. Не сводя с меня глаз, он наклонился, поднял мой 38-й и положил себе в карман — и тут я вспомнил про пистолет Джима.

Я совсем позабыл про маленький 32-й Джима, до сих пор лежащий в кармане моего пиджака. Я весь напрягся. Мне нужно было, чтоб он отвел взгляд от меня всего на мгновенье, и тогда я выхвачу пистолет. Но он был профессионалом. Неожиданно за окном позади его я уловил на мгновение блеснувший свет фар. Кто-то подъезжал к дому. Или проехал мимо.

Гудман продолжал говорить:

— Кроме того, вскоре я буду в Сенате.

— Сначала тебя должны избрать.

— Все уже рассчитано, Скотт. Число голосов, которые я получу, все. Все спланировано на ближайшие двадцать лет. Меня изберут.

Я размял, как смог, руки за головой.

— Кажется, кто-то подъехал, Гудман.

Он продолжал улыбаться. Я понадеялся, что я прав, и автомобиль в самом деле подъехал к дому. Потому что прервут нас или нет, но я собирался попытаться выхватить 32-й. Я представил Барни Гудмана в Сенате, при поддержке пропагандистской машины, о которой писал Джим, это казалось вполне вероятным. Через десять, пятнадцать лет, он вполне сможет стать советником президента.

Входная дверь хлопнула. Брови Гудмана взметнулись, но пистолет оставался недвижим, и он не сводил с меня взгляда. Я опустил правую руку на дюйм, затем еще ниже... Дверь в комнату распахнулась и кто-то вошел.

— Барни, я только что из...

Ее голос неожиданно умолк. Гудман повернул голову, чтобы посмотреть на нее. Это был тот шанс, которого я ждал. Мне не нужно было смотреть на нее, потому что я знал этот хриплый с придыханием голос. Как только Гудман отвел взгляд, я сунул руку в карман пиджака, схватил револьвер и прыгнул в сторону, выхватывая его на лету.

Гудман вскрикнул, резко развернулся и выстрелил прежде чем я навел 32-й на него; пуля обожгла мне руку. Я нажал спусковой крючок дважды. Он покачнулся, выстрелил в меня снова и промахнулся. На белоснежной рубашке у него под пиджаком выступила кровь, и он стал медленно заваливаться вперед. Дуло его пистолета опустилось, но он выстрелил еще раз, и пуля вошла в ковер. Он опустился на колени.

Теперь у меня было достаточно времени, чтобы прицелиться, и мой следующий выстрел угодил ему прямо в лоб.

Донна бежала к двери, когда я позвал:

— Не так быстро, Донна.

Она сделала еще один шаг и замерла с опущенными руками, сжимая и разжимая ладони. Она ссутулилась, ожидая пулю в спину.

— Повернись, — приказал я. — Я не собираюсь в тебя стрелять. У тебя есть слишком много чего нам рассказать, детка.

Я сидел у телефона, ожидая полицию, направив пистолет на Донну. Будет много крика по поводу того, что произошло, но я чист. То, что расскажет Донна, пойдет мне на пользу. Но и без нее, полагал я, у меня не было бы проблем. Так было записано черным по белому, в параграфе 197. Гудман направлял на меня пистолет, старался убить меня.

Но даже если бы он не был вооружен, даже если бы он просто стоял столбом, когда я убил его, все равно это попадало бы под параграф 197. По крайней мере, в моей книге. Это Уголовный Кодекс, раздел 197 — самозащита.