Онлайн чтение книги Хелен Helen
Глава третья

Туристы и гости, приезжающие в Сан-Вердо, не перестают изумляться, что женское отделение в нашей городской тюрьме крупнее мужского; впрочем, если немного поразмыслить, то это уже не кажется столь удивительным. Федеральный закон, запрещающий проституцию, в Сан-Вердо, разумеется, действует, однако, несмотря на то, что женщин сомнительного поведения в нашем городе больше, чем где бы то ни было (так, во всяком случае, гласят сводки Федерального департамента криминальной статистики), никого по этой статье у нас не арестовывают. А разгадка кроется в том, что обвинение гулящим дамочкам предъявляют не за их профессию — очень тонкий подход, — а за иные правонарушения: спаивание мужчин и воровство, просто воровство без спаивания, использование в азартных играх фальшивых жетонов, различного рода мошенничества и вымогательство. Добавьте к этому женщин с безукоризненной и незапятнанной репутацией, многие из которых, попадая в Сан-Вердо, превращаются в настоящих маньячек, обуреваемых страстью к игре; проигравшись, такие женщины готовы продать уже не только свою добродетель — их законное право, — но и кое-что такое, на что уже никаких законных прав у них нет. Конец логичен — они неизменно попадают в каталажку.

Наша тюрьма — это, конечно, не замок Иф. Налоги в Сан-Вердо высоченные, поэтому наши школы, тюрьмы и церкви по праву считаются одними из лучших в стране. Камеры просторные и чистые, с выбеленными стенами и кафельными полами. Комнаты для свиданий с родными и встреч с адвокатами комфортные и прилично обставленные — никакой тут вам ерунды, вроде общения через стеклянную перегородку.

Красотку Шварц, старшую надзирательницу, я немного знал. Высокая статная матрона с одутловатым лицом и слегка заметным немецким акцентом. Хотя злые языки говаривали, что Красотка в свое время зверствовала в концлагере, судя по документам, она покинула Германию в 1931 году. Несмотря на крутой нрав, Красотка порой искренне сочувствовала своим заключенным. Вот и сейчас, когда я упомянул Хелен Пиласки, она кивнула и сказала:

— Я рада. Она, конечно, холодная и высокомерная, но заслуживает, чтобы её защищал такой классный адвокат, как вы, мистер Эддиман.

— Вы ей симпатизируете?

— Моя профессия не дает мне права симпатизировать заключенным. Убийство я осуждаю всегда. Подождите здесь — я её приведу.

Минут десять спустя Красотка вернулась и привела Хелен Пиласки.

Первое, что мне запомнилось в Хелен Пиласки, было не её лицо и даже не фигура, а — походка. Она передвигалась с какой-то переливающейся, кошачьей грацией. Словно балерина. Войдя, Хелен остановилась посреди комнаты, а Красотка сказала, что вызвать её я смогу, нажав на кнопку, и удалилась, оставив нас вдвоем. Роста Хелен была высокого — по меньшей мере пять футов восемь дюймов.

Она смотрела мне прямо в глаза — спокойно и, как мне показалось, с некоторым вызовом. Глаза у неё было иссиня-серые, широко расставленные, рот — большой и чувственный. Золотистые волосы были собраны в пучок на затылке и небрежно перехвачены заколкой. Крепкая спортивная фигура. Бросалась в глаза поразительная прямота, с которой Хелен держалась — такое мне приходилось видеть только в фильмах про африканок, расхаживавших с тяжеленными кувшинами на головах.

Одета Хелен была в тюремное платье из выцветшей голубой джинсовки, слишком длинное и плохо подогнанное; на ногах у неё были простенькие парусиновые туфли. Несмотря на это, Хелен сразу поразила меня как необыкновенно красивая и яркая женщина. Описывая её, я пытался расчленить её красоту на отдельные составляющие, но почти сразу убедился, что это невозможно. Истинно красивой женщина может быть только во всем сразу, включая и то, как она о себе думает и как держится. В этом смысле Хелен Пиласки была неописуемо прекрасна, и, говоря это, я имею в виду не кукольно-бездушную красоту, навязанную нам Голливудом и бульваром Заходящего солнца, но ту истинную красоту, которая стара как мир, красоту, которой поклонялись древние эллины, без устали пытаясь воплотить её в мраморе или живописи. Впрочем, возможно, что такое впечатление сложилось только у меня. Спорить не стану.

Я предложил ей присесть, представился и изложил цель своего визита.

Хелен выслушала меня молча, да и затем, когда я закончил, не проронила ни слова. Она вообще не открывала рта с тех пор, как вошла. Мне стало не по себе.

— Итак? — произнес я.

Хелен промолчала.

— Мисс Пиласки, я ваш адвокат. Это для вас хоть что-нибудь значит? Я ведь не ищу работу на свою голову — просто меня назначили защищать вас, и я собираюсь честно выполнить свой профессиональный долг. Я бы хотел услышать ваше мнение по этому поводу.

— По какому поводу? — спросила она. Кейпхарт был прав. Голос у неё был низкий, спокойный и бесстрастный. Дикция — безукоризненная.

— По поводу того, что меня назначили защищать вас.

— Понимаю, — кивнула она. — Что вы хотите от меня услышать?

— Послушайте, мисс Пиласки, давайте договоримся сразу: если вам что-то во мне не нравится — я сам, моя внешность или…

— Я ровным счетом ничего против вас не имею, мистер Эддиман.

— Кто сказал вам мою фамилию?

— Разве не вы сами? Значит, надзирательница.

— Я только хочу, чтобы вы поняли, мисс Пиласки, — вам необходима помощь.

— Почему?

Вот как это все начиналось — она меня просто бесила. Ее отстраненность, безучастность и наплевательское отношение так действовали на нервы, что в первые минуты я мечтал лишь об одном — послать Хелен Пиласки и Чарли Андерсона ко всем чертям и пожелать гореть вечным пламенем в геенне огненной; поразительно, но при этом меня с не меньшей силой снедало и раздирало другое желание — понравиться ей, заставить её принять меня, понять, что я ей необходим.

Чертовски скверный способ знакомства с клиентом. И — абсолютно неправильный.

— Потому что, — начал я, отчаянно стараясь не терять спокойствия, — вы угодили в беду и вам грозят страшные неприятности. Вас обвиняют в убийстве одного из самых влиятельных и высокопоставленных граждан Сан-Вердо и собираются предъявить обвинение в убийстве первой степени. Вы понимаете?

— Наверное, — безразличным тоном произнесла Хелен. — Вы имеете в виду — предумышленное убийство при отягчающих обстоятельствах.

— Я имею в виду, что именно такое обвинение выдвигается против вас.

— Разумеется.

— Что значит — разумеется?

— Я ведь об этом уже давно думала. Пусть не слишком долго, но все-таки заранее знала о том, что убью Алекса Ноутона, и именно так и поступила.

— Пока вас ещё обвиняют просто в убийстве! — подчеркнул я. — Вы ведь ещё не признали на следствии, что и в самом деле убили судью Ноутона, или что хотя бы обдумывали такую возможность.

Хелен посмотрела на меня так, точно услышала забавную шутку — не слишком лестный взгляд, но, по крайней мере, нечто новое по сравнению с полным безразличием, свойственным ей до сих пор.

— Могу я звать вас Блейк? — спросила вдруг она. — Или — мистер Эддиман?

— Лучше — Блейк. Нам придется познакомиться довольно близко.

— Хорошо. А вы зовите меня — Хелен, а не Пиласки. Славянские корни моей фамилии могут вызывать у людей ненужные ассоциации. Порой мне самой кажется, что такие фамилии…

— О Боже! — не выдержал я.

— Неужели, Блейк, вы всегда так огорчаетесь, когда люди ведут себя не так, как вам хочется?

— Что вы хотите этим сказать? — тихо спросил я, уже вконец рассвирепев и готовый послать всех ко всем чертям.

— Как и все остальные, — задумчиво произнесла Хелен, — вы очень легко заводитесь. В вас накопилось так много ненависти, страха и недоверия…

— Минутку, черт возьми! Я пришел сюда с предложением защищать вас, мисс Пиласки, а не выслушивать дурацкие нотации…

— А разве я приглашала вас, Блейк?

У меня чуть челюсть не отвалилась.

— Я просила вас меня защищать? — продолжала она. — И — как защищать? Каким способом? Всякими вывертами, которые нужны лишь для того, чтобы легче отправить меня на виселицу? Не играйте со мной в кошки-мышки, Блейк Эддиман, и не вымещайте на мне свой дурной нрав и разочарование. Мне это ни к чему. Думаю, что вам лучше уйти.

Но я не ушел. Я молча сидел и пожирал её глазами.

— Пожалуйста, уйдите.

Я не шелохнулся.

— Вы сбиты с толку и растеряны, — сказала она. — Все вы почему-то не знаете, чего хотите…

— Может быть, это вы сбиты с толку, Хелен?

— Может быть. Я рада, что вновь стала для вас — Хелен.

— Спасибо. Это правда, что вы не хотите, чтобы вас защищали? Или это просто поза?

— Что значит — поза?

— Способ воздействия на людей.

— Так можно воздействовать на людей? Тем, что я отказываюсь от защиты?

— Возможно. Трудно сказать, на что поддаются люди.

— А зачем мне на них воздействовать?

— Не знаю… Послушайте, я здесь не для того, чтобы обсуждать всякую ерунду. Я хочу начать выстраивать линию защиты — чтобы попытаться помочь вам. Давайте начнем. Вы признались в том, что убили судью Ноутона — я прочитал протокол вашего допроса.

— Да, я призналась.

— Вы убили его?

— Конечно. В противном случае, к чему мне было в этом признаваться?

— Бывают причины, — пожал плечами я.

— В любом случае — при этом присутствовала его жена.

— Вот как?

— Да.

— Вы можете сказать мне, что вас побудило убить судью?

— Зачем? — чуть подумав, она добавила: — Нет, пожалуй, не могу.

— Но должна же быть хоть какая-то причина. Любая. Побудительный мотив.

— О, да.

— Ну — и?

— Вы знаете судью Ноутона? — спросила она.

— Я знал его.

— В таком случае, вам, должно быть, и самому хотелось его убить.

— Мне! — воскликнул я.

— Да, вам.

— О Боже — вы в своем уме?

— Конечно. Вы сказали, что знали его. Значит, вам наверняка хотелось убить его.

— У меня нет желания убивать других людей.

— Нет? — она недоверчиво изогнула бровь. — А Чарли Андерсона? А вашу жену?

— Что за ерунду вы несете!

— А что вас возмутило?

— Будто я якобы желал смерти своей жене!

— Но ведь были времена, когда вам и впрямь хотелось отправить её на тот свет, — спокойно произнесла Хелен. — Почему вас так ужасает простое напоминание об этом?

— Это — гнусная ложь!

— Неужели, Блейк?

Я встал и принялся нервно мерить шагами комнату, затем резко развернулся лицом к Хелен но, уже начав было говорить, запнулся, оборвав свою гневную речь на полуслове, и только стоял, беспомощно взирая на нее.

Хелен приблизилась ко мне вплотную.

— Блейк?

— Что?

— Вы — странный человек, такой совестливый, страдающий и противоречивый. К тому же, вы знаете куда больше, чем отдаете себе отчет.

— Что за ерунда! — взорвался я. — И — в сочувствии я не нуждаюсь. Тем более — с вашей стороны.

— Почему?

— А вы не понимаете? Господи, что вы за женщина?

— Может быть, это вы, Блейк, чего-то не понимаете? — пожала плечами Хелен. — Я убийца, а вы адвокат, и я — ваша подзащитная. Если, конечно, вы не раздумали защищать меня. Поначалу мне самой этого не хотелось. Теперь хочется. Да, Блейк. Вы согласны стать моим адвокатом?

— Вас хоть совесть-то мучает? — спросил я. — Господи, я даже не представляю, как вас защищать!

— Тут я вам помочь не могу, Блейк. Это — ваша забота.

— Моя! Послушайте, милочка — вы убили человека! Можете вбить это в свою хорошенькую головку?

— А что вас смущает, Блейк? То, что я женщина? А разве только мужчинам дозволено убивать? Вы говорите со мной так, будто я совершила нечто из ряда вон выходящее. Хотя для вас нет ничего привычнее насильственной смерти. В год только под колесами ваших автомашин гибнут семьдесят-восемьдесят тысяч человек. А знаете, скольких вы погубили во Вторую мировую войну? Свыше пятидесяти миллионов!

— Какое отношение это имеет к вам, черт побери? Или — ко мне?

— Вы ведь человек, верно? И вдобавок — мужчина.

— Мне кажется, у вас не все дома, — прошептал я.

— Этого достаточно, чтобы вы могли сыграть на моем безумии во время суда?

— Нет. Хотя вы и в самом деле кажетесь мне настоящей сумасбродкой. Неужели вы не понимаете, что вам грозит петля? Что вас ждет виселица? Не говоря уж о том, как смертный приговор женщине повлияет на общественный имидж нашего штата. Вам хоть чуточку страшно?

— Общественный имидж? — нахмурилась Хелен. — Что это такое?

— Вы что, с Луны свалились?

— Я, кажется, задала вам вопрос. Вы ведь хотите, чтобы я вам отвечала, не правда ли?

— Ладно, ладно, — махнул рукой я. — Общественный имидж это некий расхожий ярлык, порожденный нашей изобретательной бюрократией для обозначения некого идеального образа — кого-то, или чего-то. Разница здесь в том, каков человек на самом деле, и каким его воспринимает общество. Взять, например, убитого вами человека. Да, Алекс Ноутон был не ангел. Более того, это был отъявленный негодяй, по которому веревка плакала. Но многие ли его таким знали? Наше общество знало его с другой стороны — оно воспринимало только его публичный имидж, то, каким он представлялся на судебных заседаниях, на телевидении и в прессе. Для большинства людей он олицетворял образ честного, неподкупного и справедливого судьи, столпа общества. Вот почему я говорю, что вы попали в беду. Влипли по самые уши.

— Вот, значит, что вас волнует, Блейк? Общественный имидж вашего штата?

— Да, он и впрямь заботит многих.

— Вы хотите сказать, что есть здесь люди, которые им восхищаются?

— Да.

— Вы меня разыгрываете.

— Пусть так, — кивнул я. — Тогда смейтесь. Посмейтесь от души. В последний раз.

* * *

В приемной Чарли Андерсона мне пришлось дожидаться целых тридцать минут. Он таким образом напоминал мне мое место в этой игре, лишний раз намекая на то, чтобы я не слишком рыпался. Зато позже, когда меня наконец впустили в его кабинет, Чарли вышел навстречу — радушный хозяин — и приветливо протянул лапу.

— Рад тебя видеть, Блейк. Ну что, видел ее?

— Да, но больше не хочу, — ответил я. — Я сыт по горло. Тем более, что это просто нелепо. Ты же сам отлично знаешь, что я не занимаюсь уголовными делами. Нет, я умываю руки.

— Постой, Блейк. Не спеши, подумай как следует.

— Я уже думал. Даже голова разбухла.

— Блейк… — в его голосе зазвенела сталь. — Есть такие люди, которые сами себе гадят. Не делай этого, Блейк. Не усложняй себе жизнь. В чем дело? Что тебя тревожит?

— Хелен Пиласки.

— Это понятно, — закивал Чарли Андерсон. — И объяснимо. Я тебя прекрасно понимаю. Она — женщина видная. Лично я, если хочешь знать, более аппетитной бабенки вообще в жизни не встречал. Ты — нормальный мужчина, в жилах которого течет горячая кровь. Ты, конечно, перед её прелестями не устоишь. Это очевидно. Ну и что? Мы же не в церкви! Соверши чудо, вытяни её из этой передряги, и — она твоя! Если чуда не произойдет, то можешь всегда вернуться к жене — тылы у тебя крепкие. Я хочу, Блейк, чтобы её защищал именно ты. Говорил это раньше и повторяю снова.

— Я не могу её раскусить, — пожаловался я. — С ней я сам не свой. И потом — я никак не могу до неё достучаться. Пробиться к голосу разума. Может, я просто отстал от жизни. Может, таково новое поколение. Убить для них — что таракана раздавить. Даже мафиози в наши дни не убивают с такой легкостью. Для них это — бизнес, а для наших юнцов — забава. Игра. Взять, например, такую высокомерную, эрудированную, ученую-переученую девку, как Хелен Пиласки…

— Что значит — ученую-переученую? — прервал он.

— Сверхобразованную, кичащуюся своей ученостью, тем, что закончила Беркли, Смит или что-то ещё в этом роде. Когда такие особы становятся шлюхами…

— Что за чушь ты порешь, Блейк! — взорвался Чарли. — Ты хоть видел её дело? Ты же его не открывал!

— У меня свои методы.

— Тогда не городи ерунду. Словом так, Блейк — либо ты берешься за это дело, либо — выматывайся отсюда к дьяволу!

* * *

Позже вечером, за ужином, я рассказал Клэр об этом разговоре и она поинтересовалась, что имел в виду Андерсон под её «делом».

— Полицейское досье, — пояснил я. — Все факты её биографии, которые они смогли откопать.

— Мне кажется, что тебе и в самом деле стоило бы с ним ознакомиться.

— Я хочу сперва сам составить свое мнение.

— Тогда почему бы тебе не заняться этим потом?

— О черт! — вспылил я. — Чего вы все ко мне пристали? Что я вам, робот? У меня и своих дел по горло. Или ты считаешь, что я должен все бросить и лизать задницу Чарли Андерсону? Стелиться перед ним ковриком?

— Блейк, почему ты сердишься?

— А что мне остается?

— Ладно, Блейк, я понимаю — день у тебя и вправду выдался непростой. Тем не менее я считаю, что это самое интересное и необычное дело, с которым ты когда-либо сталкивался. Обычно все твои дела такие скучные…

— Какого черта ты смыслишь в моих делах!

— Хорошо, — закивала Клэр. — Извини, я не хотела тебя обидеть. Расскажи мне про нее. Какая она?

— Не знаю.

— Ты же говорил…

— Я не хочу обсуждать её.

— Почему?

— Ты что, английского языка не понимаешь? Я же объяснил — не хо-чу!

— Может, будет лучше, если ты откажешься от этого дела?

— Почему?

— Не знаю, Блейк, — в её глазах стояли слезы. — Я не знаю, почему ты так взъелся, и вообще не понимаю, что на тебя нашло. Кстати, ты не забыл, что нас ждут Гордоны? Поедем к ним и выкинем эту историю из головы.

— Сегодня я не хочу никого видеть.

— Блейк, но ведь ты сейчас вымещаешь все свои невзгоды на мне. Неужели ты сам этого не понимаешь?