Онлайн чтение книги Герберт Уэст — реаниматор Herbert West-Reanimator
II. Демон эпидемии

Я никогда не забуду ужасное лето, когда, подобно губительному африту[2]Африт (Ифрит) (араб.) — могущественный злой дух, демон., покинувшему чертоги Эблиса[3]Эблис, иначе Иблис — дьявол. Иблисские владения — то есть ад. В мусульманских легендах Иблисом (или, по-арабски, Шайтаном) именуют дьявола, сатану. Первоначально Иблис был одним из ангелов, но, когда Бог сотворил из глины по своему подобию первого человека — Адама — и потребовал, чтобы все ангелы перед ним преклонились, Иблис отказался и был за это ввергнут в ад., в Аркхеме свирепствовал тиф. Это случилось шестнадцать лет назад, но память о дьявольской каре еще жива, ибо невыразимый ужас накрыл тогда своими перепончатыми крыльями ряды гробов на кладбище церкви Иисуса Христа. Однако мне тот год памятен по мучительному страху, причину которого теперь, когда Герберт Уэст исчез, знаю я один. Мы с Уэстом занимались на летних курсах медицинского факультета, где он приобрел печальную известность своими опытами по оживлению трупов. Мой друг принес на алтарь науки несметное множество мелких животных, и наш скептически настроенный декан, доктор Аллан Халси, запретил ему проводить исследования. Однако Уэст тайком продолжал испытания в своей убогой комнатке в пансионе, а как-то раз выкопал свежий труп из могилы на кладбище для бедняков и приволок его в заброшенный загородный дом за Мидоу-хилл, о чем я до сих пор вспоминаю с содроганием.

В тот злополучный день я находился рядом с Уэстом и видел, как он впрыскивал в застывшую вену эликсир, пытаясь восстановить химические и физические процессы в мертвом теле. Предприятие наше закончилось полным крахом. Мы испытали приступ панического ужаса, который, как мы впоследствии решили, стал результатом нервного перенапряжения. Впоследствии Уэст так и не смог избавиться от жуткого ощущения, будто кто-то крадется за ним по пятам. Все дело было в том, что труп оказался недостаточно свежим — нормальную психическую деятельность можно восстановить только у абсолютно свежего трупа — к тому же, пожар помешал нам похоронить беднягу. Уж лучше бы нам знать, что он лежит в могиле.

После этого случая Уэст ненадолго прекратил свои опыты, но мало-помалу научное рвение к нему вернулось, и он принялся докучать факультетским властям просьбами разрешить ему использовать секционную комнату и свежие трупы для работы, которую считал чрезвычайно важной. Его мольбы не возымели успеха: решение доктора Халси было незыблемым, остальные преподаватели одобряли приговор декана. В смелой теории реанимации они усмотрели лишь блажь молодого энтузиаста. Глядя на его мальчишескую фигуру, светлые волосы и голубые глаза за стеклами очков, невозможно было себе представить, что за этим вполне заурядным обликом скрывается сверхъестественный — почти дьявольский — ум. Герберт Уэст и сейчас стоит у меня перед глазами, и меня пробирает дрожь. С годами он не постарел, хотя лицо его стало жестче. А теперь он исчез, и на Сефтон обрушилось несчастье.

В конце последнего семестра между Уэстом и доктором Халси завязался ожесточенный спор, в котором добрый декан проявил гораздо больше выдержки, чем мой друг, которому надоели бессмысленные препятствия, тормозящие его великий труд. Он, разумеется, намеревался продолжать исследования своими силами, однако не понимал, почему бы ему не приступить к ним сейчас же, имея в распоряжении великолепное университетское оборудование. Ограниченность старших коллег, не желавших признавать его уникальных достижений и упорно отрицавших саму возможность оживления, была совершенно непонятна и глубоко противна не умудренному жизнью логическому темпераменту Уэста. Лишь зрелость помогла ему понять хроническую умственную недостаточность «профессоров и докторов» — потомков истовых пуритан, уравновешенных, честных, порою мягких и добросердечных, но всегда ограниченных, нетерпимых, слепо преданных традиции и не видящих дальше своего носа. К этим несовершенным, но возвышенным характерам, чьим главным пороком является трусость, с возрастом относишься терпимее; впрочем, они, став всеобщим посмешищем, и так наказаны за свои интеллектуальные грехи: приверженность птолемеевой системе[4]Птолемеева система — учение древнегреческого астронома Птолемея (ок. 90-ок. 160) о геоцентрической системе мира и его же математическая теория, подтверждающая идею о вращении планет вокруг неподвижной Земли. Здесь термин употребляется для того, чтобы подчеркнуть устарелость взглядов этих ученых, их полное несоответствие современному уровню развития науки., кальвинизм[5]Кальвинизм — направление протестантизма, основанное Жаном Кальвином(1509-1564), проповедовавшим аскетический образ жизни и выдвинувшим доктрину об абсолютной предопределенности поступков человека Божественной волей., антидарвинизм[6]Дарвинизм — материалистическая теория эволюции органического мира Земли, основанная на учении английского ученого Чарльза Дарвина (1809-1882) о взаимодействии трех главных факторов: изменчивости, наследственности и естественного отбора., антиницшеанство[7]Ницшеанство — идеалистическое философское течение, возникшее на основе трудов Фридриха Ницше (1844-1900) и ряда его последователей. Заменяя религиозную мифологию мифами о «смерти бога» и «вечном возвращении», то есть бессмертии души, противопоставляет два начала бытия: естественно-органическое и механически-рассудочное. Для ницшеанства характерен индивидуалистический культ сильной личности., а также саббатарианство[8]Саббатарианство — строгая приверженность к соблюдению христианских норм поведения в воскресные дни — обязательное посещение церкви, неучастие в этот день в играх и развлечениях и т. д.. Уэст, несмотря на блестящие научные достижения, был еще очень молод и без должного почтения отнесся к доброму доктору Халси и его ученым коллегам; в нем росло чувство обиды вкупе с желанием доказать свои теории этим узколобым знаменитостям каким-нибудь необычным, потрясающим воображение способом. Как и большинство молодых людей, он с упоением лелеял планы мести, триумфа и великодушного прощения в финале.

И вот из мрачных пещер Тартара, ухмыляясь, выполз смертоносный тиф. Мы с Уэстом уже сдали выпускные экзамены, но остались для дополнительных занятий на летних курсах. Когда эпидемия со всей демонической силой обрушилась на город, мы находились в Аркхеме. Хотя нам присвоили только степень магистра без права на частную практику, мы тут же включились в борьбу с эпидемией, так как число ее жертв стремительно росло. Ситуация едва не вышла из-под контроля: смерти следовали одна за другой, и местные гробовщики перестали справляться со своей работой. Похороны проводились в спешке, трупы не бальзамировались, и даже склеп на кладбище церкви Иисуса Христа был заставлен гробами, в которых лежали ненабальзамированные мертвецы. Это обстоятельство не укрылось от глаз Уэста, который часто размышлял над иронией судьбы — вокруг полно свежих трупов, и ни один мы не используем по назначению! Мы падали с ног от усталости. Из-за умственного и нервного перенапряжения мысли моего друга приняли болезненную окраску.

Однако мягкосердечные враги Уэста были измотаны ничуть не меньше нашего. Медицинский факультет в сущности закрылся, все как один сражались со смертоносным тифом. Особо выделялся своим самопожертвованием доктор Халси, его огромная эрудиция и кипучая энергия спасли жизнь многим больным, от которых отказались другие врачи — либо из боязни заразиться, либо сочтя их положение безнадежным. Не прошло и месяца, как бесстрашный декан стал признанным героем, хотя, казалось, не подозревал о собственной славе, сражаясь с физической усталостью и нервным истощением. Уэста не могла не восхитить сила духа его противника, и именно поэтому он твердо решил доказать ему справедливость своих дерзких теорий. Воспользовавшись неразберихой, царившей на факультете и в городской больнице, он ухитрился раздобыть свежий труп, ночью тайно пронес его в университетскую секционную и ввел ему в вену новую модификацию раствора. Мертвец широко открыл глаза, в невыразимом ужасе уставился на потолок и вновь погрузился в небытие, из которого его уже ничто не могло вернуть. Уэст объяснил, что экземпляр недостаточно свеж — жаркий летний воздух не идет на пользу трупам. На этот раз нас едва не застигли на месте преступления, но мы успели сжечь тело, и Уэст высказал сомнение в целесообразности повторного использования университетской лаборатории.

Пик эпидемии пришелся на август. Уэст и я умирали от усталости, а доктор Халси и в самом деле умер четырнадцатого числа. В тот же день его в спешке похоронили. На кладбище присутствовали все студенты, купившие в складчину пышный венок, который все же оказался не таким роскошным, как венки от зажиточных горожан и муниципалитета. Церемония носила публичный характер: покойный декан сделал городу много добра. После погребения мы все немного приуныли и провели остаток дня в баре Торговой палаты, где Уэст, хотя и потрясенный смертью главного оппонента, приставал ко всем с разговорами о своих замечательных теориях. К вечеру большинство студентов отправились домой или по делам, а меня Уэст уговорил «отметить это событие». Около двух ночи хозяйка, у которой Уэст снимал комнату, видела, как мы входили в дом, ведя под руки кого-то третьего, и сказала мужу, что, видно, мы попировали на славу.

Злоязычная матрона оказалась права, ибо около трех ночи дом был разбужен истошными криками, доносившимися из комнаты Уэста. Выломав дверь, перепуганные жильцы увидели, что мы лежим на полу без сознания, избитые, исцарапанные, в разодранной одежде, среди расколотых пузырьков и покореженных инструментов. Распахнутое окно поведало о том, куда исчез наш обидчик. Многие удивлялись, как ему удалось уцелеть, спрыгнув со второго этажа. По всей комнате валялись странные предметы одежды, но Уэст, придя в сознание, сказал, что они не имеют к незнакомцу никакого отношения, а собраны для бактериального анализа у заразных больных. И приказал побыстрее сжечь их в большом камине. Полиции мы заявили, что не знаем нашего гостя. Это был, нервничая заявил Уэст, приятный незнакомец, которого мы встретили в одном из баров в центре города. Приняв во внимание тот факт, что все мы были тогда навеселе, мы с Уэстом не стали настаивать на розыске нашего драчливого спутника.

В ту же ночь в Аркхеме произошло второе кошмарное событие, затмившее, на мой взгляд, даже ужасы эпидемии. Кладбище церкви Иисуса Христа стало ареной зверского убийства: местный сторож был растерзан чьими-то когтями с жестокостью, заставляющей усомниться в том, что виновником убийства был человек. Беднягу видели живым далеко за полночь — а на рассвете обнаружилось то, что язык отказывается произнести. В соседнем Болтоне был допрошен владелец цирка, но он поклялся, что ни один из зверей не убегал из клетки. Нашедшие тело сторожа, заметили кровавый след, ведущий к склепу, где на каменных плитах перед входом краснела маленькая лужица. От нее тянулся к лесу менее заметный след, который постепенно делался неразличимым. Следующей ночью на крышах Аркхема плясали дьяволы, а в диких порывах ветра завывало безумие. На взбудораженный город обрушилась казнь, которая, как говорили одни, оказалась страшнее чумы, и, как шептали другие, была ее воплощением. Нечто, чему нет имени, проникло в восемь домов, сея красную смерть — на счету у безгласного монстра было семнадцать в клочья растерзанных тел. Несколько человек смутно видели его в темноте: он был белокожим и походил на уродливую обезьяну или, вернее, на человекообразный призрак. Когда им овладевал голод, он не знал пощады. Четырнадцать человек он растерзал на месте, а еще трое скончались в больнице.

На третью ночь разъяренные толпы преследователей под предводительством полиции изловили чудовище на Крейн-стрит, близ университетского городка. Добровольцы тщательно организовали поиски, использовав телефонную связь, и когда с Крейн-стрит поступило сообщение о том, что кто-то скребется в закрытое окно, квартал мгновенно оцепили. Благодаря мерам предосторожности и всеобщей бдительности, в ту ночь погибло только два человека, и вся операция по поимке монстра прошла относительно успешно. Он был сражен пулей, хотя и не смертельной, и доставлен в местную больницу при всеобщем ликовании и смятении.

Ибо чудовище оказалось человеком. В этом не могло быть сомнений, несмотря на мутный взгляд, обезьяний облик и дьявольскую свирепость. Злодею перевязали раны и заперли в сумасшедший дом в Сефтоне, где он шестнадцать лет бился головой об обитые войлоком стены — пока не сбежал при обстоятельствах, о которых немногие отваживаются говорить. Следует добавить, что преследователи чудовища были потрясены одним отвратительным фактом: когда лицо людоеда очистили от грязи, то обнаружилось его разительное, можно сказать, неприличное сходство с просвещенным и самоотверженным мучеником — доктором Аланом Халси, всеобщим благодетелем и деканом медицинского факультета.

Омерзение и ужас, охватившие меня и исчезнувшего Герберта Уэста, нельзя передать словами. Меня и теперь бросает в дрожь при мысли о случившемся, пожалуй, даже сильнее, чем в то утро, когда мой друг пробормотал сквозь бинты: «Черт побери, труп был недостаточна свежим!»