Онлайн чтение книги Дело врача Hilda Wade, a Woman with Tenacity of Purpose
Глава X. История о проводнике, хорошо знающем местность

Мы объехали всю Индию с Мидоукрофтами, и «весьма исключительная» леди действительно оказалась не такой уж плохой после того, как мы проникли за ограду, которой она себя окружала. Однако неутолимое, постоянное беспокойство по-прежнему мучило ее; глаза ее бесцельно блуждали, она никогда не была счастлива дольше, чем две минуты подряд, хотя была окружена друзьями и постоянно видела что-то новое. Но увиденное не слишком ее интересовало. Ее вкусы не поднимались выше уровня, характерного для маленького ребенка. Пестро раскрашенный домик, странно одетый человек, дерево, подстриженное в форме павлина, доставляли ей намного больше удовольствия, чем самый великолепный вид или самый диковинный древний храм. И все же она нуждалась в смене впечатлений. Она не могла усидеть на месте, как шаловливое дитя или обезьянка в зоопарке. Куда-то идти и что-то делать было у нее потребностью — делать пустяки, конечно, и тем не менее заниматься этим энергично.

К тому же положение обязывало любоваться достопримечательностями, и мы, исполняя долг современного путешественника, проделали весь обязательный маршрут по Дели и Агре, по Тадж-Махалу и пристаням в Бенаресе в прямом смысле со скоростью курьерского поезда. Леди Мидоукрофт смотрела на все не долее десяти минут; затем она заявляла, что хочет ехать дальше, к следующему пункту, отмеченному в ее путеводителе. Покидая очередной город, она бормотала механически: «Ну вот, это мы уже увидели, благодарение Богу!» — и прямиком направлялась к следующему, с такой же охотой и такой же скукой.

Единственное, что ей не надоедало, были беседы с Хильдой.

— О, мисс Уайд, — говаривала она, всплескивая руками и глядя на Хильду своими пустыми голубыми глазами, — вы такая забавная! Такая оригинальная, знаете ли! Вы никогда не говорите и не думаете ни о чем так, как другие люди. Просто диву даюсь, откуда у вас берутся такие идеи. Если бы я старалась с утра до вечера, все равно никогда бы не додумалась!

И это было не только абсолютно верно, но даже и очевидно.

Сэр Айвор, интересовавшийся не храмами, но железнодорожными рельсами, сразу же занялся своей концессией, или контрактом, или что там у него было, и отправился на северо-восточную границу, договорившись с женой, что она последует за ним где-то в Гималаях, как только исчерпает все достопримечательности Индии. И вот, после нескольких недель, проведенных среди пыли, шума и неразберихи индийских железных дорог, мы снова встретились с ним в глубинах Непала, где он занимался созданием местной линии для правящего махараджи.

Как ни скучала леди Мидоукрофт в Аллахабаде и Аджмире, ей пришлось заскучать еще сильнее в наскоро возведенном бунгало в глубине гималайских долин, где не было ни дорог, ни людей. На самом деле Толу, где сэр Айвор разместил свою штаб-квартиру, для человека, имеющего не только глаза, но и голову, был достаточно красив, чтобы сохранить к нему интерес на протяжении двенадцати месяцев. Одетые снегом иглы скал окаймляли его с обеих сторон; громадные кедры высились темными конусами на склонах, растения и цветы очаровывали взгляд. Но леди Мидоукрофт не интересовали цветы, которыми нельзя украсить волосы; а к чему было здесь наряжаться, если вокруг не было ни одного мужчины, кроме Айвора и доктора Камберледжа? Она зевала, пока и это не наскучило ей. Тогда она начала ныть.

— И зачем только Айвору вздумалось строить железную дорогу в этом мерзком, глупом месте? — сказала она как-то, когда мы прохладным вечером сидели на веранде. — Право, лично я этого постичь не могу. Нам нужно куда-нибудь поехать. Это место сводит, сводит меня с ума! Доктор Камберледж, мисс Уайд, я полагаюсь на вас — придумайте что-нибудь, чем я могла бы заняться! Если я и дальше буду вести это растительное существование, не видя ничего, кроме этих вечных гор, день-деньской… — Она стиснула кулачок. — Я обезумею от скуки.

Хильде пришла в голову удачная мысль.

— Мне давно уже хотелось побывать в одном из буддистских монастырей, — сказала она с той улыбкой, какую вызывает надоедливый, но все-таки любимый ребенок. — Вы помните, на пароходе я читала ту книгу Симпсона, недавно изданную — любопытную книгу о буддистских молитвенных колесах? Она пробудила у меня сильное желание увидеть хотя бы один из их храмов. Что вы скажете насчет небольшого похода? Несколько недель в горах? Это было бы настоящее приключение!

— Небольшой поход? — воскликнула леди Мидоукрофт, отчасти уже очнувшись от своей скуки от одной лишь мысли о перемене. — О, вы думаете, что это будет забавно? Мы должны будем спать на земле? Но разве это не будет ужасно, чрезвычайно некомфортно?

— Еще несколько дней, и тебе станет еще более некомфортно здесь, в Толу, Эмми, — хмуро заметил ее муж. — Скоро начнется сезон дождей, милочка. А когда они зарядят, это будут такие прекрасные ливни, что лично я не удивлюсь, если ночью обнаружу себя плавающим в постели. А вам, миледи, это вовсе ни к чему!

Бедная женщина всплеснула руками в мучительном раздумье.

— О, Айвор, как это ужасно! Это называют мускат или муссон, кажется? Но, если здесь будет так мокро, в горах ведь будет несомненно еще хуже — и каково же нам придется в палатках?

— Очень даже неплохо, если выберете правильное направление. Мне говорили, что по ту сторону гор никогда не бывает дождей. Горы преграждают путь облакам, и как только переберешься через них, будешь в полной безопасности. Только нельзя выходить за пределы территории, подвластной нашему махарадже. Стоит пересечь границу с Тибетом, и они сдерут с тебя кожу живьем, как только увидят. В Тибете не жалуют чужестранцев. У них против чужаков предрассудки. Они расправились с тем молодым чудаком, Лендором, который попытался сунуться туда год назад.

— Но, Айвор, я не хочу, чтобы с меня сдирали кожу живьем! Я же не угорь!

— Не тревожься, милочка. Я все улажу. Я найду тебе проводника, который прекрасно знает горы. Недавно я тут побеседовал с одним ученым-исследователем, и он знает отличного проводника, который доставит вас куда угодно. Он же устроит вам возможность взглянуть на буддистский монастырь изнутри, если вам этого захочется, мисс Уайд. Он знаком со всеми религиозными культами, какие имеются в этом краю. Они тут странные, но этот отличается особым благочестием.

Несколько дней ушло на всестороннее обсуждение вопроса, пока мы не приняли решение. Леди Мидоукрофт колебалась между отвращением к скуке и навязчивым страхом, что скорпионы и змеи заползут в наши палатки и постели, если мы отправимся в поход. Наконец желание перемен одержало победу. Она решила избавиться от сезона дождей, преодолев гималайские перевалы, в сухой области к северу от главной гряды, где дожди редки, а источником воды служит лишь таяние снегов на высоких вершинах.

Это решение порадовало Хильду, которая по приезде в Индию пала жертвой модного порока — любительского фотографирования. Она взялась за это с большим энтузиазмом, приобрела в Бомбее первоклассную камеру по последнему слову науки и с тех пор проводила все свободное время за «проявлением», в ущерб своим красивым рукам. Кроме того, она страстно увлеклась буддизмом. Куда бы мы ни приезжали, ее прежде всего привлекали древние буддистские храмы, и гробницы, и статуи, которыми усеяна вся Индия. Все это Хильда запечатлела в сотнях снимков, которые сама же отпечатала с большой аккуратностью и тщательностью. Но в Индии, увы, буддизм — это умирающая вера. Остались только памятники. А Хильде хотелось увидеть буддистскую религию вживе, в действии. И это было возможно только в отдаленных, глухих долинах Гималаев.

По этой причине в снаряжение нашей экспедиции помимо пары просторных шатров, где нам предстояло жить и спать, вошла темная палатка для фотографических приборов Хильды; далее, у нас имелась переносная печка, повар, чтобы на этой печке готовить, полдюжины носильщиков и тот самый проводник с хорошими рекомендациями, который знал все пути в этой стране. Через три дня мы были готовы к походу, чем немало порадовали сэра Айвора. Он, вероятно, любил свою хорошенькую женушку и гордился ею, но я полагаю, что теперь, когда она лишилась бурного и кипучего времяпровождения, которое ей так нравилось в Лондоне, он предпочитал остаться один на один со своей работой, подальше от ее инфантильных выходок и постоянной воркотни.

Проводник, «прекрасно изучивший горы», появился утром того дня, когда мы собирались отправиться в путь. Более отталкивающего человека мне видеть не приходилось. Он был угрюм и уклончив, судя по внешности — полуиндус, полутибетец. Кожа у него была темная, оттенка между коричневым и черным; глаза узкие и раскосые, маленькие, как черные бусинки. В их уголках крылась лукавая ухмылка. Плоский нос с широкими крыльями; толстые губы, очертания которых говорили о чувственности и жестокости, высокие скулы… Картину довершала основательная мрачность и изобильная грива прилизанных черных волос, завязанных узлом на макушке желтой лентой. Выражение его лица было неуловимо; короткая, коренастая фигура казалась хорошо приспособленной к лазанию по горам, а также и к ползанию. Глубокий шрам на его левой щеке не прибавлял доверия. Но проводник вел себя вежливо, говорил учтиво. В общем, это был умный, бессовестный, осторожный человек, который будет хорошо служить вам в надежде на выгоду — и продаст ни за грош, если кто-то предложит больше.

Мы уезжали в веселом настроении, готовые решить все невразумительные проблемы буддизма. Наша капризница выдерживала походные условия лучше, чем я ожидал. Она, конечно, была нетерпелива и беспокоилась по пустякам, ей не хватало горничной и привычного комфорта, однако в целом все это досаждало меньше, чем бездеятельное сидение в бунгало. Она могла черпать силы только из общения с Хильдой и со мною, и вот, представьте, внезапно вошла во вкус фотографирования, проявления и печатания фотографий. Мы делали десятки снимков по дороге, запечатлевая деревушки со странными домиками и башенками; а поскольку Хильда взяла с собой свою коллекцию снимков, чтобы сравнить стиль индийских и непальских памятников, то мы проводили вечера после коротких дневных переходов, разбирая и раскладывая фотографии по альбомам. Мы планировали провести в путешествии по меньшей мере полтора месяца. За это время муссоны должны были прийти и миновать. Наш проводник считал, что мы успеем увидеть все стоящее в буддистских монастырях, а сэр Айвор надеялся, что мы избегнем всех ужасов дождливой поры.

— Что ты думаешь о нашем проводнике? — спросил я у Хильды на четвертый день поездки. — Я что-то начал сомневаться в нем.

— О, с ним все в порядке, — беззаботно ответила Хильда, и ее голос приободрил меня. — Он, конечно, мошенник — все проводники, толмачи и прочие подобные типы в отдаленных краях всегда мошенники. Будь они честными людьми, то разделяли бы обычные предрассудки соотечественников и ни за что не стали бы иметь дело с ненавистными чужестранцами. Но в этом случае у нашего друга Рам Даса нет никаких причин вредить нам. Иначе он не посовестился бы перерезать нам глотки; но, с другой стороны, нас слишком много. Скорее всего, он попытается нас надуть, предъявив преувеличенные счета, когда мы вернемся в Толу; но это уже забота леди Мидоукрофт. Не сомневаюсь, кстати, что сэр Айвор его вполне достоин. Я бы поставила на одного хитрого йоркширца против любых трех тибетцев!

— В том, что Рам Дас способен перерезать нам глотки, если это ему будет выгодно, я тоже не сомневаюсь, — ответил я. — Он подобострастен, а подобострастие идет рука об руку с предательством. Чем больше я за ним наблюдаю, тем явственнее проступает надпись «мерзавец» в каждом изгибе его спины!

— Да, он не подарок, я знаю. От нашего повара, который немножко говорит по-английски и по-тибетски, как и по-индийски, я слыхала, что у Рам Даса наихудшая репутация в окрестных горах. Но, по его словам, проводник он очень хороший, перевалы знает и, если ему хорошо заплатят, обязательно исполнит то, за что заплатили.

Еще через день мы после нескольких коротких переходов наконец приблизились к местности, где, по уверениям проводника, находился буддистский монастырь. Я был рад услышать это, тем более что он произнес название хорошо известного непальского селения; ибо, признаться, я уже начинал беспокоиться. Компаса я с собой не взял, но, судя по солнцу, мог прикинуть, что мы, выйдя из Толу, постоянно двигались почти точно на север и, по моему разумению, должны были оказаться в опасной близости от границы с Тибетом. Поскольку я отнюдь не желал быть «ободранным заживо» (как выразился сэр Айвор) в подражание святому Варфоломею и другим раннехристианским мученикам, мне было приятно узнать, что мы приближаемся к Кулааку: это был первый из непальских буддистских монастырей, куда наш всеведущий проводник, сам буддист, пообещал провести нас.

Мы шагали по прекрасной высокогорной долине, замкнутой со всех сторон снежными пиками. Небольшая речка, бурля на перекатах каменистого ложа, бежала посередине ее. Впереди круто вздымались скалы. Слева, на половине высоты склона, на скалистом выступе, виднелось приземистое, длинное здание со странными, напоминающими пирамиды крышами и двумя башенками наподобие минаретов на обоих торцах. По форме они более всего напоминали огромные глиняные кувшины. Это и был тот монастырь, обитель лам, ради которого мы сюда забрались. Откровенно говоря, на первый взгляд он не показался мне стоящим таких усилий.

Наш проводник велел носильщикам остановиться и обратился к нам с неожиданно высокомерным видом. Его подобострастие как ветром сдуло.

— Вы стояти здесь, — произнес он медленно, на ломаном английском, — пока моя пойдет смотреть, есть ли — лама-сахибы готовы брать вас. Должно просить позволение из лама-сахибов, чтобы войти в деревня. Ежели не спросить, — он выразительно черкнул рукой по своему горлу, — лама-сахибы резати долой голова еулопейцам.

— Боже милостивый! — вскрикнула леди Мидоукрофт, прильнув к Хильде. — Мисс Уайд, это ужасно! Куда же вы нас завели?

— Не беспокойтесь, — ответила Хильда, стараясь утешить ее, хотя сама она явно начала волноваться. — У Рам Даса просто такой живописный способ выражаться.

Мы уселись на поросший ползучими лишайниками пригорок у обочины тропы, поскольку лучшего ничего не имелось, и позволили нашему проводнику отправиться на переговоры с ламами.

— Ну что ж, — воскликнул я, стараясь бодриться, — по крайней мере мы сегодня будем спать на матрасах и под настоящей крышей. Монахи обязательно найдут для нас помещение. Это уже кое-что!

Мы достали свою корзинку и приготовили чай. Когда англичанка беспокоится, она заваривает чай. Хильда сказала, что ради этого она могла бы вскипятить Этну на Везувии. Мы ждали и пили свой чай; мы пили свой чай и ждали. Прошел час. Рам Дас не возвращался. Я начал тревожиться всерьез.

Наконец что-то изменилось. Группа возбужденных людей в желтых хламидах появилась из монастыря. Они спустились по извилистой тропинке, сильно жестикулируя, и направились к нам. Они громко кричали и явно были рассержены. Вдруг Хильда схватила меня за руку и торопливо шепнула:

— Хьюберт, нас предали! Теперь я все четко вижу. Эти люди — тибетцы, а не непальцы. — Она помолчала и продолжила: — Все, все понятно… Наш проводник, Рам Дас… У него все-таки была причина вредить нам. Должно быть, Себастьян выследил нас, Себастьян подкупил его! Ведь это он рекомендовал Рам Даса сэру Айвору!

— Почему ты так думаешь? — тихо спросил я.

— Потому… Да сам посуди: эти люди одеты в желтое. Значит, это Тибет. В Непале ламы носят красное, в Тибете и всех прочих буддистских странах — желтое. Я читала об этом в книге — «Молитвенное колесо», ты помнишь? К нам идут тибетские фанатики, и, как и предсказал Рам Дас, они, скорее всего, перережут нам глотки.

Так чудесная память Хильды дала нам возможность осмыслить опасность и приготовиться, пусть даже в самый последний момент. Я мгновенно понял, что она права: нас заманили обманом через границу и столкнули с буддистскими инквизиторами, с врагами. Тибет — самая негостеприимная страна в мире; ни одному чужеземцу не дозволяется переступать его пределы. Нужно было готовиться к худшему. Я встал — единственный белый мужчина, вооруженный одним револьвером, ответственный за жизнь двух женщин. И радом — никого, кроме угодливого парии, повара-гуркха и полудюжины ненадежных носильщиков-непальцев. Бежать было некуда. Ловушка захлопнулась. Нам ничего не оставалось, кроме как ждать и строить храброе лицо вопреки полнейшей беспомощности.

Я повернулся к нашей подопечной и сказал с предельной серьезностью:

— Леди Мидоукрофт, это опасно, по-настоящему опасно. Внимательно выслушайте меня. Вы должны делать, как вам велят. Нельзя плакать, нельзя выказывать трусость. От этого зависят наши жизни. Все мы должны держаться стойко. Мы должны притворяться храбрыми. При малейшем проявлении страха эти люди перережут нас тут же на месте.

К моему несказанному удивлению, леди Мидоукрофт поднялась до высоты положения.

— О, если не считать болезней, — ответила она безропотно, — я почти ничего не боюсь. Для меня куда страшнее чума, чем эта кучка завывающих дикарей!

К этому времени люди в желтом уже приблизились вплотную. Было очевидно, что они кипят от возмущения; тем не менее они вели себя чинно и порядка не нарушали. Один из них, одетый получше других, осанистая особа с жирными щеками и обвислой кожей церковного сановника, соблюдающего безбрачие, был, по-видимому, настоятелем, или главным ламой монастыря. Он отдал приказ своим подчиненным на языке, которого мы не понимали. Повинуясь ему, монахи в мгновение ока окружили нас плотным кольцом.

Тогда главный лама выступил вперед, с повелительным видом, как Пу-Ба из комической оперы[59]Имеется в виду опера «Микадо» (1885), сочиненная знаменитым в викторианское время тандемом, либреттистом Гилбертом и композитором Салливаном, специализировавшимися на комических постановках. В этой опере есть персонаж Пу-Ба, надутый самовлюбленный вельможа при дворе японского императора, очень трепетно относящийся к своим бесконечным титулам, которые он постоянно перечисляет., и сказал что-то на том же языке, обращаясь к повару, который немного знал здешнюю речь. Из этого я сделал вывод, что Рам Дас все о нас рассказал: лама сразу же избрал переводчиком повара, не обращая никакого внимания на меня, очевидного начальника маленькой экспедиции.

— Что он говорит? — спросил я, как только лама умолк.

Повар, который беспрестанно отвешивал низкие поклоны, рискуя сломать хребет, принимал самые жалкие, пресмыкающиеся позы и объяснял дрожащим голосом на своем ломаном английском:

— Этот сахиб — жрец из храм. Он очень сердиться, потому еулопейский сахиб и мем-сахибы прийти в Тибет. Еулопейский человек, индусский человек, никто нельзя приходить в землю Тибет. Жрец-сахиб говорить, резать всем еулопейский глотки. Люди Непала идти домой, в их страна.

Я взглянул на ламу так, будто его заявление меня совершенно не касалось.

— Скажи ему, — я ухитрился даже улыбнуться, хотя и с трудом, — что мы не намеревались нарушить границу Тибета. Мерзавец проводник завел нас. А направлялись мы в Кулаак, который находится во владениях махараджи. Мы охотно уйдем на земли махараджи, если жрец-сахиб позволит нам переночевать здесь.

Я глянул на Хильду и леди Мидоукрофт. Должен отметить, что их поведение в этих тяжелых обстоятельствах было достойно англичанок. Они стояли выпрямившись и глядя так, словно все жрецы Тибета разом могли вызвать у них лишь презрительную улыбку.

Повар передал мои слова, как мог — похоже, что его тибетский был не лучше английского. Но главный лама ответил отнюдь не дружелюбно, что я понял и без перевода.

— Каков его ответ? — спросил я у повара самым высокомерным голосом. Изображать высокомерие я не привык, но…

Наш переводчик закланялся снова, трясясь всеми поджилками, сколько их у него было.

— Жрец-сахиб говорить, это все лгать. Это все проклятое лгать. Вы есть еулопейски миссионер, очень плохой человек; вы хотеть идти в Лхаса. Но белый сахиб не должен идти в Лхаса. Священный город, Лхаса, только для буддистов. Это не есть дорога на Кулаак. Это не земля махараджи. Это место принадлежать далай-ламе, главе всех лам. Он иметь дом в Лхаса. Но жрец-сахиб знает вы как еулопейски миссионер, хотящий идти в Лхаса, чтобы обратить буддистов, потому как… Рам Дас сказать ему так.

— Рам Дас! — воскликнул я, к этому времени уже сильно обозлившись. — Негодяй! Мерзавец! Он не только бросил нас, но еще и предал. Он солгал, намеренно солгал, чтобы настроить тибетцев против нас. Теперь нам придется туго. Наш единственный шанс — каким-то образом ублаготворить этих людей.

Толстый жрец снова заговорил.

— Что он говорит на этот раз? — спросил я.

— Он говорить, Рам Дас сказать ему все это, потому как Рам Дас хороший человек — очень хороший человек: Рам Дас принял буддизм. Вы платить, Рам Дас проводить вас до Лхаса. Но Рам Дас хороший человек, не хотеть дать еулопейски видеть священный город. И привести вас вместе сюда. И тут он известить жрец-сахиб про это.

Судя по едва скрываемой усмешке, трюк Рам Даса он весьма одобрил.

— Что они с нами сделают? — спросила леди Мидоукрофт. Лицо у нее было совсем белое, хотя держалась она куда мужественнее, чем я мог бы ожидать.

— Не знаю, — ответил я, прикусив губу. — Но мы не должны сдаваться. Мы еще не побеждены. В конечном счете они, быть может, больше бранятся, чем на самом деле сердятся. Еще есть надежда, что нам удастся убедить их, чтобы они нас отпустили.

Люди в желтых одеяниях заставили нас направиться к деревне и монастырю. Мы стали их пленниками, и сопротивляться было бесполезно. Поэтому я приказал носильщикам взять палатки и остальной багаж. Леди Мидоукрофт подчинилась неизбежному. Мы медленно двинулись по тропе длинной вереницей, с ламами в желтых мантиях в качестве бдительной охраны. Я изо всех сил старался сохранять спокойствие и главное — не выглядеть опечаленными.

По мере приближения к деревне, с ее жалкими и вонючими хижинами, мы уловили звук колокольчиков, бесчисленных колокольчиков, бренчащих в определенном ритме. Местные жители высыпали из домов поглазеть на нас. У всех них были плоские лица, раскосые, и все они были упорно, уныло, удручающе инертны. Их, казалось, заинтересовала наша одежда и внешность, но открытой враждебности я не заметил. Не останавливаясь, мы прошли выше, до низкого здания монастыря с его пирамидальной крышей и чудными, кувшиноподобными башенками. Последовал краткий обмен репликами, и монахи ввели нас в храмовый зал, который, видимо, служил также для общих собраний и судебных разбирательств. Входя, мы дрожали — у нас не было уверенности, что когда-нибудь выйдем отсюда живыми.

Храм представлял собою просторное, вытянутое в длину помещение, в дальнем конце которого, в нише, похожей на апсиды[60]Особые выступы зданий. Церковные апсиды, как правило, располагаются за алтарем. итальянских церквей, восседал на престоле огромный Будда со скрещенными ногами. Перед ним располагался алтарь. Будда, безмятежный, непроницаемый, смотрел на нас со своей вечной улыбкой. Самодовольное божество вырезали из белого камня и пестро раскрасили; на плечи его была накинута желтая мантия, как у всех лам. Воздух в зале казался густым из-за аромата ладана, а также недостатка вентиляции. Середину зала занимал огромный деревянный цилиндр, нечто вроде барабана-переростка, раскрашенный в яркие цвета, покрытый орнаментами и тибетскими письменами. Он был намного выше человеческого роста, пожалуй, футов девяти, и держался на железной, вертикально расположенной оси. Присмотревшись, я обнаружил, что к цилиндру прикреплен рычаг, а к нему привязана струна. Одинокий монах, поглощенный служением, дергал за эту струну, отчего цилиндр прокручивался и сверху раздавался звон колокольчика. Казалось, будто это душа монаха была привязана к барабану и ее усилием звонил колокольчик.

Все это сразу бросилось нам в глаза, но поначалу мы не уделили зрелищу внимания — ведь речь шла о нашей жизни, и нам было не до этнографических наблюдений. Но как только Хильда заметила цилиндр, лицо ее просветлело, и я понял, что у нее появилась какая-то идея.

— Это молитвенное колесо! — вскричала она, и в голосе ее звучала неподдельная радость. — Я знаю, где мы находимся… Хьюберт, леди Мидоукрофт, я вижу выход! Точно повторяйте за мной, и все еще может обойтись. Ничему не удивляйтесь. Думаю, мы сумеем сыграть на религиозных чувствах этих людей.

Не колеблясь ни минуты, она трижды простерлась перед статуей Будды, отчетливо коснувшись лбом пыли на полу. Мы немедленно проделали то же самое. Тогда Хильда поднялась и медленно пошла в обход вокруг барабана, повторяя на каждом шагу, монотонно, нараспев, как это делают жрецы, четыре магических слова: «Ом, мани, падме, хум», и снова «Ом, мани, падме, хум», много раз подряд. Мы вторили ей, твердя священную формулу так, будто знали ее с детства. Я заметил, что Хильда движется посолонь. Этот момент весьма важен для всех таинственных, наполовину магических церемоний.

Наконец, после десяти или двенадцати кругов, она остановилась, с отрешенным видом вернулась к статуе вечно смеющегося Будды и еще трижды коснулась лбом земли, совершая поклонение.

Тут затверженные некогда уроки пастора при церкви Св. Алфегия вдруг всплыли в памяти леди Мидоукрофт.

— О, мисс Уайд, — пробормотала она испуганно, — хорошо ли так делать? Разве это не явное идолопоклонство?

Здравый смысл Хильды помог ей найти верный ответ.

— Идолопоклонство или нет, у нас нет другого способа спастись, — твердым голосом произнесла она.

— Но… Следует ли нам спасаться? Не правильнее ли будет… ну… стать мучениками?

Хильда была само терпение.

— Думаю, что нет, дорогая, — заявила она мягко, но решительно. — Мученичество — это не ваше призвание. В наше время опасность впадения в идолопоклонство среди европейцев не столь велика, чтобы мы ради предупреждения ее заплатили своими жизнями. Я знаю лучшие способы употребления собственной жизни. Я не откажусь стать мученицей там, где выбор будет достаточно серьезным. Но не думаю, чтобы такая жертва требовалась сейчас от нас здесь, в тибетском монастыре.

Жизнь была дана нам не для того, чтобы мы растрачивали ее понапрасну!

— Но… все же… Я боюсь…

— Не бойтесь ничего, дорогая, иначе потеряете все! Следуйте за мной. Ваше поведение на моей ответственности. Если уж Нааману, окруженному идолопоклонниками, дозволено было поклониться в доме Риммона[61]Библейский эпизод (4 Царств 5:17−19а), в котором пророк Елисей, в общем, находит смягчающие обстоятельства для действий новообращенного, который, будучи вынужден участвовать в церемониале при дворе языческого царя, не может отказаться от того, чтобы продемонстрировать поклонение идолам. Правда, там речь шла скорее не о «сохранении за собой места при дворе», но именно о спасении жизни., всего лишь чтобы сохранить за собой место при дворе, то вы, несомненно, можете поклониться ради спасения своей жизни в буддистском храме. Ну же, довольно казуистики! Делайте, как я вам говорю! «Ом, мани, падме, хум», еще раз! И еще один обход вокруг барабана!

Мы снова послушались, леди Мидоукрофт сдалась, лишь слабо попротестовав. Жрецы в желтом не сводили с нас взглядов, пораженные нашими эволюциями. Было ясно, что их мнение о наших кощунственных замыслах относительно священного города начало меняться.

После того как завершили второй круг, с величайшей торжественностью, один из монахов подошел к Хильде, видимо, приняв ее за нашу духовную руководительницу. Он сказал ей что-то по-тибетски, чего мы, конечно, не поняли; но, поскольку при этом монах указал на собрата, который крутил колесо, Хильда утвердительно кивнула.

— Если вы этого хотите, — сказала она по-английски, и он, по-видимому, понял. — Он спрашивал, хочу ли я покрутить цилиндр, — пояснила она для нас.

Монах поднялся со скамеечки, на которой преклонял колени, и уступил Хильде место. Она тоже опустилась на колени и взяла в руки струну, как будто для нее это было дело привычное. Я заметил, прежде чем она приступила к процедуре, что настоятель, очевидно намереваясь испытать ее, незаметно подтолкнул цилиндр левой рукой, — теперь он вращался не в ту сторону, в которую направлял его монах. Но Хильда отпустила струну, негромко вскрикнув от ужаса. Это было неверное направление — несчастливое, запрещенное каноном, путь зла, противосолонь. С выражением благоговейного страха Хильда замерла, повторила еще раз мантру из четырех таинственных слов и трижды, с хорошо разыгранным почтением, поклонилась Будде. Затем она раскрутила цилиндр, как полагается, правой рукой, в благопожелательном направлении и сделала семь оборотов с крайней серьезностью.

В этот момент, приободренный примером Хильды, я тоже ощутил вдохновение. Открыв свой кошелек, я вынул четыре новеньких серебряных рупии индийской чеканки. Они были очень красивые, блестящие, с изображением нашей королевы как императрицы Индии. Держа их на раскрытой ладони, я приблизился к статуе Будды и выложил свое подношение рядком у его ног, сопроводив действие приличествующей формулой. Но поскольку я не знал, какую именно мантру полагалось произносить по такому случаю, я проговорил вполголоса первое, что вспомнилось — детскую считалку: «Хоки-поки-винки-вум». Статуя по-прежнему благожелательно улыбалась. Судя по лицам жрецов, они решили, что я произнес весьма действенную молитву на своем языке.

Как только я отступил, не поворачиваясь спиной к божеству, главный лама скользнул мимо меня и тщательно осмотрел монеты. Он явно никогда не видал ничего подобного, потому что смотрел, не отрываясь, несколько минут, а затем показал монеты всем монахам с глубоким почтением. Вероятно, он счел изображение Ее милостивейшего величества могущественной богиней. Когда братия налюбовалась ими с возгласами восхищения настоятель открыл потайной ящичек для реликвий в подножии статуи, пробормотал молитву и опустил монеты туда, как драгоценное подношение буддиста-европейца.

Теперь мы уже могли быть уверены, что сумели произвести весьма положительное впечатление. Хильдино увлечение буддизмом сослужило нам хорошую службу. Главный лама пригласил нас присесть, уже намного вежливее; затем последовала длительная и оживленная беседа между ним и старшими монахами. Их взгляды и жесты свидетельствовали, что главный лама склонен счесть нас правоверными буддистами, но часть его советников крепко сомневалась в глубине и искренности наших убеждений.

Пока они судили и рядили, у Хильды возникла новая превосходная идея. Она раскрыла свой портфель и вытащила фотографии древних буддистских святынь и храмов, сделанные ею в Индии. С торжествующим видом она стала раскладывать их. Жрецы и монахи немедленно столпились вокруг нас. Когда они распознали, что изображено на снимках, их волнение возросло до предела. Фотографии переходили из рук в руки, под громкие восклицания радости и удивления. Один брат указывал другому на какой-нибудь знакомый символ или древнюю надпись; двое или трое, в порыве благочестивого восторга, пали на колени и стали целовать картинки.

Мы разыграли козырную карту! Монахи уже не могли сомневаться, что мы глубоко интересуемся буддизмом.

Верующие никогда не понимают, что такое отвлеченный интерес; стоило им увидеть, что мы собираем изображения буддистских построек, как монахи тут же пришли к заключению, что мы, конечно, так же преданы вере, как они сами. Их братские чувства простерлись так далеко, что они бросились нас обнимать. Для леди Мидоукрофт это было тяжелым испытанием, так как братия не отличалась чистотой. Она подозревала, что на них куча микробов, и боялась подхватить тиф.

Братья спросили через повара-переводчика, где делались эти картинки. Мы тем же путем объяснили, как могли, что побывали в древних местах буддистского культа в Индии. Это восхитило их еще более, хотя я не знаю, в какой форме наш гуркх, не очень сведущий в языках, передал им это сообщение. Во всяком случае, они снова принялись нас обнимать, после чего главный лама сказал что-то весьма торжественно нашему самодеятельному переводчику.

— Жрец-сахиб говорить, — возвестил повар, — у них есть очень священная вещь, из Индии. Священная буддистская вещь. Он показать ее вам.

Мы ждали, затаив дыхание. Главный лама подошел к алтарю у входа в нишу, где сидел, улыбаясь, Будда. Трижды поклонившись до земли, насколько позволяла ему дородная фигура, постучав лбом оземь, точно как Хильда, он со страхом божиим вынул из-под алтаря какой-то предмет, тщательно завернутый в парчу с золотым шитьем. Из почтения к святыне его сопровождали двое прислужников. Почтительнейшим образом настоятель медленно развернул золотой покров и явил свету сокровище храма. Торжествуя, он представил его нашим взорам. Это была бутылка английского производства!

Ее этикетка сияла золотом и яркими красками. Бутылка была фигурная, в форме кошки, сидящей на задних лапках. Священная надпись на нашем родном языке гласила: «Джин «Старый Том», без сахара».

Завидев святыню, монахи склонили головы в полном молчании. Я искоса взглянул на Хильду.

— Ради всего святого, — шепнул я, — вы обе не вздумайте смеяться! Иначе все пропало!

Женщины превосходно хранили почтительную невозмутимость. И тут меня снова осенило.

— Скажи, — велел я повару, — что у нас тоже есть похожий, но намного более живой и очень могущественный дух.

Повар перевел. Тогда я открыл ящик с провиантом и театральным жестом извлек последнюю оставшуюся в запасе бутылку содовой воды из Симлы.

Очень важно и сосредоточенно я открутил проволочку, которой крепилась пробка, как бы осуществляя священный ритуал. Монахи столпились вокруг, охваченные любопытством. Я придержал пробку большим пальцем, внушительным тоном пробормотал таинственное заклинание: «Хоки-поки-винки-вум!» — затем встряхнул бутылку и отпустил пробку. Содовая мгновенно выплеснулась. Пробка взлетела до потолка. Содержимое разлетелось впечатляющим веером.

На мгновение ламы испуганно отпрянули. Им почудилось нечто демоническое. Мало-помалу, видя, что мы спокойны, они подобрались поближе. Вопросительно взглянув на настоятеля, я вытащил из кармана штопор и раскупорил джин — бутылка была непочатой. Знаком попросил принести чашку. Ее почтительно принесли. Я плеснул в чашку немного джина, добавил оставшейся содовой и отпил первый, чтобы показать, что это не яд. Потом я передал чашку главному ламе. Тот отхлебнул раз, другой и выпил до дна. Священный напиток ему явно пришелся по вкусу, потому что он почмокал губами и, обратившись к ожидающим собратьям, издал восхищенное восклицание.

Остаток содовой, смешанной с джином, был пущен по кругу остальных монахов и получил всеобщее одобрение. Увы, содовой на всех не хватило, но те, кто сподобился попробовать, впечатлились. Кажется, в их восприятии щекочущие пузырьки углекислого газа свидетельствовали о присутствии могущественного духа.

Таким образом, наше положение определилось. Теперь в нас видели не просто буддистов, а сильных магов из далекой страны. Монахи не замедлили проводить нас в отведенные для нашего пребывания в монастыре комнаты. Они оказались относительно чистыми, а постели у нас были свои. О нынешней ночи можно было не беспокоиться. Наиболее страшной опасности мы, по крайней мере, избежали. Могу добавить, что к счастливым обстоятельствам я отнес также и лживость нашего повара. Ибо я убежден, что он врал напропалую. Как только этот жалкий тип почуял, что ветер переменился, я имею основания предполагать, что он поддержал наше дело, порассказывав главному ламе самых невероятных историй о нашей святости и мудрости. В любом случае, к нам отнеслись с чрезвычайным уважением и трепетно внимали каждому желанию столь святых особ.

Однако теперь я начал осознавать, что мы, пожалуй, несколько перестарались в этом отношении. Мы окружили себя слишком ярким ореолом святости. Монахи, поначалу жаждавшие нашей крови, теперь вознесли нас так высоко, что впору было призадуматься: а не захотят ли они оставить таких замечательных единоверцев здесь навсегда? Мы провели целую неделю в монастыре, по сути, против нашей воли; нас очень хорошо кормили и принимали, но мы были скорее пленниками, чем гостями. Виной всему стала фотокамера. Ламы никогда прежде не видали фотографий. Они спрашивали, как получаются эти чудесные картинки, и Хильда, чтобы поддержать хорошие отношения, показала им весь процесс. Когда портрет главного ламы, в его самой лучшей мантии, в полный рост, был напечатан и предстал перед их глазами, их восторгу не было предела. Все братья потрогали и рассмотрели это произведение фотоискусства, и с того момента их ничто более не могло удовлетворить, как фотографирование всех монахов подряд. Даже сам невозмутимый Будда был вынужден позировать для портрета. Впрочем, поскольку сидеть неподвижно он привык — да и никогда, в общем, ничем другим не занимался — снимок удался на славу.

Шли дни, солнце вставало и садилось, а нам уже было ясно, что монахи вовсе не собираются спешно отправлять нас домой. Леди Мидоукрофт, оправившись от первоначального испуга, начинала скучать. Буддистские ритуалы ее больше не интересовали. Чтобы скрасить однообразие, я выискивал любые способы убить время до тех пор, пока наши слишком настойчивые хозяева сочтут нужным отпустить нас. Они часто устраивали долгие религиозные процессии — с танцами перед алтарем, с масками или головами животных и с другими диковинными церемониалами. Хильда, начитанная в вопросах буддийской веры, объяснила мне, что все это делалось ради накопления кармы.

— Что такое карма? — спросил я без особого интереса.

— Карма — это хорошие дела, или заслуги. Чем больше ты крутишь молитвенное колесо, чем больше звонишь в колокольчики, тем выше заслуги. Один из монахов всегда занят вращением большого колеса, которое приводит в движение колокол, чтобы заслуги монастыря прирастали и днем и ночью.

Это заставило меня задуматься. Вскоре я обнаружил, что карма накапливается независимо от того, как именно вращают колесо. Важно вращение как таковое, а не личное усердие. Колеса и колокольчики были расставлены в удобных местах по всей деревне, и каждый, кто проходил мимо, подталкивал его, тем самым обеспечивая кармой всех жителей. Поразмыслив над этими фактами, я изобрел нечто новое. Я попросил Хильду сделать мгновенные фотографии всех монахов во время очередной процессии, с небольшими интервалами. В здешнем солнечном климате мы без труда могли печатать снимки с пластинок сразу же после проявления. Затем я взял небольшое колесо, размером с бочонок для устриц — у монахов таких были десятки. Внутри я наклеил фотографии в определенной последовательности наподобие так называемого «зоэтропа», или колеса жизни. Прорезав по сторонам отверстия и укрепив зеркальце, взятое из несессера леди Мидоукрофт, я довершил свое творение. Когда его быстро вращали, фигуры начинали как будто двигаться и можно было полюбоваться почти настоящей процессией. В общем, получилось нечто вроде кинематографа.

Потом мне пришла в голову новая затея. Неподалеку от монастыря сбегал с горы ручей, откуда брали воду.

Я всегда имел наклонности к механике; и вот я установил водяное колесо в том месте, где ручей образовывал маленький водопад, и соединил его с фотографическим барабаном. Таким образом, мое колесо могло работать само по себе, накапливая карму для всей деревни, пока люди занимались своими делами.

Монахи, которые на самом деле были отличными парнями, когда интересы веры не требовали от них перерезания глоток, восприняли эту конструкцию как великое и славное религиозное изобретение[62]На самом деле вращаемые течением «молельные колеса» издавна распространены в буддистских монастырях Тибета.. Они преклоняли перед ним колени и всячески почитали. Они низко кланялись также и мне, когда я впервые продемонстрировал его, и я начал уже проникаться духовной гордостью. Леди Мидоукрофт призвала меня к порядку, пробормотав со вздохом:

— Я понимаю, что сейчас мы не можем соблюдать наши принципы… И все-таки мне кажется, что вы поощряете идолопоклонство!

— Чисто механически, — ответил я, любуясь своим творением с простительным самодовольством изобретателя. — Видите ли, добрым деянием является вращение само по себе, а не молитвы, его сопровождающие. Вместо людей-идолопоклонников мы имеем лишенный сознательности поток, а это, я полагаю, похвально. — Тут мне вспомнилось мистическое изречение «Ом, мани, падме, хум». — Как жаль, что я не мог соорудить для них фонограф, чтобы твердить их мантру! Тогда они могли бы полностью переложить свои религиозные обязанности на механизмы!

— Большие перспективы, — сказала Хильда подумав, — откроются перед тем человеком, который первым завезет вертела с механическим приводом в Тибет! Каждая семья приобретет его как автоматическое средство создания кармы.

— Только не распространяй эту идею в Англии! — воскликнул я поспешно. — Если, разумеется, мы когда-нибудь туда попадем. Иначе кто-то увидит в этом будущее британской торговли, и в итоге мы потратим двадцать миллионов на завоевание Тибета в интересах цивилизации и синдиката производителей вертелов!

Трудно сказать, насколько затянулось бы наше сидение в монастыре, если бы не вмешательство непредвиденного случая. Миновала первая неделя. Мы устроились неплохо на примитивный лад: повар-гуркх готовил для нас пищу, носильщики заменяли слуг. И все-таки я не чувствовал полной уверенности в наших хозяевах — ведь, откровенно говоря, мы втерлись к ним в доверие обманом. Правда, мы не солгали, когда сообщили монахам, что буддистские миссионеры проникли в Англию. Они не имели ни малейшего понятия о том, где находится Англия и кто такая госпожа Блаватская, так что это известие их заинтересовало. Видя в нас многообещающих неофитов, они теперь жаждали отправить нас в Лхасу, чтобы мы получили там полноценное наставление в вере от светоча, самого верховного ламы лично. Однако нас это не привлекло. Все, что мы слыхали о судьбе мистера Лендора, не вызывало у нас желания следовать его путем. Монахи же, со своей стороны, не могли понять нашей неохоты. Они полагали, что каждый благонамеренный неофит должен мечтать о паломничестве в Лхасу, эту Мекку буддистской веры. Наши колебания вновь породили некоторые сомнения в истинности нашего обращения. Прозелитам не полагается быть «едва теплыми», от них ожидают, что они с жаром ринутся вперед. То, что по дороге нас, скорее всего, перебьют, никого не смущало. Ведь мы умрем за веру, а что может быть завиднее такой блестящей кончины?

Однако все сложилось иначе. В начале второй недели нашего визита главный лама пришел ко мне с наступлением темноты. Лицо его было серьезно. Я призвал нашего незаменимого переводчика, повара.

— Жрец-сахиб говорить, очень важно это: сахиб и мем-сахибы должны уйти из отсюда раньше до встатия солнца завтра утром.

— Почему? — спросил я, и удивленный, и обрадованный.

— Жрец-сахиб говорить, он любить вас очень. О, очень, очень много. Не хотеть видеть, как люди из деревня вас убивать.

— Убить нас! Но ведь они, кажется, почитают нас святыми!

— Жрец говорить, так и есть. Сильно много святые. Люди здесь все толковать, что сахиб и мем-сахибы очень великие святые, сильно как Будда. Картинки делать, чудес творить. Люди думать, если им убить вас и тут похоронить, очень свято место быть. Очень великая карма, очень хорош торговля. Много люди из Тибета услышать вы есть святые, и сюда приходить паломники. Паломники делать ярмарка, делать базар, очень хорош для деревня. Вот люди и хотеть убить вас, построить гробница над вашим телом.

До этого аспекта святости я никогда бы сам не додумался. Между тем, если ранее я не горел желанием удостоиться венца христианского мученика, то уж сделаться мучеником буддийским не тянуло совершенно.

— Что же лама советует нам? — спросил я.

— Жрец-сахиб говорить, он вас любить и не хотеть деревня убивать вас. Он дать вам проводник — очень хорош проводник, крепко знать горы, и он отвести вас прямо до страны махараджи.

— Не Рам Дас? — спросил я подозрительно.

— Нет, не Рам Дас. Очень хорош человек, из Тибет.

Трудно было не понять, насколько критична ситуация. Начались поспешные приготовления. Я предупредил Хильду и леди Мидоукрофт. Наша капризница немножко поплакала, конечно, при мысли, что ее могут засунуть в гробницу, но в целом держалась прекрасно. Наутро, еще до рассвета, пока жители деревни не проснулись, мы бесшумно прокрались к выходу из монастыря, где оставили столько друзей. С нами шел новый проводник. Он провел нас в обход деревни, на окраине которой размещались постройки обители лам, прямо в долину. К шести утра скопление домов и пирамидальные шпили уже скрылись из виду. Но я вздохнул свободно лишь тогда, уже после полудня, когда мы оказались снова под защитой Британии в первой же деревушке во владениях махараджи.

Что касается мерзавца Рам Даса, мы больше не слыхали о нем. Он растворился в пространстве, оставив нас у входа в подстроенную не им ловушку. Главный лама рассказал мне, что проводник, сразу после того, как сообщил ему лживые сведения о нас, отправился к себе на родину каким-то другим путем.