Онлайн чтение книги Ласковый голос смерти Human Remains
Робин

От меня ушла жена – так начался конец моей жизни.

Помню, воскресным днем я был дома с детьми и мыл посуду, когда раздался звонок в дверь. Пришла Элен, лучшая подруга моей жены, со слезами на глазах. Я пригласил ее войти и неловко предложил чая; она сидела в гостиной и беззастенчиво рыдала во весь голос. К счастью, дети были наверху; они изрядно шумели и ничего не замечали.

– Где Беверли? – спросила Элен, когда к ней наконец вернулся дар речи.

Я предположил, что ей просто хотелось выплакаться на плече подруги, а не на моем.

– Точно не знаю, – ответил я. – Куда-то вышла.

Мы были не из тех супружеских пар, что не разлучаются ни на минуту. У каждого была своя жизнь, свое хобби, свои друзья – и потому те часы, что мы были вместе, становились более волнующими, более драгоценными. Или, по крайней мере, так мне казалось.

В дверь снова позвонили, и я помню, что мне вдруг стало страшно, будто мир вдруг перевернулся, а я этого так и не понял; будто что-то изменилось окончательно и бесповоротно, но я не знал об этом до последнего. На пороге стояла Беверли вместе с Майком, мужем Элен.

Они держались за руки.

Я отошел, пропуская их, и они направились прямо в гостиную, где сидела Элен, вероятно уже догадавшаяся о бомбе, готовой обрушиться на наши жизни. С удивительным спокойствием и полным отсутствием каких-либо эмоций они сообщили, что у них роман уже пять месяцев и они больше не могут всем лгать. Беверли сказала, что не любит меня, что любит Майка и хочет получить от нас согласие на развод, чтобы они могли пожениться.

Тогда я отнесся к случившемуся достаточно спокойно. Думаю, будь мы с Бев наедине, я мог бы на нее накричать, чем-нибудь швырнуть – уж голос повысил бы точно. Но мы были вчетвером, и у нас над головой играли дети, чьи забавы сопровождались непрерывным грохотом и топотом.

Естественно, Беверли и Майк получили что хотели. Помешать этому я никак не мог, к тому же после истерики Элен, похоже, свыклась с мыслью о случившемся и возражать не стала. Как я мог устроить скандал, если она повела себя столь благоразумно?

Однако в последующие дни и недели я вдруг обнаружил, что постепенно скатываюсь вниз по спирали. Я переехал в съемную квартиру, оставив Бев с детьми в доме до его продажи. Но время для того, чтобы продавать дом на четыре спальни, было не слишком подходящее, и он оставался на рынке месяц за месяцем, в течение которых мне приходилось выплачивать ипотеку, арендную плату за квартиру и деньги Бев на содержание детей.

Сидя в своей убогой квартирке и пытаясь понять, что же я сделал не так, почему оказался наказан, хотя вовсе не я завел роман на стороне и не я требовал развода, я начал пить по вечерам, а потом и по утрам.

В ноябре я потерял работу – в тот самый день, когда явился туда в похмелье и даже пьяным, поскольку пришлось выпить с утра бутылку крепкого сидра.

Бев мне немного помогла, она действительно хорошая и добрая женщина – отчего я в первую очередь на ней и женился. Думаю, она чувствовала себя виноватой в том, чем все в итоге закончилось. Она сказала, что я могу не платить алименты, пока не решу свои дела, и, как оказалось, ипотечный кредит закрыт, поскольку Майк и Элен продали свой дом и Майк переехал к Бев и детям, став новым домовладельцем.

Я получал небольшое социальное пособие, которое уходило на оплату квартиры. Оставшееся я пытался тратить на еду, счета и подарки детям на Рождество и дни рождения. Но чаще я просто шел в магазин на углу и покупал пару бутылок, просто чтобы согреться.

Этим все и закончилось – два года спустя с того воскресного дня, когда я, пребывая в блаженном неведении, мыл посуду, пока дети играли наверху, а моя жена была неизвестно где и занималась неизвестно чем.

Никогда не поймешь, что такое на самом деле одиночество, пока не ощутишь его на собственной шкуре, – как болезнь, оно подступает постепенно. И конечно, алкоголь нисколько не помогает – пьешь, чтобы забыть, какое дерьмо твоя жизнь, а когда перестаешь пить, все кажется стократ хуже. И ты снова пьешь, чтобы стереть всю эту дрянь из памяти.

Я постоянно думал, с кем бы поговорить, кто бы мог по-настоящему меня выслушать… Не с врачом, который всегда спешил побыстрее отделаться, ведь от меня несло перегаром и кое-чем похуже, и не с людьми в центре социальной помощи, которые слышали подобные истории каждый день, к тому же порой куда страшнее моей.

Никого, конечно, не нашлось. А если бы и нашелся, если бы случайный прохожий подошел ко мне и спросил: «Как дела?» – что бы я ему ответил? С чего бы начал?

Иногда я играл на улице в небольшую игру, пытаясь понять, смогу ли привлечь чей-то взгляд, заставить человека на меня смотреть, пусть всего секунду. И знаете что? Никто не смотрит в глаза. И я понял, что прошли годы с тех пор, как кто-то смотрел мне в глаза, и последней, вероятно, была Бев. Что же это значило? И значило ли что-либо вообще? Если люди больше на тебя не смотрят – значит ли это, что тебя больше не существует? Значит ли это, что ты больше не человек? Значит ли это, что ты уже мертв?