Онлайн чтение книги Голодное пламя Hunger Fire
Бистро «Амика»

Выйдя из палаты Юхана, Жанетт направилась к кафе у входа в больницу. Она мало того что полицейский – она женщина-полицейский, а это значит, что откладывать работу ей нельзя даже в таких обстоятельствах. Иначе при случае эта ситуация может обернуться против нее.

Двери лифта открылись, и Жанетт вышла в людскую сутолоку холла. Подняла голову, увидела движение, улыбки. Сделала глубокий вдох: воздух здесь был полон жизни. Ей тяжело было признаться себе в этом, но она понимала: необходимо хоть на полчаса отвлечься от тревожного бодрствования у постели сына в палате с застоявшимся воздухом.

Хуртиг принес поднос, на котором дымились две чашки кофе в компании двух булочек, поставил на стол, сел. Жанетт взяла чашку, отпила горячего кофе. В животе потеплело, захотелось курить.

Хуртиг взял свою чашку и пытливо посмотрел на Жанетт. В его взгляде было что-то осуждающее, и Жанетт это не понравилось.

– Ну как он? – спросил Хуртиг.

– Все под контролем. Никто не знает, что с ним случилось, и это сейчас хуже всего.

Это чувство было ей знакомо со времен детства Юхана – когда он прибегал, безутешно рыдая, и не мог объяснить, что случилось. У него просто не было слов. Жанетт верила, что те времена прошли навсегда.

Ну и вот.

Даже София не могла рассказать, что произошло. Откуда же Юхану взять слова?

– Понимаю, но кое о чем вам можно будет поговорить, когда ему станет лучше и его отпустят домой. Так?

– Конечно. – Жанетт вздохнула. – Но от сидения в одиночку в этой тишине я просто с ума схожу.

– Разве Оке не приехал? Или твои родители?

Жанетт пожала плечами:

– У Оке выставка в Польше, и он собирался домой, но когда мы нашли Юхана, он… – Она снова пожала плечами. – Да не так много он может сделать. А мама с папой уехали в Китай по пенсионной путевке. Месяца два их не будет. – Жанетт заметила, что Хуртиг хочет что-то сказать, но перебила его: – Как дела в Бандхагене?

Хуртиг бросил в чашку кусочек сахару, помешал.

– Иво еще не вынес свой вердикт, так что – ждем.

– А что говорит Биллинг?

– Помимо того, что тебе надо посидеть дома с Юханом и что в разводе виновата ты? – Хуртиг вздохнул и отпил кофе.

– Так и сказал, глист несчастный?

– Ага. Прямо и без церемоний. – Хуртиг закатил глаза.

Жанетт почувствовала себя выдохшейся и никчемной.

– Вот черт, – пробормотала она и рассеянно оглядела кафе.

Хуртиг молча взял булочку, отломил кусочек, сунул в рот. Видно было, что его что-то гнетет.

– О чем задумался?

– Ты не забыла об этом деле, верно? – поколебавшись, спросил он. – По тебе заметно. Ты до чертиков злишься, что дело забрали у нас. – Он смахнул застрявшие в щетине крошки.

– В смысле? – Жанетт рывком очнулась от своей полудремы.

– Не придуривайся. Ты знаешь, о чем я. Лундстрём – гнусная свинья, но это не он…

– Прекрати! – снова перебила Жанетт.

– Но… – Хуртиг взмахнул рукой и пролил кофе.

Жанетт механически взяла салфетку и вытерла лужицу, прогнав мысль о том, что ей, вероятно, впредь стоит вытирать только за собой. Прогнала мысль прежде, чем та успела пустить корни. Сосредоточилась.

– Послушай-ка, Йенс… – Она помолчала, подумала. – Я не меньше тебя разочарована тем, как все обернулось, по-моему, все просто дерьмово. Но я же не дура. Экономически неоправданно…

– Дети-беженцы. Хреновы незаконные дети-беженцы… экономически неоправданно. Тьфу. – Хуртиг поднялся, и Жанетт увидела, как он взбудоражен.

– Сядь. Я не договорила. – Жанетт сама поразилась, насколько решительно звучит ее голос, притом что она совершенно вымотана.

Хуртиг вздохнул и снова сел.

– Сделаем так… Мне нужно позаботиться о Юхане, и я не знаю, сколько времени это займет. Ты расследуешь случай с женщиной в Бандхагене, и это, естественно, дело первоочередной важности. – Жанетт сделала паузу и продолжила: – Но мы с тобой оба понимаем, что у нас будет время и на кое-что еще… Понимаешь, о чем я? – Жанетт заметила, как у Хуртига загорелись глаза, и ощутила и в себе какой-то огонь. Чувство, которое она почти забыла. Энтузиазм.

– Хочешь сказать – мы продолжим, но втайне?

– Именно. Но это – между нами. Если все выплывет наружу, мы оба спалимся.

Хуртиг улыбнулся:

– Вообще-то я уже послал несколько запросов, на которые надеюсь получить ответ в течение недели.

– Отлично, Йенс. – Жанетт ответила на улыбку Хуртига. – Ты молодец, но нам придется действовать очень осторожно. Кому ты посылал запросы?

– По словам Андрича, у парня с Турильдсплан в крови были следы пенициллина, помимо наркотиков и обезболивающего.

– Пенициллин? И что это значит?

– Что парень контактировал с кем-то из больничного персонала. Скорее всего, с врачом, работающим с беженцами, которых скрывают и у которых нет документов. Одна моя знакомая работает в Шведской церкви, она обещала назвать несколько имен, насчет которых можно подумать.

– Вот это да. А я связалась с Женевой, с Управлением верховного комиссара ООН по делам беженцев. – Жанетт чувствовала, как к ней понемногу возвращается представление о будущем, как возникает что-то помимо одного бездонного «сейчас». – И вот у меня появилась одна мысль.

Хуртиг ждал.

– Что ты думаешь о составлении профиля преступника?

Хуртиг с удивлением взглянул на нее.

– Где мы возьмем психолога, который согласится участвовать в неофициальном… – начал он, и тут его осенило. – А-а, ты имеешь в виду Софию Цеттерлунд?

Жанетт кивнула:

– Да, но я еще ее не просила. Хотела сначала поговорить с тобой.

– Черт, Жанетт, – широко ухмыльнулся Хуртиг, – ты лучший начальник из всех, что у меня были.

И ведь он на самом деле так думает, поняла Жанетт.

– Это греет. Сейчас-то я не чувствую себя лучшим в мире начальником.

Жанетт задумалась о Юхане, о своем разводе. Что же дальше? В эту минуту она ничего не знала о том, что ждет в будущем лично ее. В перспективе угадывалось одинокое бдение над Юханом. Со всей определенностью одинокое. Оке перебрался к своей новой женщине, галеристке Александре Ковальской, на чьей визитной карточке значилось «реставратор». Звучит так, будто она набивает тряпками издохших зверей. Создает мнимую жизнь из того, что умерло.

– Выйдем, покурим? – Хуртиг поднялся, словно догадавшись, что мысли Жанетт необходимо прервать.

– Ты же не куришь?

– Иногда можно сделать исключение. – Хуртиг достал из кармана пачку и протянул Жанетт. – Я не разбираюсь в сигаретах, но вот, купил для тебя.

Жанетт взглянула на пачку, рассмеялась:

– Ментоловые?

Оба надели куртки и вышли на улицу. Дождь начал утихать, над горизонтом виднелась полоса светлого неба. Хуртиг зажег сигарету, передал ее Жанетт и зажег еще одну, себе. Глубоко затянулся, кашлянул и выдул дым из ноздрей.

– Останешься жить в доме? Потянешь? – спросил он.

– Не знаю. Но должна попытаться ради Юхана. К тому же у Оке дела пошли, картины начали продаваться.

– Да, я читал рецензию в «Дагенс Нюхетер». Они такие лиричные.

– Тошно сознавать, что ты двадцать лет субсидировала его работу, а потом тебе не дают собрать плоды.

Галеристка и реставратор Александра этим летом связалась с Оке, а потом все получилось очень быстро. Оке, оказавшийся одной из ярчайших звезд на небосклоне шведского искусства, оставил Жанетт ради более молодой и красивой Александры.

Жанетт и в голову никогда не приходило, что они с Юханом так мало значат для Оке. Что он не колеблясь повернется к ним спиной и уйдет.

Хуртиг посмотрел на нее, щелчком отбросил окурок и открыл дверь:

– «Вверх – как солнце…»[5]Первая часть шведской пословицы «Вверх – как солнце, вниз – как блин», то есть высоко поднялся, да упал плашмя.

Хуртиг обнял ее, и Жанетт ощутила, как ей это нужно, но она понимала: ласка может быть полой, как стволы отживших свой век деревьев. Я не способна отличить умершее от живущего, подумала она, собираясь с духом, перед тем как вернуться в тишину палаты и сесть рядом с Юханом.