Онлайн чтение книги День, когда я тебя найду I Found You
5

В пять утра дождь наконец заканчивается. Мягкий солнечный свет окрашивает небо в серебристо-серый цвет, и нахальный птичий гвалт вперемешку со скрипом лодок вдоль стапеля заставляют Элис прийти в себя. Неприятное пробуждение. Она заснула всего час назад, а предыдущие пять часов провела в состоянии повышенной тревоги, прислушиваясь к каждому отдельному звуку ночного шума, каждому скрипу старого дома, пугаясь каждого всполоха лунного света, отраженного с поверхности воды у нее за окном.

У нее в сарае не впервые ночует странный человек. За прошедшие годы она сдавала его многим незнакомцам. И порой куда более странным, чем Фрэнк. Но она хотя бы знала, кто они такие, откуда пришли и зачем. У них была история.

Но этот человек, «Фрэнк», вышел на сцену с другой стороны, тихо, без сценария. Его обаяние – а он очень обаятелен – ее нервирует. Кусочки и обрывки бумаг в его карманах не дали никакой ценной информации, кроме того, что во вторник вечером он приехал с вокзала Кингс-Кросс в Рэдинхауз-Бэй, а в какой-то другой момент своей недавней жизни потратил двадцать три фунта в хозяйственном магазине и купил багет и банку колы в закусочной.

Приняв ванну, он вышел на кухню в одежде Кая – порозовевший, взволнованный и ужасно смущенный. С мокрыми густыми каштановыми волосами и босиком. «Красивые ноги», – подметила Элис. К сведению. Она смотрела, как он ел пиццу, пытаясь сдержать импульс запихнуть себе в рот все сразу из-за сильного, дикого голода. Она предложила ему пиво, и он на мгновение замешкался, видимо, пытаясь определиться, любит ли он пиво или нет.

– Бери, – сказала она. – Давай узнаем о тебе хотя бы это.

Он взял пиво, и картина получилась немного странная – они вчетвером стоят и едят пиццу в компании большого испуганного мужчины в подростковой толстовке. Тут и не знаешь, что и сказать.

Когда он ушел спать, все дети повернулись к ней с холодным неодобрением во взгляде.

– Мам, что ты творишь? – наконец подала голос Жасмин.

– Где твое сострадание? – ответила Элис. – Бедный человек. Ни куртки. Ни денег. В такую погоду, – она жестом показала на кухонное окно, на крупный, сильный дождь, бьющий по стеклу.

– Он мог пойти в другое место, – добавил Кай.

– Да? Куда, например?

– Не знаю. В гостиницу.

– Кай, у него нет денег. В этом вся проблема.

– Да, только я не понимаю, почему это наша проблема.

– Господи, – простонала Элис, хотя и понимала, что дети правы, – ребята, у вас что, совсем нет человеческого милосердия? Чему вас вообще учат в школе?

– Ну, про педофилов, мошенников, вуайеристов, насильников и…

– Нет, – перебила Элис, – этому вас учат СМИ, и я вам тысячу раз уже говорила: по существу, все люди хорошие. Он – потерянная душа. Я – добрый самаритянин. Завтра в это время его уже не будет.

– Запри заднюю дверь, – сказал Кай. – На два оборота .

В тот момент она не приняла его беспокойство всерьез, но позднее, крикнув «спокойной ночи» в темное пространство между задней дверью и сараем, она заперла за собой дверь. И потом еще закрыла на засов. И никак не могла заснуть. Представляла то большую мужскую руку, зажимающую нежный подбородок ее спящей малышки, и ее широко раскрытые от ужаса глаза. Или шаги этого странного человека в гостиной, тихо открывающего ящики в поисках золота или айпадов. Или как он подглядывает за силуэтом ее старшей дочери, бездумно раздевающейся перед окном. Хотя ее окно выходит на другую сторону. И хотя ее дочь никогда бы так не сделала, потому что глупое дитя считает себя толстой . Но все равно.

Элис оставляет попытки поспать и решает воспользоваться возможностью встать пораньше. Она пересекает комнату и вытаскивает из розетки айпад, включает приложение веб-камеры и какое-то время наблюдает за пустой гостиной родителей. С тех пор как они оба… Заболели, как она предпочитает называть то, что случилось с ними, избегая слов «слабоумие» и «старческий маразм», они начали вставать все позже и позже. Их утренняя сиделка приходит в десять, и ей приходится вытаскивать их из постелей, словно пару невыспавшихся подростков.

Она отключает айпад и распахивает шторы. После дождя море ровное, как стекло, и над ним поднимается розово-желтое солнце, сочное, как на Карибах. Гирлянды огоньков еще горят, как и фонари. Блестит угольно-черный тротуар. Красота!

Элис принимает душ, тихо передвигаясь по дому, чтобы не разбудить никого раньше времени. Возвращается в комнату и приводит себя в порядок. Обычно у нее никогда не хватает на это времени. Обычно она встает слишком поздно и успевает только убедиться, что выходит из дома не голышом. Она обнаруживает, что волосы выглядят весьма эксцентрично. Ее последнее мелирование было довольно смелым, или, как сказала Жасмин, полосатым . А теперь сквозь него виднеются непрокрашенные корни волос цвета соли с перцем. Дождливый день тоже не пошел на пользу ее прическе.

Она стирает остатки вчерашней подводки для глаз и принимается выискивать в верхнем ящике туалетного столика косметичку, которая обычно извлекается на свет лишь по особым случаям. Она пытается убедить себя, что делает это из-за того, что у нее появилось время. И это никак не связано с привлекательным мужчиной у нее в сарае. Она убирает безумную, напоминающую барсука шевелюру в пучок, находит чистые джинсы, просторную рубашку, которая скрывает живот, но облегает грудь, и любимые серьги с сине-зелеными камнями, оттеняющими цвет ее глаз.

Элис из тех женщин, кого мужчины часто называют сексуальными. И даже вульгарными. Она никогда не боролась за красоту. Никогда не считала узкое платье и туфли на каблуках подходящим нарядом (хотя когда она наряжается, то смотрится вполне естественно). Обычно Элис не заморачивается насчет своей внешности. Но по какой-то странной причине – не сегодня.

У двери спальни появляется Романа – спутанные светлые кудри, мешковатая пижама. Вместе с Гриффом они крадутся вниз по узкой лестнице с открытыми ступенями, ведущей в коридор. Другие собаки молча приветствуют их, растянув пасти в черногубые улыбки и молотя хвостами по плитке. Элис слегка задерживает дыхание, когда они заходят на кухню, беспокоясь о том, что скрывается за задней дверью, нервничая из-за непредсказуемости грядущего дня. Она наполняет собачьи миски мясом, делает для Романы поджаренный багет с арахисовым маслом, а себе – огромную кружку чая и миску мюсли. И все время поглядывает на заднюю дверь. С сомнением и тревогой.

Но к восьми тридцати, когда Кай и Жасмин уезжают на школьном автобусе, а она выходит из дома с собаками и Романой, его по-прежнему не видно и не слышно. В сарае стоит гробовая тишина, словно там вообще никого нет.

Дерри встречает ее у ворот школы, которые только открывает охранник, и смотрит удивленно.

– Ты рано. И… – она всматривается внимательнее, – на тебе косметика.

– Ерунда, – отмахивается Элис.

– Что происходит?

– Пришел дядя, – поясняет Романа. – Мокрый дядя с пляжа.

Элис закатывает глаза.

– Он не пришел,  – поправляет Элис. – Я пригласила его сама. Обсохнуть. Принять душ и что-нибудь поесть. Уверена, он уже ушел.

Но сорок минут спустя, когда она возвращается домой, занавески в сарае открыты, и внутри заметно какое-то движение. Старым полотенцем она вытирает с собак пятна грязи, быстро смотрится в зеркало и включает чайник.

* * *

Ночью ему снились удивительные сны. После долгих часов пустоты и отсутствия мыслей в голове окунуться вдруг в мир людей, впечатлений и мест оказалось весьма бодрящим опытом. Он цепляется за тающие обрывки мыслей и воспоминаний, предполагая, что в них может заключаться что-то существенное, какая-нибудь нить, которая поможет ему вернуться к себе. Но они уплывают, и все его попытки тщетны.

Он садится в кровати и с силой растирает лицо. Занавески в комнате из очень тонкой ткани и пропускают утренний свет, идущий снаружи, – ярко-синий после ночного дождя. Он слышит, как в дверь кто-то скребется, выглядывает сквозь занавески в окно и встречается взглядом с темными глазами собаки. Кажется, пес вот-вот улыбнется, но потом его пасть растягивается все сильнее, обнажая зубы и десны, слышится рычание, и он поспешно опускает штору. Ну, он хотя бы может вспомнить, где сейчас находится. Вспомнить чай из термоса, пиццу на кухне, длинноногую женщину с пышной светлой шевелюрой и горячую ванну в заплесневелой, гулкой комнатушке. И еще вспомнить имя Фрэнк, которое ему даровала прошлым вечером маленькая девочка с золотыми кудряшками.

Он хочет пойти в туалет, хочет почистить зубы, но собака за дверью сходит с ума, а он вовсе не уверен, что она лает просто ради развлечения. Это… Он тщетно пытается вспомнить название породы. Если вообще когда-нибудь ее знал. Но это собака из тех, кого держат бандиты. Мускулистая и квадратная, с огромной челюстью.

Он открывает занавески и смотрит на собаку. Та начинает лаять еще громче. А потом из маленькой задней двери дома появляется Элис. С сердитым видом она что-то кричит собаке и хватает ее за ошейник; потом видит его лицо и подходит к нему поближе.

– Так и не вспомнил, кто ты такой? – спрашивает она, одной рукой протягивая ему кружку чая, а другой придерживая собаку.

Он берет кружку и отвечает:

– Нет. По-прежнему без понятия. Видел полно странных снов, но ни один не могу вспомнить, – он пожимает плечами и ставит кружку на столик возле двери.

– Ну, – говорит она, – как будешь готов, заходи. Я оставлю дверь открытой. Если ты голодный, могу приготовить завтрак. У меня есть свежие яйца.

Немного позже, когда он наклоняет голову, чтобы пройти в заднюю дверь, в коттедже царит тишина. Детей нет. Элис, уткнувшись в экран гаджета, вздыхает.

– Где все? – интересуется мужчина.

Она смотрит на него, как на дурака, и отвечает:

– В школе.

– Ах да. Конечно.

Она отключает айпад и закрывает его чехлом.

– Как думаешь, у тебя есть дети?

– Боже, – это еще не приходило ему в голову. – Не знаю. Может быть. Может, и не один. Я ведь даже не знаю, сколько мне лет. Как думаешь, сколько мне лет?

Она пристально изучает его лицо накрашенными сине-зелеными глазами.

– Думаю, где-то между тридцатью пятью и сорока пятью.

Он кивает.

– А тебе сколько лет?

– Дамам не принято задавать такие вопросы.

– Прости.

– Все нормально. Я никакая не дама. И мне сорок один.

– А дети. Где их отец?

–  Отцы , – поправляет она. – Отцы. В создании традиционной семьи для своих детей я потерпела полный провал. Отца Жасмин я встретила на курорте. В Бразилии. Поняла, что беременна, уже дома, спустя две недели, когда отыскать его уже было невозможно. Папа Кая жил со мной по соседству в Брикстоне. У нас был, прости за выражение, дружеский секс. И однажды, когда Каю было примерно пять, он просто исчез. Вместо него заселилась другая семья. Вот и все. А отец Романы был любовью всей моей жизни, но… – она делает паузу. – Он сошел с ума. Сделал дурную вещь. И теперь живет в Австралии. Вот так, – вздыхает она.

Он молчит, пытаясь подобрать подходящие, не обидные для нее слова.

– Значит, ты никогда не была замужем?

Она сухо смеется.

– Никогда. Мне ни разу не удалось захомутать мужчину.

Он снова молчит, опускает взгляд на свои руки.

– На мне нет обручального кольца.

– Нет. Но это не значит, что ты не женат. Может, ты из тех засранцев, кто отказывается носить кольца.

– Да, – смутно соглашается он. – Может быть.

Она вздыхает и закатывает рукава своей рубашки. Длинные впадины на ее предплечьях о ком-то ему напоминают.

И вот! Моментально, всепоглощающе. Его мать. У его матери такие же впадины. И еще маленькие мешочки морщинистой кожи на кончиках локтей, такие, какие он заметил вчера у Элис. У него есть мать. Мать с руками! Он улыбается и говорит:

– Я кое-что вспомнил! Я только что вспомнил руки моей матери.

– Ого, – откликается она, просияв, – отлично. Можешь вспомнить другие части ее тела?

Он с грустью качает головой.

– Слушай, – говорит она. – Вчера вечером я сидела в гугле, искала твои симптомы. Похоже, если только это все не какой-то прикол, у тебя так называемая «реакция бегства».

– Ясно.

– Это тебе о чем-нибудь говорит?

– Нет.

– Ага, – она проводит рукой по лбу. – Ну, это что-то вроде амнезии, но провоцируется не травмой головы, не алкоголем, не наркотиками, ничем таким. Обычно бывает вызвано эмоциональной травмой. Часто – когда человек видит или вспоминает что-нибудь из прошлого, то, что его сознание вытесняло. Мозг отключается, срабатывает механизм самозащиты, и с людьми происходит то, что случилось с тобой. Они оказываются в каком-нибудь месте, не помня, кто они такие, откуда пришли и какого черта там делают. Вообще, удивительный эффект.

– И что потом происходит с этими людьми? В смысле, мне станет лучше?

– Да, у меня отличные новости. Ну, почти отличные. Они все выздоравливают. Иногда за несколько часов, обычно дней, порой недель. Но это проходит. Память к тебе вернется.

– Ух ты, – говорит он, медленно кивая. Он чувствует, что его тело оцепенело. Хотя знает, что должен быть рад такой новости. Но не так легко рассуждать о возможности вспомнить, кто ты такой, если ты не помнишь, кто ты такой.

– И вот, смотри, – продолжает Элис, – ты только что вспомнил руки матери. Конечно, откровением это не назовешь. Но значит, твои воспоминания по-прежнему на месте, нужно их только разблокировать. Итак, главный вопрос: что теперь?

– В смысле?

Что теперь. Для него эта фраза не имеет никакого значения.

– В смысле, наверное, мы с тобой должны пойти в полицию, разве нет?

Он интуитивно реагирует на это предложение. Все мышцы сокращаются, кулаки крепко сжимаются, дыхание учащается, пульс ускоряется. Это самая бурная реакция из всех, что он испытывал с тех пор, как оказался на пляже две ночи назад.

– Нет, – как можно мягче отвечает он, но слышит… Что это? Злость? Ужас? Он слышит это в собственном тоне. У него ощущение, что он прижимал кого-то, из всех сил прижимал к стене. Он чувствует горячее дыхание на своей щеке.

– Нет, – еще мягче повторяет он. – Я не хочу, я думаю… Можно я останусь здесь на еще одну ночь? Может, память вернется. Может, сходим в другой раз. Если…

Элис кивает, но он чувствует ее сомнение.

– Конечно, – помолчав, отвечает она. – На еще одну ночь. Конечно. Но если ты, черт побери, так и не вспомнишь, кто ты такой, сам понимаешь. Потому что я обычно сдаю ту комнату в аренду, дополнительный доход, так что…

– Я понимаю. Одна ночь.

Она неуверенно улыбается.

– Хорошо. Но пусть они поскорее возвращаются. В смысле, воспоминания.

Она встает и берет коробку яиц, таких свежих, что на них еще остались налипшие перья.

– Глазунью? Болтунью?

– Не знаю. Решай сама.