Онлайн чтение книги И повсюду тлеют пожары Little Fires Everywhere
7

Обо всем вскоре уговорились: за триста долларов в месяц Мия будет трижды в неделю пылесосить, вытирать пыль и прибираться в доме Ричардсонов и ежевечерне готовить ужин. Вроде бы замечательная сделка – всего несколько часов работы в день в обмен на стоимость месячной аренды, – но Пёрл не обрадовалась. – Но почему она попросила тебя ? – застонала она, а Мия прикусила язык и напомнила себе, что дочери ее, как ни крути, всего пятнадцать.

– Потому что она хочет нам удружить, – парировала Мия, и Пёрл, по счастью, оставила эту тему.

Но про себя она ярилась, воображая, как Мия вторгнется в дом Ричардсонов – в ее пространство, пространство Пёрл. Мать будет в считаных ярдах, в кухне – слушать, наблюдать. Дневные посиделки на диване, уже понятные шуточки, даже нелепый ритуал с Джерри Спрингером – всё коту под хвост. Лишь несколько дней назад Пёрл набралась храбрости шлепнуть Трипа по руке, когда он пошутил про ее брюки. А зачем так много карманов?  – поинтересовался он. – Ты что там прячешь? Сначала обхлопал карманы сбоку на коленках, потом на бедрах, а когда добрался до тех, что на заду, Пёрл шлепнула его по руке, и он, к ее влюбленному восторгу, сказал: “Да не злись, ты же знаешь, что я тебя люблю” – и обхватил ее рукой за плечи. Если в доме будет мать, Пёрл ни за что на такое не отважится – да и Трип, надо думать, тоже.

Новый быт смущал и мистера Ричардсона. Одно дело, считал он, нанимать экономку; другое – нанять знакомую, мать подруги детей. Однако он видел, что миссис Ричардсон довольна своим великодушием, спорить не стал и счел своим долгом поговорить с Ми-ей в ее первое утро в доме.

– Мы очень благодарны вам за помощь, – сказал он, когда она выволокла ведро с тряпками из-под раковины. – Это просто огромное подспорье.

Мия улыбнулась, достала бутыль “Виндекса”, ничего не ответила, и мистер Ричардсон задумался над следующей репликой.

– Как вам в Шейкер-Хайтс?

– Занятный город. – Мия сбрызнула столешницу и обмахнула губкой, сгоняя крошки в раковину. – Вы тоже здесь выросли?

– Нет, только Элена, – покачал головой мистер Ричардсон. – Я, пока с ней не познакомился, про Шейкер-Хайтс и не слыхал.

Едва приехав в Денисон, он влюбился в пылкую молодую женщину, которая собирала по кампусу подписи за отмену армейского призыва. К выпуску он влюбился и в Шейкер-Хайтс – в Шейкер-Хайтс, который описывала Элена: первое плановое, самое прогрессивное поселение, идеальный город для молодых идеалистов. В родном городке мистера Ричардсона к идеям относились настороженно: мистер Ричардсон рос в атмосфере обреченного цинизма, но верил, что мир мог бы быть и получше. Поэтому он так рвался уехать – и поэтому с первого взгляда втюрился в Элену по уши. Поступать он хотел в Северо-западный университет; его завернули, и он выбрал из своего списка единственный колледж за пределами штата, только чтоб уехать, а повстречав Элену, счел, что это вмешалась судьба. После учебы Элена собиралась вернуться домой, и чем больше рассказывала, тем сильнее мистер Ричардсон склонялся поехать с ней. Вполне естественно, казалось ему, что такой город воспитал его принципиальную невесту-перфекционистку, и после выпуска он с радостью последовал за нею в Шейкер-Хайтс.

Прошло почти двадцать лет, и их карьеры, их семья, их жизнь замечательно устаканились, мистер Ричардсон заливал в бак высококачественный бензин, натирал клюшки для гольфа, подписывал детям разрешение на лыжный поход, а студенческие дни были смутны и далеки, точно старые поляроидные снимки. Элена тоже смягчилась: конечно, по-прежнему жертвовала на благотворительность и голосовала за демократов, но долгие годы уютного пригородного бытия переменили их обоих. Радикальны они не были никогда – даже во времена протестов, сидячих забастовок, маршей, бунтов, – но теперь владели двумя домами, четырьмя автомобилями, небольшой яхтой на стоянке в центральной марине. Нанимали работника – убирать снег зимой и стричь газон летом. И, само собой, годами держали экономку – целую вереницу экономок, – и теперь появилась очередная, вот эта молодая женщина, которая стоит и ждет, когда мистер Ричардсон уйдет с кухни и можно будет прибраться в его доме.

Он опамятовался, сконфуженно улыбнулся, взял портфель. В дверях гаража замялся.

– Если эта работа перестанет вас устраивать, пожалуйста, скажите мне. Никто не обидится, честное слово.

Вскоре у Мии сложился распорядок: она приходила по утрам в восемь тридцать, вскоре после того, как все расходились на работу и в школу, и к десяти заканчивала. Потом возвращалась домой к своей фотокамере и приходила вновь к пяти вечера стряпать.

– Зачем же вам дважды мотаться? – говорила миссис Ричардсон, но Мия уверяла, что снимать лучше всего в середине дня.

Если по правде, она хотела изучать Ричардсонов – при них и без них. Каждый день Пёрл вбирала от них что-нибудь новое: оборот речи (“Я буквально чуть не умерла”), жест (отброшенные волосы, закаченные глаза). Она подросток, твердила себе Мия, она примеряет новую кожу, как все подростки; но перемены настораживали ее. Теперь она будет ежедневно видеть Пёрл в этом доме, наблюдать этих Ричардсонов, так завороживших ее дочь. А по утрам – спокойно вести расследование в одиночестве.

Прибираясь, Мия пристально смотрела. Понимала, когда Трип завалил контрольную по математике, – по бумажным клочкам в мусорной корзине; вычисляла, когда Сплин писал песни, – по выброшенным бумажным комкам. Знала, что у Ричардсонов никто не ест корки от пиццы и побуревшие бананы, что у Лекси слабость к светским журналам и – судя по ее книжному шкафу – Чарльзу Диккенсу, что мистер Ричардсон, ночами засиживаясь в кабинете, целыми пакетами поглощает карамельные драже с кремом. Полтора часа наводя порядок в доме, она прекрасно понимала, чем заняты Ричардсоны день за днем.

Так и вышло, что спустя неделю Мия была в кухне Ричардсонов, когда в девять тридцать утра туда забрела Иззи.

Накануне Иззи перепугала, но не удивила родных, схлопотав временное отстранение от уроков. Посреди репетиции оркестра она, по словам завуча девятиклассников, об колено переломила учительский смычок и швырнула обломки учительнице в лицо. Невзирая на упорные расспросы и суровые нотации в школе и дома, Иззи так и не сообщила, что побудило ее к такому выплеску чувств. Винтажная Иззи, как выразилась Лекси: психануть неведомо с чего, выкинуть фортель, ничему не научиться. В результате после краткой беседы матери, директора и разобиженной руководительницы оркестра Иззи отстранили от занятий на три дня. Мия мыла плиту, и тут Иззи протопала в кухню – топать босиком она умудрялась не хуже, чем в “док-мартенсах”, – и замерла.

– Ой, – сказала она. – Это вы. Закабаленная служанка. В смысле, наша жиличка, она же уборщица.

Накануне Мия из третьих рук – от Пёрл – слышала, что произошло.

– Я Мия, – сказала она. – А ты, я так понимаю, Иззи.

Иззи устроилась на барном стуле.

– Ага, психованная.

Мия тщательно протерла столешницу.

– Мне никто ничего такого не говорил.

Она прополоскала губку и выложила на подставку сушиться.

Иззи погрузилась в молчание, а Мия принялась драить раковину. Закончив, включила духовку. Отрезала кусок от буханки в хлебнице, намазала маслом, густо посыпала сахаром и держала в духовке, пока сахар не растаял булькающей золотистой карамелью. Сверху положила еще кусок хлеба, разрезала сэндвич напополам и поставила перед Иззи – предложением, не приказом. Иногда Мия делала так для Пёрл, когда у той случался, как выражалась Мия, “гнилой день”. Иззи, наблюдавшая молча, но с интересом, подтащила к себе тарелку. По ее опыту любезности ей оказывали из жалости или опаски, но этот простой жест, похоже, не имел второго дна: доброта по мелочи, без обязательств. Проглотив последнюю крошку, Иззи слизала масло с пальцев и посмотрела на Мию.

– Ну, рассказать, что было? – спросила она, и всплыла вся история.

* * *

Руководительницу оркестра миссис Питерс остро недолюбливали все. Была она высокая, болезненно тощая, волосы красила под ненатуральную солому и стригла под Дороти Хэмилл[25]Дороти Хэмилл (р. 1956) – американская фигуристка, олимпийская чемпионка и чемпионка мира 1976 г.; стрижку, которую она носила в 1976 г., придумал стилист Юсукэ Суга, и некоторое время она была очень модной.. По словам Иззи, из миссис Питерс дирижер – как из слона балерина , и все знали, что следить надо за первой скрипкой Керри Шульман – темп задает она. Ходили упорные слухи – с годами закаменевшие фактом, – что миссис Питерс попивает. Иззи особо не верила, пока однажды утром миссис Питерс не одолжила у нее скрипку – показать, как двигать смычком, – а когда отдала назад, обильно смочив подбородник пóтом, от скрипки явственно несло виски. Если миссис Питерс принесла в класс большой походный термос кофе, говорили в школе, – значит, накануне вечером квасила. Вдобавок зачастую она желчно язвила, особенно в адрес вторых скрипок и особенно тех, кто – как сухо выразилась одна виолончелистка – “пигментно одарен”. Байки про миссис Питерс просачивались к Иззи еще в средних классах.

Казалось бы, Иззи, которая музицировала с четырех лет и стала второй скрипкой, хотя училась всего-то в девятом, бояться нечего.

– С тобой ничего не будет, – сказала виолончелистка, ощупывая глазами ее золотые кудри, – “афродуванчик”, называла эту прическу Лекси.

Если б Иззи не лезла на рожон, миссис Питерс, вероятно, на нее и не смотрела бы. Но Иззи лезла на рожон.

В то утро, когда Иззи отстранили, она сидела на стуле, отрабатывала сложную аппликатуру на первой струне в пьесе Сен-Санса, над которой трудилась на частных уроках. Гуд альтов и виолончелей затих: в класс ворвалась миссис Питерс с термосом наперевес. Мигом стало ясно, что настроение у нее рекордно поганое. Она рявкнула на Шаниту Граймз – велела выплюнуть жвачку. Она гавкнула на Джесси Лейбовиц, которая порвала струну “ля” и искала в футляре запасную.

– Похмелье, – беззвучно диагностировала Керри Шульман, и Иззи угрюмо кивнула. Что такое похмелье, она понимала лишь в общих чертах – несколько раз наутро после вечеринок хоккеистов Трип тупил и пошатывался чересчур даже для Трипа, – но знала, что от похмелья болит голова и на всех рычишь. Кончиком смычка она постучала по ботинку.

Миссис Питерс за дирижерским пультом от души глотнула кофе из кружки.

– Оффенбах! – гаркнула она, воздев правую руку. Ученики зашуршали нотами.

На двенадцатом такте “Орфея” миссис Питерс замахала руками:

– Кто-то фальшивит. – Она смычком указала на Дейху Джонсон, сидевшую в последнем ряду вторых скрипок. – Дейха. С шестого такта.

Дейха, про которую все знали, что она отчаянно застенчива, глянула на миссис Питерс испуганным кроликом. Она заиграла, и легкий тремор дрожащей руки расслышали все. Миссис Питерс потрясла головой и постучала смычком по пульту:

– Смычком не то. Вниз, вверх-вверх, вниз, вверх. Еще раз.

Дейха еще раз продралась сквозь фрагмент. Класс кипел негодованием, но никто не говорил ни слова.

Миссис Питерс опять надолго присосалась к кофейной кружке.

– Дейха, встань. Еще раз, медленно и со вкусом, – пусть все послушают, как не надо .

Уголки губ у Дейхи задрожали, будто она вот-вот заплачет, но она приложила смычок к струне и опять заиграла. Миссис Питерс снова потрясла головой и, перекрикивая одинокую скрипку, пронзительно завизжала:

– Дейха! Вниз, вверх-вверх, вниз, вверх. Я что, непонятно говорю? Мне на негритянский перейти?

Тут Иззи вскочила и цапнула ее смычок.

Даже пересказывая эту историю Мии, Иззи не знала, почему ей снесло крышу. Отчасти потому, что лицо у Дейхи Джонсон всегда тревожное, словно она ожидает худшего. Все знали, что мать у нее медсестра, работает с матерью Сирины Вон в Кливлендской клинике, а отец – складской менеджер в Уэст-Сайде. Но в оркестре было мало чернокожих, и родители Дейхи, приходя на концерты, садились в последний ряд, особняком; они никогда не болтали с другими родителями про лыжи, или ремонт, или планы на весенние каникулы. Всю Дейхину жизнь они прожили в уютном домике на южной окраине Шейкер-Хайтс, и Дейха дотянула от детского сада до старших классов, произнося – как шутили в школе – каких-то десять слов в год.

Но, в отличие от многих других скрипачей – которые дулись на Иззи за то, что получила вторую скрипку в первый же год, – Дейха никогда не язвила и не обзывала Иззи “малолеткой”. В первую неделю, когда они выходили после репетиции, Дейха застегнула молнию на кармане сумки Иззи, откуда торчала физкультурная форма. Спустя несколько недель Иззи рылась в сумке, отчаянно ища тампон, и тут Дейха незаметно наклонилась через проход и протянула зажатый кулак.

– Возьми, – сказала она, и Иззи поняла, чтó там, еще прежде, чем на ладони зашуршала пластиковая обертка.

Смотреть, как миссис Питерс на глазах у всех придирается к Дейхе, все равно что наблюдать, как котенка выволокли на улицу и забивают кирпичом; Иззи сорвалась. Сама не заметила, как разломила смычок миссис Питерс об колено и швырнула в нее обломками. Миссис Питерс вякнула – занозистые половины смычка, еще держась на конском волосе, хлестнули ее по лицу – и истошно завопила: дымящийся кофе из кружки плеснул ей на грудь. Репетиционный класс загомонил – все засмеялись, закричали, заулюлюкали, – а миссис Питерс, капая кофе с жилистой шеи, за локоть выволокла Иззи за дверь. У директора, дожидаясь приезда матери, Иззи гадала, обрадовалась Дейха или смутилась, и жалела, что не видела, какое у Дейхи было лицо.

Иззи уже уверилась, что Мия поймет, но не знала, как объясниться словами. Сказала только:

– Миссис Питерс – первостатейная стерва. Нельзя так с Дейхой разговаривать.

– Ну? – спросила Мия. – И что ты будешь делать? Такой вопрос Иззи еще никогда не задавали.

До сего дня жизнь ее полнилась безгласной и бесплодной яростью. В первую неделю девятого класса, прочитав Т. С. Элиота, Иззи на все доски объявлений прикнопила цитаты: “Я ЖИЗНЬ СВОЮ ПО ЧАЙНОЙ ЛОЖКЕ ОТМЕРЯЮ”, и “СКУШАЮ ЛИ ГРУШУ?”, и “РАЗВЕ Я ПОСМЕЮ ПОТРЕВОЖИТЬ МИРОЗДАНЬЕ?”[26]Цитаты из первого опубликованного стихотворения англо-американского поэта Томаса Стёрнса Элиота (1888–1965) “Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока” ( The Love Song of J. Alfred Prufrock , 1915); пер. А. Сергеева.. На этом стихотворении она думала о матери – как мать отмеряет сухие сливки чайной ложкой, орет про пестициды, если Иззи вгрызается в немытое яблоко, жестко ограничивает каждый шаг – и о старших детях тоже думала, о Лекси, Трипе, обо всех им подобных, то есть, похоже, обо всех. Им бы только носить, что положено, говорить, что положено, дружить, с кем положено. Иззи фантазировала, как однокашники перешептываются в коридорах: “Эти объявления, да? Их кто повесил? Это что значит?” – замечают их, думают о них, просыпаются , черт бы всех взял. Но в суматохе перед первым уроком школьники носились вверх-вниз по лестницам, были слишком заняты – обменивались записками, зубрили напоследок перед тестами, – и на доски объявлений никто не взглянул, а после второго урока выяснилось, что какой-то строгий охранник содрал послания – в недоумении, надо полагать, – и оставил только флаеры “Молодежи против мирового голода”, “Модели ООН” и Французского клуба. На вторую неделю, когда мисс Беллами задала выучить стих и прочесть перед классом, Иззи выбрала “И еще одну заповедь…”, сочтя, что стих этот – по опыту ее четырнадцати с половиной лет – подытоживает жизнь очень точно. Добралась она лишь до “Родители засрут мозги…”[27]“И еще одна заповедь” ( This Be The Verse , 1971) – стихотворение английского поэта и писателя Филипа Артура Ларкина (1922–1985); пер. А. Нестерова. Иззи успела продекламировать только первую строку. – затем мисс Беллами безапелляционно погнала ее на место и поставила ноль.

И что тут будешь делать? Тут можно что-то сделать? Сама эта мысль ошеломляла.

По дорожке к дому подкатила машина сестры, и в кухню вошла Лекси с сумкой на плече, благоухая сигаретами и духами “КК Уан”.

– Слава богу, вот он, – сказала она, схватив со столешницы кошелек. Лекси, как нередко отмечала миссис Ричардсон, забывала бы дома голову, если б голова не была пришита. – Ну как, весело тебе на каникулах? – спросила она у Иззи, и Мия увидела, как у той погас взгляд.

– Спасибо за сэндвич, – сказала Иззи, сползла с табурета и удалилась наверх.

– Господи, – закатила глаза Лекси. – Я никогда ее не пойму.

Она посмотрела на Мию, ожидая сочувственного кивка, но ничего такого не дождалась.

– Езжай осторожно, – только и сказала Мия, и Лекси ускакала с кошельком в руке, и спустя миг снаружи взревел “эксплорер”.

У Иззи была душа радикала, но опыт четырнадцатилетки из пригорода на Среднем Западе. Посему она прикинула, как лучше отомстить – яйца в окна или горящие пакеты с собачьим говном, – и выбрала что получше из скудного репертуара.

Три дня спустя Пёрл и Сплин в гостиной смотрели “Рики Лейк”[61]Рики Пэмела Лейк (р. 1968) – американская актриса, ведущая светского ток-шоу “Рики Лейк” ( Ricki Lake , 1993–2004)., а Иззи невозмутимо прошествовала по коридору – под мышками две упаковки по шесть рулонов туалетной бумаги. Оба мигом переглянулись и, не сговариваясь, ринулись за Иззи следом.

– Да ты совсем с дуба рухнула, – сказал Сплин, когда они перехватили Иззи в прихожей и успешно загнали в кухню. За многие годы Сплин не раз спасал Иззи от ее собственной глупости – так он сам это понимал, – но сейчас решил, что Иззи идет на рекорд. – Забрасывать ее дом туалетной бумагой?

– Бумагу хрен уберешь, – пояснила Иззи. – Она взбесится. И так ей и надо.

– И догадается, что это ты. Она же тебя только что отстранила. – Сплин пинком отправил туалетную бумагу под стол. – Если не поймает за работой. Скорее всего поймает.

Иззи набычилась:

– А ты что предлагаешь?

– Одной миссис Питерс будет мало, – сказала Мия. Трое детей вылупились в изумлении. Про Мию они позабыли, однако вот она, Мия, – режет перец к ужину и говорит так, как родители не говорят никогда. Пёрл вспыхнула и прожгла мать взглядом. О чем она думала? Встревать, да еще в такую беседу? Думала-то Мия про свою юность – эти воспоминания она убрала на хранение давным-давно, а сейчас достала и отряхнула.

– У меня когда-то знакомый заклеил замок в кабинете истории, – продолжала Мия. – Он опоздал, учительница оставила его после уроков, а у него был важный футбольный матч, и он все пропустил. Утром залил ей в замок целый тюбик клея. Пришлось выламывать дверь. – Губы ее изогнула отрешенная улыбка. – Но он заклеил дверь только ей, и его сразу вычислили. Наказали на месяц.

– Мам. – Лицо у Пёрл горело. – Спасибо. Мы разберемся.

И она поспешно вытолкала Иззи и Сплина с кухни, чтоб Мие не было слышно. Теперь они решат, что мать совсем чокнутая. Пёрл не смела взглянуть им в лицо. Но если бы взглянула, увидела бы не насмешку, а восхищение. По блеску в глазах Мии оба поняли, что она гораздо толковее – и гораздо интереснее, – чем они думали. В этот миг (сообразят они позднее) оба впервые заподозрили, что Мия не так проста.

Весь вечер Иззи обмозговывала историю Мии, ее вопрос: Что ты будешь делать? В нем Иззи услышала разрешение поступить так, как ей всю жизнь поступать не велели: взять дело в свои руки, натворить безобразий. Гнев разрастался и уже целил не только в миссис Питерс, но и в директора, который ее нанял, и в завуча, которая подписала отстранение от занятий, и во всех учителей – во всех взрослых, – что обрушивали на школьников незаслуженную деспотическую власть. Назавтра Иззи приперла Сплина и Пёрл к стенке и изложила свой план.

– Она взбесится, – сказала Иззи. – Все взбесятся.

– Ты спалишься, – возразил Сплин, но Иззи покачала головой.

– Я уже все решила, – сказала она. – Я спалюсь, только если вы не поможете.

* * *

Зубочистка, если ее воткнуть в стандартную замочную скважину и сломать заподлицо, – отличная штука. Замок цел, но ключ не войдет, и дверь не откроется. Зубочистку не так просто достать без тонконосого пинцета, а он редко бывает под рукой, и его еще поди найди. Чем больше досадует обладатель ключа, чем сильнее и настойчивее сует ключ в скважину, тем упрямее зубочистка застревает в нутре замка и тем дольше ее оттуда выковыривать, даже и подходящим инструментом. Умеренно ловкий подросток, если пошевеливаться, может вставить зубочистку в замок, отломать кончик и уйти примерно за три секунды. То есть трое подростков, работая слаженно, способны обездвижить все старшие классы, все сто двадцать шесть дверей, менее чем за десять минут – никто ничего не успеет заметить, – а потом устроиться в коридоре и посмотреть, что будет.

Когда первый учитель обнаружил, что замок заклинило, на часах было 7:27. К 7:40, когда большинство учителей разошлись по классам и уткнулись носами в запертые двери, смотритель мистер Ригли кончиком перочинного ножа добывал первую щепку из замка химлаборатории наверху в естественно-научном крыле. К 7:45 мистер Ригли, направившись к себе в кабинет за ящиком с инструментами и пинцетом в этом ящике, узрел громадную толпу учителей – все сгрудились у него под дверью и орали про заклинившие замки. В сумятице кто-то выбил из-под двери упор, дверь захлопнулась, и мистер Ригли наконец обнаружил зубочистку, которую Иззи лично вставила ему в скважину давным-давно, пока он ходил за кофе.

Между тем в школу ручейками стекались ученики – сначала ранние пташки, которые прибывали к 7:15, чтобы занять место на стоянке, огибавшей школу, потом те, кого привозили родители и кто приходил пешком. К 7:52, когда подтянулись тормоза и прозвенел звонок на первый урок, в коридорах было не протолкнуться от ликующих школьников, растерянных секретарш и разгневанных учителей.

Спустя еще двадцать минут мистер Ригли вернется, сходив к своему фургону, порывшись в ящике с инструментами в багажнике и, к невероятному своему облегчению, отыскав там другой пинцет. Затем пройдет еще десять минут, прежде чем удастся извлечь первую зубочистку из первой двери и учитель химии наконец сядет за свой стол. Утренние объявления отложили, а вместо них по громкой связи зачитали суровые наставления – о том, что ученикам надлежит выстроиться возле своих классов, – которых никто не расслышал. В коридорах бушевал праздник-сюрприз – хозяев нигде не видать, а все школьники обернулись довольными гостями, и сюрприз преподнесли им. Кто-то достал из шкафчика магнитолу на батарейках. Андре Уильямс, футбольный кикер, вытащил антенну, забросил магнитолу на плечо, настроил на WMMS – “Радио-Гриф”, – и танцы под “Майти Майти Босстонз”[60]“Майти Майти Босстонз” ( The Mighty Mighty Bosstones , 1983–2003) – бостонская ска-панк-группа; считаются одними из родоначальников жанра ска-панк. продолжались, пока преподавательница американской истории миссис Аллертон не пробилась сквозь толпу и не велела все выключить. Мистер Ригли перемещался вдоль коридора, от двери к двери, выуживал щепки из йельских замков и собирал в мозолистую ладонь.