Онлайн чтение книги И создал из ребра я новый мир The Rib From Which I Remake the World
Глава 2

Теодора услышала, как тихо закрылась входная дверь и повернулась щеколда, и села в постели. Она еще не заснула, несмотря на поздний час. Теодора никогда не спала, если Раса не было дома.

Внизу ее муж возился в темноте. Что-то опрокинул, тихо выругался. Теодора откинулась на спинку кровати и сплела пальцы. Ее интересовало, пил ли Рас, хоть она понимала, как мало это значило в общей картине. Она была почти уверена, что он провел время с Ланой, продавщицей сигарет в театре.

Ей не в чем было упрекнуть мужа. Не имелось никаких веских или существенных доказательств, подтверждающих беспокойство, но беспокоиться, пожалуй, все же стоило, учитывая увеличивающуюся дистанцию между ними последние несколько месяцев. Рас все дольше оставался во «Дворце» после завершения последнего сеанса – слишком долго, чтобы объяснять задержку подсчетом квитанций и приведением театра в порядок на следующий рабочий день. В городах, намного бо́льших, чем Литчфилд, по выходным регулярно устраивали полуночные представления, но «Дворцу» никогда не удавалось завлечь местный люд на поздние сеансы. Последняя катушка всегда ложилась на полку до полуночи. Торчать в кинотеатре до трех ночи не было никакого смысла, если только…

Рас не собирался подниматься, поэтому Теодора вылезла из постели и накинула на плечи халат. От резкой перемены положения ее бросило в жар, в висках застучала кровь. Выйдя в холл, она тихо спустилась по ступенькам. На полпути до нее донесся голос мужа из кухни:

– …Кто, Джим Шеннон? Конечно, я его знаю, но кто вам это сказал? О господи, он может сколько угодно поднимать шумиху… он же не может пойти с этим в суд? Но опять же, не так давно у меня был фильм с Джейн Рассел, и я все ждал, как он нагрянет – а вот поди ж ты, только моя старуха по этому поводу развонялась…

Застыв на ступеньке, Теодора поджала губы и нахмурилась. Она думала, этот разговор давно закончен. Все, что она хотела донести, – что картина, возможно, выставит театр в плохом свете. Литчфилд – маленький городок с простыми городскими ценностями. «Вдруг люди не захотят ходить туда, где крутят подобную дрянь?» – предостерегла она его. До Даксема всего час езды, и, чтобы выказать протест, горожане вполне могли начать кататься в тамошний кинотеатр. Теодора думала о людях, о себе, о Расе, в целом – об их положении и репутации в городе, и, уж конечно, о состоянии их и без того шаткого финансового благополучия. Впрочем, излишней суеты она себе не дозволяла и точно не судила мужа по внешним проявлениям. Рас был волен делать все, что взбредет в голову, – в конце концов, кто носит брюки, тот и прав.

Она прокралась на лестничную площадку и остановилась там, прислушиваясь.

– Ты когда-нибудь видел ту киношку с Гретой Гарбо, «Двуликую женщину»? Там же ничего такого в помине нет, но Шеннон переполошился. Говорил, в ней «прославляют неверность», «не чтут законы Божьи», и все в таком духе. Так вот, дело было годика два назад, и я тогда недвусмысленно этому козлу намекнул, что в следующий раз, когда ему вздумается мне нервы крутить, я сидеть сложа руки не стану, накручу в ответ… ага, да, мистер Уинстон. Нет, мистер Уинстон, я не думаю, что кто-то должен показать ему, где раки зимуют, прежде чем он что-нибудь сделает. Я просто так говорю… конечно-конечно. Нет-нет, никакое осиное гнездо я ворошить не собираюсь, у меня дела идут хорошо… но все-таки «Дворец» уж не тот, что прежде…

Дальше Рас общался лишь посредством неопределенного мычания и хмыканья, и Теодора восприняла это как сигнал бесшумно войти в кухню, сделав вид, будто ничего не слышала. Муж бросил на нее перепуганный взгляд и отвернулся к раковине, приговаривая «угу», «конечно», «да-да, мистер Уинстон» и периодически кивая.

Набрав из-под крана воды, Теодора уселась за кухонный стол и стала лениво тянуть из стакана горьковатую от ржавчины прохладу. Так продолжалось до тех пор, пока муж не закончил разговор. Бросив трубку на рычаг, он тяжко выдохнул.

– С тобой все хорошо? – спросила она как можно более веселым голосом.

– Да, просто день долгий, вот и все.

– Хочешь, сделаю тебе поесть? Яичницу-болтунью, может?

– Нет-нет. Никаких яиц. – Он ослабил галстук и расстегнул воротничок, всхрапнув, словно тот душил его до смерти.

– А знаешь, мне очень понравилась та картина с Гарбо, – сказала Теодора. И почти сразу пожалела об этом. Лицо Раса налилось краской, плечи мелко затряслись.

– Может, перестанешь совать нос не в свои дела? – залаял он. – Я каждый день по пятнадцать часов пашу – пятнадцать клятых часов, Теодора! – И все ради чего? Чтобы к любопытной женушке возвращаться, которой вынь да положь что-нибудь подслушать? Ну где тут справедливость!

– Прости, не хотела показаться назойливой…

– Вот и не показывайся, бога ради. Мне по делам звонили, слышала? Это все меня и только меня касается, а не тебя.

– Милый, я просто интересуюсь!

– Интересуешься, ага. – Он усмехнулся и потащился в гостиную. – Ну да, ну да. Ты – просто интересуешься. Ха.

Он включил лампу и открыл шкафчик с напитками у книжных полок, из которого достал бутылку виски и хрустальный бокал. Теодора мышью юркнула за мужем, пока тот наливал на три пальца, осушал налитое одним глотком, затем подмахивал еще на три. Она встала за диваном и стиснула руки в кулаки, глядя, как он напивается.

– Кто такой мистер Уинстон?

Ральф хрипло кашлянул, выпитое взбурлило у него в глотке.

– Прокатчик, – сказал кое-как он. – К нам новую киношку привезли.

– И что это за киношка?

– Боже, Теодора…

– Я просто спрашиваю.

– Если хочешь знать, это фильм про сексуальную гигиену. Та дрянь, которую нам втюхивают как социально значимую и которая на деле – чистой воды эксплуатационное кино.

– Ох…

– Перед каждым показом выступает паря в костюме доктора. Торгует какими-то книжками. Потом идет сеанс – фильм про девицу, которую солдафон обрюхатил по пути на войну, со всеми вытекающими. Сказал, мол, вернется домой, на ней женится, а потом ей приходит письмо, где прописано, что его убили, ну а девчонка уже, считай, на сносях. – Рас поставил бутылочное горлышко на краешек стакана, плеснул еще на два пальца. – Ну а последняя катушка – настоящая громадина.

– Даже так? – Теодора немного расслабилась. Теперь, когда вроде поумерил пыл и муж. Он напивался на скорую руку, но хотя бы говорил с ней. – И что на ней?

– Живорождение, – бросил Рас с некоторым отвращением. – Я ее не видел и, Богу ведомо, не хочу, но вот что на ней. В самом конце. Самые натуральные роды – все видно так же хорошо, как твой нос.

Теодора покраснела и выпучила глаза.

– Но, Рассел…

– Да знаю я, знаю. Джим Шеннон обо всем пронюхает и со всей своей христианской ратью явится по мою душу. Но Уинстона это все не волнует, смекаешь? Он говорит, почти в каждом городе такая буча поднимается. А билеты знай себе продаются. В основном – молодежь ходит, ведь во вшивых городишках вроде нашего им ни о чем таком прямо не говорят… хочется увидеть все своими глазами. Что ж, не думаю, что от любопытства много вреда.

– Но там же показана…

– Показана кто, Теодора?

– Бог мой, Рас, неужто они показывают, ну, ты понимаешь, это ?

– И как мне догадаться, к чему ты клонишь? Ты про лохмань, что ли? Бога ради, да она ведь и у тебя самой есть. Чего бы прямо не сказать?

Рас издал фыркающий смешок и опрокинул все, что осталось в стакане, себе в горло. Теодора стояла смущенная – и за себя, и за него. Обычно Рас так не разговаривал, будучи даже пьяным, как сейчас. Он мог быть грубоват, она знала: ей приходилось слышать много грубой мужичьей болтовни, когда муж перекидывался в карты с парнями из сторожки, но при ней он сдерживался.

Во всяком случае, после их ужасной, неловкой брачной ночи.

Хот-Спрингс, штат Арканзас, был тем самым местом, где брачные ночи справляют в маленьком захудалом отеле на Ист-Гранд с видом на горы Уачита и теплой бутылкой дешевого шампанского, покоящейся в помятом металлическом ведерке без льда. Они слышали, как дети всю ночь топали взад и вперед по коридору, и даже в предрассветные часы – «оставленные без присмотра маленькие засранцы», как их называл Рас, – но тогда Теодоре было на них плевать, ведь ее не переставали душить рыдания.

– Все путём, – бросил Рас с долей снисхождения. – Не надо так кричать, бога ради, я же тебя не выпотрошил. – Он не понимал, к чему раздувать из мухи слона, а она всё никак не могла взять в толк, зачем ее новоиспеченный муж вообще захотел сунуть свой жуткий крендель ей в зад. Так или иначе, тот случай не обсуждался.

У них не было детей, у нее и Раса, и между ними не было ни близости, ни тайн, ни любви. Время от времени, может дважды в год, Теодоре приходило в голову взять в рот член мужа, хотя она была почти уверена, что такое действие тоже входит в число содомских грехов. Пастор Шеннон никогда не говорил об этом подробно, но как бы смог? О таком не говорят, особенно под сводами чертога Божьего. Она просто знала или подозревала как минимум, что вытворяет что-то непотребное и неправильное, но, по ее разумению, лучше было гореть в аду, чем ни разу за всю жизнь не услыхать мужниного доброго слова. И плевать, что всякий раз он закрывал глаза и запрокидывал голову, явно не желая смотреть, кто там, внизу, она делает свое грязное и позорное дельце.

И как же у нее будут гореть уши при всякой встрече с добрым преподобным отцом Джеймсом Шенноном! В глубине души она была уверена – отче способен прочесть грех по ее стыдливо опущенным глазам.

Все-таки забавная штука жизнь. Закладывает такие виражи, о каких и помыслить не смеешь. И не должен сметь. В сем мире отцы мастерят своим дочкам кукольные домики, а матери на их примере обучают тому, как должно вести быт, чтобы все было чин чином.

Мысль позабавила Теодору, и она хихикнула.

– Что ты ржешь как лошадь, черт тебя дери?

– Просто так, – ответила она.

– Боже, женщина, у меня из-за тебя когда-нибудь крыша поедет.

– Знаю, – прошептала она. – Прости.

– Горбатишься тут ради тебя на работе… – брюзгливо протянул Рас. То хорошо знакомая им обоим прелюдия, все прочие словеса были излишни.

Рас закрутил пробку на горлышке бутылки и поставил ту обратно в шкафчик. Десять лет прошло с тех пор, как Рузвельт отменил сухой закон, до той поры самогон держали в подвале. В тот день, когда двадцать первая поправка сожрала восемнадцатую, Рас ящик за ящиком перетаскал пойло из сырого подвала в шкафчик в передней комнате. Тарелки, что достались им от матери Теодоры, были небрежно сброшены с полок – им на смену пришла целая батарея бутылок: виски простой, виски солодовый, джин и остальная чёртова водица, которую муж припрятывал с тысяча девятьсот двадцатого года. Теодора не могла сказать, где сейчас находится фарфор. Она полагала, это не так и важно.

– Я еще кой-какие бумаги заполню, – проворчал Рас, вытирая нутро стакана рукавом рубашки. – А ты иди в спальню.

Теодора нахмурилась и на мгновение задержалась, бездумно теребя бахрому своего халата. Рас осторожно поставил стакан на место в шкафчике и медленно повернул голову, чтобы бросить на нее мрачный, поразительно трезвый взгляд.

– Ну же, Теодора, – сказал он.

Слабая, дрожащая улыбка тронула уголки ее рта, и она шумно сглотнула, прежде чем повернуться и зашагать прямо к лестнице. Она поднялась и ощутила, как тонкая ткань халата влажно льнет к ее разгоряченной коже. Наверх, в одинокую спальню, к боли, которая заставляла ее глаза щипать всякий раз, когда она их закрывала.

Ну, а теперь, Тео…

– Да, Рассел, – сказала она вслух, ныряя обратно под горячую влажную простыню.

Рас веером раскинул рекламные материалы на кухонном столе. Там был и пресс-альбом, и глянцевые кадры, и полдюжины рекламных листовок – миниатюрные копии того единственного плаката, что висел сейчас перед «Дворцом».

Первый Международный Тур!

Ошеломляюще! Современно!

2 часа раскаленной добела Правды!

Слова «раскаленной добела» были написаны так, что казалось, полыхают реальным огнем. Ну а актерский состав? Кто такой Джим С. Доусон? Явно не Рэндольф Скотт[3] Рэндольф Скотт (1898–1987) – популярный американский актёр разных амплуа, играл в военных фильмах, драмах, кинофантастике и пр..

Взяв пресс-альбом, Рас рассеянно пролистал его.

– Ребячество, – вынес он вердикт.

СЕКРЕТЫ СЧАСТЛИВОГО И ЗДОРОВОГО ВЗРОСЛЕНИЯ , буквально орал на него заголовок на пятой странице, а на шестой был представлен достопочтимый доктор Эллиот Фримен ( На сцене! Лично! Знаменитый Специалист по Гигиене! ), но без фотоснимка – от городка к городку в халат доброго доктора рядились разные люди. В «Дворце» честь сыграть эту роль (толкать заученную речь, наверняка написанную лично Зазывалой Дэвисом) выпала уроженцу Маунтин-Хоум Питеру Чеппелу. Так дела и пойдут: сначала толкнут речь, потом «Настольную Книгу Доктора Фримена», коей, по мнению Раса, цена была два медяка в базарный день. Таков контракт. Вряд ли фильм сорвет кассу, но время нынче трудное для всех. Рас мог надеяться лишь на половину суммы от той, что обычно приносят мелодрамы, поскольку мужская часть аудитории ушла на другой край света, убивать немчуру да япошек да ловить маслины в ответ. И дамочки приходят не так часто, как раньше: скудные деньжата, заработанные за прилавками и секретарскими столами, первым делом шли на покупку снеди и погашение счетов за свет. «Дворцу» был нужен по-настоящему новый рекламный ход, чтобы заставить хоть кого-то сесть в зал. Вероятно, слегка рисковый рекламный ход.

«Вне закона» кассу не сорвал, несмотря на абсолютно незаконное декольте Джейн Рассел. И тут появился громкий коротышка с добротно подвешенным языком, родом из Уилмингтона, штат Огайо, с напомаженными волосами, разделенными прямым пробором, и при элегантной бабочке – достаточно большой, чтобы касаться подбородка.

– Уболтай их, Кевинью, – кричал и кричал он на Раса. Один этот безумный грай Рас и слышал после того, как узнал фамилию того крикливого парня – Дэвис по прозвищу Зазывала.

Пижон прибыл из Маунтин-Хоум в сверкающем черном «купе» со стопкой пресс-альбомов и картиной к показу. Он мотался из города в город: «передвижное шоу» – так он величал эти разъезды.

– Может, люди в Литчфилде и не видят выгоды в том, чтобы свои кровно поднятые пенни тратить на всякие мелодрамы или оскомину набившие приключения в джунглях, – сказал он. – Но я могу дать им что-то такое, чего они никогда не видели, и вы, черт побери, должны мне помочь, Кевинью. Продайте им билеты так, чтоб отказаться никто не смог. Действуйте жестко, Кевинью, и у вас потом мошонка подожмется, как только на выручку глянете – пардоньте за мою латынь.

Рас Кевинью поначалу сомневался: кричащие заголовки пресс-альбомов ему были не очень по душе, хотя он даже внутрь не заглядывал. И куда больше его смутило то, как шумный маленький незнакомец все преподносил: с таким гонором и напором, будто сделка заключена и чернила высохли. Какой-то проходимец, а ни капли не стесняется указывать ему, Расу, как бизнес вести, словно он здесь владелец. Потом, конечно, все бумаги были подписаны, и чернила взаправду высохли. Все охи и вздохи Теодоры по поводу того, насколько безнравственный сюжет у киношки Дэвиса, до него, Раса, не дойдут. Великий Боже, циркулярная пила, а не женщина! Что-то я сомневаюсь, Рассел. Как-то это все неправильно, Рассел. Преподобному Шеннону это не понравится, Рассел . Вот ведь церковная подкаблучница. На условия Дэвиса Рас был согласен хотя бы ради того, чтобы проучить несносную кошелку.

И дело пошло-поехало. Недельный ограниченный показ, три сеанса в день в самом большом зале «Дворца»: женщины и девушки из средней школы – в два часа, мужчины и юноши – в семь, и не особо оправданный десегрегированный девятичасовой сеанс для тех, у кого за вход наскребется полдоллара (это в сравнении с тридцатью пятью центами еще в прошлом марте). Завтра, в два часа, – премьерный показ.

Смело! Шокирующе!

Жизненно Важно!

Взгляните Правде в Глаза!

ЭТОТ ФИЛЬМ ВЫ НЕ ЗАБУДЕТЕ!

Посередине листовки, словно слишком тугой ремень, красовался вопрос:

НЕУЖТО ТАК ПОРОЧНА НЫНЕШНЯЯ МОЛОДЕЖЬ?

– Кому какое дело? – вслух спросил Рас. – Раз платят – пусть живут.

Тут ему вспомнилась Нэнси Кэмпбелл, маленькая блондиночка с привлекательными ямочками на пухлых щеках, чьи старики прогнали ее из дому прошлой зимой, когда ее дотоле плоский живот подозрительно вздулся. Насколько Рас знал, никто не задавался, по крайней мере вслух, вопросом о степени порочности Нэнси. Никто о ней вообще словом не обмолвился – Нэнси стала забытым призраком страшной распущенности, присущей только большим городам, но не тихому славному Литчфилду. Рас задумался, не поворошить ли былое: произнести имя гулящей девицы вслух и вспомнить ее грехопадение во имя укрепления духа, моральной стойкости и толщины кармана. А вы помните Нэнси Кэмпбелл? Ваша дочь может стать следующей!

Тревога всегда сулила лучшую рекламу – он знал это. В конце концов, она работала на церковь с незапамятных времен, почему бы «Дворцу» не разыграть ту же карту?

Ухмыльнувшись, Рас привстал и подхватил карандаш из чашки, стоявшей на стойке, прямо под массивным черным телефоном на стене. Им он сделал пометку на полях одной из листовок: «Нэнси Кэмпбелл».

Уболтай, потом продай, Кевинью.

Хитрый малый этот Зазывала Дэвис. Несносный как черт. И янки в придачу (черт бы его побрал), но проницательный бизнесмен. Знал, что подправить, чтобы дела кинотеатра пошли в гору.

К черту Джейн, черт бы ее побрал, Рассел , – подумал Рас. В тот час, когда сиськам не удается собрать кассу, с задачей управится страх.

Все мужики одним миром мазаны: и американские Джоны, и сраные Такеши из-за океана, и сам, мать его, Сатана, а теперь еще и симпатичный паренек по соседству. У него в штанах – змея, и та хочет проскользнуть в твой милый садик, пока ангелочки не смотрят ( а хорошо получается!  – хвалил себя Рас, остервенело черкая карандашом). Так что лучше вам приготовиться к таким вещам заранее. Узнать факты. Предупрежден – вооружен.

– Страх, – произнес Рас вслух, глядя на исписанную до краев листовку. – Он всему голова. В нем-то все и дело.

Он снова усмехнулся, не обращая внимания на синевато-лиловый горизонт за окном кухни, вдохновляющий пару щебечущих птиц и сигнализирующий о начале нового дня. Его все еще слишком увлекали мысли о прибыльном терроре, который он вот-вот нашлет на всю округу.