Онлайн чтение книги Иконы Icons
Глава 3. Плач Ла Пурисимы

Чувства – это воспоминания.

Именно так я думаю, стоя здесь, в церкви миссии, утром в день своего рождения. И падре так говорит. Он также говорит, что эта церковь превращает обычных людей в философов.

Я не обычный человек, но я пока что и не философ. В любом случае, то, что я помню, и то, что я ощущаю, – это две вещи, от которых мне не уйти, как бы того ни хотелось.

Какие бы усилия я к тому ни прилагала.

А пока что я велю себе не думать. Я сосредоточиваюсь на том, чтобы смотреть. В церкви темно, но проем открытой двери ослепительно ярок. Утро в церкви всегда выглядит именно так. От контраста у меня пощипывает глаза.

Как и в самой миссии, в этой церкви вы можете притвориться, что ничто не менялось уже сотни лет, что ничего не произошло. И ничего не происходило в Хоуле, где, говорят, все здания разом превратились в руины, а солдаты-симпы наполнили улицы страхом, и ты каждый день уже не мог думать ни о чем, кроме Того Дня.

Лос-Анджелес, так когда-то называли Хоул. Сначала Лос-Анджелес, потом – Город ангелов, потом – Святой город, а потом – просто Хоул, «дыра». Когда я была маленькой, я думала о Лордах как об ангелах. Никто ведь уже не называл их пришельцами, потому что они ими не были. Они были такими знакомыми… Мы их никогда не видели, но и мира без них мы не знали, по крайней мере Ро и я. Я выросла с мыслью, что они ангелы, потому что тогда, в Тот День, они отправили моих родителей на небеса. Так мне говорили миссионеры грассов, когда я стала достаточно взрослой, чтобы задавать вопросы.

На небеса, а не в их могилы.

Ангелы, а не пришельцы.

Но даже если нечто является с неба, это не делает его ангелом. Лорды пришли сюда с небес не для того, чтобы спасти нас. Они явились из какого-то дальнего созвездия, чтобы захватить нашу планету, явились в Тот День. Мы не знаем, как они выглядят там, в своих кораблях, но они точно не ангелы. Они уничтожили мою семью в тот год, когда я родилась. Какие ангелы стали бы творить такое?

Теперь мы зовем их Домом Лордов, а Посол Амаре постоянно твердит нам, что не нужно их бояться, но мы боимся.

Точно так же, как боимся ее саму.

В Тот День люди замертво упали в своих домах, так и не поняв, что их убило. Ничего не узнав о наших новых хозяевах, Лордах, и о том, как они могут использовать свои Иконы для управления энергией, которая течет сквозь наши тела, в наших машинах, в наших городах.

О том, как именно они могут ее остановить.

Как бы то ни было, мои родные исчезли. И не было никаких причин, чтобы я сама выжила. Никто не понял, почему это случилось.

Но падре, конечно, кое-что заподозрил. Именно поэтому он взял меня к себе.

Сначала меня, а потом Ро.

Услышав какой-то звук в дальнем конце церкви, я повернулась спиной к двери и прищурилась.

Падре послал за мной, но сам опоздал. Я бросаю взгляд на Деву Марию на картине на стене. У нее такое печальное лицо, и я думаю, что ей известно, что именно произошло. Я думаю, она знает все. Она ведь часть того, что Главный Посол Планеты Хиро Миядзава, глава Объединенных Посольств, называет старым путем человечества. Насколько мы верили в себя, настолько и оказались способны выжить. Когда мы смотрели вверх, мы думали, что там, над нами, есть кто-то.

Не что-то.

Еще на какое-то время я задерживаю взгляд на Деве, пока печаль не вздымается волной и меня не пронизывает болью. Она пульсирует у меня в висках, и я чувствую, как мой ум спотыкается, замедляется, подступая к краю беспамятства. Что-то не так. Что-то определенно не так, потому что знакомая боль налетела слишком внезапно. Я прижимаю ладони к вискам, пытаясь остановить ее. Я глубоко дышу, и наконец боль отступает и зрение проясняется.

– Падре?

Мой голос эхом отдается от дерева и камня. Он звучит так же слабо, как слаба я сама. Какое-то животное натыкается на мою ногу, одно из многих, входящих в церковь, и мои ноздри заполняются запахами – шерсть и шкуры, копыта и навоз… День моего рождения приходится на День благословения животных, которое начнется уже через несколько часов. Местные фермеры-грассы и ранчеро явятся сюда, как они делали это уже три сотни лет, чтобы падре благословил их скот. Это традиция грассов, а здесь ведь их миссия.

Падре, возникая в дверях, улыбается мне и идет зажигать церемониальные свечи. Потом его улыбка угасает.

– Где Фьюро? Биггер и Биггест все утро его не видели.

Я пожимаю плечами. Я не слежу за Ро каждую минуту днями напролет. Он может таскать сухие галеты из неприкосновенного запаса Биггера. А может гоняться за осликами Биггера. А может красться вдоль Трассы, пробираясь к Хоулу, чтобы купить какие-то детали для старого pistola падре, пистолета, который стреляет лишь в канун Нового года. Или встречается с людьми, о которых я не должна ничего знать, или учится чему-то такому, чего мне знать не следует. Готовится к войне, в которой ему никогда не придется сражаться, войне с врагом, которого невозможно победить.

В общем, занимается своими делами.

Падре, хлопотливый, как всегда, больше не обращает на меня внимания.

– Осторожнее…

Я хватаю его за локоть, не давая наступить на кучу свиного навоза. Едва успела.

Падре прищелкивает языком и наклоняется, чтобы почесать Рамону-Хамону за ухом.

– Рамона! Только не в церкви!

Но он произносит это чисто формально, на самом деле он ничего не имеет против. Огромная розовая свинья спит в его комнате в холодные ночи, мы все это знаем. Падре любит ее. Он любит Ро и меня так же, как Рамону, несмотря на все то, что мы вытворяем, и вопреки тому, что он сам же говорит. Он единственный отец, какого мы знаем, и хотя я называю его «падре», я думаю о нем как о своем папе.

– Но она же просто свинья, падре! Она идет, куда ей вздумается. Она вас не понимает.

– А, ладно. В конце концов, это ведь бывает только раз в году – благословение животных. А полы мы можем завтра отмыть. Все твари земные нуждаются в нашей молитве.

– Я знаю. И не возражаю.

Я задумчиво смотрю на животных. Падре опускается на низкую скамью и похлопывает по деревянному сиденью рядом с собой:

– Мы все-таки вполне можем несколько минут уделить себе. Иди сюда. Сядь.

Я повинуюсь.

Падре улыбается, касается моего подбородка:

– С днем рождения, Долли!

Он достает какой-то пакет, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный шнурком. Пакет материализуется из его сутаны с весьма приличной для священника ловкостью.

Секрет, приготовленный ко дню рождения. Моя книга.

Еще вчера я узнала о ней из мыслей падре. Он протягивает мне пакет, но на его лице не видно радости.

Одна лишь печаль.

– Ты поосторожнее с ней. Не спускай с нее глаз. Она очень редкая. И она о тебе.

Моя рука, протянутая к пакету, падает.

– Долория… – Падре произносит мое настоящее имя, и я застываю, готовясь услышать слова, которых боюсь. – Я знаю, ты не любишь этого, но пришло время поговорить о таких вещах. Долория, есть люди, которые хотят навредить тебе. Я ведь никогда по-настоящему не рассказывал, как именно тебя нашел. Почему ты пережила нападение, а твои родные – нет. Думаю, теперь ты готова услышать это. – Он наклоняется поближе ко мне. – И почему я тебя прятал. И почему ты особенная. Кто ты есть на самом деле.

Я страшилась этого разговора с тех пор, как мне исполнилось десять лет. С того дня, когда падре впервые объяснил мне, как мало я знаю о самой себе и насколько отличаюсь от других. В тот день, сидя за столом с сахарным печеньем, жирным домашним маслом и золотистым чаем, он не спеша говорил о той печали, что нападает на меня, такой тяжкой печали, что моя грудь начинает трепетать, словно у загнанного зверя, и я не могу дышать. О боли, что пульсирует в моей голове или врезается в спину между лопатками. О ночных кошмарах, настолько реальных, что я боюсь, как бы однажды Ро не вошел утром и не обнаружил меня в постели холодной и неподвижной.

Как будто и в самом деле можно умереть от разбившегося сердца.

Но падре никогда не объяснял мне, откуда приходят ко мне чувства. Этого даже он не знает.

А мне хочется, чтобы кто-нибудь знал.

– Долория…

Он снова повторяет мое имя, напоминая, что ему известна моя тайна. Она известна только ему, Ро и ему. Когда мы наедине, я позволяю Ро называть меня Долорией, но даже он обычно зовет меня Дол, а то и Додо. А для всех остальных я Долли.

Но не Долория Мария де ла Круз. Не Плакальщица. И нет никакой крошечной серой метки на моем запястье.

Маленького кружка цвета моря под дождем.

Того единственного, что и есть настоящая я.

Моего предназначения.

«Долор» означает «печаль» – то ли на латыни, то ли на греческом, то ли еще на каком-то из языков, существовавших задолго, задолго до Того Дня. До Того Дня. ДТД. До того, как все изменилось.

– Открой пакет.

Я неуверенно смотрю на падре. Свечи мигают, по церкви пролетает легкий ветерок. Рамона подбирается поближе к алтарю, тыча рылом в разные стороны, вынюхивая следы меда…

Я ослабляю шнурок, шуршу бумагой. То, что лежит внутри, едва ли можно назвать книгой, это скорее нечто вроде тетради: обложка сделана из толстой кожи домашней выработки. Это Книга грассов, самодельная, незаконная. Скорее всего, она сохранилась со времен бунта, несмотря на все запреты и предписания Посольства. Такие книги относятся к вещам, которые Послы не желают видеть в оккупированном мире. Такие книги очень трудно раздобыть, и они чрезвычайно ценны.

Мои глаза наполняются слезами, когда я читаю слова на обложке: «Проект „Человечество“: Дети Икон». Похоже, это написано от руки.

– Нет, – шепчу я.

– Прочти, – кивает падре. – Предполагалось, что я должен буду сохранить ее для тебя и удостовериться, что ты ее прочла, когда достаточно повзрослела.

– Кто это сказал? Почему?

– Я точно не знаю. Я нашел эту книгу вместе с запиской на алтаре, вскоре после того, как принес тебя сюда. Ты просто прочитай. Пора. Никто не знает об этом больше, чем тот, кто написал книгу. Похоже, записи делал какой-то доктор, собственной рукой.

– Я знаю достаточно, чтобы не читать ее.

Я оглядываюсь, надеясь увидеть Ро. Я отчаянно надеюсь, что вот сейчас он появится в дверях церкви. Но падре есть падре, так что я открываю книгу на отмеченной им странице и начинаю читать про себя.

Икона Печали.

Долорус. Долория. Я.

Мое предназначение – боль, мое имя – Печаль.

Одна-единственная серая точка сказала мне это.

Нет.

– Не сейчас.

Я смотрю на падре и, качая головой, засовываю книгу за пояс. Разговор окончен. Моя история может подождать, пока я не буду к ней готова. У меня снова болит сердце, на этот раз куда сильнее.

Я слышу странные звуки, ощущаю нечто в воздухе. Я смотрю на Рамону-Хамону, надеясь на некую моральную поддержку, но она лежит у моих ног, словно заснула.

Нет, не заснула.

Под ней – лужа темной жидкости.

Холодный зверь у меня в груди просыпается и снова начинает дрожать.

Старое чувство возвращается. Что-то и в самом деле не так. Воздух наполняется легкими хлопьями.

– Падре, – зову я.

Но вот я смотрю на него – и это уже вовсе не мой падре. Вообще никто.

– Падре! – пронзительно кричу я.

Он не шевелится. Он – ничто. Он все еще сидит рядом со мной, все еще улыбается, но не дышит.

Его уже нет.

Мой ум работает медленно. Я не могу ощутить ничего. Глаза падре пусты, рот полуоткрыт. Ушел.

Все ушло. Его шутки. Его тайные рецепты – как сбивать масло, кладя в сливки круглые гладкие камешки… и ряды кувшинов с солнечным чаем… все ушло. И наши тайны тоже. Мои тайны.

Но сейчас я не могу об этом думать, потому что позади падре – позади того, что было падре, – стоят солдаты в масках. Симпы.

Сторонники оккупантов, предатели человечества. Солдаты Посольства, получающие приказы от Лордов, прячущиеся за масками из оргстекла и черной броней, стоящие прямо в свином дерьме и отбрасывающие длинные тени в мертвенно-мирную церковь. У одного на мундире золотые крылышки. Это единственная деталь, которую я замечаю, кроме их оружия. Автоматы молчат, но животные все равно в ужасе. Они кричат – и это нечто такое, чего я до сих пор не знала; я не знала, что животные умеют кричать.

Я открываю рот, но я не кричу. Меня рвет.

Я извергаю из себя зеленый сок, и серую пыль, и воспоминания о Рамоне и падре.

Я способна видеть только оружие. Я способна ощущать только ненависть и страх. Руки в черных перчатках смыкаются на моих запястьях, подавляя меня, и я знаю, что скоро мне не нужно будет тревожиться из-за моих кошмаров.

Я умру.

Мои колени подгибаются, и в моих мыслях остается лишь Ро и то, как он рассердится из-за того, что я его покинула.