Онлайн чтение книги Исчезновения The Disappearances
Глава 7

29 августа 1940 года

Птицы: великолепный чернокрылый фрегат.

Раздвоенный хвост.

Может непрерывно оставаться в воздухе больше недели.

Вынуждает других птиц отрыгнуть еду и потом крадет ее для себя.

Дом Финеаса – страннейшее сочетание стерильности и разрушения – похож на самого Финеаса. Волосы его растрепаны, а в щетине блестит седина. Зубы желты от табака, на пальцах татуировки, поэтому кажется, что они постоянно покрыты грязью. Но ногти чистые и розовые.

В тот вечер нашей встречи, когда он приглашает меня войти, я остаюсь на ужин. Мы обходим стороной все важные вопросы, пока он ложкой накладывает красное тушеное мясо в две ослепительно-белые, треснутые и со сколами миски.

– Пахнет вкусно, – говорю, когда он ставит жаркое передо мной. Не знаю, почему так говорю: это наглая ложь. Я вообще не могу почувствовать запах. Может, просто привычка или нервы.

– Так с тобой все было хорошо? – спрашивает он угрюмо, и я борюсь с желанием рассмеяться. Я посылал ему несколько писем в тюрьму, пока не понял, что на них не отвечают. Конечно же, он помнит, что я провел большую часть своего детства в инвалидном кресле.

Я не рассказываю ему об одиночестве, о том, как плохо все закончилось у нас с Джульет или как планировал покончить с собой позже, сегодня вечером. Я скольжу по краю линии, отвечая прохладным «Я все еще здесь».

Потом опускаю ложку и с ужасом смотрю, как она падает и забрызгивает красным скатерть. Финеас вскакивает, а я сижу и мучаюсь, пока он несколько минут трет пятно, словно на скатерти кровь.

– Прости, – говорю сухо, а он лишь машет рукой. Но я замечаю, какой чистый этот дом. Пустой и стерильный, как будто он моет его каждый день с отбеливателем.

– За что ты попал в тюрьму? – спрашиваю вдруг, когда он возвращается на место.

Он делает паузу.

– Кража, – говорит он. И частично это правда.

– Когда ты вышел?

– Двадцать пять лет назад.

– И так и не вернулся. – Я имел в виду «Ко мне ты так и не вернулся».

Он ворчит и выскребывет прилипшие остатки жаркого с внутренней части миски.

– А что насчет…  – он замолкает. Знаю, о ком спрашивает, но не хочу рассказывать эту длинную, ужасную историю. Не сейчас. Поэтому пожимаю плечами и качаю головой, и он больше ее не упоминает.

Остальная часть ужина наполнена пристальными взглядами и болезненным молчанием. Это, думаю, кульминация, книжный конец моей жизни. Но когда он отводит меня к двери, то дает мне номер телефона, написанный на кусочке бумаги.

– Мне нужна помощь с разной работой, – быстро говорит он. – Может, у тебя получится еще прийти.

Позже, на платформе, когда поезд несется ко мне, я смотрю вниз, на пропасть путей подо мной, и качаюсь с пятки на носок. Я не написал последней записки: некому ее оставить. Но нащупываю в кармане клочок бумаги.

Мои пальцы сжимаются вокруг отцовской записки. Когда поезд уже почти рядом со мной, благополучно отступаю назад, в ясную, беззвездную ночь.