Онлайн чтение книги Искатели золота
ГЛАВА XIV. Известия о Лупусе. Дурбан и Клейндорф

В Маюнге Генрих Массей нашел сначала занятие в качестве архитектора на лесопильном заводе господина Валентина, разрушенном пожаром. Молодой архитектор отстроил его в несколько недель. Потом ему поручили постройку литейного завода, на котором он остался директором всех технических работ. Три месяца спустя Генрих стал главным инженером по всему северо-западному берегу Мадагаскара. Ему приносили образцы минералов, просили производить анализы. Господин Хаган не ошибся, говоря ему, что на этом большом острове для него найдется масса дел, что здесь он может приобрести себе громадное состояние.

Но и у его матери, и у него самого было на уме только одно: найти своих родных, а так как они могли встретиться с ними лишь в Трансваале, то и считали только один Трансвааль своей обетованной землей.

Напрасно они спрашивали известий у всех французских консулов Индийского океана. Никто ничего не слышал ни о самом Массее, ни о Колетте, ни о Жераре, ни о Мартине. Одна из лодок «Дюранса» причалила к Сейшельским островам; другая — в Пембо; третья — к острову Альдабра. Но решительно нигде не упоминалось о семействе Массей, о капитане Франкере и докторе Ломонде.

Сколько нужно было иметь силы воли несчастной матери, чтобы скрывать постоянное горе, измучившее ее любящее сердце. Ее Колетта, ее обожаемая дочь, этот ребенок, который ни одного вечера не заснул, не поцеловав ее, — где она находится в эту минуту? Быть может, ей пришлось пережить опасности хуже смерти со дня их разлуки?

Чудесное спасение ее сына было единственным утешительным фактом, поддерживающим надежды мадам Массей несмотря ни на что.

Генрих прекрасно видел душевные муки своей матери. Он сам часто сознавал тщетность всяких надежд, но все-таки надеялся. При его энергичном характере он не мог допустить, чтобы его отец, сестра и брат навсегда были потеряны для него. К тому же непрерывная и трудная работа не давала ему упасть духом.

Между тем до него дошли две новости, одна за другой.

В газете из Лоренцо-Маркеза говорилось о прибытии в этот город одного из потерпевших крушение на «Дюрансе», по пути в Трансвааль. Об этом путешественнике упоминалось, между прочим, что он из Лоренцо-Маркеза отправился в Преторию.

Но даже такое неопределенное известие внесло новый луч надежды. Может быть, это как раз сам господин Массей… Хотя они и убеждали себя, что если бы это был отец, то первым делом он побывал бы у французского консула узнать насчет жены и детей.

Вторая новость была от лорда Ферфильда, находившегося в переписке с Генрихом. Он начал расследование, по поводу которого сообщал:

«Теперь достоверно известно, что виновник катастрофы „Гамбургер“. Это немецкое судно вышло из Маската, находящегося на восточном берегу Аравии, взяв оттуда большой запас европейских орудий и оставив взамен невольников.

Число, когда «Гамбургер» находился в тех краях, где произошла катастрофа, совпадает с последней. Двенадцать дней спустя оно оставило свой груз на севере Або, прилегающего к Мозамбикскому проливу; затем отправилось в Занзибар для исправления аварии — явного доказательства его виновности. Вся носовая часть его приплюснута и разломана на семь-восемь метров с каждой стороны. Английский консул, по моей просьбе, допросил экипаж, и многие из них дали важные показания».

Итак, предположение лорда Ферфильда относительно катастрофы принимало достоверный характер. С другой стороны, единственная надежда Генриха Массея, что путешественник, отправившийся из Лоренцо-Маркеза в Преторию, — его отец, заставила его решиться собраться вместе с матерью в Трансвааль. Получив из Франции небольшую сумму денег, они расплатились со всеми долгами, — если не считать глубокой признательности агенту и его семейству, — и с первым судном, пришедшим из Дурбана в Маюнгу, они отплыли в Наталь.

Опять они очутились в волнах океана, где все ежеминутно наводило их на горькие воспоминания.

Путешествие на этот раз прошло благополучно. Через пять дней Генрих с матерью подъезжали к Дурбану. Госпожа Массей пожирала глазами его красивую бухточку, которую жители Наталя сравнивают с бухтой Палермо или Неаполя. Ей казалось, что среди этой толпы, ожидающей на набережной прибытия судна, она увидит родные лица, услышит голос своего мужа, своих детей.

Генрих поддерживал ее, переживая те же волнения, хотя и сознавал, что глупо надеяться встретить их здесь. Стараясь улыбнуться своей матери, он крепко сжимал ее руку.

— Вы знаете, дорогая мама, что мы не можем встретить их так вдруг, по пути, — говорил он с напускной веселостью. — Во-первых, им ничего не известно о нашем местонахождении. А потом, ведь мы можем найти их только в Трансваале, вы сами знаете. А здесь им и делать нечего…

— Конечно, конечно, — пробормотала мадам Массей. — Понятно, это еще ничего не доказывает, что их здесь нет… Надо надеяться…

— Успокойтесь, мамочка, — проговорил Генрих, испугавшись такого возбуждения матери. — Что же делать, если наша радость не осуществится еще сегодня! Вы до сих пор были таким молодцом; сколько дней вы провели в неизвестности совсем одна, даже без вашего сына, который бы успокоил вас!..

— Даже без тебя! О! дорогое дитя мое, не думай, что я такая неблагодарная, что я не ценю счастья, что ты со мной, хотя ты один, один из моих потерянных сокровищ. Но твоя бедная сестра… Моя Колетта, дочь моя!.. О! если бы она была на моем месте, под твоей защитой! Чего бы я ни дала, чтобы знать, что она в безопасности!.. Только бы это!.. Только бы знать, что она жива, здорова…

Она закрыла лицо руками и горько зарыдала. Генрих не находил достаточно слов, чтобы облегчить наболевшую рану. Он только мог сильнее сжать руку своей матери, чтобы внушить ей немного твердости.

Через несколько минут мадам Массей подняла голову.

— Прости меня, дитя мое, — сказала она, слабо улыбаясь. — Я сама должна бы была служить для тебя примером мужества, и вот как я исполняю свою роль! Но один вид этой земли… Как только я подумаю, что они, может быть, здесь, совсем близко…

Она замолчала и успокоилась, занявшись трудностями спуска на землю по узенькой лесенке, соединяющей пароход с набережной.

Напрасно ее пламенный взгляд скользил по лицам толпившихся здесь. Тех, кого она искала, здесь не было. Генрих, устроив свою мать в приличном и чистом отеле, побежал во французское консульство, потом на почту, в полицию, побывал у всех негоциантов в надежде получить какие-либо известия о потерпевших крушение на «Дюрансе», но все было безуспешно.

Проходя по городу, Генрих любовался его улицами, комфортом и красотой построек. Дурбан, называвшийся раньше Порт-Наталем, расположен у подножия цепи высоких гор, которые защищают его, но не давят своей гранитной массой. Вокруг домов устроены великолепные сады. Окрестности очаровательны. Со всех сторон виднеются леса, рощи, огромные плантации дубов, елей, эвкалиптов, которые произрастали здесь благодаря предусмотрительности первых голландских колонистов. Жители гостеприимны, просты и образованны; они, конечно, ведут свое происхождение от голландцев, от которых унаследовали спокойствие, кротость и честность в торговле, а потому с ними приятно иметь отношения. Английский элемент, которого тут немало, содействовал повсеместной чистоте.

Если бы Генрих с матерью захотели поселиться в Натале, они могли бы устроиться тут прекрасно. Но убедившись, что здесь не было никого из их родных, они решились покинуть землю Наталя и через несколько дней напрасных розысков отправились вглубь материка.

Они поехали в Преторию, столицу Трансваальской республики; об этом именно городе они раньше много говорили, строя всевозможные планы; здесь именно собирался поселиться господин Массей, а потому было основание надеяться, что все они будут стремиться к этому пункту.

Всем известна история этой части Южной Африки, так недавно вырванной из рук варваров отважными колонистами. Теперь этот богатый край процветает, привлекая к себе тысячи иностранцев; одни стремятся сюда за золотом, которым изобилует эта земля; другие — ради прекрасного климата, здесь стоит только, так сказать, протянуть руку, чтобы нарвать массу прекраснейших фруктов; дичь так и зазывает сюда охотников.

Еще в 1487 году португальский мореплаватель, Варфоломей Диац, выброшенный бурей на островах Альгоа-Бей, основал здесь колонию. Через десять лет после того Васко де Гама обогнул мыс Доброй Надежды.

Но только в 1652 году ост-индская голландская компания завладела Столовой бухтой, на берегах которой красуется ныне город Капштадт. Первые обитатели, которых было всего девяносто восемь человек, назывались сначала бюргерами, потом их стали называть бурами. В конце семнадцатого столетия сюда начали прибывать целые толпы голландских эмигрантов. Отмена Нантского эдикта — это бессмысленное изгнание, лишившее Францию лучших представителей ее, честных и способных тружеников, — способствовала заселению Капской земли новыми колонистами. В архивах Кап-Тоуна на каждом шагу попадаются французские имена: дю Плесси, Малерб, Жубер, Маре, Журдин, Лагранж, де Вилье, дю Туа и прочие, потомки которых рассеялись по всей Южной Африке, но вскоре затерялись среди голландского элемента.

В конце прошлого столетия революционное движение в Европе отразилось и на этих отдаленных краях. Жители колоний, восставшие против голландского владычества, объявили у себя республику. Но принц Оранский, которого победоносные французские войска выгнали из Голландии и который бежал в Англию, выхлопотал у английского правительства посылку флота для усмирения непокорных. Этот флот без всякого труда победил малочисленные и плохо вооруженные войска. Колония, якобы завоеванная принцем Оранским, возвращена была Голландии только после Амьенского договора.

Три года спустя началась вражда между голландцами и англичанами: последние ни за что не захотели расстаться с таким лакомым куском; английский комиссар объявил Капскую землю британской колонией, что было окончательно признано по случаю Парижского мира 1815 года.

Но разногласия между бурами и их новыми хозяевами продолжались; особенно вопрос о домашних невольниках служил поводом раздора, а уничтожение невольничества в 1833 году окончательно вывело из себя колонистов, которые эмигрировали тысячами к северу, с целью основать там самостоятельные государства.

Одни из них основали независимое Оранжевое государство; другие положили начало колонии земли Наталь на восточном берегу; остальные заняли территорию, на которой ныне находится город Потчефстром. Они считали себя вне опасности и вне всякой зависимости от английской короны, но Георг Напьер, губернатор Капской колонии, заявил им, что они не имеют права нарушать присягу подданства Англии, владения которой простираются до двадцать пятого градуса южной широты.

Тогда буры подвинулись к северу; к ним примкнуло большое количество эмигрантов из Капской земли и земли Наталь. В большом собрании (Volksraad), состоявшемся в 1844 году в Потчефстроме, они признали систему правления, известную под названием «Конституции тридцати трех членов».

Один из эмигрантов Наталя, Андриес Преториус, назначенный главнокомандующим над переселенцами, попытался установить соглашение с английским правительством. Его старания увенчались успехом: в 1852 году Сандриверской конвенцией была признана национальная независимость буров. Возникла Трансваальская республика.

Но между бурами и туземцами возникли новые междоусобия, чем опять воспользовалась Англия, не выпускавшая из виду эту богатую землю. В 1877 году английская экспедиция, под командованием Феофила Шепстона, захватила Трансвааль и провозгласила его английской территорией.

В следующем году сюда прибыл, под предлогом усмирения края, генерал Вольселей, командующий английскими войсками. После тяжелой войны в горах англичане с помощью суазисов победили кафров. Тогда, не обращая внимания на недовольство буров, Англия заявила свои права на управление Трансваалем.

13 декабря 1880 года состоялся прежний «Volksraad», или заседание народного парламента. Господа Жубер, Крюгер и Преториус были назначены диктаторами, и буры поклялись защищать свою независимость до последней капли крови. Сначала они напали на все фермы английских колонистов. Как прекрасные стрелки, буры перебили всех английских солдат, высланных против них. В 1881 году генерал Жубер нанес три поражения англичанам: в Ланс-Неке, в ущельях Ингого и на холме Маюба.

15 октября 1881 года между Англией и Трансваалем состоялся договор, по которому Англия признала за бурами право самостоятельного управления под английским верховенством, но после поездки в Лондон Крюгера, дю Туа и Смита в 1884 году Англия наконец согласилась признать независимость Южно-Африканской республики без всяких ограничений.

Несколько месяцев тому назад Генриху Массею и его матери пришлось бы довольствоваться самым первобытным способом переезда из Дурбана в Трансвааль.

Пришлось бы выбирать между бульлокс-вагоном, то есть тяжеловесным сооружением, катящимся на колесах, в которое впрягалось двадцать пар быков, или американскими дилижансами. Но теперь между Дурбаном и Иоганнесбургом проведена железная дорога, соединяющаяся с линией от Капштадта в Преторию. Молодому инженеру с матерью оставалось только взять в кассе билет, как в Европе, и сесть в вагон.

По прибытии в Преторию, столицу Трансвааля, им пришлось разочароваться в своей надежде. Никто ничего не слыхал о французе, господине Массее. После трех дней безуспешных поисков они узнали, что один из потерпевших крушение на «Дюрансе» недавно прибыл в Клейндорф, один из самых отдаленных уголков Трансвааля, находящийся на правом берегу Лимпопо.

Для успокоения совести Генрих с матерью тотчас же отправились туда. Но здесь не было и намека на железную дорогу. Волей-неволей пришлось прибегнуть к бульлокс-вагону.

Трансваальскую республику недаром прозвали садом Южной Африки, — до такой степени здесь мягок климат и роскошна растительность. С точки зрения природных богатств, другого такого края нет. Не говоря уже о массе золота, находящегося в горах и реках, сама почва удивительно плодородна. Пшеница, чай, кофе, хлопчатник, табак, сахарный тростник, рис растут в изобилии; а луга с густой высокой травой, доходящей до четырех метров, служат прекрасными пастбищами для многочисленного скота. Здесь, наряду с африканскими фруктами, произрастают и европейские. Летом созревают яблоки, груши, персики, сливы, земляника, абрикосы и орехи; зимой — мандарины, апельсины, лимоны, бананы, гуаявы и финики. Европейских овощей масса. Климат замечательно здоровый. Не мудрено, что жители большей частью высокого роста, крепкого сложения, служат образцами прекрасного здоровья. Что же касается материальных богатств, то здесь встречается не одно золото; олово, железо, серебро, ртуть и кобальт находятся тут тоже в изобилии.

В другое время для мадам Массей и ее сына было бы настоящим праздником путешествовать по такой чудной стране; но теперь они были слишком поглощены своими личными волнениями. Останавливались они в деревянных домиках, жители которых принимали их очень радушно. Вообще буры довольно гостеприимныйнарод. Они живут многочисленными семьями. Чем больше детей у отца семейства, тем он счастливее и богаче, так как он обладает новыми силами для обработки земли. У них очень часто можно встретить в одном семействе двенадцать братьев и двенадцать сестер; двадцать пять детей от одних родителей — там факт не особенно удивительный.

Ни один фермер ни за что не согласится взять вознаграждение с путешественника за оказанное гостеприимство. Существует испокон века обычай — брать плату только за прокорм быков и лошадей.

Несмотря на свои беспокойства, Генрих с мадам Массей чувствовали благотворное влияние этого путешествия на открытом воздухе, по безграничным лугам и благоухающим лесам. Иногда им попадались навстречу туземцы-кафры, зулусы, приветствующие иностранца своим «сакубоно» (я вижу тебя), или смеющиеся бассутосы, весело кричавшие: «Тумелла!» (будем друзьями). В другой же день не попадалось ни одного живого существа.

Наконец ровным и спокойным шагом быки привезли их в Клейндорф. Это совсем маленький город, где попадаются вперемешку деревянные, железные и глиняные домики, а чаще всего палатки. Постройки там самой разнообразной величины, начиная от хижины для одного человека и кончая постройками солидными — отели, рестораны и церковь.

Генрих первым долгом устроил мать в одной из лучших гостиниц, а сам пошел наводить справки.

Его опасения сразу рассеялись: потерпевший крушение на «Дюрансе», проживающий в Клейндорфе, оказывался не вымышленным лицом. Он действительно существовал и находился здесь, приняв участие в эксплуатации рудника, открытого одним американцем, Гаррисом Линдзеем.

Генрих побежал с бьющимся сердцем по указанному адресу. Ему открыл дверь человек с загорелым лицом, светлыми глазами и седеющей бородой. Но это был не господин Массей, а капитан Франкер!

Какое сердечное пожатие руки!.. Какая радость увидеться друг с другом после того, как каждый отчаивался встретить живым другого! В нескольких словах они сообщили друг другу о своих приключениях. Капитан пошел ко дну вместе с «Дюрансом». Выплыв на поверхность, он ухватился за кусок дерева, который, по счастливой случайности, понесло к лодке, той самой, которая предназначалась Генриху; на ней он доехал до Пембо, оттуда в Лоренцо-Маркез, и наконец в Трансвааль. Он решил воспользоваться свободным временем, чтобы попытать счастья в поисках золота. «Жалкая мысль!» — добавил он в заключение.

Генрих сообщил капитану, кто был виновником катастрофы «Дюранса». Надо было видеть ярость доброго моряка!

— А! Вот как! Его зовут Лупус, и это немец из Гамбурга! Если бы он только попался мне, ему несдобровать!

Потом перешли к разговору о спасенных на лодках. Генрих не скрывал своего разочарования, узнав, что и капитан ничего не знал о его родных. Но уже одно присутствие капитана позволяло надеяться, что и остальные лодки не погибли. Генрих повел его к своей матери.

Этот визит и огорчил, и в то же время обрадовал мадам Массей. Конечно, она была счастлива увидеть капитана. Но почему это был не господин Массей?

Однако они провели очень приятный вечер, рассуждая обо всем, что могло дать повод к надежде.

Добрый моряк всячески старался утешить их.

— По Индийскому океану плавает такая масса судов! — говорил он. — Вы увидите, что все они целы и невредимы, все спаслись, каждый по-своему. Верьте мне, дорогая мадам! Надейтесь и терпите!

Как бедной женщине было не слушать таких советов?! Она только и жаждала их. Давно уже она не засыпала так крепко, как в этот вечер!

А пока, как советовал капитан Франкер, следовало остаться в Клейндорфе и ждать известий. Чего проще дать объявления во всех газетах, сообщить всем и каждому, что семейство Массей проживает в Трансваале, на берегу Лимпопо и ждет остальных членов семьи. Генриху было очень легко найти себе занятие, тем более, что Клейндорф нуждался в хороших химиках. Действительно, дня через два молодого инженера пригласил Гаррисон Линдзей, и он тотчас же приступил к работе.

Стоило только взглянуть на золотую руду, выпускаемую заводом, чтобы убедиться, что работа производилась весьма плохо: в отходах оставалось большое количество драгоценного металла, который не умели извлечь целиком.

Проверив этот факт, Генрих доложил о нем хозяину рудника; затем ревностно принялся изыскивать средства исправить зло и вскоре добился блестящих результатов.

Но он этим не удовлетворился и ввел еще многие усовершенствования в дело добывания золота. Его открытия наделали много шума. К Генриху стали обращаться со всех сторон с просьбами объяснить публике его новые методы, но он отказывался, так как находил, что они еще не вполне разработаны.

Тогда корыстные люди прибегли к мошенническому приему. Они постарались выведать от помощников молодого инженера, какие способы он употребляет в своих изысканиях.

Собственник завода, соседнего с заводом Гаррисона Линдзея, пошел еще дальше: его поймали на месте преступления в ту минуту, когда он намеревался украсть пузырек, в котором, по его мнению, находился новый растворяющий состав. Но это оказался совсем другой реактив. Однако Гаррисон Линдзей и капитан Франкер сочли необходимым привлечь вора к ответственности, в назидание другим. Дело разбиралось в суде Клейндорфа. Подсудимый был немец, недавно поселившийся в этом краю, по имени Гольдбранд.

ГЛАВАXV. Маниту

Итак, Колетта, Жерар, Лина, Мартина и Ле-Гуен опять очутились в руках дикого племени, которое принадлежало к Большому Королевству Баротзе. Это один

Фетиш, идол у дикарей. из самых свирепых и несговорчивых народов всей Центральной Африки. Подталкивая довольно грубо своих пленников к деревне Лиалубо, черные воины заспорили о дележе добычи, — это легко было заметить по их выразительной мимике и некоторым словам, схожим с тем наречием, которое пленники уже понимали.

— Я тебе говорю, что оставляю ее себе! — говорил Иата, предводитель шайки, настоящий великан редкого безобразия. — Моя жена умерла. Я выбираю себе эту!

И его рука тяжело опустилась на плечо Мартины, которая громко вскрикнула.

— Возьми лучше молодую, — ответил с подобострастной гримасой другой негр, не такой высокий и с менее свирепой наружностью. — Она тебе больше подходит, а эту оставь мне.

— Это белое лицо! — воскликнул предводитель. — Ты хочешь, чтобы я сам себе принес несчастье. Разве ты не знаешь, что такие лица табу 1Приносят порчу посредством колдовства.? Нет, я оставлю себе «Луну». Бери сам, если ты не боишься этой девицы с белым лицом.

Но от такой опасной чести хитрый Нибу наотрез отказался, заворчав как собака на деспотизм своего хозяина.

Разговаривая таким образом, дикари вошли в лес и через час уже вступали в свое селение. Жители с шумом высыпали из своих конусообразных лачужек.

Решив не падать духом и при любых обстоятельствах выказывать свое превосходство, Жерар тотчас же по прибытии в деревню заявил Иате высокомерным тоном, uro он надеется, что с их стороны будет оказано должное уважение их гостям (он не хотел изображать себя пленником), что прежде всего им должны дать приличное помещение, где бы они могли укрыться от назойливого любопытства его подданных.

— Мы желаем иметь дело только с тобой, Иата, а так как ты хочешь взять себе в жены «Луну», то знай, что это зависит только от меня; в противном случае этот маниту, — сказал он, указывая на свой компас, — самый могущественный, какой когда-либо существовал, призовет на твою голову самые страшные бедствия!

Жерар не ошибся в своих расчетах: лицо негра изобразило неподдельный ужас.

— Да сохранит меня небо рассердить твой Маниту! — воскликнул он. — Я не сделаю ничего против его желания. Но мне нужна законная жена, так как моя умерла. Назначь сам цену за «Луну» и будь уверен, что я исполню твои требования, если они окажутся благоразумными.

— Я сначала должен посоветоваться с маниту, — ответил Жерар с напускной важностью, — а он может говорить со мной только наедине. Имей это в виду. И если кто-либо из вас помешает разговору — горе ему, горе всему племени!

Иата почесал ухо, но потом согласился исполнить требования Жерара. Он немедля распорядился о постройке помещения пленникам. Когда приготовления были окончены, он отвесил Мартине глубокий поклон, на что та проговорила:

— Иес!.. Какой он урод!.. Иес!.. Какое чудовище!

— А теперь, — сказал Жерар, оставшись один с друзьями, — как нам выйти из этого положения? Полагаю, что ты, Мартина, не особенно жаждешь сделаться госпожой Иата?

— Иес!.. отчего бы и нет? Но я надеюсь, что вы шутите!

— Нам следует обсудить следующее. Во-первых, цвет лица Колетты пришелся не по вкусу этим идиотам. Во-вторых, они верят в силу нашего маниту. Но сколько времени это продлится? Вот вопрос… Пусть каждый выскажет свое мнение. Вы, Ле-Гуен?

— Я — сказал Ле-Гуен, которого притязания Иаты на руку Мартины приводили в отчаяние, — я скорей согласился бы на все, чем выносить такое существование! Я бы задушил их! Я бы отнял у них их копья и показал бы им, как мы умеем владеть ими!

— Мнение это я весьма одобряю, но оно непрактично. Их двести человек против одного; мы не вооружены. Дать убить себя, значит, предоставить мою сестру, Лину и Мартину в распоряжение этих животных. Нечего и думать об этом.

— Да, правда! Но видеть, как этот негр ворочает своими глазищами, глядя на мамзель Мартину! Это уж чересчур!.. Это может привести в ярость!

— Тэ!.. Да неужели вы думаете, что я допущу продать себя как ягненка? — сказала Мартина. — Не беспокойтесь, я сумею отделаться от этого дьявола.

— А как же ты это сделаешь, извини за нескромность? — спросил Жерар.

— Уж я об этом подумаю! Тэ!.. Я им скажу, что Маниту запретил мне венчаться, пока здесь не покажется третье новолуние, и что я дала обет исполнить это требование. Если же я нарушу его, то маниту нагонит на них саранчу, которая пожрет у них все. Вы ведь знаете, как они верят, что белые способны на все!

— Мысль хороша. Но после третьего новолуния?

— О! тогда мы придумаем что-нибудь другое. Благо у нас будет выиграно время.

— Ну, посмотрим, что будет! — сказал Жерар, вставая. — Тамтам начинает играть, сейчас начнется пиршество. Теперь надо убедить сеньора Иату. Это, пожалуй, будет не так-то легко.

Действительно, издали доносились звуки тамтама. Пленники вышли навстречу Иате, который шел за ними. На нем была надета диадема из перьев попугая. Предложив Мартине свою правую руку, он повел гостей в свой дом, самый лучший из всех построек деревни.

Жерар и Колетта шли вместе. Как только они вошли под королевскую кровлю, они разом вскрикнули от изумления.

Против них, в глубине комнаты, висел прелестный тандем (двухместный велосипед), на который залюбовался бы любитель этого спорта.

Заметив их удивление, Иата пояснил:

— Это мой маниту!

— Как! Но ведь это главный маниту белых! — возразил Жерар, сообразивший, что он может воспользоваться невежеством дикарей, которые, конечно, не имеют понятия об употреблении велосипеда. — Несчастный! Как ты осмеливаешься оставлять его у себя?

— Разве это опасно?.. Он кусается?.. — закричал Иата, пятясь назад.

— Для негров это самая страшная вещь! — сказал Жерар почти шепотом. — Хорошо еще, что он заснул в то время, когда ты его внес сюда. Но откуда у тебя такой страшный маниту?

Иата смутился. Из его неясных объяснений можно было понять, что он достал его издалека, от каких-то маконасов, живущих по ту сторону большой реки.

— Какой реки?

— А той, в которую впадает наша речка.

«Вот как! Это нам совсем на руку! — подумал про себя Жерар. — Маконасы живут на Замбези. Эта речка течет к югу. Надо непременно завладеть этим велосипедом».

— Счастье твое, что маниту заснул! — заговорил громко Жерар. — Но теперь, когда около тебя собрались белые, он непременно проснется, и я тогда не хотел бы быть на твоем месте.

Иата, испуганный такими страшными предсказаниями, попросил Жерара посоветовать ему, что с ним делать.

Жерар ответил не сразу; он сначала подошел к тандему, приложил к нему ухо и затем объявил, что если его перенесут в жилище белых, и ни одна рука негра не дотронется до него, то он готов помиловать и не делать зла.

Иата с радостью согласился на это, а пока, усевшись на почтительном расстоянии от опасного фетиша, он начал уплетать кусок кровавого мяса, ворочая глазами, от чего Лина вся задрожала, так как подумала, что Иата — людоед.

Затем он прильнул своими толстыми губами к тыквенной бутылке с мвенге. Напившись, негр передал бутылку Мартине, а равно и свои объедки от мяса, которые та оттолкнула с омерзением. Иата был очень тронут таким достоинством своей невесты и решил, что она не любит объедков, а потому бросил свою кость Нибу, которую тот с жадностью подхватил.

После такой закуски негр набил табаком трубку и объявил Жерару, что желает узнать условия уступки ему Мартины.

Жерар ответил ему придуманной сказкой. «Луна» дала обет, Маниту запретил ей венчаться ранее восьмидесяти четырех дней, иначе на ее мужа и на все племя, в которое она вступит, обрушатся следующие беды: болезни, засуха и саранча. Как выкуп, Жерар потребовал во-первых — большого маниту, висевшего у него в доме, затем хорошую пищу и свободное хождение по деревне для всех белых. Без этого он не получит Мартины!

Иата попробовал возражать, но Жерар так упорно стоял на своем, что тот наконец на все согласился, только взмолился, чтобы ему позволили справить свадьбу теперь же.

Жерар не стал отказывать, боясь рассердить Иату. Церемония была назначена на следующий день. А пока Ле-Гуен принялся отвязывать тандем, и затем все белые торжественно понесли его к себе. Выйдя через некоторое время из своего дома, Жерар сказал, что в награду за то, что маниту — у белых, последний пошлет им обильный дождь. Ле-Гуен по своему ревматизму всегда чувствовал перемену погоды. В то время была сильная засуха во всем краю, а потому это известие всех обрадовало, хотя ему не совсем поверили. Но не прошло двух часов, как появились тучи и на деревню хлынул проливной дождь — авторитет маниту сразу поднялся. Теперь Иата уже не посмеет торопить со свадьбой. Его подданные сами воспротивились бы этому.

После дождя пленники прогулялись, потом пришли к себе и начали советоваться. Невозможно было противиться свадебной церемонии. Иата, по крайней мере, спокойно будет ждать обещанного срока. Все были с этим согласны, кроме Ле-Гуена, становившегося все пасмурнее.

Удивленный его молчанием, Жерар обернулся к нему.

— Что же вы молчите, Ле-Гуен? — воскликнул он. — Что вы имеете против этой дурацкой церемонии? Ведь она нас ничем не связывает и нисколько не помешает нам убежать отсюда, как только представится удобный случай. Мартина ничего не видит дурного в том, чтобы посмеяться над этим негром!

— Конечно! — подтвердила красавица. Ле-Гуен все молчал.

— Я понимаю, что вам противно ломать эту комедию, мой добрый Ле-Гуен! — сказала Колетта своим мягким голосом. — Но, в сущности, для Мартины это единственное средство, чтобы избежать настоящего замужества, что было бы, вы сами знаете, гораздо невыносимее.

— Чтобы его разорвало! — разразился Ле-Гуен. — Чтоб ему не было ни дна, ни покрышки!

Потом, бросив свою шляпу на землю, он скрестил на груди руки.

— Черт побери! Мириться с таким свинством! Э! Тем хуже! Я больше не могу молчать. Я не хочу, чтобы Мамзель Мартина венчалась с этим поганым негром по очень простой причине: я желаю, чтобы она венчаласьсо мной! Вот! Ясно вам теперь или нет?

— А! Так вот в чем дело! — сказал Жерар, поднимая руки кверху. — Но ведь это же не серьезно! Ведь она не будет настоящей невестой! Никто не помешает ей обещать на французском языке никогда не выходить замуж за негра, если хотите, а тот пускай себе клянется ей в верности!

— Иес! — вскричала Мартина, жеманясь, а на самом деле очень польщенная этим занимательным спором. — Вы должны же понять, месье Ле-Гуен…

— Я ничего не хочу понимать! — возразил тот, совсем расстроенный.

— Неужели я жарился по такому зною, шел столько пешком, влезал на слона, я, Ле-Гуен, один из лучших матросов, получивший медаль Тонкина, только для того, чтобы видеть, как мамзель Мартина у меня под носом выйдет замуж за негра?!. И не рассчитывайте, что я соглашусь на это!

— Еще бы, я это вполне понимаю, — сказала Мартина, на которую произвели сильное впечатление доводы ее нового претендента. — Конечно, мы теперь больше не чужие друг для друга, мы теперь помолвлены!

Напрасно старались успокоить Ле-Гуена — ничто не помогало.

— Черт возьми!.. Как они глупы оба! — воскликнул Жерар, выведенный из терпения. — Э! Да женитесь, если хотите! Женитесь хоть завтра, если можете! Но если вы находите, что вы этим выиграете дело, то позвольте вам сказать, что я не разделяю вашего мнения!

— Послушайте, дорогой Ле-Гуен, — сказала Колетта, подойдя к матросу и взяв его за руку. — Отчего бы вам теперь, сейчас же не заручиться согласием Мартины, если и она того же мнения, так как мне кажется, что вы еще не спрашивали ее согласия? Таким образом она будет ваша невеста, а с Иатой это только для формы.

— Вы думаете? — спросил бедный Ле-Гуен, обрадовавшись.

Эта мысль показалась ему блестящей.

— В таком случае, это дело другое! — сказал он, поднимая шляпу.

— Если мамзель Мартина действительно согласна?..

— Тэ!.. Я не говорю, что нет… только бы не расставаться с детьми…

— Да я и сам никогда не попросил бы этого. Итак, мамзель Мартина, значит, теперь решено, мы оба связаны на жизнь и на смерть?.. Мы жених и невеста?..

— Да, решено, — сказала Мартина, отвечая ему крепким пожатием руки. — Теперь мы помолвлены!

— Уф!.. — воскликнул Жерар на следующее утро, когда он остался вдвоем с сестрой. — Хорошо, что ты нашла выход, Колетта! Хотя я не понимаю, чем он удовлетворяет этого упрямца Ле-Гуена.

— Это вполне естественно: раз Мартина его невеста, он будет знать, что та церемония — одна комедия. Как это трогательно, что данное ему слово в его глазах все равно что контракт. Это показывает, до какой степени он честен.

— Честен, да, наверное, но уж и несносен, — сказал Жерар, пожав плечами. — А Мартина-то какова! — рассмеялся он, — это настоящая Пенелопа среди своих претендентов! Только бы Ле-Гуен не выкинул чего-нибудь из-за ревности! Не хватало еще, чтобы мы поссорились с Иатой!

— Ну, нет, мы уговорим его.

Не успела Колетта это произнести, как вошли Мартина и Ле-Гуен.

— А! Деточки, — сказала она, целуя Колетту, — вы небось рады, что у вас велосипед?

— Еще бы, мы в восторге, дорогая Мартина.

— А я возлагаю на него большие надежды, вы оба можете укатить на нем!

— Как укатить! А вас оставить здесь, одних? И не думай об этом!

— Я передаю только то, о чем мы рассуждали с Ле-Гуеном. Он говорит, что сделает маленькую пирогу, втихомолку от негров, и мы поедем в ней по речке, а вы покатите на вашей машине. А если мы отсюда не выберемся, то дело будет плохо.

— Да, мамзель Мартина правильно говорит, — подтвердил Ле-Гуен. — Из-за нас вам нечего оставаться здесь. Как только я увидел эту машину, я сейчас же подумал, что она может сослужить вам службу. Месье Жерар и мамзель Колетта свободно поместятся на ней, а в серединке найдется местечко и для Лины. И поверьте, что мне гораздо легче сделать пирогу для нас двоих, чем для всей компании.

— Слушайте, Ле-Гуен: если бы ваша барка, или, как вы ее называете, пирога, была бы уже готова, я ничего бы не сказал! — возразил Жерар. — Но оставить вас здесь, среди этих зверей, злость которых обрушится на вас одних, — нет!

— Ах! Верите мне или нет, месье Жерар, — просто сказал Ле-Гуен, — но я с радостью согласился бы дать себе отрезать руку и даже обе, чтобы только вас не было здесь, особенно мамзель Колетты! Сердце разрывается на части, когда видишь ее среди этих проклятых варваров.

— Милый Ле-Гуен!.. — только и мог сказать глубоко растроганный Жерар.

— Ах! бедная наша барыня! — вздохнула Мартина с глазами, полными слез. — И подумать, что мы лишились ее!

Колетта закрыла лицо руками, потрясенная тяжелыми воспоминаниями. Все расплакались.

— Ну, довольно… нежные сердца! — сказал Жерар, преодолевая свое волнение. — До сих пор мы благополучно избегали всех опасностей. Значит, и у наших дорогих отсутствующих все слава Богу. Мы непременно разыщем их, я в этом не сомневаюсь ни на одну минуту… Во всяком случае, испытания заставили нас ценить наших верных друзей, Мартину и Ле-Гуена. И я не знаю, решимся ли мы уехать одни на велосипеде. А пока надо постараться сделать сносным наше существование здесь. Влияние Мартины на ее обожателя поможет нам в этом.

— Единственно, с чем я не могу смириться! — воскликнул Ле-Гуен, топнув ногой. — Ведь надо же было случиться такому несчастью! Проклятый негр!

— Несчастье в том, что она слишком прекрасна, — запел Жерар на мотив последней французской шансонетки и, взяв Мартину за талию, начал с нею вертеться. — Все теряют голову, даже дикари! Что же делать: себя не переменишь! Да мне и не хотелось бы, чтобы наша Мартина была другой. Она мне и так нравится!

— Мне тоже она такой нравится! — сказал Ле-Гуен, невольно улыбаясь. — Вся беда в том, что и этот горилла одного мнения со мною!

— Ба! — воскликнула Мартина. — Но надо научить его знать свое место. А пока, как говорит Жерар, воспользуемся его расположением!

Свадебная церемония была устроена с большой помпой при посредстве мбамдуа, колдуна племени. Иата громогласно объявил, что он берет себе в жены Мартину; Мартина, в свою очередь, поклялась по-французски никогда не выходить замуж за Иату и убежать от него при первом удобном случае. Ле-Гуен наконец вздохнул с облегчением и принялся хохотать; к нему присоединились и негры, всегда готовые к быстрым переходам от грусти к веселью и наоборот.

После пира и обычных танцев Иата пожелал узнать о происхождении своей невесты. Напрасно Жерар старался объяснить ему: не имея понятия о море, Иата не мог представить себе чуждого ему края. Среди его вопросов Жерар заметил его беспокойство относительно Колетты. Иата слыхал от мудрецов, что люди, родившиеся с таким светлым цветом лица — духи, что они приносят несчастье… Правда ли это? Может быть, и с Жераром оттого случились такие беды, крушение и затем приключения? Напрасно Жерар отрицал глупые предположения. Иата и его шайка боялись Колетты и решили быть от нее подальше.

Преследуя ту же мысль, Иата осведомился, есть у белых колдуны, которые предсказывают будущее и отгадывают сны. Есть ли у них признаки, по которым можно знать заранее, что нас ждет?

— Мы, — говорил негр тихим голосом, — всегда знаем, что нас ждет: если у порога закричит сова, значит, хозяин этого дома умрет. Пение синей птицы предвещает дождь. Если у двери запоет трясогузка — жди гостей или подарков; если же человек убьет одну из этих птиц, у него будет пожар. Коршуны и вороны — главные из птиц; тот, кто осмелится убить их, непременно захворает. Если ты видишь во сне, что кто-либо из живых людей замышляет что-нибудь против тебя, отделайся от него как можно скорее: только мертвые не кусаются. Если ты видишь мертвого родственника, значит, он требует жертв своей тени. Убивай без жалости всех, кто тебе попадется под руку…

Иата продолжал перечислять монотонным и глухим голосом свои суеверные познания, а прочие негры с замиранием сердца добавляли и свои сведения, ворочая белками глаз при слабом мерцании огня.

Жерар хотел было объяснить им, как глупо придавать такое значение всяким пустякам, но убедился, что это был бы напрасный труд; они даже стали бы относиться подозрительно к иностранцу, не верящему в колдунов и предзнаменования. Чтобы поднять настроение у всех, он начал петь шансонетку, которая, по-видимому, развеселила слушателей. Видя, что его пение понравилось, он попросил и сестру спеть что-нибудь. Она запела прелестную вещицу из «Ифигении», оперы Глюка. Ее спутники слушали с волнением, как раздавался в воздухе ее мягкий и грустный голосок; у дикарей навернулись на глаза слезы. Но когда она кончила, негры все приуныли.

— Эта девушка поет так, как будто бы она сестра птиц! — сказал Иата, — но ее пение — зловещее; посмотрите, мой сын сделался грустный; он плачет как женщина.

Действительно, старший сын начальника, чахоточный молодой человек, закрыл лицо руками.

— Никогда я не видел его таким! — продолжал Иата. — Верно, в голосе твоей сестры есть что-то особенное… Это нехорошо… Если бы нам завтра пришлось идти на войну, это было бы плохим предзнаменованием!

«Черт бы его побрал со всеми его предзнаменованиями! « — подумал Жерар.

Но ему удалось более или менее рассеять странное беспокойство Иаты. Отведя его в сторону, он доказал ему, что, во-первых, их прибытие ознаменовалось дождем, значит, они принесли ему счастье, а не горе. Потом, если их присутствие так беспокоило его, он может отпустить их… Но Иата отрицательно закачал головой и объявил, что, напротив, колдуны велят не выпускать из виду подозрительных особ. Окончательно отчаявшись убедить негра, Жерар решил неустанно следить за своей сестрой и всеми силами защищать ее от фанатизма этих варваров.

Вот когда храбрый мальчик особенно почувствовал весь ужас того положения, в котором они очутились, и всю ответственность, лежавшую на его молодых плечах. Каким способом уберечь его дорогую сестру? С каким лицом он предстанет перед своими родителями, если с ней случится несчастье?

Подумать только, что его Колетту, которая не могла смотреть без слез на невольников, которая так искренне жалела черных женщин и детей, — обвиняли в дурном глазе, боялись ее как ведьмы. Эта мысль возмущала его до глубины души. И его воображению рисовались всевозможные ужасы!..

Между тем первая луна уже прошла: пленники видели, что время летит и приближается тот час, когда Мартина должна сделаться женою Иаты.

Отказ был бы невозможен. Они были во власти баротзеев, и сопротивление их окончилось бы смертью.

Вдруг в деревне разразился пожар, уничтоживший несколько домов. Жерар и Ле-Гуен первые бросились на помощь пострадавшим. Но все-таки, по некоторым взглядам и шепоту, они заметили, что негры приписывали несчастье белой девице. Утром она вошла в один из домов, чтобы навестить там больного ребенка, а вечером в этом самом доме показался огонь. Значит, факт был налицо: причина пожара — ее дурной глаз.

К несчастью, вскоре после пожара, захворал сын Иаты и умер. Хотя он всегда был слаб и болезнен, но в темном уме Иаты зародилась мысль, что виною смерти его сына была опять Колетта. Неужели он и теперь станет еще колебаться, когда преждевременная смерть его единственного сына вопиет о мщении?

Ле-Гуен слышал, как негры, собравшиеся у колдуна, говорили ему, что белая девушка сглазила сына Иаты, и тут же составили против нее заговор, угрожавшей ее жизни. Ле-Гуен стремглав полетел к своим друзьям предупредить их о такой страшной опасности.

— Больше нельзя терять ни минуты! — сказал он. — Вы должны уехать сейчас же, не откладывая, на этой машине, которую сама судьба предоставила вам. Ну, скорей, уезжайте все трое! Лина сядет между вами, на маленьком седле, которое я устроил ей. Что же касается нас с моей невестой, мы сумеем выпутаться из дела. А этим дьяволам скажем, что вас умчал маниту. Да оно и действительно так!

— Но оставить вас, мой добрый Ле-Гуен, и нашу дорогую Мартину, нет, это немыслимо! — ответила Колетта. — Мы останемся с вами! Они ничего с нами не сделают! Не посмеют!

— Мадемуазель, — возразил матрос важным, почти строгим тоном, — я с вами говорю, как с родной дочерью. Вы сами знаете, что Мартина предпочтет перенести все, что угодно, только бы не видеть вас в опасности! Неужели вам приятнее, чтобы нас всех перебили, пока мы будем защищать вас? А потому я говорю вам — вы должны послушаться и ваш брат обязан спасти вас, пока еще есть время. А за остальное я отвечаю!

— Колетта, ты должна это сделать! — сказал Жерар, побледнев. — Поцелуй нашу вторую мать, нашу дорогую и верную подругу! У нас сердце разрывается на части, оставляя вас. добрые наши друзья, но Ле-Гуен прав: долг Колетты — уехать, а мой — увезти ее… Ну, Лина, собирайся!..

Девушки насилу вырвались из объятий Мартины, покрывавшей их поцелуями и слезами. Она помогла им усесться на велосипед, уже заранее вычищенный и смазанный маслом.

Ле-Гуен с силой толкнул его, и трое белых помчались из деревни дикарей.