Онлайн чтение книги Израиль Поттер. Пятьдесят лет его изгнания Israel Potter: His Fifty Years of Exile
Глава XIII. ИЗРАИЛЬ ПОКИДАЕТ ДОМ СКВАЙРА. ЕГО ДАЛЬНЕЙШИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Он вздрогнул, пораженный траурным видом комнаты — с тех пор как он видел ее в последний раз, в ней, казалось, побывали гробовщики. Длинные ленты черного крепа свисали с оконных занавесок. Четыре угла красной суконной скатерти на круглом столе были прихвачены такими же лентами.

Израилю не были известны эти английские знаки траура, но тем не менее внутреннее чувство подсказало ему, что сквайр Вудкок навеки покинул земную юдоль. Тайна последних трех дней разъяснилась. Но что делать дальше? Его друг, вероятно, скончался внезапно, скорее всего сраженный апоплексическим ударом, от которого он так и не оправился. И не успел никому открыть, что в доме спрятан чужой человек. Так что же может ждать скитальца, который и так слывет в округе беглым преступником, коль скоро его застигнут здесь, в гардеробной богатого помещика? Если он будет строго придерживаться истины, что сможет он сказать в свою защиту, не признаваясь при этом в поступках, которые в глазах английского суда явятся тягчайшими преступлениями? А к тому же вдруг его признанию, его ссылкам на сквайра Вудкока откажутся верить, вдруг его необычайную историю оскорбительно сочтут сплетением небылиц во всем, что касается его и покойного помещика, — разве тогда он не навлечет на себя еще более позорного подозрения?

Печально обдумывая все это, Израиль вдруг услышал за дверью шаги. Они, казалось, приближались. Он тотчас метнулся к потайному ходу, который оставался открытым, и, потянув за железную ручку, задвинул плиту. Однако второпях он дернул ее так сильно, что она повернулась с глухим и заунывным скрипом, похожим на стон. И тут же в комнате раздался вопль. Израиль, вне себя от ужаса, кинулся вверх по лестнице, но на самом верху от спешки споткнулся и полетел вниз, пересчитывая все ступеньки, — шум его падения, отразившись от сводчатого потолка, прокатился по толще стены и не сразу замер в отдалении, словно рокот грома в глубоком ущелье. Когда же Израиль, который, однако, почти не ушибся, вскочил на ноги и прислушался, оказалось, что эху вторит пронзительный визг в гардеробной. По-видимому, какая-то нервная особа женского пола была насмерть перепугана неожиданным шумом в стене, который показался ей если не сверхъестественным, то, во всяком случае, необъяснимым. В комнате послышались другие тревожные голоса, затем эти смутные звуки постепенно затихли и вокруг воцарилось прежнее безмолвие.

Несколько оправившись от потрясения, Израиль стал обдумывать случившееся. «В доме никто теперь не знает про тайник, — размышлял он. — Какая-то женщина, возможно экономка, вошла в гардеробную, сначала одна. В этот миг захлопнулась плита. Услышав неожиданный скрип, она вскрикнула, а потом, когда я свалился с лестницы и так нашумел, совсем перепугалась. На ее визг сбежались все домашние, и, увидев, что она, быть может, лежит без чувств, бледная, будто покойница, да еще в комнате, убранной черным крепом в память об усопшем, они тоже начали визжать и, хором стеная, унесли бесчувственную женщину. А дальше будет вот что… да уже и есть: они решили, будто она увидела или услышала призрак сквайра Вудкока. Ну вот, разобравшись во всех этих странных событиях и убедившись, что они вызваны естественными причинами, я пришел в себя и обрел спокойствие духа. Дайте-ка сообразить. Так. Придумал! Раз все в доме напуганы появлением призрака, я воспользуюсь этим и, пока они не опомнились, сегодня же вечером выберусь отсюда. Лишь бы отыскать одежду покойного сквайра, хотя бы только кафтан да шляпу, и это мне наверняка удастся. Приступить к делу можно уже сейчас. Вряд ли они решатся сегодня еще раз заглянуть в эту комнату. Я спущусь туда и поищу чего-нибудь подходящего. Это ведь гардеробная сквайра, так уж конечно там есть его одежда».

Придя к такому решению, Израиль осторожно нажал ногой пружину, заглянул в щель и, убедившись, что комната пуста, смело вылез из камина. Не тратя времени зря, он тотчас же направился к узкой высокой дверце в стене напротив. Ключ торчал в замке. Израиль распахнул дверцу и увидел кафтаны, штаны, шелковые чулки и шляпы покойного. Без особого труда он подобрал себе точно такой же наряд, в каком видел своего некогда столь веселого друга в последний раз. Аккуратно затворив дверцу, он уже направился с одеждой к камину, как вдруг взгляд его упал на стоящую в углу трость сквайра с серебряным набалдашником. Прихватив и ее, он скрылся в своем убежище.

Быстро раздевшись, он со всем тщанием облачился в позаимствованный наряд — шелковые штаны и прочее, плотно нахлобучил на голову треуголку, взял в правую руку трость, потом, медленно поднимая и опуская зеркальце, по частям осмотрел, как сидит на нем новая одежда, и пришел к заключению, что отлично сойдет за подлинный призрак сквайра Вудкока. Однако едва первая радость при мысли, что теперь уж он непременно спасется, несколько рассеялась, Израиль не без суеверного ужаса сообразил, что на нем одежда мертвеца, и более того — несомненно, тот самый кафтан, который был на покойном, когда его хватил удар. И мало-помалу он начал казаться себе почти столь же призрачным и нереальным, как самая тень, чью роль он намеревался сыграть.

С томительной тревогой дождавшись наступления темноты, а затем, насколько он мог судить, и полуночи, Израиль прокрался в гардеробную и замер посреди комнаты, боязливо прикидывая, какие опасности могут ему встретиться; так он медлил, пока наконец к нему не вернулись решимость и присутствие духа. Тогда он ощупью отыскал дверь, ведущую в коридор, нашарил ручку и повернул ее. Однако дверь не отворилась. А вдруг она заперта? Ключа в замке не было. Еще раз повернув ручку, Израиль налег плечом на дверь. Она даже не дрогнула. Он навалился на нее всем телом, и вдруг она с громким треском распахнулась. Очевидно, ее просто заклинило. Израиль начал тихонько красться по широкому коридору к парадной лестнице в дальнем его конце, но не прошло и трех секунд, как в соседних комнатах послышалась торопливая возня, и в следующее мгновение по всему коридору из дверей уже выглядывали встревоженные лица, освещенные лампой, которую держала в руках пожилая дама во вдовьем трауре, по-видимому вставшая не с ложа забвенья, а с кресла, в котором проводила бессонную ночь, тогда как все остальные были в ночных рубашках. Сердце Израиля стучало, как молот кузнеца, а лицо побелело, как полотно. Но он совладал с собой, надвинул шляпу пониже, уткнул лицо в воротник кафтана и проследовал по осветившемуся коридору под перекрестными взглядами выпученных глаз. Он шел медленной величественной походкой, не глядя ни направо, ни налево и громко стуча тростью по полу. Но кровь холодела в его жилах, потому что изо всех дверей на него смотрели застывшие в неподвижности люди. Они, казалось, окаменели. Те, к кому он только еще приближался, встречали его гробовым молчанием, но стоило ему пройти, как сзади тотчас раздавались отчаянные вопли: «Сквайр! Сквайр!» Когда он поравнялся с дамой в трауре, она упала без чувств поперек коридора прямо перед ним. Не решаясь остановиться, Израиль переступил через ее распростертое тело и все так же неторопливо проследовал дальше.

Через две-три минуты он достиг парадной двери, отодвинул засов, откинул цепь и вышел на вольный воздух. Ярко светила луна. Израиль все так же медленно направился через лужайку к лощине, за которой начинались поля. На полпути он оглянулся на дом и увидел, что к трем окнам фасада прильнули бледные люди, с ужасом созерцая необычайное видение. Он начал спускаться в лощину, и косогор скрыл его от их взглядов.

Теперь он шел по кочковатому, недавно скошенному лугу, усеянному стожками; по ту его сторону у подножья холма колыхалась белесая завеса тумана, а выше виднелась густая поросль молодых деревьев, над которыми там и сям возвышались сухие стволы с отвалившейся корой. Туман казался смутно различимой рекой, а роща — городом на ее берегах, над которым величественно вздымаются церковные шпили.

Нашему искателю приключений на миг померещилось, что он, точно по волшебству, вновь узрел Банкер-Хилл, реку Чарльз[58]Река Чарльз. — См. примеч. 1. и город Бостон — такими, какими он видел их в достопамятную ночь на семнадцатое июня. То же время года, та же луна, те же стожки сена на скошенном лугу — они еще прикрывали этим сеном наспех сооруженный редут.

Словно околдованный, Израиль опустился на стожок и предался воспоминаниям. Однако он не спал столько ночей, что эти грезы не замедлили бы смениться еще более хаотичными снами, если бы он тотчас не заставил себя встать и пойти дальше, испугавшись, как бы предательская дремота не положила конец его столь удачно начавшемуся предприятию. Тут ему пришло в голову, что наряд, который открыл перед ним двери дома сквайра Вудкока, теперь может его погубить. Ночью родственники, близкие друзья и домочадцы покойного могли принять его за привидение, но днем люди, не знавшие сквайра Вудкока, скорее всего схватят его как вора. Теперь он горько сожалел, что не догадался надеть костюм сквайра поверх своего собственного — ведь тогда ему было бы достаточно просто сбросить кафтан, чтобы явиться в своем прежнем виде.

Размышляя над этим затруднением, он продолжал идти вперед, как вдруг заметил, что ярдах в пятидесяти от него на поле среди всходов не то пшеницы, не то ячменя прямо на его пути стоит какой-то человек в черном. Мрачный незнакомец был неподвижен, и его вытянутая рука зловеще указывала в сторону жилища усопшего помещика. В смятенной душе почти отчаявшегося Израиля столь непонятное зрелище не замедлило пробудить суеверный страх. Совесть мучительно укоряла его за ужас, который его хитрость посеяла в сердцах домочадцев сквайра, и застывший жест незнакомца был, мнилось ему, исполнен некоего нечеловеческого значения. Но затем мужество вернулось к нему, и он решил испытать своего таинственного противника. И вот с той же величавой медлительностью, с какой он шествовал по коридору, призрак сквайра Вудкока решительно взмахнул тростью и пошел прямо на незнакомца.

Израиль приблизился — и содрогнулся. Темный рукав хлопал по костлявой руке скелета. Вместо лица маячило смутное жуткое пятно. Нет, это был не человек.

Однако ноги невольно продолжали нести Израиля вперед, и, подойдя к незнакомцу почти вплотную, он увидел перед собой огородное пугало.

Встреча призраков

Облегченно вздохнув при этом открытии, наш искатель приключений принялся подробно рассматривать обманчивую фигуру, которая, судя по всему, была сооружена с большим искусством, возможно, каким-нибудь разорившимся портным, привыкшим иметь дело с манекенами. Одето пугало было по всем правилам: мятая треуголка, драная куртка, ветхие плисовые штаны и длинные шерстяные чулки, испещренные дырами. Все это было искусно набито соломой и укреплено на шестах. Большой отвисший карман куртки — по-видимому, бывшей собственности какого-нибудь батрака — так и манил пошарить в нем. Сунув туда руку, Израиль вытащил крышку от табакерки, обломок курительной трубки, два ржавых гвоздя и три сухих пшеничных колоска. После этого он вспомнил, что и в кафтане сквайра есть карманы. Порывшись в них, он обнаружил прекрасный носовой платок, очешник и кошелек с золотыми и серебряными монетами — всего чуть больше пяти фунтов. Вот так разнится содержимое карманов у пугал и у богатых помещиков. Надо заметить, что, переодеваясь в тайнике, Израиль не забыл переложить собственные деньги из кафтана в карман жилета, который он не стал снимать.

Израиль еще раз внимательно осмотрел чучело и вдруг подумал, что, хоть костюм этот и очень жалок, все же здесь ему представляется случай избавиться от сулящего всяческие беды наряда сквайра. А кто знает, когда еще выпадет ему возможность переодеться? Рассвет же он во что бы то ни стало должен встретить в другой одежде. После сделки, которую он заключил со стариком землекопом, ускользнув из харчевни вблизи Портсмута, ему уже не были страшны даже самые жалкие лохмотья. К тому же он знал и не раз убеждался на опыте, что человек, не желающий привлекать к себе внимание, должен одеваться как можно хуже. Ибо кто не отвернется, завидев гнусное создание — Нищету, которая приближается в рваной шляпе и заплатанной куртке?

Не раздумывая более, Израиль сбросил одежду сквайра и облекся в наряд чучела, предварительно не без труда вытряхнув солому, которую солнце и дождь, постоянно сменяя друг друга, давно уже превратили бы в прах, если бы ее не склеивала липкая плесень. Но как он ни старался, в подкладке куртки и в штанинах все же осталось достаточно гнилых соломинок, чтобы вызывать нестерпимый зуд.

Теперь ему предстояло разрешить важнейший нравственный вопрос: что делать с кошельком? Можно ли назвать присвоение кошелька при подобных обстоятельствах воровством? Хорошенько все обдумав и не упустив из вида, что покойный помещик не успел выплатить ему обещанное вознаграждение за доставку депеш, Израиль пришел к выводу, что может со спокойной совестью считать эти деньги своими. И каждый милосердный судья, несомненно, согласится с ним. Да и что еще было ему делать с кошельком? Вернуть родственникам? Безумная опрометчивость! Подобная непонятная честность могла бы привести лишь к одному: его арестовали бы либо как беглого военнопленного, либо как грабителя. Одежду же сквайра, его платок и очешник следовало уничтожить незамедлительно. Израиль направился к соседнему болотцу, утопил все это в трясине, а сверху набросал комья сырой земли. Затем он вернулся на пшеничное поле, сел, укрывшись от ветра за большим валуном ярдах в ста от того места, где прежде торчало пугало, и принялся обдумывать, что предпринять дальше. Однако ночная прогулка после стольких тревог и бессонных ночей вскоре возымела свое действие, и на этот раз стряхнуть дремоту оказалось труднее, чем когда он отдыхал на стожке. К тому же, сменив одежду, он несколько успокоился. И вот почти мгновенно наш скиталец погрузился в глубокий сон.

Когда Израиль проснулся, солнце стояло уже высоко. Оглянувшись, он заметил вдалеке приближающегося работника с вилами, который, казалось, должен был пройти неподалеку от него. Наш искатель приключений тут же сообразил, что этот человек, несомненно, хорошо знает пугало, а может быть, и сам его соорудил. Что, если, заметив его исчезновение, он предпримет поиски и обнаружит вора, который столь неблагоразумно остался в такой опасной близости от арены своих действий?

Заметив, что батрак спускается в лощину, Израиль, едва он скрылся из виду, опрометью бросился к тому месту, где прежде торчало пугало, нахлобучил шляпу на самый нос, выпрямился, вытянул руку в сторону господского дома и, замерев в этой позе, стал выжидать дальнейших событий. Вскоре батрак поднялся на пригорок, приблизился и, замедлив шаги, бросил на Израиля внимательный взгляд, как будто у него была привычка проверять, не случилось ли чего с пугалом. Едва батрак отошел на приличное расстояние, как Израиль покинул свой пост и помчался напрямик через поля по направлению к Лондону. Однако на меже он задержался, чтобы посмотреть, ушел ли батрак, и к величайшему своему огорчению обнаружил, что тот следует за ним, видимо пораженный изумлением, о чем ясно свидетельствовали быстрота его бега и его жесты. Вероятно, батрак оглянулся прежде, чем Израиль догадался сделать то же. Израиль застыл на месте, не зная, как поступить. Но ему тут же пришло в голову, что именно неподвижность может оказаться наиболее спасительным средством. И, опять вытянув руку в сторону господского дома, он вновь замер и вновь стал выжидать дальнейших событий.

В этот раз, указав на дом, Израиль одновременно указывал и на батрака, который приближался именно с той стороны. Это обстоятельство внушило нашему скитальцу надежду, что столь грозное совпадение, пробудив в батраке суеверный ужас, заставит его обратиться в бегство, и поэтому Израиль еще сохранял некоторое хладнокровие. Однако батрак оказался не из трусливого десятка. Он уже миновал место, где прежде стояло пугало, и, окончательно убедившись, что оно непонятно каким образом перенеслось в другой конец поля, решительно направился к Израилю, очевидно, с неколебимым намереньем найти полное объяснение этой тайне.

Видя, что он приближается твердым шагом, держа вилы наперевес, Израиль решился на последнее отчаянное средство, чтобы пробудить в нем суеверный страх, и, когда батрак приблизился ярдов на двадцать, внезапно потряс сжатыми кулаками, оскалил зубы, точно череп, и принялся дьявольски вращать глазами. Батрак в растерянности остановился, поглядел по сторонам, поглядел вниз на молодые всходы, потом через поле на деревья, затем вверх на небо и, убедившись, что в окружающем мире за последние четверть часа не произошло никаких сверхъестественных перемен, упрямо пошел вперед, нацеливая вилы, точно абордажную пику, прямо в грудь непонятному существу. Убедившись, что его хитрость не удалась, Израиль поспешил принять прежнюю позу пугала и в который раз вновь застыл в неподвижности. Батрак, все замедляя шаги, так что под конец он уже еле передвигал ноги, приблизился к нему на три ярда и ошарашенно поглядел прямо в глаза Израилю. Израиль ответил ему суровым и грозным взглядом, но не пошевелился, рассчитывая, что его враг все же дрогнет. Однако тот медленно поднял вилы и направил один из зубьев прямо на левый глаз Израиля. Острие все приближалось к глазу, и вот Израиль, не выдержав подобного испытания, пустился наутек во всю прыть, так что рваные полы куртки развевались за его спиной подобно крыльям. Батрак тотчас кинулся в погоню. Израиль, мчась без оглядки, перескочил через какую-то изгородь и вдруг очутился в поле, где трудились человек десять работников, которые, узнав пугало — по-видимому, давнего своего приятеля, — только всплеснули от изумления руками, когда странный призрак шмыгнул мимо них, преследуемый по пятам человеком с вилами. Затем и они присоединились к погоне, но Израиль оказался самым быстрым и выносливым бегуном во всей компании. Оставив их далеко позади, он наконец укрылся в обширном парке, который был тут очень густым. Больше он своих преследователей не видел.

Израиль просидел в чаще до наступления темноты, а потом осторожно выбрался из парка и кое-как разыскал дорогу к жилищу добросердечного фермера, в амбаре которого получил первую весть от сквайра Вудкока. Разбудив фермера — время шло уже к полуночи, — он рассказал ему кое-что о своих недавних приключениях, благоразумно умолчав, однако, и о тайной поездке в Париж, и о том, что произошло в доме сквайра Вудкока. В эту минуту ему нужнее всего был ужин. Подкрепившись, Израиль спросил фермера, не продаст ли он ему свое праздничное платье, и тут же выложил деньги.

— Откуда это у тебя столько денег? — удивленно спросил фермер. — По твоей одежде не скажешь, чтобы с тех пор, как ты от меня ушел, тебе выпала удача. Ну, чистое пугало!

— Может, и так, — согласился Израиль невозмутимо. — Ну а все-таки, продашь ты мне свой костюм или нет? Бери деньги — и по рукам.

— Уж и не знаю, как тут быть, — произнес фермер с сомнением. — Дай-ка хоть на деньги поглядеть. Ого! Шелковый кошелек из дырявого кармана! Убирайся отсюда, мошенник. Ты теперь, значит, воровством занялся!

Израиль не знал, как опровергнуть подобное обвинение, ибо не мог бы с чистой совестью поклясться, что деньги достались ему честным путем — ведь в этом, пожалуй, не сразу разобрался бы даже самый искушенный казуист. Эти колебания, порожденные щепетильностью, окончательно укрепили фермера в его подозрениях; осыпая Израиля бранью, он выгнал его из дома и добавил напоследок:

— Скажи спасибо, что я полицию не позвал!

После этой тяжкой неудачи Израиль грустно прошагал по залитой лунным светом дороге три мили до жилища еще одного своего друга, который также когда-то помог ему в трудный час. К несчастью, сон этого человека был на диво крепок. Стук Израиля его не разбудил, но зато разбудил его супругу, особу, не отличавшуюся голубиной кротостью. Приоткрыв окошко и увидев перед собой жалкого нищего, она принялась ругать его за бесстыдство: кто же просит подаяния в глухую ночь, да еще в таком непристойном виде! Израиль покосился на заимствованные у пугала плисовые штаны и обнаружил, что ветхая ткань не выдержала трудов этого дня и расползлась. В большой прорехе на бедре что-то белело.

Израиль поспешил, как мог, исправить эту оплошность и вновь попросил фермершу разбудить мужа.

— Еще чего! — ответила она злобно. — Убирайся отсюда, а не то я тебя разукрашу!

С этими словами она ухватила некий глиняный сосуд и, несомненно, привела бы свою угрозу в исполнение, если бы Израиль благоразумно не отступил на несколько шагов. С безопасного расстояния он принялся умолять фермершу сжалиться над ним: раз уж она не хочет будить мужа, то пусть хоть бросит ему (Израилю) штаны своего супруга, а он оставит на крыльце деньги за них и свои штаны в придачу.

— Ты ведь сама видишь, как они мне нужны! — закончил он. — Помоги же мне, ради всего святого.

— Убирайся отсюда! — ответила фермерша.

— Ну, а штаны, штаны! Вот деньги! — возопил Израиль в отчаянии и ярости.

— Ах ты, проходимец бесстыжий! — взвизгнула фермерша, не разобравшись, о чем он говорит. — Что ж я, по-твоему, в штанах разгуливаю? Чтобы духу твоего здесь больше не было!

Бедняге Израилю вновь пришлось несолоно хлебавши отправиться на поиски еще одного друга. Но там чудовищный бульдог, возмутившись при виде столь гнусного оборванца, который посмел нарушить покой почтенного семейства, свирепо набросился на Израиля и так обкорнал ветхие полы злополучной куртки, что она превратилась в спенсер,[59]Спенсер (по имени лорда Спенсера, считающегося автором этого вида одежды) — короткая курточка с длинными рукавами, закрывающими кисти рук. Мужчины носили спенсер очень недолго на рубеже XVIII–XIX вв. Позже он стал частью только женского костюма. (Прим. выполнившего OCR.) едва достигавший талии своего владельца. Когда Израиль попытался отогнать бульдога, у него с головы упала шляпа, и пес кинулся на нее с такой яростью, что тулья расползлась под его лапами, но он продолжал терзать жалкие останки. Однако Израилю удалось их спасти, и он поспешно удалился с поля битвы, нанесшей такой непоправимый урон его гардеробу. Не только от куртки уцелела лишь половина, но и штаны, располосованные когтями бульдога, повисли лоскутами, а белобрысая шевелюра нашего скитальца колыхалась под полями шляпы, словно одинокий кустик вереска на горном уступе.

Когда настало утро, несчастный Израиль бродил вокруг какой-то деревни, не зная, как поступить.

— Эх! Вот что получает истинный патриот за верную службу своей стране! — пробормотал он, но вскоре немного приободрился и, завидев еще один дом, где ему доводилось прятаться, собрался с духом и решительно направился к крыльцу. На этот раз ему повезло — его встретил сам хозяин, только что поднявшийся с ложа сна. Сначала фермер не узнал своего старого знакомого, но, вглядевшись получше и услышав жалостный голос Израиля, поманил его за собой в сарай, где бедняга не замедлил поведать ему ту часть своих злоключений, которая вполне годилась для чужих ушей, и вновь закончил свой рассказ просьбой продать ему куртку и штаны. Он еще ночью вытряс и выбросил кошелек, сыгравший с ним столь скверную шутку в доме первого фермера, и теперь извлек на свет только три кроны.

— Как же это, — спросил фермер, — три кроны у тебя есть, а донышка у твоей шляпы нету?

— Даю слово, приятель, — ответил Израиль, — что это была всем шляпам шляпа, пока до нее не добрался проклятый бульдог.

— И то правда, — согласился фермер. — Про бульдога-то я забыл. Ну что же, у меня есть лишняя крепкая куртка и штаны, давай деньги.

И через десять минут Израиль уже облачился в серую куртку из грубого сукна, которой долгая служба явно не пошла на пользу, и в такие же штаны. Истратив еще полкроны, он приобрел шляпу самого почтенного вида.

— А теперь, мой добрый друг, — сказал Израиль, — не скажешь ли ты мне, где проживают Хорн Тук и Джеймс Бриджес?

Наш скиталец пришел к заключению, что ему лучше всего будет разыскать кого-нибудь из этих джентльменов, как для того, чтобы сообщить о результатах своей миссии и всем дальнейшем, так и для того, чтобы удостовериться, насколько справедливы были его догадки относительно кончины сквайра Вудкока, о котором ему не хотелось справляться у посторонних.

— Хорн Тук? А зачем это тебе понадобился Хорн Тук? — осведомился фермер. — Он, кажись, был приятелем сквайра Вудкока, верно? Бедняга сквайр! Кто бы подумал, что умереть ему было суждено вот так в одночасье. Ну, да удар — что пуля!

«Значит, я не ошибся», — подумал Израиль, а вслух повторил:

— Где же все-таки живет Хорн Тук?

— Прежде-то он жил в Брентфорде и носил рясу. Только я слыхал, что он продал свое место, а сам поехал в Лондон учиться на законника.

Все это было для Израиля полнейшей новостью: когда он слушал веселые шутки Хорна Тука в доме сквайра, ему и в голову не приходило, что перед ним — человек, облеченный духовным саном. Впрочем, один добродушный английский священник переводил Лукиана, другой, столь же добродушный, написал «Тристрама Шенди»,[60]…один добродушный английский священник… — Речь идет об Уильяме Туке (1744–1820) — писателе и историке, который в 1820 г. опубликовал книгу «Лукиан из Самосаты, перевод с греческого», а также о Лоренсе Стерне (1713–1768), авторе романа «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» (т. 1–9, 1759–1767), и о Джонатане Свифте (1667–1745). а третий, желчный ценитель добродушного Рабле, умер в сане декана; и можно было бы назвать еще многих. Таково величие ума и духа иных английских священнослужителей.

— Так, значит, ты не знаешь, где мне искать Хорна Тука? — спросил Израиль в растерянности.

— Да в Лондоне, а то где же?

— На какой улице, в каком доме?

— Этого уж я не знаю. Ищи иголку в стоге сена!

— А где живет мистер Бриджес?

— Никаких Бриджесов я не знаю, кроме как Молли Бриджес из Брайдуэлла.

С этим Израиль и ушел: одетый, правда, получше, но по-прежнему в полной растерянности.

Что предпринять дальше? Он сосчитал оставшиеся деньги и прикинул, что их за глаза хватит, чтобы вернуться в Париж к доктору Франклину. Приняв такое решение, он старательно обошел стороной две ближайшие деревни, свернул на лондонскую дорогу, сел в столице в дуврскую почтовую карету и прибыл к берегам Ла-Манша как раз вовремя, чтобы узнать, что та самая почтовая карета, в которой он ехал, привезла приказ портовым властям о немедленной приостановке всякого сообщения с Францией на неопределенный срок. Узнать же об этом ранее от своих спутников он не мог, потому что все они были англичане, незнакомые между собой, да к тому же принадлежавшие к различным сословиям, и всю дорогу, разумеется, хранили невозмутимое молчание.

Итак, для него началась новая полоса тяжких неудач. Бедный Израиль Поттер видел теперь впереди лишь неминуемую тюрьму или голодную смерть. Сквайр Вудкок прельстил его надеждой на щедрую плату, которую он должен был получить за свою службу курьера. Этой надежде не суждено было сбыться. Доктор Франклин обещал, что поможет ему вернуться в Америку. Теперь об этом следовало забыть. Посланник, кроме того, намекнул, что похлопочет, чтобы его как-то вознаградили за страдания, которые он перенес, служа родине. На это можно было больше не рассчитывать. И тут Израилю припомнилось поучение мудрого старца: «Никогда не предвкушайте счастья, но и знаменье бед встречайте, не падая духом». Однако он немедленно убедился, что следовать второй части афоризма ему теперь столь же трудно, как раньше — первой.

Пока он стоял так, погрузившись в грустные размышления и с тоской глядя туда, где лежали недостижимые берега Франции, к нему подошел какой-то приятного вида и весьма обходительный человек в матросской одежде, и между ними завязался дружеский разговор, а затем незнакомец учтиво пригласил его в не слишком респектабельное заведение, находившееся в конце узкого проулка. Израиль был рад найти участие в столь тяжкий для него час, но все же он, не до конца поверив в добрые намерения своего нового приятеля, взглянул на него с некоторым подозрением. Однако тот, дружески взяв Израиля за локоть, увлек его в проулок, а затем и в таверну, где заказал бутылку вина, после чего они выпили, с чувством пожелав друг другу здоровья и всяческого благополучия.

— Ну-ка, еще по стаканчику! — любезно предложил незнакомец.

Израиль согласился, надеясь утопить тоску в вине, и скоро хмель ударил ему в голову.

— Бывал в море? — спросил незнакомец как бы между прочим.

— Ну, а как же. Я ведь китобоем был.

— А! Рад слышать! От чистого сердца говорю, — заверил его незнакомец. — Эй, Джим, Билл!

Он исподтишка подмигнул двум дюжим верзилам, и во мгновение ока Израиль оказался насильственно завербованным во флот великодушного старичка из садов Кью — его королевского величества Георга III.

— Руки прочь! — в ярости закричал Израиль, когда его схватили.

— Петушок-то боевой! — заметил обходительный незнакомец. — За него надо будет стребовать не меньше трех гиней. Счастливого плаванья, друг мой, — добавил вербовщик, застегнул куртку и неторопливо вышел из таверны, оставив Израиля в ней пленником.

— Я не англичанин! — ревел Израиль вне себя от бешенства.

— Старая песня! — ухмыльнулись верзилы. — А ну пошли! В целом английском флоте не сыскать ни одного англичанина. Все иностранцы, да и только. Уж поверьте вы им.

Короче говоря, не прошло и недели, как Израиль оказался в Портсмуте, а еще через несколько дней уже был формарсовым на линейном корабле его величества «Беспринципном», который в компании «Бесстрашного» и «Бесподобного» плыл, подгоняемый попутным ветром, по Ла-Маншу, направляясь вместе со своими надменными товарищами в ост-индские воды, чтобы присоединиться там к флоту сэра Эдварда Хьюза.[61]Хьюз Эдвард (1720–1783) — английский адмирал. В течение 1782–1783 гг. вел кровопролитные бои с французским флотом у Коромандельского берега — восточного побережья Индии.

И возможно, нам вскоре пришлось бы описывать, как наш искатель приключений участвовал в знаменитой битве, разыгравшейся у Коромандельского берега между флотом адмирала Сюффрена[62]Адмирал Сюффрен Пьер-Андре (1726–1788) командовал французским флотом, сражавшимся против англичан. и английской эскадрой, если бы не вмешательство фортуны, которая на самом пороге этих событий вдруг вернула ему его первоначальное положение и, к великому его удовольствию, позволила воевать против Англии, а не за нее. Вот так вновь и вновь, не давая ему передышки, жизнь швыряла нашего скитальца туда и сюда, отрывая от уже ставшего привычным занятия, возвращая на прежнее место и снова гоня дальше согласно тому, как счел нужным назначить Верховный Вершитель судеб моряков и солдат.