Онлайн чтение книги История Российского государства. Азиатская европеизация. Царь Петр Алексеевич
Характер

Воспитание (вернее, его отсутствие), пережитые в детском возрасте потрясения и особенности психофизической конституции – вот факторы, повлиявшие на формирование личности Петра.

Человеку, которому выпала странная судьба родиться в августейшей семье и очень рано взойти на престол, трудно сохранить нормальную психику – на нем слишком сконцентрировано внимание окружающих, очень велик набор стрессов и обязательств. Ощущение своей вознесенности над всеми остальными людьми, не оправданное ничем кроме Божьей воли, создает особый тип психики, для которой свойственны крайний эгоцентризм и ослабленная эмпатия. Впору было бы исследовать патологическое состояние «Синдром самодержца».

Как мы увидим, главный оппонент Петра шведский король Карл XII, сформировавшийся при сходных обстоятельствах, получился личностью еще более диковинной, чем русский государь. В характере Петра странностей тоже хватало, но их и не могло не быть.

Представьте состояние десятилетнего мальчика, который живет своей детской жизнью и даже не считается наследником – царь Федор молод, а есть и еще один брат, Иван, шестью годами старше. Вдруг самодержец умирает, и маленький Петр оказывается в эпицентре свирепой борьбы за власть. Сначала верх берут его родственники Нарышкины, мальчика объявляют государем всея Руси, начинают оказывать ему все подобающие знаки внимания, заставляют участвовать в пышных, малопонятных ему церемониях. Затем происходит кровавый стрелецкий путч. На глазах у ребенка убивают его родственников и приближенных, он слышит истерические крики матери, видит свирепых, страшных людей, находится всецело в их власти. И вот он уже не самодержец, а «младший царь», которого отодвигают на задний план, третируют, унижают. Хуже того – мальчик постоянно опасается за жизнь, потому что взрослые вокруг него все время шепчутся о кознях Софьи, боятся, что Петра убьют или отравят.

При таком детстве и у совершенно здорового человека возникли бы проблемы с психикой, а Петр здоровьем не отличался. Наследственность у него была очень тяжелая: и царь Алексей (1629–1676), и царь Михаил (1597–1646) без конца хворали и рано умерли. Сын Натальи Нарышкиной казался современникам крепышом лишь по сравнению с совсем уж хилыми сыновьями Марии Милославской. На самом деле Петр хоть и был физически силен, но часто болел, в зрелые годы постоянно лечился и прожил ненамного дольше, чем отец и дед.

В его облике ощущалась явная ненормальность, которую своим взглядом художника подмечает Валентин Серов, готовившийся написать серию петровских портретов: «Он [Петр] был страшный: длинный, на слабых, тоненьких ножках и с такой маленькой, по отношению ко всему туловищу, головкой, что больше должен был походить на какое-то чучело с плохо приставленной головой, чем на живого человека. В лице у него был постоянный тик, и он вечно кроил рожи: мигал, дергал ртом, водил носом и хлопал подбородком».

Речь здесь идет о хроническом тике, на который обращали внимание все, кто близко наблюдал царя. Левая половина его лица время от времени начинала дергаться, а иногда эти приступы переходили в серьезный припадок, когда спазм охватывал шею, глаза закатывались под лоб, начинались конвульсии обеих левых конечностей. Андрей Нартов, личный токарь царя (очень важная должность при петровской любви к токарному ремеслу), рассказывает в своих записках: «Государь поистине имел иногда в нощное время такия конвульсии в теле, что клал с собою денщика Мурзина, за плеча котораго держась, засыпал, что я сам видел. Днем же нередко вскидывал головою кверху». Приступы происходили и в дневное время, в особо тяжелых случаях приводя к потере сознания. Обычно Петр приходил в себя через один-два часа, но однажды, в феврале 1711 года, пролежал так полтора дня. Граф Бассевич сообщает: «Появление припадков узнавали у него по известным судорожным движениям рта. Императрицу немедленно извещали о том. Она начинала говорить с ним, и звук ее голоса тотчас успокаивал его; потом сажала его и брала, лаская, за голову, которую слегка почесывала. Это производило на него магическое действие, и он засыпал в несколько минут. Чтоб не нарушать его сна, она держала его голову на своей груди, сидя неподвижно в продолжение двух или трех часов. После того он просыпался совершенно свежим и бодрым. Между тем, прежде нежели она нашла такой простой способ успокаивать его, припадки эти были ужасом для его приближенных, причинили, говорят, несколько несчастий и всегда сопровождались страшною головною болью, которая продолжалась целые дни».

Петровская болезнь «причиняла несчастья» не только самому царю. Во время припадков Петр иногда впадал в неконтролируемое бешенство, совершая всякие чудовищные поступки. Возможно, впрочем, что последовательность была и обратной: ярость влекла за собой судороги.

В прежние времена было принято объяснять эту нервную болезнь психическими травмами детства. Так, кажется, считал и сам Петр. Нартов пересказывает слова государя: «От воспомянания бунтовавших стрельцов, гидр отечества, все уды во мне трепещут; помысля о том, заснуть не могу. Такова-то была сия кровожаждущая саранча!» Однако современные медики, анализируя симптомы, отвергают психогенную версию. Здесь явно прослеживаются признаки некой хронической невропатологии.

Согласно одной версии, Петр мог страдать синдромом Туррета, серьезным расстройством нервной системы, сопровождаемым моторными тиками. Приступы этой болезни нередко стимулируются сильным эмоциональным переживанием – как это происходило с царем. Люди с синдромом Туррета гиперактивны, подвержены атакам бешеного гнева и вообще склонны к обсессионно-компульсивному поведению.

Другое объяснение выдвинул американский невролог Джон Хьюз. Он предположил, что тяжелая болезнь, от которой Петр чуть не умер зимой 1693–1694 года, была клещевым энцефалитом, повлекшим за собой осложнение в виде так называемой «кожевниковской эпилепсии». Для этой хронической болезни свойственны и судорожный симптом, и гемипарез (ослабление мыщц одной половины тела), и эмоционально-психические нарушения. Известно, что у людей, страдающих этим видом эпилепсии, бывают периоды неконтролируемого веселья, сменяемые депрессией и страхами. Еще один симптом – склонность к чрезмерной детализации, как мы увидим, очень свойственная Петру.

Петр I. В.А. Серов

Следует сказать, что и синдром Туррета, и эпилепсия никак не тормозят интеллектуальную деятельность – наоборот, бывает, что делают ее более интенсивной. Оба болезненных состояния нередко наблюдаются у гениев.

Я уделяю столько места рассказу о петровском недуге, потому что он может объяснять некоторые черты личности царя, давать ключ к его поведению и поступкам. Можно выразиться так: когда у самодержавного правителя спазмы, начинает трясти всю державу. Ну и, конечно, в железной, иногда иррациональной целеустремленности Петра прослеживаются явные признаки обсессионной компульсивности (например, в злосчастной эпопее Воронежского флота, о которой мы поговорим в свое время).

Итак, что же это был за характер? Каковы его особенности?

Прежде всего в глаза бросаются разнообразные проявления пресловутой гиперактивности – хотя бы просто на физическом уровне. Петр не может долго оставаться на месте, он все время в движении: вечно куда-то спешит, наскоро и неряшливо ест, при ходьбе быстро перебирает своими журавлиными ногами, так что свита сзади вынуждена нестись вприпрыжку. Так же быстро он и ездил – гнал лошадей во весь дух, часто без остановок, даже спал в санях или в коляске. Ему, кажется, было невтерпеж долго оставаться на одном месте. Пишут, что и во время застолья он постоянно вскакивал, выбегал из помещения, потом возвращался.

Царь не мог находиться в роли пассивного зрителя, ему обязательно требовалось участвовать в любом действии. Поэтому, немного понаблюдав, как работает мастер или как оперирует врач, он немедленно сам хватался за инструмент. В 1717 году в Париже регент герцог Орлеанский как-то решил побаловать высокого гостя оперой – Петр очень скоро сбежал из зала, оставив всех в недоумении. При неразборчивом и жадном заимствовании каких угодно европейских новинок русское общество начала восемнадцатого века не пристрастилось к театру, потому что монарх не признавал развлечений, за которыми достаточно было просто наблюдать. Иное дело – самому участвовать в театрализованных шествиях и маскарадах или запускать фейерверки.

Не приходится удивляться, что, придя к власти, Петр совершенно разрушил московский церемониал, при котором государям приходилось бесконечно участвовать в долгих, неспешных ритуалах: сидеть истуканом на троне, часами стоять на молебнах, медленно шествовать во главе пышных процессий.

Но иногда нетерпеливая порывистость Петра мешала осуществлению его замыслов. Так, в 1698 году, во время Великого посольства, главной целью которого были переговоры с Венским двором, с немалым трудом добившись личной встречи с Леопольдом I, молодой московит произвел весьма несерьезное и невыгодное впечатление – нарушив протокол, которому при церемонном австрийском дворе придавали большое значение, он бросился навстречу императору гигантскими шагами, а потом, совсем уже ошеломив придворных, выбежал в парк, сел в лодку и начал бешено работать веслами. Такое поведение вряд ли помогло русско-австрийским переговорам, и без того трудным.

Нервическая энергичность сохранилась и в немолодом возрасте. Мы в подробностях знаем, как Петр строил свой день, когда не находился в дороге, а жил оседло, в своем любимом невском «парадизе».

Следует сказать, что гиперактивность, какими бы физиологическими или психологическими причинами она ни объяснялась, – очень ценное качество для правителя. Особенно если такой же динамичностью обладает его ум, а у Петра тело вечно не поспевало за стремительностью мысли. У этого человека беспрестанно возникали новые идеи, он ими загорался и немедленно приступал к их осуществлению. Но при этом (спасибо пресловутой обсессионности), увлекаясь новой целью, он не охладевал к прежней, так что с годами поставленные задачи всё множились. Царь был упорен и упрям – иногда до абсурдности, но без этой петровской «упертости» ни одно начинание не было бы завершено. Одна из самых сильных, позитивных черт Петра состоит в том, что он никогда не опускал руки и не смирялся с неудачей. Наоборот, поражение словно удваивало его энергию.

Не менее ценным порождением огня, всю жизнь опалявшего эту неспокойную душу, была жадная любознательность. Она с одинаковым пылом расходовалась на важные предметы и на чепуху, но сама всеядная широта петровских интересов не может не восхищать.

Петр не имел склонности к отвлеченным наукам и изящным искусствам, его занимало не теоретическое обоснование и не красота жизни, а ее механика, практическая польза . Знаменитый мемуарист герцог Сен-Симон, близко наблюдавший сорокапятилетнего Петра в Париже, пишет: «Сей государь поражает своим сугубым любопытством, которое всегда связано со сферами управления, коммерции, образования или полиции. Это всеохватно и касается даже самых мелочей, если в них обнаруживается полезность».

Петр I в Монплезире (загородной Петергофской резиденции). В.А. Серов

В первое свое европейское путешествие царь отправился, желая в доскональности изучить кораблестроение, – и преуспел в этой профессии, пройдя выучку у лучших мастеров, голландцев и англичан. Считается, что к тому времени он уже освоил четырнадцать разных ремесел. Но Петр неустанно пополнял багаж знаний и в дальнейшем. Физика, химия, математика, ботаника, зоология, медицина, анатомия, астрономия, геология, география, палеонтология – вот далеко не полный перечень дисциплин, которыми интересовался его стремительный, ни на чем долго не задерживавшийся ум.

Но была в петровской порывистости и оборотная, черная сторона, проявлявшаяся в приступах необузданной ярости. Царь легко впадал в исступление и в гневе бывал страшен – казалось, он на время лишался рассудка, иногда из-за сущих пустяков. В таком состоянии он мог наброситься даже на тех, к кому относился с любовью и уважением. Однажды, пируя дома у Франца Лефорта, Петр кинулся со шпагой на своих ближайших товарищей – Шеина, Никиту Зотова, Ромодановского, причем последнего даже ранил. В другой раз он повалил на пол и бил ногами самого Лефорта, которого чтил больше всех людей на свете. Известны случаи, когда Петр, не помня себя, наносил своей тяжелой рукой и смертельные удары.

Иногда вспыльчивость выливалась в сцены совершенно отвратительные. В голландском городе Лейден царь с огромным интересом наблюдал, как знаменитый медик Герман Бургаве анатомирует труп, – и вдруг заметил, что кто-то из свиты взирает на эту жуткую процедуру с отвращением на лице. Мгновенно рассвирепев, Петр велел чистоплюю рвать мертвеца зубами – и тот ничего, рвал, на глазах у обмерших аборигенов.

Когда требовалось выбить из какого-нибудь подозреваемого признание, Петр не брезговал лично участвовать в пытках, и, если допрашиваемый не сознавался, государь требовал все более жестоких истязаний. Ничем кроме болезненно-истерического возбуждения нельзя объяснить то, что самодержец собственноручно, на глазах у всех, рубил головы стрельцам во время массовых казней 1698 года. До такого, кажется, не опускался и Иван Грозный.

Полагаю, что еще одна особенность петровского характера, прославленная всеми биографами, – бытовая неприхотливость, тоже напрямую связана с нетерпеливостью.

Петр вечно торопился. Ему скучно было разряжаться – и он одевался попросту, как придется: обычно не носил париков, кружевных галстуков и манжетов, не любил перчаток, из обуви предпочитал грубые сапоги. Дома ходил в засаленном халате (вообще не отличался аккуратностью и чистоплотностью). Не лакомился деликатесами – не мог долго сидеть за трапезой. Ел много, как того требовала его великанская конституция и неуемная энергия, но самую простую пищу. В век, когда европейские монархи пытались подражать «королю-солнце» Людовику XIV и пышности Версаля, российский двор производил на иностранцев впечатление невероятной скромности, и это несомненно было благом для разоренной войнами страны. Из всех тогдашних венценосцев русского царя затмевал аскетизмом один лишь Карл XII – тот даже и вина не пил.

Впрочем, Петру, кажется, доставляло удовольствие обходиться малым – это соответствовало его ощущению комфорта. Он, выросший в тесных и низких теремных комнатах, не жаловал просторных помещений и высоких потолков. В Петербурге построил себе маленький домик, а путешествуя по Европе, очень не любил останавливаться во дворцах. В Париже он отказался жить в Лувре и в конце концов поселился в частном доме, где ночевал в гардеробной.

Любопытна дотошность, с которой властелин огромной державы со всеми ее богатствами, вел учет жалованья, получаемого им согласно чину (Петр играл сам с собой в «карьерную игру», постепенно присваивая себе все более высокие звания). В царских записях можно прочесть, что в 1707 году «полковничьего окладу» получено 2 598 рублей, из коих выдано «Анисье Кирилловне» на какой-то штоф 26 рублев, а Авраму-арапу (тому самому, пушкинскому предку) да Якиму-карле на платье 87 рублев 13 алтын 2 деньги.

В связи с «арапами и карлами» нельзя не затронуть тему знаменитого петровского юмора, придававшего специфический колорит всему царствованию.

Все современники и мемуаристы пишут, что царь любил подурачиться, причем разного рода шутовства обставлялись с невероятным размахом. Были и торжественные празднества – театрализованные шествия, манифестации, живые картины, которые устраивались по серьезным поводам, например по случаю очередной победы, но не меньше энергии Петр тратил на всевозможные безобразия.

Некоторые из развлечений, так сказать, «легкого жанра» были вполне в традициях московского двора – например, придворный штат карликов, «арапов» и прочих людей необычного вида. Карлики сопровождали Петра повсюду, он любил устраивать им свадьбы, во время пиров они неожиданно выскакивали из гигантских пирогов и так далее, но такого рода забавами потешался и тишайший Алексей Михайлович. Петр же находил особенное удовольствие именно в безобразиях – часто совершенно хулиганского толка. Ему нравились шутки самого грубого, низменного сорта: кататься на свиньях, налить кому-нибудь в нос уксуса, насильно упоить гостей до скотского состояния и т. п.

Однажды датский посланник Юст, уже сильно пьяный, отбиваясь от назойливого угощения, обругал государя и даже выхватил шпагу, то есть совершил тягчайшее из преступлений, но никаких последствий не было. Назавтра дипломат и царь попросили друг у друга прощения, потому что ни тот ни другой ничего не помнили и узнали об инциденте только от свидетелей. Этот случай закончился мирно, но так бывало далеко не всегда.

Юмор у Петра мог быть не только грубым, но и злым. Его явно раздражали благонравные московские бояре, которые, разумеется, относились к царским выходкам с осуждением. В отместку дебошир под видом веселья унижал и мучил тех, в ком подозревал недовольство.

В натуре царя было нечто, требовавшее глума, надругательства, похабства. Одно из самых известных учреждений Петра – Всешутейший, Всепьянейший и Сумасброднейший Собор был создан еще в начале 1690-х годов, когда царь не правил, а лишь развлекался, но сохранилось это странное учреждение и впоследствии. Царь собрал туда всевозможных уродов, дураков, обжор, пьяниц, скабрезников и год за годом наслаждался этой игрушкой, приводя в ужас обывателей отвратительными дебошами. Как в голове Петра совмещались представление о величии и юродское шутовство – непонятно.

Давая характеристику реформатора, Ключевский говорит: «Петр Великий по своему духовному складу был один из тех простых людей, на которых достаточно взглянуть, чтобы понять их». Мне же этот человек представляется невероятно сложным, сотканным из сплошных противоречий. Я бы сказал, что противоречивость – вообще главное свойство этой личности.

Прежде всего озадачивает контраст между фантастической масштабностью замыслов и постоянной зацикленностью на мелочах. Это проявлялось не только в бухгалтерской регистрации расходов в «13 алтын и 2 деньги», а буквально во всем. Петру всегда мало было указать магистральное направление, он должен был составить пошаговую инструкцию, разметить каждый дюйм на обозначенном пути. Повелитель огромной страны, а впоследствии один из вершителей судеб Европы тратил бóльшую часть своего драгоценного времени на детализацию собственных указов, часто на совершенную ерунду. Регламентация уставов и всевозможных правил, скрупулезное расписывание должностных обязанностей самых мелких чиновников, подробные указания, как кому одеваться, как стричь волосы, как бриться, в каких жить домах, как проводить свадьбы и как хоронить покойников, как торговать, какими серпами жать – вот основное времяпрепровождение «самодержавного властелина». Здесь, конечно, можно вспомнить о патологической детализации как части клинической картины кожевнической эпилепсии, но медицинская причина петровской «мелочности» не столь существенна. Важно, что с точки зрения административной методики Петр относился к числу правителей, строивших государство не по принципу стимулирования инициативы граждан, а по принципу строжайшего регламентирования – не слишком эффективная технология в условиях огромных просторов и плохих коммуникаций. Извечная российская беда – неорганизованность, безалаберность, неисполнительность – исторически объясняется непривычкой проявлять инициативу и думать своим умом; вечное государственное принуждение отбивало эти качества. Петр же пытался справиться с этой хронической болезнью, закручивая гайки еще туже.

Большой маскарад в Москве. В.И. Суриков

По психологическому типу Петр безусловно был «маньяком контролирования». Вероятно, «жажда контроля» – вообще код для понимания механизма петровских поступков и реакций. Этот человек, кажется, чувствовал себя уверенно и безопасно, только когда он контролировал всё и всех. Если же видел, что контроль утрачен, – впадал в судорожную ярость. Многие мемуаристы пишут, что Петр мог простить оплошность и неудачу, но не обман. Еще болезненнее он воспринимал измену или попытку бунта – именно в таких ситуациях царь становился безжалостен, чудовищно жесток. И обман, и предательство, тем более бунт – это выход из-под контроля.

Не так легко понять и еще одно противоречие, которое ставило в тупик современников. Осознание собственного величия и невероятное высокомерие, при котором царь ни за кем кроме самого себя не признавал права на личное достоинство, сочетались в нем с полным отсутствием спесивости и демократической простотой в общении. «Он удивительно умел совмещать в себе величие самое высокое, самое гордое, самое утонченное, самое выдержанное – и в то же время нимало не стеснительное», – отмечает Сен-Симон.

В отличие от всех прежних московских государей, недоступность которых сакрально оберегалась, Петр был готов общаться со всяким человеком, кто казался ему полезен или вызывал любопытство. В застольях он садился не на почетное место, а где придется, не делал различий между аристократами и простолюдинами, охотно затевал беседу с ремесленниками, случайными иностранцами, рабочими. Петровская «демократичность» проявлялась и в том, что знаменитая царская дубинка с одинаковой легкостью обрушивалась на спины солдат и генералов, слуг и князей.

Можно предположить, что для самого Петра никакого противоречия между величием и доступностью не было. Он был такого высокого мнения о своем положении, что с этой поднебесной высоты все подданные – хоть вельможа, хоть последний оборванец – казались ему холопами. Как выразился С. Платонов: «В его государстве не было ни привилегированных лиц, ни привилегированных групп, и все были уравнены в одинаковом равенстве бесправия».

Еще один давний предмет споров – вопрос о петровской храбрости. Несколько раз в драматические моменты царь проявлял постыдную трусость – или вел себя так, что были основания его в этом обвинять.

Вспомним, как ночью 8 августа 1689 года он панически, полураздетый, от одного только слуха о стрелецкой угрозе бежал из Преображенского, бросив мать и беременную жену.

Точно так же накануне Нарвского поражения в ноябре 1700 года Петр бросит свою обреченную армию, да и позднее в Белоруссии будет дважды, имея превосходящие силы, поспешно отступать перед небольшой армией Карла, которого он очень боялся (впрочем, небезосновательно).

Сходная история случится на последнем этапе Северной войны, в 1716 году, когда Петр в последний момент отменит десант на шведскую территорию, чем сильно испортит отношения с союзниками.

Вместе с тем царю случалось проявлять нешуточную, даже излишнюю отвагу. По меньшей мере дважды он без трепета подставлял себя под пули: во время захвата двух шведских кораблей в мае 1703 года на Неве (это была первая, пусть скромная победа русских на воде) и в Полтавском сражении, где вражеские пули продырявили царю шляпу и седло.

Петр в Полтавском сражении. Кадр из фильма «Петр Первый». 1938 г.

Храбро он себя вел не только на поле брани, где решалось многое, но и в совершенно необязательных ситуациях. Собственно, одной из причин преждевременной смерти царя стала жестокая простуда, полученная поздней осенью 1724 года, когда Петр во время бури бросился в ледяную воду спасать гибнущее судно (если это, конечно, не красивая легенда).

Мало-мальски правдоподобный ответ на эту загадку душевного устройства государя может дать разве что невропатология: панические атаки – один из симптомов предположительного петровского диагноза.

Следующий поведенческий диссонанс, заставлявший очевидцев, в зависимости от ситуации, которую они наблюдали, давать русскому царю диаметрально противоположные оценки, – странное сочетание бесцеремонности и стеснительности.

Подобное поведение, видимо, следует объяснять все той же психологической проблемой контроля. Попав в Европу, Петр впервые оказался среди людей, которые были ему неподвластны, а стало быть, неподконтрольны, непредсказуемы. Отсюда и крайняя неуверенность, дезориентация, усиленная отсутствием правильного воспитания – неумением себя вести. Во время первого заграничного путешествия русский царь воспринимался европейцами как властитель далекой варварской страны, как экзотический дикарь – Петр это чувствовал, что усиливало его растерянность.

Позднее, после Полтавы, отношение к российскому монарху переменилось. Его всюду принимали как очень важную персону, всячески с ним носились, угождали ему – и Петр стал ощущать себя иначе. Он не слишком обтесался, оставался таким же бесцеремонным, но от застенчивости не осталось и следа. Петр снова контролировал ситуацию. С европейцами он теперь обращался почти так же, как с собственными подданными, разве что не бил палкой.

Очень трудно примирить петровскую любовь к святотатствам с его же религиозностью, а Петр, кажется, был человеком искренней веры: он хорошо знал службу, много и истово молился, любил церковное пение, сам пел на клиросе – и в то же время, кажется, получал особое удовольствие от кощунств – вроде тех, что приведены выше, в цитате из Льва Толстого. Вся эпопея с Всешутейшим Собором выглядит какой-то оргией богохульства и издевательством над авторитетом христианской церкви.

Историки пытались объяснить это борьбой с суевериями, раздражением против чрезмерного влияния патриархата и даже просто злостью на духовенство – «досадой на класс, среди которого видели много досадных людей» (Ключевский), однако некоторые обряды Собора глумились именно над церковными таинствами: венчанием, крещением, соборованием, отпеванием, рукоположением в священство. В формуле осенения благодатью «Святой Дух» заменяли «Бахусом», шутовски искажали «Символ Веры», непристойно переиначивали слова Писания и так далее. Любого другого человека, который позволил бы себе подобные вещи, в те времена сожгли бы на костре.

Как всё это совмещалось и соседствовало в сознании Петра с набожностью? Должно быть, грубая, темпераментная натура требовала таких же грубых, буйных развлечений. Уж отдыхать так отдыхать: с шумом, треском, грохотом, обильными возлияниями, непристойностями, а самой радикальной из непристойностей являлось нарушение священных табу. Глубинного, идеологического содержания искать здесь не следует.

Тема петровской идеологии вообще мало разработана. Сам он никогда ее не формулировал, поскольку не любил теоретизировать. Петр хватался то за одну, то за другую идею, нагромождал планы друг на друга, от каких-то из них потом отказывался, какие-то лихорадочно корректировал, росчерком пера менял жизнь целых сословий, бестрепетно губил гигантоманскими, подчас нелепыми прожектами десятки тысяч людей; подданные часто не понимали, чего царь добивается и зачем их терзает, однако за всей этой многосторонней, хаотической деятельностью просматривается некая система взглядов, твердое представление о правильном и неправильном.

Попробуем реконструировать мировоззрение реформатора – это поможет нам лучше разобраться в сути его преобразований.

Стержень и главная цель всех петровских начинаний – максимальное укрепление государства, сильно расшатавшегося на протяжении семнадцатого века. Петр считал Служение Государству высшей ценностью – если угодно, национальной идеей. Ради этого он не жалел ни самого себя, ни тем более подданных.

В условиях восемнадцатого столетия государство могло быть сильным, лишь обладая мощной армией и флотом, развитой промышленностью, работоспособной бюрократической машиной, эффективной финансовой системой. Это и есть перечень взаимосвязанных практических задач, которые ставил перед страной реформатор.

Для их осуществления можно было задействовать разные опробованные мировой историей механизмы, самым надежным из которых было бы высвобождение созидательной энергии населения, ставка на естественное стремление людей жить лучше – чем зажиточнее народ, тем богаче и казна. Но Петр выбрал другой путь – сделал ставку на предельно жесткое «вертикальное» управление, основанное на беспрекословном исполнении приказов и страхе наказания.

Подобный метод функционирования требовал возврата к тотальному самодержавию времен Ивана Грозного – что вполне отвечало и складу петровской натуры с ее обсессией лично контролировать всё и вся. «Монархов власть есть самодержавная, которым повиноваться сам Бог повелевает», – говорится в одном из указов Петра, а в воинском уставе заявлено еще более решительно: «Его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответа дать не должен, но силу и власть имеет, свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благомнению управлять». Казалось бы, армейский устав – не вполне логичное место для подобных деклараций, но Петр явно считал иначе. С его точки зрения, правильно устроенная страна должна была жить по единому, тщательно прописанному уставу – как вымуштрованная армия: маршировать в ногу, по команде делать поворот «кругом», во всем следовать единообразию.

По складу характера Петру не могла не импонировать концепция «регулярного» государства, выдвигавшаяся тогда целым рядом европейских политических философов. Эта система взглядов считала возможным создание идеального социального порядка за счет максимальной рационализации и регламентации управления: мудрый монарх издает ясные установления, послушный народ исправно им следует. Не слишком уповая на сознательность подданных, царь больше полагался на острастку и принуждение.

Служение государству освящалось некоей высшей целью, которую Петр называл «пользой и общим прибытком», то есть у него существовала и концепция всеобщего блага. «Наше единое намерение есть о их [подданных] благосостоянии и приращении пещися», – декларировал преобразователь, однако его представления о народном благосостоянии, кажется, были довольно туманны. Как пишет один из самых обстоятельных петровских биографов Николай Павленко: «Дать четкий ответ на поставленный вопрос не представляется возможным прежде всего потому, что этой четкости, видимо, не было и у самого царя, по крайней мере, мы ее не обнаруживаем в изданных им законах». В идеальном государстве, по Петру (как, впрочем, и по закону Чингис-хана), каждый житель добросовестно и усердно выполняет свои обязанности: крестьяне – пашут, платят подати и несут рекрутскую повинность, рабочие работают в поте лица, дворяне безропотно служат до старости, купцы честно торгуют и охотно делятся с государством барышами, женщины слушаются мужей и рожают много детей, дети учатся быть исправными подданными.

Для такого государства было нужно чрезвычайно дисциплинированное и в то же время не склонное к умничанью население. В идеальном мире Петра монарх – это Отец, а подданные – почтительные и послушные дети. Не случайно в миг наивысшего торжества, после победы над шведами, Петр примет в первую очередь звание «отца отечества» и лишь после этого императора всероссийского.

К великой досаде Петра, русские были мало похожи на Лизету, и выдирать им здоровые зубы во имя послушания приходилось часто. Одна из самых неприятных черт петровского мировосприятия – отношение к собственному народу. Про Петра можно сказать, что он был россофилом, то есть патриотом страны России, но при этом отъявленным русофобом. Он говорил: «С другими европейскими народами можно достигать цели человеколюбивыми способами, а с русскими не так: если б я не употреблял строгости, то бы уже давно не владел русским государством и никогда не сделал бы его таковым, каково оно теперь. Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей». Костомаров пишет: «Задавшись отвлеченною идеею государства и принося ей в жертву временное благосостояние народа, Петр не относился к этому народу сердечно. Для него народ существовал только как сумма цифр, как материал, годный для построения государства».

При своей нетерпеливости, при незыблемой вере в силу принуждения Петр желал перекроить народ на «правильный лад» немедленно, сию же минуту. Достичь этого, по убеждению государя, можно было, заставив людей строить всю свою жизнь по указке начальства, по установленным властью детальнейшим правилам. «Наш народ – яко дети, неучения ради которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают», – писал царь. В 1722 году он издал указ, строго-настрого постановивший, чтобы «никто не дерзал иным образом всякие дела вершить и располагать не против регламентов». Государю казалось, что достаточно издать правильный приказ – и люди переменятся.

Всю жизнь Петр сталкивался с одной и той же проблемой, приводившей его в гнев и тягостное недоумение: он всячески призывал своих генералов и администраторов, офицеров, чиновников проявлять инициативу, служить делу не за страх, а за совесть – и неизменно сталкивался с пассивностью, непониманием царской воли, нерешительностью, да и просто отлыниванием от дела.

Иначе не могло и быть. Беспрекословное, нерассуждающее повиновение, которого Петр добивался от подчиненных, и инициативная работа во имя общей цели – вещи совершенно несовместные. Оглядка на начальство, приоритет не пользы дела, а одобрения со стороны высших лиц станут вечной проблемой российского государственного аппарата и очень сузят область его компетентности. Брауншвейгский посланник Фридрих Вебер, оставивший ценные записки о Петре, сформулировал это следующим образом: «Там, где у русских господствует страх и слепое повиновение, а не рассудок, там они будут впереди других народов, и если царь продержит еще скипетр свой только двадцать лет, то он уведет страну свою, именно вследствие сказанного повиновения, так далеко, как ни один другой монарх в своем государстве».

Так оно потом и будет, в постпетровской России: с проблемами, которые решаются мобилизационным методом, страна справлялась гораздо лучше, чем с теми, где на одном страхе и повиновении далеко не уедешь.

Лица у мужчин должны быть одинаково безбородыми. И. Сакуров