Онлайн чтение книги Из Парижа в Бразилию
Часть вторая. ОТ АЛЯСКИ ДО ПАНАМЫ

Глава I

— Ну что, господа, не прав ли я был, когда еще в прошлом месяце говорил, что вам не удастся выехать ни завтра, ни через неделю, ни через две?

— Правы, капитан, совершенно правы.

— И помните, что я еще сказал? «Вы пробудете в форте Нулато до половины весны».

— Увы!..

— Как? Неужели вам здесь так скучно? Неужели вы все еще рветесь в дорогу? Но ведь подумайте: даже сами здешние жители не решаются выходить в это время из своих домов.

— Вы не так поняли восклицание моего друга, — вмешался третий собеседник. — Живя здесь, нам совершенно не на что пожаловаться. Ваше радушие выше всяких похвал, комнаты отведены нам прекрасные, стол отличный, а уж мистрисс Андерсон мы не знаем как и благодарить.

— Вообще мы вам бесконечно благодарны и от души, и от желудка, — прибавил еще один собеседник, четвертый.

— И все-таки вам ужасно хочется в путь, несмотря на погоду, в которую, как говорится, добрый хозяин собаки из дому не выгонит.

— Но ведь это отчего? Оттого, что мы здесь сидим и ничего не делаем, а до Бразилии далеко.

— Прекрасно, но чем же я-то виноват, если погода никуда не годится и дождик льет, как во время потопа?

— Вот что, капитан: скажите, пожалуйста, неужели так-таки и нет никакой возможности переехать в санях через эту проклятую реку?

— Monsieur Арно, ваши соотечественники любят повторять фразу, что во французском языке нет слова «нельзя», «невозможно». Но дело в том, что человек, составивший эту поговорку, вероятно, никогда не бывал под 155°30′ западной долготы и 64°42′ северной широты, то есть у ворот форта Нулато, на правом берегу реки Юкон, и вдобавок еще в то время, когда преждевременная и дружная весна находится в разгаре своего спора с необыкновенно суровой зимой. Вы как думаете, monsieur Лопатин?

— Я с вами совершенно согласен, капитан, и тоже боюсь, что всякая попытка будет неудачна, — отвечал тот самый собеседник, который делал поправку к печальному восклицанию Жака «Увы!»

— И не только неудачна, а даже, может быть, и гибельна, — заметил Жюльен де Кленэ, то есть четвертый собеседник, благодаривший «от души и желудка» гостеприимного хозяина. — Ну, милый Жак, — продолжал он, — не будь же капризным ребенком, который сердится, что ему не дают поиграть луной в ведре. Со стихией ничего не поделаешь. У ней есть много способов смирять непокорных: ураганы, бури, метели и не знаю еще что.

— Но ведь сегодня, право же, не холодно: после дождя пошел снег, и ртуть поднялась выше нуля.

— Вот это-то повышение температуры и опаснее всего. Ведь так, капитан?

— Так, monsieur де Кленэ. С минуты на минуту нужно ожидать оттепели и разлива реки. Слышите, какой ужасный треск раздается по временам? Это лед ломается.

— Оттепель! Разлив! — вскричал Жак. — Да что вы!.. Значит, Юкон скоро освободится ото льда, а я все еще здесь!

— И слава Богу, что все мы здесь, а не где-нибудь под дождем…

— Вам-то хорошо говорить, а я…

— Что ж вы? Чем вам здесь плохо? — спросил капитан.

— Да, в самом деле, — поддержал капитана Жюльен. — Отчего тебе здесь хуже, чем нам, Жак? Или ты из другого теста сделан? Особенно важный господин?

— Совсем не в этом дело, а просто я хочу выбраться отсюда.

— Домой в форт? Отлично. Нам тоже пора идти.

— Вовсе не в форт… Я хочу переправиться на другой берег реки.

— Да ведь тебе уже сказано, что это невозможно.

— Несчастный! Чего же ты хочешь? Дожидаться, что ли, следующей зимы, когда река опять замерзнет? Нет, благодарствую. Я уже здесь досыта насиделся. А ехать по реке две тысячи метров…

— Две тысячи восемьсот, — поправил капитан.

— Я не поеду водой. Я путешествую посуху. Ты обещал, что не будет плавания. Изволь держать свое слово.

Треск льда стал настолько силен, что ответа Жюльена нельзя было расслышать. Точно пятьдесят пушек непрерывно стреляли, сопровождаемые частой ружейной пальбой.

— Капитан, — сказал Жак, воспользовавшись минутным затишьем, — дайте мне, пожалуйста, сани и немного провизии.

— Зачем вам?

— Покуда еще есть время, я на собственный страх и риск переправлюсь через реку по льду и буду ждать на другом берегу конца разлива.

— Нет, сударь, этого я не сделаю, — коротко отрезал капитан. — Я не желаю обременять свою совесть вашей гибелью.

— Ну, хорошо; в таком случае я пойду через реку пешком.

— А мы вас не пустим силой.

— Увидим… Взгляните-ка, взгляните, пожалуйста! — вдруг воскликнул Жак с искренним торжеством. — Вот какие-то два человека, даже и не французы, доказывают вам наглядно, что невозможного не существует.

Действительно, на реке показалась запряженная двенадцатью собаками легкая нарта, в которой двое неизвестных пытались переехать через реку.

Они были еще в пятистах метрах от берега, на котором стояли европейцы, и всеми силами погоняли собак, которые, чуя опасность, и сами добросовестно старались поскорее вытащить сани.

— Несчастные! — прошептал капитан.

— Да, я им не завидую, — сказал Жак, — но только потому, что они едут с берега, на который мне бы страстно хотелось попасть.

— Они обречены.

— Ничего подобного! Через четверть часа они будут здесь, еще через пять минут я подойду к ним, а самое большее через полчаса они перевезут меня на другой берег.

Однако надеждам Жака не суждено было сбыться. Вследствие быстрого повышения температуры конфигурация льда на реке сильно изменилась.

Юкон уже давно делал усилия сбросить ледяной панцирь, который вздулся на середине, образуя опасные покатости с края. Вода снизу напирала все больше и больше.

Вдруг раздался страшнейший грохот, точно залп артиллерии. По ледяной коре побежали во все стороны широкие трещины, перекрещиваясь, перепутываясь между собой, и вода хлынула через них неудержимыми потоками.

Сани в это время находились на самом краю огромной, внезапно образовавшейся трещины. Вдруг та часть льдины, на которой они стояли, оторвалась от общей массы и почти отвесно стала погружаться в воду.

Люди, экипаж, собаки исчезли под водой на глазах у потрясенных европейцев, безмолвных свидетелей страшной сцены.

— Ну что, monsieur Арно, — нарушил наконец тягостное молчание капитан, — излечились вы теперь от вашего упрямства? Подействовал ли на вас этот страшный урок?

— Действительно, страшный, — отвечал Жак, — я сдаюсь, я отказываюсь от борьбы с неумолимой стихией.

— Вы, значит, согласны теперь, что переезжать реку нельзя?

— Увы! — произнес опять Жак тем же тоном, как и прежде.

— Ну-с, так пойдемте-ка домой в форт, — продолжал капитан. — Это самое лучшее, что мы можем сделать. За стаканом горячего грога мы поищем компромиссный вариант между вашим неприятием водного пути и желанием непременно ехать.

Полчаса спустя после этого трагического события, имевшего для Жака весьма важные последствия, капитан Андерсон и его гости уютно сидели за большим столом в зале комендантского дома. Сняв эскимосские шубы и оставшись в удобных суконных костюмах, все четверо с наслаждением тянули из стаканов вкусный грог, но воспоминание о гибели нарты с пассажирами не выходило у них из головы.

Фактория, или форт Нулато, находится на расстоянии 200 верст с небольшим от залива Нортона, в бассейне Берингова моря, на берегу реки Юкон, где эта река делает решительный крутой поворот с северо-востока на юг. Форт принадлежит той территории Северной Америки, которая в 1867 году куплена у России Соединенными Штатами и известна теперь под названием Аляски.

Богатства края, состоящие преимущественно из дорогостоящих мехов, эксплуатируются с широким размахом «Товариществом американской пушной торговли», которое, таким образом, является серьезным соперником старинной английской Компании Гудзоном залива, преследующей точно те же цели.

С туземцами сделки совершаются обыкновенно меновые, как и в Сибири на нижнеколымской ярмарке. Меновой единицей служила прежде бобровая шкура, но теперь бобры стали очень редки и единицей служит шкура бизона. Индеец или вообще какой-нибудь траппер является в факторию с трофеями своей охоты. От агента компании он получает столько деревянных марок, сколько бизоньих шкур он принес; если он доставит какую-нибудь более ценную шкуру, равную, например, по цене двум бизоньим, то получает эа каждую две марки, и т. д. На эти марки он тут же, в фактории, имеет право получить в специально для того существующих магазинах компании все нужное для трапперского обихода: порох, топоры, пули, ножи, ружья, одежду.

Форт Нулато, построенный некогда для обороны от туземцев, до сих пор еще сохранил, несмотря на давность постройки и суровый климат, вполне внушительный вид.

Он состоит из крепкого палисада в шесть метров высотой, построенного из толстых, глубоко вбитых в землю бревен, связанных между собой крепкими поперечинами. Палисад имеет форму обширного параллелограмма с четырьмя четырехугольными бастионами по углам; в них проделаны отверстия для стрельбы; крыша имеет коническую форму. В середине ограды стоит крепкий дом, в котором живет комендант форта и главные агенты товарищества. Дом в два этажа и с виду вполне приличен, хотя в окнах вместо стекол вставлены крепко натянутые тюленьи пузыри.

Остальную часть двора занимают постройки, в которых помещаются склады мехового товара и предметов для менового торга, жилой дом для низших служащих, пороховой магазин и небольшая часовня, в которой за неимением пастора капитан Андерсон сам читает по воскресеньям Библию для живущих в фактории.

Когда все жители в сборе, что бывает очень редко, население форта Нулато состоит из пятидесяти мужчин, сорока женщин и двадцати пяти детей.

Это все народ рабочий: артельщики при складах, кузнецы, плотники, охотники. Происхождения самого разношерстного: американцы, англичане, канадцы, метисы; но все живут между собой дружно, объединенные великодушием и твердостью капитана Андерсона.

Хотя мистер Андерсон и носит воинственное звание капитана, тем не менее статуса и полномочий коменданта крепости он не имеет.

У него под командой нет ни одного солдата. Все охотники, все служащие в фактории в минуты первой же опасности готовы превратиться в бойцов, но в обыкновенное время они простые, скромные труженики.

Еще в то время, когда территория Аляски принадлежала России и Компания Гудзонова залива брала у казны на откуп местную меховую торговлю, управляющие факториями величались обыкновенно капитанами, а фактории — фортами. Это название сохранилось по старой памяти до сих пор, даже после того, как территория перешла во владение Америки. Такова сила традиции, сила привычки. Впрочем, капитаном зовут Андерсона, так сказать, неофициально его подчиненные и индейцы; официальное же его звание главноуполномоченный. Итак, наш chief-factor, или, если хотите, капитан Андерсон, сидел у себя в зале в кресле, откинувшись на спинку, вытянув ноги и положив их на решетку камина. Это был добродушный пятидесятилетний мужчина, твердый, хладнокровный и хорошо образованный. Потягивая горячий грог, он старался убедить Жака Арно в том, что проще пересечь Юкон в лодке, нежели подниматься до ее истоков, как непременно того желал неисправимый ненавистник воды.

Лопатин и Жюльен тоже сидели в креслах, но не в позе капитана, а в более учтивой, принятой у европейцев. Покуривая сигары, они с улыбкой слушали спор Жака с капитаном. Их взоры в сотый, быть может, раз безучастно и рассеянно останавливались на американском девизе «Epluribus unum» {Из многих единое (лат.). }, который держал в когтях взлетающий орел. Рядом капитан Андерсон оставил на стене залы, вероятно как реликвию, старинный герб Компании Гудзонова залива. На этом вычурном и довольно безвкусном гербе были изображены: на одной половине на серебряном поле — горностай, а на другой, на голубом поле — лисица. Под гербом девиз: «Cutem acutus tollet acuti».

Жак все жаловался на то, что зима неожиданно проходит и наступает непрошеная весна.

— Просто ужасно! — говорил он. — Я рассчитывал, что здесь зима протянется до июня, а между тем оттепель наступила еще в апреле… На что это похоже?

— Ваш расчет был совершенно верен относительно сибирского берега, — возражал капитан, — но относительно американского нужна совсем другая мерка.

— Это почему?

— Да потому, что температура здесь совершенно иная, хотя широта та же.

— Вы серьезно говорите? Или, может быть, шутите? Когда мы постучались в вашу гостеприимную дверь, на дворе было тридцать пять градусов мороза. Неужели это, по-вашему, теплее, чем в Сибири?

— Не теплее; я говорю в другом смысле: в том, что наша зима короче сибирской. Да уже одного взгляда на растительность нашего и сибирского берегов достаточно, чтобы сразу уяснить разницу в климате. На американском берегу возле мыса Принца Валлийского в изобилии растет лес, а в Сибири на той же самой широте только мох и лишаи.

— Но ведь это странно. Отчего такая разница? Или ваши соотечественники ухитрились поставить какой-нибудь искусственный нагреватель? С них это станется. Чего доброго, они и тундру, пожалуй, разогрели бы, попадись она к ним в руки.

Капитан громко захохотал, сотрясая своим тучным телом кресло.

— Ну нет, — возразил он, насмеявшись от души, — до этого еще не дошло. Правда, мы придумали отапливать дома паром, но менять климат еще не научились. Со временем, конечно, кто знает… Нет, господин Арно, разница в климате тут зависит не от нас, а от самой природы.

— На мою беду! — вздохнул Жак, которого снова кольнуло воспоминание о разлившейся реке.

— И это легко объяснить, — продолжал капитан. — Вы, конечно, знаете, что во всех морях существуют течения, направления которых настолько неизменны, как будто бы они в самом деле заключены в какое-нибудь твердое русло.

— Кое-что слышал, читал. Но все равно: продолжайте.

— Массы воды, нагретые у тропиков, течением относятся с юга на север, проникают в Японское море и далее в Берингово. Для атмосферы они такой же источник тепла, как и ветры.

— Хорошо. Но почему же это тепло не равномерно распределяется между обоими берегами? Что за каприз природы?

— Это происходит оттого, что теплое течение встречает крутые подводные берега Азии и отклоняется к берегам Америки; сверх того холодное полярное течение устремляется в северную воронку Берингова пролива и вследствие вращения земли отклоняется вправо, к берегам Сибири. Так как плотность воды в обоих течениях не одинакова, то воды их не смешиваются, вследствие чего сохраняется разница температур на обоих берегах. Вот вам и весь секрет необыкновенного явления.

— Благодарю вас, я теперь все отлично понимаю и вижу, что моему горю помочь нельзя. Кажется, я так никогда и не пройду между Сциллой и Харибдой морозов и оттепелей. Но повторяю вам самым решительным образом: водой через Юкон я не поеду ни за что, хотя бы мне пришлось дожидаться здесь следующей зимы или подниматься вверх до истоков реки по берегу, или лететь на воздушном шаре…

— На воздушном шаре? — переспросил капитан.

— Да, на аэростате… Называйте меня, пожалуй, сумасшедшим, если хотите.

— Нет, я вас так не назову, потому что у меня есть для вас кое-что.

— У вас есть воздушный шар?!

— Yes, sir {}Да, сэр (англ.). .

…Читатель помнит, конечно, как наши путешественники спаслись от преследования разбойников благодаря случайной встрече с канадским охотником Жозефом Перро и его братьями. Отпустив якутов домой и щедро наградив их, путешественники в сопровождении трапперов через шесть дней достигли форта Нулато, где нашли радушный прием у управляющего фактории, мистера Андерсона.

Европейцы хотели немедленно продолжать путь на санях до Виктории, главного города Колумбийского округа, но, как на грех, наступили такие ужасные холода с бурями и метелями, что пускаться в дорогу было опасно, и потому капитан Андерсон задержал гостей до наступления более благоприятной погоды.

Лопатину и Жюльену очень пришлась по душе эта неожиданная задержка, но Жак Арно плохо мирился с нею и беспрерывно жаловался на судьбу, опасаясь какого-нибудь еще нового приключения.

И вдруг, к его ужасу, опасения оправдались. После морозов наступило внезапное повышение температуры, полил дождь, началась оттепель.

Мы уже стали свидетелями подвижки льда на многоводной реке Юкон.

Жак совсем был готов прийти в отчаяние. Вдруг его выручил капитан Андерсон, упомянув о воздушном шаре.

Воздушный шар! Здесь, в форте Нулато! — Жак положительно не верил своим ушам.

— Этот шар можно купить? — спросил он.

— Можно.

— За сколько?

— Сколько дадите.

— Значит, дело решено. Где он у вас? В хорошем ли он состоянии?

— Вполне. Впрочем, вы можете осмотреть его сами.

— Но где вы раздобыли этот снаряд для плавания по воздуху? — вмешался живо заинтересованный Жюльен.

— Его три года тому назад оставил у меня капитан Роджерс, отправляясь открывать свободный ото льда проход в Ледовитом океане. Как и множество других путешественников этого рода, капитан Роджерс — увы! — не вернулся назад. Членов экспедиции я снабдил припасами, одеждой и оленями для нарт. Они обещались оплатить расходы по возвращении. Стоимость шара едва покрывает собой сумму всех затрат. Следовательно, он моя неоспоримая собственность.

— Где он у вас хранится?

— В одном из бастионов. Пойдемте, я вам покажу.

Шар оказался в превосходном состоянии. Он был очень большой и сделан из прочной материи, на которой после тщательного осмотра друзья не нашли ни малейшего повреждения. Чрезвычайно легкая и удобная гондола могла свободно вместить четырех человек. Шелковая сетка казалась прочной, словно сделанная из стальных волокон.

— Решено, капитан, — произнес с веселым видом Жак, — я покупаю у вас шар. Как только наступит хорошая погода, мы немедленно приступим к надуванию его. Нужно выработать газ. У вас, конечно, есть и цинк, и серная кислота.

— By God!.. {О, боже! (англ.). } Роджерс не оставил мне ни того, ни другого.

— Вот тебе раз! — Стало быть, газ взять негде! — с огорчением воскликнул Жак.

— Да, голубчик, тебе действительно не везет, — заметил Жюльен. — Как нельзя ружье зарядить без пороха, так нельзя и аэростат надуть без газа.

— Ты все шутишь, а мне, ей-богу, не до смеха… Послушайте, monsieur Лопатин, неужели нельзя добыть водород как-нибудь иначе?

— Я знаю способ добывать водород из воды при помощи электричества.

— Где же нам взять электричество? У нас и аппаратов никаких нет

— Ничего не поделаешь, придется оставить и эту мысль, — сказал Жюльен.

Но Жак не хотел сдаваться. Он мрачно стоял, глядя пристально на шар, и, наморщив брови, думал. Вдруг лицо его прояснилось, и он обратился к друзьям с некоторой насмешкой:

— Так нельзя надуть шар? А? Нельзя, по-вашему?.. Эх вы, ученые!

— Попробуй, надуй сам.

— И надую. Только пусть никто мне не мешает. В первый же ясный день я полечу по воздуху. Капитан, можете вы достать мне следующие вещи: ножницы, несколько аршин медной проволоки, тюленью кишку, бутыль с двадцатью фунтами масла, железную трубу от переносной печи и железный или деревянный обруч?

— Могу.

— Так вот, пожалуйста… Жюльен, можно покупать шар…

На следующий день дождь перестал, проглянуло солнце.

Наступила хорошая погода.

Жак, получив желаемые вещи от капитана, заперся в бастионе, где на потолке, точно люстра, висел аэростат, и принялся за свою таинственную работу.

Он вырезал в нижней части шара круг и вставил в него обруч, прикрепив проволокой; к обручу он подвесил бутыль с маслом, в которую пропустил фитиль, зажег его, прикрыв пламя железной трубой, как ламповым стеклом; верхний конец трубы он вставил в кишку, которая, будучи прикреплена к обручу, соединялась с шаром.

Сделав все это, Жак позвал друзей полюбоваться его трудами.

Те вошли и остановились в изумлении.

— Ты додумался сделать монгольфьер! {Воздушный шар, наполненный нагретым воздухом.} Наполняешь шар нагретым воздухом! Только подумай: труба может накалиться и шар сгорит.

— Не сгорит. Труба достаточно изолирована от материи, из которой сделан шар.

— Но лампа, наконец, может потухнуть, когда не будет притока свежего воздуха.

— Я проделал в трубе отверстие внизу, смотри сам. Помоги мне вынести шар на воздух, испытаем его.

Шар вынесли из бастиона. Он стал заметно надуваться. Жака горячо поздравляли с удачной выдумкой.

— Да ты у нас просто гений! — кричал Жюльен, весело улыбаясь.

Изобретатель занял место в гондоле. Шар, надуваясь все больше и больше, поднялся уже фута на два от земли.

— Ничего, на нем можно перелететь через Юкон, — сказал капитан. — Это вполне безопасно… Да вот что: я думаю, шар достаточно силен, чтобы поднять двух. Мне ужасно вдруг захотелось с вами. Вы позволите?

— О, пожалуйста.

Капитан Андерсон вошел в гондолу. Он был человек дородный, тучный, и шар тотчас опустился на землю. Пришлось прибавить огня в лампе. С новым притоком нагретого воздуха шар поднялся опять на прежнюю высоту.

— Чудесно! — кричал снизу Жюльен. — Замечательный корабль! Как мы его назовем?

— «Аляска», — подсказал Лопатин.

— Прекрасно! — подхватили остальные. — Ура, «Аляска»!.. Вот и окрестили… Надо теперь спрыснуть крестины — и в путь.

— Первый опыт удался, — сказал капитан Андерсон. — Пока довольно. Пойдемте в дом и чокнемся перед отъездом.

С этими словами он выпрыгнул из гондолы на землю. Жак хотел сделать то же, как вдруг… Все присутствующие разом вскрикнули. Шар, избавившись от тяжести грузного капитана, моментально взмыл вверх, как подброшенный резиновый мячик. Веревка выскользнула из рук ничего не ожидавшего служителя, приставленного ее держать, и быстро провизжала по блоку.

Через несколько секунд Жак был уже на высоте тысячи метров от земли, а зрители стояли, задрав головы, раскинув руки и разинув рты.

Глава II

Берега Аляски, то есть бывшей Русской Америки, неоднократно изучались русскими офицерами флота. Ранее других их исследовали Лаперуз, капитан Кук и Ванкувер; позднее их посетил капитан Мак-Клюр, предпринявший экспедицию по розыску сэра Джона Франклина, а в сравнительно недавнее время — француз Пинар, основательно их исколесивший.

Но до 1865 года никто из путешественников, за исключением русского офицера Загоскина, не проникал в глубь страны. Заходили туда лишь торговцы мехами и агенты Гудзонбайской компании, но ни те, ни другие не считали нужным делиться с широкой публикой добываемыми сведениями об этой интересной земле.

Географические сведения о целой огромной территории ограничивались знанием ее границ и приблизительного пространства, достигающего 1 500 000 квадратных верст. Эти границы суть: на севере — Ледовитый океан, на западе — Берингово море с одноименным проливом, на юге — Великий, или Тихий океан, на востоке — Английская Америка.

Кроме того, из текста документов о продаже Россией своих владений Соединенным Штатам следует, что к ним причисляются: Диомедовы острова, остров Св. Лаврентия, острова Прибылова, Алеутские, идущие полукруглой цепью от полуострова Аляски до Камчатки, остров Кадиак, Ситха, остров Адмиралтейства, архипелаг Короля Георга, архипелаг Принца Валлийского.

Сведения об Аляске пополнились совершенно случайно благодаря двукратной неудаче, постигшей попытку соединить Америку с Европой подводным телеграфным кабелем. Когда он порвался во второй раз, американская компания придумала соединить Старый свет с Новым обыкновенной надземной телеграфной сетью, и с этой целью были предприняты изыскания, обогатившие географию новыми данными об Аляске.

Хотя практического результата эти изыскания не имели, потому что в 1866 году подводный кабель удалось наконец уложить и надземный телеграф не понадобился, но тем не менее данные, добытые Фредериком Винтером, которому были поручены эти изыскания, открыли возможность считать Аляску в числе исследованных стран.

Явилась возможность уточнить направление течения реки Юкон, до того времени изображавшееся на чертежах совершенно ошибочно. Даже устье этой великой реки, которая превосходит Ориноко и почти равна Миссисипи, обозначалось неточно: его помещали на семь градусов севернее и на три градуса западнее, чем нужно. Ошибка, как видит читатель, весьма значительная.

А между тем эта река справедливо может считаться одной из величайших рек мира. В двухстах верстах от устья она имеет три версты в ширину, а в самом устье еще шире и образует громадные лагуны, усеянные бесчисленным множеством островов.

Длина Юкона не менее поразительна. Члены телеграфной комиссии, исследовавшей Аляску, поднимались вверх по реке на шестьсот пятьдесят французских миль, то есть на всю длину такой реки, как Ориноко, и все-таки не дошли шестисот верст до истоков. Что касается притоков Юкона, то каждый из них считался бы в Европе большой рекой.

При взгляде на этого великана, омывающего громадную территорию, в которой могли бы поместиться целые царства, вполне понятной делается наивная гордость прибрежных туземцев. Индейцы, населяющие бассейн Юкона, всегда говорят о себе с большим чувством собственного достоинства: «Мы не дикари, мы индейцы с берегов Юкона».

Население Аляски насчитывает 75 тысяч туземцев и 3 тысячи белых. Туземцы принадлежат к краснокожему, эскимосскому и чукчинскому типам {То есть коренному американскому типу и особой арктической разновидности монголоидной расы.}. Из них самые способные и развитые, но зато и самые беспокойные — бесспорно, индейцы.

Но вернемся к нашему наследнику бразильской гасиенды Жаккари-Мирим, плывущему на монгольфьере получать свое богатое наследство.

Всякий знает, что нет ничего проще, чем вывести из равновесия надутый воздушный шар: стоит только хоть на малую толику облегчить его. Случается, что шар, прочно удерживаемый на земле малейшим избытком веса, вдруг поднимается в воздух при уменьшении балласта на каких-нибудь два-три фунта.

Понятно, с какой быстротой взлетел на воздух Жак Арно, когда его монгольфьер освободился от груза семипу-дового капитана Андерсона.

Скорость подъема увеличилась еще вследствие большой разницы между плотностью теплого воздуха в монгольфьере и окружающей среды, температура которой не превышала трех градусов тепла. Соединение этих двух причин привело к тому, что наш путешественник почти в одно мгновение поднялся на полторы тысячи метров над уровнем моря.

Озадаченный неожиданным полетом, слыша еще в ушах крики ужаса, доносившиеся снизу, несясь над землей на головокружительной высоте, бедный Жак Арно растерянно присел в своей корзине и долго не мог опомниться и прийти в себя.

Положение было для него совершенно непривычное. До этого времени он ни разу не летал на воздушном шаре, и вдруг такой неожиданный сюрприз.

Он не знал, что ему делать, что предпринять. Более того, он не знал, что и думать.

Подъем произошел настолько внезапно, что произвел эффект падения вниз, вызвав страшное сотрясение, так что Жак инстинктивно ухватился за корзинку.

Между тем шар стал подниматься все медленнее и медленнее и наконец пришел в равновесие.

Но Жак не мог определить, закончен ли подъем. Для этого нужно было иметь под руками барометр, а он отсутствовал. Да и вообще его гондола ничем не была снабжена для воздушного путешествия: не было ни балласта, ни провизии. Жак даже не знал, правильно ли действует клапан, устроенный в верхней части монгольфьера. Из необходимых инструментов оказался налицо только маленький стальной четырехлопастный якорь, по счастью, привешенный снаружи гондолы вместе с канатом.

Даже для опытного воздухоплавателя подобное положение было бы весьма затруднительным, а для такого новичка в этом деле, как Жак, и вовсе опасным.

Понемногу, однако, он пришел в себя, и к нему вернулась способность соображать.

Он просунул голову через шелковые веревочки, соединявшие гондолу с сеткой, и с удивлением, но довольно спокойно осмотрелся кругом.

— Э! — произнес он. — Да я все еще лечу! Шар перемещается боком и довольно быстро. Почти как поезд на железной дороге. А между тем странно: я не чувствую ветра. Отчего это?.. Предметы на земле быстро бегут подо мною. Вот эта крошечная хижинка, затерявшаяся в лесу, — этот форт Нулато. Каким он кажется маленьким!.. А эта серебряная лента, причудливо извивающаяся, — это Юкон, величайшая река Аляски… Для меня это не Юкон, а Рубикон… только как странно я перехожу через него. Цезарю такой способ был неизвестен… Однако, черт возьми, шар несется все быстрее и быстрее. Этак я, пожалуй, и невесть куда улечу. Оно бы недурно, если бы со мной были Жюльен и Лопатин. Как жаль, право, что их нет… Вот, я думаю, индейцы-то здешние дивятся, видя мой шар. Что они думают обо мне?.. Впрочем, пора подумать и об остановке. Не довольно ли лететь? Я думаю, что довольно. Высмотрю местечко, где удобнее спуститься на землю, открою клапан и выпущу теплый воздух.

С этими словами Жак развернул канат якоря и спустил его вниз, затем потянул бечевку от клапана.

Монгольфьер начал медленно опускаться, и Жак с удовлетворением наблюдал, как на земле постепенно увеличивались предметы, видимые им сверху.

Но вскоре его радость сменилась крайним изумлением. Жак заметил, что по мере снижения шар несся все быстрее в боковом направлении.

Деревья, холмы, ручьи, долины мелькали словно за окном вагона курьерского поезда.

Жак долго всматривался в картинки земли, как вдруг почувствовал некоторый дискомфорт. Сначала появилось легкое головокружение, затем оно усилилось, и, наконец, бедный воздухоплаватель с ужасом убедился, что его начинает тошнить.

Голову как будто сжимали тиски, в висках стучало, на лбу выступил холодный пот.

Он сейчас же вспомнил симптомы перенесенной им дважды морской болезни.

— Черт побери! — вскричал он. — Нашла-таки она меня, проклятая, и где же? В воздухе!.. Стоило после этого лететь!.. Лучше бы уж дождаться окончательной оттепели и переплыть через Юкон в лодке. Это было бы и быстрее, и безопаснее. Проклятый шар! Как он быстро летит. Это значит, что на земле сильный ветер: надо подняться кверху и подождать, когда он уймется. Только бы у меня достало масла на это время…

Жак опять закрыл клапан, и монгольфьер поднялся на прежнюю высоту, но продолжал лететь боком еще быстрее, потому что попал в воздушное течение.

Впрочем, у Жака было теперь то преимущество, что, не видя перед глазами мелькающих предметов, он перестал ощущать тошноту.

Зато на него напало какое-то тяжелое оцепенение. Во всем теле он чувствовал свинцовую тяжесть.

Желудок его уже давно просил пищи. Но где же было ее взять? Утешая себя пословицей: «Сон заменяет обед», Жак плотнее укутался в шубу и, весь съежившись в своей корзинке, уткнулся носом в колени и заснул.

От сна, который, по всей вероятности, продолжался довольно долго, его пробудил внезапный, сильный толчок и яростные, дикие крики, раздавшиеся внизу под гондолой.

Жак в испуге открыл глаза и увидал, что его монгольфьер наполовину съежился. Лампа потухла и перестала нагревать воздух.

Затем, бегло осмотревшись вокруг, Жак заметил цепь высоких гор, снежные вершины которых отливали пурпуром в лучах заходящего солнца.

Шар быстро спускался на землю. Внизу виднелись темно-зеленые верхушки сосен, над которыми во многих местах медленно взвивались черные дымы костров.

По мере приземления крики становились все слышнее.

Жак высунулся из гондолы и невольно отпрянул в ужасе.

Несколько краснокожих индейцев ухватились за якорный канат и, повиснув на нем, изо всех сил тянули шар вниз, между тем как кругом бесновалась, орала и плясала целая орда дикарей, потрясая луками, томагавками и даже ружьями.

— Индейцы! — прошептал несчастный воздухоплаватель. — Индейцы! Но где же это я в самом деле? Куда залетел? Неужели эта громадная цепь — Аляскинские горы? Но ведь это значит, что я удалился на двести верст от форта Нулато… О, мои друзья!.. Увижусь ли я когда-нибудь с вами?

* * *

Возвратимся тем временем в форт Нулато и посмотрим, что делалось там после неожиданного исчезновения Жака.

Друзьям воздухоплавателя, разумеется, страстно хотелось броситься вслед на его поиски, но, несмотря на всю их тревогу и беспокойство, они ничего не могли предпринять: ледоход на Юконе являлся неустранимой преградой.

Жюльен и Лопатин все-таки сделали было безумную попытку преодолеть реку, покрытую плывущиии льдинами, и окончательно убедились в том, что плыть по реке не было ни малейшей возможности.

Возобновлять подобную попытку ранее окончания ледохода было бы безумием, равнозначным самоубийству.

Пребывая все время в смертельной тревоге за Жака, друзья хранили сумрачное молчание, тая в себе свои опасения; только один капитан Андерсон не умолкал и то и дело бранил себя за «глупую», как он говорил, неосторожность.

Он ругал себя и за то, что влез в эту воздушную гондолу, и за то, что вовремя не вылез из нее; упрекал себя за то, что надоумил Жака воспользоваться шаром, и за то, что помог превратить его в монгольфьер; вместе с собой он посылал к черту и все вместе взятые воздушные шары, и всех тех, кто их выдумал.

Под конец он даже поставил себе в вину свою тучность и грузность.

В другое время Жюльен и Лопатин рассмеялись бы, но теперь им было не до смеха. Что-то теперь делает их Жак, летящий на столь ненадежном монгольфьере?

В течение дня они несколько раз выходили в сопровождении капитана к воротам форта и смотрели на бушующую реку. Но дело укрощения ее нисколько не подвигалось от этого вперед.

Однажды, когда они стояли так втроем в мрачном молчании, к ним подошел старший из братьев Перро, тех самых братьев-охотников, которые помогли нашим путешественникам избежать нападения разбойников и проводили их в Нулато. Перро служили в фактории под началом капитана Андерсона.

— Капитан, — сказал великан траппер, — не унывайте. И вы также, господа.

— А что, разве вы что-нибудь придумали, Перро? — спросил Жюльен, в душе которого мелькнул луч надежды.

— Ничего не придумал, земляк, я хочу только заметить, что это еще не настоящая оттепель.

— Как не настоящая?

— Прошу вас, не мешайте, дайте мне досказать. Дело в том, что ветер, дувший все это время с запада, теперь переменился и стал северным. Этим ветром вашего бедного друга, вероятно, унесло в Английскую Америку. И, кроме того, заметно похолодало. Я уверен, что к ночи будет мороз, а следовательно к завтрашнему утру Юкон опять покроется крепким льдом.

— Неужели? Вы в самом деле так думаете?

— Совершенно уверен в этом, чтоб мне помереть. Только уж вы не мешкайте. Готовьтесь скорее в путь. Да вот еще что: попросите капитана, чтобы он позволил мне и моим братьям, Жофруа и Андрэ, сопровождать вас. Мы люди сильные и не трусы, будем вам полезны.

— Перро, — сказал капитан, тронутый этой бесхитростной готовностью охотника помочь ближнему, — вы молодец, и ваши братья также; вы все трое славные люди. Поступайте как хотите. Я предоставляю вам полную свободу действий.

— Спасибо, капитан…

— А от нас примите сердечное спасибо, — проговорил Жюльен, пожимая руку охотника. — Я с удовольствием принимаю от вас услугу как от честного, хорошего человека и как от земляка, француза.

Предсказание траппера сбылось в точности. За ночь температура вдруг упала до 15° ниже нуля; ледоход разом прекратился; треск льда смолк; когда взошло солнце, жители снова увидали Юкон под крепкою ледяною корою. При таких условиях переезд через реку не представлял уже ни малейшего затруднения.

Достали трое саней, в каждые запрягли по дюжине собак, взяли достаточный запас провизии, оружия и зарядов и впятером тронулись в путь, дружески простившись с капитаном Андерсоном.

В передних санях ехал один Жозеф Перро в качестве проводника. В следующих сидел Жюльен с Жофруа Перро, а в последних Лопатин с Андрэ.

Канадцы гикнули на собак, и нарты быстро помчались по льду Юкона.

— Что бы Жаку подождать четыре часа! — с огорчением думал Жюльен, вспоминая бесполезный полет друга на шаре.

Это происходило 30 апреля. Вследствие ранней оттепели верхний слой снега растаял, а когда вслед за тем подморозило, то сделалась гололедица, и потому дорога для саней стала гладкой и легкой. Собаки весело и быстро бежали вперед, подгоняемые трапперами.

Канадец держался направления, принятого аэростатом Жака, и дорогой беспрестанно расспрашивал встречных индейцев, не попадался ли им летящий шар.

Индейцы народ зоркий. Они, действительно, видели большой желтоватый шар, носившийся по воздуху. По их мнению, это была луна, бежавшая по небу среди белого дня. Только она, бедняжка, должно быть, была больна: цвет ее был землистый, без блеска. Кроме того, она была несколько больше своего обыкновенного размера, распухла как будто.

Так говорили Жозефу индейцы, объясняясь с ним на каком-то фантастическом языке, представлявшим собой смесь французского, английского и местных наречий.

Со своей стороны, со слов траппера индейцы пришли к заключению, что луна действительно сбежала и что белый охотник гонится за ней, чтобы ее поймать и возвратить на место.

Хитрый траппер не стал их разуверять. Он полагал, что если этот слух распространится среди индейцев, то в крайнем случае Жаку Арно можно будет воспользоваться привилегированным положением рыцаря сбежавшей планеты.

Между местным населением всякий слух распространяется необыкновенно быстро. Не успеет, например, в Нортонскую бухту прибыть корабль, как об этом уже известно всем индейцам на огромном расстоянии от бухты. Или выбросит буря кита на берег — сейчас же эта новость облетает весь край с быстротой молнии, и целые толпы сбегаются к чудовищу урвать хоть кусочек от его громадной туши.

То же было и в данном случае. Всюду, куда ни приезжала наша экспедиция, о цели ее прибытия, оказывалось, знали уже заранее.

Расспрашивать о луне не приходилось. Всякий сам, перебивая, спешил сообщить все, что знал или что слышал о беглянке.

Благодаря всему этому наши путешественники не сбивались с правильного направления и ехали тем путем, по которому до них пронеслась сбежавшая луна.

Они надеялись скоро догнать Жака, ибо не представляли истинного расстояния, которое он успел пролететь.

Но вот уже собаки начали утомляться. Перро предложил сделать стоянку, чтобы покормить их. Промыслить для животных пищу было не трудно: стоило только поохотиться за дичью, которой кругом водилось более чем достаточно.

— Поищем лося, — сказал Перро. — Их здесь просто гибель. А как только покормим собак, и они отдохнут немного, сейчас же тронемся в дальнейший путь.

Но Жюльену и Лопатину не хотелось останавливаться. Они полагали, что, проехав еще немного, они догонят шар. Об этом они и заявили Перро.

— Нет, — возразил тот, — это невозможно. Собаки слишком утомились. Да, наконец, стоянка не будет долгой. Лося мы найдем сейчас же: вон глядите — свежие следы. Андрэ, бери-ка это дело на себя.

— Ладно, братец, — ответил Андрэ.

Он надел лыжи, вскинул ружье и исчез в лесу.

— Через четверть часа, — продолжал Жозеф Перро, — вы услышите выстрел. Мы поедем по тому направлению, откуда он раздастся, и найдем зверя уже на земле, между ухом и рогом у него будет маленькая красная дырочка, на правой или на левой стороне, смотря по тому, с какой стороны подкрался стрелок.

— Не может быть! — удивился Жюльен.

— Уверяю вас. Дело очень простое. Хотя у лося глаза большие, он до крайности близорук. Дальше морды своей почти ничего не видит. Зато слух у него развит в высшей степени: он слышит малейший посторонний шорох в лесу, хотя бы в это время свирепствовал сильнейший ураган. Поэтому к нему довольно трудно подкрасться. Однако Андрэ это сделает, и причем как всегда хорошо. Никто лучше его не сумеет. В настоящее время произойдет вот что: Андрэ найдет лося лежащим под деревом. Положение неудобное для стрельбы. Но охотник прицелится и в это время намеренно хрустнет веткой. Лось вскочит, чтобы бежать, но будет уже поздно. Выстрел Андрэ прикончит его.

Не успел старший Перро договорить, как где-то в темно-зеленой чаще сосен действительно грянул выстрел.

— Вот и готово! — весело объявил Перро. — Мы выберем для себя лучшие куски, а остальное отдадим собакам.

В это время грянул новый выстрел.

Перро слегка побледнел.

— Братишка мой в опасности, — проговорил он.

— Как так? — торопливо спросил Жюльен.

— Второй выстрел.

— Так что же? Значит, ваш брат первым выстрелом только ранил лося.

— Мой брат никогда не стреляет два раза по одному зверю.

— Ну, так, стало быть, он повалил другого лося.

— Нет, я велел ему застрелить только одного. На что нам двух.

— В таком случае поспешим к вашему брату.

— Я и хотел вам это предложить. Жофруа, оставайся при санях. Вы тоже, сударь, — обратился он к Лопатину. — А вы готовы?.. Так идемте.

Жюльен молча взвел курок винтовки, подаренной ему Норденшильдом, и пустился вслед за канадцем.

Охотник бежал так быстро, что француз едва поспевал за ним.

Они вошли в лес и устремились по следам Андрэ. В несколько минут они пробежали расстояние метров в триста и очутились на довольно обширной лесной поляне.

Тут они увидели страшное зрелище.

— Гром и молния! — вскричал Перро, бросаясь вперед. — Чуть было не опоздали!

Посреди поляны лежал мертвый великолепный лось; около него на снегу расходилась большая лужа крови.

С противоположной стороны вокруг огромного толстого кедра бегал Андрэ, преследуемый чудовищных размеров медведем, рычавшим на охотника.

Несмотря на свою громадную величину и неуклюжесть, медведь проворно кружил вокруг дерева, поминутно вскакивая на задние лапы, чтобы броситься на охотника; но, когда тот увертывался, медведь опять опускался на четвереньки и продолжал преследование.

— Grizzly {Бурый медведь.},— прошептал Перро.

То был, действительно, страшный обитатель североамериканских лесов, гроза всех прочих лесных жителей.

Жюльен невольно вздрогнул, вспомнив, как силен и кровожаден этот зверь, которого не берет даже пуля, и который, будучи ранен, лишь удваивает свою свирепость.

Перро остановился, дожидаясь, когда медведь повернется к нему головой.

Зверь, озлобленно преследуя свою добычу, не обратил внимания на новых пришельцев, которые к тому же появились позади него.

Андрэ, с ножом в руке, по другую сторону дерева задыхался от быстрого бега.

На несколько секунд человек и зверь как бы замерли в неподвижности. Затем преследование возобновилось.

— Нужно во что бы то ни стало, чтобы медведь повернулся ко мне мордой, — проворчал Перро. — Хотя бы на одну секунду.

— Есть одно средство, — сказал Жюльен.

— Какое?

— Я выстрелю наудачу. Медведь обернется. Ваше дело будет этим воспользоваться.

— А для вас не страшно остаться на время безоружным?

— Конечно, нет.

— В таком случае — стреляйте. Ведь если Андрэ хоть немного оступится, он погиб. Хорошо еще, что наше спасение зависит от моей верной винтовки.

Глава III

Горы, виденные Жаком, были действительно Аляскинские.

Воздушный шар, подхваченный воздушным течением, несся быстро и менее чем в десять часов пролетел около семисот верст.

Такая скорость, быть может, покажется читателю неправдоподобной, но, собственно говоря, в ней нет ничего необыкновенного. В летописях воздухоплавания встречаются примеры и еще более значительной скорости.

Поэтому не удивительно, что наш путешественник удалился в такое короткое время на такое далекое расстояние от форта Нулато.

Можно теперь представить изумление краснокожих индейцев при виде летящего шара и человека в корзинке под ним.

Однако нужно отдать справедливость индейцам: их бесстрашие никогда не изменяет им, даже в случае неведомой опасности. Все таинственное, конечно, пугает их, как всяких дикарей, но не настолько, чтобы они малодушно обращались в бегство.

Стоит напомнить один факт. Когда открывали тихоокеанскую железную дорогу, то многие индейцы при виде приближавшегося поезда храбро становились на рельсы и с копьем в руке встречали налетевший на них паровоз, не думая об участи, ожидавшей их.

Приглядевшись к шару, который значительно приблизился к земле, индейцы заметили на нем свесившийся вниз канат. Недолго думая, они ухватились за веревку и принялись изо всех сил тащить к себе шар, хотя и считали его принадлежностью сил сверхъестественных.

Судя по его объему, они думали, что шар представляет большую тяжесть и потребуются громадные усилия, чтобы опустить его вниз.

Каково же было их удивление, когда шар оказался необыкновенно легок.

Но удивление перешло в дикий восторг, когда корзинка коснулась земли и летевший в ней оказался живым человеком, из плоти и костей.

Со своей стороны голодный, уставший от неудобной позы в гондоле и еще наполовину сонный Жак являл собой среди ликующих дикарей преуморительную фигуру.

Не зная еще сам, что будет дальше, он вышел из гондолы, выпутался из веревок, которыми она была привязана к сетке, и сделал несколько шагов по земле, разминая отекшие ноги и потягиваясь всем телом.

Когда толпа увидала Жака во весь рост, пляска и крики разом прекратились.

Воцарилась глубокая тишина. Из толпы вышел вождь, которого можно было узнать по длинному плащу из шкуры белого бизона, в который он горделиво драпировался, — и подошел к Жаку, приветствуя его на ломаном английском языке:

— А гу! Здравствуй, мой брат великий вождь!

— Спасибо, вы очень добры, — отвечал Жак, с неменьшим варварством коверкая язык гордых бриттов.

— Мой брат прилетел к нам из страны звезд, где после смерти обитают воины, любимые Великим Духом?

— Ваш брат, господин индеец, просто-напросто прилетел из форта Нулато, который он оставил нынче утром.

— Гу!.. — с удивлением произнес краснокожий воин. — Скоро же летает мой брат. Скорее орла Скалистых гор.

— Да еще бы: ветер был такой чертовский, а шар ведь очень легок.

— Что мой брат называет шаром?

— Да ту машину, которая меня сюда принесла.

— Гу!.. — с некоторым даже раздражением воскликнул индеец. — Зачем мой брат смеется надо мною? Или он считает Белого Бизона старой бабой? Или желает скрыть, откуда он прилетел?

— Ну вот что, мой хороший, не сердитесь и говорите толком, что вам надобно?

— Только пусть язык моего белого брата не будет раздвоен. Пусть он откровенно признается Белому Бизону, что он — сын луны.

— Не может быть! — вскричал Жак, не веря собственным ушам.

— Потом пусть он объяснит нашему племени, отчего луна захворала и стала похожа на пустой мех. Только пусть мой брат отвечает правду, если дорожит своим скальпом.

— Вот тебе раз! — пробурчал себе под нос Жак. — Чего доброго они обвинят меня в похищении спутницы нашей планеты. Однако эти индейцы довольно глупы: отстали на полстолетия даже от тех, которых изображают Густав Эмар, Купер и Майн Рид. Кажется, они, кроме того, считают меня сыном луны. Ничего, оставляю-ка я их покуда в этом заблуждении во имя моих собственных интересов.

— Слышал ли мой брат, что я ему сказал? — спросил индейский вождь.

— Да, вождь, я слышал. Только тут есть лишние уши. Пусть все молодые люди будут глухи и слепы, а также дети и женщины. Белый Бизон должен один слышать, что скажет ему сын луны. Уф! — вздохнул Жак. — Вывернулся, кажется, ловко.

— Хорошо, — согласился вождь, которому требование Жака об удалении лишнего народа чрезвычайно понравилось, так как это возвышало его в глазах всего племени. — Мой брат будет гостем Белого Бизона.

Жак, в восторге от свой удачной выдумки, пошел за вождем, который привел его в просторную хижину. Когда подали пищу, проголодавшийся воздухоплаватель напустился на нее как волк. Утоливши свой голод, он бросился на постель из звериных шкур, устроенную в углу хижины, и заснул как убитый.

Первое что он увидал утром при своем пробуждении, было лицо Белого Бизона, но до безобразия разрисованное яркими красками. То была военная татуировка индейцев из племени атнасов.

— Пусть мой брат покажет атнасам свое искусство, — потребовал Белый Бизон.

— А… помню, так, так… — спохватился Жак, который уже начал было забывать вчерашнее приключение. — Луна… сын луны… Что же угодно Белому Бизону?

— Луна заснула так крепко, точно умерла. Пусть мой брат оживит ее и даст ей подняться в небо.

— Хорошо, но покуда белый человек будет совершать свои великие приготовления, никто не должен следить за его действиями.

— Как? Даже вождь атнасов? Но ведь белый брат обещал… и Белый Бизон даже военную татуировку себе сделал для этого случая.

— Впоследствии вождь узнает все, но сейчас ему лучше подождать, — отвечал Жак и прибавил про себя: — Однако с этими дикарями можно иметь дело. Они народ сговорчивый и нетребовательный. Поживу-ка у них покуда. Буду забавлять их своим шаром, а потом сюда явятся и мои друзья, которые, наверное, уже напали на мой след.

За ночь Белый Бизон распорядился обнести шар плотною изгородью, чтобы скрыть его от нескромных глаз. Подле были поставлены часовые с приказанием отгонять любопытных.

Подобное распоряжение вождя как нельзя более соответствовало интересам Жака.

Пополнив в бутыли запас масла, наш воздухоплаватель вошел один за загородку, поправил сетку, зажег лампу и приступил к наполнению шара воздухом.

Затем он важно и торжественно вышел из загородки, горделиво окинул взглядом собравшуюся толпу индейцев и жестом подозвал к себе вождя.

— Что, разве мой брат уже приготовил лекарство для луны? — спросил Белый Бизон, сияя от радости.

Жак отвечал поклонам.

— Можно Бизону пройти за загородку, где совершается чудо?

— Глаза вождя могут открыться, — отвечал напыщенным тоном Жак.

В эту минуту раздался громкий, душераздирающий крик, какой умеют исторгать только индейцы.

Жак машинально поднял кверху голову и сейчас же догадался, в чем дело.

Над загородкой, превышая ее на несколько сантиметров, появилось какое-то круглое тело.

— Луна поднимается! — вскричал Белый Бизон, хватая европейца за руку. — Мой белый брат — любимый сын Великого Духа.

«Отлично, — подумал Жак. — Если так пойдет дальше, то я сделаюсь у них, чего доброго, каким-нибудь божеством».

— Пусть Белый Бизон даст мне веревку, — произнес он вслух, как бы не замечая удивления индейца, — и мы войдем с ним в загородку.

Между тем шар наполнялся воздухом чрезвычайно быстро, вследствие того, что внешняя температура была очень низкой.

Жак привязал к якорю принесенную вождем веревку и другой конец ее крепко обмотал вокруг одного из столбов загородки. Таким образом шар, оставаясь на привязи, поднялся выше, чем на обыкновенную длину якорного каната.

Когда все было готово, Жак сел в корзину и, выбросив балласт, поднялся в воздух.

Невозможно описать восторга дикой толпы, с благоговением взиравшей на «чудо», делавшей предположения одно другого несуразнее и суевернее.

Шар поднялся на столько, на сколько ему позволила привязь. Пореяв немного в воздухе, Жак нашел, что любопытство толпы не следует удовлетворять до конца и, открыв клапан, спустился на землю.

— Ну, — сказал он, устроив шар на прежнем месте, за загородкой, — доволен ли теперь Белый Бизон? Убедился ли он в могуществе сына луны?

Индеец ничего не отвечал. Он был поражен и даже как будто немного напуган.

Жак Арно полагал, что дело этим и ограничится, и тревожить его больше не будут. Но он жестоко ошибся.

Вечером в деревню меднолицых нашло множество гостей из соседних племен. Оказалось, что жители всех окрестных селений уже проведали, что у атнасов гостит луна с сыном, и теперь отправились воочию убедиться в справедливости слуха.

Жаку пришлось совершить вторичный полет.

На другой день утром пришли еще гости. Жак вынужден был подняться и для них. В тот же день вечером явилось несколько соседних вождей, сахемов. От Жака снова потребовали представления. На этот раз он с раздражением отказал. Белый Бизон долго упрашивал, но француз стоял на своем, повторяя:

— Не могу больше. Устал.

— Хорошо, — холодно отрезал наконец Белый Бизон и отступился от Жака.

Не прошло и пяти минут, как к французу подошли несколько воинов с разрисованными лицами, схватили его и потащили к столбу, стоявшему посередине деревни. Затем, без дальнейших церемоний, Жака крепко привязали к этому столбу ремнями.

Тогда перед пленником как из земли вырос Белый Бизон с луком в руках и обратился к нему со словами:

— Знает ли мой белый брат, как называется столб, к которому его привязали?

— Нет, — сердито отрезал Жак.

— Это столб пыток. Мои молодые воины будут упражняться в ловкости на сыне Луны. Стрелы их будут слегка касаться его тела, пули засвистят над его головою, томагавк, ударяясь о дерево, застучит у него над ухом. Этим молодые воины будут забавлять гостей Белого Бизона, которых не хочет потешить сам сын Луны. Если шальная пуля или стрела, по несчастью, заденет бледнолицего человека и убьет его, то Белый Бизон оплачет сына Луны и возьмет его скальп себе на память.

— Что же после этого с вами делать, господин краснокожий! — воскликнул со смехом Жак. — Придется покориться. Извольте, я опять полечу, раз уж вы такие все ненасытные… Только посмотрим, на чьей улице будет праздник, — многозначительно прибавил он про себя.

На другой день собралось еще больше народа. Наплыв зрителей был громадный. От Жака опять потребовали, чтобы он подпялся на своей луне.

На этот раз он особенно тщательно надул шар, чтобы совершить максимальный подъем, положил в гондолу балласт из песка, вошел в нее и взлетел высоко вверх на глазах у тысячной толпы.

Веревка у якоря натянулась; но на этот раз оказалось, что конец ее не привязан к столбу.

— Белый Бизон! — крикнул Жак, приставляя обе руки воронкой ко рту. — Белый Бизон, слышишь ты меня?

— Слышу, — со смущением отвечал Белый Бизон.

— Белый Бизон, ты осмелился поднять руку на бледнолицего. Твои воины привязали его к столбу пыток. Берегись после этого, Белый Бизон! Лекарство сына Луны действует неотразимо…

И, послав в адрес индейцев эту туманную и совершенно невинную угрозу, Жак Арно выбросил из корзинки часть балласта и исчез с глаз изумленной толпы.

* * *

Вернемся теперь опять на лесную поляну, где охотник Андрэ бегает вокруг дерева, спасаясь от медведя.

Положение молодого траппера было не из приятных; несмотря на приход Жюльена и старшего Перро, зверь ожесточенно преследовал его.

Жозефу Перро хотелось лишь одного — чтобы медведь повернулся к нему мордой. Мы уже знаем, как решил привлечь к себе внимание зверя Жюльен.

Заручившись одобрением канадца, француз прицелился из своего штуцера и выстрелил в медведя. Пуля попала в круп.

Зверь зарычал и повернулся, Жюльен тем временем успел вновь зарядить ружье.

Свирепая, безобразная морда с оскаленными зубами была обращена теперь прямо к Жюльену и стоявшему рядом с ним Жозефу Перро. Диверсия удалась.

— А, гадина, ты дорого поплатишься за мучения, причиненные моему брату! — сквозь зубы проворчал канадец.

Грянул короткий, резкий выстрел, отрывисто просвистела пуля и ударилась обо что-то твердое.

Медведь приподнялся на задние лапы, а передними судорожно ухатился за голову, словно желая вытащить из нее засевшую пулю.

— Так, — произнес со смехом Жозеф, — служи. Мишка, служи, только за это ты не получишь конфет.

Медведь не в силах был двинуться с места. Постояв с минуту на задних лапах, он покачнулся, захрипел и тяжело рухнул на землю.

Жюльен захлопал в ладоши.

— Браво, друг! — обратился он к трапперу. — Мастерский выстрел.

Андрэ подошел к брату.

— Спасибо, — горячо проговорил он. — Ты спас мне жизнь…

— Очень может быть, друг мой. Надеюсь, однако же, что впредь ты будешь осторожнее, а теперь знай, что ружье надо заряжать тотчас же после выстрела.

И, обращаясь к Жюльену, Жозеф прибавил:

— Видите ли, сударь, я начинаю опасаться, что старые охотничьи традиции окончательно придут в упадок. Во времена моей молодости — мне теперь сорок девять лет — у нас, трапперов, были только ударные ружья. Теперешних, нарезных, с разными хитростями, мы знать не знали. Но это не мешало нам чудесно исполнять свое дело, и уж ни один из нас никогда бы не допустил такой непростительной неосторожности, как этот парень. Сойти с места, не перезарядив ружья! В мое время это было неслыханным делом… Теперь ружья заряжаются с казны, и молодые охотники то и дело попадают впросак. Уж одно то скверно, что теперешний охотник, пользуясь легкостью зарядки ружья, не дорожит выстрелами и не жалеет пускать пули куда попало. Он целится небрежно, торопится, теряет хладнокровие, предпочитает три плохих выстрела одному хорошему… Да вот вам пример. Прежде бобров всегда убивали выстрелом в голову. Причем обыкновенно целились в глаз, чтобы не портить шкуру. А теперь что? Я видел в Нулато бобров, простреленных насквозь поперек тела. С каждой стороны на шкуре оказывалось по большой дыре величиной в палец. Ведь это варварство, как хотите. Да что! Это еще ничего, а многие охотники поступают еще хуже: стреляют бобров крупной дробью, и шкурка бывает вся изрешечена выстрелами.

— Что же, разве это так плохо? — спросил удивленный Лопатин. — Неужели вы сами никогда не употребляете дроби?

Канадец рассмеялся.

— Нет, один раз в жизни и я стрелял дробью, но и то раскаиваюсь. Лучше было бы совсем не стрелять, потому что этот выстрел никого не убил, а между тем причинил зло многим людям.

— Как так? Расскажите, пожалуйста.

- А вот так. Это было возле форта Мумфорда. У меня несколько ночей подряд кто-то крал все, что я настреляю за день. Мне это надоело, и я задумал наказать вора, не нанося ему, впрочем, особенного вреда. Вечером я притаился в засаде, зарядив свое ружье крупной дробью. Вор подкрался и — цап великолепного бобра. Я пригляделся при лунном свете, прицелился и выстрелил. Вор закричал и пустился бежать со всех ног… Все бы хорошо, да дело в том, что этим вором оказался страшный колдун индейского племени чиликотов, или как его величали Отец Медицины. Лакомка и лентяй, он никогда сам не охотился, а только крал у других настрелянную дичь. За мой выстрел он возненавидел всех белых той кровожадною ненавистью, на какую способен только дикарь. Благодаря своему влиянию на соплеменников, ему удалось уговорить их и объявить нам войну. Война завязалась кровавая, истребительная. Много индейцев погибло, а остальные, теснимые нашими, вынуждены были отступить на юг. Видите, господа, как опрометчиво я поступил, стреляя дробью. Лучше бы было пустить пулю и убить вора наповал. Но, однако, довольно болтать. Жаркое поспело, закусим хорошенько, а завтра чуть свет снова в путь, чтобы поскорее добраться до деревни племени атнасов на берегу Медной реки.

— Атнасы? Это что же такое за племя?

— Это племя живет по другую сторону гор. Из рассказов встреченных индейцев, которых мне доводилось расспрашивать, я понял, что шар опустился где-то в той стороне.

— Я думаю то же самое, — согласился Жюльен. — Вершины Аляскинских гор, по всей вероятности, отразили воздушное течение, и Жак, попав в более спокойную атмосферу, получил возможность опуститься на землю.

Вскоре наши путешественники действительно получили сведения о Жаке, но сведения неутешительные.

Перевалив на санях через Аляскинские горы, они с риском для жизни спустились в долину и явились к атнасам, которых нашли в смущении и ярости.

Сын луны скрылся так же внезапно, как и явился. На него пришли смотреть жители отдаленнейших местностей, а он отнесся к ним с крайним неуважением и улетел, не удовлетворив их любопытства.

Как ни спешили наши путники, они опоздали на два часа.

Пришлось сейчас же ехать дальше, не зная наверняка, какого направления следует держаться. Индейцы-атнасы либо не хотели, либо не умели объяснить, в какую сторону улетел монгольфьер, уносивший Жака Арно.

Глава IV

Так писал в своей памятной книжке Жак, сидя в корзинке монгольфьера, уносимого ветром с севера на юг.

Вдруг наш аэронавт услыхал гул, похожий на шум прибоя. Он бросил свое писание и поднял голову.

— Черт возьми! — воскликнул он слегка изменившимся голосом. — Я, кажется, узнаю этот отвратительный гул, хотя и слышал его всего только раз в жизни. Это волны.

Жак угадал. Действительно, доносившиеся до него звуки порождали волны, над которыми несся по воле ветра монгольфьер.

Гул волн, услышанный путешественником, происходил от прибоя в проливе Кросс между материком Аляски и островом Ситка.

К счастью, ветер был довольно сильный, и шар не падал, а держался на высоте, невзирая на промозглый холод.

Тревожное настроение не покидало Жака часа два, потом гул прибоя затих. Шар понесся над островом Ситка в южном направлении.

Жак понемногу успокоился, но через некоторое время под ним снова загудел океан, величайший из всех океанов — Тихий.

Монгольфьер находился в это время близ самой оконечности острова Ситка. Целый час вертелся он между островом Круза и северным мысом острова Баранова.

Минута была критическая. Малейшее отклонение — и воздухоплавателю грозила неминуемая гибель.

Но судьба смилостивилась.

Вследствие долгого пребывания в слишком влажной атмосфере шар до крайности отяжелел и начал опускаться с весьма значительной быстротой.

Он летел вниз все быстрее и быстрее… Куда он упадет?.. Жак зажмурил глаза.

Вдруг — толчок, и довольно сильный. Слава Богу! Шар опустился не на воду, а на сушу. Аэронавт довольно чувствительно стукнулся о землю-матушку. К нему от этого не особенно нежного прикосновения вернулось веселое расположение духа.

— Итак, я на твердой земле! — заговорил он сам с собою. — Правда, льет ливмя дождь, но это ничего: я боюсь оказаться на воде, а состояние «под водой» меня нисколько не пугает.

Жак оглянулся кругом и увидал по левую и по правую руку дома, построенные добротно, на европейский лад; по лужам шлепали какие-то джентльмены в резиновых калошах, непромокаемых плащах и под зонтиками.

Жак выскочил из гондолы, протирая глаза и спрашивая себя, не сон ли все это?

— Нет, я положительно брежу, — говорил он, открывая клапан шара, чтобы выпустить остающийся теплый воздух. — Дома!.. Настоящие европейские дома!.. Нет, это невозможно! Прилично одетые люди… даже экипажи. И никто со мной не заговаривает. Во всяком случае, здесь Америка, страна цивилизованная, и мне скорей всего не откажут, если я попрошу кого-нибудь объяснить, где я нахожусь.

Заметив проходившего мимо господина с козлиной бородой, который мимоходом рассеянно взглянул на пустой монгольфьер, Жак обратился к нему:

— Послушайте, сэр, не могли бы вы мне сказать, где я нахожусь?

— В Ситке.

— Но ведь Ситка — главный город Аляски?

— Да, сэр.

— На острове, кажется?

— Да, на острове… Баранов-Эйланд.

— Merci, сэр. Это все, что я хотел знать. Вы видите перед собой человека, с которым случилось несчастье…

Но господин с козлиною бородой был уже далеко.

«Я на острове! — воскликнул мысленно Жак. — На частице суши, окруженной со всех сторон водою! Неужели мне придется оставаться здесь? Ведь у меня нет ни копейки, чтобы купить себе масла и надуть шар…

Но и жить на Ситке Жак не мог, опять-таки потому, что у него не было ни копейки денег. Чем он стал бы оплачивать квартиру, пищу, питье?

Погруженный в такие невеселые думы наш воздухоплаватель вдруг обратил внимание на то, что к нему подъехал громоздкий экипаж, вроде тех, в каких у нас возят пассажиров с вокзалов в гостиницы, — подъехал и остановился.

— Сэр, вы, вероятно, ищете гостиницу? — спросил Жака кучер кареты.

— Да. Не возьметесь ли вы довезти меня вместе с багажом?

Они вдвоем не без труда уложили монгольфьер в экипаж, и через некоторое время карета остановилась у подъезда гостиницы, с виду очень приличной.

— С вас один доллар, — сказал кучер.

— Ах, черт возьми!..

— Неужели это по-вашему дорого, сэр?

— Недорого, и я с удовольствием заплатил бы вам даже два, если б только они у меня были.

— У вас нет денег? Это легко поправить, — отвечал кучер. — Например, у вас имеется в корзинке бизонья шкура, которая стоит двадцать долларов.

— Не купите ли вы ее у меня за эту цену?

— Охотно. Вот вам девятнадцать долларов. Один я вычитаю за проезд.

Жак, ни слова не говоря, спрятал деньги в карман, помог вынуть из кареты монгольфьер, убрать в сарай и прошел в обеденную залу гостиницы.

Хозяин, несмотря на американскую флегматичность, вытаращил глаза на нового постояльца, прибывшего с таким необыкновенным багажом и к тому же одетого столь неуместно в меховую одежду.

— Комната и стол — четыре доллара в день, — отвечал он на вопрос Жака о цене.

— Хорошо, — сказал Жак. — Дайте мне позавтракать.

— Позвольте вперед деньги.

— Получите. Какой скот! — прибавил Жак в сторону. — А что, за справки и вопросы у вас тоже платят авансом? — вслух спросил он содержателя гостиницы.

— Справки у нас даются даром. Что вы желаете узнать? — отвечал хозяин, смягчившись вследствие получения задатка.

— Далеко ли от Ситки до материка?

— Около ста миль.

— Есть ли стабильное пароходное сообщение с берегом?

— Два раза в неделю.

— Когда отходит первый пароход?

— Завтра утром.

— Не можете ли вы подсказать, где мне найти капитана этого судна?

— Я капитан.

— Вы?

— Да… Почему вас это удивляет?

— Нет, я не удивляюсь. Это ваше дело. Не возьмете ли вы меня пассажиром?

— Да. До устья реки Стикена цена десять долларов. Оплата предварительная при посадке на корабль.

— Знаю уж я вашу присказку: „плата вперед“… Хорошо, я согласен. Но только предупреждаю, что я сяду к вам не как обыкновенный пассажир.

— Все мои пассажирские места за десять долларов для обыкновенных пассажиров.

— Да, но они помещаются на корабле, а я желаю быть над кораблем.

— Не понимаю.

— А между тем это очень просто. Согласны ли вы взять меня на буксир в лодочке, привязанной к надутому шару?

Хозяин подумал с минуту, потом кивнул головою в знак согласия и даже снисходительна улыбнулся на странную фантазию постояльца.

— Стало быть, решено? И вы беретесь перевезти на корабль мой шар?

— За это с вас еще доллар.

— Отлично. А можете ли вы также продать мне три галлона китового или тюленьего жира?

— И это могу… по доллару за галлон… деньги вперед.

— В котором часу отплытие?

— В восемь часов.

— Хорошо. В семь часов я явлюсь на пароход надувать свой шар.

— Как вам угодно. Что касается до меня, то я никогда никого не жду ни одной минуты.

Жак за завтраком ел и пил за четверых, потом завалился спать. О, блаженство! Он спал на настоящей постели, в опрятной гостинице и находил, что четыре доллара потрачены им недаром.

На другой день ровно в семь часов он явился на набережную, взошел по трапу на пароход, разводивший пары, и нашел свой шар привязанным к корме. Около шара были приготовлены все принадлежности для надувания.

Жак откупорил бутыль и не мог сдержать порыва гнева и удивления при виде жидкости, которая оттуда вылилась.

Но так как нужно было спешить, то Жак не стал долго раздумывать и приступил к надуванию шара, мимоходом изумляясь необыкновенному стечению народа на пристани и возле парохода.

Но вот монгольфьер плавно взмыл в воздух, и публика в восторге подняла одобрительный крик.

— Гип! Гип! Ура! — кричала толпа, к изумлению аэронавта, который не читал утренних газет и потому не знал о напечатанных там по инициативе бесцеремонного хозяина гостиницы широковещательных объявлениях.

В них значилось, что за плату в один доллар леди и джентльмены могут присутствовать при подъеме воздухоплавателя на монгольфьере.

Объявления свою роль сыграли, и ловкий торгаш ни за что ни про что положил себе в карман двести долларов.

Из всех индейских племен Аляски две наиболее многочисленные группы представляют чиликоты и атнасы, причем они в свою очередь разделяются каждая еще на несколько групп.

Чиликоты по большей части лентяи, пьяницы и воры. Они не любят охотиться сами, а норовят поживиться на чужой счет, крадут продукты чужой охоты и вообще не пользуются хорошей репутацией не только между трапперами, но и между своими же индейцами.

Читатель помнит, как наши друзья, догонявшие Жака, приехали к атнасам и узнали от них, что сын луны уже улетел.

Путешественники поехали дальше почти наугад и через несколько часов достигли английской фактории, куда именно в это время прибыло продавать меха много чиликотов.

Рассчитывать на гостеприимство начальника фактории наши путешественники не могли. Между английской компанией и американской существует такое жестокое соперничество, что агент одной ни за что не подаст даже стакана воды представителю другой, а, как известно, братья Перро были агентами американской компании.

Поэтому путешественники не вошли в форт, а остановились за его пределами в покинутой хижине, собираясь провести в ней ночь и наутро ехать дальше.

Между тем среди чиликотов просочился слух, что Перро, их непримиримый враг, приехал и остановился недалеко от фактории.

Старая ненависть вспыхнула с новою силой. Известный уже читателю Отец Медицины приложил все свои усилия, чтобы ее раздуть, и ему удалось склонить индейцев к действиям, почти неслыханным по своей дерзости.

Перро не знал о присутствии чиликотов в фактории и потому был далек от мысли опасаться чего бы то ни было, а тем более в виду европейского представительства.

Ночью, когда все спали, чиликоты тихо взломали двери, прокрались в хижину и в одну минуту связали путешественников.

Пленников бросили связанными возле груды материала для палаток и, торжествуя победу над ненавистным врагом, приступили к потешной попойке, которой, однако, суждено было войти в историю племени.

Больше всех пил и неистовствовал Отец Медицины. В середине кутежа ему вдруг пришла в голову мысль пойти в палатку, где лежал его связанный враг, ненавистный Перро, и дать волю сквернословию и насмешкам.

Омерзительно пьяный он вошел в палатку, держа по бутылке в каждой руке, и принялся осыпать канадца самыми гнусными оскорблениями.

Тот не удостоил пьяницу ответом и лишь презрительно смотрел на него своими честными темно-серыми глазами.

Это уничижительное молчание еще больше взбесило негодяя. Он приблизился и наклонился к охотнику, обдавая того винным перегаром.

Терпение Перро истощилось. Он вдруг совершил стремительное движение головою, ударив лбом своим индейца прямо в лицо. Удар был настолько силен, что свалил негодяя с ног.

Однако тот сейчас же вскочил с проворством обезьяны. Все лицо его оказалось расшибленным в кровь, передние зубы выбиты и рот полон крови.

Весь хмель разом соскосил с него.

— Ладно, — произнес он, стараясь быть хладнокровным. — Перро очень силен. Посмотрим, как будет он вести себя у столба пыток… Перро убил много чиликотов. Перро ударил Отца Медицины. Перро умрет. Но сперва Отец Медицины снимет с него скальп…

И негодяй, желая напугать пленника, в чем, однако, ничуть не преуспел, измазал себе кровью палец и провел им вокруг головы канадца, обозначая линию, по которой должен пройти нож.

Но вдруг по всему лагерю пронесся страшный вой. Вся негодная орда чиликотов испуганно, отчаянно взвыла, подняла кверху руки и попадала ниц на землю.

С неба валилась какая-то, огромная пылающая масса, осыпая чиликотов огненным дождем…

Глава V

- Эй, Джентльмен! Эй!

— Эй! На корабле! Эй!

— Мы прибыли.

— Тем лучше. Я очень рад.

— Если вы желаете сойти на берег, то поторопитесь.

— Отлично, капитан, мне только этого и надо. Покличьте-ка сюда двух человек, чтобы они взялись за канат и притянули шар к палубе.

— Нет.

— Как нет? Отчего?

— У меня пассажиры высаживаются сами, матросы им не помогают. Они переходят по трапу на пристань и засим прощайте.

— А багаж?

— Багаж помещается в трюме. Его выгружают при помощи эллинга {Место на берегу со специально устроенным наклонным фундаментом.}.

— Мой шар — тоже багаж.

— По-вашему, да, а по-моему, нет. Я считают багажом только то, что помещается в трюме или на палубе.

— Не висеть же мне тут до второго пришествия, согласитесь сами. Вам поневоле придется помочь мне спуститься.

— Конечно, я и сам не желаю, чтобы вы висели тут до второго пришествия, но помогать вам спуститься все-таки не намерен.

— Но ведь это низкая ловушка! Подлое предательство!

— Потише, джентльмен, потише. Я условился довезти вас от Ситки до устья реки Стикена за десять долларов. Обязательство свое я выполнил: вы доставлены к месту. Большего от меня вы не вправе требовать. Поэтому не угодно ли вам сойти с корабля наравне с другими пассажирами.

— Вы, я думаю, сами видите, что мне невозможно сойти без вашей помощи.

— Эта помощь стоит доллар.

— Я заплачу вам доллар.

— И, конечно, вперед.

Услыхав это невозможное требование, Жак страшно рассердился, но делать было нечего, пришлось подчиниться и дать себя обобрать, что называется, до нитки.

— К счастью, у меня есть еще доллар, — пробормотал Жак про себя. — Единственный, последний.

— Вы слышали, джентльмен? — снова заговорил янки. — Платите вперед, или я обрежу ваш канат и вы улетите прочь.

— Выходит, я должен вам верить на слово, а вы мне нет. Есть ли тут справедливость?

— Есть. Не вы мне нужны, а я вам. Если когда-нибудь наши роли переменятся, я вам тоже буду платить вперед.

— Хорошо. Будь по-вашему.

С этими словами Жак вырвал лоскуток подкладки у своей шубы, завернул в него монету и, тщательно прицелившись, кинул свой последний доллар вниз на палубу парохода.

Но он забыл принять в расчет качку.

Несмотря на то, что волнение в устье реки было невелико, маленький пароходик так и прыгал на своем якоре. В тот момент, когда брошенная Жаком монета падала вниз, пароход, как на грех, накренило в противоположную сторону. Серебряный доллар звякнул о гладкую обшивку борта и, отскочив, булькнул в воду.

Этот плеск болезненно отозвался в ушах Жака.

Американец бесстрастно наблюдал за гибелью доллара.

— Этот не в счет, — сказал он своим хриплым голосом. — Давайте другой доллар, или я обрежу ваш канат.

— У меня больше нет денег! — крикнул ему Жак.

— Нет больше денег!.. В таком случае…

С этими словами негодяй, только что положивший в карман благодаря Жаку двести долларов, вынул ножик и одним ударом обрезал канат, которым шар был привязан к пароходу.

Бесчестного янки нисколько не тревожила участь человека, которому он был обязан кругленькой суммой.

Шар поднялся на значительную высоту, и ветер, по счастью дувший с запада, понес его к берегу. Тем не менее положение Жака было ужасным, и вот почему.

Еще когда он надувал свой шар, собираясь лететь на буксире парохода, он с удивлением и досадой обнаружил, что вместо тюленьего жира ему дали керосину.

Однако он все-таки поднялся в воздух, не предусмотрев того, что при малейшем сотрясении бутыль с керосином может опрокинуться и поджечь шар.

Ему ничего не оставалось, как продолжать полет в неизвестном направлении, рискуя каждую минуту сгореть.

Вдруг на своем пути он заметил одинокую факторию, затерявшуюся среди лесов. Ветер с моря нес шар прямо на нее. Для Жака это был шанс на спасение.

В одну минуту он открыл верхний клапан. Шар стал опускаться, но очень медленно. Если бы у Жака был якорь, он мог бы поручиться в успехе, тем более что и ветер был не очень сильный. Но теперь, без якоря, аэронавту, предоставленному на волю ветра, предстоял долгий и затяжной спуск.

Вот уже не более трех километров отделяло его от фактории. Плывя над зеленым лесным массивом, воздушный шар держался на высоте около сорока метров.

Вдруг лес разом кончился. Взору Жака открылась широкая поляна, и на ней пестрая толпа людей, копошащихся и издающих какие-то дикие, звероподобные крики.

— Индейцы! — вскричал Жак. — Хорошо же я влип, нечего сказать. У них какая-то оргия.

Вслед за тем Жаку удалось разглядеть каких-то пленников, лежавших связанными на земле.

— А! Вот оно что! Теперь я понимаю, чего они беснуются: тут скоро прольется кровь.

Между тем шар подлетал все ближе и ближе. Вот он поплыл над группой людей, в одном из которых Жак с трепетом узнал Перро.

— Гром и молния! — воскликнул он изменившимся голосом. — Да ведь это наш канадец из Нулато! Тогда, значит, те, другие… Жюльен и Лопатин!.. Но как же я до них доберусь! А!.. Придумал. Средство есть, и я употреблю его, хотя бы мне пришлось погибнуть самому…

Не медля ни минуты, Жак ударом кулака разбивает верхнюю часть непрочной установки, где содержится нагревательный аппарат. Пламя керосиновой лампы, ничем не сдерживаемое, вырывается наружу.

Нижняя оболочка шара разом занимается пламенем, которое в несколько секунд охватывает две трети аэростата. Все это происходит всего в нескольких футах над головою воздухоплавателя.

К счастью, шелковая сеть, к которой подвешена гондола, довольна крепка и не скоро поддается огню. Вследствие этого верхний колпак аэростата превращается некоторым образом в парашют.

Горящий шар вместе с Жаком стремительно летит вниз. Из предосторожности путешественник уже не сидит в гондоле, а, одной рукой держась за ее край, висит в воздухе, что позволяет при падении на землю не попасть под горящие обломки.

Благодаря своим прежним занятиям гимнастикой, он в момент падения делает ловкий прыжок в сторону от горящего шара и тем самым спасает себе жизнь.

Ибо в то же самое время бутыль с керосином вдребезги разбивается и ее содержимое осыпает огненным дождем толпу индейцев.

Торжествующие крики дикарей вмиг сменяются воплями боли и ужаса.

Обожженные, ослепленные огнем, индейцы бросаются на землю, громко взывая к своим богам с мольбою о пощаде.

Бедствие, которое на них обрушилось, они не могут себе иначе объяснить, как гневом Маниту, наславшего на них одну из своих блуждающих звезд в наказание за что-то.

Среди пленников слышен возглас изумления… затем несколько торопливых слов и кратких восклицаний.

— Жак!

— Monsieur Лопатин!.. Жюльеи!.. Я так и думал… Нет ли у вас ножа?

— У меня за поясом, monsieur Арно, — откликнулся Перро.

В одну минуту все веревки и ремни разрезаны. Пленники освобождены и уже на ногах, грозные и решительные. Они теперь готовы грудью встретить врага и заставить кровью отплатить за нанесенное оскорбление.

Их оружие валяется подле. Пьяные индейцы не успели прибрать его к рукам. Перро берет в руки свою винтовку и не может удержать радостного восклицания от сознания того, что его старый, испытанный товарищ опять с ним.

Канадец окидывает быстрым взглядом всю поляну. Там царит беспорядок и смятение. Сам Отец Медицины обезумел от страха. Наглый шарлатан и мистификатор, до сих пор удачно прикидывавшийся великим знахарем и чародеем, быстро утратил всю свою важность и самоуверенность. Он напуган едва ли не больше всех и не смеет даже взглянуть на необыкновенное явление.

Но ужас, обуявший несчастных дикарей, нисколько не трогает сурового охотника.

В отношениях с дикарями он чужд гуманности и признает только один закон — закон Линча.

Он поднимает свою винтовку и прицеливается в Отца Медицины, хладнокровно собираясь размозжить ему голову, но вдруг с чего-то меняет свое намерение и тихо смеется про себя.

— Не стоит тратить заряда. Можно с этой дрянью обойтись иначе. Мы теперь все равно в безопасности.

— Как? А индейцы? Они могут опомниться и возобновить нападение.

— Не беспокойтесь, это исключено. У них иные цели.

— Какие? Что вы подразумеваете?

— Эти негодяи чиликоты, очевидно, учинили, по своему обыкновению, какой-то грабеж. Видите, вон там движется толпа других индейцев? Они идут наказывать чиликотов. Сейчас будет битва.

— Неужели?

— Уверяю вас. Вот отличный случай наблюдать, как индейцы снимают скальп. Вы никогда не видели?

— Нет, и не имею ни малейшего желания.

— А еще путешественник! Путешественник должен стараться на все взглянуть.

— Но почему вы думаете, что здесь будут скальпировать? Кто? И кого?

— Да разве вы не видели?

— Что?

— Других дикарей… Смотрите, они бегут из английской фактории?

— Но зачем они бегут сюда? Неужели они видели, что случилось?

— По всей вероятности, их привлек летящий шар. Они слыхали о сыне луны и поспешили удовлетворить свое любопытство. Но, придя на место, они застали там чиликотов, которые, наверняка, что-нибудь уже успели украсть… Обратите внимание на эти подозрительные тюки у чиликотов. В трех из них завернуты как будто живые существа: видите, как барахтаются?.. Я уверен, что эти негодяи кого-то выкрали… Так ведь и есть: смотрите, подоспевшие индейцы освобождают пленников… Боже мой! Да я их узнаю: это chief-factor одной американской фактории, и с ними два его агента… И как они взбешены!.. Еще бы!.. Хватают свои винтовки… Ах, негодные чиликоты! Какая дерзость с их стороны! Где это они успели их пленить? Вероятно, те неосторожно отправились к ним в лагерь торговать и были схвачены. Ничего, зато и наказание будет соответствующее. Чу! Освобожденные пленники стреляют… Пиф! Паф!.. Два чиликота убиты, третий ранен… Так: три скальпа уже сняты. Три красных колпака.

Перро немного помолчал, потом продолжал:

— Чиликоты разбиты. Те, которые не убиты и не скальпированы, обратились в бегство. Все кончено.

Сцена эта длилась не более нескольких минут, хотя описывать ее пришлось долго. На самом деле события со стремительной быстротой следовали друг за другом с того самого момента, как Жак Арно в вихре пламени принесся на своем шаре.

Три друга и их храбрые союзники-канадцы смогли наконец отставить свои ружья и дружески обняться.

Полились торопливые рассказы о событиях, пережитых теми и другими со времени неожиданной разлуки в форте Нулато.

Героем дня был, конечно, не кто иной, как Жак Арно, на которого друзья справедливо смотрели теперь как на своего спасителя.

Не им одним, впрочем, сыграло на руку его неожиданное появление в дыму и пламени.

Краснокожие, как сумасшедшие выбежав из английской фактории в погоню за шаром, наткнулись на чиликотов, которые только что перед тем ограбили американский склад и взяли в плен трех агентов компании.

В итоге происшедшей стычки пленники получили свободу.

Предприимчивый chief-factor воспользовался стечением народа и поспешил разложить перед своими освободителями индейцами принадлежащие ему товары, спасенные от грабежа чиликотов. Кстати, он догадался угостить освободителей несколькими бутылками столь страстно любимой дикарями огненной воды. Когда водка полилась из бочек в бутылки, а из бутылок в широкие глотки индейцев, языки последних развязались и сами они пришли в самое благодушное настроение.

Товары, разложенные американцами, были верхом совершенства в глазах индейцев. Особенно пришлись по вкусу блестящие ружья, с безвкусными и бесполезными, но зато яркими, пестрыми украшениями.

У краснокожих разгорелись глаза. В свою очередь и они стали нахваливать свои товары, оставленные в английской фактории. Между обеими сторонами завязался деловой коммерческий разговор.

Индейцам страстно захотелось приобрести ружья у американца. Таких им не предлагали англичане. Они бросились назад в факторию и очень скоро доставили оттуда свои меховые товары… на спинах своих жен.

Таким образом совершенно случайно американскому агенту удалось одержать победу в конкуренции с английским.

Итак, товары принесены были индейскими женщинами. Что касается мужчин, то они возвратились, гарцуя на прекрасных лошадях, так называемых мустангах.

Лошади эти замечательно выносливы и быстры на бегу.

Глядя на живописный эскадрон, скакавший во весь карьер, Перро не удержался от восклицания:

— Ах, monsieur Жюльен! Подходит весна, через два дня стает весь снег, на санях больше ехать нельзя…

— Так в чем же дело? Купите у индейцев шесть лошадей за мой счет.

— Они не продадут их нам ни за какие деньги.

Chief-factor услыхал ответ Перро и сказал с лаконизмом человека, дорожащего временем:

— Сэр, у вас будет шесть лошадей.

— Благодарю вас, — отвечал Жюльен. — Если вы так добры, что собираетесь за нас похлопотать, то я готов заплатить какую угодно цену.

— Вы получите их даром.

— Но, сударь…

— Я вам очень многим обязан, даже, по всей вероятности, жизнью. Компания, в которой я служу агентом, обязана вам выгодною сделкой, великолепным барышом. Принимайте мое предложение, что тут думать. Вы нас всех обидите, если откажетесь.

— Вот как! — сказал Жак на ухо своему другу. — Этот янки мирит меня со всей их породой, на которую я был страшно зол за проделки моего капитана, хотя, впрочем, благодаря им я прибыл к вам как раз вовремя.

Между тем американец уже успел кончить дела с индейцами и обратился к своим спасителям со словами:

— Господа, не угодно ли вам выбрать себе шесть лошадей?

Глава VI

Лошади индейцев оказались превосходными скакунами. Это были кровные мустанги, превосходно выезженные и необыкновенно выносливые.

Шестеро всадников покинули реку Стикен и помчались на юг, ориентируясь на телеграфную линию, проведенную между Ситкой и Сан-Франциско.

Ближайшей целью путников был золотопромышленный округ Карибу. Была первая половина мая, и весна вступала во все свои права. Давно не приходилось видеть Жаку ярко-зеленой травы и деревьев, и теперь он радовался, глядя на цветущую растительность, которая становилась все богаче по мере того, как путники продвигались к югу.

Земли округа Карибу были открыты только в 1857 году, и с первых же дней наводнили искатели золота.

Когда туда явились первые диггеры, они нашли там несметное количество золота. Пустыня оживилась, работа на приисках закипела, все были воодушевлены, всякий жил надеждой на быстрое обогащение. Но пришла осень, вслед за нею зима, и наступили такие морозы, каких никто и не предполагал. Истощенные непосильной работой и одновременно излишествами в развлечениях, плохо обеспеченные пищей и одеждой диггеры, жившие к тому же по большей части в скверно сколоченных хижинах, начали погибать как мухи. Смертность среди них была просто ужасающая.

С тех пор в Карибу больше не было ажиотажного наплыва диггеров, но зато наладилась регулярная эксплуатация приисков более или менее солидными товариществами. Диггеры-одиночки появлялись изредка, чаще кооперируясь в небольшие артели человек по шесть-семь.

В то время, когда наши путники посетили Карибу, золото добывалось там самым рутинным способом, установленным еще двадцать лет назад.

Промывка производилась допотопнейшими средствами, так что Лопатин, глядя на все это, нашел, что даже на самых глухих приисках Сибири известна гораздо более усовершенствованная технология.

— Сколько золота пропадает в результате такой небрежной промывки! — восклицал молодой русский коммерсант.

Прииск, на который они попали, назывался Бэкер-Тоунским. Почва была вся изрыта ямами. Золото добывалось уже не на поверхности ее, давным-давно разработанной; а на значительной глубине, где бедные диггеры не видели света Божьего.

На зиму работы в округе Карибу обыкновенно прекращались; и теперь, с наступлением весны, они только что возобновились, поэтому диггеров было еще немного.

Внимательно присмотревшись к местным приемам золотодобычи, Лопатин о чем-то глубоко задумался, потом вдруг лицо его сделалось решительным, как у человека, основательно все взвесившего. Он подошел к Жюльену.

— Скажите, пожалуйста, вы очень богаты? — спросил он француза.

— Гм! — произнес тот не без удивления. — Да, богат, то есть настолько, что могу исполнять даже некоторые свои прихоти.

— А не будет нескромностью спросить, как именно велик ваш годовой доход? — продолжал допытываться Лопатин.

— Отчего же? Извольте, я вам скажу: сорок тысяч франков.

— Хороший доход.

— Не скажите. Мне едва-едва хватает.

— Следовательно, вы бы не отказались удвоить или даже утроить его без всякого риска?

— По правде сказать, я не особенно жаден до наживы.

Лицо Лопатина выразило некоторое недовольство. Жюльен это сейчас же заметил.

— Вас огорчил мой ответ? — поспешил спросить он. — Почему вам непременно хочется, чтобы я пожелал разбогатеть?

— Потому что я хотел, — сконфуженно пробормотал коммерсант, — хотел предложить вам вступить в компанию со мной.

— С вами?

— Да.

— Объяснитесь, пожалуйста. Если дело идет о вас лично, то я заранее соглашаюсь на все, с закрытыми глазами.

— И я тоже… принимая во внимание будущие миллионы, которые я получу в гасиенде Жаккари-Мирим, — засмеялся Жак. — Наличных же денег, вы знаете, у меня сейчас нет: последний мой доллар лежит на дне устья Стикена.

— Вы знаете, дорогие мои друзья, что я теперь крайне беден. Правда, у меня есть тысячи три-четыре, но разве на эти деньги можно жить? Их можно только прожить. Поэтому мне необходимо работать, чтобы поправить свое положение. Теперь мне представляется неожиданный случай разбогатеть. Вы видели, как здесь дурно совершается промывка. Плохо вымытый песок образует целые терриконы на приисках и никого более не интересует, а между тем в этом бросовом песке должно быть еще много золота. И мне пришла мысль скупить здесь отработанные прииски за бесценок и совершить вторичную промывку известным мне усовершенствованным способом. Я уверен, что выгода будет громадная, а расходы почти ничтожные, потому что никаких земляных работ, никаких водоотводов делать не придется: все это уже есть готовое, и мне остается только совершить повторную промывку, ничего более. Назовите меня лгуном, если я не добуду золота больше, чем его получают при первой промывке.

— Я вполне понимаю вашу мысль, дорогой Федор Иванович, — отвечал Жюльен, — и она мне чрезвычайно импонирует. Я нахожу ее в высшей степени остроумной и дельной и уверен в вашем успехе. Теперь я понимаю, почему вы спросили меня, желаю ли я разбогатеть. Вам нужны деньги для начала предприятия. Так тут и вопроса быть не может. Весь мой кошелек к вашим услугам. Только я не желаю вас стеснять, вступая с вами в компанию, а просто предлагаю вам ссуду. Кредитором я буду, поверьте, самым невзыскательным…

— Вот потому-то, зная ваше бескорыстие, я и хотел…

— …Хотели, чтобы я разбогател без всяких с моей стороны на то усилий. Довольно об этом. Дело скреплено словом. Когда вы думаете начать?

— Да сейчас же.

— Как? Вы, стало быть, расстанетесь с нами? Так скоро?

— Иначе нельзя. Все равно придется это сделать рано или поздно. Но успокойтесь: разлука будет не долгая, самое большее до ноября, а затем я, быть может, приеду к вам в Жаккари-Мирим провести с вами зиму.

— Если только мы сами доберемся туда к этому времени, — заметил Жак. — Нам ведь еще немалый конец предстоит. Нет, это просто ужасно, как далеко от Парижа до Бразилии сухим путем!..

Вообще предстоящая скорая разлука с Лопатиным огорчила друзей. Их утешало только то, что это делается для пользы их верного товарища.

— Если уж вы решились расстаться с нами, — сказал Жюльен, — то необходимо, чтобы вы имели возможность немедленно начать работы, и уж самое большее через месяц.

— Через месяц — это мне кажется слишком скоро, — возразил Жак. — Ведь нужно выписать сюда машины, инструменты.

— Я берусь выписать их из Европы через месяц.

— Ты забыл, что одно письмо с заказом пройдет три недели.

— А телеграф на что?

— Да разве здесь есть телеграф?

— Конечно. Не желаешь ли телеграфировать своему бывшему начальнику просьбу о новом местечке в канцелярии? Это будет стоить всего по полуфранку за слово.

— Полфранка? Да ведь это баснословная дешевизна.

— Телеграмма пойдет по англо-американскому кабелю через Брест. Город, где мы находимся в данную минуту, называется Ричфильд. Я сейчас телеграфирую отсюда своему банкиру в Париж. Через четыре дня он доставит требуемые вещи в Гавр, через десять дней они прибудут в Нью-Йорк, а затем французский консул отправит их по тихоокеанской железной дороге в Сан-Франциско. Итого: от Парижа до Гавра с упаковкой четыре дня, от Гавра до Нью-Йорка десять дней, от Нью-Йорка до Сан-Франциско шесть. Всего значит, двадцать дней, да я набавлю день на непредвиденные задержки, стало быть, двадцать один день. От Сан-Франциско до Ричфильда и из Ричфильда на прииск все присланное можно будет доставить в одну неделю… Вот тебе даже и меньше тридцати дней. Ну-с, дорогой monsieur Лопатин, что вы скажете о моем плане?

— Он превосходен, и я вполне согласен с вами. Благодаря вам я не упущу нынешнего лета и буду иметь возможность вовремя начать работы.

— Да ты молодец, Жюльен, — присоединился Жак. — И как это ты все сейчас же сообразил и высчитал!.. Молодец, что и говорить.

— Ну, довольно об этом. Поговорим лучше о деле. Если уж разлука решена, то нужно расставаться как можно скорее — и, следовательно, сейчас.

— Как сейчас? — с печалью воскликнул Лопатин. — Отчего же непременно сейчас? Подождемте до завтра.

— Нет, — решительно возразил Жюльен. — Долгие проводы — лишние слезы. Я так не люблю.

— Но, пожалуй, верно. — согласился Жак.

— Итак, Федор Иванович, вот вам деньги на уплату за аренду прииска, на жалованье рабочим, на пищу и прочее. Младшие братья Перро могут возвратиться в форт Нулато, или, может быть, они пожелают остаться здесь с вами?.. чему я был бы очень рад.

— Отчего и не остаться? — отвечал за братьев Жозеф Перро. — Сезон охоты теперь уже кончился, делать им в Нулато нечего, а здесь на прииске они могут зашибить хорошую монету. Да, наконец, здесь много дурных людей, отбросов общества, можно сказать, и господину Лопатину не лишнее иметь при себе двух надежных телохранителей.

— Что касается вас, Перро, то вы поедете с нами до Сан-Франциско.

— Куда угодно, хоть на край света. Я полюбил вас. День расставания с вами, господа земляки, поверьте, будет для меня очень грустным днем.

— И для нас тоже, дорогой Перро. Но что же делать? В жизни всегда свидания чередуются с разлукой. Без этого нельзя. В Сан-Франциско мы попрощаемся, и вы будете сопровождать сюда обратно присланные из Европы вещи и китайцев-рабочих, которых мы наймем в Сан-Франциско. А вы, дорогой monsieur Лопатин, отправьте за меня и от моего имени депешу в Париж, о которой я уже говорил. Кроме того, не забывайте, что здесь с Панамой есть телеграфное сообщение и что, следовательно, мы можем поддерживать связь. До свидания, дорогой друг! Желаю вам успеха!

Друзья обнялись и горячо пожали друг другу руки на прощанье. Жюльен, Жак и Жозеф Перро на лошадях отправились в Сан-Франциско.

От Ричфильда они повернули на восток по направлению к местечку Квеспель, стоявшему при слиянии одноименной речки с Фрэзером.

Не будем подробно описывать их путь, на протяжении которого им приходилось все время останавливаться на грязных постоялых дворах и переправляться через реки вплавь; а через Томсон-ривер, даже на пароме, что вызвало недовольную гримасу Жака. Но река была столь широка и бурлива, что у него поневоле прошла всякая охота рисковать при переправе вплавь.

Въехав на своей лошади на паром, Жак остался в седле и во время переправы сохранял важный и неприступный вид конной статуи.

Далее путешественники повернули на литтонскую дорогу, по всей вероятности, одну из самых примечательных на свете. Она змеится по левому нагорному берегу Фрэзера. С одной стороны дороги громоздятся скалы и нависают горные выступы, с другой — совершенно отвесный обрыв на высоте двухсот метров над рекой.

Местечко Литтон путешественники проехали днем и к ночи прибыли в Иэль, настоящий цивилизованный город. Здесь их ждал сытный ужин и ночлег в хорошем номере на мягкой постели.

Выехав рано утром из Иэля и миновав Гоп, путники поспешили поскорее преодолеть расстояние, отделяющее их от границы Соединенных Штатов.

Мустанги скакали быстро, и через два часа Жюльен, осадив свою лошадь, объявил:

— Мы приехали.

— Куда? — спросил Жак.

— В Соединенные Штаты Америки.

— Очень приятно, — равнодушно произнес Жак. — А почему ты так решил? Я не вижу никаких пограничных столбов и ничего такого, что указывало бы на границу.

— А между тем граница существует, и очень точная. Английские владения отделяются от территории Соединенных Штатов ни более ни менее как 49-й северною параллелью..

— И неужели этой условной границы достаточно?

— Совершенно достаточно. Американцы не такой народ, чтобы позволить отнять у себя хоть одну пять земли.

— Да, народ крепкий, — согласился Жак, вспомнив свои похождения в Ситке. — Однако чего же мы остановились? Пора переступить эту невидимую астрономическую черту.

Глава VII

Итак; французы Жюльен де-Кленэ, Жак Арно и канадец Перро пересекли англо-американскую границу, то есть 49-ю параллель, недалеко от 122° западной долготы по гринвичскому меридиану.

В тот момент, к которому относится настоящий рассказ, они находились в двухстах верстах от Такомы, городка, в сущности, ничем не примечательного, но предоставляющего нашим путешественникам право не трястись, как прежде, верхом на лошадях, а воспользоваться таким благом цивилизации, как железная дорога.

Такома стоит на берегу пролива Пэджет на 47°15′ северной широты в начале железнодорожного пути, пересекающего южную часть штата Вашингтон и проходящего почти через весь штат Орегон.

Избегая бесчисленных возвышенностей и глубоких долин, которые тянутся с севера на юг и придают всей стране вид в высшей степени дикий, путешественники повернули на юго-восток к проливу Георгия, отделяющему остров Ванкувер от материка.

Ровная местность позволила им пустить лошадей во весь опор. Полудикие мустанги неслись вперед с обычной неутомимостью, вплавь переправились через реку Нурсак, миновали форт Беллингам и доставили своих всадников в Свиномиш, проделав, таким образом, изрядный путь в тринадцать миль.

Жак сначала не прочь был ехать немедленно дальше, но потом уступил доводам Жульена, который убедил его сделать остановку на ночь ввиду трудностей предстоящего пути.

Остановка оказалась вдвойне полезною для путников. Один метис, агент американской компании и сотоварищ Перро, гостеприимный хозяин приютившего их дома, сообщил им, между прочим, о том, что через три реки на пути их следования можно найти брод, если только повернуть немного на восток до пересечения с телеграфной линией.

Благодаря этой ценной информации путники получили возможность избежать троекратного купания, которое в конце концов могло бы иметь, пожалуй, и печальные последствия, если даже не для их жизни, то во всяком случае для здоровья.

Таким образом, все шло как по маслу, и наши друзья благополучно прибыли в Ситтль, отстоящий всего на тридцать две версты от Такомы.

Ночь они провели прескверно. Сам Жюльен, несмотря на свое хладнокровие, долго не мог сомкнуть глаз от волнения, в предвкушении всех благ цивилизации, которыми они завтра воспользуются.

Чуть свет они пустились в путь, весь переход скакали крупною рысью, преодолели вплавь, за неимением бродов, три или четыре реки и, наконец, прибыли в Такому, вымокнув до костей.

В Такоме, к своему огорчению, друзья узнали, что первый поезд уже ушел и что следующий будет только в три часа. Поэтому все время до поезда они бесцельно бродили по городку, который не имел ничего примечательного или живописного. На рейде стояло несколько кораблей, нагруженных углем и лесом.

Сверх того, на станции Жюльен узнал, что железная дорога доведена только до Каньонвилля, небольшого местечка, находящегося на 42° северной широты, что он совершенно упустил из виду, хотя прежде и знал об этом. Жюльен рассчитывал, что железную дорогу доведут к этому времени до Сан-Франциско, а между тем оказалось, что этого не произошло. Таким образом, от Каньонвилля до Генлея путешественникам предстояло вновь ехать верхом или в дилижансе по сквернейшей дороге, а расстояние было не малое — верст сто. Да столько же, если не больше, нужно было трястись от Генлея до Шасты.

Жюльен терпеть не мог дилижансов и никогда ими не пользовался. «Все что угодно, только не эта мерзость», — таков был его зарок как путешественника. Он питал к этому способу передвижения почти такое же сильное отвращение, как его друг Жак Арно к плаванию по воде.

Вследствие этого Жюльен предложил перевезти лошадей до Каньонвилля по железной дороге в отдельном вагоне и затем ехать опять верхом.

Жак и Перро единогласно приняли предложение.

Но вот наконец прошли и томительные часы ожидания поезда. Приближалась минута отъезда. Резкий, пронзительный свисток локомотива показался Жаку «небесной музыкой», — так, ио крайней мере, выразился он.

Все время, пока поезд громыхал по рельсам, Жак не мог нарадоваться той глубокой продуманностью всех мельчайших деталей комфорта, которою отличаются американские железные дороги.

Начать с того, что пассажиру никогда не приходится стоять перед билетной кассой в длинном хвосте очереди. Билеты можно приобрести всюду: во всех гостиницах и агентствах. Кроме того, билетные кассы открываются не только перед отъездом: они работают целый день, таким образом можно приехать на станцию, уже заранее запасшись билетом.

Далее — пассажир не попадает немедленно, за свои же деньги, в зависимость от последнего железнодорожного служащего. Он совершенно свободен и ходит всюду где угодно, не попадая ни под чью опеку и ни под чей надзор. Разделения на классы нет: пассажир садится в любой вагон. Тесноты не бывает; вагоны везде просторны, высоки; духота — вещь совершенно неизвестная здесь.

Наконец, если пассажир засунет свой билет за ленту шляпы, то контролер его не станет беспокоить, а, подойдя, возьмет билет сам, проколет и положит на место.

Вагоны ближнего сообщения устроены удобно и вместе с тем просто. Ассортимент же вагонов дальнего следования весьма разнообразен: это вагоны-спальни, или sleeping-cars, вагоны-салоны, вагоны-рестораны и прочее. Проезд в этих вагонах одинаково доступен для любого кошелька; к обыкновенной цене делается лишь весьма незначительная доплата.

Все время Жак наивно восторгался американскими железнодорожными порядками, благодаря которым путешествие не только не тяготит путника, а даже наоборот — доставляет удовольствие.

Но вскоре ему пришлось убедиться, что и на этом лучезарном фоне есть темные пятна.

Пройдя сорок верст, поезд остановился на станции Тенино, где маленькая боковая ветвь соединяется с магистралью, идущей на Олимпию, главный город территории Вашингтон.

Несколько мальчишек проворно взобрались на подножки вагонов и принялись визгливо выкрикивать названия и заголовки газет, листки которых еще не успели просохнуть после печати.

Жак купил номер какого-то Olympia-Firnes и старательно принялся читать его. Скептик Жюльен давно уже перестал верить газетам; он не соблазнился купить себе номер и продолжал свою нескончаемую беседу с Перро о канадских метисах.

Жак добросовестно углубился в чтение, не обращая внимания на порою слишком громкие крики других пассажиров, чересчур оживленно обсуждавших цены на сало, кожу и керосин, точно здесь был не вагон-салон, а биржа.

Наконец Жака начали несколько раздражать толчки то коленями, то локтями, которыми награждали его соседи; впрочем, без всякого дурного умысла.

— Черт знает что такое! — бормотал он себе под нос. — Это совершенно невозможные люди. Невежи какие-то. С ними просто нельзя находиться рядом. Мне никогда и не снилась подобная грубость.

Он встал со своего места, чтобы пересесть на другое, поближе к Жюльену и Перро. По дороге он поскользнулся, ступив в какую-то черную лужу.

Сидевшие рядом три джентльмена жевали табак и постоянно сплевывали на пол.

Состроив гримасу отвращения, Жак поспешно вернулся на прежнее место и вновь углубился в чтение. Но тут вдруг он почувствовал легкое прикосновение к затылку.

Быстро обернувшись, он увидал на уровне своего лица две огромные подошвы. Какой-то пассажир, сидевший сзади, преспокойно положил свои ноги на спинку кресла Жака.

Это показалось французу несколько фамильярным. Но как тут протестовать, когда почти все пассажиры в вагоне сидели точно в таких же позах, нисколько не шокируя друг друга.

Жюльен взглянул на друга, увидал его страдальческую мину, и громко расхохотался.

— Ну, что бы ты сделал на моем месте? — спросил его Жак, вставая. — Лучше научи меня, чем смеяться.

— Во Франции я предложил бы такому господину перейти в вагон для транспортировки скота, — отвечал Жюльен. — А если бы он не послушался, то дал бы ему пощечину. В Америке дело другое: в каждой стране свои нравы, и в чужой монастырь со своим уставом не лезут.

— Нет, право, — проворчал Жак, — якуты, буряты и чукчи мне гораздо больше нравятся: они добродушнее и человечнее, наконец, даже благовоспитаннее. Эти же меня просто бесят своим наглым невежеством.

— Только, пожалуйста, не думай с ними связываться, — испугался за друга Жюльен. — Ей-богу, не стоит; их ты все равно не перевоспитаешь, только себя поставишь в смешное положение.

Эти мудрые слова на время смирили гнев Жака. Вскоре наступила ночь, и наши путешественники, после плотного, хотя и не изысканного ужина, расположились на ночлег в спальном вагоне.

Перед тем как лечь, Жак по привычке разложил возле своего спального места на ручном чемоданчике кое-какие туалетные принадлежности, купленные им при проезде через Иэль: мыло, гребенку, пилку для ногтей и непременную зубную щетку.

Я говорю непременную, потому что допускаю, что можно обойтись без белья, без платья, без сапог, без чулок, без соли, без табаку, без чего угодно, — но не допускаю возможности обходиться без зубной щетки.

Жак Арно разделял мое мнение и потому хранил свою щетку как зеницу ока — и сохранил, несмотря на все беды и напасти, которые ему пришлось вынести.

Оцените же, читатель, меру возмущения его при пробуждении, когда он увидал, как сосед — тот самый, который клал свои ноги на спинку его кресла, — преспокойно кладет на место его зубную щетку, вычистив ею свои огромные волчьи зубы.

Задыхаясь от ярости, Жак наскоро оделся, натянул сапоги и дрожащим голосом спросил бесцеремонного янки:

— Вы посмели… взять… мою щетку?..

— Yes, sir, — отвечал тот, удивляясь, из-за чего это так волнуется незнакомый пассажир.

— Моей щеткой… вы чистили свои зубы?..

— Что же тут особенного? Между путешественниками всегда существует обмен мелкими услугами. Ведь вы, надеюсь, не отказали бы мне в щетке для ногтей, для платья или для сапог?

Такое глубокое непонимание самых элементарных вещей озадачило и обезоружило Жака.

Но, к несчастью, он вдруг услыхал воркотню соседей. Ему показалось, что над ним смеются.

— Неужели вы думаете, что я стану после вас чистить свои зубы? — произнес он дрогнувшим от гнева голосом.

— Как вам угодно… Ведь я же чистил после вас.

Сказав это, американец вдруг как бы спохватился. Ему пришла в голову весьма опрометчивая мысль.

— А чтоб не было лишних разговоров, — флегматично продолжал он, — вот мы на чем с вами порешим. Щетка стоит, вероятно, не дороже шиллинга? Я вам заплачу за нее доллар, только оставьте меня в покое.

С этими словами американец сунул руку в жилетный карман, достал серебряный доллар и кинул его Жаку.

Оскорбленный француз света не взвидел от злости, хрипло вскрикнув, он кинулся на янки и прежде чем успел вмешаться Жюльен, ударил его кулаком прямо в лицо с ловкостью и силой настоящего боксера.

Американец, взмахнув руками, упал и растянулся вдоль коридорчика вагона.

— Ловко, черт возьми! — сказал Перро. — Молодец, земляк! Честь вам и слава!

— Слава славой, а неприятностей нам все-таки не избежать, — заметил Жюльен.

Между тем к поверженному кинулись соседи, спрыснули его водой и помогли встать на ноги. Но, Боже мой! — каким великолепным синяком было украшено его лицо!

Увидав Жака, подле которого стояли Жюльен и Перро, он опознал в нем своего оскорбителя.

— Полагаю, — холодно сказал он, — что вы имели намерение меня оскорбить?

— Оскорбить? Нет, — отвечал Жак, — я просто хотел вас наказать за вашу наглость.

— Я полковник Сайрус А. Бутлер. Я убил на дуэли пять человек.

— Вы просто хвастун. Оставьте эти хвастливые выходки опереточным полковникам и не пытайтесь меня запугать: это вам не удастся. Потрудитесь сформулировать, чего именно вы от меня добиваетесь?

— Я желаю знать, имели вы намерение меня оскорбить или только подраться?

— Оскорбить. Наказать и оскорбить.

— В таком случае я вас убью.

— Опять хвастаетесь? Впрочем, если вы серьезно предлагаете мне дуэль, то я к вашим услугам. Вот и свидетели мои; потрудитесь указать ваших.

Полковник молча поглядел на Перро и Жюльена, кивнул одобрительно головою и перевел глаза на остальных пассажиров.

Потом его вдруг как бы осенила внезапная мысль, и он спросил Жака, не давая прямого ответа на его предложение.

— Вы куда едете? В Сан-Франциско?

— Да. А что вам до этого?

— Как что? Я сам туда же еду. И долго вы думаете там пробыть?

— Недели две.

— Хотите отложить дуэль на этот срок? Вам же лучше: подольше сохраните себе жизнь.

— Благодарю вас. Вы очень добры. Но почему не сейчас?

— Потому, во-первых, что вы дольше проживете на свете, а во-вторых — у меня есть дело в Сан-Франциско. Я еду жениться и, кроме того, «подогреть» выборы моего будущего тестя в сенат.

Ситуация Жаку казалась все смешнее и смешнее.

— Но какое же отношение может иметь наша дуэль к женитьбе и сенатским выборам? Одно другому не помешает, я думаю.

— Отец моей невесты, мистер Даниэль Вельс, сам тоже уложивший на дуэли пять человек, никогда мне не простит, если я не приглашу его к себе в секунданты. С другой стороны, моя невеста, мисс Леонора Вельс, большая любительница всякого рода спорта и сама прекрасно стреляет. Она будет моим вторым секундантом.

— Полковник, — сказал Жак, состроив серьезную гримасу, я должен вам сказать, что вы замечательный оригинал. Знаете, что я думаю о вашем предложении?

— Что?

— Я нахожу его великолепным. Кроме того, я считаю вас превосходнейшим зятем и лучшим в мире супругом…

— Следовательно, вы соглашаетесь…

— Драться в Сан-Франциско в тот день, когда нам обоим покажется удобным.

— Вы настоящий джентльмен, и я очень рад, что не вытащил револьвера сейчас же, как только встал на ноги после вашего удара. А сказать по правде, у меня было это желание, и я собирался пристрелить вас как собаку.

— Ну, душа моя, это тебе не удалось бы, — вмешался вдруг молчавший до этого времени Перро. — Я все время следил за тобой зорко-зорко. Да и на дуэли тебе не удастся убить monsieur Жака Арно. Убить человека, проехавшего сюда из Парижа через Сибирь, через Америку, то пешком, то верхом, то на воздушном шаре! Держу пари сто против одного, что это никому не удастся.

Эта энергичная речь произвела большой эффект.

Жаком сразу заинтересовались все. В нем открыли «great attraction» {Грандиозное развлечение (англ.). }, по американскому выражению. Да и магическое для янки «держу пари», в устах канадца, тоже сильно подействовало на всех.

Сейчас же все пассажиры пожелали принять участие в пари, даже хорошенько не разобрав еще, в чем смысл спора.

Полковник был в восторге. Его лицо, украшенное синяком, сияло.

— Джентльмены! — вскричал он. — Вы не поверите, как я счастлив, что имею своим противником такого замечательного человека. Нашей дуэли будет радоваться и завидовать весь город. Мы будем драться в большой зале Альгамбры, на Монтгомери-стрит, и мистер Вельс наймет ее для этого случая. Встреча наша произойдет накануне дня выборов и сейчас же вслед за митингом республиканцев. Какой успех для мистера Вельса! Кандидат демократической партии не сумеет доставить подобного развлечения своим избирателям. Человек, убитый на дуэли! Шутка ли!

Жаком овладело безумное веселье. Он расхохотался. Жюльен долго крепился, но под конец тоже последовал его примеру.

— Скажите же, джентльмены, вы согласны? — продолжал полковник. — Мы можем назначить пять долларов за вход, и половина сбора пойдет в пользу наших наследников.

Такое необузданное нахальство взорвало наконец Перро. Он заговорил резко, с жаром:

— Поверьте, сударь, что не он, а вы будете убиты, и сбор пойдет на ваши похороны. Monsieur Арно не нуждается в ваших поганых деньгах. Знайте, что у него есть в Бразилии пятьдесят квадратных миль земли, с такими лесами, какие найдутся только в Канаде, и с такими серебряными рудниками и золотыми приисками, перед которыми Карибу и Невада все равно что ничего. Кроме того, алмазные копи у него такие, что в них бриллиантов больше, чем во всех ваших штатах. Очень ему нужны ваши доллары!.. Если бы он захотел, он бы мог купить здесь вас всех вместе взятых, и со всем поездом, со всею железной дорогой.

Во Франции подобное сообщение вызвало бы всеобщий смех, и Перро наверное приняли бы за сумасшедшего. В Америке, напротив, Жак немедленно сделался героем, а Перро снискал всеобщие симпатии.

Все окружили путешественника и наперебой принялись рекомендовать ему в Сан-Франциско — кто лучшую гостиницу, кто увеселительные места, кто лучшее кафе, кто наиболее приятную прогулку. Один хвалил револьверы Смита и Вессона, другой советовал непременно приобрести для дуэли Нью-Кольтовские и прочее и прочее и прочее.

Но всех оригинальнее вел себя в эти минуты полковник Бутлер. Убедившись, что случай с Жаком представляет пышную рекламу для мистера Вельса, а следовательно и средство еще сильнее пленить сердце мисс Леоноры, полковник буквально засыпал француза своими любезностями. При этом янки нализался как сапожник, употребляя водку в качестве внутреннего лекарства от наружного недуга, причиненного кулаком Жака.

Обескураженный появлением столь неожиданных и непрошеных поклонников, Жак ходил из вагона в вагон в поисках уголка, где можно было бы от них скрыться.

Наконец он свободно вздохнул: поезд остановился на большой станции.

Приехали в Каньонвилль.

Глава VIII

Отвлекшись на приключение Жака, мы забыли, хотя бы вкратце, описать читателям места, через которые следовал поезд, мчавший наших путешественников.

Миновав станцию Тенино, о которой мы упоминали, поезд в течение ночи пробежал территорию Вашингтон и прогремел по мосту над огромной колумбийской рекою, которая служит ей южной границей. Затем путешественники миновали Орегон, с городом Порландом, возникшим лишь вчера, но уже приобретшим важное значение, и, наконец, Солем и Юджен-Сити, большую станцию на 44-й параллели.

Далее поезд проследовал крутым ущельем Калапуйских гор, пересек три или четыре реки по высочайшим мостам в чисто американском вкусе, от которых голова кружилась, если глядеть вниз, и на две минуты остановился в Винчестере, где и произошла у Жака известная стычка с полковником Бутлером. Оттуда после двукратной остановки — в Розенбурге и Миртльвилле — поезд прибыл наконец в Каньонвилль, конечный пункт Североамериканской железной дороги (Northern-American-Railroad).

Три друга вышли из вагона после четырнадцатичасовой езды и получили своих мустангов, выведеннных на платформу из специального вагона и громким ржанием протестов вавших против продолжительного заключения в духоте, которому их подвергли.

Пассажиры, которым предстояло дальнейшее путешествие в дилижансе, не без зависти посматривали на эту тройку сильных и бойких лошадей.

— Господа, вы приедете в Сан-Франциско раньте меня, — сказал путешественникам полковник Бутлер. — Так не забудьте, пожалуйста, нанести визит мистеру Даниэлю Вельсу; он вас примет как старых друзей. Передайте также от меня почтительнейший поклон мисс Леоноре. Адрес таков: 24, Невада-стрит.

— Хорошо, полковник, будьте покойны! — со смехом отвечали ему Жюльен и Жак и, дав шпоры коням, вихрем помчались вперед в сопровождении Перро.

Мустанги бежали неутомимо. Только американским скотоводам по силам вырастить таких неимоверно выносливых животных, которым и горы, и реки, и болота — все нипочем.

В городке Генли путешественники видели дорогу, по которой прокладывался рельсовый путь, долженствовавший в скором времени соединить Каньонвилль с Шастой. Торопясь доехать поскорее до этого города, где можно было вновь воспользоваться железной дорогой, путешественники делали лишь самые необходимые остановки.

Дорога от Генли до Шасты прекрасная, с великолепными мостами и виадуками, так что всадники имели возможность ехать все время аллюром.

По приезде в Шасту путешественники опять наняли для лошадей отдельный вагон и сами заняли места в салон-вагоне, чтобы со всем комфортом доехать до Сан-Франциско, до которого от Шасты десять часов езды на скором поезде.

Они уселись в роскошном вагоне, и поезд тронулся. Вдруг до слуха их донеслась очень громкая перебранка. Неприятный, грубый женский голос кричал что-то на индейском языке, и этому голосу возражал тоже женский, но не грубый, а плачущий, жалобный.

Диалог закончился громкой оплеухой.

Жюльеном овладело любопытство. Он отворил заднюю дверь вагона, и вот что представилось их с Жаком взорам.

На площадке следующего вагона стояло трое одетых в грязные лохмотья индейцев. Две женщины и мужчина.

Высокий краснолицый индеец с гордостью испанского гидальго драпировался в рваный плащ, очевидно, цивилизованного происхождения. Из национальных атрибутов на нем были только мокасины из буйволовой кожи.

Женщины были наверняка еще молоды, но на вид обе казались гораздо старше своего возраста. Старшей было не больше двадцати пяти лет, а на вид можно было дать лет сорок, младшая, скорее всего совсем еще девочка, смотрелась женщиной лет тридцати.

Младшая горько рыдала, и крупные слезы текли по ее лицу.

Старшая, вне себя от гнева, занесла опять руку, собираясь повторить пощечину.

Но тут на подножке вагона появился драгоман {Толмач, переводчик.} поезда, и его приход остановил занесенную руку. Такие драгоманы имеются в Америке на всех больших железнодорожных линиях. Их обязанность — давать пассажирам всевозможные объяснения и справки. Они должны говорить на нескольких языках.

— Ах вы, гадины! — вскричал он. — Неужели у вас не было времени подраться дома? Зачем вы беспокоите пассажиров криком и шумом? Или вы забыли, что железная дорога перевозит вас бесплатно с условием не шуметь, не сходить с отведенной для вас подножки и вообще вести себя прилично?

— Гу! — отвечал индеец. — Мой брат говорит совершенно верно. Но должна же старая жена Филина научить его молодую жену, как нужно исполнять свои обязанности.

— Так это твои жены?

— Мой брат говорит правду.

— Какие же могут быть у них обязанности по отношению к такому негодяю, как ты?

— Гу!.. Они должны во время войны носить за Филином оружие и припасы, в мирное время собирать хлеб, молоть муку…

— Не продолжай. Знаю. Иными словами, они должны делать всякую работу, а ты сидеть сложа руки, как самый неисправимый лентяй.

— Гу!.. Филин великий вождь.

— И негодяй тоже порядочный. Ну, да во всяком случае это твое дело: веди только себя смирно. Да, вот еще что скажи: за что это твоя старшая жена побила младшую?

— У Филина нет денег на табак и огненную воду. Старая жена его учила молодую, как нужно просить милостыню у бледнолицых. Для этого она и побила ее, чтобы она умела плакать и ныть.

Слыша такой удивительный разговор драгомана с индейцами, Жак не верил своим ушам.

На Жюльена это не произвело никакого впечатления. Ему уже приходилось однажды путешествовать по Северной Америке, и теперь он только посмеивался над наивным изумлением своего друга.

— Ну, — сказал он ему наконец, — что скажешь ты об этом индейце, тронутом цивилизацией?

— Все это не делает чести ни ему, ни цивилизации. Впрочем, я не думаю, чтобы он был чистокровным индейцем.

— Как? Да взгляни на его череп, на все его лицо. Чище этнический тип трудно найти.

— Ни за что не поверю! Такое вырождение — в столь короткое время!

— Что делать, дружок. Как ни грустно, а приходится признать тот факт, что потомки делаваров, ирокезов, гуронов и прочих превратились по большей части в нищих, клянча себе бесплатный проезд по железным дорогам. Прежний гордый тип индейца сохранился разве только в резервациях.

— Что это такое резервации?

— Землями резервации называются в Америке земли, отведенные для индейцев, вытесненных с их прежних территорий. Этим индейцам запрещается покидать отведенные им места под страхом смертной казни, благодаря этому у них и сохранились древние нравы и обычаи.

— Поверьте, джентльмен, что и те не лучше, — вмешался в разговор драгоман. — Все они, по натуре своей, одинаково бродяги и лентяи, не во гнев будет сказано Шатобриану, Майн Риду и Куперу.

— Вы слишком строги, мне кажется. Впрочем, оно и понятно: ведь вы американец.

— Ошибаетесь, — на чистейшем французском языке возразил драгоман, — я европеец, швейцарец. Три года тому назад я приехал сюда, весь пропитанный европейскими филантропическими иллюзиями. С тех пор мои взгляды сильно переменились.

— Нет, вы все-таки не совсем правы, — горячо вступился Жак. — Если бы американцы вместо того, чтобы загонять краснокожих, как зверей, и одурять их водкой, позаботились хорошенько об их просвещении, результат был бы иным. Законы гуманности ведь одинаковы что для белого, что для краснокожего.

— Вы мне позволите быть откровенным?

— Сделайте одолжение. Я буду очень рад выслушать все ваши доводы, которые, я заранее чувствую, меня не переубедят.

— Вы говорите, что законы гуманности одинаковы для белых и индейцев. Прекрасно. Белые признают это и отводят индейцам земли для поселения, и земли достаточные. Но индеец не хочет заниматься ничем, кроме охоты, и отказывается возделывать эти земли. Что же получается? Огромная территория, могущая прокормить десять тысяч человек, едва дает пропитание тремстам. Что же, так это и оставлять? В жертву варварству принести цивилизацию? Отказать в хлебе тысячам белых ради лености нескольких сотен дикарей?

— С этой точки зрения вы правы, сударь, — вмешался Жюльен. — Против закона природы ничего не поделаешь. Из двух столкнувшихся рас одна непременно должна взять верх.

— Вернее сказать, одна вберет в себя другую и сольется с нею воедино.

— Как? Неужели вы думаете, что люди, подобные вот этому субъекту, который курит выпрошенную у меня сигару, превратятся когда-нибудь в граждан Федерации?

— Во всяком случае они со временем дадут граждан Федерации. Не верьте, пожалуйста, европейскому расхожему мнению об истреблении медно-красной расы.

— Как, сударь? Этак вы, пожалуй, скажете, что индейское население не только не вымирает, а, напротив, увеличивается?

— Я уверен в этом и могу доказать фактами.

— Это очень странно, — вмешался Жак. — Везде говорят и пишут, что в скором времени в Канаде и в Соединенных Штатах не останется ни одного индейца.

— Двадцать лет тому назад это, пожалуй, можно было утверждать, но теперь нельзя. Между прочим, население Верхней и Нижней Канады давно уже перестало уменьшаться, а новейшие статистические данные доказывают даже очень быстрый его рост.

Жак все более удивлялся, слушал и не верил ушам.

— То же самое и в Соединенных Штатах, — продолжал драгоман. — Но, конечно, вместе с тем исчезает и национальная самобытность, так что краснокожее население если и не пропадает бесследно, то, во всяком случае, сливается с белым, и нужно ожидать, что в скором времени все этнические различия сгладятся.

— Дай Бог! — произнес Жак.

— И в этих новых американских гражданах будет почти невозможно признать потомков таких господ, как этот попрошайка, драпирующийся в дырявый плащ и, слышите, клянчащий у вас вторую сигару.

— Да, печальный субъект, что и говорить. Неужели все переходные типы таковы?

— Ну, этот особенно выделяется. Он, очевидно, первостатейный пьяница и лентяй! Но заметьте: он, наверное, и сам понимает, что его леность и пьянство несовместимы с жизнью в цивилизованном обществе.

— Не может быть.

— Хотите, я его спрошу?

— Пожалуйста.

— Скажи мне, вождь, откуда ты едешь?

— Из земли моих братьев, кламатов.

— Что ты делал у кламатов?

— Покупал вторую жену. Филин очень беден.

— Если ты беден, как же ты купил себе жену? Зачем она тебе?

— Она будет на меня работать. У неженатого индейца очень много работы, а на женатого работают жены. Гу! Жены Филина засеют ему поле, а потом он отдаст их работать на дорогу.

— А что ты будешь делать с деньгами, которые они заработают?

— Я куплю виски и еще жену, третью.

— Третью! Ты хочешь завести трех жен!

— Гу! Святые с Соляного Озера имеют жен еще больше.

Дикарь намекал на известную секту мормонов, проповедующих многоженство.

— Зачем ты брал к кламатам свою старую жену?

— Чтобы она выучила молодую. Молодые жены, как только их купишь, ни на что не годятся, а только плачут по родине. Старые их бьют, пока те не перестанут плакать и не сделаются умнее.

— А почему же ты сам их не учишь?

— Гу! — вскричал индеец с ужасом. — Да разве это возможно? Если белые увидят, что я бью жену, они меня повесят.

— И поэтому ты предпочитаешь устраивать драку между своими женами. Это очень удобно и остроумно. Скажи мне, вождь, еще вот что: думаешь ли ты иметь детей?

— Конечно.

— Что ты с ними будешь делать?

— Они будут ходить в школу к белым.

Жак и Жюльен ожидали всякого ответа, только уж никак не такого.

Они не могли удержаться, чтобы не выразить крайнего изумления.

Драгоман продолжал допрос.

— А зачем ты будешь посылать их в школу?

— Чтобы они научились там понимать, что огненная вода — яд для человека; чтобы выучились возделывать землю, как белые, и кормиться ее плодами; чтобы они переняли как можно больше у детей Великого Отца — Вашингтона.

— Ну, господа, — с торжествующим видом обратился к французам драгоман, — убедились ли вы теперь? Вот вам и «переходный человек», уже понимающий пользу образования и желающий научить своих детей трезвости и оседлому земледелию. Успокоились ли вы теперь за будущность медно-красной расы?

— Совершенно убедился и успокоился, — отвечал Жюльен, — и отдаю вам должное. Но тем не менее меня все-таки удивляет противоречие между вашими первыми словами и последними.

— Это очень просто. Не могу же я смотреть как на равного на такого субъекта, который напивается пьян, как только дорвется до водки, который ничего круглый год не делает и пользуется своими женами как рабочим скотом. Нравственного чувства у него нет и малейшего, и я ничем не могу развить в нем его. Вот почему я и сказал, что мои филантропические воззрения на краснокожих развеялись, как дым, лишь только я пожил в Америке. Впрочем, они не то что совсем развеялись, а сделались правильнее, трезвее. Не всех индейцев я признаю за равных себе, а только тех, которые обратились к труду. Так смотрят на это дело и янки, и они, по-моему, безусловно правы.

Глава IX

Наконец поезд прибыл в Сан-Франциско и с грохотом остановился у крытой платформы роскошного вокзала, делающего честь этому большому городу.

Драгоман расхваливал дорогой нашим друзьям Дворцовую гостиницу как лучшую в городе, и в ней они решили остановиться.

Вообразите себе громадное семиэтажное здание, со множеством окон и балконов, с тремя подъемными лифтами, двумя монументальными лестницами и с целой тысячей комнат. При каждой — уборная и ванна. Сверх того, множество салонов, курилен, читален и огромный крытый двор, где прогуливаются многочисленные постояльцы.

В нижнем этаже помещается hall — огромная сквозная зала, где каждый может прогуливаться, читать газеты, покачаться в кресле-качалке, полюбоваться картинами, висящими на стенах, просмотреть телеграммы, приходящие со всех концов света, фантастические афиши и рекламы в американском вкусе, приобрести лотерейные билеты или просто посидеть в кресле, задрав ноги выше головы и нахлобучив на нос шляпу.

— Не угодно ли вам расписаться в книге, — вежливо предложил нашим путешественникам встретивший их по приезде в гостиницу клерк в черном фраке и с козлиной бородой, указывая на толстую шнуровую книгу, лежавшую на широком пюпитре из черного дерева с серебряной инкрустацией.

Такой книге, в которую записываются имена всех приезжающих, в американских гостиницах отведена большая роль. Всякий из публики может просматривать ее в любое время, и благодаря ей происходят иногда весьма важные события.

Так случилось и с нашими друзьями два часа спустя после их приезда.

Жюльен вписал своим тонким изящным почерком имена своих спутников и свое. Клерк обвел все три имени скобкой, поставил внутри ее номер апартаментов, которые заняли друзья, и вызвал коридорного, чтобы тот проводил их.

На этом завершились все формальности водворения приезжих в гостиницу.

Устроившись, путешественники прежде всего основательно занялись своим туалетом, чего давно не имели возможности сделать и что так легко и удобно осуществить в американских гостиницах, этих эталонах комфорта.

Друзья уже собрались осматривать город. Жюльен, кроме того, хотел побывать у французского консула и взять в банке деньги по переводу на Сан-Франциско, как вдруг в прихожей номера зазвенел электрический звонок.

Вошел коридорный, неся на серебряном подносе визитную карточку, и подал ее Жюльену.

— Сам джентльмен здесь, — сказал коридорный, между тем как Жюльен с удивлением разглядывал лощеный квадратик бумаги.

— Что такое? — заинтересовался Жак.

— Взгляни сам.

— Даниэль Т. Вельс, 24, Невада-стрит, Сан-Франциско, — вслух прочитал Жак, изумившись не менее друга. — Да ведь это мистер Вельс, будущий тесть полковника Бутлера, отец кроткой мисс Леоноры, глазки которой ждут не дождутся зрелища моей смерти!.. Что же, очень приятно. Милости просим… Свидание будет прекурьезное.

Коридорный вышел. Через несколько минут в дверях показался худощавый, подвижный человек среднего роста, с седой бородой и такими же волосами и с чрезвычайно проницательным взглядом. Он вошел свободно, несколько шумно, с каким-то фамильярным добродушием.

— Если не ошибаюсь, господа, — сказал он, — я имею честь говорить с графом де Кленэ и господином Жаком Арно?

— Да, сударь, — холодно возразил Жюльен. — Что вам угодно?

— Что мне от вас угодно?.. Да право же, ничего особенного. Я просто хотел видеть вас, познакомиться с вами, пригласить вас к себе в дом… Я представлю вас своей дочери, мисс Леоноре, покажу вам город и окрестности, познакомлю с лучшими здешними прогулочными местами. Я знаю, что вы настоящие джентльмены. Мой будущий зять, полковник Сайрус Бутлер, телеграфировал мне о вас со всеми подробностями… о том, как вы с ним познакомились. Вас ждут здесь со вчерашнего дня. Известие о вашей будущей дуэли облетело весь город. Уже составились даже пари. Известно также, что вы лица важные, и вы сделались героями дня. Ну же, принимайте скорее мое приглашение, без церемоний, попросту, по-приятельски. Поедемте ко мне. Пообедаем вместе. Потом я вернусь к своим делам, а мисс Леонора будет вас занимать, станет вашим чичероне… Ах, если бы вы знали, как я занят, как я тороплюсь!

— Хорошо, я согласен, — сказал с легкой улыбкой Жюльен, взглядом посоветовавшись с Жаком.

— А я поброжу тем временем по городу, — заявил Перро, — попрошу у вас отпуска.

— Пожалуйста, пожалуйста, дорогой друг. Делайте все, что вам будет угодно, а главное — не экономьте. Вам предоставляется неограниченный кредит. В случае, если мы вам понадобимся, вы знаете, где нас найти.

Карета мистера Вельса, запряженная превосходными кровными рысаками, стрелой помчалась по улицам города.

*-

Здесь мы полагаем уместным приостановить течение нашего рассказа и познакомить читателя с дальнейшими событиями прямо по материалам путевых заметок Жака Арно, относящихся к пребыванию наших путешественников в доме американского крупного дельца.

Жак Арно писал свои заметки, находясь под свежим, еще не отстоявшимся впечатлением от происшедших событий. Вследствие этого они дышат неподдельным реализмом и самою искреннею правдой. Портреты в них — вернейшие фотографии.

Цитируем дневники дословно.

«1 июня. Сегодня где-то около двух недель, как мы покинули округ Карибу и расстались с нашим милым товарищем Федором Ивановичем.

Сколько за это время случилось интересных событий! И сколько еще их готовится в близком будущем!

Теперь я больше, чем когда-либо, верю поговорке: „Чего на свете не бывает“. Действительно, на свете все возможно, и иногда действительность, самая реальная действительность, превосходит любой сказочный вымысел.

Начать с того, что я в данную минуту гость мистера Вельса, и гость уважаемый, за которым всячески ухаживают. Не странно ли это? Гость. И у кого же? У будущего тестя полковника Сайруса Бутлера, того самого Бутлера, которого я в вагоне угостил ударом кулака и наградил синяком на физиономии!

Почтенный джентльмен просто не знает, куда меня посадить, чем позабавить. Его дочь, мисс Леонора, относится ко мне с искренним дружелюбием. Нельзя подумать, что и тот, и другая горят нетерпением поскорее насладиться зрелищем моей кончины. Впрочем, они, быть может, считают долгом относиться ко мне так, как к человеку, приговоренному к смерти.

Жюльен предполагает иное. Он думает, что мистер Вельс, будучи себе на уме (здесь это называется sharp), просто-напросто желает сохранить со мной дружеские отношения на тот случай, если погибнуть на дуэли суждено Бутлеру, а не мне, что вообще вполне возможно.

Наследство покойного моего дяди сделало из меня в денежном отношении то, что называется хорошей партией. Поэтому мистер Вельс, вероятно, не прочь получить в зятья миллионера вместо дуэлянта-полковника. Опять-таки это не мои домыслы, а версия все того же Жюльена.

Только мистер Вельс жестоко ошибается, если в самом деле так думает. Я вовсе не затем ехал из Парижа в Сан-Франциско сухим путем, чтобы совершить подобную глупость.

Мне — жениться на американке! Боже Всемогущий! Этого только недоставало! И на какой еще американке-то: на мисс Леоноре, на этой кавалерист-девице, на любительнице всякого спорта!

Впрочем, не думайте о ней слишком дурно, читатель, — если только у меня будет читатель. Эта молодая особа вовсе не урод какой-нибудь, напротив. Честнее даже сказать — она положительно красавица.

Двадцати лет, высокая, стройная, прелестный, нежный цвет лица, чудные брови, правильные черты, жемчужные зубы, осанка богини — таковы ее внешние данные.

Физически она мне очень, очень нравится. Со стороны нравственной — она внушает мне ужас.

Всему виною ее невозмутимый, неизменный апломб во всем, везде и всегда.

Например, самые трудные, щекотливые и подчас даже просто скабрезные вопросы мисс Леонора трактует как ни в чем не бывало, нисколько не смущаясь и с авторитетным видом бывалого мужчины.

Как тут быть, в самом деле? Ведь я не видывал еще таких женщин, не имел о них ни малейшего понятия и не умею себя с ними держать. Поневоле станешь в тупик.

Мы сидели за сытным и — что большая редкость в Америке — изысканным обедом в большой роскошной зале. Впрочем, роскошь была банальная, безвкусная, вполне американская.

Мистер Вельс, сделавшись кандидатом в сенаторы, ведет такую жизнь, что будь я судьей, не приговорил бы к подобному существованию даже самого гнусного преступника.

Про некоторых людей говорят, что они живут на парах. Мистер Вельс живет, так сказать, на электричестве.

Говорит он кратко, все жесты у него порывистые, торопливые, вечно он куда-нибудь спешит. Все его действия своей стремительностью напоминают телеграфный аппарат.

Наскоро проглотив за обедом несколько кусков рыбы и выпив большую кружку молока пополам с какою-то минеральною водою, он умчался по своим делам, оставив нас с Жюльеном в обществе мисс Леоноры.

Впиваясь своими крепкими зубками в огромные куски мяса, юная американка долго вела разговор об иностранной политике, философии, математике, эстетике, живописи, музыке и, сделав искусный переход, завела речь о политике внутренней, особенно привлекавшей ее внимание в то время.

Я от всей души восторгался Жюльеном. Он держал себя с разглагольствующей девицей как доктор-психиатр с несущим чепуху сумасшедшим. Невозмутимо и серьезно бросал он реплики на все произносимые ею нелепости.

Что касается меня, то я в душе бесился. Все это казалось недостойной мистификацией.

Вот примеры. Мисс Леонора, желая похвастаться знанием всеобщей литературы, завела речь о „Гиуго и Дзола“ — читайте: „Гюго и Золя“. Это, конечно, очень похвально, что она интересуется такими писателями и даже старается дать им посильную оценку как представителям двух крайних направлений — романтизма и реализма. Но тем не менее нехорошо с ее стороны считать „Девяносто третий год“ эпизодом из „Завоевания Плассана“, а „Ассомуар“ продолжением „Тружеников моря“.

Живопись точно так же оказалась китайской грамотой для девицы, которая не умела отличить раскрашенной фотографии от хромолитографии, а дешевой олеографии от масляной картины первоклассного художника.

В музыке мисс Леонора всему предпочитала громадный паровой орган в кафедральном соборе города Чикаго. И все остальное в том же роде.

Я сидел в каком-то оцепенении. Язык у меня прилип к гортани, я не мог выговорить ни слова.

Сначала она, кажется, приняла меня за идиота, но впоследствии, очевидно, переменила мнение о моих умственных способностях, и по весьма курьезному поводу.

По выходе из-за стола мисс Леонора, желая, вероятно, показать, что и в физическом отношении она такое же совершенство, как в интеллектуальном, пригласила нас в свои апартаменты.

Она привела нас в большую комнату, где на стенах висели коллекции всевозможного огнестрельного оружия. Кроме того, здесь же были развешаны белые картонные квадраты с черными кружками на них, пробитые пулями.

Всюду были рапиры, эспадроны, разные принадлежности для фехтования, как-то: проволочные сетки, перчатки и прочее. С потолка спускалась трапеция для гимнастических упражнений. На полу лежали вытяжные гири.

Странный будуар двадцатилетней девушки!

Здесь, очевидно, она была более компетентна, чем в вопросах искусства. Она подала Жюльену пистолет и предложила ему попасть в цель.

Жюльен взял с глубоким поклоном, наметил себе в мишени точку и, быстро прицелившись, всадил в нее пулю.

Юная любительница стрельбы покраснела до ушей и прикусила губку.

Очевидно, она не ожидала подобного результата.

Жюльен, за обедом из учтивости все время уступавший ей в спорах, не счел нужным простирать свою любезность до того, чтобы представляться неловким стрелком.

Он снова выстрелил и всадил пулю в прежнее место. И так в течение пяти раз.

Мисс Леонора без борьбы признала себя побежденною и не решилась вступить в состязание с подобным стрелком.

Желая испытать наши способности до конца, она, когда смолкли выстрелы Жюльена, указала ему на одну из вытяжных гирь, жестом приглашая показать свою силу и ловкость в этого рода упражнениях.

— Что касается до мускульной силы, мисс, — сказал с улыбкою Жюльен, — то я отдаю пальму первенства моему другу.

Я, сказать по правде, терпеть не могу гимнастики после обеда, но тут счел долгом побороть свое отвращение. Выбрав самую большую гирю, килограммов по меньшей мере в шестьдесят, я проделал с нею всевозможные трудные штуки и с такой легкостью, что даже сам удивился.

Личико мисс Леоноры понемногу прояснилось. Она убедилась, что я вовсе не картонное чучело, и я поднялся в ее мнении на несколько ступенек. Пусть я и не смыслил ничего в вопросах философии и литературы, зато мускульной силы у меня оказалось достаточно, а это много значило в глазах американской барышни.

Наконец мы простились с юной гражданкой. Она крепко, по-мужски, пожала нам руки и пригласила нас в гости на следующий день.

Вернувшись в гостиницу, я спросил Жюльена:

— Как тебе нравится мисс Леонора?

— Аппетит у нее разорительный, кулак сокрушительный, а логика…

— Какая же? Договаривай.

— Умопомрачительная!..»

Глава X

Два друга и их товарищ Перро прожили в Сан-Франциско больше недели.

От Лопатина было получено за это время несколько телеграмм. В Карибу все шло превосходно. Жофруа и Андрэ тоже прислали несколько депеш своему старшему брату. Легкость сообщения по телеграфу до некоторой степени примирила канадца, постоянно скучавшего по лесам и равнинам Аляски, с американской цивилизацией. Наконец от банкира, который горячо взялся за поручение Жюльена, пришло известие, что все требуемые вещи куплены, отправлены и прибудут в Сан-Франциско в самом скором времени.

Действительно, через несколько дней тихоокеанская железная дорога привезла партию тюков, адресованных на имя Жюльена. Вещи прибыли даже днем раньше, чем предполагал Жюльен, и все было доставлено в целости благодаря тщательной упаковке.

Теперь оставалось только нанять китайцев-рабочих. В Сан-Франциско это очень легко: там желтолицых сынов Небесной империи хоть пруд пруди.

Жюльену и Жаку стоило только посетить китайский квартал, находящийся даже не на окраине города, как логично было предположить, а в самом центре Сан-Франциско. В этом месте лепятся друг к другу грязные, отвратительные домишки, в которых живут эмигранты-китайцы.

Жюльен обратился к главному агенту эмигрантского комитета, маленькому сухому старичку в круглых очках, и в двух словах объяснил ему цель своего визита.

Старичок наговорил кучу китайских любезностей, порылся в объемистой прошнурованной книге, такой же большой, как и в Дворцовой гостинице, но только несравненно более грязной, и тронул пуговку электрического звонка. Сбежалась целая стая конторщиков и писцов; старичок прокричал им что-то пискливым голоском, и они скрылись. Через несколько минут перед Жюльеном и Жаком продефилировали в огромной зале двести или триста китайцев, из которых они и отобрали надлежащее число по своему усмотрению.

Жюльен заплатил старичку какую-то очень небольшую сумму, пропорционально числу нанятых рабочих, и передал ему, кроме того, небольшие чаевые с просьбой раздать их отобранным китайцам.

Такая щедрость — вещь неслыханная в Америке, где с азиатами обращаются грубо, враждебно. Желтые лица радостно осклабились, и один из наемников, от имени всех своих товарищей, поблагодарил Жюльена за подарок, говоря, что с таким добрым господином им будет очень приятно уехать из «Сан-Флиско» (то есть из Сан-Франциско). Эта небольшая речь была произнесена на ломаном английском языке.

Всем нанятым китайцам было приказано послезавтра собраться на пароходе, который курсирует два раза в месяц между Сан-Франциско и Нью-Вестминстером. На нем предполагалось отправить в Карибу вещи, присланные из Европы, и рабочих под надзором Перро.

Исполнив все формальности, Жюльен и Жак вернулись в свою гостиницу, где застали неизменного мистера Вельса. Кандидат в сенаторы был еще возбужденнее и порывистее обыкновенного. Он положительно не мог устоять на месте.

— Ах, граф, что за жизнь! — воскликнул он. — Просто мучение! Вы не поверите, доктор, до чего я устаю!

Титул доктора относился к Жаку, который проглотил это, даже глазом не моргнув. Он уже привык. Со времени его приезда в Калифорнию его постоянно титуловали. Бог знает с какой радости, то доктором, то профессором. По крайней мере, сам он не подавал к тому ни малейшего повода.

Демократические граждане Соединенных Штатов до фанатизма любят всевозможные титулы. Эта страсть особенно развилась у них после междоусобной войны. Под страхом прослыть человеком ничтожным каждый старался быть кем-нибудь — командиром, генералом, полковником, президентом, судьей, губернатором, в крайнем случае, хоть доктором или инженером.

— Нет розы без шипов, — отвечал на восклицание Вельса француз.

В тоне Жюльена было что-то странное, двусмысленное.

— Ах, уж не говорите! — продолжал делец. — Но ведь если бы только труды, это бы ничего, а то ведь еще и неприятности, страшные неприятности.

— Какие же неприятности у вас? — спросил Жак.

— Да вот какие, господин профессор, — отвечал мистер Вельс, потрясая огромной газетной простыней. — Напечатана самая гнусная, самая отвратительная диффамация…

— Против кого же?

— Против полковника Бутлера!.. Против моего друга, которого я скоро назову своим сыном…

— Ах да, полковник Бутлер… — возразил Жак. — Я было и забыл о нем.

— Прочтите, — сказал мистер Вельс, подавая газету, — и скажите, разве это не гнусность?

— Да, это очень серьезное дело, — произнес Жюльен, быстро пробежав глазами указанную статью. — Настолько серьезное, что если бы изложенное обвинение было доказано, то мой друг Жак счел бы для себя невозможным выйти на дуэль с полковником Бутлером.

— Не может быть! — вскричал Жак.

— Суди сам. Я сделаю тебе подстрочный перевод.

И Жюльен начал читать статью вслух, переводя ее на французский.

«В Америке народ не дурак, и среди него водится немало carpet-bagger'ов {Любителей (англ.). } ловить рыбу в мутной воде. Если этих политиканов не особенно чествуют, то все-таки их терпят и оставляют в покое, с одним лишь условием, чтобы они были по возможности чисты на руку.

Но иногда дело усложняется тем, что carpet-bagger бывает вместе с тем и rowdy. Человек, совершивший несколько убийств и ловким фортелем спасшийся от веревки; вор, хватающий на лету и ловко прячущий концы в воду; проходимец, живущий на широкую ногу, но не имеющий определенных средств, — вот что такое rowdy.

Обыкновенно rowdy принадлежит к хорошему обществу: за ним ухаживают молодые повесы; к нему благоволит прекрасный пол; вкрадчивый, гибкий и липкий, rowdy при случае храбр и далеко не обязательно злодей. Кончает он иногда вовсе не плохо, остепеняется, становится солидным человеком. Это обыкновенно зависит от обстоятельств. Случай делает из rowdy или вора, или честного человека.

Таким образом, ниже rowdy стоит на общественной лестнице только вор.

Граждане! Сегодня вечером соберется парадный митинг по случаю предстоящих выборов. На этом митинге будут устроены овации в честь непобедимого мистера Вельса. Очень может быть, что большинство голосов наберет мистер Вельс.

О мистере Вельсе мы ничего не можем сказать особенного. Это одна из тех ничтожных личностей, которые, кажется, на то и созданы, чтобы фигурировать в парламентах в качестве статистов, в качестве лиц без речей.

Но берегитесь, граждане, того человека, который будет председательствовать на митинге. Большая часть жителей Сан-Франциско смотрит на него как на простого политикана, как на carpet-bagger'a. Иные считают его rowdy. Но мы открыто называем его вором и готовы доказать, что мы правы.

Так подумайте же, граждане, хорошенько подумайте, прежде чем послать своим представителем в сенат человека, поступками которого, за егс спиною, будет распоряжаться опасный негодяй. Неужели вы хотите общественного скандала?

Нужно ли называть по имени то лицо, о котором мы говорим? Сегодня вечером все равно это имя будет у всех на устах. Но дабы не осталось никакого сомнения, дабы незнающие люди не заподозрили кого-нибудь другого, мы называем его прямо во всеуслышание. Это полковник Сайрус А. Бутлер, будущий зять кандидата Даниэля Вельса. Полковник Бутлер тот самый вор, о котором мы предупреждаем публику.

Полковник!.. Откуда у него этот титул?.. Да, конечно, он полковник… конного полка, лошади которого были украдены в компании с индейцами-шпионами, а людям платилось жалованье фальшивой монетой и сами они употреблялись для разбоев и грабежей…

Но довольно на нынешний день. Завтра мы поговорим обо всем этом подробнее и представим доказательства, которые, мы уверены, вполне удовлетворят почтеннейшую публику».

— Все? — спросил Жак.

— Все, — отвечал Жюльен.

Затем он обратился к мистеру Вельсу, который стоял в безмолвном негодовании.

— Следовательно, полковник Бутлер приехал?

— Только сегодня утром.

— Я надеюсь, что он победоносно опровергнет возведенное на него обвинение и даст неопровержимые доказательства своей невиновности.

— Наказание не заставит себя ждать, — отвечал американец. — Полковник не снесет такой обиды. Оскорбитель в живых не останется.

— Дело не в наказании, а в опровержении, — строгим голосом заметил Жюльен. — Это гораздо важнее. Повторяю вам, мистер Вельс, что если ваш будущий зять не оправдается, то мы будем вынуждены прервать знакомство с ним, а следовательно — как это нам ни прискорбно — и с вами.

Гул нестройных криков, раздавшийся под окнами гостиницы и потрясший ее стены, избавил мистера Вельса от затруднительного ответа.

На улицу вступал отряд из нескольких тысяч человек.

В этой толпе развевались знамена, флаги всех цветов и размеров. На них — надписи: «Вельс — кандидат!.. Ура, кандидат Вельс!.. Подавайте голоса за Вельса!.. Непобедимый Вельс!..»

Толпа дефилировала целый час. Наступила темнота, а крики людей, обезумевших незвестно отчего, все еще не умолкали.

Услыхав этот шум, мистер Вельс, по-видимому, удивился не меньше французов и внезапно исчез.

Не зная, к кому обратиться за объяснением, Жюльен спросил у одного из клерков гостиницы, что происходит. Клерк отвечал, что это прелюдия к предстоящему митингу. Процессию устроил сам полковник Бутлер и едет верхом впереди толпы.

— Такого парада не было здесь со времени выбора президента Гранта, — прибавил он. — А вот и сам полковник Бутлер. Взгляните, джентльмены.

Шум усилился. По улице проходил огромный оркестр. Музыканты были одеты в белые кепи и в белые полотняные плащи, на каждом из которых красовалась надпись черными буквами: «Непобедимый Вельс».

Вслед за оркестром ехал на великолепном коне полковник Бутлер в черном бархатном костюме и высоких верховых сапогах.

За ним валила толпа тысяч в двенадцать, одетых так же, как музыканты, и с такою же надписью на спинах.

Кроме того, у каждого в руке был шест с транспарантом, на котором было выведено все то же надоедливое: «Непобедимый Вельс».

Два с половиной часа тянулась по улицам эта длинная процессия.

В десять часов полковник скомандовал что-то. Колонна находилась в это время на Маркет-стрит. Услыхав команду, она начала выстраиваться шпалерами вдоль улицы и заняла пространство в полторы тысячи метров.

Вот что обыкновенно происходит дальше в подобных случаях, нередких для Америки.

Каждый участник шествия вынимает из-под плаща по пакету с ракетами для фейерверка. Взвивается сигнальная ракета, и за нею вся улица заливается ослепительным огнем.

На всех окнах, на всех балконах, занятых сторонниками кандидата, зажигается бесчисленное множество петард, электрических солнц и ракет, вместе с разноцветным бенгальским огнем, от которого рябит в глазах, все это производит самое фантастическое впечатление.

Фейерверк продолжится до тех пор, покуда не истощится весь для него материал. Когда погаснут последние искры, оркестр умолкает и толпа движется обратно к своей главной квартире — какому-нибудь большому дому с ярко освещенным, выходящим на улицу фасадом. Каждый участвующий снимает с себя свои атрибуты и возвращается домой, дабы насладиться заслуженным отдыхом после великих трудов.

Но вернемся к тому моменту, когда люди полковника Бутлера, столпившись на Маркет-стрит, с ракетами в руках ожидали сигнала к началу фейерверка.

Полковник, по-видимому, ликовал. Он уже собирался пустить ракету, как вдруг его точно что кольнуло. С громким проклятием он пришпорил лошадь, которая взвилась на дыбы, и подскочил к тротуару, на котором теснились зрители.

В числе их стоял человек, к которому именно и устремился Бутлер.

В одно мгновение полковник достал револьвер, взвел курок и приставил дуло к груди незнакомца, никак не ожидавшего такого грубого нападения.

Раздался выстрел, и несчастный упал на тротуарные плиты. Зрители были так изумлены, что никто из них не успел вмешаться.

Выстрел из револьвера был воспринят как ожидаемый сигнал. Взвились, затрещали ракеты и заглушили предсмертный стон жертвы и крик негодующей толпы.

Воспользовавшись минутой, полковник дал шпоры своему коню и очутился на другой стороне улицы, где его окружила толпа сторонников, не ведавших, какой кровавый эпилог к митингу устроил их предводитель.

Глава XI

Толпа волновалась. Слышались крики:

— Убийца!.. Убийца!.. Держите убийцу, арестуйте его…

Но полковник преспокойно вернулся в дом своего будущего тестя, причем полиция не сделала ни малейшей попытки арестовать преступника.

Такая безнаказанность возмутила многих, но большинство нисколько не удивлялось ей и объяснило ее очень простой причиной.

Дело в том, что судья, от которого зависел приказ об аресте Бутлера, был в близких отношениях с мистером Вельсом, и, кроме того, срок его службы в ближайшее время истекал.

Мог ли он при подобных обстоятельствах ссориться с человеком, которого лишь часы отделяли от кресла сенатора Соединенных Штатов?

Негодование общества дошло до предела, когда вдруг оказалось, что убит даже не сам автор оскорбительной статьи, а его брат, нисколько к этому делу не причастный.

Требовали правосудия; некоторые члены частного «комитета безопасности» настаивали на том, чтобы схватить полковника Бутлера и расправиться с ним самосудом по закону Линча.

Зато сторонники мистера Вельса — а их было очень много — всячески оправдывали и полковника, и судью, который оставил его на свободе.

— Что же особенного сделал полковник Бутлер? — говорили они. — Он ошибся, приняв другое лицо за оскорбителя? Но ведь это нечаянно. Дурного умысла тут не было. Конечно, полковник человек горячий. Но разве это грех? На то он и янки.

Что касается судьи, то разве можно поставить ему в вину, что он немножко виляет хвостом накануне выборов? Ведь это так естественно. С какой стати навяжет он себе на шею могущественного врага через не в меру ретивое исполнение своих обязанностей?

Да, наконец, разве арест полковника возвратит убитого к жизни?

Таковы были чисто американские и совершенно превратные доводы сторонников мистера Вельса.

Полковник отнесся к общественному мнению с полнейшим пренебрежением. В поступках, совершенных им на следующий день, он выказал себя в высшей степени бесстыдным и безнравственным человеком.

Не заботясь о ходивших по городу толках, он бесстрашно разгуливал по улицам, побывал во всех клубах, раздавал советы своим наперсникам, убеждал неверующих, укреплял сомневающихся, подкупал упрямых и вообще пускал в ход все возможные средства, чтобы увеличить шансы мистера Вельса на выборах.

Но, несмотря на все эти меры, Бутлер не вполне был уверен в успехе. В душу его невольно закрадывалось опасение, он чувствовал, что нужно сделать еще что-то такое, что бы окончательно обеспечило за ним победу.

— Ах ты, Боже мой!.. — бормотал он, дергая себя за бороду. — Нужно поскорее устроить дуэль с французом. Я теперь более чем когда-либо заинтересован в том, чтобы мистера Вельса выбрали. Если моего тестя не изберут, то я безвозвратно погиб. Правда, я рискую собственною жизнью на этой дуэли, но риск в этом случае необходим. Если мистер Вельс провалится на выборах, то мне и жизни не надо. Впрочем, я непременно убью своего противника. Это необходимо. Дуэль мы устроим в зале Альгамбры… или нет, лучше в садах Вудварса, при электрическом освещении. Дело это наделает шуму, да такого, что затмит даже вчерашнее приключение. Я снова сделаюсь героем дня, а симпатии избирателей вещь настолько капризная, что у мистера Вельса могут появиться новые тысячи голосов в его пользу… Решено, еду в Дворцовую гостиницу.

Но господин Бутлер строил свое здание на песке.

Явившись в номер наших друзей, полковник застал Жюльена и Жака за беседою с Перро. Они давали канадцу наставления по поводу отъезда последнего в Карибу.

Разумеется, полковника приняли очень холодно. Жюльен презрительно смерил его взглядом с ног до головы, а Перро без церемоний повернулся к нему спиною.

Жак отнесся к приходу полковника не с таким хладнокровием. Он буквально вышел из себя от гнева.

— Черт возьми! — вспылил он. — Надо отдать вам должное, милостивый государь, что вы удивительный наглец. Вы смеете являться сюда и предлагать мне дуэль?

— Но, сударь, — отвечал Бутлер, несколько смутившись, несмотря на всю свою наглость, — ведь вы же сами мне ее обещали…

— Обещал?.. А теперь я обещаю вытолкать вас вон, если вы сами не уберетесь отсюда.

— Как, сэр?.. Вы, следовательно, отказываетесь от дуэли?

— Решительно отказываюсь. Я и прежде находил вас человеком неблаговоспитанным, видел в вас не более чем оригинала. Не всем же иметь хорошие манеры, убеждал я себя, принимая ваш вызов и согласившись стреляться с вами, как равный с равным. Я, пожалуй, согласился бы иметь своим противником carpet-bagger'a… даже rowdy, но с убийцей у меня ничего не может быть общего. Вы не представляете собой достойного противника, вы добыча палача. Вы висельник. Ступайте вон отсюда.

Полковник не двигался, оглушенный, пораженный этим тяжким оскорблением.

Жак крикнул с еще большей запальчивостью:

— Что же вы стоите? Вон, говорю вам! Ступайте вон! Мы не полисмены и не желаем, чтобы вас арестовывали в нашем номере.

У американца вновь кровавая пелена стала застилать взор. Инстинкт убийцы проснулся в нем с новой силой.

Осознать себя поруганным, опозоренным, втоптанным в грязь — и когда же? Накануне предполагаемого торжества! — он быстро решился на отчаянный поступок.

Из груди его вырвался хриплый крик.

В одну секунду он опустил руку в карман и приставил револьвер к груди Жака.

Щелкнул курок… Все это произошло с, такой молниеносностью, что Жак не успел даже пальцем шевельнуть. Он понял, что погиб, и закрыл глаза.

Однако выстрела не последовало. Вместо него в комнате послышался звук падающего тела и чье-то хрипение.

Затем другой голос глухо произнес:

— Теперь уж ты, негодяй, не отвертишься!.. Не-ет!.. Теперь я с тобой разделаюсь навсегда.

Жак открыл глаза.

Американец лежал на ковре с посиневшим лицом и тяжело хрипел. Жозеф Перро коленом давил ему грудь.

Траппер, искушенный за свою бурную жизнь во всевозможных приключениях, как только вошел полковник, сразу, всем своим существом почувствовал, что должна последовать схватка, и приготовился ко всякой случайности.

С необыкновенной ловкостью, просто поразительной при его неуклюжем, громадном, неповоротливом теле, он кинулся на убийцу, как только тот полез в карман, повалил его и придавил к полу, как каменная глыба.

Нападение убийцы совершилось с быстротой молнии.

Ответные действия канадца последовали быстрее мысли.

Жак обомлел. Жюльен сделался бледен как полотно, увидав, какой страшной опасности избежал его друг.

Дикая сцена длилась не более трех секунд.

— Monsieur Жак, — заговорил Перро своим грубым голосом, — мы на четвертом этаже. Прикажете открыть окно и спустить этот тюк на улицу? Я приму меры, чтобы не ушибить никого из прохожих.

— Нет, нет, дорогой друг, не делайте этого, — остановил канадца Жак, невольно улыбнувшись при его словах. — Только отнимите у него револьвер, и пусть он убирается к черту.

На бронзовом лице траппера изобразилось такое бесконечное изумление, что на этот раз и Жюльен, до сих сохранявший серьезность, громко и от души расхохотался.

— Как пусть убирается к черту? — повторил Перро. — Да ведь он прямо туда и отправится, если я сброшу его вниз головою на тротуар. Ручаюсь вам, что дьявола ему на том свете не миновать.

— Жак прав, дорогой мой Перро, — ответил Жюльен. — Мы не палачи. Обезоружьте этого негодяя и прогоните.

— Но ведь он хотел убить monsieur Жака…

— Правда, и я очень рад, что благодаря вам это ему не удалось. Вы мне оказали новую услугу, которая никогда не забудется.

— Ну, это что ж, пустяки… А все-таки он хотел вас убить.

— Да ведь не убил!

— Но мог убить… Неужели этого недостаточно?

— Нет уж, Перро, как хотите, а не трогайте его. Пустите.

— Ну, если вы непременно этого желаете… ваша воля. Я его, так и быть, отпущу.

Перро отнял колено от груди американца. Тот с жадностью потянул в себя воздух, встал, пошатываясь, и взглядом зверя, попавшего в западню, обвел всю комнату, ища выхода.

— Вот дверь, не угодно ли пожаловать, — произнес насмешливо Перро, настежь отворяя американцу дверь.

С налитыми кровью глазами, с пеною у рта бросился к ней американец, ни слова не говоря, и машинально переступил через порог. Дверь сейчас же захлопнулась за ним.

На площадке он остановился, задыхаясь от нового прилива злобы.

— О! — вскричал он, грозя кулаком в запертую дверь. — До сих пор я еще не знал, что такое ненависть. Я жертвовал людьми только для своего честолюбия. Я убивал из гнева, из выгоды… без сожаления, но и без особенного волнения. Теперь я начинаю понимать опьянение от пролитой крови. Теперь я чувствую сладость мести и ненависти. И горе наглым французам, пробудившим во мне это чувство! Они жестоко за это поплатятся. Да!

* * *

На следующий день состоялись выборы.

Борьба между мистером Вельсом и соперником-кандидатом была сильная и упорная. В конце концов она завершилась поражением мистера Вельса. Избран в сенаторы был не он, а кандидат конкурирующей партии.

Недостало всего лишь нескольких сот голосов для того, чтобы папаша кроткой мисс Леоноры занял место в сенате. Озлобленный неудачей, мистер Вельс всецело приписал ее полковнику Бутлеру и на чем свет стоит проклинал своего будущего зятя, который после того, как был оглашен результат голосования, словно в воду канул.

Мистер Вельс твердо решил закрыть для полковника двери своего дома. Мисс Леонора, в негодовании на своего жениха за несостоявшуюся дуэль, которая обещала ей столько новых и интересных ощущений, подала свой голос за немедленный и окончательный разрыв.

Таким образом, по этому вопросу мистер Вельс добился, так сказать, полного единогласия.

Что касается полковника, то он очень предусмотрительно поступил, скрывшись. Бегство очевидно спасло его от веревки.

Судья, видя постыдное фиаско своего приятеля, сейчас же вильнул в другую сторону с проворством и ловкостью чистокровного янки, которые вообще большие мастера держать нос по ветру. Он ухватился за подвернувшийся случай дать удовлетворение общественному мнению и подписал ордер на арест убийцы.

Но ордер остался мертвою буквой в правосудии. Убийца был не так глуп, чтобы дожидаться полицейских. Он исчез бесследно из города, после того как будоражил умы и чувства его жителей в течение целых двух суток.

Ничто не удерживало теперь Жака и Жюльена в Калифорнии.

Радуясь, что наконец они могут избавиться от прелестей американской жизни, они на другой день после описанных драматических событий, то есть 3 июня, приготовились в путь к мексиканской границе.

В тот же день надлежало отправить в Карибу к Лопатину необходимые инструменты для разработки прииска.

По настоятельному совету Перро друзья оставили при себе индейских мустангов.

— Других таких лошадей вы не скоро найдете, — говорил им Перро. — Это редкие кони. Кроткие как овцы и крепкие как железо, они могут жить без еды и все-таки мчаться во весь опор. Возьмите их с собою в Мексику. Жалеть не будете, уверяю вас. Мексика страна дикая, железных дорог там почти нет, как вам известно, а езда в дилижансах — хуже каторги. На своих лошадях вы будете делать 15 миль в день и проедете расстояние очень быстро. Кроме того, вы во всем будете сами себе господа.

Таким образом, лошадей опять заперли в особый вагон.

Затем друзья нежно простились с Перро, горячо обнявшись с честным канадцем и взяв с него обещание, что если Лопатину можно будет отлучиться зимою в Бразилию, то он, Перро, приедет вместе с ним.

— Если только нам не доведется увидеться раньше, — загадочно кинул Перро, взбегая с этими словами на пароходную пристань, чтобы поскорее завершить трогательное прощание.

Жак и Жюльен, взволнованные не меньше канадца, отправились на станцию южнотихоокеанской железной дороги Southern-Pasific Railroad.

Поезд должен был отойти почти одновременно с пароходом, на который были уже посажены китайцы и сданы инструменты.

Друзья сели в вагон, в котором им предстояло ехать до Аризоны, крайнего пункта на мексиканской границе, расположенного при слиянии Рио-Жила с Рио-Колорадо.

Поезд тронулся на закате солнца. Друзья комфортабельно устроились на ночь, поужинав в походном ресторане. Жак набросал в своем дневнике несколько заметок, Жюльен начертил на карте маршрут, и затем оба путешественника самым прозаическим образом улеглись спать.

Проснувшись с рассветом, путники некоторое время любовались проплывающими за окнами картинами. Поезд мчался мимо богатых плантаций хлеба, маиса, табака, хлопчатника, сахарного тростника, винограда, пеньки и льна.

Вскоре появились великолепные фруктовые сады, где среди деревьев возвышались чудесные померанцы в цвету.

Колокол паровоза зазвонил, поезд наполовину уменьшил свой ход и пошел по улицам городка, застроенным хорошенькими домами из необожженного кирпича. Это был Лос-Анжелос, столица одноименного графства, насчитывающий 8500 жителей.

Городок ничем не примечательный, кроме того, что это последний американский город на пути наших приятелей, если не считать Аризоны, которая хотя и называется городом, но, собственно говоря, не имеет права на такое название.

Жилищ нигде не было видно, за исключением станций, на которых локомотив обновлял свой запас воды и топлива.

Пять часов длилось это утомительно-скучное путешествие. Но вот колокол снова зазвонил, сливаясь с резкими свистками локомотива, и поезд остановился перед каким-то жалким строением, стоящим возле небольшой крепостишки, внизу которой протекала огромная река. На крепости развевался американский флаг.

То был форт Юма, построенный для отражения нападения местных индейцев, склонных к разбоям.

Глава XII

Таким образом, долгий путь из Парижа в Бразилию постепенно близился к концу; громадное расстояние медленно, но неустанно сокращалось, и Жак Арно с каждым часом был все ближе и ближе к гасиенде Жаккари-Мирим, где его поджидало колоссальное наследство.

Но путь по-прежнему был труден. Читатель легко поверит этому, если взглянет на карту тех стран, через которые пролегал маршрут наших друзей.

Раз в неделю этим путем отправляется дилижанс, но наши путешественники не воспользовались им, а поскакали верхом на своих мустангах. Кроме того, они приобрели двух мулов — для поклажи и слуги двадцатилетнего метиса по имени Сапоте, которого они наняли на время путешествия.

Итак, наши французы двигались вперед по бесконечно длинной дороге от Аризоны до Гуаймаса.

Вечером на пятый день путники прибыли в венту (постоялый двор) Каборквениас, которая находится ровно в трехстах километрах от Аризоны и в сорока от Альтара.

Это было 10-го июня.

Плотно поужинав, друзья закурили благовонные мексиканские сигары, не уступающие гаванским, и уютно устроились в гамаках, легонько раскачиваясь в них.

Сладкая дремота овладела путниками. Они чувствовали, что скоро заснут крепким сном, как вдруг в их дрему ворвался стук копыт. Очевидно, в венту приехало несколько всадников.

Сон прервался. Друзья прислушались.

В той самой столовой, где только что ужинали француза, теперь слышались хриплые голоса, кричавшие что-то по-английски и по-немецки.

— Какие-нибудь американские авантюристы, приехавшие работать на железной дороге, — сказал с зевотой Жак, досадуя, что прерван сон.

Жюльен спал крепче и вскочил спросонок.

— Странно! — произнес он, стараясь собраться с мыслями. — Я готов поклясться, что слышал голос полковника Бутлера или называющего себя таковым. Но нет, я, вероятно, ошибся. Это мне почудилось во сне.

Шум, разбудивший Жака и Жюльена, вскоре стих, — и в венте все успокоилось.

Друзья снова заснули после вынужденного перерыва и на другой день встали довольно поздно.

Жюльен вспомнил, как ему с вечера почудился во сне голос полковника Бутлера, и улыбнулся.

Возможно ли было, чтобы убийца, на арест которого подписан ордер, укрывался на мексиканской территории? Логичней было бы предположить, что он уединился в каком-нибудь из самых отдаленных штатов.

Первое предположение казалось настолько нелепым, что французы поспешили его отвергнуть. Что же касается неизвестных всадников, прибывших ночью, то они, должно быть, очень торопились, потому что покинули венту чуть свет.

Французы тоже тронулись дальше и небрежно пустили мустангов легкой рысью, как люди, которым некуда торопиться.

Весело переговариваясь, проехали они полдороги от венты Каборквениас до венты Бамори. Вдруг Жак обратил внимание на глубокий овраг, по одной стороне дороги, и на стену гигантских кактусов, ограждавших ее с другой.

— Превосходное место для засады! — воскликнул он.

— Какая засада! Против кого? — возразил скептик Жюльен. — В Мексике головорезы скрываются преимущественно в городах, а индейцы очень смирны.

— Ну что ж, тем лучше. Я это только так сказал, к слову.

Не успел он вымолвить эти слова, как Жюльен с несвойственным ему волнением в голосе вскричал:

— Подними на дыбы лошадь!..

И сам сделал то же самое.

Жак машинально повиновался, недоумевая, что это значит.

Он кинул беглый взгляд на кактусы и увидал, что сквозь зелень их блестит что-то металлическое.

То были ружейные стволы, сверкавшие на солнце.

Послышался легкий треск, потом грянул выстрел. Лошадь Жюльена, раненная в голову, тяжело повалилась на землю.

— Спешивайся! — крикнул Жюльен другу, проворно отскакивая от падающей лошади.

Раздался второй выстрел. Лошадь Жака повалилась тоже, но сам он не был так ловок, как Жюльен, и не сумел вовремя соскочить с нее. Лошадь, падая, придавила ему ногу.

Все это произошло в четверть минуты.

Жюльен выхватил револьвер, в мгновение зарядил винтовку и приник к земле, скрываясь за тушей лошади, как за бруствером.

— Ты ранен, Жак? — с тревогой спросил он друга.

— Нет, не ранен, но мне придавило ногу.

— Стрелять можешь?

— С трудом, потому что лежу очень неудобно. И, кроме того, у меня нет патронов с пулями.

— Стреляй хоть дробью! Стреляй в толпу. Сейчас, вероятно, будет нападение.

Едва он успел это произнести, как стена кактусов раздвинулась и из-за них, ползком, показались один за другим шесть человек. Это были белые, а не индейцы.

Они подползали все ближе.

— Тише, тише! — послышался среди них грубый голос, говоривший по-английски. — Осторожнее! Эти французы народ здоровый. Если мы их не раним достаточно серьезно, то взять их живыми будет очень трудно.

— А вы хотите взять их непременно живыми, полковник?

— Да, дружок, и если это не удастся, то я буду в отчаянии.

— Почему?

— Вы знаете, что такое месть?

— О! Теперь я понимаю…

— Да ведь это полковник Вутлер, — прошептал Жюльен. — Значит, я не ошибся вчера. Как видно, он человек мстительный… Ну, да ведь и с нами не легко сладить. Надобно его хорошенько попугать. Хорошо. Вот мой ответ ему…

Жюльен бесстрашно выставил голову из-за своего прикрытия и дважды выстрелил.

Среди осаждающих послышались возгласы боли и злобы.

— Попал! — сказал он хладнокровно. — Жаль только, что мало… Жак, осаждающие, кажется, отступают.

— Наше положение от этого не лучше… Это ведь Бутлер, да?

— Он самый. Очевидно, он нас преследует от самого Сан-Франциско.

— Как же теперь быть?

— Ждать.

— А голод? А жажда?.. Притом мое положение невыносимо: нога болит и распухла, я лежу головою на солнцепеке.

— Я попробую тебе помочь.

— Нет. Не рискуй жизнью напрасно.

— Вот еще! Они сами говорят, что непременно хотят взять нас живыми.

— А если они тебя ранят в ногу или руку?

— Тем хуже для них. Но это невозможно: они не успеют; ты от меня близко, всего в нескольких шагах.

С этими словами Жюльен встал и подошел к Жаку. Пока он шел, в него успели выстрелить, и он слегка вскрикнул.

— Ты ранен?

— Да. Царапина. Эти негодяи стреляют довольно метко.

Вскоре с помощью друга Жак высвободил ногу из-под лошади и поднялся на ноги.

— Ну, что теперь делать? — спросил он, окидывая взглядом местность. — Куда же девались наши враги?

— Они спрятались за кактусовую стену, бросив на поле битвы двоих раненых.

— Если это только не хитрость с их стороны…

Вдруг послышался звон бубенчиков, стук колес и копыт и громкое щелканье кнута.

Какой-то экипаж, которого еще не было видно, приближался к тому месту дороги, где она делала поворот мимо оврага.

Французы ободрились: вдруг это окажется неожиданною помощью?

Услыхав стук колес, два раненные Жюльеном злодея собрали последние силы и поползли в сторону, к кактусам.

Едва они скрылись за колючей стеною, на дороге во всем своем великолепии показался огромный, но крайне ветхий дилижанс, дребезжавший всеми гайками и скрипевший всеми осями. Запряжен он был мулами.

Освобожденный из-под лошади Жак встал на ноги и принялся разминать отекшие члены.

Когда дилижанс приблизился, Жюльен по-испански окликнул майораля (кондуктора, сидевшего на одном из дышловых мулов дилижанса) и попросил, чтобы он остановился.

Последний отнесся к этому требованию с гордой пренебрежительностью истинного гидальго и, не отвечая ни слова Жюльену, крикнул форейтору, чтобы тот свернул в сторону от лежавших на дороге мертвых лошадей и ехал дальше.

Жюльен вскинул ружье и прицелился в майораля, а Жак схватил переднего мула за узду и пригнул его голову к земле так сильно, что бедный мул упал на колени.

— Стой, каналья!.. Стой, или я в тебя выстрелю! — крикнул Жюльен громовым голосом.

Горделивая чванливость гидальго-майораля улетучилась как дым перед этой решительной угрозой.

— Как угодно вашему сиятельству, — залебезил он.

— Молчи, холуй! Молчи и слушай, что я буду тебе говорить. Подъезжай сюда, Сапоте, — обратился он к появившемуся метису. — Снимай багаж с мула и клади его в дилижанс. Седла с наших лошадей туда же. Жак, полезай в карету. Так, хорошо. Ну, Сапоте, нам больше не нужны твои услуги. Вот тебе золотая унция.

— Благодарю, синьор.

— Но это еще не все. Можешь взять себе обоих мулов.

— Благодарю, синьор.

— Если тебе некуда идти, можешь проводить нас до Альтара, а в противном случае ступай себе с Богом на все четыре стороны. Прощай.

Отпустив метиса, Жюльен заглянул внутрь кареты и увидал, что там сидят два пассажира. Он влез туда же и поместился рядом с Жаком, поставив между ног свое ружье.

— Ну, негодяй, — крикнул он майоралю, — трогай, да поживей, а не то — смотри.

По звуку голоса майораль понял, что нужно повиноваться. Он хлестнул кнутом своих мулов, и тяжелая колымага со скрипом и дребезжанием снова покатилась по дороге.

Когда после четырехчасовой езды дилижанс прибыл в Альтар, то не успели Жюльен и Жак устроиться в гостинице, как к ним явились местный алькальд {Судья в странах Латинской Америки.} и коррехидор {Глава муниципального управления.}, в сопровождении многочисленного конвоя, и объявили, что арестуют их именем закона.

* * *

С дилижансом, который курсирует между Аризоной и Гуаймасом, перевозится нередко и почта: письма, деньги, посылки. В последнее время оборот денежной корреспонденции особенно возрос вследствие начавшегося строительства Аризонско-Гуаймасской железной дороги.

Случилось так, что в тот день, когда на Жюльена и Жака совершил нападение полковник Бутлер со своими приспешниками, дилижанс вез как раз денежную почту из Аризоны в Гуаймас. Сумма пересылаемых денег была весьма значительная.

Когда Жюльен громко и резко приказал остановиться, майораль принял его за разбойника и крикнул форейтору, чтобы тот гнал лошадей вперед.

Но приказание майораля, как мы помним, не было исполнено.

Майораль не успокоился даже тогда, когда два друга уложили в колымагу свой багаж и сели сами. Напротив, то обстоятельство, что Жюльен поставил у себя между ног ружье и по временам беспокойно выглядывал из окна, еще более тревожило несчастного почтаря.

Жюльен из чистой предосторожности следил, не гонятся ли за дилижансом люди Бутлера, майоралю же казалось, что незнакомец высматривает своих собственных сообщников.

Однако дилижанс, к величайшему изумлению майораля, прибыл в Альтар совершенно благополучно.

Майораль понял, что ошибся, приняв незнакомцев за разбойников. Но вместе с тем ему вдруг пришло в голову воспользоваться дорожным приключением для того, чтобы возвести себя в ранг героя.

Он растрезвонил повсюду, как, благодаря его хладнокровию и храбрости, была спасена почта, и разбойники не получили к ней доступ. В конце концов дело кончилось тем, что он сам поверил своему рассказу.

Два других пассажира подтвердили ааявление майораля.

Один был монах, другой полковник.

Легенда пошла гулять по городу. Пылкая фантазия мексиканцев украсила ее всевозможными подробностями. Одним словом, получилось Бог знает что.

Алькальд и коррехидор, которым, разумеется, не преминули донести о происшедшем, решили немедленно арестовать французов, тем более что в Мексике на французскую нацию посматривают вообще весьма косо.

Вдобавок еще монах утверждал, что французы действительно учинили буйство и насилие над майоралем и всеми пассажирами дилижанса.

Жюльен и Жак дали себя арестовать без сопротивления, но все-таки заявили протест и добились, чтобы их оставили в гостинице под домашним арестом до тех пор, пока не придет ответ от французского министра-резидента в Мексике, которому друзья послали телеграмму.

На другой день из мексиканской столицы пришел ответ, который был равносилен для наших друзей удару обуха по голове.

Вот его текст:

Удивительная бумага была подписана министрами внутренних и иностранных дел и завизирована префектом полиции.

О сопротивлении нечего было и думать. Осталось только повиноваться. Это было тем легче и удобнее, что путешествие предстояло весьма быстрое и уж на этот раз вполне безопасное.

Но предоставим слово Жаку Арно, который дорогою снова принялся за свой дневник.

* * *

Измученные толчками экипажа, утомленные духотою, друзья крепко спали, когда дилижанс въехал в столицу мексиканской республики.

Это было 29 июня.

Когда карета запрыгала и заскрипела по городской мостовой, они проснулись, лениво потягиваясь и рассеянно поглядывая на улицы, по которым катилась колымага.

Затем дилижанс остановился и одновременно стих стук копыт конного конвойного отряда.

Дверца отворилась.

Разбитые тряской дорогой, помятые, Жюльен и Жак выбрались из кареты у монументального подъезда красивого здания, над которым развевался трехцветный флаг.

— Французское посольство! — воскликнул Жюльен, с волнением глядя на родной флаг.

Конвойный офицер сошел с лошади и в сопровождении четырех солдат, без оружия, вошел в здание, чтобы совершить передачу арестантов представителю их страны.

По исполнении этой формальности в присутствии надлежащих лиц и с соблюдением соответствующих правил, офицеры и солдаты удалились, твердо веруя, что спасли отечество от страшных злодеев.

Все было исполнено в несколько минут. Жак и Жюльен с любопытством ждали, что будет дальше.

Вошел лакей в ливрее и пригласил арестованных пожаловать к первому секретарю посольства, который за отсутствием посланника исполнял посольские дела.

Следуя за лакеем, друзья миновали длинную анфиладу роскошно меблированных комнат и остановились у полуотворенной двери.

Лакей громким голосом доложил:

— Граф де Кленэ! Господин Жак Арно!

Жюльен вошел в комнату первый и остолбенел, услыхав чей-то фамильярно-ласковый голос, приветствовавший его:

— Здравствуй, арестант! Как поживаешь! А ты какими судьбами здесь, Жак? Ведь ты всегда был неисправимым сиднем. Ну, что ты за несчастный человек, право: в кои-то веки собрался попутешествовать немного и попал в передрягу.

— Анри!.. Анри де Шатенуа! Товарищ наш!.. Однокашник!.. Ты здесь!..

— И состою первым секретарем французской миссии в Мексике. За отсутствием посланника в настоящее время исполняю его обязанности. К вашим услугам, друзья мои.

— А я думал, что ты не то в Голландии, не то в Швеции. Мы ведь так редко виделись со времен выпуска из гимназии.

— Я здесь служу вот уже полгода.

— И, значит, наш арест и быстрая езда по Мексике?..

— Дело моих рук.

— Ты получил мою телеграмму?

— Получил, но до того искаженную и переиначенную, что оказались не перевранными только ваши фамилии. Секретное донесение альтарского алькальда изображало вас какими-то ужасными злодеями. Подозревая более или менее умышленное извращение фактов, я решился пресечь козни в самом начале.

— Не с целью ли шантажа все это было затеяно?

— Конечно, с целью шантажа. Зная, что перед местной юстицией нельзя быть правым без денег, я решился вырвать вас немедленно из ее когтей и придумал добиться вашего ареста. На это я имел право как представитель Франции, хотя бы и временный. Я посоветовался с двумя мексикансними министрами, внутренних и иностранных дел, — оба они люди умные и порядочные, — мы втроем решили представить вас преступниками, нарушившими закон во Франции, и потребовать вашей выдачи от имени французского правительства.

— Теперь я начинаю понимать.

— Ах, да это так просто. Преступники, выдачи которых требует иностранное государство, пользуются в Мексике большим почетом. Местные власти отвечают не только за их побег, но и за малейший причиненный им вред: вот почему они и заботятся так обо всех удобствах арестантов, порученных их надзору. Надеюсь, что с вами поступали именно так?

— Это нас даже конфузило.

— Ну, значит, все слава Богу. Нечего и говорить о том, что вы свободны как ветер с той самой минуты, как кончилась комедия. Вы будете моими гостями все время вашего пребывания в Мексике. Ведь да? Здесь есть много любопытных вещей, которые я могу показать вам.

— Согласны! — в один голос отвечали путешественники.

— Далее. Если только я не ошибаюсь, из вашей депеши следует, что вы оба задумали пробраться в Бразилию, минуя водный путь. Жак едет получать наследство. Так?

— Совершенно верно.

— Естественным будет ваш отдых на перепутье. Комнаты вам готовы. Устраивайтесь там поскорее, приводите себя в должный вид после утомительной дороги и расскажите мне все подробности вашего оригинального вояжа. Я уверен, что услышу весьма много интересного.