Онлайн чтение книги Дживс готовит омлет Jeeves Makes an Omelette
Пэлем Гринвел Вудхауз. Дживс готовит омлет

В наше неспокойное время каждому мыслящему человеку, наверно, приходило в голову, что против тёток пора принимать самые решительные меры. Я, например, давно уже считаю, что надо испробовать все ходы и выходы, но найти какие-то пути к обузданию этой категории родственников. Если бы кто-нибудь пришёл ко мне и сказал: «Вустер, не хотите ли вы вступить в новое общество, которое ставит своей целью пресечь деятельность тёток или хотя бы держать их на коротком поводке, чтобы они не рыскали на свободе, сея повсюду хаос и разрушение?», я бы ответил: «Уилбрахам! – если бы его имя было Уилбрахам, – я с вами всем сердцем и душой, запишите меня членом-учредителем!» И при этом вспомнил бы злосчастную историю с моей тётушкой Далией и Фодергилловской Венерой, после которой я ещё только-только прихожу в себя. Шепните мне на ухо название усадьбы Маршем Мэнор, и моё сердце затрепещет как крылышки колибри.

В момент завязки этой истории, если завязка – правильное слово, – я чувствовал себя в отличной форме и ничто на свете меня не тревожило. Приятно расслабившись после тридцати шести лунок гольфа и обеда в «Трутнях», я лежал на любимом вустеровском диване с кроссвордом из «Дейли Телеграф», когда раздался телефонный звонок. Было слышно, как Дживс взял трубку в прихожей. Вскоре он возник передо мной.

– Это миссис Траверс, сэр.

– Тётушка Далия? Что она хочет?

– Она не поставила меня в известность, сэр. Но, по-видимому, ей крайне желательно вступить в непосредственный контакт с вами.

– То есть, она хочет поговорить со мной?

– Именно так, сэр.

Теперь даже как-то странновато, что предчувствие нависшей беды не охватило меня, когда я шёл к телефону. Никаких таких мистических способностей – в этом моя беда. Не подозревая, в какую кашу вскоре угожу, я был только рад случаю перекинуться словечком-другим с сестрой моего покойного отца. Как всем известно, это моя хорошая и достойная тётушка, которую не следует путать с тётей Агатой – настоящим вурдалаком в юбке. По разным причинам мы уже некоторое время не имели возможности как следует почесать языки.

– Хэй-хо, почтенная прародительница! – приветствовал я тётушку.

– Здорово, юное проклятие рода! – ответила она в своей сердечной манере. – Ты вполне трезв?

– Как стёклышко.

– Тогда слушай внимательно. Я сейчас в Нижнем Маршеме – это такая деревушка в Хэмпшире. Я гощу здесь в усадьбе Маршем Мэнор у Корнелии Фодергилл, романистки. Слыхал о такой?

– Только краем уха. В моём списке литературы её нет.

– Это потому, что ты мужчина. Она поставляет розовую водичку на потребу женскому полу.

– Аа, ясно, как жена Бинго Литтла. То есть, для вас – Рози М. Бэнкс.

– Ну да, в этом роде, но только ещё душещипательней. Там, где Рози М. Бэнкс просто щиплет, Корнелия Фодергилл хватает двумя руками и завязывает в узел. Я пытаюсь договориться, чтобы печатать её новый роман по частям в «Будуаре».

Я уловил суть дела. Теперь, правда, она его уже продала, но в то время, что я описываю, моя тётя ещё была владельцем, то бишь владелицей, еженедельника для слабоумных дамочек под названием «Будуар элегантной дамы». Однажды я даже написал туда статью – или «дал материал», как говорим мы, старые писаки – под названием «Что Носит Хорошо Одетый Мужчина». Как и все еженедельники, он постоянно находился, что называется, «на краю пропасти», и легко было понять, что роман с продолжением от специалистки по розовой водичке оказался бы как нельзя более своевременной животворной инъекцией.

– Ну и как, успешно? – поинтересовался я.

– Пока не очень. Всё какие-то проволочки.

– Про что?

– Волочки, тупица!

– Она что, отвечает вам «nolle prosequi», как выражается Дживс?

– Не совсем. Она не закрывает двери для мирного урегулирования. Я же говорю – у неё тактика про…

– Волочек?

– Их самых. Она не говорит «нет», но не говорит и «да». А Том опять, как назло, строит из себя скупого рыцаря.

Имелся в виду мой дядя – Томас Портарлингтон Траверс, который оплачивал счета этого самого, как он выражался, «Пеньюара мадам». Он богат точно креозот – так, кажется, принято говорить – но как и все богачи, терпеть не может раскошеливаться. Вы много потеряли, если не слышали, как он выражается по поводу подоходного и прогрессивного налога.

– Он не даёт мне больше пяти сотен фунтов, а она хочет восемь.

– Даа, это похоже на тупик…

– Так было до сегодняшнего утра.

– И что же случилось утром?

– Кажется, обозначился какой-то просвет. Насколько я поняла из её слов, она готова уступить. Ещё один толчок – и дело в шляпе. Ты как, всё ещё трезв?

– Да.

– Так продержись ещё до конца недели. Ты едешь сюда!

– Кто, я?

– Ты, собственной персоной.

– Но зачем?

– Поможешь мне её убедить. Употребишь всё своё обаяние…

– Да какое там обаяние!

– Ну сколько есть. Подольстись. Сыграй на струнах её сердца.

Тут я слегка поёжился. Не люблю я эти свидания неизвестно с кем. Опять же, если жизнь меня чему-то и научила, так это тому, что благоразумный человек должен держаться подальше от писателей женского пола. Хотя, конечно, если там собиралось приятное общество… Я попробовал выяснить.

– А кто там ещё будет? В смысле, из молодёжи, из интересных людей?

– Ну, молодёжью их не назовёшь, но народ интересный. Муж Корнелии – Эверард Фодергилл – художник, и его отец, Эдвард Фодергилл – тоже что-то в этом роде. Так что не заскучаешь. Короче, пусть Дживс соберёт твои пожитки, и ждём тебя в пятницу. Помаячишь тут до понедельника.

– Это что, в компании с парой художников и слезоточивой писательницей? Небольшое удовольствие…

– А тебе и не полагается получать удовольствие, – успокоила меня престарелая родственница. – Просто сделай своё дело. Да, и кстати, когда приедешь, я попрошу тебя об одном пустячке.

– Что ещё за пустячок?

– Расскажу, когда увидимся. Всего лишь простенькая маленькая услуга любимой тётушке. Тебе это понравится, – сказала она и с весёлым «Пока-пока!» повесила трубку.

Я думаю, многих удивляет, что Бертрам Вустер, этот в общем-то железный человек, тает как воск в руках своей тётушки Далии и мчится выполнять малейший её каприз как дрессированный тюлень, отрабатывающий свой кусок рыбы. Им просто невдомёк, что эта женщина владеет секретным оружием, которым она в любой момент может подчинить меня своей воле. А именно, если я вздумаю артачиться, ей достаточно пригрозить, что меня больше не пригласят на обед, и тогда – прощайте, все жареные и пареные шедевры Анатоля, её французского повара, истинного подарка небес для желудочного сока! Так что, когда она говорит: «Ступай!», я исполняюсь её волей, как в Библии, и «ступаю» без всяких проволочек. И вот почему в тихих сумерках пятницы 21-го того же месяца я уже был за рулём своей верной спортивной модели, вокруг меня был Хмпш., по левую руку – Дживс, а душу терзали смутные опасения.

– Дживс, – сказал я, – меня терзают смутные опасения.

– В самом деле, сэр?

– Да. Хотел бы я знать, что за каша там заварилась.

– Боюсь, я не вполне улавливаю ход ваших мыслей, сэр.

– Так напрягитесь! Я ведь слово в слово передал вам свой разговор с тётей Далией, и каждое из этих слов должно было найти своё место у вас под котелком. Попробую освежить вашу память – поболтав какое-то время о том о сём, она сказала, что попросит меня об одном пустячке, а когда я спросил, о каком, сбила меня со следа… так это называется?

– Да, сэр.

– Ну вот, сбила меня со следа, обронив этак небрежно: «О, всего лишь простенькая маленькая услуга любимой тётушке!» Как бы вы истолковали эти слова?

– Можно заключить, что миссис Траверс хочет, чтобы вы что-то сделали для неё, сэр.

– Хочет безусловно, но что именно – вот главный вопрос! Вы ведь помните, чем кончалось дело раньше, когда слабый пол просил меня что-нибудь сделать. Особенно когда это была тётушка Далия. Не забыли ещё ту историю с сэром Ваткином Бассетом и серебряным сливочником-коровой?

– Нет, сэр.

– Если бы не ваше вмешательство, Бертрам Вустер отсидел бы тогда срок в местной кутузке. Кто может поручиться, что этот её пустячок не подвергнет меня той же опасности? Как бы мне хотелось от этого отвертеться, Дживс!

– Я вполне понимаю вас, сэр.

– Но я никак не могу, я вроде тех парней из «Лёгкой кавалерии»1. Вы помните, как там про них было?

– Очень отчётливо, сэр. «Дело их – не рассуждать, а идти и умирать».

– Вот именно. Пушки справа, пушки слева, грохот залпов и разрывов, а они должны мчаться в атаку, что бы там ни было. Уж я-то хорошо знаю, что они чувствовали, – заключил я мрачно, вдавливая педаль акселератора. Чело было хмурым, боевой дух – ниже некуда.

Прибытие в Маршем Мэнор едва ли помогло разгладить первое и поднять последний. Обстановка, в которой я оказался, переступив порог гостиной, была настолько уютной, насколько можно пожелать. Камин с горящими поленьями, удобные стулья, чайный столик, издававший бодрящий аромат тостов с маслом и пышек – всё это, конечно, было очень приятно встретить после долгой езды промозглым зимним вечером. Но одного взгляда на присутствующих было достаточно, чтобы понять – я угодил в то самое местечко, где всё вокруг радует глаз, и лишь человек ничтожен2.

Когда я вошёл, их там было трое, причём все явно представляли собой самые примечательные продукты, какие только мог произвести Хэмпшир. Один был маленький тщедушный типчик с тем видом бороды, который доставляет так много неудобств – как я понял, это и был хозяин дома. Рядом сидел другой, примерно той же конструкции, но более ранняя модель – явно его отец – тоже обросший бородой по самые уши. Третьей была крупная расплывшаяся женщина в роговых очках, которые выдавали профессиональную слабость всех бумагомарак женского пола. Очки делали её удивительно похожей на мою тётю Агату, и – не стану скрывать – сердце у меня чуточку ёкнуло. Тётушка Далия явно переоценила лёгкость задачи, предложив мне сыграть на струнах души этой женщины.

После краткой паузы для моих позывных в эфире она представила меня остальной шайке, и я совсем уж было собрался проявить вежливость и спросить Эверарда Фодергилла, что из картин он написал в последнее время, как вдруг он застыл на месте.

– Тсс! – прошипел он. – Вы слышите, мяукает кошка!

– Ээ, что? – растерялся я.

– Мяукает кошка. Я уверен, что слышу, как мяукает кошка. Прислушайтесь!

Пока мы прислушивались, дверь отворилась и вошла тётя Далия. Эверард адресовал свой призовой вопрос ей.

– Миссис Траверс, вы не видели снаружи мяукающей кошки?

– Нет, – ответила моя престарелая родственница. – Никаких мяукающих кошек. А вы что, их заказывали?

– Не выношу мяукающих кошек, – заявил Эверард. – Мяукающие кошки действуют мне на нервы.

На этом мы временно покончили с мяукающими кошками. Подали чай, я занялся тостами с маслом, и так мы коротали долгий день, пока не наступило время переодеваться к обеду. Армия Фодергиллов тронулась с места, и я было направился за ними, когда тётушка Далия меня остановила.

– Секундочку, Берти, – сказала она. – Прежде чем ты пойдёшь надевать свежий воротничок, я хочу тебе кое-что показать.

– А мне хотелось бы узнать, – парировал я, – что это за дело, которое вы хотите мне поручить.

– О деле позже. Оно связано с тем, что я тебе покажу. Но сначала – слово нашему спонсору. Ты ничего не заметил в Эверарде Фодергилле, вот только что?

Я покопался в памяти.

– Я бы сказал, он какой-то немножко дёрганый. Пожалуй, слегка перегибает палку насчёт мяукающих кошек.

– Вот именно. У него нервы никуда не годятся. Корнелия говорит, что раньше он очень любил кошек.

– Похоже, он до сих пор ими интересуется…

– Его подкосила эта чёртова картина.

– Что ещё за чёртова картина?

– Сейчас покажу. Пошли.

Она провела меня в столовую и включила свет.

– Смотри, – сказала она.

Это была большая картина, написанная маслом. Из тех, что, вроде бы, называют классическими. Тучная женщина, одетая по минимуму, обсуждающая что-то с голубем.

– Венера? – предположил я. Это обычно самый верный ход.

– Да. Работа старого Фодергилла. Он как раз тот человек, который способен намалевать женский день в турецкой бане и назвать это Венерой. Это его подарок Эверарду на свадьбу.

– Вместо обычного ножа для рыбы. Отличная экономия. Ловко, очень ловко. И насколько я вас понял, последнему она не нравится.

– Ещё бы! Это же мазня. Старик – всего лишь бестолковый любитель. Но Эверард обожает отца и не хочет задеть его чувства, так что не может просто приказать снять её и сунуть в чулан. Она его просто доконала – ему приходится смотреть на неё всякий раз, когда он хочет заморить червячка. И что в результате?

– Хлеб становится пеплом у него во рту.

– Вот-вот. Она сводит его с ума. Ведь Эверард – истинный художник. Он пишет отличные вещи. Кое-что даже выставлено в галерее Тейт. Посмотри-ка сюда, – показала она на другой холст. – Вот одна из его работ.

Я бегло оглядел картину. Она тоже была классическая и на мой непросвещённый взгляд мало отличалась от первой, но полагая, что от меня ждут критического суждения, я заметил: «Мне нравится патина».

Обычно это тоже верный ход, но на этот раз, похоже, я сказал что-то не то, и моя родственница презрительно фыркнула.

– Молчал бы лучше, олух несчастный! Да ты даже не знаешь, что такое патина!

Тут она, конечно, попала в точку – я не знал.

– Сам ты патина! Ну ладно, короче, ты понял, почему Эверард дёргается. Когда человек может писать как он и при этом вынужден день за днём созерцать этакую Венеру каждый раз, когда садится перекусить, это естественно задевает его за живое. Ну вот, допустим, ты великий музыкант. Понравилось бы тебе выслушивать дешёвую вульгарную мелодию, одну и ту же, каждый день? Или если в «Трутнях» тебе пришлось бы ежедневно за обедом сидеть напротив кого-нибудь вроде того горбуна из «Собора Парижской Богоматери»? То-то же! Да тебя бы просто вывернуло.

Я хорошо понимал, что она имеет в виду. Мне не раз приходилось сидеть в «Трутнях» напротив Уффи Проссера, и это всегда несколько приглушало мой обычно острый аппетит.

– Ну что, урод, теперь до тебя дошло, в чём дело?

– Дошло-то дошло, просто сердце кровью обливается. Но я не вижу, что тут можно поделать.

– Спроси меня. Могу подсказать.

– И что же?

– Ты просто стащишь эту Венеру.

Я взирал на неё ошеломлённый, молча стоя на Дариенском пике3. Это не моё. Это из Дживса.

– Стащу?

– Прямо сегодня ночью.

– Когда вы говорите «стащишь», вы имеете в виду «стащишь»?

– Именно так. Это и есть тот самый пустячок, о котором я говорила, простенькая маленькая услуга любимой тётушке. О господи! – воскликнула она раздражённо. – Ну что ты надулся как индюк. Это же как раз по твоей части. Разве ты не крадёшь постоянно шлемы у полицейских?

– И вовсе не постоянно, – был я вынужден внести коррективы. – Только по особым случаям, для развлечения, в ночь после регаты, например. И вообще, красть картины – это вовсе не то что стянуть полицейский шлем. Это куда сложнее.

– Ничего сложного. Просто как мычание. Ты просто вырезаешь её из рамы хорошим острым ножом.

– У меня нет хорошего острого ножа.

– Будет. Ты пойми, Берти, – продолжала она увлечённо, – всё складывается просто великолепно. В последнее время в окрестностях орудует шайка похитителей картин. Они стащили холст Ромни из дома неподалёку, а из другого – Гейнсборо. Это и навело меня на мысль. Если и его Венера исчезнет, старик Фодергилл ничего не заподозрит и не обидится. «Эти грабители – знатоки, – скажет он себе, – берут самое лучшее». И Корнелия со мной согласна.

– Вы что, ей рассказали?

– А как же! Это же старый добрый шантаж. Я поставила условие: если она даст мне честное слово, что «Будуар» получит эту её слякоть, и по цене, которая будет мне по карману, то ты покончишь с Венерой Эдварда Фодергилла.

– Ах вот как? И что же она сказала?

– Она была страшно рада. Сбивчиво меня благодарила, сказала, что это единственное, что поможет Эверарду не съехать с катушек, и я её заверила, что ты здесь будешь во всеоружии к концу недели.

– Благослови Господь ваше старое любящее сердце!

– Так что вперёд, мой мальчик, с Богом! Всё, что ты должен сделать – это открыть окно, чтобы все подумали, что это был кто-то со стороны, забрать картину, отнести её к себе в комнату и сжечь. Я прослежу, чтобы твой камин как следует растопили.

– Ну, спасибо!

– А теперь давай переодевайся. У тебя осталось не так уж много времени – Эверард нервничает, когда опаздывают к обеду.

Я поднимался в свою комнату с опущенной головой и с ощущением, что рок меня настиг. Дживс уже ждал меня, вдевая запонки в рукава сорочки, и я, не теряя времени, всё ему выложил. В таких ситуациях я бросаюсь к Дживсу как заблудшая овца к своему пастырю.

– Дживс, – начал я, – вы помните, как я сказал в машине, что меня терзают смутные опасения?

– Да, сэр.

– Ну так вот – я был совершенно прав. Сейчас я в нескольких словах расскажу вам, чем меня огорошила тётя Далия.

Я произнёс эти несколько слов и его левая бровь приподнялась примерно на одну восьмую дюйма, показывая, как глубоко он шокирован.

– Крайне неприятно, сэр.

– В высшей степени. И самое ужасное то, что мне, похоже, придётся это сделать.

– Боюсь что так, сэр. Принимая во внимание возможность того, что в случае вашего отказа сотрудничать миссис Траверс применит санкции, касающиеся кухни Анатоля, вам, по-видимому, ничего не остаётся, как уступить её требованиям. Вам нездоровится, сэр? – спросил он, заметив как я ёрзаю.

– Нет, я просто переживаю. Это настоящий удар для меня, Дживс. Никогда бы не подумал, что подобная идея может прийти ей в голову. Я бы понял, если бы это был профессор Мориарти или, на худой конец, доктор Фу Ман-Чу, но никак не почтенная супруга и мать семейства, всеми уважаемая в Маркет Снодсбери что в Вустершире.

– Женщины такого сорта куда опаснее мужчин, сэр. Могу я осведомиться, составили ли вы план действий?

– Она уже его обрисовала. Я открываю окно, как будто это был кто-то со стороны…

– Простите, что перебиваю, сэр, но здесь, я полагаю, миссис Траверс ошибается. Разбитое окно обеспечило бы большее правдоподобие.

– Да это же поднимет на ноги весь дом!

– Нет, сэр, это можно сделать совершенно бесшумно. Необходимо намазать патокой лист обёрточной бумаги, приложить бумагу к оконному стеклу и нанести сильный удар кулаком. Это признанный метод, который сейчас пользуется успехом в сфере взлома.

– Но где взять обёрточную бумагу? И патоку?

– Я могу достать их, сэр, и буду счастлив, если хотите, проделать эту операцию за вас.

– Правда? Вы настоящий друг, Дживс!

– Что вы, сэр! Моя цель – услужить вам. Прошу прощения, мне кажется, кто-то стучит.

Он подошёл к двери, открыл её, проговорил: «Конечно, мадам, я немедленно передам это мистеру Вустеру», и вернулся ко мне с чем-то вроде сабли-недомерка.

– Ваш нож, сэр.

– Спасибо, Дживс, чёрт бы его побрал! – сказал я, глядя на этот предмет с содроганием, и мрачно принялся надевать вязаное бельё.

Взвесив все обстоятельства, мы наметили начало операции на час пополуночи, когда обитатели дома, по идее, должны будут наслаждаться положенной порцией сна. В час, точка в точку, Дживс проскользнул в комнату.

– Всё в полной готовности, сэр.

– Патока?

– Есть, сэр.

– Обёрточная… ?

– Так точно, сэр.

– Тогда, если вы не против, пойдите и разбейте окно.

– Я уже сделал это, сэр.

– Вот как? В таком случае, вы были правы насчёт бесшумности. Я не слышал ни звука. Ну что ж, теперь, пожалуй, вперёд, в столовую! Раз уж «А» сказано, стало быть, по большому счёту, надо говорить и «Б»…

– Совершенно верно, сэр. О, будь конец всему концом, всё кончить могли б мы разом4, – заметил Дживс, и я, помнится, ещё подумал, как гладко у него это выходит.

Бесполезно было бы вас уверять, что спускаясь по ступенькам, я был беспечен как обычно. Ноги были как ватные, и любой резкий звук, раздайся он поблизости, заставил бы меня вздрогнуть. И мои мысли о тётушке Далии, которая ввергла меня в этот полуночный кошмар, носили характер, никак не подобающий любящему племяннику. Скажу не преувеличивая, что каждый шаг вниз по лестнице укреплял моё убеждение, что престарелой родственнице стоило бы дать хорошего пинка.

Хотя, конечно, в одном отношении с ней нельзя было не согласиться. Она сказала, что вынуть картину из рамы просто как мычание. Я не специалист по мычанию, но полагаю, что это вряд ли очень сложно – так оно и оказалось. Тётушка нисколько не переоценила качество и остроту ножа, которым меня снабдила. Четыре быстрых надреза – и холст выскочил как улитка из раковины, поддетая булавкой. Я скатал его и кинулся назад в свою комнату.

Дживс в моё отсутствие поддерживал в камине огонь, который теперь весело трещал. Я совсем уж было собрался сунуть несчастное творение Эдварда Фодергилла прямо в пламя и подтолкнуть кочергой, как мой верный слуга остановил меня.

– Было бы неосторожно сжигать такой большой предмет целиком, сэр. Слишком велик риск возникновения пожара.

– А, понимаю. Так что, вы думаете, разрезать её?

– Боюсь, без этого не обойтись, сэр. Могу я предложить, в целях облегчения монотонности работы, подать виски и сифон с содовой?

– А вы знаете, где их держат?

– Да, сэр.

– В таком случае – доставьте всё сюда!

– Слушаюсь, сэр.

– А я пока приступлю к работе.

Так я и сделал, и довольно далеко уже продвинулся, когда дверь тихо отворилась и в комнату незаметно проскользнула тётушка Далия.

– Ну что, Берти, всё прошло гладко? – её голос раздался у меня над самым ухом, так что я подпрыгнул чуть ли не до потолка с приглушённым криком.

– Вы бы ещё в охотничий рог протрубили, – заметил я довольно раздражённо, приземляясь. – Я чуть заикой не остался. Да, всё прошло по плану. Но Дживс настаивает на том, чтобы сжигать вещественное доказательство по частям.

– Ну конечно! Ты же не хочешь устроить пожар.

– Именно так он и говорит.

– И как всегда прав. Я принесла свои ножницы. А кстати, где Дживс? Я думала, он рядом с тобой, самоотверженно трудится.

– Дживс самоотверженно трудится в другом месте. Он пошёл за виски.

– Вот молодец! Других таких нет, просто нет. Боже мой, – вздохнула она немного спустя, когда мы сидели рядышком у огня и кромсали холст, – как мне это напоминает милую старую школу и наши девичники у камина! Счастливые были дни! А, вот и вы, Дживс, проходите и ставьте все припасы поближе ко мне. Как видите, мы продвигаемся. А что это у вас подмышкой?

– Садовые ножницы, мадам. Я готов оказать любую помощь, какую только смогу.

– Тогда начинайте оказывать. Шедевр Эдварда Фодергилла ждёт вас.

Работая втроём в поте лица, мы покончили с нашей задачей быстро. Я едва успел разделаться с первой порцией виски с содовой и приняться за вторую, как от Венеры, не считая золы, остался лишь маленький краешек юго-восточного угла, который держал в руках Дживс. Он разглядывал его, как мне показалось, с довольно задумчивым видом.

– Прошу прощения, мадам. Правильно ли я понял, что мистера Фодергилла-старшего зовут Эдвард?

– Правильно. Называйте его про себя Эдди, если хотите. А что?

– Дело в том, мадам, что эта картина, как мне кажется, подписана «Эверард Фодергилл». Я подумал, что должен об этом упомянуть.

Сказать, что тётка с племянником приняли это спокойно, значило бы злостно исказить истину. Мы подскочили до потолка.

– Дайте его мне, Дживс. Лично мне здесь видится «Эдвард Фодергилл», – поспешил я высказаться, всматриваясь в обрывок.

– Ты с ума сошёл, – прошипела тётя Далия, лихорадочно вырывая его у меня из рук. – Это «Эверард»! Так, Дживс?

– У меня сложилось именно такое впечатление, мадам.

– Берти, – произнесла тётя Далия голосом, который, я полагаю, обычно называют сдавленным, и глядя на меня так, как, бывало, на лисьей охоте глядела на гончего пса, обратившего внимание на кролика. Берти, ты, проклятие цивилизованного мира, если ты сжёг не ту картину, то…

– Ну конечно же нет! – уверенно заявил я. – У вас обоих что-то с глазами. Впрочем, если вам так будет спокойнее, я быстренько слетаю вниз и взгляну. Развлекайтесь пока, будьте как дома.

Звучало это, как я уже сказал, очень уверенно, и слушая меня, вы бы наверняка подумали: «Бертрам в порядке, он невозмутим». Но я не был невозмутим. Я опасался самого худшего и уже с содроганием представлял себе, какую гневную речь по поводу моих умственных и моральных качеств закатит тётя Далия, когда я вернусь. Ведь в прошлом частенько даже за куда меньшие промахи она налетала на меня как сержант на новобранца, который не знает команд «в ружьё» и «на плечо».

Так что, понятно, я совершенно не был готов испытать ещё один шок, но именно это меня ждало в конце пути. Когда я входил в столовую, кто-то вдруг выскочил оттуда и весьма чувствительно в меня врезался. Мы вывалились в гостиную, сжимая друг друга в объятиях, и лишь когда я включил свет, чтобы не переломать мебель, я смог спокойно рассмотреть своего партнёра по танцам и увидеть его в целости, как выражается Дживс. Передо мной был Фодергилл-старший в шлёпанцах и халате. В правой руке он держал нож, а на полу у его ног лежал какой-то свёрток, который он обронил в момент столкновения. Когда я вежливо поднял свёрток, он развернулся – и увидев, что это, я издал удивлённое восклицание, слившееся с отчаянным стоном хозяина свёртка, который побелел под своими бакенбардами.

– Мистер Вустер! – сказал, вернее, проблеял он. – Слава Богу, вы не Эверард!

Меня это тоже вполне устраивало. Меньше всего мне хотелось бы быть маленьким щуплым художником с бородой.

– Без сомнения, – продолжал он, всё ещё блея, – вы удивлены, что я забираю мою Венеру таким странным образом, тайком, но я готов всё объяснить.

– Ну что ж, я очень рад.

– Вы не художник…

– Я скорее литератор. Я однажды написал статью в «Будуар элегантной дамы» – о том, что носит хорошо одетый мужчина.

– Тем не менее, я думаю, вы сможете понять, что эта картина значит для меня. Это моё дитя. Я пестовал её, я любил её, она была частью моей жизни!

У него, похоже, перехватило дыхание, и он сделал паузу. Я поспешил вставить «Очень рад за вас», чтобы поддержать разговор.

– Потом Эверард женился, и в каком-то помутнении рассудка я отдал её ему в качестве свадебного подарка. Как горько я об этом сожалел! Но дело было сделано. Пути назад уже не было. Я видел, как он дорожит картиной. Его взгляд во время еды был всегда прикован к ней. Я не мог заставить себя попросить её назад, и в то же время не мог жить без неё.

– Да, ситуация… – согласился я. – Трудно разобраться.

– Казалось, выхода нет. И вот случились эти кражи картин по соседству. Вы слышали об этом?

– Да. Тётя Далия рассказывала.

– Из соседних домов украли несколько ценных холстов, и мне пришло в голову, что если бы я ээ… изъял мою Венеру, то Эверард решил бы, что это работа той же шайки и ничего не заподозрил. Я долго боролся с искушением… Простите, что вы сказали?

– Я только сказал «Вот здорово».

– Как? Ну, в общем, я всячески старался побороть искушение, но сегодня вечером поддался ему. Мистер Вустер, ваше лицо…

Я не понял, что он имеет против моего лица, и обиженно выпрямился. Но он продолжал.

– У вас доброе лицо.

– Очень любезно с вашей стороны.

– Я уверен, что вы добрый человек и не предадите меня. Вы ведь не расскажете Эверарду?

– Нет конечно, если вы просите. Так что, держать язык за зубами?

– Вот именно.

– Нет проблем.

– Огромное спасибо! Бесконечно вам благодарен. Ну что ж, уже поздновато, пожалуй, пора и на боковую. Спокойной ночи! – сказал он и прошмыгнул вверх по лестнице как кролик в свою нору. И едва он исчез, как я увидел рядом с собой тётю Далию и Дживса.

– А, это вы… – сказал я.

– Да, это мы, – ответила моя родственница довольно резко. – Что ты здесь делал столько времени?

– Я бы обернулся поживее, но моим передвижениям мешали леопарды.

– Кто?

– Бородатые леопарды. Шекспир. Так, Дживс?

– Абсолютно точно, сэр. Шекспир говорит, что у солдат бороды как у леопардов.

– А ещё у них масса необычных выражений, – заметила тётушка. – И некоторые из них ты сейчас услышишь, если не объяснишь, о чём это ты лопочешь!

– А что, я не сказал? Я болтал с Эдвардом Фодергиллом.

– Берти, ты напился!

– Не напился, моя старая плоть и кровь, а потрясён до глубины души. Я вам, тётушка Далия, расскажу поразительную историю!

И я рассказал свою поразительную историю.

Итак, – заключил я, – мы ещё раз получили урок – никогда не отчаиваться, какими бы мрачными ни казались перспективы. Только что небо было тёмным и надвигались грозовые тучи, а что мы имеем сейчас? Солнышко сияет и Синяя птица счастья снова на своём месте. Мадам Фодергилл хотела, чтобы Венеры не было – и Венеры нет. Вуаля! – взмахнул я рукой, становясь на миг парижанином.

– А что она скажет, когда узнает, что бесценной картины Эверарда тоже не стало, из-за твоей тупости?

– Мм, – я понял, что она имела в виду. – Да, действительно…

– Да она же просто озвереет. Теперь я никогда не получу её роман!

– Боюсь, что вы правы. Этого я не предусмотрел. Беру назад всё, что сказал насчёт солнца и Синей птицы.

Она набрала воздуха в лёгкие – невооружённым глазом было видно, что сейчас начнётся…

– Берти, ты… !

Тут Дживс издал своё мягкое покашливание. Казалось, это овца прочищает горло на отдалённом горном склоне.

– Если вы не возражаете, у меня есть предложение, мадам.

– Да, Дживс? Напомни мне, – сказала моя родственница, обжигая меня взглядом, – чтобы я договорила то, что хотела, позже. Вам слово, Дживс.

– Спасибо, мадам. У меня просто промелькнула мысль, что решение проблемы, с которой мы столкнулись, существует. Если бы мистера Вустера нашли здесь лежащим без чувств рядом с открытым окном и пустыми рамами от картин, то миссис Фодергилл могла бы, я думаю, легко поверить, что он застал злоумышленников на месте преступления, и пытаясь защитить её собственность, пал их жертвой. Полагаю, она была бы благодарна.

Тётушка Далия воспрянула как солнце из глубин мрака, в котором пребывала. Её лицо, и без того красное – следствие занятий охотой в любую погоду в дни юности – ещё больше залилось румянцем.

– Отлично, Дживс! Я поняла. Она так проникнется благодарностью к нему за его смелое поведение, что просто не сможет не пойти нам навстречу с этим романом!

– Так точно, мадам.

– Спасибо, Дживс!

– Не за что, мадам.

– Когда через много лет вы отдадите концы, ваш мозг непременно должен быть заспиртован и сохранён для нации. Потрясающий план, правда, Берти?

Я слушал их беседу, но ничего похожего на тётушкин восторг не испытывал. Я отметил порочность этого плана с самого начала – в той его части, где я должен лежать без чувств. Теперь я обратил их внимание на это обстоятельство.

– Ах это! – сказала тётушка Далия. – Мы всё устроим. Я могла бы стукнуть тебя по голове, например… чем, Дживс?

– Молоток для гонга – очевидное решение, мадам.

– Правильно, молотком для гонга. И дело в шляпе!

– Ну что ж, всем спокойной ночи, – сказал я. – Я иду спать.

Она посмотрела на меня с видом тётки, которая не может поверить собственным ушам.

– Ты хочешь сказать, что выходишь из игры?

– Выхожу.

– Подумай как следует, Бертрам Вустер. Поразмысли, каков будет исход. Пройдут месяцы, месяцы и месяцы, а ты даже не понюхаешь кухни Анатоля. Он будет подавать свои Sylphides a la creme d'Ecrevisses и Timbales de Ris de Veau Toulousaines и всё что угодно, но тебя там не будет с большой ложкой. И это официальное предупреждение.

Я выпрямился во весь рост.

– Мне не страшны ваши угрозы, тётя Далия, они… как там дальше, Дживс?

– Вооружены вы доблестью так крепко, сэр, что все они, как лёгкий ветер, мимо проносятся…5

– Точно. Я долго размышлял о проблеме с кухней Анатоля и пришёл к выводу, что это палка о двух концах. Его дымящиеся приношения, конечно, восторг, но как насчёт избыточного веса? В последний раз, когда я пользовался вашим гостеприимством в течение летних месяцев, я прибавил целый дюйм в талии. Мне лучше воздержаться от стряпни Анатоля. Я не хочу выглядеть как дядя Джордж!

Я имел в виду нынешнего лорда Яксли, видного завсегдатая Лондонских клубов, который с каждым годом становится всё более видным, особенно если смотреть сбоку.

– Так что, – продолжал я, – как это ни мучительно, я готов попрощаться навеки с вашими Timbales и, соответственно, отвечаю на ваше предложение стукнуть меня по голове молотком для гонга решительным nolle prosequi!

– Это твоё последнее слово?

– Да, – сказал я, и это оказалось действительно так, потому что едва я развернулся, чтобы уйти, что-то сильно ударило меня по затылку и я повалился, как падает какой-нибудь патриарх лесной чащи под топором дровосека.

Что за слово вертится у меня в голове? Начинается на «х». Хаотический, вот оно! Некоторое время после этого впечатления были хаотическими. Первое, что я помню более-менее ясно – это как я лежу в постели, а рядом со мной раздаются рокочущие звуки. Когда туман рассеялся, я понял – это разговаривает тётушка Далия. Голос у неё весьма звучный. Как я уже упомянул, в своё время она много охотилась, и хотя сам я не охотник, я понимаю, что главное в этом деле – это чтобы ваш голос был слышен через три пашни и рощу.

– Берти, – говорила она, – постарайся сосредоточиться и выслушать меня. У меня такие новости – ты просто запляшешь от восторга!

– Пройдёт немало времени, – холодно ответил я, – прежде чем я займусь какими-то чёртовыми плясками. Моя голова…

– Да, конечно. Немного пострадала, но носить можно. Но давай не будем отвлекаться. Я сообщу тебе окончательный счёт. Все наши грязные дела приписываются банде, возможно международной, которая в последнее время крадёт картины в этих местах. Корнелия Фодергилл, как и предвидел Дживс, просто восхищена твоим бесстрашным поведением и предоставляет мне права на свой роман на льготных условиях. Ты был прав насчёт Синей птицы – она поёт!

– И моя голова тоже…

– Ещё бы! И сердце, так сказать, кровью обливается. Но в наше время каждому приходится идти на жертвы. Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц.

– Это вы сами придумали?

– Нет, Дживс. Он это тихо произнёс, когда стоял над твоими останками.

– Ах вот как? Ну, надеюсь, что в будущем… Послушайте, Дживс! – сказал я, когда он вошёл с чем-то вроде прохладительного напитка.

– Сэр?

– Насчёт яиц и омлетов. Если вы найдёте способ исключить с сегодняшнего дня первые и отменить последние, я буду очень вам обязан.

– Слушаюсь, сэр, – сказал славный малый. – Я буду иметь это в виду.

Примечания

1. ↑ Ссылка на стихотворение «Атака лёгкой кавалерии» Альфреда Теннисона; cf. Alfred Tennyson (1809—1883) «Charge of the Light Brigade».

2. ↑ Из церковного гимна Реджинальда Хибера «Гимн миссионеров»; cf. Reginald Heber (1783—1826) «Missionary Hymn».

3. ↑ Из сонета Джона Китса «На Чапменовского Гомера»; cf. John Keats (1795—1821) «On First Looking into Chapman's Homer».

4. ↑ Уильям Шекспир, «Макбет», акт 1, сцена 7 (пер. Ю. Корнеева).

5. ↑ Уильям Шекспир, «Юлий Цезарь», акт IV, сцена 3 (пер. М. Зенкевича).