Онлайн чтение книги Жизнь насекомых. Рассказы энтомолога
ЛИЧИНКОВЫЙ ДИМОРФИЗМ

Антраксы-траурницы

Я познакомился с антраксами — мухами в бархатистом траурном платье — еще в 1855 году. Тридцать лет прошло с тех дней. Наконец у меня появился некоторый досуг, и я снова, с неостывшим жаром принялся за насекомых, заселяющих пустыри моей деревни. Мне удалось раскрыть секреты антраксов-траурниц. А теперь я в свою очередь открою их читателям.

Пойдемте в июле к гнездам пчелы-каменщицы. Снимем несколько штук их с камней, завернем, уложим в коробки и поспешим домой. А там не спеша рассмотрим население этих гнезд.

В ячейках гнезда — янтарного цвета коконы. Они тоненькие и просвечивают, словно луковая шелуха. Разрежем нежную оболочку всех коконов, которые мы нашли во всех ячейках всех принесенных домой гнезд. Если нам повезет, то мы найдем среди них такие, в которых находится не одна личинка, а две. Одна из них, более или менее увядшая, пожираемая, другая толстенькая, пожирающая. Найдутся и такие коконы, в которых вокруг увядшей личинки копошится целый выводок мелких личинок.

Понять драму, разыгравшуюся в коконе, можно с первого же взгляда. Вялая личинка — это хозяйка ячейки, личинка пчелы-каменщицы. В конце июня, доев свое медовое тесто, она соткала кокон. В этом шелковом мешке она погрузится в оцепенение, необходимое для подготовки к дальнейшим превращениям. Толстая и жирная, она неподвижно лежит в коконе. Лакомый кусочек для всякого, кто сумеет добраться до такой добычи! И вот в ее убежище проникают паразиты, питающиеся спящей глубоким сном хозяйкой. Ни цементные стены и крыша гнезда, ни оболочка кокона не спасают беднягу.

^{Траурница черная (x 1,5).}

В разбое принимают участие три вида паразитов. Иной раз их найдешь в одном и том же гнезде, в смежных ячейках. Если на личинке каменщицы находится только одна паразитная личинка, то она принадлежит или мухе — антраксу-траурнице, или наезднику из семейства левкоспис — левкоспис большой. Но если вокруг добычи копошится много, иногда двадцать и даже больше, мелких личинок, то это члены семейства мелких наездников — хальцидиды.

У каждого из этих незванных гостей своя история. Начнем с антракса-траурницы.

^{Траурница трехполосая (x 1,5).}

^{Взрослая личинка трехполосой траурницы (x 2,25).}

Взрослая личинка траурницы одна занимает весь кокон каменщицы: ее длина пятнадцать–двадцать два миллиметра, а ширина — пять-шесть миллиметров. Голая, гладкая и безногая, она сильно изогнута в спокойном состоянии; потревоженная, выпрямляется и тогда сильно бьется. Ее цилиндрическое тело матово-белого цвета. Через прозрачную кожицу в лупу можно разглядеть слои жира. В молодости личинки жир просвечивал сквозь кожу желтыми пятнами. Тело личинки состоит из головы и двенадцати колец. У нее две пары дыхателец: одна — впереди и одна — назади, как это обыкновенно бывает и у других личинок мух. Интересен рот личинки: у нее нет челюстных крючков, способных вонзаться в пищу, цеплять за что-нибудь. Траурница не кусает и не грызет свою дичь — она сосет ее.

Я переложил и личинку траурницы, и личинку каменщицы из ячейки в стеклянную трубочку. Так мне будет легче следить за ними. Паразит присасывается к какой-нибудь точке тела своей жертвы. При малейшем беспокойстве он оставляет это место и так же легко принимается сосать в новом.

Проходят три-четыре дня после начала сосания. Личинка пчелы, вначале такая толстая и здоровая, начинает принимать болезненный вид. Ее брюшко сморщивается, блеск кожицы исчезает, а сама кожа сморщивается. Все указывает, что крови и жира в личинке становится все меньше. Едва пройдет неделя, и пчелиная личинка делается дряблой, морщинистой, даже как будто раздавленной. Траурница продолжает сосать...

Наконец на двенадцатый или на пятнадцатый день от личинки каменщицы остается лишь белый комочек, едва с булавочную головку величиной. Это пустая, свернувшаяся кожица личинки. Размочив в воде эти остатки, я надуваю их с помощью тоненькой стеклянной трубочки, держа погруженными в воду. Кожа растягивается, надувается... Передо мной надутая личинка, и нигде вдуваемый мною воздух не выходит наружу. Значит, кожа нетронута, и в ней нет ни одной, даже маленькой, дырочки, проделанной паразитной личинкой.

Ни малейшей ранки нет у личинки пчелы-каменщицы, послужившей для питания личинке траурницы. Мать — слабосильная муха. У нее нет орудия, которым она могла бы нанести рану пчелиной личинке: ее хоботок пригоден лишь для сосания сладкого нектара. Да она и не может пробраться в гнездо каменщицы. Уж в этом-то нет и не может быть никаких сомнений. Пчелиная личинка не парализована и находится в нормальном состоянии.

Как проникает паразит в ячейку каменщицы, мы увидим немного позже. В это время он так мал, что его едва разглядишь в лупу. И вот этот-то живой атом устраивается на своей огромной добыче и постепенно высасывает ее всю. А она, не будучи парализованной, полная жизни, позволяет сосать себя. Никакого сопротивления! Она даже не вздрагивает, а лежит неподвижная, словно труп. Удобное время выбрано паразитом для нападения. Появись он раньше, когда пчелиная личинка еще не соткала кокона, а поедала медовый пирог, плохо пришлось бы ему тогда! Почувствовав на себе сосущего паразита, пчелиная личинка начала бы корчиться и вертеться, пустила бы в дело и свои челюсти. Пробравшийся к ней враг погиб бы. Но теперь никакая опасность не угрожает траурнице. Спрятавшись в своем шелковом коконе, личинка каменщицы погрузилась в глубокий сон, предшествующий превращению. Даже укол иглы не вызывает у нее никаких движений, а прикосновения рта траурницы гораздо слабое укола иглы.

И еще чудо. Около двух недель пирует личинка траурницы, а личинка пчелы сохраняет свою желтую окраску, показывающую, что добыча вполне здорова. Лишь в последние моменты, когда от личинки почти ничего не остается, она становится коричневой. Впрочем, это случается не всегда. Обыкновенно ее мясо до самого конца свежее, и даже комочек съежившейся кожицы белый. Все это показывает, что жизнь не покидала личинку до тех пор, пока от нее хотя бы что-то оставалось.

Простой укол иглой — и личинка каменщицы умирает и разлагается. И она же остается живой, а ткани ее сохраняют всю свежесть до тех пор, пока ее не высосет до конца паразитная личинка.

Что же это за жизнь, которую можно сравнить с пламенем ночника, угасающим лишь тогда, когда выгорела последняя капля масла? Жизнь покидает здесь личинку не вследствие нарушенного равновесия, а потому, что от этого существа ничего больше не осталось. Почему так?

Я не понимаю этой тайны. Все, что я могу предположить, сводится к тому, что личинка пчелы находится в особом состоянии. Ее органы и ткани должны претерпеть резкие изменения для того, чтобы из личиночных превратиться в органы и ткани пчелы. Они не работают в это время, и этот материал может истощаться, не вызывая пока гибели личинки. Дыхание и работа нервного аппарата — вот что необходимо для личинки, погруженной в предкуколочный сон. Трахеи и нервные узлы и нити — они должны быть целы до последних часов. Траурница может высосать лишь то, что пройдет сквозь кожу личинки. Ни трубочки трахей, ни нервный аппарат при этом не страдают. Они остаются целы, и жизнь сохраняется до самого конца.

Другие паразитные личинки, как мы уже знаем, погружают свои челюсти в определенную точку на теле жертвы. Если они переменяют место, то им угрожает возможная гибель. Личинка траурницы, может сосать в любом месте.

У роющих ос-охотниц сама мать прикрепляет яйцо к определенной точке тела добычи. И она прикрепляет его не как придется, а головным концом. Вылупившаяся из яйца личинка не ищет, где бы ей начать свой обед. Мать позаботилась об этом, и ей остается лишь начать грызть там, где она вышла из яйца.

Личинка траурницы находится в совершенно иных условиях. Яйцо не было отложено на жертву, оно не было положено и в ячейку каменщицы. У мухи-траурницы нет никаких орудий, чтобы просверлить цементные стены гнезда пчелы. Вылупившаяся из яйца паразитная личинка должна сама проникнуть внутрь гнезда, пробраться в ячейку. Место ее нападения на пчелиную личинку определяется простейшим случаем. Там, где рот ищущей пищи личинки дотронулся до жертвы, — там паразит и начнет сосать. Будь у личинки траурницы челюсти, она, кусая где придется, погубила бы свою жертву и погибла бы сама: ей нужно свежее мясо. Но траурница не может поранить, она только сосет, и ее «провизия» остается живой и свежей.

Редкое насекомое может соперничать с траурницей в способе выхода наружу из захваченной ячейки. Другие пожиратели личинок, превратившись во взрослых насекомых, приобретают крепкие челюсти. Они могут рыть землю, ломать перегородки, справляются даже с крепким цементом, из которого строит свои гнезда каменщица или ее сестра халикодома амбарная. У мухи-траурницы нет никаких орудий для взлома. Ее хоботок — нежный инструмент, пригодный лишь для сосания нектара. Ноги у нее слабенькие, и даже сдвинуть песчинку — для них тяжелая работа. Большие крылья не протащишь через узкий пролом, а нежное бархатное платье не уцелеет, когда муха станет протискиваться в грубые щели земляной постройки.

Траурница не может проникнуть в гнездо каменщицы, чтобы отложить в него яйцо. Вылупившись из куколки в этом гнезде, она не может выбраться наружу из этой крепости.

Личинка еще слабее взрослой мухи, и она не может подготовить путь на свободу.

Как же выйти траурнице из ячейки каменщицы?

Куколка насекомого — это переходная стадия между личинкой и взрослым насекомым. Как правило, она почти всегда представляет собой нечто неподвижное, своего рода мумию, завернутую в пелены и ожидающую неподвижно и бесстрастно воскресения. Куколка траурницы в отличие от того, что мы привыкли видеть у подавляющего большинства насекомых, должна выполнить огромную работу. Она должна — ни много, ни мало — проломать стены гнезда каменщицы и проложить дорогу для выхода мухи.

Не более пятнадцати дней затрачивает личинка траурницы, чтобы высосать до конца свою жертву. В конце июля редко удается найти в гнезде каменщицы личинку траурницы, сосущую остатки своей живой провизии. С этого времени и до будущего мая личинка остается в коконе каменщицы безо всяких изменений. С наступлением майских дней она линяет и превращается в куколку.

^{Куколка трехполосного антракса (x 1,5).}

Куколка траурницы достигает в длину пятнадцати–двадцати миллиметров. Она одета рыжеватым роговым покровом — оболочкой. У нее большая круглая голова, на макушке и на лбу — корона из шести зубцов, расположенных полукругом, задние зубцы самые крупные. Ниже этой короны, на лице, еще два небольших зубчика. Это орудие для толкания и рытья. На спинной стороне четырех брюшных колец, начиная со второго, находится по пояску из двадцати пяти тонких крючков. Эти крючки, цепляя за стенки канала, помогают личинке удерживаться на месте во время работы. На всех кольцах, кроме того, есть еще пояски из длинных и тонких щетинок, направленных концами назад. На боках эти щетинки сидят более густо, почти пучками. Щетинки мешают обратному движению куколки; позволяют ей продвигаться лишь вперед. Такова внешность куколки — странной машины для рытья, которая должна проложить мухе-траурнице выход на свободу.

^{Куколка выемчатого антракса (x 1,5).}

К концу мая светло-рыжая окраска куколки сильно изменяется: приближается время превращения. Голова, туловище и покровы крыльев становятся блестяще-черными, темнеет и задняя часть тела. Вот-вот куколка начнет работать над выходом из цементной ячейки.

Мне хотелось видеть ее за работой. В природных условиях этого не сделаешь: земляная ячейка не прозрачна. Пришлось поместить куколку между двумя пробками в стеклянной трубке. Промежуток между пробками примерно равен длине ячейки. Задняя и передняя перегородки (пробки) хотя и не так прочны, как цементные, но все же достаточно тверды. Они уступают только продолжительным усилиям куколки. Боковые стенки помещения, в котором оказалась куколка, стеклянные, гладкие, и щетинистые пояски куколки не в состоянии упираться в них: скользят. И все же в течение дня куколка продырявила переднюю пробковую перегородку толщиной в два сантиметра.

Я проследил работу куколки. Упершись в заднюю перегородку, она изгибается дугой, потом сразу выпрямляется и с силой толкает зубчатым лбом перегородку. Под ударами зубцов пробка обращается в мелкие крошки. Куколка наносит и наносит удары своей коронкой, и работа потихоньку продвигается. Иногда она изменяет свои приемы. Погрузив коронку в получившуюся ямку, куколка описывает круг хвостовым концом: она занялась сверлением. Затем снова следуют толчки, прерываемые отдыхом.

Наконец дыра пробита. Куколка проскальзывает в нее, но не вся: только голова и грудь показываются наружу, брюшко остается в галерее.

Гладкие стенки стеклянной трубки лишают куколку боковых точек опоры. Наверное, это нарушило правильность работы, и куколка, по-видимому, не применила здесь всех своих приемов. Через пробку была пробита большая неправильная дыра — грубая брешь. В стенке гнезда каменщицы отверстие правильное, это цилиндрический ход, диаметр которого как раз равен диаметру тела куколки. Я думаю, что в гнезде каменщицы куколка больше сверлит цементную стенку и меньше работает толчками — ударами зубчатой коронки.

Правильность выходного канала и его узкость создают устойчивые точки опоры. Они необходимы траурнице, чтобы выбраться из плотного футляра, вытащить ножки из чехликов, вытащить и расправить большие крылья. Это трудная и деликатная работа, и вся она была нарушена: в моих трубках куколка была лишена надежных опорных точек.

Итак, высунувшись из проделанного хода, куколка плотно держится в нем при помощи своих щетинок и поясков. Она принимает устойчивое положение, необходимое для выхода из нее окрыленной мухи. Вот готово. И вот на лбу, у основания зубчатой коронки, покров растрескивается: образуется поперечная щель. Появляется вторая щель, продольная, и продолжается на спину. Из образовавшегося крестовидного отверстия показывается траурница, мягкая и влажная. Она усаживается на своих слабых дрожащих ножках, распускает и высушивает крылья. Обсыхает мягкий бархатистый пушок, и муха улетает. В пробитом окошке остается куколочная оболочка.

У траурницы впереди пять-шесть недель. Она успеет и полетать на кусты тимьяна, и обследовать камни, и вкусить свою долю радостей жизни. В июле мы снова встретимся с личинкой траурницы. Тогда она будет занята входом в ячейку, выглядящим не менее странно, чем выход из нее.

Как же проникает личинка в ячейку пчелы? Очевидно, мать не может отложить яйцо в ячейку каменщицы уже по той простой причине, что к этому времени все ячейки давно прикрыты крепкой цементной покрышкой. Чтобы проникнуть внутрь гнезда, нужно просверлить стену его, то есть превратиться в такую же сверлильную машину, которой траурница была перед превращением в муху.

В ячейке пчелы мы находим жирного червячка, лишенного ног и даже волосков. Он может только изгибаться, вытягиваться и сокращаться. Такая личинка пригодна лишь для переваривания пищи, но еще менее мухи способна пробраться в жилище каменщицы.

И все же она проникает туда. Как? Вот тайна, мучившая меня на протяжении целой четверти столетия. Для получения ответа был лишь один способ: проследить за личинкой траурницы с момента ее выхода из яйца. Это выглядело почти невозможным.

Их не мало, видов траурниц, но встречаются они не так уж часто. За все годы моей долгой энтомологической практики я встретил только два вида траурниц, довольно многочисленных: один — в Карпантра́, другой — в Сериньяне. Я послежу теперь за ними обоими.

Еще раз, на склоне лет, я отправился в Карпантра́, милый маленький городок, в котором я юношей начинал свою карьеру учителя. Проходя мимо, я кланяюсь старому училищу, в нем я когда-то давал уроки. Его вид не изменился, и оно по-прежнему напоминает исправительный приют. Между высокими четырьмя стенами виден двор, что-то вроде медвежьего рва. Здесь школьники ссорились из-за места для игры под короной платана. Вокруг расположены какие-то клетки без света и воздуха. Вот и мое старое жилище, где потом поселились другие...

Среди этих воспоминаний не забудем о траурнице. Я прохожу городом, и, наконец, мы у цели. Вот глядящий на юг отвесный обрыв в несколько сотен шагов длиной. Он весь испещрен дырочками и выглядит огромной губкой. Это столетнее поселение пчелы антофоры пушистоногой и ее бесплатной квартирантки — осмии трехрогой. Здесь живут также их враги: жуки ситарисы, паразиты антофоры, и траурницы — паразиты осмии.

Я не знал точно, какое время наиболее благоприятно для наблюдений, и пришел немного поздно — 10 сентября. Нужно было прийти месяцем раньше, лучше даже в конце июля, чтобы последить за траурницами. Теперь я вижу очень немногих мух, летающих перед входами в гнезда. Все же не будем отчаиваться и посмотрим, что здесь происходит.

В ячейках антофоры — личинки. Осмия раньше управляется со своими делами, и в ее ячейках находятся уже взрослые пчелы. Плохой признак для моих наблюдений. Траурнице нужны личинки, а не взрослые насекомые. Мои опасения растут. Личинка траурницы, должно быть, уже несколько недель назад съела свою кормилицу — хозяйку ячейки и достигла полного развития. Я опоздал.

Все ли проиграно? Нет еще.

Летающие возле норок траурницы делают это не ради развлечения, наверное, они занимаются своими семейными делами. Эти запоздавшие мухи не могут пристроить свое потомство в гнезда осмий: в них уже пчелы, а они не годятся для личинки траурницы. Но осенью на этом обрыве вместо весеннего населения появляется новое — осеннее. Оно не менее многочисленно, и это тоже собиратели меда. Я вижу здесь за работой антидию корончатую: она спускается в свои галереи то с шариком ваты, то с грузом цветочной пыльцы. Не займет ли траурница ячейки этих осенних пчел, как двумя месяцами раньше заняла ячейки осмий?

Несколько успокоенный этим предположением, я уселся у подножия обрыва. Весь день я сидел тут и следил за перелетами траурниц.

Траурные мухи летали у обрыва, перелетали от одного отверстия к другому, но не проникали в них. Впрочем, их широко расставленные крылья и не позволили бы им войти в узкую галерею. Траурницы исследуют обрыв, летают туда и сюда, вверх и вниз, то порывисто, то медленно, плавно. Иногда я замечаю, что траурница порывисто приближается к стенке и опускает брюшко, словно для того, чтобы дотронуться до земли кончиком яйцеклада. Всего одно мгновение занимает это движение, и после него муха где-нибудь присаживается и отдыхает. Затем она снова принимается медленно перелетать с места на место, снова исследует обрыв и снова внезапно касается земли концом брюшка.

Я спешу с лупой в руке к тому месту, где муха коснулась брюшком земли: надеюсь найти яичко, отложенное здесь траурницей. Сколько я ни искал, ничего не нашел. Правда, я устал, а жара и ослепительное солнце очень затрудняли поиски. Позже, когда я познакомился с теми крошками, что выходили из яйца траурницы, моя неудача не удивила меня. В кабинете, со свежими глазами и головой, с самыми лучшими стеклами, которые держала не дрожащая рука, я и то с огромным трудом находил крошечное создание, даже зная точно, где оно лежит.

Несмотря на мои тогдашние неудачи, я остался при убеждении, что траурница рассеивает свои яйца по одному на поверхности мест, где находятся гнезда пчел, нужные ее личинкам. Прикасаясь концом брюшка к земле, траурница каждый раз откладывает яйцо. Она ничем не прикрывает его: у нее нет никаких приспособлений для этого. Нежное яичко лежит открыто, между крупинками почвы, в какой-нибудь трещинке раскаленной солнцем земли. И этого достаточно, лишь было бы вблизи нужное пчелиное гнездо. Молодому червячку, который вылупится из яйца, придется самому устраивать свои дела.

Но ведь тот червячок, которого мы видели высасывающим толстую личинку каменщицы или осмии, не может перемещаться. И уж подавно он не может пробраться сквозь стенку ячейки и оболочку кокона. Значит, у траурницы должны быть две формы личинок: одна проникает к запасам, другая их съедает.

Я убеждаю себя этими рассуждениями и уже вижу — в своем воображении — крошечное существо, вышедшее из яичка. Оно подвижное и тоненькое, может ползать и пролезать в самые маленькие щелки. Добравшись до пчелиной личинки, эта крошка сбрасывает свой дорожный костюм и превращается в неуклюжего червяка, жизнь которого сводится к тому, чтобы есть, расти и толстеть.

Проверим наблюдениями эти предположения.

На следующее лето я снова принимаюсь за свои исследования. Теперь я слежу за траурницей пчелы-каменщицы, которая встречается вблизи моего дома. Я могу наблюдать ее утром и вечером и вообще, когда захочу. Теперь я уже знаю, что траурница откладывает яйца в июле, самое позднее — в августе. Каждое утро около девяти часов, когда жара уже становится невыносимой, я отправляюсь в поход. Пусть я пострадаю от солнечного удара, но тайна будет разгадана.

А зачем мне нужно все это? Лишь для того, чтобы написать историю мухи.

Чем сильнее жара, тем вернее удача. Идем! С запыленных оливок несется звонкий треск — концерт цикад. Чем сильнее жара, тем сильнее дрожит их брюшко и тем громче звучит песня. На протяжении пяти-шести недель, обычно по утрам, иногда после полудня, я обследую шаг за шагом каменистое плоскогорье.

Здесь обилие гнезд каменщицы, но я не вижу ни одной траурницы, сидящей на пчелином гнезде. Лишь изредка они быстро пролетают мимо меня и исчезают вдали. Я беру себе в помощники мальчуганов, пасущих здесь овец. Рассказываю им, что я ищу. Говорю о большой черной мухе и о гнездах пчелы, поручаю им хорошенько следить за этой мухой и заметить те гнезда, на которые она станет садиться. Я верил в успех,но в конце августа мои последние надежды исчезли. Никому из нас не удалось видеть большую черную муху сидящей на гнезде пчелы-каменщицы.

Мне кажется, что объяснение этой неудачи таково: траурница летает туда и сюда, во всех направлениях, по обширной каменистой равнине, на которой рассеяны гнезда каменщицы. Она замечает гнездо, не замедляя своего полета, парит над ним, осматривает. Два или три раза она толкает его на лету концом брюшка и тотчас же улетает. Если она и отдыхает, то где-нибудь в другом месте: на камне, на земле, на кустике травы. При таких повадках траурницы — а, судя по моим наблюдениям в Карпантра́, они таковы — понятно, почему я и мои пастушонки не имели успеха. Траурница не садится на гнездо пчелы: она откладывает свои яйца с налета.

Это только подкрепляет мысль, что должна существовать первоначальная форма личинки траурницы, совсем не похожая на ту, которая мне известна. Эта личинка, вылупившаяся из небрежно брошенного яйца, должна суметь проникнуть в пчелиное гнездо. Едва появившись на свет, она должна приняться за отыскивание себе жилья и пищи, и она достигает этого, руководимая инстинктом. Я так уверен в существовании этого червячка, словно уже видел его собственными глазами.

Я начинаю рассматривать содержимое гнезд каменщицы. В поисках только что вышедшей из яйца личинки траурницы я и мои помощники набираем целые корзины этих гнезд. Все они рассмотрены на моем рабочем столе с той лихорадочной поспешностью, как то бывает при уверенности в близком открытии. Коконы каменщиц вынуты из ячеек и вскрыты. Лупа обследует все их складочки и закоулки, она исследует спящую личинку каменщицы, изучает внутренние стены ячейки. И всюду ничего и ничего. Две недели росла куча просмотренных и отброшенных гнезд. Мой кабинет завален ими. Любопытство делает нас жестокими: сколько загубленных гнезд!

^{Первая личинка антракса (x 40).}

25 июля — это число заслуживает быть записанным — я увидал, скорее подумал, что вижу что-то двигающееся на личинке каменщицы. Обман зрения? Пушинка, шевелящаяся от моего дыхания? Нет! Мне не кажется, и это не пушок. Передо мной — червячок. Но как не похож он на личинку траурницы. Можно подумать, что это микроскопически малый глист, который случайно вылез из своего хозяина и теперь сидит на его коже и отряхивается. Меня так сбивает с толку вид червячка, что я мало верю в ценность своей находки. Что же делать, перенесем в стеклянную трубочку личинку каменщицы и загадочное существо, шевелящееся на ее коже. Может быть, это как раз то, что я ищу? Кто знает!

Опыт показал, как трудно увидеть личинку-крошку, которую я ищу. Я удваиваю внимание и в течение двух дней нахожу десять червячков, схожих с тем, который так взволновал меня. Каждый из них получил отдельную стеклянную трубочку с личинкой каменщицы.

Червячки так малы и прозрачны, так трудно различимы, что малейшая складка кожицы пчелиной личинки скрывает их от меня. Случается, что вчера я выследил его в лупу, а сегодня уже не могу найти. Где он? И мне кажется, что червячка уже нет, что он раздавлен тяжестью повернувшейся личинки каменщицы и превратился в ничто, к которому был так близок. Но вот он шевельнулся, и я его замечаю...

Две недели мои волнения не прекращались. Первоначальная ли это личинка траурницы? Да, это она. Наконец-то я вижу, как мои воспитанницы превращаются в ранее описанного червячка и принимаются сосать. Несколько минут счастья — вот награда за все мучительные дни ожидания.

Займемся теперь дальнейшей историей существа — первой формы траурницы. Это личинка, всего около одного миллиметра в длину, тонкая, как волосок. Слабое создание очень деятельно: оно всползает на толстую личинку каменщицы, ползает по ней, сгибаясь и разгибаясь почти так, как это делают гусеницы-землемеры. Два конца тела служат главными точками опоры. Когда крошка останавливается, то двигает передней частью тела по всем направлениям, как бы исследуя все кругом.

Под микроскопом видно, что туловище личинки состоит из двенадцати колец и головы. Слегка буроватая голова усажена на переднем крае немногими короткими ресничками. На нижней стороне каждого грудного кольца торчат по две длинные реснички, направленные в стороны. На конце последнего брюшного кольца две такие же реснички, но они гораздо длиннее грудных. Эти пары черных ресничек — три впереди и одна назади — вот органы движения личинки. Их дополняют реснички головы и бугорок на конце брюшка: из него выделяется клейкая жидкость, помогающая личинке удерживаться на месте. Личинка прозрачна, а потому хорошо видны два трахейных ствола, тянущиеся от переднего грудного кольца до предпоследнего кольца брюшка.

Две недели нежная личинка-крошка остается в только что описанном состоянии. Она не растет и, по всей вероятности, не питается. Сколько я ни следил за ней, я не мог застать ее за едой. Да и что бы она ела? В занятом ею коконе нет ничего, кроме личинки каменщицы, а эта еда ей недоступна: у нее еще нет того сосальца, которым обладает последующая форма личинки.

Эта жизнь без пищи совсем не праздная жизнь. Личинка-крошка то здесь, то там исследует свою будущую жертву. Она ползает по ней, поднимая и опуская голову, исследует все по соседству с собой. Такая продолжительность состояния, не требующего пищи, кажется мне необходимой. Мать отложила яичко на поверхность гнезда пчелы, я думаю — по соседству с нужной ячейкой. Но до личинки каменщицы, защищенной толстой цементной покрышкой гнезда, еще далеко.

Новорожденная крошка сама должна проложить себе путь к провизии. Она не способна взломать покрышку гнезда, и ей остается одно: искать щелку, чтобы проскользнуть в нее. Стены жилища каменщицы очень плотны, и найти щелку даже для личинки-волоска нелегкая задача. Я знаю только одно слабое место в гнезде каменщицы, да и то лишь в некоторых из них. Это там, где свод гнезда соприкасается с камнем. Цемент пчелы и камень — слишком разнящиеся материалы, и спаивание их не может быть предельно совершенным. Здесь легко может оказаться щелка, достаточная для личинки-волоска.

Впрочем, не всегда мне удавалось найти при помощи лупы такую щелку в гнездах, заселенных траурницей. Поэтому я охотно допускаю, что личинка-крошка в поисках нужной щелки ползает по всей поверхности гнезда. Этим объясняется, почему она две недели остается в своем первоначальном виде, не превращается в толстенького червячка, даже попав в ячейку: нужно немало времени чтобы найти путь к ячейке с провизией.

Я даже думаю, что времени нужно больше двух недель: работа так трудна, а работник так слаб. Не знаю, как давно найденные мною личинки достигли своей цели. Может быть, они сумели добраться до личинки каменщицы лишь в середине своего первого возраста? Для них еще не настал час снять дорожное платье и, переодевшись, усесться за стол. И пока он не пришел, они оставались в уже ненужном им дорожном платье и ползали без всякой видимой нужды по своей будущей еде. Другие, подобные им, вероятно, еще ползают в щелках цементных гнезд, разыскивая путь в ячейку. Это и было причиной моих неудач вначале: личинки скрывались в толще покрышки гнезда.

У меня есть факты, как бы указывающие, что время проникновения в ячейку может запоздать на целые месяцы. Встречаются личинки траурницы рядом с остатками куколки каменщицы очень редко, даже на взрослых пчелах, не покинувших кокона. Такие личинки выглядят очень болезненными: провизия слишком тверда для них. Откуда взялись такие запоздавшие, если это не те, которые слишком долго блуждали в лабиринте щелок в стенах гнезда.

Мои личинки, помещенные вместе с припасами в стеклянные трубки, оставались в своем первоначальном состоянии две недели. Наконец я увидел, что они съеживаются, сбрасывают кожицу и превращаются в личинку, которую я ожидал с таким мучительным нетерпением. Это была именно она, уже описанная раньше личинка траурницы, сосущая каменщицу. Новая личинка не медлила: приложила свое сосальце к добыче. Начался пир. Он продлится две недели.

Остальное известно.

Левкоспис

Левкоспис большая — второй пожиратель личинок каменщицы. Взрослая левкоспис — великолепное насекомое, с черными и желтыми поясками. Ее брюшко округленно на конце, а вдоль спинной стороны — желобок, служащий для хранения длинной и тоненькой рапиры. Этой рапирой левкоспис пользуется как сверлом и яйцекладом, втыкая ее в цементную стену, в стенку пчелиного гнезда, чтобы отложить внутрь ячейки яйцо.

^{Левкоспис большой (x 2).}

Посмотрим сначала, как живет паразит в занятой им ячейке.

Личинка левкоспис слепая и голая, и неопытный глаз легко смешает ее с личинками собирателей меда. Характерные признаки ее — цвет и форма тела. Блестящая, словно маслянистая кожа личинки окрашена в цвет испорченного масла. Ее туловище очень резко разделено на кольца, а потому в профиль спина выглядит заметно волнистой. Голова сравнительно с туловищем очень мала, и на ней даже в лупу не разглядишь рта: заметна лишь легкая рыжая черточка. В микроскоп различаешь две крохотные челюсти, заостренные и очень коротенькие. Маленькое круглое отверстие и по нежному буравчику на правой и на левой сторонах его — вот все, что можно заметить. Для какой еды пригоден такой едва видимый аппарат? Способ питания личинки объяснит это.

Как и траурница, левкоспис не грызет личинку: она высасывает ее. Этот паразит повторяет чудесный акт, состоящий в том, чтобы питаться своей жертвой, не убивая ее до конца пира, и все время иметь свежую еду. Приложив рот к нежной кожице жертвы, личинка-паразит растет и толстеет, а личинка-кормилица чахнет и худеет, сохраняя, однако, достаточно жизни, чтобы противостоять разложению. Мы видели то же самое у траурницы. Но, по-видимому, левкоспис менее знакома со всеми тонкостями этой деликатной операции. Ее объедки не беленький чистенький комочек кожицы, как у траурницы: они выглядят испортившейся провизией. Кажется, что к концу пира манера есть становится более грубой и паразит не брезгует мертвечиной.

^{Взрослая личинка левкосписа (x 2,5).}

Личинка-паразит кормится во второй половине июля и в первой половине августа. Ее пир продолжается двенадцать–четырнадцать дней. Прошли эти две недели, и в коконе хозяйки ячейки можно найти толстую личинку левкоспис, лежащую рядом с ссохшимися остатками ее жертвы. Примерно до конца июня следующего года лежит эта личинка, и лишь тогда появляется куколка. Вылет взрослой левкоспис может запоздать до августа.

Взрослая левкоспис выбирается наружу из цементной крепости пчелы совсем иначе, чем траурница. У окрылившейся левкоспис сильные челюсти, и она сама протачивает себе выход на свободу. Ко времени ее освобождения каменщицы, обыкновенно работающие в мае, давно исчезли. Все гнезда их закрыты, провизия съедена личинками, спящими теперь в янтарных коконах. Каменщица заселяет и старые гнезда. В жилище пчелы, из которого только что выбралась молодая левкоспис, в это время нередки ячейки этого года, занятые личинками пчелы. Паразиту не нужно искать далеко: добыча для его личинок находится здесь же. Он может превратить свой родимый дом и в дом для своего потомства. Проходит немного времени, и он начинает работать своим сверлом-яйцекладом. Но прежде чем последить за этой работой, займемся сверлом, которое должно ее выполнить.

На верхней стороне брюшка левкоспис — продольная борозда, доходящая до его основания. Конец брюшка округлен и расширен и как бы разделен надвое желобком. В спокойном состоянии яйцеклад вложен в этот желобок и в бороздку на спине. На нижней стороне брюшка видна длинная чешуйка темно-каштанового цвета. Она отходит от первого брюшного кольца и охватывает брюшко с боков. Чешуйка эта прикрывает мягкую часть брюшка, от которой начинается яйцеклад и где помещается двигающий его механизм. Когда яйцеклад нужно пустить в ход, чешуйка отвертывается кпереду.

Концом иглы легко приподнять ту часть яйцеклада, которая лежит вдоль верхней стороны брюшка. Но на конце брюшка, ниже расщепа, игла встречает препятствие. Теперь яйцеклад расходится на три нити: среднюю и две боковые. Каждая боковая нить — желобок. Сложенные вместе, они образуют канал, в котором помещается средняя нить толщиной с конский волос. Эта средняя нить и есть самый яйцеклад. Боковые нити прикреплены на конце брюшка, ниже расщепа, а средняя продолжается и легко отделяется и дальше, под чешуйкой, до основания второго кольца брюшка. Таким образом, яйцеклад прикреплен не на конце брюшка, как это может показаться, а у его основания.

Итак, яйцеклад — в спокойном состоянии — огибает все брюшко: на нижней стороне его тянется от основания брюшка к концу, на верхней — обратно, и кончик его лежит на спинной стороне брюшка почти над тем самым местом, где на брюшной стороне находится его начало. Длина яйцеклада четырнадцать миллиметров. Такова же будет и глубина, на которую яйцеклад может проникнуть в гнездо пчелы.

Левкоспис большая заселяет гнезда и каменщицы, и амбарной халикодомы. Чтобы проследить откладывание яиц, я предпочел амбарную халикодому: уже несколько лет черепицы с ее гнездами красуются под карнизом моего чулана. Для сравнения я наблюдал те же сцены на камнях окрестных пустырей. Не все мои прогулки были удачны, но все же иногда мне удавалось увидеть, как левкоспис впускала яйцеклад в стенку пчелиного гнезда. Часами я лежал на земле, следя за левкоспис, и мой пес Буль покидал меня. Утомленный страшной жарой, он спешил домой, чтобы растянуться на прохладных плитах сеней.

В первый раз я увидел, как левкоспис отложила яйцо в гнездо амбарной халикодомы в начале июля. Почти весь месяц продолжалось откладывание яиц, в самое жаркое время — около трех часов дня. Мне доводилось видеть сразу до дюжины левкоспис на моих черепицах с гнездами.

^{Левкоспис большой с приподнятым яйцекладом.}

Вот левкоспис медленно и как-то неуклюже исследует гнездо: ощупывает его поверхность концами усиков, изогнутых под прямым углом. Потом она стоит с опущенной головой и как бы обдумывает: подходящее ли здесь место, найдется ли здесь желанная личинка. Снаружи нет никаких указаний. Покрышка гнезда — каменистый слой, выпуклый и на вид совершенно однородный: все ячейки покрыты общим слоем цемента, и работа эта была выполнена всеми пчелами этого обширного гнезда-поселка. Предложите мне, опытному исследователю, найти эту подходящую точку, и я откажусь от такой задачи. Я заранее убежден, что даже при помощи лупы не смогу решить ее.

Там, где ошибается человек с его приборами и разумными рассуждениями, — там никогда не ошибется насекомое, руководимое усиками. Выбор сделан. Левкоспис вынимает из ножен свой длинный яйцеклад, сверло направлено перпендикулярно к поверхности гнезда. Раздвигается широкая складка между первым и вторым кольцами брюшка, и через нее выдвигается основание инструмента, острие которого должно проникнуть в стенку гнезда. Основание яйцеклада начинает вздрагивать. Оно вздрагивает так сильно, что боишься увидеть, как лопнет нежная перепонка под ними. Нет, она крепкая, и сверло продвигается вперед без всяких катастроф. Левкоспис высоко приподнялась на ножках и слегка покачивается. Это единственный — видимый — признак усердной работы.

Мне встречались такие, которые заканчивали всю работу в четверть часа. Они не были уж очень проворными, но им благоприятствовал тонкий и неплотный слой покрышки гнезда. Другие на одну операцию затрачивали по три часа. Но разве это не сказочно трудная работа — пропустить волосок сквозь цементную толщу! Для нас, при всей ловкости наших пальцев, это невозможно; для левкоспис это лишь трудно. Материал, в который погружено сверло, не пористый, он плотен и однороден, как наш цемент. Напрасно я с предельным вниманием слежу за той точкой, в которой работает сверлящий инструмент: я не вижу ни малейшей щели, облегчающей доступ. И все же я подозреваю, что щель существует, хотя и не могу найти ее.

Другой вид левкоспис откладывает свои яйца в ячейки пчелы антидии корончатой, иногда устраивающей свои гнезда в стеблях тростника. Несколько раз я видел, как левкоспис вводила яйцеклад в узенькую щель, чтобы добраться до ячейки, скрытой в канале тростинки.

Почти весь июль я следил за черепицами с гнездами амбарной халикодомы. Как только левкоспис, окончив операцию, вынимала свой яйцеклад, я метил карандашом точку, из которой был вынут яйцеклад, и записывал число.

Когда левкоспис окончательно исчезли, я начал исследовать гнезда, испачканные моими карандашными пометками. Первые же результаты вознаградили меня за терпеливые наблюдения. Почти под каждой точкой, нанесенной на поверхности гнезда моим карандашом, находится ячейка. В промежутках между ячейками, где соприкасаются их стенки, — сплошная глина. Распределены ячейки очень неправильно: каждая пчела этого поселка работала по-своему, между ячейками оставались большие промежутки. Позже они были заполнены общим цементным покровом. Нет никаких наружных признаков, указывающих на то, где под цементным покровом находится ячейка и где — сплошной цемент, заполняющий промежутки. Однако левкоспис не ошибается: это показывают вскрытые мною гнезда с карандашными пометками. Несомненно, что она распознает ячейки при помощи усиков, которыми ощупывает поверхность покрышки гнезда. Это два пальчика невыразимой нежности: ударяя ими по поверхности, узнаешь о скрывающемся в глубине.

Поговорим теперь о факте, которого я совсем не ожидал, когда так усердно следил за гнездами моих халикодом.

Я уже сказал, что метил точку, куда впускался яйцеклад, и записывал число. И что же? Ко многим из этих точек левкоспис приходила во второй, в третий и даже в четвертый раз, когда в тот же день, когда несколько времени спустя. Она погружала свой яйцеклад как раз в отмеченное мною место, словно здесь еще ничего не происходило. Была ли это левкоспис, уже посещавшая эту ячейку, но забывшая о первом визите, или другая? Я не знаю этого, потому что не метил их: боялся помешать сверлящим матерям в тяжелой работе.

Мне кажется, что чаще всего бывает так: за первым исследователем ячейки следуют второй, третий, четвертый. Все они с одинаковым рвением принимаются за, работу: ведь их предшественники не оставили никаких следов от своих визитов. Так или иначе, но нередко в одну и ту же ячейку яйцеклад был введен несколько раз. А ведь содержимое ячейки — личинка халикодомы — порция для пропитания только одной личинки левкоспис. Возникает важный вопрос: бывает ли отложено яичко всякий раз, когда в ячейку вводится яйцеклад?

Я не вижу ничего, что говорило бы против такого случая. Узнать о содержимом ячейки левкоспис может только при помощи кончика яйцеклада. А как узнать о присутствии в ячейке крохотного яичка таким способом? Проникновение в пустоту можно ощутить по отсутствию сопротивления. Наверное, это единственное, что может узнать левкоспис, работая своим длинным и тонким орудием. Находится ли в ячейке загнивший мед или мертвая личинка или в ней лежит здоровая личинка, вполне пригодная для паразита, а в особенности нет ли в ней яичка, уже отложенного более ранним паразитом? Вряд ли левкоспис может узнать об этом при помощи кончика длинной щетинки — своего яйцеклада.

Однако нужны более убедительные доказательства, что такие ошибки возможны. Важно точно узнать, содержит ли ячейка, в которой яйцеклад побывал не один раз, несколько паразитов.

После того как левкосписы перестали посещать гнезда, я подождал несколько дней, чтобы дать время молодым личинкам немного развиться: это облегчит мне поиски. Затем перенес черепицы с гнездами в свой кабинет и здесь принялся самым тщательным образом исследовать их тайны.

Редко мне приходилось испытывать такое разочарование. Ячейки, проколотые яйцекладом несколько раз, — я видел это собственными глазами! — содержали только по одной личинке левкоспис. В других ячейках, тоже проколотых по нескольку раз, находились разные испортившиеся остатки, но не было ни одной личинки паразита.

Принимаюсь за мои исследования сызнова. Личинка левкоспис мне знакома, и я безошибочно узнаю ее во всех гнездах и каменщицы, и амбарной халикодомы. За зиму я собираю множество гнезд этих пчел. Когда дует сильный ветер и холодно, чтобы выходить из дому, я сижу в кабинете и разламываю ячейки, разрываю нежные коконы и рассматриваю их обитателей. Большинство коконов содержит взрослых пчел, в некоторых траурницы, а многие доставляют мне личинку левкоспис. И эта личинка всегда одна. Ничего нельзя понять! Ведь я знаю, что в одну и ту же ячейку яйцеклад проникал много раз.

Наступило лето, и мои мучения увеличились. Я снова вижу, как левкоспис по нескольку раз сверлят одну и ту же ячейку. И опять убеждаюсь, что во много раз просверленных ячейках находится всего одна паразитная личинка. Неужели мне придется допустить, что роговой яйцеклад способен ощутить присутствие яичка в ячейке и тогда левкоспис не откладывает яйцо? Невозможно! Наверное, здесь что-то ускользает от меня, и загадка скрывается в неполноте моих сведений.

До сих пар я исследовал ячейки через некоторое время после того, как в них были отложены яйца и паразитные личинки уже прожили несколько дней. Как знать, не происходит ли в первые же дни жизни личинок что-нибудь такое, что потом сбивает меня с толку.

Снова я запасаюсь терпением и в третий раз принимаюсь за мои исследования.

В первой половине июля, когда левкоспис начинают навещать гнезда халикодом, я набираю множество этих гнезд. С лупой в одной руке и с пинцетом в другой я в тот же день исследую мою добычу с такой осторожностью и таким вниманием, какие возможны только дома, за лабораторным столом. Сначала результаты не оправдывали моих ожиданий: ничего нового. Но я упорно продолжал исследовать гнездо за гнездом, и, наконец, счастье мне улыбнулось.

^{Яйцо левкосписа (x 25).}

Прав был разум. Каждый раз, как в ячейку вводится яйцеклад, бывает отложено яичко. Вот кокон каменщицы с личинкой пчелы и яичком паразита. Но какое странное яичко! Никогда еще не видел что-либо подобное. И потом — разве это яичко левкоспис? Немало я поволновался, пока недели через две не увидел вылупившуюся из яйца знакомую мне личинку.

Теперь у меня столько коконов с одним яичком, что я не знаю, что с ними делать. Вот другие ячейки, более ценные: в них по нескольку яиц левкоспис. Я нахожу много ячеек с двумя яйцами, а также с тремя и четырьмя. Самое большое число — пять яичек. И, наконец, — о счастье! — вот кокон, содержащий только высохшую испорченную личинку пчелы, и рядом — яичко паразита. Все мои подозрения оправдались. Яйцо было снесено на кучу гнили.

Гнезда каменщицы удобнее для изучения. Ячейки в них расположены правильнее, и, сняв гнездо с камня, видишь его основание широко открытым. Эти гнезда и доставили мне большую часть сведений. Гнезда амбарной халикодомы менее удобны: ячейки в них расположены безо всякого порядка. Приходится разбивать гнездо на кусочки ударами молотка и портить содержимое ячеек, в которые иначе не проникнешь.

Оказывается, что яичкам левкоспис угрожают смертельные опасности. Яйцо может оказаться в ячейке с испорченными припасами, в одну и ту же ячейку могут быть отложены несколько яиц, а пищи в ней достаточно лишь для одной личинки. Ячейки с несколькими яичками встречаются почти так же часто, как и с одним.

Вот описание самого яйца. Оно белое, непрозрачное, очень удлиненной, овальной формы. Один из концов его вытянут в длинную нить или стебелек, немного шероховатый, обыкновенно сильно изогнутый. Длина яйца вместе с нитью около трех миллиметров, причем нить той же длины, что и самое яйцо.

Левкоспис не откладывает свое яйцо на личинку пчелы. Оно прикреплено своим изогнутым стебельком в стенке кокона — к его внутренней поверхности. Если я достаточно осторожно снимаю гнездо и не тревожу его содержимого, то, аккуратно вынимая и деликатно вскрывая кокон, я вижу, как яичко качается на его шелковом своде. Его очень легко уронить. Поэтому от толчков при сбивании гнезда с камня оно большей частью срывается со стенки кокона. Я нахожу его тогда лежащим рядом с личинкой пчелы.

Можно найти в одном коконе пчелы до пяти яиц левкоспис. Но там никогда не увидишь больше одной личинки, поедающей свою жертву или уже съевшей ее. Новая загадка! Она была решена быстро и без особых затруднений.

^{Первая личинка левкосписа (x 35).}

Как я уже говорил, левкоспис откладывает яйца в начале июля. Личинка вылупляется довольно скоро. Это микроскопически малое существо, совсем не похожее на уже знакомую нам личинку. Ее внешность столь необычайна, что мне никогда не пришло бы в голову считать ее первой ступенью в развитии левкоспис. Это червячок, тело которого состоит из тринадцати отчетливых колец, не считая головы. Он прозрачен как стекло, длина его один-полтора миллиметра, ширина всего около четверти миллиметра. Слегка буроватая и довольно крупная голова суживается назади вроде шейки. Два прямых рожка на голове — их разглядишь только в микроскоп — соответствуют усикам. Ротовое отверстие бурое, едва различимы две челюсти. Снизу на каждом кольце, кроме головы и последнего членика брюшка, — по одной паре ресничек. Каждая укреплена на маленьком бугорочке, а длина ее такая же, как ширина соответствующего кольца тела. На спинной стороне тех же двенадцати члеников — по три таких же реснички, но без бугорка у основания. Кроме того, по всему телу рассеяны еще короткие и прямые реснички, похожие на шипики. Не видно никаких следов глаз и дыхательных отверстий.

Слегка изогнувшись дугой, личинка опирается на свою жертву только своими обоими концами. Ее передвижения напоминают ползание гусениц-землемеров. Обеспокоенная, она приподнимает свою переднюю часть, приклеившись сзади липкой жидкостью, выступающей из заднепроходного отверстия, и делает резкие движения. Как и у траурниц, здесь для передвижения служит орган, который трудно заподозрить в подобных действиях, не увидя того своими глазами. С тем же способом передвижения мы встретимся и у личинок жуков-ситарис. Все эти три личинки применяют вместо ноги задний конец кишки, расширенный в виде липкого присоска. Можно сказать, что это калеки, передвигающиеся на своем заду.

Поочередно горбясь и вытягиваясь, новорожденная личинка ползает по телу своей кормилицы. Больше того, она предпринимает и далекие путешествия. Приподнявшись на ресничках, словно на ходулях, она сползает со своей будущей пищи и обходит всю трубку, заменяющую ей пчелиную ячейку. Я вижу, как она — неосторожная! — приближается к ватной пробке, которой заткнута трубка. Сумеет ли она выпутаться из этой чащи переплетенных волокон, найдет ли обратную дорогу, сумеет ли вернуться «домой» — к своей жертве? Меня очень беспокоит это, я боюсь, что путешественница заблудится. О нет! Через несколько часов я вижу ее усевшейся на пчелиной личинке: она как бы отдыхает здесь после длинного путешествия.

Отдохнув, крошка пускается в новые странствования. Так то в отдыхе, то в прогулках по окрестностям проходят пять-шесть дней. И все эти дни левкоспис сохраняет форму первичной личинки.

Поведение этой крошки резко отличается от поведения траурницы. Та, проникнув в ячейку, ограничивается лишь тем, что исследует вдоль и поперек личинку пчелы, но никогда ее не покидает. Откуда у левкоспис такая страсть к путешествиям? Что ищет эта личинка-крошка? Свою жертву, пчелиную личинку, которой она будет питаться? Разумеется. Но она ищет и еще что-то. Ведь найдя свою провизию, она покидает ее и отправляется путешествовать. Возвращается отдохнуть и снова ползет, снова бродяжничает. Запомним это: первые пять-шесть дней своей жизни паразитная личинка проводит в беспокойных странствованиях.

В стеклянных трубках я размещаю содержимое ячеек халикодом, занятых левкоспис. Здесь есть ячейки с одним яйцом, а есть и с двумя яйцами и больше — до пяти. Да я и сам могу подбавить яичек в одну ячейку из других. Так и делаю: в одну ячейку, возле одной пчелиной личинки, кладу от трех до шести яичек паразита.

Что дали подобные опыты?

Во всех стеклянных комнатках результат был одинаков: вылупилось только по одной личинке левкоспис, хотя яиц и было больше. Значит, совместное пребывание яичек губительно для них всех, кроме самого раннего. Действительно, как только появилась первая личинка, не приходится ждать вылупления других. Все остальные яички, такие здоровые на вид, вдруг начинают сморщиваться и сохнуть. Я вижу разорванные яички с вытекшим содержимым, вижу другие, измятые и изорванные. Все будущие паразиты погибли: выжила лишь первая личинка. Таков был неизменный результат моих опытов.

Сопоставим факты. Личинка халикодомы необходима для развития левкоспис. Для одной левкоспис нужна как раз одна пчелиная личинка: в ячейке хватает пищи лишь для одного. И действительно, я никогда не видел, чтобы одну пчелиную личинку ели несколько личинок левкоспис. А между тем левкоспис нередко ошибаются: откладывают яйцо в уже занятую ячейку. В такой ячейке пищи не хватит, нужно, чтобы лишние яички исчезли. Это непременно случится: как только первая личинка вылупится, остальные яички погибают. Больше того, несколько дней эта первая личинка блуждает по всей ячейке. Она заглядывает во все углы и закоулки с настойчивостью, которую можно объяснить только угрожающей опасностью. А какая же это может быть опасность, как не появление соперниц. И они появятся: вылупятся из прочих яиц, если не помешать им вылупиться.

Мне ни разу не удалось присутствовать при уничтожении будущих соперников, и я не решился бы приписывать такое злодейство новорожденному, если бы мог найти иное объяснение фактам. Лишь эта личинка-крошка, только что появившаяся на свет, заинтересована в гибели прочих яиц. И волей-неволей я прихожу к мрачному выводу: роль первой личинки левкоспис состоит в истреблении соперников.

Беспокойно карабкаясь на потолок своего жилища, она ищет подвешенное там лишнее яичко. Ползая по всему жилью и занимаясь розысками, она ищет и уничтожает тех, кто может уменьшить запасы пищи. Всякое найденное яйцо погибает в ее челюстях. Путем разбоя личинка-крошка становится единственной хозяйкой в ячейке. Тогда она сбрасывает свой костюм убийцы и превращается во вторую личинку. Эта не путешествует, не разбойничает: она мирно сосет свою жирную жертву.

Первая личинка левкоспис отличается от последующей формы и по своему строению, и по образу жизни. У траурниц она добирается до запасов пищи через препятствия, которые лишь она может преодолеть. У левкоспис — ищет и убивает соперников по будущему пиршеству.

После этих двух примеров становится вероятным, что свойства первых личинок должны быть очень различными у разных насекомых.

Монодонтомер

Его имя — монодонтомер. Попробуйте-ка выговорить: мо-но-дон-то-мер. Не правда ли, как это отлично наполняет вам рот? Можно подумать, что речь идет о каком-нибудь гиганте давно минувших геологических эпох, вроде мегатериума, плезиозавра, мастодонта и т. п. В данном случае громкое название вводит нас в заблуждение: речь идет о крошечном насекомом, которое втрое меньше обыкновенного комара. Есть такие милые люди. очень почтенные ученые, которые любят замысловатые названия: они и мошке дадут такое прозвище, что перепугаешься. Итак, наш монодонтомер почти гак же мал, как мошки, роями толкущиеся на солнце в конце осени. Он принадлежит к той же группе перепончатокрылых, что и левкоспис. Цвет его золотисто-бронзовый, а глаза красные, как коралл. Свой яйцеклад он носит, как шпагу, наголо: он торчит на конце брюшка, немного косо, кверху, и не спрятан в желобке, как у левкоспис. Впрочем, оба инструмента одинаковы.

^{Монодонтомер (x 8).}

Этот крошечный носитель шпаги тоже один из врагов халикодомы. Он нападает на гнезда каменщиц в одно время с левкоспис. Я вижу, как они вместе исследуют покрышку гнезда, потрагивая ее концами усиков. Потом погружают свое сверло в цемент. Монодонтомер так увлекается своей работой, что не обращает внимания на наблюдателя, наклонившегося к нему совсем близко. Левкоспис в таких случаях убегает, этот — не двигается. Он столь самоуверен, что прилетает ко мне в кабинет, к гнездам халикодом, содержимое которых я изучаю, сидя за столом. Рядом с моим пинцетом, под моей лупой он совершает свою операцию. Похоже, что он считает себя в полной безопасности. Я даже могу взять гнездо в руку, переложить его, брать и снова класть, и крошечный храбрец продолжает свою работу. Он не обращает на меня никакого внимания.

Один из таких смельчаков явился посетить гнездо каменщицы, бо́льшая часть ячеек которого уже была занята коконами паразита стелис. Ячейки были мною взломаны, и содержимое их лежало широко открытым. По-видимому, находка эта понравилась монодонтомеру. Четыре дня подряд я видел этого карлика роющимся то в одной, то в другой ячейке; видел, как он выбирал кокон и по всем правилам искусства погружал в него свой яйцеклад. При этом я узнал, что не зрение, хотя оно и необходимый руководитель, решает вопрос о том, куда нужно вводить яйцеклад. Вот он исследует не каменистый покров гнезда каменщицы, а поверхность ее шелковистого кокона. В естественных условиях коконы скрыты под цементной покрышкой гнезда, и все племя монодонтомеров никогда не работало при таких условиях, как сейчас. И что же? Несмотря на резкую разницу во внешности, насекомое не колеблется: оно узнает, что под шелковистой стенкой кокона, никогда им невиданного, находится предмет его поисков.

Меня не удивляет, что мой гость сверлит коконы стелис — паразита каменщицы. Я знаю, что он не очень разборчив: находил его у пчел, очень различных по величине и повадкам. Это были и антофоры, и осмии, халикодомы, антидии. Интересно не это, а то, что я могу смотреть за работой монодонтомера в самых благоприятных условиях: у себя за столом.

Усики изогнуты под прямым углом, выглядят сломанными палочками. Их кончиками паразит ощупывает кокон. Если он найдет его подходящим, то высоко приподнимается на ножках, чтобы дать достаточно места для работы своей сверлильной машинке, и подгибает брюшко немного вперед. Все сверло — яйцеклад и обе половинки его ножен — ставится перпендикулярно к кокону посредине четырехугольника; образованного четырьмя задними ножками. Такое положение очень удобно для работы. Некоторое время все сверло упирается в кокон, ищет кончиком, щупает. Потом сразу трубочка яйцеклада отделяется от ножен: последние отходят назад и теперь торчат вдоль тела. Освободившийся яйцеклад начинает свою работу. Она очень трудна, Я вижу, как насекомое раз двадцать подряд пытается проколоть твердый кокон стелис, и это ему все не удается. Если яйцеклад не вонзается, то монодонтомер снова прячет его в ножны и принимается исследовать кокон, ощупывая его точка за точкой концами усиков. Потом снова принимается сверлить, и так до тех пор, пока ему не удается опустить в кокон яйцо.

Его яички длиной всего около двух третей миллиметра и похожи на веретенца, изготовленные из слоновой кости. Они лежат в беспорядке вокруг личинки-кормилицы. В одну ячейку и одной матерью откладывается несколько яичек, число которых очень различно. Монодонтомер — карлик, и одной личинкой халикодомы могут прокормиться десятка два его детей.

^{Ячейки антофоры с ее личинкой и куколкой, заселенные личинками монодонтомера. (Увел.)}

Мне захотелось пересчитать детей маленького бурильщика, оказавшихся в одной ячейке, чтобы узнать, умеет ли мать соразмерять количество пищи и число откладываемых яиц. В одной ячейке маскированной антофоры оказалось пятьдесят четыре яйца. Больше ни разу их не оказывалось столько. Может быть, в эту ячейку отложили яйца две различные матери. В ячейках каменщицы число личинок колеблется между четырьмя и двадцатью шестью, у амбарной халикодомы — между пятью и тридцатью шестью, у осмии трехрогой — от семи до двадцати семи, у осмии голубой — от пяти до шести, а у стелис — от четырех до двенадцати.

Первая и две последние записи как будто указывают на соответствие обилия пищи и числа кормящихся. Встретив крупную личинку антофоры маскированной, мать откладывает полсотни яиц — пищи хватит. В ячейках, занятых голубой осмией или стелис, еды мало, и сюда попадает всего с полдюжины детей. Конечно, было бы очень похвально помещать в столовую столько питомцев, чтобы им хватило пищи. Однако в ячейках халикодом и осмии трехрогой я нахожу столь разные количества личинок монодонтомера, и число их изменяется так неправильно, что приходится отказаться от мысли о каком-то распределении еды. Мать не заботится о том, много или мало пищи окажется в данной ячейке: она откладывает в нее столько яиц, сколько их созрело к этому моменту в ее яичниках. Окажется пищи много — весь выводок будет хорошо питаться, окажется ее мало — голодающие питомцы не погибнут, но сделаются слабыми и более мелкими. Мне часто приходилось замечать как у личинок, так и у взрослых насекомых разницу в величине, вызванную разницей в количестве и качестве питания.

^{Личинка монодонтомера (x 15).}

^{Головка личинки монодонтомера (спереди) (сильно увеличено).}

Личинки беленькие, веретенообразные, с резко обозначенными кольцами туловища. В лупу заметно, что они мохнатенькие. Головка выглядит маленьким бугорком. В микроскоп на ней можно заметить пару тоненьких острых челюстей. На них нет зубчиков, ими нельзя жевать или откусывать, они служат лишь при прикреплении личинки к жертве. Рот работает как сосальце, вытягивающее из добычи соки через кожу, как это делают личинки траурницы и левкоспис.

Интересное это зрелище, даже после того как видел пир траурницы. Два-три десятка голодных приложили свои рты к брюшку толстой личинки, и та день ото дня увядает и подсыхает без всякой видимой раны, но не загнивает до полного истощения. Если я потревожу сидящую за столом компанию, то все сразу отодвигаются, оставляют личинку и падают вокруг нее. Потом с такой же быстротой снова принимаются за трапезу.

Самое внимательное исследование не обнаруживает кровоизлияния или иных выделений в точке, только что оставленной паразитом. Выделение маслянистого сока через кожу совершается лишь до тех пор, пока действует присосок паразита.

^{Куколка монодонтомера (x 15).}

Взрослый монодонтомер появляется в начале лета, после почти годового пребывания в занятой им ячейке. Как же выбираются наружу обитатели ячейки? Ведь каждому из них хочется поскорее покинуть свою тюрьму. Не нападают ли они разом, беспорядочной толпой, на потолок, который нужно проточить? Работают ли они сообща или каждый действует лишь ради себя одного? На этот вопрос ответит наблюдение.

Я перемещаю заранее каждую семью в короткую стеклянную трубочку: она заменит родную ячейку. Пробка, опущенная внутрь трубки по крайней мере на сантиметр, — вот препятствие, которое нужно будет просверлить для выхода. И что же? Окрылившись, мои питомцы вместо стремительной поспешности и беспорядочной траты сил показали мне образец правильной работы. Лишь один работает над просверливанием пробки. Он терпеливо отделяет челюстями крупинку за крупинкой, проделывая канал, равный поперечником диаметру его тела. Работа эта долгая и тяжелая. Когда насекомое устанет, оно покидает пробку и ползет к толпе, чтобы отдохнуть и почиститься. Его тотчас же заменяет первый попавшийся из его соседей, а этого сменяет третий. Один за другим — все по одному — работают и все остальные. Работа не приостанавливается, и нет суеты.

А толпа молодых монодонтомеров тихо и терпеливо держится в стороне. Один моет усики, другой разглаживает задними лапками крылья. Еще немного — и дверь на волю раскроется.

Я подсчитал монодонтомеров, вышедших из двадцати двух коконов осмии трехрогой. Их оказалось триста пятьдесят четыре. И среди них было всего сорок семь самцов. Остальные триста семь штук оказались самками. Один самец на шесть самок — таково среднее соотношение. То же самое я наблюдал в гнездах халикодомы амбарной, у каменщицы, же один самец приходился на пятнадцать самок. Боюсь, что не всякая самка окажется продолжательницей племени монодонтомеров — крошек с таким длинным именем.

У насекомых обычны случаи, когда на одну самку приходится два, три, пять и даже более самцов. Такое изобилие понятно: оно обеспечивает самке встречу хотя бы с одним из самцов. Ни одна самка не погибнет, не отложив яиц.

Но у монодонтомера, наоборот, самцы реже самок. Впрочем, это далеко не единственный случай. Мало того, есть виды, у которых самцы вообще неизвестны или так редки, что с ними не стоит считаться. У жука-долгоносика, носящего странное имя «турецкий скосарь», самцы неизвестны. И все же этот жук размножается, да столь успешно, что наносит серьезные повреждения виноградной лозе.

И вот передо мной встает вопрос — почему? Почему в одних случаях самцов больше, чем самок, в других — наоборот? И почему в обоих случаях насекомое прекрасно размножается, встречается во множестве? Почему для достижения одной и той же цели — дать обильное потомство — средства противоположны?

Этот вопрос мне задал крошка монодонтомер. Но ответа на этот вопрос у меня нет.