Онлайн чтение книги Камень погибели
Пролог. Старший следователь Волин

Коротко стриженный пухлый человек, сидевший напротив Волина, нервно заерзал, скроил отчаянную физиономию и закатил глаза к потолку с золотой лепниной.

– Ну откуда же мне знать, кто мог интересоваться моей коллекцией? – воскликнул он плачущим голосом. – Это уникальное собрание, другого такого во всей России нет! Да люди бредили моей коллекцией, ей кто угодно мог интересоваться, кто угодно, вы слышите?!

Волин вздохнул – он не любил растолковывать очевидные вещи. Тем не менее пришлось объяснить, что речь идет не о ценителях фарфора вообще, а о тех, кто хотел рыбинской коллекцией завладеть. Например, пытался купить ее целиком или приобрести какие-то отдельные предметы, входящие в собрание.

– Да многие пытались, многие, меня вся Россия знает, – сердито отвечал собеседник, нервно дергая себя за лацкан элегантного серого пиджака от Армани. – Вы что, хотите, чтобы я серьезных людей оклеветал? Вы понимаете, что со мной за это могут сделать?

Волин понимал. Как говорится, художника обидеть может каждый, материально помочь – никто. А коллекционер у нас – вроде художника, его тоже очень хочется обидеть. Притом чем он богаче, тем больше хочется. И для этого совершенно не надо быть серьезным человеком. Даже самые несерьезные люди, если дать им в руки обрезок трубы, могут устроить такой бой быков, что никаким пикадорам не снилось.

Пока Волин думал, пухлый ерзал в кресле и враждебно посматривал на следователя. Нельзя сказать, чтобы Оресту Витальевичу такой взгляд сильно нравился. Можно даже сказать, что совсем не нравился ему этот взгляд. Между нами говоря, сидящий напротив пухляй ему вообще был глубоко несимпатичен. Откуда нам знать, что он за человек? Может, и хорошо, что его ограбили. Может, он это заслужил. Может, это кара небесная, почему нет?

Неизвестно, что бы еще надумал следователь в адрес несимпатичного пухляя, но, к счастью, вовремя спохватился. Кара там или не кара, но рассуждать так было не профессионально. Именно поэтому Орест Витальевич решил мыслить объективно. Во-первых, будем считать, что пухляй наш – на самом деле никакой не пухляй, а потерпевший. Во-вторых, у потерпевшего есть имя, фамилия и даже отчество, а именно – Тимофей Михайлович Рыбин. Исходя из этого, и будем двигаться дальше.

– Тимофей Михайлович, – мягко сказал следователь, – вы же понимаете, что найти предметы из вашей коллекции – в наших общих интересах.

При этих словах Рыбин насторожился и остро взглянул на собеседника через золотую оправу: какие это у нас с вами, уважаемый, могут быть общие интересы?

– Ну, вы получите назад дорогостоящие вещи, а я… я, ну, скажем, не получу по шее от начальства, – отвечал Волин. – Такое объяснение вас устроит?

Рыбин проворчал, что его устроит все, но при одном условии – если Следственный комитет как можно быстрее найдет и вернет ему его драгоценные экспонаты. Вот только для этого искать надо, милейший, искать, а не разговоры разговаривать.

Дальнейшая беседа велась примерно по той же скучной схеме: все сводилось к тому, что они вот тут неизвестно о чем дискутируют, а драгоценную коллекцию, может быть, как раз перевозят через границу, чтобы пополнить ею закрома какого-нибудь арабского или японского миллиардера.

– Скажите, а почему не сработала сигнализация? – внезапно перебил собеседника Волин. Конечно, по логике, спросить об этом надо было в самом начале, но самые важные вопросы Орест Витальевич предпочитал задавать в неожиданный момент. – Как ее отключили?

– А никак, – насупился Рыбин. – Это навороченная супер-пупер сигнализация, и без кода отключить ее невозможно, просто немыслимо.

Интересненько получается… Тогда почему же эта супер-пупер сигнализация все-таки не сработала?

– Она сработала, – угрюмо признался коллекционер. – Но в здании, где расположен пульт наблюдения, как раз перед ограблением заложили бомбу. Пока персонал эвакуировали, как раз и ограбили мою квартиру.

Волин удивился. Он не знал, что так легко заложить бомбу в полицейском участке или в здании Росгвардии. В ответ на это Тимофей Михайлович сварливо объяснил, что, во-первых, бомбы там никакой не было, а был просто звонок о минировании.

– А во-вторых?

Во-вторых, Рыбин имел дело с частным охранным предприятием. Волин опять удивился, второй уже раз за сегодня. И, между нами говоря, было чему удивляться. Дорогую коллекцию охраняет не полиция, не Росгвардия, а всего-навсего ЧОП? Оресту Витальевичу такой выбор показался странным.

– Ничего странного, – окрысился Рыбин. – Просто ЧОПы мобильнее госструктур. Те пока раскачаются, грабители уже всю квартиру вынесут вместе с жильцами. А частники в клиентах заинтересованы кровно и пошевеливаются быстрее.

Следователь кивнул: ну, теперь все ясно, горе от ума. Имел бы наш дорогой Тимофей Михайлович дело с государством, может, ничего бы страшного и не случилось. Но говорить об этом потерпевшему не стал – он, потерпевший, и без того чуть на потолок не лез.

Видя, что проку от расстроенного коллекционера пока мало, следователь попросил разрешения скачать фотографии и описание пропавших экспонатов, откланялся и двинул на службу. Рыбин все требуемое предоставил, но вдогонку все-таки пообещал нажаловаться начальству. Волин, по его мнению, делал не то и не так, и только затягивал следствие.

«Вот бывают же такие говнистые персонажи: ты еще и расследование толком не начал, а они уже жалобу начальству накатать готовы, – в сердцах думал Волин, покидая просторную, богато меблированную квартиру Рыбина.

Кстати сказать, встает законный вопрос: почему у скромных коллекционеров такие квартиры, какие и не снились работникам Следственного комитета? Речь, конечно, о рядовых работниках, а не о начальстве – у тех еще и не такое жилье имеется. Может быть, он, Волин, не за ту работу взялся? Может быть, ему нужно встать на тяжелую и очень нужную для государства стезю коллекционера? Вот только что бы такого начать собирать? Старые стулья, потроха, коробочки от ваксы? Наверняка все это можно будет очень выгодно толкнуть где-нибудь на аукционе, на «Сотбис» или «Кристис» – там дураков-то, поди, много, а потрохов мало…

– Ну, что там с потерпевшим? – спросил полковник Щербаков, когда Волин явился к нему с отчетом.

– Крайне подозрительный пухляй, – рассеянно отвечал следователь, потом спохватился и поправился: – Я хотел сказать, довольно странная фигура этот потерпевший. Юлит, недоговаривает… В общем, человек с двойным дном и продувная бестия.

– Продувная, говоришь? – хмыкнул полковник. – Очень может быть… С другой стороны, мы с тобой, знаешь ли, тоже не орлеанские девственницы.

За себя говори, подумал Волин, но вслух, конечно, не сказал – равенство и братство в Следственном комитете еще не дошло до того, чтобы резать правду-матку прямо в физиономию начальству. Тем временем шеф продолжал говорить, видимо, не догадываясь о крамольных мыслях подчиненного:

– Если бы у нас с тобой были такие деньги, у нас не одно второе дно имелось бы, а десять. Ты в курсе, сколько стоит его коллекция?

– Я так понимаю, миллионы, – не очень уверенно сказал Орест.

Именно, кивнул полковник, именно миллионы. И не каких-то там, понимаешь ты, тугриков или, не к ночи будь помянуты, российских рублей, а настоящих полновесных долларов. Он, Волин, когда-нибудь видел наличными миллион долларов? Орест Витальевич признался, что никогда. Да и откуда, им же зарплату на карточку переводят – вот если бы в чемоданах приносили, тогда совсем другое дело.

– Шути, шути – дошутишься, – грозно сказал начальник. – А я тебе так скажу – есть у него в коллекции такие экспонаты, что всего одна вещь может стоить миллион. А теперь представь – нашел ты хотя бы один подобный экспонат. И вот, значит, сидишь ты у себя в кабинете, перед тобой – фитюлька со средний кукиш размером, а цена ей – миллион. Представил?

– Не то слово, – сказал Орест Витальевич, обладавший богатым воображением.

– Ну, и что бы ты стал делать с такой вещью?

Волин немножко подумал и предположил, что как честный человек сдал бы дорогостоящий предмет в доход государства.

– Ну, и дурак в таком случае! – сказал полковник в сердцах. Потом подумал и поправился: – То есть, конечно, в служебном смысле и в гражданском тоже – молодец, а по-человечески – дурак дураком.

Волин удивился: почему это он дурак? Ему же причитается половина от этого миллиона – как сдавшему клад.

– Во-первых, это не клад, а произведение искусства, – парировал Щербаков. – Во-вторых, это на аукционе твоя находка стоит миллион, а государство, скорее всего, будет мерить ее по себестоимости. Ну, и сколько, скажи, стоит сейчас полкило фарфора? Вот и достанется тебе в качестве премии не полмиллиона баксов, а кукиш с маслом – только и хватит, чтобы в общественный туалет с горя сходить.

– Хорошо, – покорно сказал Волин, – так тому и быть: сдам находку государству, а на премию схожу в туалет. Вы меня простите, Геннадий Романович, но к чему весь этот разговор?

– Весь этот разговор к тому, что коллекция рыбинская наверняка застрахована, – недовольно заметил полковник. – А если так, можем мы предполагать, что он сам у себя все и украл, чтобы страховку получить?

Волин сказал, что, если коллекция застрахована, то, конечно, можем. Тем более, мы люди в погонах, и, значит, кто нам воспретит?

– Коллекция точно застрахована, – перебил его полковник. – Она же перед этим выставлялась в Государственном музее Востока. А что это значит? Это значит, что перед выставкой ее должны были застраховать. И вот на тебе – только выставка кончилась, тут же ее и уперли. Кстати сказать, ее ведь не всю украли, правильно? Встает вопрос: что именно было похищено?

– Да, что? – спросил Волин, не желая быть умнее начальства.

– Самое ценное было похищено, уж поверь моему опыту, – отвечал полковник.

Предположение шефа проверить было легче легкого. Если коллекция страховалась, наверняка ее перед этим оценили. Сам Рыбин о стоимости коллекции помалкивает, но куратор-то от музея наверняка должен знать, сколько она стоит – пусть даже и приблизительно.

– Вот-вот, – обрадовался Щербаков. – Так что давай дуй к куратору и потряси его как следует. И не забудь, отдельно уточни стоимость украденных вещей. Потому что, друг Волин, очень все это похоже на страховую аферу. Ты ведь сам говорил, что Рыбин – не просто так погулять вышел, а настоящая продувная бестия с двойным дном. Вот и подумай теперь, как эту бестию припереть…

Легко сказать – припереть, думал Волин, поднимаясь по лестнице к квартире куратора рыбинской выставки – старшего научного сотрудника Эрмитажа Анны Павловны Меньшовой. Как ты его припрешь, когда на руках одни подозрения и никаких доказательств? Припереть можно, только если найдешь исполнителя.

В старые-то времена без всех этих сложностей обходились. Вот, к примеру, как могло выглядеть расследование при Иване Грозном? Взяли бы, скажем, опричники такого коллекционера вместе с его костюмом от Армани – и палками бы его, палками. Вы скажете, конечно, что Иван Грозный – слишком далекие времена. Хорошо, пусть не Иван, пусть, например, товарищ Сталин, он же Коба, он же Джугашвили. В том же, извините, тридцать седьмом году взяли бы Рыбина за жабры и били до тех пор, пока бы не признался во всем чистосердечно. Милое дело, мечта дознавателя!

Но сейчас, пардон, совсем другая история. Сейчас бить палками бизнесмена – явно не комильфо, да и полковник ни за что не согласится. Сначала, скажет, ты его в СИЗО посади, добейся приговора, а потом уж и бей, сколько хочешь. А зачем бить потом, если вина доказана и приговор уже вынесен?

Ну, тогда обходись законными следственными действиями, как при царе Горохе, наверняка скажет полковник. Тут тебе не Гуантанамо пиндосное, у нас, слава богу, права человека блюдутся так, что сам человек другой раз не знает, куда от этих прав деваться…

Здесь Волин внезапно обнаружил, что уже дошел до места и даже стоит перед нужной дверью. Он вздохнул и позвонил. Вы, конечно, спросите, почему вздыхает такой опытный следователь, как Орест Витальевич, превзошедший все тонкости сыскного дела? Ответ на это будет простой: после близкого знакомства с коллекционером от его куратора Волин тоже ничего хорошего не ждал.

Спустя примерно полминуты дверь приоткрылась как бы сама собой, однако из квартиры никто не выглянул. Впрочем, нет – Волин опустил глаза и увидел усатую разбойную морду, высунувшуюся в щель. Снизу вверх на него внимательно глядел кот – полосатый, как старый матрос.

– Вы из Следственного комитета? – спросил кот высоким женским голосом.

– Так точно, – сказал Волин, удивляясь смышлености местных котофеев.

– В таком случае, заходите, – продолжал тот же голос. – Антоша, уйди с дороги, не мешайся под ногами…

Полосатый Антоша немедленно скрылся в проеме, только хвост напоследок мелькнул. Дверь отворилась полностью, и Волин увидел коротко стриженную даму пенсионного возраста. Дама была настолько небольшой, что, встань ее кот на задние лапы, непременно оказался бы с ней одного роста.

– Добрый день, Анна Павловна, – церемонно проговорил Волин, делая шаг в квартиру Меньшовой. Он ожидал попасть по меньшей мере в пещеру Али-бабы, однако жилище старшего научного сотрудника выглядело вполне партикулярно, если не считать развешанных всюду китайских картин. Впрочем, как выяснилось, квартира принадлежала вовсе не Меньшовой, жившей в Петербурге, а ее двоюродной сестре, у которой Меньшова всякий раз останавливалась, бывая в Москве.

Сама Анна Павловна оказалась дамой интеллигентной, но весьма деловой. Усадив Волина в кресло перед собой, она с ходу взяла быка за рога.

– Итак, – командным голосом спросила она, – что именно вас интересует в коллекции Рыбина?

Орест Витальевич удивился: кто тут задает вопросы – он или Меньшова, но вслух, конечно, говорить этого не стал.

– Ну, во-первых, – полюбопытствовал он, – действительно ли эта коллекция так хороша, как о ней говорят?

Меньшова слегка поморщилась, но все-таки ответила, что рыбинское собрание – пожалуй, лучшая в России коллекция китайского фарфора. Ничего подобного нет даже в Эрмитаже. Однако…

– Однако? – подхватил Волин.

– Понимаете, какое дело… – куратор явно сомневалась, стоит ли входить в детали, но внимательный взгляд следователя не оставлял путей для отступления. – Там есть совершенно сногсшибательные вещи. Но не все они подлинные. Точнее, не совсем так. Вещи-то все подлинные, но, например, есть там изделия, скажем, восемнадцатого века, стилизованные под четырнадцатый. Владелец, правда, уверяет, что все вещи соответствуют заявленным им характеристикам, но, по моему мнению, это не всегда так. Я даже не согласилась с некоторыми атрибуциями, которые дал Рыбин. Но, сами понимаете, все проверить я тоже не могла.

– Но зачем серьезному человеку выдавать новые вещи за более древние?

– Ну, во-первых, это вопрос престижа, это увеличивает ценность коллекции. Вряд ли Тимофей Михайлович пытался кого-то сознательно обмануть. Просто, вероятно, он покупал совершенно определенные предметы. Согласитесь, обидно думать, что ты заплатил кучу денег, а купил не совсем то, на что рассчитывал.

Волин поинтересовался, насколько Рыбин известен в среде коллекционеров. Меньшова отвечала, что об этом судить ей сложно, а вот в научной среде до последнего времени о таком коллекционере никто не знал.

Орест Витальевич не поверил: то есть как? У человека коллекция на многие миллионы, а о ней никто не знает? Меньшова пожала плечами: у богатых людей свои причуды, некоторые предпочитают, что называется, не светиться. Кажется, до этого он был известен в среде нумизматов. Впрочем, ручаться она не может.

– Все-таки интересно, откуда могла взяться такая коллекция, – сказал Волин. – Наверняка она не за один год была собрана.

– Ну, разумеется, – всплеснула руками Меньшова, – подобные коллекции собираются десятилетиями. Тут и разные аукционы, и обмен, и наследство. У нашего Рыбина прадедушка работал в Китае еще при малолетнем императоре Пу И. Тогда, насколько я понимаю, и было положено начало коллекции. Что-то привез дедушка из Германии после окончания Второй мировой, что-то сам Рыбин купил или выменял. Потихоньку-помаленьку оно и складывалось.

– Странно, – заметил Волин, – мне Рыбин про дедушек-прадедушек ничего не рассказывал.

Меньшова засмеялась: вы же сыщик, а такие люди сыщикам не очень доверяют. Большие деньги, сами понимаете, с законом редко дружат. Особенно у нас в России.

Волин кивнул: это может быть, конечно. А знает ли Анна Павловна, что квартира Рыбина была вскрыта и часть его коллекции украли?

Меньшова, разумеется, знала. Правда, не знала точно, что именно было украдено. Волин показал ей список похищенных вещей. Меньшова, читая его, нахмурилась.

– Довольно странный список, – заметила она. – Совершенно непонятно, чем руководствовался похититель…

В этот миг дверь открылась, и в комнату вошел крепкий брюнет лет сорока. Кивнул следователю, поставил на журнальный столик поднос с китайским чайником и глиняными чашками.

– Спасибо, Алешенька, – сказала Меньшова. – Позвольте, я вас представлю друг другу. Это мой племянник Алеша. Он работает журналистом, но по первому образованию – китаист. А это товарищ из Следственного комитета.

– Орест, – сказал Волин, пожимая руку журналисту-китаисту.

– Алексей, – отвечал тот.

Ушу, наверное, занимается, подумал Волин. С виду здоровенный, а руку жмет мягко, как девушка.

– Привычка, – словно услышав его мысли, отвечал Алексей. – Китайцы вообще рук стараются не жать, но если уж жмут, то очень мягко, деликатно. Много с ними общался, вот и набрался этой восточной премудрости.

– Алешенька, посмотри-ка на этот список, – сказала Меньшова. – Это то, что украли у Рыбина. Не понимаю, по какому принципу вор отбирал украденное. Есть предметы действительно стоящие, а есть, мягко говоря, ерунда. Что их объединяет, по-твоему?

Некоторое время Алексей изучал список, потом пожал плечами.

– Единственное, – сказал, – что в голову приходит – это компактность всех вещей. То есть, в общем, можно их покидать в баул и быстро вывезти. Может, грабитель и не понимал, что ему брать, похватал, что поменьше, да и сделал ноги.

– Интересная версия, – сказал Волин. – Однако за рабочую я бы ее не принял. Во-первых, ограбление было очень хорошо подготовлено. Во-вторых, в списке этом не все такое уж компактное. Вот, например, статуэтка – фарфоровый Милэ с качающейся головой, сорок сантиметров в высоту, конец династии Цин.

Алексей задумчиво почесал кончик носа.

– А знаете, господин следователь, кто такой этот фарфоровый Милэ с качающейся головой?

Меньшова посмотрела на него укоризненно. Как можно такое спрашивать, разумеется, все знают, что Милэ – это будда грядущего Майтрейя.

– Нет, я не о том, – отмахнулся журналист. – Наш Милэ – это просто-напросто фарфоровый китайский болванчик. Вопрос: что он делает в такой пафосной коллекции? И второй вопрос: раз он так отличается от всего остального, может быть, остальное – это лишь прикрытие, и охотились именно за Милэ?

Волин кивнул: начали хорошо, не разменивайтесь на детали.

– Как известно, дьявол именно в деталях, – возразил Алексей. – Тетя Аня, помните алмаз «Слеза Будды»?

– А что я должна помнить? – удивилась Меньшова. – Ну был такой крупный розовый алмаз, его подарили императору Канси тибетские ламы. Потом он пропал куда-то, вероятнее всего, был вывезен на Тайвань во время бегства Чан Кайши.

– Нет, не на Тайвань, – возразил Алексей. – И вообще эта история куда более сложная, можно сказать, детективная. Алмаз «Слеза Будды» был особым образом обработан тибетскими ламами, на нем с одной стороны вырезана манда́ла, с другой – Су́тра сердца совершенной мудрости. Это был магический артефакт, обладавший огромной силой. Правда, приложение этой силы мне неизвестно, и какова была функция камня, тоже неясно. Зато известно, что хранился алмаз в пекинском монастыре Юнхэгун. Потом исчез. Дальнейшая судьба камня покрыта мраком. Но есть одна любопытная вещь: согласно легенде, из Китая он был вывезен в такой вот фарфоровой статуэтке.

Несколько секунд все молчали, осмысливая сказанное.

– То есть вы хотите сказать, что «Слеза Будды» до сих пор могла храниться именно в этом самом Милэ и украли не так статуэтку, как спрятанный в ней алмаз?

Журналист покачал головой.

– Нет, конечно. Я думаю, что если алмаз там и был, то вытащили его оттуда давным-давно. Однако камень, заклятый ламами, составлял с хранилищем неразрывное целое и мог передать статуэтке часть своей силы. Видимо, нашлись люди, которым это хранилище вдруг очень понадобилось.

– Для чего? – спросил Волин, Алексей пожал плечами.

– А вот это уже ваше дело – установить. Поймете, для чего можно использовать «Слезу Будды» – поймете, кто украл Милэ.

* * *

– Толковое замечание, очень толковое, – кивнул генерал Воронцов, поглядывая на хмурого Волина из-под кустистых седых бровей. Они сидели в квартире генерала, перед гостем стояла чашка с чаем и коробка печенья. Воронцов печенья не ел, пил чай, как он выразился, «с таком», следил за фигурой, потому что «в нашем возрасте если растолстеешь, так это навсегда».

– Алексей этот, похоже, не дурак, хотя и журналист, – продолжал генерал, отпивая чай и задумчиво поглядывая на круглое, вкусно пахнущее печенье. – Надо будет с ним познакомиться при случае… А ты пока возьми, почитай еще одну тетрадь нашего сыщика. Я на досуге тут расшифровал.

Но Волин был не в настроении ничего читать, ему бы со своими делами разобраться.

– А ты все-таки посмотри, развлечешься, – лукаво продолжал генерал. – Глядишь, что-то полезное для себя вычитаешь.

Да что там можно вычитать полезного, подумал Волин, но отказываться было как-то неудобно. Он взял увесистую папку, в которую всякий раз превращалась тетрадь после того, как стенографические значки трансформировались в полновесные слова – и начал читать. Однако почти тут же и остановился.

– Не понимаю, – удивился Волин. – Почему вдруг о Загорском пишется от третьего лица? И где его обычное вступление?

– Ты читай, читай, – ухмыльнулся генерал. – Верно этот Рыбин про тебя сказал: слишком много вопросов задаешь, а дело стоит. Читай, сам все поймешь, если голова на плечах имеется.

Волин снова углубился в чтение. Пролистнув несколько страниц, ошалело посмотрел на Воронцова.

– Сергей Сергеевич, но ведь этого просто не может быть! Такое совпадение – невозможно!

Генерал заулыбался, довольный.

– Ну, не так, чтобы совсем совпадение, – заметил он. – Ты когда мне рассказывал про выставку фарфора, после которой экспонаты поперли, я вспомнил, что есть у Загорского какая-то китайская тетрадь. Ну, и взялся ее расшифровывать. А уже она, действительно, попала прямо в точку. Так что читай, пользуйся, только не забудь спасибо сказать.

– Спасибо, Сергей Сергеевич, – рассеянно проговорил Волин, а сам уже ушел с головой в текст, жадно проглатывая абзац за абзацем.