4. В РУССКОЙ АМЕРИКЕ

Онлайн чтение книги Капитан Крузенштерн
4. В РУССКОЙ АМЕРИКЕ

СТРАШНЫЕ СЛУХИ

Теперь вернемся к 10 июня 1804 года, к тому дню, когда возле Гавайских островов капитан Лисянский попрощался со своим начальником и другом капитаном Крузенштерном и «Нева» разлучилась с «Надеждой». «Надежда» направилась прямо к Камчатке, а «Нева» задержалась у Гавайских островов еще на несколько дней, потому что Лисянский хотел во что бы то ни стало запастись съестными припасами, так как не знал, удастся ли ему это сделать у американских берегов. Он долго и довольно безуспешно торговался с гаванцами, требовавшими от него сукна или по крайней мере парусины за каждый кокосовый орех, и вдруг за одним из мысов заметил стоявший на якоре небольшой купеческий корабль под флагом Соединенных Штатов Америки.

Часа через два на «Неву» прибыли в гости два американца — капитан корабля и его помощник. Лисянский встретил их любезно, по-товарищески, как принято между моряками. Он познакомил их с лейтенантами Повалишиным и Арбузовым и пригласил в кают-компанию пообедать.

Обед прошел оживленно. Американцы казались людьми простыми, добродушными и откровенными. Они рассказывали о своем плавании из Бостона к Гавайским островам вокруг мыса Горн. Русские моряки, тоже недавно обогнувшие мыс Горн, рассказали им о плавании «Невы» и «Надежды ».

Это был профессиональный разговор, очень любопытный для каждого моряка.

— А куда вы теперь направляетесь? — спросил один из американцев.

Лисянский ответил, что «Нева» направляется к русским владениям на северо-западном побережье Америки. В этом не было никакой тайны, и Лисянский не считал нужным скрывать свои намерения.

— Куда же вы собираетесь зайти раньше: к острову Кадьяк или в Ситкинский залив? — продолжал спрашивать американец.

Дело в том, что у русских владений в Америке было в то время как бы два центра: один на большом острове Кадьяк, а другой значительно восточнее, в заливе Ситка. Остров Кадьяк был освоен русскими промышленниками давно, еще во времена Шелехова, а в Ситкинский залив русские проникли значительно позже. Но Лисянский знал, что в 1799 году Варанов, управляющий владениями Российско-Американской компании, построил на берегу Ситкинского залива крепость Архангельскую.

Лисянский ответил, что еще не принял окончательного решения, но что, пожалуй, раньше пойдет в Ситку, а уж потом на Кадьяк.

Американцы многозначительно переглянулись.

— А вы ничего не слыхали?.. — начал было один из них.

— О чем?

— Да нет, мы сами ничего не знаем…

Они, казалось, жалели, что проговорились. Но так как Лисянский настаивал, они передали ему страшный слух: будто в 1802 году индейцы напали на поселения русских возле Ситкинского залива, всё сожгли и разрушили и уничтожили всех до одного человека.

Увидев, какое впечатление произвел их рассказ, они сразу же стали отказываться от своих слов.

— Мало ли что болтают… Раз вы ничего не слыхали, значит, ничего и не было… Ведь вы покинули Петербург через год, в 1803 году… Л уж в Петербурге знали бы…

Но Лисянский отлично понимал, что за такой короткий срок, как один год, никакое известие из Русской Америки не могло дойти через Берингов пролив, Камчатку, Охотской море, Сибирь и Урал до Петербурга. Он расспрашивал американцев, стараясь добиться от них подробностей, но они ничего больше не знали или не хотели сказать и только бранили индейцев.

— Мы хорошо с ними знакомы, — говорили они. — Это неблагодарный народ, который нужно истребить весь. Вы, русские, в своих владениях слишком мягко поступаете с ними. Вот теперь вы наказаны за свою мягкость.

Американцы пообедали, попрощались и уехали. Проводив их, лейтенант Повалишин сказал:

— Они, кажется, гораздо больше знают об этом деле, чем говорят.

Лисянский ничего не ответил, но в этот день окончательно решил, что «Нева» пойдет сначала к острову Кадьяк…

Плавание «Невы» было вполне благополучно, и ничего особенно любопытного во время него не произошло. Впрочем, в пути Лисянский сделал одно довольно важное наблюдение. Он заметил, что в этой части Тихого океана между жарким климатом и холодным нет почти никакого перехода. Оба климата непосредственно соседствуют друг с другом. Стоит отойти немного к северу от тропических Гавайских островов, и сразу попадешь в полосу сырых туманов и ледяных ветров. Ночью 30 июня температура упала до одного градуса выше нуля. «Среди лета мы нашли глубокую осень, — записал Лисянский в своем дневнике. — Судя же по широте, климат должен был бы быть подобным тому, какой мы имеем в южной части Европы».

Высокий каменистый берег острова Кадьяк увидели 10 июля. На холмах еще лежал снег. На безлесных пустынных склонах кое-где рос низкий кустарник. «Нева» двинулась к главному поселку острова, называвшемуся гаванью Святого Павла. Основал этот поселок Шелехов и дал ему имя своего корабля, который назывался «Святой Павел».

Но войти в гавань Святого Павла оказалось совсем не просто. Над морем стлался туман, а от острова тянулись длинные каменистые мысы, и обходить их в тумане нужно было очень осторожно. До входа в гавань до брались только утром 13 июля. Берег был скрыт дымкой, двигаться приходилось почти наугад. И тут, возле самой гавани, «Нова» едва не погибла.

Из узкого горного ущелья на острове вырвался внезапный шквал, налетел на «Неву» и стремительно понес ее к огромному черному камню, торчавшему из воды. Этот камень, похожий на громадный горб, русские поселенцы прозвали Горбуном. В ясную, тихую погоду Горбун был безопасен, но при ветре и в тумане он становился страшен. «Нева» пронеслась в нескольких саженях от его черных крутых боков, возле которых кипел и пенился бурун. Одно мгновение гибель казалась неизбежной, и моряки с трудом поверили в свое спасение даже после того, как Горбун был уже позади.

Внезапный шквал, едва не погубивший «Неву», на несколько секунд разорвал пелену тумана, и в двух-трех милях от себя моряки заметили крупный трехмачтовый корабль, который на всех парусах шел из гавани Святого Павла курсом в открытое море. Лейтенант Арбузов схватил подзорную трубу.

— Юрий Федорович! — удивленно крикнул он Лисянскому. — А ведь на этом корабле флаг Соединенных Штатов!

Лисянский взял у Арбузова подзорную трубу и глянул сам. Да, сомневаться невозможно, Арбузов прав. Но зачем заходил корабль Соединенных Штатов в русскую гавань Святого Павла?

Теперь они уже видели и всю бухту, и крепость, и поселок. Нетрудно было догадаться, почему именно это место выбрал Шелехов для поселка, — здесь по берегам рос еловый лес. Для постройки домов необходим был лес, а на каменистом голом Кадьяке лес рос только возле этой бухты.

Крепость салютовала «Неве» одиннадцатью пушечными выстрелами. И множество странных кожаных лодок понеслось навстречу кораблю.

Лисянский и его спутники видели такие лодки впервые. Это были байдары — замечательное изобретение алеутов, отважного маленького народа, населявшего примыкавшие к Аляске острова, в том числе и остров Кадьяк. Остовы байдар состояли из деревянных обручей, обтянутых тюленьей кожей. Байдара была сверху так же водонепроницаема, как с боков и снизу. Гребец, вооруженный двухлопастным веслом, садился на дно байдары, просунув ноги в узкое отверстие. Кожаные края отверстия туго затягивались вокруг пояса гребца, и внутрь байдары не могло попасть ни капли воды. Огромные океанские волны перекатывались через байдару, не причиняя ни малейшего вреда ни ей, ни гребцу. Гребец к тому же надевал на себя камлейку, сшитую из не пропускающих воду тюленьих кишок, и потому, сколько бы его ни окатывало волнами, оставался сухим.

Бывали и большие байдары, с двумя и тремя отверстиями, в которые садилось одновременно два-три гребца. На своих легких, быстроходных, безопасных байдарах алеуты совершали громадные морские путешествия, посещая многочисленные острова, раскинувшиеся между Азией и Америкой в северной части Тихого океана.

Вместе с байдарами к «Неве» двигался и большой бот, в котором сидело несколько мужчин. Нот подошел к «Неве» вплотную, и пассажиры его, встреченные Лисянским, поднялись на палубу. Это были русские охотники за пушным зверем, или, как в те времена говорилось, промышленники. Один из них шел впереди, и Лисянский принял его за Баранова, правителя всех поселений Российско-Американской компании. Но он ошибся. Это был всего только помощник Баранова, служащий компании, по фамилии Бандер. При громких криках «ура» Бандер от имени жителей Кадьяка торжественно поздравил Лисянского с благополучным прибытием. «Каждый может себе вообразить, — записал Лисянский в своем дневнике, — с каким чувством надлежало мне принять это поздравление, видя, что я первый из русских, предприняв столь трудный и дальний путь, достиг места своего назначения, не только не имея на своем корабле ни одного человека больного, но с людьми, которые были еще здоровее прежнего. Все это приводило меня в радостное восхищение».

После такого долгого плавания Лисянский и его спутники мечтали пожить на твердой земле, отдохнуть.

— А где же Баранов? — спросил Лисянский у Бандера. Лицо Бандера помрачнело.

— Воюет, — ответил он.

— В Ситкинском заливе?

— Л! Вы уже всё знаете! — воскликнул Бандер с удивлением.

— Значит, это правда? Бандер кивнул головой.

— Но почему индейцы напали на крепость? — спросил Лисянский.

— Это осталось загадкой, — сказал Бандер. — У нас с ними были самые сердечные отношения. Мы ничего у них не трогали, не вмешивались в их жизнь, и торговля с нами была для них чрезвычайно выгодна.

Бандер вкратце рассказал Лисянскому, как на русскую крепость Архангельскую, построенную на берегу Ситкинского залива, напали шестьсот вооруженных ружьями индейцев. Крепость стойко оборонялась, но индейцы каким-то образом проникли внутрь, подожгли стоявшие в крепости деревянные избы и, пользуясь своим численным превосходством, взяли крепость приступом. Они убили всех находившихся в крепости русских и кадьякцев — мужчин, женщин и детей — и разграбили склад Российско-Американской компании, в котором хранилось две тысячи бобровых шкур.

— Подробностей этого дела мы не знаем, — сказал Бандер в заключение, — потому что никто не остался в живых.

Произошло это два года назад. И, по словам Бандера, в течение минувших двух лет Варанов готовился к походу, чтобы вернуть России Ситкинский залив.

Месяц назад его отряд двинулся в путь на четырех кораблях Российско-Американской компании и на трехстах байдарах. В отряде было сто двадцать русских и восемьсот кадьякцев. Кроме того, Варанов предполагал, что к нему присоединятся несколько индейских племен, с которыми он заключил союз.

— Но больше всего он, признаться, рассчитывал на вас и на ваш корабль, — сказал Бандер. — С тех пор как мы узнали, что к нам должен прийти русский военный корабль, мы воспрянули духом. Баранов оставил для вас письмо.

И Бандер протянул Лисянскому запечатанный конверт.

В письмо Баранов просил командира русского военного корабля, не задерживаясь, двинуться ему на помощь, в Ситкинский залив.

И Лисянский понял, что здесь ни ему, ни его спутникам отдохнуть не удастся.

— А что это за американский корабль стоял у вас в бухте? — спросил он, между прочим, Бандера.

— А, этот, который сегодня ушел? — сказал Бандер равнодушно. — Им командует шкипер О'Кейн. Его задержали встречные ветры, и он шесть недель простоял у нас, в гавани Святого Павла. Вчера наши островитяне заметили с гор «Неву», и я сказал американскому капитану, что сюда прибывает русский корабль, совершающий плавание вокруг света. Я думал, ему интересно будет встретиться с вами, а он сегодня на рассвете вдруг поднял паруса и ушел. И ветер как будто не переменился…

— А куда он направляется? — спросил Лисянский.

— К себе в Бостон, должно быть, — ответил Бандер. — Впрочем, я не любопытствовал…

ЗАЛИВ СИТКА

Как ни спешил Лисянский в Ситкинский залив, «Неве» удалось покинуть Кадьяк только через месяц. Весь этот месяц занимались разгрузкой товаров, присланных из Петербурга, и ремонтом корабля, который как-никак обошел уже полмира. И разгрузка и ремонт подвигались медленно — на Кадьяке не хватало рабочих рук, всех работоспособных мужчин Баранов увел с собой в поход.

Готовясь к плаванию в Ситку, Лисянский старался собрать как можно больше сведений о нападении индейцев на русскую крепость, чтобы попытаться понять причины этого события и лучше разобраться в сложившейся обстановке. Большинство русских, с которыми он говорил, считали нападение индейцев ровно ничем не вызванным, беспричинным. По их словам, отношения с индейцами, жившими па берегу Ситкинского залива, были самые хорошие, настолько хорошие, что русские ничего не опасались. И оставалось совершенно загадочным, почему индейцы внезапно совершили такой вероломный поступок и лишили себя торговли с русскими, приносившей им большие выгоды.

Но вскоре Лисянский разыскал человека, которому все случившееся не казалось столь загадочным. Человек этот был кадьякский алеут по имени Савва.

Это был опытный охотник, лет уже пятидесяти, но на редкость моложавый и крепкий. По-алеутски он звался как-то иначе, а Саввой назвал его русский поп при крещении. Большую часть своей жизни Савва прожил с русскими и говорил по-русски, как русский. С Шелеховым он был дружен, гордился этой дружбой и часто в разговоре поминал его, называя попросту Григорием Ивановичем. С Барановым он тоже был в хороших отношениях и хвалил его, но несколько свысока — молод еще, дескать. Савва был в числе тех кадьякских алеутов, которых Баранов поселил в крепости Архангельской на берегу Ситкинского залива. Спастись ему удалось только благодаря случайности — во время нападения на крепость он находился в лесу, где охотился на лисиц. Возвращаясь, он увидел дым над крепостью, услышал военные песни индейцев и обо всем догадался. Лесами добрался он до селения соседнего индейского племени, враждовавшего с племенем, напавшим на крепость. Оставшиеся верными русским, индейцы помогли ему добраться до русского торгового поста в заливе Якутат, а оттуда он на байдаре вернулся к берегам своего родного Кадьяка.

Савва был единственным жителем крепости Архангельской, оставшимся в живых, и потому Лисянский особенно внимательно прислушивался к его словам.

В рассказах его постоянно упоминались тайон Котлеан и три английских матроса. Тайонами в тех местах называли алеутских и индейских вождей. Котлеан был главным тайоном индейцев, живших на берегах Ситкинского залива. Именно он командовал индейцами, совершившими нападение на крепость Архангельскую. Но кто были три английских матроса? Откуда они взялись?

— Удрали с английского корабля, — объяснил Савва. — Английский корабль приходил сюда за котиковыми шкурами. Капитан бил матросов, и три матроса удрали.

Лисянский вспомнил беглого английского матроса Робертса, которого они встретили на Нукагиве. Каково, значит, служить в английском флоте, если во всех концах мира английские матросы бегут со своих кораблей. — Они удрали со своего корабля, — продолжал Савва, — и хотели попасть в американский город Бостон, откуда приходят сюда американские корабли. Но до Бостона очень далеко, и американские капитаны не соглашались везти их туда бесплатно. Тогда они пошли к Баранову и стали просить, чтобы он взял их на службу.

— И Баранов взял?

— Взял, конечно. Как не взять. У нас кораблей все больше, а в опытных моряках нехватка. Взял и отправил в крепость Архангельскую. В Архангельской мы с ними и пожили и повидали, что они за люди.

— А что они за люди? — спросил Лисянский. Савва задумался, стараясь подыскать слово поточнее.

— Дикие люди, сударь, совсем дикие.

— Дикие? — удивился Лисянский.

— Дикие, как волки. Дружества не понимают, обязанностей не признают. Своих англичан боятся, русских не любят, алеутов и индейцев презирают. Дружить они старались только с американцами, упрашивали взять их в Бостон, по и американцев ругали, жаловались, что те не берут. потому что им за проезд заплатить нечем.

Савва помолчал, подумал и сказал:

— Однако, у них нашлось чем заплатить. Однако, они заплатили.

— Чем же они заплатили? — спросил Лисянский.

— Нашей крепостью. Архангельской.

— Позволь, позволь! — закричал Лисянский. — Ведь на крепость напали индейцы. При чем же здесь американцы? Савва усмехнулся.

— Это верно, сударь, — сказал он, снисходя к непонятливости Лисянского, — напали индейцы. Американская шхуна в целых десяти милях за мысом стояла, чтобы никто потом по мог сказать, что у них на глазах убивали женщин и детей, а они не пытались помочь. Верно, напали индейцы. Зачем индейцам было нападать, однако? Ведь если так посмотреть, все это нападение — глупость одна была, для них же самих беда и разорение. Ну чем тайон Котлеан прельстился, что он захватил в нашей крепости? Ну, две пушки чугунные, почти что без ядер, ну, ружей штук пятьдесят, ну, топоры, обручи железные… Так ведь эти топоры да обручи и так им достались бы, они для мены привезены были… Ну, захватили рыбы вяленой, ну, склад с бобровыми шкурами… А что они с этими шкурами делать бу дут, если они с русскими поссорились? У них шкур и так достаточно, было бы кому их продать… Им ведь вот как дружба с русскими выгодна была, они русские товары тем племенам продавали, которые далеко от моря живут. Купят топор за одну шкурку, продадут за двадцать… А теперь дружбе конец и торговле конец… Неужто вы верите, сударь, что тайон Котлеан такой глупый человек?

— Зачем же он такую глупость сделал, если он не глупый человек? — спросил Лисянский.

— А потому, что ему столько посулили, что он не побоялся поссориться с русскими, — сказал Савва.

— Посулили, говоришь? А что ему могли посулить?

— Это, сударь, легко отгадать. Первое — посулили ему, что сами будут покупать у него меха вместо русских. Однако, одного такого посула было бы ему мало, он и слушать не стал бы. А второе — посулили ему, что купят у него две тысячи бобровых шкур из русского склада. Тут большая выгода. Получалось, что индейцы одни и те же шкуры два раза продавали: один раз продали русским, а теперь американцам продадут… Однако, и на этот посул Котлеан не пошел бы, не стал бы он из-за бобровых шкур ссориться с русскими… Значит, ему такое посулили, о чем он больше всего мечтал…

— А о чем он больше всего мечтал? — спросил Лисянский.

— Он? Известно о чем: об оружии.

— Об оружии? — переспросил Лисянский.

— Ну да. Ружья, пушки, свинец, ядра вот чего хотелось тайону Котлеану. Шестьсот ружей у него, как видите, было. Но ему нужны были тысячи ружей…

— Для охоты?

— Для войны.

— С кем же он хотел воевать?

— Со всем миром. Но раньше всего с индейцами, которые живут у залива Якутат. И с индейцами, которые живут на реке Медной. И с индейцами, которые живут у Чугатского залива. Он хотел завоевать их и стать властелином всей этой страны. Сначала он надеялся, что Баранов ему поможет, но Баранов друг всех племен и не хочет, чтоб их завоевал тайон Котлеан. И стал Котлеан разговаривать с американцами, а те посулили ему всё, если он нападет на Архангельскую…

— А при чем тут три английских матроса?

— Три английских матроса впустили индейцев в крепость, — сказал Савва.

И прибавил:

— Теперь они, конечно, в Бостоне.

Этот разговор с Саввой взволновал Лисянского. Он вовсе не был уверен, что старый алеут прав. Напротив, он очень сомневался, он полагал, что в рассказе Саввы гораздо больше фантазии, чем правды. Действительно, легко ли поверить, что американские моряки и торговцы способны на такой коварный, предательский поступок! Однако слов Саввы Лисянский забыть не мог, и порой ему казалось, что старый охотник пролил все-таки некоторый свет на это темное дело…

15 августа 1804 года «Нева» вышла из гавани Святого Павла и двинулась в сторону залива Ситка. Ветер был попутный, западный.

19 августа впереди заметили мыс Эчком, за которым расположен вход в Ситкинский залив. Ветер упал, и «Нева» двигалась медленно. Только к вечеру поравнялась она наконец с мысом. На закате солнца один из матросов доложил Лисянскому, что в заливе виден какой-то крупный трехмачтовый корабль. Крупных кораблей у Баранова быть не могло, и потому крупный корабль, внезапно обнаруженный внутри Ситкинского залива, вызвал всеобщее любопытство.

Лейтенант Арбузов разглядывал неизвестный корабль в подзорную трубу.

— Юрий Федорович! — крикнул он Лисянскому. — А ведь это старый наш знакомый.

— Знакомый?

— Это корабль американского шкипера О'Кейна! Мы с ним встретились, когда входили в гавань Святого Павла на Кадьяке!

Лисянский взял подзорную трубу у Арбузова. Да, сомневаться было невозможно. Это был корабль О'Кейна, месяц назад покинувший остров Кадьяк. Полагали, что он отправился на родину, а оказывается, он здесь, в заливе Ситка! Что ему надо? Чего ради он проводит целое лето возле берегов русских владений в Америке?

Но солнце зашло, и все потонуло во мраке.

В залив «Неве» удалось войти только на следующее утро. Залив Ситка очень обширен, изрезан мысами и состоит из нескольких бухт. «Нева» не пыталась приблизиться к стоявшему на якоре американскому кораблю и бросила якорь на большом от него расстоянии.

Берега показались Лисянскому необыкновенно пустынными. «Не видно было нигде не только ни одного человека, — записал он, — но даже ни малейшего знака, чтобы в этих местах было какое-либо жилище. Взорам нашим повсюду являлись леса, которыми покрыты все берега. Сколько мне ни случалось встречать необитаемых мест, но они никоим образом не могут сравниться с этими своей дикостью и пустотой».

Самым удивительным было то, что нигде не удалось обнаружить ни Баранова, ни его войска. Впрочем, вскоре оказалось, что в одной из бухт стоят два судна Российско-Американской компании — «Александр» и «Екатерина». Ими обоими командовал штурман Петров, который не замедлил явиться на «Неву» к Лисянскому. От Петрова Лисянский узнал, что ни Баранов, ни его войско до Ситки некого залива еще не добрались, хотя покинули Кадьяк уже два месяца назад. Алеутские байдары, на которых двигалась рать Баранова, шли не напрямик через море, как «Нева», а вдоль выгнутого широкой дугой южного берега Аляски, и подолгу останавливались во всех заливах, где Баранов договаривался с тайонами союзных индейских племен о том, какую помощь они ему окажут. Всё новые и новые отряды воинов примыкали к войску Баранова, и войско все росло, а так как всему этому множеству людей в пути нужно было питаться, то приходилось делать длительные остановки для охоты и рыбной ловли. «Александр» и «Екатерина» были посланы Барановым вперед и находились в Ситкинском заливе уже десять дней. Прибытия Баранова и его главных сил нужно было ожидать со дня на день.

Петров, хорошо знавший эти места, объяснил Лисянскому, что берега залива вовсе не так уж пустынны. Стоя на палубе, он показал Лисянскому ту бухту, возле которой находилась разрушенная Архангельская крепость; за стволами деревьев можно было разглядеть обгорелые срубы. Затем он показал тот мыс, за которым расположена была главная деревня ситкинских индейцев. Петров утверждал, что ситкинские индейцы давно раскаиваются в том, что они натворили, но уверены, что русские будут мстить, не ждут себе пощады и потому сражаться будут отчаянно. — Глядите, пирога! — воскликнул лейтенант Арбузов. Действительно, из-за мыса, за которым находилась деревня индейцев, вынырнула пирога. В пироге находилось всего три человека — двое

гребли, третий стоял на носу и смотрел вперед. Видно было, как развевались орлиные перья, украшавшие его голову.

— А ведь я этого молодца знаю! — воскликнул Петров, разглядывая лодку в подзорную трубу. — Это старший сын тайона Котлеана!

— А куда они направляются? — спросил Арбузов.

Но это сразу стало ясно — лодка направлялась к кораблю О'Кейна. Обойдя американский корабль, она подошла к тому борту, который не был виден с «Невы».

— Нужно постараться перехватить их на обратном пути, — сказал Лисянский.

Он приказал спустить на воду самый быстроходный бот «Невы» и посадить в него шестерых самых лучших гребцов-матросов под начальством лейтенанта Арбузова. Ждать пришлось недолго. Сын тайона Котлеана пробыл у О'Кейна не больше сорока минут. Пирога с тремя индейцами отделилась от американского корабля и понеслась к мысу. И в то же мгновение бот «Невы» помчался ей наперерез.

Началась погоня.

Нее, кто был на «Неве», не отрываясь следили за ботом и пирогой. Безусловно, следили за ними и все, кто был на корабле О'Кейна. Тайно следили за ними и тысячи глаз из безмолвных береговых лесов.

Это было состязание в скорости. При каждом дружном взмахе весел бот словно делал прыжок вперед. Так он и двигался по глади залива — стремительными рывками. Два пенистых бурунчика клокотали у его носа, разрезавшего воду. Однако индейцы тоже были великолепными гребцами. Расстояние между ботом и пирогой уменьшалось. Но уменьшалось оно медленно. Гораздо быстрее уменьшалось расстояние между пирогой и мысом. Было уже ясно, что пирога к мысу подойдет первой. Сын Котлеана поднял ружье и выстрелил в своих преследователей. Звук выстрела далеко и звонко разнесся над водной ширью. Загремели выстрелы, и с бота над водой поплыли пороховые дымки. Но пирога уже скрылась за мысом.

Дойдя до мыса, Арбузов остановился. Преследовать дальше было безрассудно — там, за мысом, находилось селение, и горсточка моряков не могла принять бой со всем племенем. Нот вернулся к «Неве».

Лисянский посетил оба судна Российско-Американской компании — «Александра» и «Екатерину». Они были очень малы, и Лисянский подивился, как люди отваживались выходить на них в океанское плавание. С сожалением смотрел он на их сшитые из лоскутов паруса, на связанные из обрывков канаты. Особенно встревожила его слабость их вооружения. Правда, на каждом из них было по четыре небольших пушки. Но такой незначительный запас пороха и ядер, что любая из этих пушек могла бы выстрелить только по одному разу. А обстановка в Ситкинском заливе была грозная. И Лисянский перевооружил оба суденышка с помощью богатых запасов «Невы». Он щедро снабдил их порохом и ядрами и прислал на каждое еще по две пушки.

8 сентября корабль О'Кейна внезапно снялся с якоря, поставил паруса и ушел. Присутствовать при сражении американцы не хотели.

19 сентября в залив вошел Баранов со своим бесчисленным флотом.

АЛЕКСАНДР БАРАНОВ

Впрочем, грандиозная эта армада, состоявшая из алеутских байдар и деревянных пирог индейцев — союзников Баранова, появилась далеко не сразу. Во время долгого пути она растянулась на громадное пространство. Двигаясь к Ситкинскому заливу, воины Ба-ранова то задерживались где-нибудь в лесу, увлеченные удачной охотой, то застревали на пирах у друзей, которых нужно было навестить по дороге. В течение целой недели в Ситкинский залив входили небольшие группы байдар и пирог, двигаясь не открытым морем, а пробираясь по многочисленным проливам между материком и прибрежными островами. Проходя мимо «Невы», те, у кого были ружья, салютовали ей выстрелами из ружей. На берегу, недалеко от того места, где стояла «Нева», появился огромный лагерь, который рос с каждым часом.

«Требуется великий дар красноречия, чтобы надлежащим образом описать эту картину, — рассказывает Лисянский в своем дневнике. — Некоторые успели уже построить шалаши, иные же еще начали делать их, и байдарки ежеминутно приставали к берегу во множестве. Казалось, все окружавшие нас места были в сильном движении. Иные люди размешивали свои вещи для сушки, другие варили пищу, третьи разводили огонь, а остальные, утомясь от трудов, старались подкрепить свои силы сном».

Несмотря на предстоящие поенные действия, многие индейцы прибыли с женами и даже с детьми. Каждое семейство выстроило для себя шалаш. «Шалаши эти составляются самым простым образом, — пишет Лисянский. — Пирога кладется на ребро, перед ней вколачиваются два шеста с поперечной жердью, а сверху кладутся весла; все это обыкновенно прикрывается тюленьими кожами, а пол устилается травой и йотом рогожами. Перед каждым таким жилищем разводится огонь, на котором, особенно поутру, непрестанно что-нибудь варят или жарят…»

«Войско Баранова, — рассказывает он дальше, — было составлено из жителей кадьякских, аляскинских, кенайских и чугацких. При отправлении из залива Якутат в нем было 400 байдарок и около 900 человек, но в Ситку пришло первых не более 350, а последних 800. Такие потери в людях приписывали простудным болезням, от которых несколько человек умерло, а другие для излечения отправлены назад в Якутат. При войске находилось 38 тайонов, как старшин, которые управляли своими подчиненными и во всем сносились с русскими промышленниками. Обыкновенное вооружение воинов составляли длинные копья, стрелы и другие орудия, приготовленные для промысла морских зверей. Но на этот раз выдано было много ружей».

Все эти соратники и союзники русских беспрестанно приезжали на «Неву» в гости. «Я нарочно приказал пускать всех, чем они крайне были довольны, — пишет Лисянский. — Им никогда не случалось видеть такого корабля, и потому дивились ему чрезвычайно. Наши пушки, ядра и прочие снаряды приводили их в изумление. Тайонов потчевал я водкой в каюте. Они, конечно, уехали г теми мыслями, что на корабле моем собраны самые лучшие сокровища, так как стулья, столы и моя койка превышали их воображение. После обеда индейцы-чугачи забавляли нас на берегу своей пляской. Они были наряжены в самые лучшие свои уборы, головы их были украшены перьями и пухом. Они пели песни, приближаясь к нам, и каждый из них держал весло, кроме тайона, который, одетый в красный суконный плащ и круглую шляпу, важно выступал несколько в стороне от своего войска. Подойдя к нам, они стали в кружок. Сперва запели они протяжно, а потом песня становилась мало-помалу веселее. Пенье свое сопровождали они телодвижениями, которые под конец превращались в исступленные. Танцовщики были в то же время и музыкантами, а музыка состояла из их голосов и старого жестяного изломанного котла, который служил им вместо литавров.

По окончании этого увеселения я роздал каждому по нескольку листов табаку и возвратился на корабль».

Но, сказать по правде, Лисянского гораздо больше, чем индейцы, интересовал их предводитель Баранов — легендарный русский человек, управляющий от имени России бесчисленными островами в северной части Тихого океана и громадными пространствами на двух материках. Баранов прибыл в Ситку на корабле Российско-Американской компании «Ермак», таком же маленьком и слабо вооруженном, как «Александр» и «Екатерина». На «Ермаке» же находились и его главные помощники, наиболее приближенные к нему люди, — русские промышленники, сибиряки родом, прошедшие жизнь в лесах и морях на охоте за зверем. Прибыв, Баранов, конечно, прежде всего поехал на «Неву» и познакомился с Лисянским.

Лисянский внимательно вглядывался в своего гостя. Александр Андреевич Баранов был человек среднего роста, лет уже за пятьдесят, светловолосый, с коричневой от солнца и ветра кожей на лице, с небольшими светлыми, очень зоркими глазами. Родом он был купец из северного русского городка Каргополя, и в речи его чувствовался северный поморский говорок. Теперь у него уже был чин коллежского советника, дававший ему право считаться не купцом, а дворянином. Он обладал редким умением держать себя с людьми.

В сущности, в обществе индейских тайонов он был совершенно таким же, как и в обществе Лисянского, — ровный, внимательный, благожелательный, без всякой приниженности и без всякого высокомерия и, главное, очень спокойный. Спокойствие казалось основным свойством его характера, и только руки его, сильные и подвижные, выдавали порой неожиданным жестом, какой деятельный и неукротимый дух скрыт за этим спокойствием.

При первом же разговоре Лисянский постарался узнать, разделяет ли Баранов мнение охотника Саввы, ясна ли ему та роль, которую во всех происшествиях сыграли люди ил Соединенных Штатов Америки. И убедился, что Баранову вполне понятны все происки американцев, но что относится он к ним без особого волнения.

— Только не делать того, что они хотят, тогда ничего у них не выйдет, — сказал он.

— А что они хотят? — спросил Лисянский.

— Они хотят, чтобы мы воевали. Втянуть нас в долгую, трудную, изнурительную войну с индейцами — вот их мечта. Такая война позволила бы им разом добиться всего, чего они здесь добиваются.

— А чего они здесь добиваются?

— Многого, — ответил Варанов и усмехнулся. — Главная их цель — ослабить влияние России в Америке. Наша война с индейцами помогла бы достижению этой цели. Вторая их цель — поставить здешние индейские племена в зависимость от себя. И эта цель была бы достигнута: индейцам для войны понадобилось бы очень много огнестрельного оружия, а доставать его они могли бы только у американцев, и американцы за грошовые старые ружья скупили бы все меха здешнего края. Третья их цель — самая подлая, истребить индейцев. Там у себя, в Соединенных Штатах, они индейцев уже почти истребили и продолжают истреблять остатки. Здесь они хотели бы истребить индейцев нашими руками…

— Ну что ж, — сказал Лисянский, помолчав, — выходит, что они добьются всех трех своих целей. Наша война с индейцами неизбежна.

— Вы так думаете? — спросил Варанов.

— А вы разве думаете не так? — удивился Лисянский.

— Нет, не так, — сказал Варанов твердо. — Война не неизбежна, и мы должны сделать все, чтобы избежать ее.

— Что же сделать? Уйти и оставить им Архангельскую крепость?

— Ну нет! Если мы уйдем, они подумают, что мы слабы. Л если они подумают, что мы слабы, война будет действительно неизбежна. Прежде всего мы должны доказать ситкинским индейцам, что мы сильны, и доказать так, чтобы в этом никаких сомнений не оставалось. Затем мы должны доказать им, что все племена побережья стоят за нас. Ну, в этом-то уже и сейчас сомневаться невозможно. Кого только нет в моем войске! И ведь все пришли добровольно. Не думайте, что я и вправду полагаюсь на их помощь в бою. Они отважны и действительно хорошо к нам относятся, но они незнакомы ни с какой дисциплиной, и все их бесчисленные тайоны беспрестанно ссорятся между собой. Нет, в бою я полагаюсь на своих русских промышленников и на ваших матросов, капитан-лейтенант. А их я привел сюда, чтобы главный ситкинский тайон Котлеан увидел, что в борьбе против нас он одинок, что племена Аляски и островов не сочувствуют ему и не поддержат его. И самое важное, чтобы это увидели его покровители американцы, которые, поверьте, внимательно следят за всем, что здесь происходит.

— Ну, это я знаю! — сказал Лисянский, вспомнив корабль О'Кейна, который он встретил сначала в гавани Святого Павла, а потом здесь, в Ситкинском заливе.

— После того как будет доказано, что мы сильны, мы им докажем, что мы хотим мира, — продолжал Баранов. — Мы докажем, что месть нам не нужна, и это будет самая главная наша победа. Сила Котлеана, его влияние внутри своего племени основаны на общем страхе перед нашей местью. Все племя его верит, что мы собираемся не щадить никого, истребить их всех до единого или, но крайней мере, изгнать из страны и присвоить все их угодья. Они давно уже поняли, что сделали глупость, напав на нашу крепость, но собираются сражаться до последней возможности, так как думают, что у них пет никакого другого выхода. Они давно уже поняли, что американцы надули их и но окажут им никакой настоящей помощи, и все-таки они держатся американцев, потому что считают, что им не на что больше надеяться. И, когда мы, доказав свою силу, докажем, что не собираемся истреблять их, ни тайон Котлеан, ни американцы не смогут заставить их продолжать войну.

Баранов замолк, внимательно посмотрел Лисянскому в лицо и спросил:

— Вы согласны со мной?

Лисянский с уважением смотрел на Баранова. Этот бывший приказчик купца Шелехова, человек с северным крестьянским говорком, был прирожденным государственным деятелем, какого не сыщешь в Петербурге при дворе императора Александра.

— Согласен совершенно, — ответил Лисянский.

— Ну, за дело! — сказал Баранов.

Баранов замолк, внимательно посмотрел Лисянскому в лицо и спросил:

— Вы согласны со мной?

— Согласен совершенно, — ответил Лисянский.

— Ну, за дело! — сказал Баранов.

ВОЙНА И МИР

За дело пора было приниматься уже хотя бы потому, что ситкинцы первыми начали боевые действия. Они подстерегали в лесу индейцев, сопровождавших Баранова, и, если тех было немного, нападали на них. Они обстреливали из-за кустов байдары, проходившие мимо берега, и убивали сидевших в них кадьякцев. Ежедневно то там, то сям возникало по нескольку стычек. Сами по себе эти стычки большого значения не имели. Это была со стороны ситкинцев только проба сил, только подготовка. Они, несомненно, готовились к большому нападению.

— Ну нет, — сказал Баранов Лисянскому, — мы их нападения ждать не будем. Мы нападем первыми!

От захваченных в лесу пленных было известно, что армия ситкинцев состоит из восьмисот мужчин, подчиненных разным тайонам. Большинство воинов вооружено ружьями, остальные — луками и копьями. Есть у них и несколько пушек. В сущности, по числу людей и по количеству вооружения силы обеих сторон были почти равными.

Обдумывая план предстоящего нападения, Баранов и Лисянский прежде всего должны были решить, где нападать, в каком именно месте атаковать врага. Казалось, естественнее всего было попытаться вернуть Архангельскую крепость. Но по донесениям разведчиков получалось, что в этом нет никакого смысла. Архангельской крепости больше не существовало, осталось только место, где она прежде находилась. Деревянные стены ее были сожжены, земляные насыпи срыты. Ситкинцев в ней не было, и они, безусловно, вовсе не собирались ее защищать. Следовательно, захват ее обгорелых развалин не принес бы ровно никаких выгод.

Врага нужно было разбить там, где были сосредоточены его главные силы.

А главные силы ситкинцев, безусловно, находились в большом, хорошо укрепленном селении за мысом. Правда, разведчики доносили, что дальше по побережью ситкинцы недавно построили новую крепость. Но Баранов считал, что свое селение они будут защищать гораздо упорнее, чем крепость, и потому решено было нанести удар по селению.

28 сентября флот Баранова снялся с места и двинулся в путь по заливу. Среди сотен байдар и лодок возвышались корабли Российско-Американской компании «Александр», «Екатерина» и «Ермак». Баранов шел на «Ермаке». «Нева», двигавшаяся вместе со всем флотом, казалась исполином среди карликов. Как назло, ветра почти не было и движение совершалось крайне медленно.

Временами ветер пропадал совсем, и тогда гребные боты брали корабли на буксир и тащили их за собой. Весь день ушел на то, чтобы пересечь залив и обогнуть мыс. Только к десяти часам вечера, когда уж совсем стемнело, корабли и байдары остановились против берега, где расположено было селение.

Высаживаться на берег было уже поздно. Ночь провели на воде. До рассвета из селения доносилось странное тягучее завывание. Это шаманы колдовством призывали духов на помощь своему племени.

Наконец встало солнце и озарило сосновые леса, снежные вершины гор и обнесенное деревянным палисадом селение на холме у воды. Лисянского удивила тишина этого утра. В селении все было неподвижно. Да что они, спят там или умерли?

— Они ушли, — донесли кадьякцы, подходившие к самому берегу на своих легких байдарках. — Там никого нет.

Лисянский не сразу поверил этому известию. Он послал лейтенанта Арбузова посмотреть. Арбузов прошел на боте вдоль берега от одного конца селения до другого. В селении никого не осталось.

Варанов приехал к Лисянскому посоветоваться. События развивались не совсем так, как они рассчитывали, — неприятель на этот раз уклонился от боя,

— Ну что ж, займем селение, — предложил Баранов.

И Лисянский с ним согласился.

Опасаясь засады, он приказал сделать несколько залпов из пушек «Невы» по зарослям кустарника, окружавшим селение. Пушки грянули, но в зарослях никто не обнаружился.

Байдары, пироги, боты пристали к берегу, и в селение вступила вся разноплеменная рать.

Бревенчатые хижины индейцев, или, как их называли русские, бара-боры, лепились по склону холма. Баранов поднялся на вершину холма и водрузил флаг на высоком шесте. На берег перевезли шесть пушек и установили их так, чтобы они могли служить защитой и со стороны леса и со стороны моря. Баранов решил, что именно здесь будет находиться новая русская крепость, которую он построит взамен сожженной. Он придумал ей и название — Новоархангельская. В честь основания Новоархангельской крепости ровно в полдень был дан залп из всех орудий.

В бараборах обнаружили несколько стариков и старух, которых сит-кинцы, уходя, не пожелали взять с собой. Старики прятались и были уверены, что их немедленно предадут смерти. Лисянский приказал их успокоить, обласкать и накормить. Поев, они повеселели и охотно отвечали на вопросы, которые Лисянский и Баранов задавали им с помощью переводчиков.

По их словам, ситкинцы ночью долго спорили, защищать ли им свое селение или не защищать. Более воинственные тайоны советовали защищать, а более миролюбивые считали, что селение нужно оставить и уйти в недавно построенную крепость, в которой обороняться удобнее, чем в селении.

— Если бы тайон Котлеан был здесь, — сказал один из стариков, — взяли бы верх тс, которые считали, что нужно защищать селение, но так как тайона Котлеана не было, победило мнение тех, которые предлагали уйти в крепость.

— А где же тайон Котлеан? — спросил Баранов.

— Уехал.

— Давно?

— Дней пять назад.

— Куда же он поехал?

— Он отправился на пироге в бухту, где стоит сейчас американский корабль. До этой бухты два дня пути. Он повез американцам бобровые шкуры, чтобы получить от них побольше пороха.

Справедливость всего, что сказал старик, подтвердилась в тот же день. Из-за лесистого островка посреди залива вынырнула длинная пирога с десятью гребцами. На корме ее сидел тайон, голова которого была пышно украшена орлиными перьями. Пирога, видимо, направлялась к селению.

Но, выскочив из-за острова, сидевшие в ней внезапно увидели стоявший перед селением флот. Пирога круто повернула и на всех веслах понеслась обратно за островок.

Но было уже поздно. И пирогу и сидевшего в ней тайона успели заметить на берегу.

— Котлеан! Там тайон Котлеан! — закричали индейцы, входившие в войско Баранова.

За пирогой погнался многовесельный бот под начальством лейтенанта Арбузова. Желая обогнать своих преследователей, сидевшие в пироге несколько раз выстрелили по боту из ружей, но промахнулись. Тогда по приказанию Лисянского заговорили орудия «Невы». Лисянский вовсе не рассчитывал па попадание, он только хотел ядрами своих пушек задержать пирогу, заставить ее изменить курс. Но неожиданно одно ядро попало прямо в пирогу. Раздался оглушительный взрыв, от которого вздрогнул весь воздух над заливом. Все заволокло черным дымом.

В пироге был порох, порох взорвался, и взрыв уничтожил пирогу.

Когда дым рассеялся, бот Арбузова на месте взрыва подобрал шестерых раненых и оглушенных индейцев. Котлеана между ними не было.

Взрыв, вероятно, не задел тайона Котлеана, сидевшего па корме, в самом конце. Оказавшись в воде, он поплыл, несмотря на то, что вода в эти последние дни сентября была уже очень холодна. Плавал он, как рыба, и матросы с бота Арбузова заметили его только тогда, когда он был уже возле лесистого берега. Они послали ему вслед несколько выстрелов, но он вылез на берег, скрылся за соснами и, конечно, благополучно добрался до крепости, за стенами которой пряталось все его племя.

Баранов очень огорчился, что не удалось захватить Котлеана.

— Если бы Котлеан попался в наши руки, — говорил он, — война кончилась бы сразу и без всякого кровопролития.

1 октября флот Баранова и «Нева» медленно двинулись к новой крепости ситкинцев, стоявшей на том же берегу залива в полутора милях от селения.

«Ситкинская крепость, — пишет Лисянский, — представляла неправильный треугольник, большая сторона которого простиралась вдоль моря на 35 сажен. Стена состояла из толстых бревен наподобие палисада, внизу были положены мачтовые деревья внутри в два, а снаружи в три ряда, между которыми стояли толстые бревна длиной около 10 футов , наклоненные на внешнюю сторону. Вверху они связывались другими такими же

толстыми бревнами, а внизу поддерживались подпорками. К морю выходили одни ворота и две амбразуры, а к лесу — двое ворот».

Тридцать пять сажен — всего только шестьдесят пять метров. Такова была самая длинная стена крепости. Из этого видно, как невелика была вся крепость и как тесно было восьми сотням воинов, укрывшимся в ней вместе с женами и детьми.

Приближавшийся флот крепость встретила отчаянной пальбой из пушек. Пушек было всего две, и пушкари оказались такими неискусными» что все ядра падали в воду, не принося никакого вреда.

Ни Баранову, ни Лисянскому не нужна была эта крепость ситкинцев, и они были бы рады, если бы дело повернулось как-нибудь так, чтобы се можно было не брать. Но они понимали, что, если крепость не взять, война будет продолжаться до бесконечности. Решено было начать, как водится, с осады, а там попытаться вступить с противником в переговоры и, доказав ему безнадежность его положения, добиться мира на справедливых и обоюдно выгодных условиях.

Лейтенант Арбузов с небольшим отрядом матросов «Невы» высадился на берег и засел против левых ворот крепости. В его распоряжении было две пушки. Кроме того, в помощь ему было придано сотни две индейцев и кадьякцев под начальством своих тайонов. У правых ворот крепости засел сам Баранов, командуя отрядом русских промышленников. У него было три пушки и еще больше индейцев и кадьякцев. Так как при всем том в его отряде не было ни одного настоящего военного человека, Лисянский дал ему в помощники лейтенанта Повалишина. Третьи ворота, выходившие в сторону моря, сторожил флот. Ситкинцы оказались запертыми в своей крепости.

Осада встревожила ситкинцев необычайно. В первый же вечер они произвели вылазку — с яростью и отвагой отчаяния. Размахивая копьями и топорами, они ринулись разом из двух ворот — и в сторону Арбузова и в сторону Баранова. Вылазка эта была поддержана бешеным ружейным огнем со стен крепости. И тем не менее она легко была бы отражена, если бы индейцы, союзники русских, не побежали.

Оказалось, что при всей своей воинственности они не умеют сражаться стойко.

Видя, что индейцы бегут, кадьякцы побежали тоже. Русские остались одни. Весь удар они приняли на себя. Они не могли отступить, потому что не в силах были без помощи индейцев тащить свои пушки. И они мужественно стояли до конца возле своих пушек, чтобы не бросить их и не отдать врагу.

Это упорство русских матросов и промышленников решило все дело.

Ситкинцы, несмотря на свое громадное численное превосходство, наткнувшись на упорное сопротивление, отхлынули как раз в ту минуту, когда еще одно усилие могло, казалось, принести им победу. Арбузов послал им несколько ядер вдогонку. К этому времени союзные индейцы и кадьякцы успели опомниться. Выскочив из леса, они устремились в атаку. Ситкинцы едва успели вбежать в крепость и запереть за собой ворота.

Эта вылазка оказалась последним сражением всей войны. Обе стороны в этом сражении понесли тяжелые потери. Два матроса с «Невы» были убиты, третий вскоре скончался от ран. Почти все участвовавшие в бою были ранены, в том числе Повалишин и Баранов.

Раненный в руку, Баранов потерял много крови и вынужден был в течение нескольких дней лежать на койке у себя в каюте на «Ермаке», и Лисянскому пришлось одному продолжать начатое Барановым дело и при-пять на себя командование всей его многочисленной армией.

Потери ситкинцев убитыми и ранеными были еще больше. Перед воротами долго валялись трупы их раскрашенных воинов с перьями на головах. По главная их беда заключалась в том, что во время этой вылазки они истратили весь свой запас пороха. Тот порох, который Котлеан вез от американцев, погиб, и это сделало их положение безнадежным. У них было восемьсот ружей и две пушки, но стрелять они больше не могли.

Им оставалось только одно — начать переговоры. И переговоры начались.

Тянулись они целых семь дней и продолжались почти непрерывно днем и ночью. Никогда еще в жизни Лисянского не было такой утомительной недели. Начались переговоры с помощью одной кадьякской женщины, которую ситкинцы захватили в плен, а потом отпустили, чтобы она рассказала Лисянскому об их намерении заключить мир. Потом к Лисян-скому на «Неву» стали приезжать тайоиы из крепости, по два, по три человека. Лисяпский принимал их самым ласковым образом, угощал, одаривал топорами и бусами, они проводили на «Неве» по многу часов, возвращались в крепость, взамен них другие тайоны приезжали на «Неву», а дело почти не двигалось с места.

Лисянский ставил только одно условие — покинуть крепость. Он давал ситкинцам клятвенное обещание больше их не преследовать и разрешить им жить, где они пожелают. Приезжавшие тайоны один за другим соглашались на это условие. И все-таки дело почему-то не двигалось вперед.

Причин этому было много. Во-первых, в крепости не было ни единого мнения, ни единой власти. Одни тайоны хотели немедленного мира, другие старались оттянуть мир насколько возможно. Послы племени давали обещания, но племя от этих обещаний отказывалось. Партия непримиримых, группировавшаяся вокруг тайона Котлеана, редела с каждым днем, однако все еще оказывала сильное влияние на настроение в крепости.

Во-вторых, и это самое главное, осажденные видели в предложениях Лисянского только обман, только коварство. Они не верили, что русские не собираются их истребить, — они ведь сами истребили гарнизон русской крепости! И убедить их в своем миролюбии Лисянский был не в силах. Они не сомневались, что он уговаривает их выйти из крепости только для того, чтобы удобнее было напасть на них и убить с женами и детьми.

Надо сказать, что Лисянский, обещая ситкинцам, что, выйдя из крепости, они будут в полной безопасности, иногда сам сомневался в возможности выполнить свое обещание. Дело в том, что пришедшие с Барановым индейцы тоже были убеждены, что Лисянский лукавит, и не сомневались, что ситкинцы будут отданы им на уничтожение. Они ликовали заранее, потому что ненавидели тайона Котлеана, много раз пытавшегося поработить все побережье, и радовались, что племя его будет истреблено. Неподалеку от крепости они нашли тайник — нечто вроде огромного погреба, — в котором ситкинцы хранили вяленую рыбу. Рыбы этой было так много, что ею нагрузили сто пятьдесят байдар. Ситкинцы, увидев со стен своей крепости, что запасы их обнаружены и расхищаются, подняли полный отчаяния вой. Напрасно Лисянский уговаривал союзных тайонов вернуть в тайник хотя бы часть рыбы — индейцы и кадьякцы считали эту рыбу своей законной добычей и сразу же поделили ее между собой. И Лисянского все больше тревожила мысль, что удержать их от нападения на осажденных, после того как те выйдут из крепости, будет трудно.

А время шло, и осажденным все яснее становилось, что покинуть крепость им придется. В крепости уже нечего было есть. 6 октября послы племени, прибыв на «Неву», окончательно приняли условия Лисянского. Договорились так: ночью все племя в один голос трижды прокричит: «У! У! У!» — в подтверждение того, что условия Лисянского приняты всеми. Затем они раскроют ворота, выходящие к морю, сядут в свои лодки и покинут крепость.

Лисянский особенно настаивал на том, чтобы осажденные вышли из крепости через ворота, обращенные к морю. Это дало бы ему возможность защитить их с помощью пушек «Невы», если бы на них попытались напасть.

Ночью на «Неве» действительно услышали трижды прогремевший рев:

— У! У! У!

Условия были приняты всеми. Команда «Невы» ответила на это троекратным «ура», настолько громким, что его, безусловно, слышали в крепости. Теперь оставалось ждать, когда раскроются ворота.

Лисянский вовсе не собирался торопить осажденных. Он понимал, что такому множеству семейств не так-то просто сразу собраться. Но время шло, встало солнце и высоко поднялось над лесом, а обращенные к морю ворота все не раскрывались.

Обычно из крепости доносился гул многих голосов и лай собак. Теперь все смолкло. Эта тишина удивила Лисянского. И когда он увидел, что над крепостью кружатся большие стаи ворон, он встревожился.

Лейтенант Арбузов, заглянувший в крепость через щель в воротах, сообщил Лисянскому, что в крепости никого нет. Это было похоже на чудо — все трое ворот оставались запертыми изнутри.

Лисянский съехал на берег, ворота взломали, вошли в крепость. Под одной из крепостных стен был обнаружен подкоп.

Тогда все стало ясно. Ситкинцы так и не поверили обещаниям Лисянского. Они не могли себе представить, что русские не собираются им отомстить. Они прорыли себе проход под стеной и в ночной тьме тайно ушли из своей крепости в лес.

7 октября Лисянский записал у себя в дневнике:

«Сойдя на берег, я увидел самое варварское зрелище, которое могло бы даже и жесточайшее сердце привести в содрогание. Полагая, что по голосу младенцев и собак мы можем отыскать их в лесу, ситкинцы предали их всех смерти».

Так окончилась эта война с индейцами из залива Ситка, которых американцы сначала подучили напасть на русских, а потом бросили на произвол судьбы, подвергнув опасности полного уничтожения.

Рана Баранова заживала, и он снова принял на себя командование своим войском. Он добился того, чтобы ситкинцев действительно никто не преследовал. Для этого он прежде всего увел своих союзников в Новоархангельскую крепость. Часть из них он занял строительными работами, а другую часть — охотой на моржей и тюленей, которая была очень успешна.

«Неве» нужно было возвращаться на Кадьяк, чтобы принять в свои трюмы груз мехов со складов Российско-Американской компании. А так как корабль нуждался в ремонте, решено было там и перезимовать.

Баранов, оставшийся на зиму в Новоархангельской, приехал к Лисянскому попрощаться.

— Будущим летом перед отплытием в Китай непременно заходите сюда, в Ситкинский залив, — сказал он ему, — и вы увидите, как дружно мы будем жить с ситкинцами.

ЗИМОВКА НА КАДЬЯКЕ

10 ноября «Нева» покинула Ситку, а уже 15-го вошла в гавань Святого Павла на острове Кадьяк. Приближалась зима, шел снег, и команда «Невы», готовясь к зимовке, прежде всего расснастила свой корабль и как следует укрепила его. Затем моряки переселились на берег в избы русских промышленников. «Читатель легко может себе вообразить радость, — пишет Лисянский, — которую наши матросы выказали при этом, так как после столь продолжительного плавания, а особенно после ситкинского похода, даже и пустая земля должна была показаться им гораздо приятнее, нежели самый лучший корабль».

Зимовка команды «Невы» прошла спокойно. Зима на Кадьяке оказалась многоснежной, но не очень холодной. Часто бывали оттепели, и температура ни разу не падала ниже 17 градусов мороза.

Потом пришла весна, снег растаял, горы покрылись зеленью, и нужно было готовиться к дальнейшему плаванию. Трюмы «Невы» приняли в себя громадные запасы мехов. С погрузкой справились довольно скоро, но оказалось, что на «Неву» нужно поставить новый бушприт взамен старого. Эта работа задержала моряков больше, чем они рассчитывали, и «Нева» вышла из гавани Святого Павла только 13 июня 1805 года.

Она направлялась прежде всего в Ситку, чтобы захватить заготовленные Барановым заготовленные за зиму меха, а оттуда — в Китай для встречи с «Надеждой».

ОПЯТЬ В ЗАЛИВЕ СИТКА

22 июня «Нева» снова вошла в Ситкинский залив и бросила якорь неподалеку от Новоархангельской крепости.

Баранов немедленно явился к Лисянскому, и они обнялись. Летом прошлого года они успели оценить и полюбить друг друга. Рана Баранова за зиму зажила, он был здоров и деятелен, как всегда. Сейчас он был занят строительством Новоархангельской крепости, которую собирался превратить в настоящий город. Он тотчас же повез Лисянского на берег, спеша показать ему все, что уже успел выстроить. «К величайшему моему удовольствию, я увидел удивительные плоды неустанного трудолюбия Баранова, — пишет Лисянский. — Во время нашего краткого отсутствия он успел построить восемь зданий, которые по своему виду и величине могут считаться красивыми даже и в Европе. Кроме того, он развел пятнадцать огородов вблизи селения. Теперь у него находятся четыре коровы, две телки, три быка, овца с бараном, три козы и довольно большое количество свиней и кур. Такое имущество в этой стране драгоценнее всяких сокровищ».

Конечно, Лисянский прежде всего спросил Баранова, как и где теперь живут ситкинцы и удалось ли установить с ними мирные отношения. Баранов рассказал ему, что ситкинцы за зиму построили себе новое селение милях в десяти от Новоархангельской крепости, на берегу одного пролива. Добрые отношения между ними и русскими начали устанавливаться с середины зимы. Прежде всего возобновилась торговля. Встречались на лесной поляне, лежавшем примерно на середине пути между обоими селениями, и обменивались товарами. Однако в селения друг к другу не заходили.

— Но как раз сейчас здесь совершаются великие события, — сказал Баранов. — Я отправил к ситкинцам посольство — с подарками и с приглашением в гости. Посольство еще не вернулось, однако у меня есть сведения, что встречено оно отлично. И вот я жду гостей. Возможно, гостем нашим будет сам тайон Котлеан.

Посольство, отправленное Барановым, вернулось 16 июля на трех байдарах. Рядом с тремя байдарами шли две пироги. В пирогах были гости.

К приему гостей Баранов подготовил пышную церемонию, главными исполнителями которой были индейцы-чугачи. Чугачами русские называли индейцев, обитавших по берегам Чугатского залива, к северо-западу от Ситки. Это были вернейшие союзники Баранова, и многих из них он поселил в Новоархангельской крепости. По языку и обычаям они нисколько не отличались от ситкинцев, и Баранов воспользовался ими, чтобы встретить гостей так, как здесь было принято.

Чугачи разоделись, раскрасили лица и посыпали себе головы светлым орлиным пухом.

Подъехав к берегу, ситкинцы начали плясать в своих лодках. Неистовее всех плясал возглавлявший их тайон. Он прыгал, размахивая орлиными хвостами.

Это был не Котлеан, это был единственный из ситкинских тайонов, который не участвовал в нападении на Архангельскую крепость. Случайно ли или из хитрости, но перед этим нападением он отправился куда-то далеко на охоту и вернулся в Ситку только тогда, когда все уже было кончено. И то, что ситкинцы послали сейчас к Баранову именно этого тайона, доказывало, что они все еще не вполне доверяли русским.

Ситкинцы плясали в своих лодках минут пятнадцать. Едва они кончили плясать, как на берегу заплясали чугачи. Во время пляски чугачей обе пироги ситкинцев подошли к берегу вплотную. Тогда кадьякцы, которых в Новоархангельской крепости тоже было немало, вошли в воду, подняли пироги и на руках вынесли на берег вместе с сидевшими в них гостями. Не выходя из лодок, ситкинцы любовались пляской чугачей до тех пор, пока те не перестали плясать. Наплясавшись, чугачи посадили ситкинско-го тайона на ковер и отнесли в предназначенный для него дом. Остальных гостей тоже отнесли на руках, но без ковра. В доме их ждало щедрое угощение. Наследующий день ситкинский тайон вместе со свитой направился на «Неву» в гости к Лисянскому. Для этого Баранов предоставил им свой собственный ялик. Едва отвалив от берега, гости начали петь и плясать. Так, с пением и пляской, они взошли на корабль. На шканцах «Невы» они плясали еще не меньше получаса.

, Ситкинского тайона, человека немолодого, сопровождала группа воинов, а также родная его дочь со своим мужем. Воинов Лисянский приказал угощать наверху, а тайона, его дочь и зятя повел к себе в каюту. В каюте они пировали часа два, потом вышли на палубу и снова принялись плясать. «Эти люди непрерывно пляшут, — пишет Лисянский, — и мне никогда не случалось видеть трех индейцев вместе, чтобы они не завели пляски».

Тайон очень интересовался пушками «Невы», внимательно рассмотрел их и попросил у Лисянского разрешения выстрелить. Лисянский разрешил. Тайон зарядил пушку и выстрелил из нее с полным знанием дела, причем, как отмечает Лисянский, «ни сильный звук, ни движения орудия не вызвали у него ни малейшего страха».

Гости уехали на берег, а на другой день покинули Новоархангельскую крепость, провожаемые Барановым и пляшущими чугачами, нагруженные подарками. Тайону Баранов подарил алый байковый, украшенный горностаями халат, а каждому его спутнику — по синему халату. Кроме того, он выдал им по большой оловянной медали — в честь заключения мира между русскими и ситкинцами. Прощаясь с тайоном, он сказал:

— А все-таки меня удивляет ваш тайон Котлеан. Почему он не приезжает ко мне? Неужели у него не хватает смелости? Передай ему, что я жду его в гости, и, если он не приедет, я буду думать, что он замышляет против нас что-нибудь дурное.

Эти слова Баранова, безусловно, были переданы Котлеану, потому что 28 июля тайон Котлеан в сопровождении одиннадцати воинов посетил Новоархангельскую крепость. Конечно, все они тоже пели и плясали в пирогах. Прежде чем пристать к берегу, он прислал Баранову одеяло из чернобурых лисиц, прося, чтобы ему были оказаны те же почести, как тому тайону, который приезжал до него. Баранов ответил, что, к величайшему сожалению, такие почести никак не могут быть ему оказаны, потому что большинство чугачей и кадьякцев находятся далеко на охоте. Хотя действительно большинство чугачей и кадьякцев находилось в этот день на охоте, но все-таки со стороны Баранова это была только отговорка. Просто ему хотелось подчеркнуть, что к своему гостю, бывшему врагу России, он относится вежливо, но холодно, и гость, безусловно, понял это. Однако Котлеан сделал вид, что нисколько не уязвлен таким приемом, держался дружелюбно и добродушно.

«Наши посетители, — пишет Лисянский, — были так же раскрашены и покрыты пухом, как и прежние, но одежда их была несколько богаче. На Котлеане был английский фризовый халат. На голове он носил шапку из черных лисиц. Роста он среднего и имеет весьма приятное лицо, черную небольшую бороду и усы. Его считают самым искусным стрелком. Он всегда держит при себе до двадцати хороших ружей. Несмотря на наш холодный прием, Котлеан погостил у нас до 2 августа и плясал каждый день со своими подчиненными».

Баранов и Лисянский подолгу беседовали с ним. Котлеан признавал себя виновным во всем, жаловался, что американцы обманули его, и обещал загладить свой проступок верностью и дружбой. На прощание Баранов подарил ему табак и синий халат с горностаями. Табак был роздан и его воинам. «Прощаясь с нами, — пишет Лисянский, — Котлеан изъявил свое сожаление, что не застал кадьякцев, при которых ему сильно хотелось поплясать, уверяя, что никто не знает так много плясок разного рода, как он и его подчиненные. Удивительно, как ситкинцы пристрастны к пляске, которую они считают самой важной вещью на свете».

Баранову и Лисянскому вскоре пришлось принимать у себя еще одного ситкинского тайона. Дело в том, что племя не хотело больше признавать Котлеана своим главным вождем. Ошибочность всей его прежней политики была теперь настолько очевидна, что он не мог оставаться на своем посту. Племя избрало себе нового главного тайона, и этот новый главный тайон начал с того, что поехал показывать свою особу русским.

Он прогостил в Новоархангельской крепости несколько дней. Никогда еще Лисянскому не приходилось встречать такого чванливого человека. Он упивался своим высоким званием и требовал, чтобы его всегда носили на плечах. Он не соглашался ни одного шага сделать собственными ногами и слезал с чужих плеч только тогда, когда ему хотелось поплясать. Плясал он не меньше остальных своих соплеменников. При всей своей заносчивой важности он постоянно говорил о любви к русским и о верности им.

Лето шло к концу, и приближалось то время, когда, по уговору с Крузенштерном, «Нева» должна была отправиться в Китай на соединение с «Надеждой». Приняв в свои трюмы заготовленные Барановым меха, она 2 сентябри подняла паруса, снялась с якорей и двинулась в путь. Но при выходе из Ситкинского залива ветер вдруг упал, наступил полный штиль, и «Нева» остановилась. Баранов на ялике догнал «Неву» и поднялся на палубу, чтобы еще раз пожать руку Лисянскому.

«С Барановым я распрощался не без сожаления, — записал Лисянский. — Он по дарованиям своим заслуживает всякого уважения. По-моему мнению, Российско-Американская компания не может иметь в Америке лучшего начальника. Кроме познаний, он имеет уже привычку к выполнению всяких трудов и не жалеет собственного своего имущества для общественного блага».

Ночью подул ветер, и «Нева», покинув берега Америки, понеслась через Тихий океан.

ОСТРОВ ЛИСЯНСКОГО

Намечая заранее по карте курс своего корабля между Америкой и Азией, Лисянский старался избрать такой путь через необъятную ширь Тихого океана, по которому до него не проходил еще ни один мореплаватель. Он надеялся в этих безграничных просторах отыскать какую-нибудь неведомую землю. Всей команде было приказано зорко следить за горизонтом — не покажется ли где-нибудь земля.

Однако миновало уже полтора месяца с тех пор, как «Нева» покинула Ситкинский залив, а они не видели ни малейшего признака земли. Только волны да небо — день за днем, неделя за неделей. Они уже пересекли тропик Рака и, несмотря на то, что стояла середина октября, страдали от жары. Весь день сверкало солнце, но едва оно закатывалось, как сразу, без всякого перехода, опускалась непроглядная тьма тропической ночи.

15 октября, в десять часов вечера, все находившиеся на корабле почувствовали сильный толчок. Было совершенно темно. «Нева» остановилась и стала медленно крениться набок.

Лисянский сразу понял — мель! Всю команду вызвали наверх, немедленно спустили все паруса, чтобы «Неву» не перевернуло ветром. «Нева» несколько выпрямилась, но по-прежнему осталась неподвижной — она прочно застряла па мели.

Впереди, за ночною тьмой, Лисянский слышал глухой и мрачный шум. Опытным слухом моряка он сразу определил, что это такое. Это шумели буруны, это грохотали волны, набегая на берег.

Стараясь облегчить корабль, Лисянский приказал сбросить с палубы в воду все, что возможно. К каждому предмету, перед тем как его выбросить, привязывали поплавок, чтобы он не затонул и потом можно было подобрать его. Но сбрасывание вещей за борт нисколько не помогло. «Нева» не двигалась.

Положение было отчаянное. Стоит ветру немного усилиться — и корабль перевернется. Нужно было немедленно принимать самые решительные меры.

Спустили на воду все гребные суда, привязали их к корме «Невы» и, гребя изо всех сил, старались стащить ее с мели.

Какова была их радость, когда они почувствовали, что «Нева» чуть-чуть движется! Но двигалась она чрезвычайно медленно. Гребцы совершенно выбивались из сил, прежде чем им удавалось сдвинуть ее на дюйм. Матросы, сидевшие за веслами, сменялись каждые десять минут.

Так прошла ночь.

И только в то мгновение, когда солнце выглянуло из-за горизонта, освобожденный корабль закачался наконец на волнах.

И при солнечном свете моряки на расстоянии мили от себя увидели низкий плоский берег, не обозначенный ни на одной карте.

Это было важное открытие.

Однако в тот день им не только не удалось побывать на новооткрытой земле, но даже как следует посмотреть на нее. Веды их еще не кончились. Налетел шквал, подхватил только что освобожденную «Неву» и снова швырнул на мель.

Положение стало еще опаснее, чем было, потому что ветер усилился. И всю работу пришлось начать заново. Утомленные ночной греблей матро сы снова сели на весла. Теперь грести было куда тяжелее, потому что тропическое солнце, подымаясь все выше, жгло без пощады. Опять началась отчаянная борьба за каждый дюйм. Так прошел весь день. Только на закате «Неву» удалось освободить вторично.

Ночь прошла тревожно, потому что шум бурунов доносился с нескольких сторон, пена белела на торчавших из воды камнях, и только на рассвете «Неве» удалось отойти на безопасное расстояние от страшной мели. Весь следующий день охотились за сброшенными в воду предметами, которые успели отплыть уже довольно далеко. И лишь 18 октября Лисянскому удалось заняться исследованием неведомого острова.

Вместе со штурманом Калининым, лейтенантом Повалишиным и несколькими матросами он с утра отправился в ялике на берег. Пристать к острову оказалось не просто, потому что пришлось перебираться через бушевавшие вдоль берега буруны. Выпрыгнув из ялика на берег, они сразу очутились в густой и высокой траве.

Остров имел в длину немногим более мили, был совершенно плоским и весь порос травой, колыхавшейся на морском ветру. На всем острове не видно было не только ни одного дерева, но даже кустика. Однако голый этот остров был чрезвычайно густо населен. На берегах его лежали жирные тюлени, не обратившие на моряков ни малейшего внимания. Нескольких из них матросы тут же убили веслами и кинули в ялик, чтобы захватить с собой. А над островом и в траве было бесчисленное множество морских птиц.

По траве оказалось трудно ходить, потому что с каждым шагом моряки наступали на птичьи гнезда и давили птенцов, которые пищали у них под ногами. Птицы относились к людям с таким же бесстрашием, как и тюлени, — им никогда еще не приходилось видеть человека. Ничего не стоило ловить их руками.

Солнце жгло немилосердно, и укрыться от него на острове было невозможно. Но Лисянский решил во что бы то ни стало обойти остров кругом, чтобы занести все его берега на карту и посмотреть, нет ли где-нибудь пресной воды.

Это была длинная и однообразная прогулка, которая не принесла им никакой радости. Они не нашли ни малейшего признака пресной воды — ни родника, ни ключа. «Воткнув шест в землю, — пишет Лисянский, — я зарыл подле него бутылку с письмом о нашем открытии этого острова, а йотом возвратился на корабль в полной уверенности, что если судьба не удалит пас от этого места, то следует ожидать скорой смерти. При совершенном недостатке в пресной воде и лесе, какие можно было бы предпринять средства к спасению? Правда, нас снабдили бы пищей рыбы, птицы, тюлени и черепахи, которых на острове большое количество, но чем мы могли бы утолять жажду? Этот остров, кроме явной и неизбежной гибели, ничего не обещает предприимчивому путешественнику. Находясь посреди весьма опасной мели, он лежит почти наравне с поверхностью воды».

По настоянию всей команды, Лисянский назвал открытый ими остров островом Лисянского.

И «Нева» на всех парусах понеслась прочь от этого предательского места. Чтобы попасть в Китай, ей еще предстояло пересечь половину океана.