Онлайн чтение книги Кэтрин
ГЛАВА V, в которой излагаются события из жизни мистера Брока, а также некоторые. другие

— Ты только не вздумай им верить, Джон! — сказала миссис Хэйс, когда улегся первый испуг, вызванный вторжением мистера Брока и его сотоварищей. Вовсе они не посланные судьи; все это подстроено, чтобы выманить у тебя твои деньги.

— Не дам ни фартинга! — завопил Хэйс.

— Вон того, с саблей, что так свирепо хмурит брови, я знаю, продолжала миссис Кэтрин, — его фамилия…

— Вуд, сударыня, к вашим услугам, — перебил мистер Брок. — Я состою при здешнем судье мистере Гобле, ведь правда, Тим? — обратился мистер Брок к верзиле с алебардой, сторожившему дверь.

— Чистая правда, — лукаво подтвердил Тим, — мы все состоим при его чести судье Гобле.

— Именно так! — отозвался одноглазый.

— И не иначе! — воскликнул стоявший рядом детина в ночном колпаке.

— Теперь вы, надеюсь, убедились, сударвшя? — продолжал мистер Брок, он же Вуд. — Не станете же вы подвергать сомнению свидетельство столь почтенных джентльменов. Наша обязанность — задерживать всех годных к несению службы лиц мужского пола, которым нечем отговориться, и зачислять их в войска ее величества. Взгляните-ка на этого мистера Хэйса (тот весь трясся, слушая эти речи). Смельчак, красавец, одна осанка чего стоит! Он у нас оглянуться не успеет, как попадет в гренадеры.

— Они хотят запугать тебя, Джон, а ты не поддавайся, — вскричала миссис Хэйс. — Все вздор! Я же тебе говорю, что знаю этого человека. Он за твоими деньгами охотится, вот и все.

— А в самом деле, мне вроде бы знакома эта дама. Где же бы я мог ее видеть? Не в Бирмингеме ли?.. Точно, точно, в Бирмингеме — как раз в ту пору, когда там чуть было не отправили на тот свет графа Галь…

— О сэр! — поспешно воскликнула миссис Хэйс, и вместо презрения, только что звучавшего в ее голосе, в нем послышалась смиреннейшая мольба. — Что нужно вам от моего мужа? Пожалуй, мне это показалось, будто я вас знавала прежде. За что вы его схватили? Сколько вы хотите, чтобы отступиться от него и отпустить нас с миром? Скажите только, — он богат и…

— Богат, Кэтрин? — вскричал Хэйс. — Я богат?.. Боже праведный! Сэр, я живу только тем, что заработаю, я бедный плотник, сэр, подручный в отцовской мастерской.

— Он может уплатить двадцать гиней за свое освобождение; поверьте мне, может, — сказала миссис Кэт.

— У меня есть всего одна гинея на обратный путь, — простонал Хэйс.

— Да, но дома у тебя есть еще двадцать, Джон, — возразила новобрачная. — Дай этим бравым джентльменам письмо к твоей матери; она им уплатит, и тогда они отпустят нас, — не так ли, джентльмены?

— Сразу же, как получим деньги, — подтвердил предводитель мистер Брок.

— Само собой, — поддакнул верзила с алебардой. — А что придется покуда посидеть взаперти, так велика ли беда, приятель, — продолжал он, обратись к самому мистеру Хэйсу. — Мы тебе поможем скоротать время, выпьем за здоровье твоей хорошенькой женушки.

И надо отдать алебардщику справедливость, свое обещание он исполнил. Тут же было приказано хозяйке подать вина; а когда мистер Хэйс бросился к ее ногам, умоляя о помощи, взывая к защите закона…

— В "Трех Грачах" один закон: вот он!.. — возразил ему мистер Брок, поднеся к его носу пистолет. На что хозяйка только одобрительно ухмыльнулась и пошла прочь.

После недолгих препирательств Джон Хэйс составил требуемое письмо к своему отцу, в котором сообщал, что попал в руки вербовщиков и, чтобы откупиться, ему необходимо двадцать гиней; а также предостерегал против попыток задержать подателя письма, ибо упомянутые джентльмены пригрозили ему смертью в случае, если их товарищ не вернется. В доказательство подлинности письма к нему был приложен перстень, подарок матери, который Хэйс всегда носил на пальце.

Оставалось решить, кто повезет послание; выбор пал на долговязого алебардщика, который, видимо, был вторым по чину в отряде, предводительствуемом капралом Броком" Товарищи называли его то прапорщиком, то даже капитаном или просто мистером Макшейном; а иногда в шутку именовали "Носачом", намекая на выдающееся положение, которое занимала в его лице эта черта, — или же "Дылдой", по тем самым причинам, которые заслужили подобное прозвище первому Эдуарду. Итак, мистер Макшейн вскочил на Хэйсову лошадь и отбыл из Вустера, предоставив всем постояльцам "Трех Грачей" нетерпеливо дожидаться его возвращения.

Ожидать его можно было не ранее следующего утра, томительной оказалась для мистера Хэйса его nuit de noces [17]Брачная ночь (франц.).. Подали обед; мистер Брок и двое его сотоварищей, согласно уговору, сели за стол вместе с новобрачными. За обедом последовал пунш, который тоже пили всей компанией, а там дошло дело и до ужина. Впрочем, ужинать стал лишь один мистер Брок — два других джентльмена предпочли дым своих трубок и общество хозяйки на кухне.

— Не такое уж это веселье, согласен, — заметил экс-капрал, — и не так бы следовало джентльмену проводить свою брачную ночь; но ничего не поделаешь, голубчики моя, — кто-нибудь должен с вами оставаться, а то ну как вам вздумается высунуться в окошко и закричать, и уж тогда беды не оберешься. Один из нас должен здесь быть, но мои друзья любят на ночь выкурить трубочку, так что придется уж вам потерпеть мое общество, пока кто-нибудь из них меня не сменит.

Читатель вряд ли полагает, что если троим людям случилось, хоть и поневоле, вместе коротать ночь в трактирном помещении, то они, надувшись, рассядутся по углам, не обмениваясь ни словом, ни взглядом. Напротив того! мистер Брок с галантностью старого вояки не щадил усилий, чтобы развлечь своих пленников, и с помощью выпивки и беседы старался скрасить их временную неволю. Правда, с новобрачным его попытки большей частью пропадали даром; пить мистер Хэйс пил, и даже усердно, но что до беседы, то из него словечка нельзя было вытянуть; пережитый испуг, мысль об участи, ожидающей его в случае, если родители откажутся внести выкуп, и о деньгах, с которыми придется расстаться, если они согласятся на уплату, — все это камнем ложилось ему на сердце, отнимая всякое мужество.

Зато что касается миссис Кэт, то я не ошибусь, если скажу, что в глубине души ей даже приятно было вновь повстречать мистера Брока: ведь это был друг давних дней — счастливых дней ее жизни; она немало видела от него добра и сама платила ему тем же; и, право же, эту пару негодяев связывала чистейшая нежная дружба, в свое время придававшая прелесть их вечерним беседам.

Щедро угостив своих пленников пуншем, капрал затем предложил сыграть в карты. Но не прошло и часу, как мистера Хэйса стало изрядно клонить ко сну; вняв уговорам, он бросился на постель как был, не раздеваясь, и прохрапел до самого утра.

Миссис Кэтрин спать не хотелось; капрал бодрствовал вместе с нею и, беспрестанно прикладываясь к бутылке, вел нескончаемую беседу. Джон Хэйс спал так крепко, что можно было разговаривать, не стесняясь, как если бы его и вовсе не было в комнате. Кэтрин рассказала мистеру Броку обстоятельства своего замужества, уже известные читателю; оба подивились судьбе, что свела их в "Трех Грачах", причем Брок откровенно сознался, что действовал отнюдь не во исполнение закона, а просто с целью вымогательства. Достойный капрал нимало не был смущен, рассказывая о своих делах, и превесело шутил, обсуждая дела миссис Кэт: ее неудавшуюся попытку извести графа, ее виды на семейную жизнь.

Поскольку мистер Брок снова выведен нами на сцену, не мешает, пожалуй, вкратце изложить основные события, которые произошли с ним после внезапного отъезда из Бирмингема и о которых он без всяких прикрас рассказывал теперь миссис Кэтрин.

Он доехал на лошади капитана до Оксфорда (сменив в пути свой мундир на партикулярное платье) и там с немалой выгодой продал "Георга Датского" главе одного из колледжей. После некоторого ознакомления с университетскими достопримечательностями мистер Брок под именем и в роли капитана Вуда немедля направился в столицу — единственное место, соответствовавшее его званию и состоянию.

Заходя в кофейни Баттона и Уилла, он листал "Наблюдателя", "Курьера", "Ежедневный вестник" и "Лондонскую газету" и с философским спокойствием прочитывал там подробнейшее описание своей наружности, платья, коня, на котором он ехал, а также извещение о награде в пятьдесят фунтов всякому, кто сообщит о нем (на предмет поимки) капитану графу Гальгенштейну в Бирмингеме, или мистеру Мерфи в "Золотом Шаре" на Савой-стрит, или же мистеру Бейтсу в "Якорной Стоянке" на Пикадилли. Но кому пришло бы на ум отождествить капитана Вуда в его огромном алонжевом парике, стоившем шестьдесят фунтов [18]В хитроумном повествовании о Молль Флендерс, относящемся к описываемому времени, упоминается парик ценою в эту сумму., в башмаках с высокими красными каблуками, при серебряной шпаге, с золотой табакеркой и с черной повязкой на глазу, прикрывающей след от страшной раны, полученной, по его словам, при осаде Барселоны и обезобразившей его лицо, — кому, повторяю, пришло бы в голову отожествить эту особу с капралом Броком, дезертиром из Каттсова полка? И, чувствуя себя в полной безопасности, мистер Брок прогуливался по Мэллу с важным видом, словно аристократ из аристократов. Он пользовался славой отличного собеседника, сыпал деньги пригоршнями ("Расплавив несколько церковных подсвечников, — шутил он, — можно начеканить кучу дублонов"), и к его услугам было всегда самое избранное общество. По городу вскоре пошла молва, что капитан Вуд, служивший в Испании при его величестве Карле III, увез бриллиантовые ризы Богоматери Компостельской и до сих пор живет на доход с них. Дух протестантства был в ту пору силен в Англии, и не один ревнитель истинной веры охотно стал бы соучастником столь богоугодного грабежа.

Капитан Вуд почитал благоразумным поощрять любые слухи о происхождении его богатства. Он не только не опровергал никаких догадок, но готов был подтвердить любую; если же одновременно высказывались две догадки, полностью противоречащие одна другой, он только смеялся и говорил: "Друзья мои, не я придумываю эти увлекательные истории, но и не мне отрицать их; предупреждаю вас по совести, что я буду согласен со всеми, так что верьте или не верьте дело ваше". Так приобрел он славу не только богача, но и человека, умеющего держать язык за зубами. В сущности, я почти готов пожалеть о том, что почтенный Брок не родился аристократом; не сомневаюсь, что он и жил и умер бы подобающим образом, — в самом деле, он тратил деньги, как аристократ, волочился за женщинами, как аристократ, умел вести себя в бою, как аристократ, играл и напивался, как аристократ. Чего же недоставало ему, чтобы быть равным Сент-Джону или Харли? Шести-семи поколений предков, небольшого состояния да родовой усадьбы — и только. "Ах, доброе то было время", — говаривал впоследствии мистер Брок, — достигнув преклонного возраста, он любил предаваться воспоминаниям о светской карьере, которую чуть было не сделал. "Как подумаю, что я легко мог стать важной особой и, быть может, даже умереть в генеральском чине, — нет, решительно я родился под несчастливой звездой".

— Расскажу вам, голубушка, про свое лондонское житье-бытье. Жил я на Пикадилли, как самый настоящий вельможа; имел два пышных парика и три пары платья с золотым шитьем; держал арапчонка, наряженного турком; каждый день прогуливался по Мэллу; обедал в самой модной таверне Ковент-Гардена; посещал лучшие кофейни, знался с известнейшими людьми; не одну бутылку распил с мистером Аддисоном и не один золотой ссудил Дику Стилю (пребеспутный был шалопай и пьяница) — а самое главное вы сейчас услышите, голубушка, и должны будете согласиться, что не всякий на моем месте сумел бы удрать такую штуку.

Однажды, придя в кофейню Уилла, я застал там большое общество и услышал, как один джентльмен говорил другому: "Капитан Вуд? Был, помнится, капитан Вуд в полку у Саутвелла, хоть мне и не довелось знать его лично". Гляжу — э, да это сам лорд Питерборо обо мне рассуждает. Снял я шляпу, отвесил милорду изящнейший поклон и говорю, что я-то его хорошо помню — ведь я ехал следом за ним, когда мы занимали Барселону.

— Не сомневаюсь, что вы там были, капитан Вуд, — отвечал милорд, пожимая мне руку, — и не сомневаюсь, что вы меня помните; как говорится, Дурень Том не может всех знать, но Дурня Тома знают все.

Шутка была встречена дружным смехом, а милорд приказал подать еще бутылку, которую мы тут же и распили вдвоем.

Как вам известно, он тогда был в опале, но тем не менее, возымев ко мне дружескую склонность, во что бы то ни стало пожелал — вообразите только! представить меня ко двору! Да, я был представлен ее священнейшему, величеству королеве и леди Мальборо, которую нашел в самом лучшем расположении духа. Поверите ли, дворцовый караул приветствовал меня так, словно я был сам Капрал Джон! Путь к счастью открылся передо мной. Чарли Мордаунт звал меня Джеком и не раз заходил ко мне выпить бутылку Канарского; я бывал на приемах у лорда-казначея; мне даже удалось убедить военного министра мистера Уолпола принять от меня сто гиней в качестве знака внимания, и он уже пообещал мне чин майора; но тут судьба изменила мне, и все мои радужные надежды пошли прахом в один миг.

Надо бы вам знать, голубушка, что после того, как мы бежали, оставив этого болвана Гальгенштейна — ха-ха-ха — с кляпом во рту и с пустым карманом, сиятельный граф оказался в самом отчаянном положении: кругом в долгу, не говоря уже о той тысяче, которую он проиграл уорикширскому сквайру, — а всего доходу восемьдесять фунтов в год! Пользуясь тем, что поставщики-кредиторы еще медлили взять его за горло, доблестный граф все кругом перевернул в надежде напасть на след своего милого капрала и своих милых мешков с деньгами; от Лондона до Ливерпуля не осталось ни одного города, где бы не были расклеены описания моей симпатичной особы. Однако птица улетела из клетки — деньги исчезли начисто, и, видя, что на их возвращение надеяться нечего, кредиторы без дальнейших церемоний упекли нашего молодчика в Шрусберийскую тюрьму; могу только пожалеть, что он не сгнил там.

Увы, это счастье не суждено было честному Питеру Броку или капитану Буду, как он в те дни звался. В один прекрасный понедельник я отправился навестить господина министра, и, пожимая мне руку, он шепнул, что я буду назначен командиром полка в Виргинии — что меня устраивало как нельзя более; мне, видите ли, вовсе не хотелось отправляться во Фландрию, к милорду герцогу: чересчур многим я там был известен. Министр крепко пожал мою руку (в коей находился билет в пятьдесят фунтов), пожелал мне успехов, величая майором, и любезно проводил меня из своего кабинета в приемную, откуда я в самом развеселом состоянии духа отправился в кофейню "Ристалище" на Уайтхолле, излюбленную нашим братом военным, и там, не утерпев, стал похваляться выпавшей мне удачей.

Среди общества, собравшегося в кофейне, я заметил немало знакомых и в том числе одного, встрече с которым я вовсе не обрадовался, можете мне поверить! Мне сразу бросился в глаза мундир с красно-желтой выпушкой — цвета Каттсова полка, — и одет в этот мундир был не кто иной, как его сиятельство Густав Адольф Максимилиан, известный вам, голубушка, так же хорошо, как и мне.

Он глянул мне в лицо, в мой единственный глаз (другой, как вы помните, был скрыт под черной повязкой), и на миг остолбенел, разинув рот; потом отступил на шаг, потом шагнул вперед и вдруг завопил: "Да это же Брок!" "Виноват, сэр, — сказал я, — вы ко мне обращаетесь?" — "Клянусь, это Брок!" — вопит он еще пронзительней, услышав мой голос, и хвать меня за манжету (лучшие мехельнские кружева, замечу мимоходом). "Эй, сударь! — говорю я, выдернув манжету, и даю его сиятельству тумака под вздох (самое место, голубушка, если хочешь помешать человеку сказать лишнее, — он у меня так и отлетел к противоположной стене). — Негодяй, — говорю. — Пес, — говорю. Наглый щенок и лоботряс! Как смеешь ты давать волю рукам?" — "Черт побери, майор, вы ему выдали сполна!" — загоготал длинный прапорщик-ирландец, которого я не раз угощал в этой самой таверне. И в самом деле, граф несколько минут не мог выговорить ни слова, и все офицеры, столпившиеся кругом, со смехом глядели, как его корчит и корежит. "Господа, это неслыханный скандал, — сказал один из них. — Благородные джентльмены дерутся на кулаках, точно извозчики!" — "Благородные джентльмены?" — воскликнул граф, которому наконец удалось отдышаться. Я было шагнул к дверям, но Макшейн схватил меня за руку со словами: "Майор, но вы же не откажетесь драться по правилам?" В ответ на что я с жаром поклялся, что убью негодяя. "Благородные джентльмены! — продолжал меж тем граф. — Знайте, что этот человек — мошенник, вор и дезертир! Он был моим капралом и сбежал, похитив тыся…" — "Лжешь, собака!" — взревел я и замахнулся на него тростью; но несколько офицеров бросились между нами. "Гром и молния! — вмешался тут славный Макшейн. — Как можно столь нагло лгать! Господа, клянусь своей честью, что капитан был ранен под Барселоной; я сам тому свидетель; более того, мы вместе с ним бежали после сражения при Альмансе и едва остались живы".

Надо вам сказать, голубушка, ирландцы — неслыханные фантазеры. Мне не стоило труда внушить Маку, что мы с ним подружились еще в Испанском походе. Мак слыл оригиналом, однако же ему верили. "Ударить джентльмена! — не унимался я. — Да вы мне заплатите за это кровью!" — "Хоть сейчас, — вскричал граф, кипевший от ярости. — Назначайте место". — "Монтегью-Хаус", — сказал я. "Отлично", — был ответ. И мы бросились к двери — весьма своевременно, кстати сказать, ибо полиция, услышав о ссоре, уже спешила, чтобы взять нас обоих под арест.

Но присутствующие офицеры не намерены были это допустить. Мак обнажил шпагу, его примеру последовали другие, и констеблям было предложено на выбор: или исполнять свой долг, если угодно, или получить по кроне и убраться восвояси. Они предпочли последнее; и мы, рассевшись по каретам граф со своими друзьями, я со своими, — отправились на луг, что позади Монтегью-Хауса. О, проклятая кофейня! Зачем только я переступил ее порог!

Прибыли мы на место. Славный Макшейн вызвался быть моим Секундантом, и его очень огорчило, что секундант противника не пожелал раз-другой скрестить с ним шпаги; то был майор, уже в летах, бесстрашный старый рубака, закаленный, как сталь, и не охотник до шуток. Итак, сравнили длину клинков, Гальгенштейн сбросил свой камзол, — я — свое изящное бархатное полукафтанье. Гальгенштейн швырнул на землю шляпу, я осторожно положил свою — один лишь позумент на ней встал мне в двадцать фунтов. Мне не терпелось начать бой, ненависть к противнику — будь он проклят! — переполняла меня, а я хорошо знал, что ему не сравняться со мной в искусстве владения шпагой.

"А парик? Не думаете же вы в нем драться?" — спросил Макшейн. "Нет, разумеется", — ответил я и сдернул парик с головы.

Чтоб всем цирюльникам жариться на медленном огне! Чтоб всем парикам, буклям, накладкам и шиньонам кипеть в адских котлах отныне и до скончания века! В этом парике таилась моя погибель; кто знает, каких бы высот я достиг, кабы не он!

Я отдал парик прапорщику Макшейну и не заметил, что вместе с ним снялась и черная повязка, явив всем мой второй глаз, здоровый, целехонький и мечущий грозные взгляды.

"Защищайтесь!" — крикнул я графу, делая выпад; но он отскочил назад с проворством зайца (знал, бездельник, что в бою на шпагах ему против меня не устоять); и его секундант, несколько озадаченный, отбил мой удар. "Я не стану драться с этим человеком, — сказал Гальгенштейн, изрядно побледнев. Клянусь честью дворянина, что его имя — Питер Брок; два года он был моим капралом и дезертировал, ограбив меня на тысячу фунтов. Взгляните на него! Зачем было ему прятать под повязкой здоровый глаз? Впрочем, если угодно, вот вам еще доказательство. Подайте мне мой бумажник!" — И, раскрыв бумажник, он достал оттуда — что бы вы думали? — ту самую распроклятую афишку с перечислением моих примет! "Удостоверьтесь сами, есть ли у него рубец за левым ухом (точно, голубушка, вот он тут; это меня один окаянный немец хватил на Бойне), взгляните, наколоты ли на его правой руке инициалы "К. Р." (и от этого тоже мне никуда не деться). А этот хвастливый ирландец, я полагаю, его сообщник; словом, я не намерен иметь дело с мистером Броком, иначе как при констебле в качестве секунданта". — "Как это все понимать, капитан Вуд?" — спросил пожилой майор, секундант графа. "Гнусная клевета, оскорбляющая меня и моего друга! — закричал Макшейн. — И граф нам ответит за нее!" — "Постойте, не торопитесь, — сказал майор. — Капитан Вуд, как джентльмен и офицер, без сомнения, охотно докажет графу его ошибку и даст нам всем убедиться, что на его руке нет тех знаков, которыми любят украшать себя простые солдаты". — "Капитан Вуд ничего подобного не сделает, майор, возразил я. — Я готов драться с этим негодяем Гальгенштейном, с вами, с кем угодно по законам чести; но я не дам себя обыскивать, точно вора!" — "Само собой!" — вскричал Макшейн. "В таком случае моя обязанность отменить поединок", — сказал майор. "Как вам угодно, сэр, — в бешенстве крикнул я. Позвольте только мне сказать вашему другу, что он лжец и трус; и что, если когда-либо он все же расхрабрится настолько, что пожелает встретиться со мной, он легко найдет меня в моем доме на Пикадилли!" — "Позор! Я плюю на вас всех!" — воскликнул мой бравый союзник Макшейн. И тут же подкрепил слова делом — или, во всяком случае, изъявил полную к этому готовность.

После чего мы подобрали свою одежду, сели по каретам и разъехались, так и не пролив ни капли крови.

"Неужели это правда? — спросил мистер Макшейн, когда мы с ним остались вдвоем. — Неужели это правда, то, что они говорили?" — "Прапорщик, — сказал я, — вы — человек бывалый, не так ли?" — "Можете не сомневаться, ведь я уже двадцать два года в этом чине". — "Вам, я думаю, пригодятся несколько золотых?" — "Еще как пригодятся! Сказать по совести, я уже четыре дня не брал в рот мясного!" — "Так вот, прапорщик, все это правда, — сказал я. — А что до мясного, то оно ждет вас в ближайшем же трактире".

Я приказал кучеру остановить лошадей, и бравый Макшейн запасся изрядной порцией мяса, которую и умял по пути, потому что у меня уже каждая минута была на счету. Я рассказал ему все, как было, ничего не утаивая, и он долго смеялся, утверждая, что никогда не слыхал о более ловком маневре. Когда он наконец набил свою утробу, я вынул из кошелька несколько гиней и вручил ему. Мистер Макшейн даже прослезился от умиления, облобызал меня и поклялся, что никогда со мной не расстанется; и думается мне, голубушка, он сдержит свою клятву; во всяком случае, мы с ним с тех самых пор неразлучны, и, пожалуй, это единственный друг, на которого я могу положиться.

Не знаю, по какой причине, но я словно бы почуял в воздухе беду; а потому остановил карету, несколько не доехав до дому, и просил Макшейна сходить удостовериться, все ли спокойно, а сам остался ждать его в соседней таверне. Он тут же отправился исполнять мое поручение и вскорости вернулся, бледный как смерть, с известием, что дом полон констеблей. Должно быть, злосчастная ссора в "Ристалище" заставила их нагрянуть ко мне в гости, и, надо сказать, они потрудились не зря! Боже ты мой! Пятьсот фунтов звонкой монетой, пять пар платья, шитого золотом, три парика, не говоря уже о сорочках с кружевами, шпагах, тростях, табакерках, — и все это снова досталось негодяю графу!

Я понял, что все пропало, — моя карьера аристократа окончена; а если я попадусь полиции в руки, меня ждет либо расстрел, либо виселица. При таких обстоятельствах, душа моя, все средства хороши и долго раздумывать не приходится. Неподалеку помещалась конюшня, где я не раз нанимал карету, чтобы ехать ко двору, — ха-ха-ха! — и был известен как человек достаточный. Туда я немедля и отправился. "Мистер Уормэш, — сказал я хозяину, — мне с моим доблестным другом пришла охота проехаться в Туикнэм и там поужинать, а для этого вы должны дать нам ваших самых лучших лошадей". Через минуту нам уже подвели двух отличных коней и мы вскочили в седло.

Мы не поехали в Парк, а сразу же свернули и пустили лошадей легким галопом по направлению к Килберну; а очутившись за городом, поскакали во весь опор, словно за нами черти гнались. Да, душа моя, много времени для этого не потребовалось; и часу не прошло, как мы с прапорщиком превратились в самых настоящих рыцарей большой дороги. И надо же было так случиться, чтобы в "Трех Грачах" мы натолкнулись на вас и вашего супруга! Здешняя хозяйка — во всей округе первейшая разбойница. Она нам указала на вашего мужа, она же и свела нас с теми двумя — мы их даже по имени не знаем.

* * *

— А что сталось с лошадьми? — спросила миссис Кэтрин, когда мистер Брок окончил свой рассказ.

— Клячи это были, а не лошади, — ответит тот. — Просто клячи. Мы их продали на ярмарке в Стурбридже и едва выручили тринадцать гиней за обеих.

— А… а граф… Макс? Где он теперь, Брок? — тихо вымолвила она.

— Фью! — присвистнул мистер Брок. — Все еще вздыхаете о нем, голубушка? Он теперь во Фландрии, со своим полком; и можно не сомневаться, что после вас было уже десятка два таких же графинь фон Гальгенштейн.

— Я этому не верю! — гневно вздернув голову, сказала миссис Кэтрин.

— И слава богу; а то, верно, постарались бы еще раз угостить его опием, а?

— Вон отсюда, наглец! — прикрикнула почтенная дама; но тут же опомнилась, заломила руки, глянула с тоской на Брока, на потолок, на пол, на мужа (от которого сразу же резко отвернулась) и заплакала самым жалостным образом; слезы, одна за другой, скатывались у нее по носу в такт песенки, которую стал насвистывать капрал.

Едва ли то были слезы раскаяния; скорей сожаления о тех днях, когда у нее был возлюбленный — первый в жизни — и пышные наряды, и белая шляпа с голубым пером. Пожалуй, свист капрала был куда безобиднее, чем рыдания этой женщины: ведь он, хоть и плут, был, в сущности, добрый малый, когда не препятствовали его нраву. Право же, сочинители наши совершают ошибку, лишая выводимых ими мошенников каких бы то ни было привлекательных человеческих черт; а между тем подобные черты свойственны им; и если взглянуть с точки зрения житейских забот, чувств как таковых, отношений с друзьями — даже страшно становится от того, как сходны между собою мошенник и честный человек. Убийца итальянского мальчика дал ему прежде поиграть со своими детьми, с которыми ему было весело и которые, без сомнения, оплакивали потом его смерть.