Онлайн чтение книги Когда король губит Францию
Глава VIII. Мантское соглашение

А где мы теперь? Проехали уже Мортмар или нет?.. Ах, нет еще. Очевидно, я чуточку вздремнул… Как хмурится небо, да и дни заметно стали короче… Представьте, Аршамбо, что я успел даже увидеть сон, видел сливовое дерево все в цвету, огромное дерево, все снежно-белое, с округлой кроной, и на каждой ветке щебетали птицы, так что казалось, поют сами цветы. И небо было голубое, похожее на покров Девы Марии. Ангельское видение, подлинный райский уголок! Странная все-таки штука эти сны! Заметили ли вы, что в Евангелии никогда не упоминается о снах, кроме сновидений Иосифа в начале Евангелия от Матфея? И это все. Зато в Ветхом Завете патриархи без конца видят сны, а вот в Новом Завете снов никто не видит. Я часто думал, почему это так, и до сих пор не нашел ответа… А вас это не удивляло? Значит, вы, Аршамбо, не слишком усердный чтец Священного Писания… По-моему, это великолепная тема для наших ученых-теологов в Париже или Оксфорде: пусть заведут высокомудрые споры и снабдят нас толстенными трактатами и трудами, написанными на такой вычурной латыни, что никто там ни строчки не поймет.

Так или иначе, но сам Святой Дух внушил мне заглянуть в Ла Перюз. Вы сами видели этих славных монахов-бенедиктинцев, что хотели воспользоваться набегом англичан, чтобы не платить то, что причитается приору. Я велю дать им взамен прежнего новый эмалевый крест и три позолоченные чаши, они все это сами отдали англичанам, чтобы те их не разграбили вконец, и они смогут выплатить свой аннуитет.

В простоте душевной они надеялись смешаться с толпой жителей противоположного берега Вьенны, где наемники принца Уэльского и впрямь все разграбили, уничтожили, спалили, как мы сами видели нынче утром в Шираке или в Сен-Морис-де-Лионе. И особенно в аббатстве Лестерп, где монахи оказались доблестными воинами. «Наше аббатство хорошо укреплено, вот мы и будем его защищать». И они завязали битву, эти монахи, показав себя настоящими отважными людьми, тем паче что их никто в бой не посылал. Много их полегло на поле брани, вели они себя куда более благородно, чем немалое число рыцарей, коих я знавал лично.

Если бы все французы были столь же безудержно смелыми… И в своем сожженном чуть ли не дотла аббатстве эти славные люди нашли еще возможность накормить нас вволю, да так вкусно все приготовили, что меня сон сморил. А вы заметили, каким святым весельем сияли их лица?.. «Наши братья полегли в бою! Мир праху их; Господь Бог по великой милости своей упокоил их души… А нас Он оставил на сей земле. Чтобы мы могли творить добрые дела… Наш монастырь наполовину разрушен? Вот и представился нам случай сделать его еще прекраснее!..»

Знайте же, племянник, хороший монах всегда весел. Я не слишком-то доверяю чересчур суровым постникам с вытянутой физиономией, с горящими близкопосаженными глазками: так и кажется, будто они все время косятся в сторону ада. А те, кому Бог оказал наивысшую честь, призвав их Себе на служение, просто обязаны быть на людях жизнерадостными; их долг – быть всем другим смертным примером, и таков же их долг вежливости.

Равно как и владыки земные, коли Всевышний вознес их над всеми людьми, обязаны всегда и во всем уметь властвовать над собой. Мессир Филипп Красивый был образцом подлинного величия, и величие это предписывало ему, чтобы никто и никогда не видел его во гневе и в печали он не лил слез.

После убийства Карла Испанского, о чем я вам вчера рассказывал, король Иоанн доказал, и притом самым жалким манером, что он не способен обуздывать свои страсти. Жалость не то чувство, какое должен внушать окружающим король; пусть лучше считается, что сердце его наглухо закрыто для печали. А наш король целых четыре дня не мог без запинки выговорить слово, не мог даже сказать, что, мол, хочет есть или пить. Он бродил по своим покоям с заплаканными, красными глазами, никого не узнавал, потом вдруг прекращал свое хождение, чтобы вволю нарыдаться. Бесполезно было обращаться к нему с каким-нибудь делом. Если бы неприятель вздумал ворваться во дворец, короля можно было бы взять голыми руками. Когда скончалась его супруга, мать его детей Бонна Люксембургская, он и вполовину так не убивался, что дофин Карл не преминул ему заметить. Вот тут-то впервые увидели при дворе, как сын презирает отца, раз он позволил себе сказать ему, что просто непристойно так распускаться. Но король и ухом не повел.

А когда он выходил из оцепенения, он начинал вопить. Вопил, чтобы ему немедленно подали боевого коня; вопил, что немедленно созовет войско; вопил, что помчится в Эвре и устроит там судилище и все тогда содрогнутся… Приближенные короля с превеликим трудом образумили его и доказали, что для того, чтобы собрать под свои знамена войско, даже без дворянства, требуется никак не меньше месяца; что ежели он пожелает идти на Эвре, то в Нормандии начнется междоусобица; что, с другой стороны, срок перемирия с королем Англии истекает и, ежели последний пожелает воспользоваться всеобщей сумятицей, королевство, того гляди, окажется в большой опасности.

Ему внушали также, что, соблюдай он брачный контракт своей дочери и отдай Ангулем Карлу Наваррскому, вместо того чтобы дарить его своему обожаемому коннетаблю…

Тут Иоанн II воздел к небесам руки и возопил: «Тогда кто же я такой, если я ничего не могу? Я отлично вижу, что никто из вас меня не любит, и я лишился единственной своей опоры!» Но в конце концов он остался во дворце, поклявшись перед Господом, что, пока не свершится отмщение, не знать ему радости.

Тем временем Карл Наваррский не сидел сложа руки. Он писал Папе, писал императору, писал всем христианским государям: он объяснял им, что отнюдь не желал смерти Карла Испанского, а только намеревался проучить его за весь тот вред и оскорбления, причиненные ему покойным; что люди его переусердствовали, но он тем не менее все берет на себя и готов защищать своих родичей, друзей и слуг, которые во время этой лэгльской суматохи проявили излишний пыл лишь ради его, Карла, блага.

Словом, действуя как разбойник с большой дороги, заманивший свою жертву в ловушку, он пожелал сделать вид, будто действовал как рыцарь.

И сверх того, он написал герцогу Ланкастеру, находившемуся в Малине, и даже самому королю английскому. Когда началась заваруха, нам удалось ознакомиться с содержанием этих писем. Карл Злой шел прямо напролом: «Ежели соизволите вы приказать бретонским вашим военачальникам в полной боевой готовности быть, как только я обращусь к ним, дабы они в Нормандию вошли, и встречу я их там со всем радушием, и порука моя в том, что обойдется все мирно. Да будет вам ведомо, что вся нормандская знать предана мне не на живот, а на смерть». Убив Карла Испанского, Карл стал мятежником, а теперь пошел еще дальше – стал изменником. И в то же время он напустил на короля Иоанна своих меленских дам.

Как, вы не знаете, кого величают меленскими дамами? Смотрите-ка, пошел дождь! Впрочем, этого и следовало ожидать: с самого утра небо угрожающе хмурилось. Вот теперь вы, Аршамбо, надеюсь, благословляете мои носилки: лучше сидеть под навесом, чем мокнуть под дождем, чтобы по спине у вас стекали струйки воды и чтобы насквозь пробило ваш плащ несколько, я бы сказал, нескромного покроя и забрызгало вас грязью до пояса.

Кто такие меленские дамы? Две вдовствующие королевы и Жанна Валуа, малолетняя супруга Карла Наваррского, которую держат там, пока она не достигнет брачного возраста. Все три живут в Мелене, в замке, который прозвали замком Трех Королев, или Вдовий Двор.

Начнем с Жанны д’Эвре, вдовы короля Карла IV и тетки Карла Злого. Да-да, она до сих пор еще жива и вовсе не такая уж дряхлая старуха, как почему-то считается. Ей, очевидно, всего пятьдесят… на четыре-пять лет моложе меня. Вдовеет она вот уже двадцать восемь лет и двадцать восемь лет не снимает белого одеяния. Французский престол она делила с покойным супругом всего три года. Но до сих пор сохранила влияние при дворе. Дело в том, что она старшая в роду, последняя королева из ветви Капетингов. Рожала она трижды… родила трех дочек, из них выжила лишь только последняя, родившаяся уже после смерти отца… Роди она сына, была бы она сейчас королева-мать и регентша. Династия Капетингов угасла в ее лоне. Когда она говорит: «Мой батюшка, его светлость д’Эвре… мой дядя Филипп Красивый… мой деверь Филипп Длинный…» – все замолкают. Она уцелевший обломок монархии, права коей на французский престол никто никогда и не подумал бы оспаривать, и свидетельница той годины, когда Франция была куда могущественнее и славнее, чем ныне. Она как бы порука тому для нового поколения. Поэтому-то многое из того, что могло бы быть сделано, не делается, ибо мадам д’Эвре этого не одобряет.

И кроме того, кругом все твердят: «Она святая, святая!» Но, честно говоря, так ли уж трудно прослыть святой, когда ты королева и живешь в окружении своего маленького двора, которому нет иного занятия, как слагать тебе хвалу. Мадам Жанна д’Эвре подымается на рассвете, сама зажигает свечу, чтобы не обеспокоить своих служанок. И тут же берется за свой часослов – по словам видевших, самый крохотный на всем свете, – подарок ее покойного супруга, который заказал книгу некоему художнику Жану Пюселю. Молится она долго и много и творит щедрой рукой милостыню. Двадцать восемь лет она изо дня в день твердит, что будущего у нее нет лишь потому, что не смогла она родить сына. У каждой из вдов есть своя навязчивая идея. Будь она столь же умна, сколь и добродетельна, она, конечно, могла бы сыграть куда более значительную роль в делах государственных.

Затем мадам Бланка, сестра Карла Наваррского, вторая супруга Филиппа VI Валуа. Процарствовала она всего полгода и еще не сумела привыкнуть к королевской короне. Она слывет первой красавицей Франции. Я сам ее в свое время видел и полностью разделяю это мнение. Сейчас ей всего двадцать четыре года, и вот уже почти шесть лет она с горечью вопрошает себя, на что ей эта белоснежная кожа, синие, словно эмалевые, глаза, это совершенное тело? Не одари ее природа столь щедро, она все равно стала бы нашей королевой, коль скоро ее прочили в жены Иоанну II! Отец Иоанна отнял ее у сына лишь потому, что был смертельно уязвлен ее красой.

Через полгода после того, как она проводила своего мужа с супружеского ложа в могилу, руки ее стал домогаться король Кастильский, дон Педро, прозванный подданными Жестоким. Возможно, сгоряча она велела передать ему, что «королевы Франции не выходят замуж вторично». Все дружно славословили величие ее души. Но теперь она вновь вопрошает себя: уж не слишком ли тяжелую жертву принесла она своему блистательному прошлому? Кастелянство Мелен оставлено ей в наследство покойным супругом. По ее приказанию Мелен перестроили, украсили. Но она может сколько угодно и к Пасхе, и к Рождеству менять ковры и шпалеры у себя в опочивальне – спит-то она там по-прежнему одна.

И наконец, дочь короля Иоанна, еще одна Жанна, чей брак с королем Наваррским только подлил масла в огонь. Карл Наваррский поручил девочку-супругу своей тетке и сестре в ожидании ее совершеннолетия. А сама она – чистое бедствие в семье, каким может только быть двенадцатилетняя девочка, которая отлично помнит, что овдовела в шесть лет, и уже ведет себя как королева, хотя королевой еще не стала. Только одного она ждет – поскорее стать взрослой, но ждет злобно, ворчит по любому поводу, требует себе именно того, в чем ей отказывают, выводит из себя придворных дам и сулит им самые страшные пытки – дайте ей только вырасти. Приходилось мадам д’Эвре, которая не любила шутить с такими вещами, как пристойное поведение, закатывать будущей королеве пощечины.

Наши три дамы поддерживали и в Мелене, и в Мо – а Мо досталось мадам д’Эвре после смерти супруга по наследству – иллюзию двора. Есть у них свой канцлер, казначей, мажордом. Слишком громкие титулы для столь незначительных обязанностей. Здесь вы могли не без удивления обнаружить с десяток людей, которые считались уже давно отошедшими в лучший мир, до того прочно их все забыли, кроме, конечно, их самих. Прежние служители, уцелевшие от предыдущих царствований, дряхлые духовные наставники покойных королей, секретари, хранители уже всем известных секретов, люди, которые на короткий миг становились могущественными, ибо стояли близко к власти. И все они барахтаются в гуще воспоминаний, с важным видом намекая, что они, мол, были главными участниками давно минувших событий. Когда один из них заводил: «В тот день, когда король обратился ко мне…», то слушатель гадал, о каком, в сущности, из шести королей, восседавших на троне с начала века, идет в данном случае речь? А то, что сказал король, для рассказчика было весьма важным и незабываемым откровением вроде: «А нынче хорошая погода, Гро-Пьер…»

Поэтому, когда возникал какой-нибудь казус, как в случае с королем Наваррским, для Вдовьего Двора это было неожиданной удачей, и все его обитатели пробуждались от спячки. Каждый суетился, шумел, волновался… Добавим еще, что Карл Наваррский, больше чем кто бы то ни было из живущих на свете, занимал все помыслы этих трех королев. Он был возлюбленным племянником, дорогим братом, обожаемым супругом. Если бы им сказали, что в Наварре его прозвали Злым, они и слушать бы не стали! Карл и впрямь из кожи лез, лишь бы им угодить, осыпал их подарками, частенько навещал… пока, конечно, был еще на свободе… веселил их забавными историями, занимал их своими распрями, увлекал их рассказами о своих деяниях, ибо, когда хотел, мог очаровать любого: с теткой играл в почтительного племянника, с сестрой – в преданного брата, а со своей девочкой-супругой – во влюбленного, и все – по холодному расчету шахматиста, готовящегося бросить в атаку свои пешки.

После убийства коннетабля, когда король Иоанн чуточку успокоился, все три меленские дамы двинулись в Париж предстательствовать за Карла Наваррского по его просьбе.

Малолетняя Жанна Валуа бросилась к ногам короля и одним духом выпалила как наизусть заученный урок: «Сир, отец мой, не может того быть, чтобы мой супруг вел себя как изменник в отношении вас. И если он поступил плохо, то лишь потому, что предатели злоупотребили его доверием. Заклинаю вас, ради вашей любви ко мне, простите его!»

Мадам д’Эвре, сама печаль и само величие, на что, впрочем, давали ей право годы, сказала: «Сир, кузен мой, как самая старшая в роде из всех, кто был коронован в Реймсе, осмелюсь дать вам совет и молить вас примириться с моим племянником. Ежели он причинил вам зло, то лишь потому, что те, кто служит вам, наговаривали вам на него, и он вполне мог прийти к мысли, что вы оставили его на милость заклятых его врагов. Но он лично, в чем я уверяю вас, питает к вам лишь самые добрые и почтительные чувства. Продолжать эти раздоры – значит чинить вред вам обоим».

Мадам Бланка не промолвила ни слова. Она просто глядела на Иоанна. И знала, что он не может забыть, что именно ее прочили ему в супруги. В ее присутствии этот долговязый и тяжеловесный человек, обычно столь резкий в обращении со всеми, терялся. Косил глазом в сторону, лишь бы не смотреть на нее, что-то мямлил. И всякий раз, когда она бывала при дворе, он выносил решение, противоположное тому, которое собирался вынести.

Сразу же после этого визита король решил начать переговоры со своим зятем, заключить с ним добрый мир, с каковой целью отрядил в Наварру кардинала Булонского, епископа Ланского, Робера Ле Кока и Робера де Лорриса, своего камергера. И наказал им закончить это дело побыстрее. Дело и впрямь закончили быстро, и в последнюю неделю месяца января обе договаривавшиеся стороны подписали соглашение в городе Манте. Пожалуй, впервые на моей памяти согласия достигали столь легко и в такой спешке составляли трактат.

Король Иоанн и в этом случае блестяще доказал, сколь неровен его нрав и сколь нелогичны его поступки. Еще месяц назад он только и мечтал о том, как бы схватить и убить его высочество Карла Наваррского, а теперь соглашался на все его требования. Докладывали ли ему, что его зять требует полуостров Котантен вместе с Валонью, Кутансом и Карантаном, – он на все отвечал: «Отдайте ему, отдайте!» Желает получить виконтство Понт-Одемер и Орбек? «Отдайте, раз все хотят, чтобы я с ним помирился!» Таким путем Карл Злой получил также огромное графство Бомон с кастелянствами Бретей и Конш, входившими ранее в пэрские владения Робера Артуа. Что и говорить, великолепное отмщение, правда посмертное, post mortem, за Маргариту Наваррскую: внуку ее достались земли того самого человека, что загубил его бабку. Графство Бомон! Ну как было не ликовать юному отпрыску Наваррского дома! Сам-то он по этому соглашению почти ничего не уступил: отдал Понтуаз, а потом торжественно подтвердил, что отказывается от Шампани, что, впрочем, решено было четверть века назад.

Теперь уже и разговоров не было об убийстве Карла Испанского. Ни кары, даже в отношении подручных, ни возмещения убытков. Все участники убийства в «Свинье Тонкопряхе», которые теперь открыто хвастались своим деянием, получили грамоты о помиловании и прощении грехов.

Ох, боюсь, что это Мантское соглашение не слишком возвеличило образ короля Иоанна. «Убили его коннетабля, а он отдал за это половину Нормандии. А ежели укокошат его брата или сына, так он тогда всю Францию отдаст» – вот как говорили люди.

А юркий король Наваррский, тот, напротив, показал всю свою оборотистость. Присоединив Бомон к своим владениям Манту и Эвре, он мог легко отрезать Бретань от Парижа, а через Котантен лежал прямой путь в Англию.

Поэтому-то, когда он явился в Париж получить прощение короля, со стороны могло показаться, что прощать короля будет он.

Да-да, что ты говоришь, Брюне? Ох, этот дождь! Занавески совсем промокли… Подъезжаем к Беллаку? Чудесно, чудесно. В Беллаке по крайней мере нас ждет уютный кров, и будет в высшей степени непростительно, если нам не устроят пышного приема. Английские рыцари пощадили Беллак по приказу принца Уэльского, потому что это наследное имущество графини Пемброк, из рода Шатийон-Лузиньян. Иной раз самые отъявленные вояки умеют быть любезными в отношении дам…

Заканчиваю, дорогой племянник, рассказ о Мантском соглашении. Итак, король Наваррский прискакал в Париж с таким видом, будто выиграл баталию, а король Иоанн и впрямь принял его, как победителя, в парламенте, где по обе его стороны восседали две вдовствующие королевы. Королевский нотариус опустился на колени перед троном… О, не беспокойтесь, все проходило весьма и весьма торжественно…

– Мой могущественный государь, королевы Жанна и Бланка прослышали, что король Наваррский попал к вам в немилость, и молят вас его простить…

При этих словах вновь назначенный коннетабль Готье де Бриен, герцог Афинский… да-да, кузен Рауля, только из другой ветви Бриенов, – на сей раз юнца на эту должность уже не назначили – приблизился к Карлу Наваррскому и взял его за руку.

– Государь милует вас по просьбе королев, милует от всего сердца и с радостью душевной.