Онлайн чтение книги Конец сезона
Юрий Валентинович Трифонов. Конец сезона

Одиночных номеров не было, и Малахов получил место в двойном номере «люкс»: маленькая спальня, где две кровати стояли близко друг к другу, точно были рассчитаны на супружескую пару, и большая гостиная с диваном, гардеробом и столиком возле окна, где стоял телефон.

Чья-то пижама висела на спинке одной кровати, а на подоконнике среди газетных свертков, на которых синели пятна жира, лежали засохшие куски хлеба, сырная корка, какая-то сальная снедь. В комнате было свежо от распахнутой форточки, и все же в воздухе отчетливо слышался запах табака. Малахов терпеть не мог курильщиков. Открыв гардероб, он бросил на нижнюю полку свой чемоданчик и, брезгливо, одним пальцем, отодвинув в сторону висевшее на плечиках чужое пальто, снял свое и повесил рядом. После этого он спустился на первый этаж в парикмахерскую. Два молодых парня, ожидавшие очереди бриться, узнали его и, перестав разговаривать громко, зашептались. Малахов сидел к ним спиной. Он чувствовал, что парни узнали его и шепчутся о нем.

В ресторане Малахов с трудом нашел свободное место в углу зала. Была суббота, и поэтому ресторан был полон. Здесь все обошлось благополучно. Он не встретил никого из знакомых, и никто не узнал его. Оркестр из трех человек – пианист, аккордеонист и ударник – старался во всю мочь, играя один танец за другим. Сосед Малахова по столику, молоденький летчик, сказал, что этот ресторан единственный в городе, где танцуют.

Малахов заказал борщ, баранью отбивную и стакан чая с пирожным. Он проголодался в дороге и жадно ел. Он думал о завтрашнем разговоре с Бурицким, о том, как ловчее с ним встретиться, и с чего начать, и как вообще все это получится. Не мог отделаться от этих мыслей. Они угнетали его всю дорогу. Чем больше он думал, тем сильнее убеждался в том, как он мало способен на такие дела.

В двенадцатом часу ночи Малахов расплатился с официантом и, стараясь не глядеть по сторонам, быстро пошел между столиков к выходу. Он боялся, что кто-нибудь из сидевших за столиками узнает его и окликнет. Но он беспрепятственно достиг стеклянной двухстворчатой двери.

В спальне горела маленькая ночная лампа, стоявшая на тумбочке между кроватями. Сосед Малахова – владелец пижамы и сырной корки – спал, натянув одеяло до подбородка. На тумбочке лежали очки и недокуренная папироса. Малахов равнодушно скользнул взглядом по лицу спящего: бледное небритое лицо с большими веками и полуоткрытым ртом, в котором желтели редкие зубы. Усталое лицо курильщика. «Какой-нибудь инженер, замученный командировкой», – подумал Малахов.

Он долго не засыпал. Все думал о завтрашнем дне и о том, когда лучше поговорить с Бурицким: до игры или после. До игры, пожалуй, не стоит. Они наверняка проиграют, поэтому разговаривать после матча, когда все их надежды рухнут, будет проще. «Возьмешь его голыми руками, – говорил Карпов на прощание. – Ему податься будет некуда. И без заявления не приезжай!»

Как же, возьмешь его! Ничего не известно. Еще неизвестно, что он за парень, этот Бурицкий.

Утром Малахов проснулся и увидел, что его сосед уже встал. Постель его была аккуратно застлана. Малахов в брюках и майке пошел в ванную. Перед этим он посмотрел в окно: небо было угрюмое, в серых тучах без единого проблеска, и предвещало дождь. Кажется, ночью уже дождило. Во дворе стояли лужи, земля была темная, и только асфальт успел просохнуть. «Погода дрянь. Как бы опять не пошел», – подумал Малахов с тревогой.

Инженер – так мысленно окрестил Малахов соседа – сидел за столом в гостиной и брился. Он был небольшого роста, широкоплечий, с крупной черноволосой, слегка лысеющей головой. На вид ему было лет тридцать с небольшим.

– Доброе утро, – сказал он предупредительно, повернувшись к Малахову намыленной щекой.

– Доброе утро, – ответил Малахов.

Когда Малахов вышел из ванной, инженер был уже одет и курил, сидя на диване. Он предложил пойти позавтракать в буфет. Малахов оделся, и они вышли. В вестибюле, когда они проходили в буфет, Малахов увидел афишу о сегодняшнем матче. Большими красными буквами было написано: «Футбол. Переходная игра». И маленькими: «На право участия в первенстве СССР по классу Б». Начало игры было назначено на три часа.

За завтраком инженер жаловался на то, какая в городе скука. По воскресеньям не знаешь, как убить время. В кино крутят старые фильмы, театр слабенький, а эстрада и вовсе никуда. Эстрада просто ужасная. Не играет ли товарищ в шахматы? Это жаль. Можно бы скоротать вечерок...

Малахов слушал словоохотливого инженера, смотрел в его ясно-карие глаза, казавшиеся неестественно расширенными под очками, и думал о том, что надо устроить так, чтобы Бурицкий пришел к нему в номер. Команда остановилась в этой же гостинице. На стадионе надо только намекнуть, а разговор вести в номере. После игры ребята будут свободны и разбредутся кто куда.

Кефир, говорил инженер, бывает в буфете каждое утро, но буфетчица отпускает его не всем, а по выбору. Надо быть с ней в хороших отношениях. Хотя бы здороваться по утрам и иногда улыбаться. Он так делает, и поэтому он всегда с кефиром. Затем инженер рассказал Малахову, что он москвич и работает в нефтяной промышленности. Кажется, он и в самом деле был инженером.

– А у вас, простите, какая профессия? – спросил инженер, и Малахов уловил его пристальный, ожидающий взгляд. Малахов сказал, что имеет отношение к спорту.

– Ваша фамилия не Малахов? – быстро спросил инженер.

– Малахов.

– А я все думаю, на кого вы похожи... Конечно Малахов! – воскликнул инженер радостно изменившимся голосом. – Рад с вами познакомиться, товарищ Малахов! Я старый болельщик. Моя фамилия Бабкин. Я помню, как вы появились впервые в Москве, – в каком же это году, дай бог памяти?..

Инженер разволновался. У него даже покраснели уши. Он начал вспоминать какие-то эпизоды футбольной истории, спрашивал о судьбе старых игроков, соратников Малахова, о которых Малахов успел забыть, и с энтузиазмом перечислял подвиги самого Малахова.

– А помните, как вы отбили одиннадцатиметровый от Щербакова? Забыли? Ну как же! Это был знаменитый случай! Во втором круге в сорок седьмом году...

Болельщик восторженно тараторил, а Малахову приходили на память дни молодости и славы, переполненные трибуны, толпы людей, окружавшие автобус у выхода со стадиона, вспышки магния, овации, статьи в газетах. Все это было лет восемь назад, но казалось сейчас невероятной, сказочной стариной, потому что все это ушло без возврата и не повторится уже никогда.

– Но знаете, что в вас ценили больше всего? – говорил инженер, глядя на Малахова блестящими глазами. – Нет, не реакцию, не хладнокровие ваше и даже не то, что вы отбили как-то два пенальти подряд. А то, что Вася Малахов – простите, что называю вас по-болельщицки, – то, что Вася Малахов не поддался соблазнам. Сколько, помню, было слухов в начале каждого сезона: «Малахов – в московском «Динамо», «Малахов – в Ленинграде»! А потом приезжает в Москву ваша команда, и, смотрим, опять стоит в воротах длинный такой дядя в рыжей фуфайке – Вася Малахов... А тянули небось в Москву?

– Не без того, – сказал Малахов, улыбаясь.

– Конечно! Такой вратарь – для любой команды находка. А сейчас вы чем занимаетесь? Тренируете, наверное?

– Да, второй год уже, как школу тренеров кончил.

– В своем городе?

Малахов кивнул. Инженер помолчал несколько мгновений. Он вспомнил, что известная команда последние годы выступала неудачно. Сочувственно вздохнув, он сказал:

– Да-а... Сейчас, конечно, игра у вас другая. Игроки не те.

– Сейчас не те, – согласился Малахов.

Они вышли из буфета. Теперь инженер казался Малахову милым и симпатичным человеком, и разговор с ним приятно щекотал самолюбие. И все же было в этом разговоре что-то вызвавшее досаду.

В вестибюле инженер попрощался, сказав, что у него дело в городе. Каждое воскресенье по утрам он разговаривает с женой по телефону. Кстати, сегодня здесь футбол. Последняя игра сезона. Не пойдет ли Малахов за компанию? Зрелище убогое, но все же лучше, чем ничего.

Малахов неопределенно пожал плечами.

– Не знаю, как будет с временем.

Ему не хотелось встречаться с этим милым болельщиком на стадионе. При всей симпатии, которой он проникся к инженеру, он предчувствовал, что дальнейшее сближение может повлечь за собой некоторые неудобства.

– В таком случае до вечера! – сказал инженер, приветливо кивая.

Малахов пошел к себе. В холле третьего этажа на диване сидел приземистый, толстый человек в офицерском плаще и кепке. Он сразу поднялся при виде Малахова.

– О-о, кого я вижу! Здравствуй, Семен! – сказал Малахов, изобразив на лице радостное изумление.

– Здравствуй, Вася. – Человек в плаще крепко потряс Малахову руку. – Я тебя уже с полчаса ожидаю.

Они зашли в номер. Семен Свирин был давнишним приятелем Малахова. Когда-то они вместе начинали в Ульяновске, потом Свирин переехал сюда, играл несколько лет в местном «Динамо», был начальником команды, а в последние годы отошел от спорта – работал в угрозыске. Но любовь к футболу осталась у Семена на всю жизнь. Он страстно болел за свою родную команду и особенно мучительно переживал ее неудачи в минувшем сезоне, которые привели ее на последнее место в классе «Б». Сегодняшняя игра динамовцев с победительницей первенства РСФСР, молодой командой Белогорска, должна была решить, кто из этих двух команд останется в классе «Б» на будущий год. Эта игра была нерадостной для динамовцев и для всех болельщиков города. Мало того, что они испили чашу позора, оказавшись на последнем месте, – теперь вообще предстояло бороться за право присутствия в классе «Б». И с кем бороться? С какой-то малоизвестной командой, случайно вынырнувшей на поверхность «большого футбола».

– Как ты узнал, что я приехал? – спросил Малахов.

– Ребята сказали, видели тебя в ресторане. Зачем приехал-то?

– Я проездом. В Москву еду. – Малахов небрежно махнул рукой куда-то, как ему казалось в сторону Москвы. – Заодно игру посмотрю.

– Посмотреть стоит. Как мы их раздавим, посмотришь.

– Не сомневаюсь, – сказал Малахов.

Семен поглядел на Малахова внимательно и сощурил один гл аз .

– Вася, не финти, – сказал он. – Я знаю, зачем ты приехал. Только у нас тебе ничего не обломится, а у них вообще некого брать.

Малахов усмехнулся.

– Почему же некого? – спросил он после паузы. Скрывать от Семена было глупо, к тому же Семен мог чем-нибудь помочь. Когда эта мысль пришла в голову, Малахов уже не жалел, что встретил Семена.

– Да кого у них брать? Я их знаю, видел. Зола, а не команда. Зола, зола! – с неожиданной пылкостью проговорил Семен, и лицо его побагровело.

– А Бурицкого, например?

– Зола! – отмахнулся Семен. – Центральный защитник, что ли? Хотя... Этот ничего. – Помолчав, он повторил: – Этот ничего, Бурицкий его фамилия?

– Бурицкий.

– Он ничего. Малость соображает.

Семен снял плащ, кинул его на диван и заходил по комнате. «Как он растолстел, черт! – подумал Малахов. – А был когда-то худенький, легкий, как стриж. Настоящий краек».

– Они в этой гостинице живут, – сказал Семен, остановившись. – Поговорил бы с ним сейчас – и все дела. Раз-раз – и на матрац.

– Сейчас неловко, – сказал Малахов. – Неловко до игры.

– Чего неловко? Неловко, знаешь, чего бывает? Могу я поговорить, если хочешь.

Малахов на мгновение заколебался.

– Нет, сейчас не надо, – сказал он.

– Эх ты, нюня! Давай я пойду к дежурной, она его вызовет по-тихому. Меня тут все знают. Она мне сделает по-тихому. Ну?

Он горел желанием немедленно принять участие в деле, и Малахов понимал причины этой горячности.

– Чего ты волнуешься, Сеня? Все равно ваши выиграют.

– А кто говорит? Двух вопросов быть не может! – заносчиво ответил Семен. – А я, между прочим, не волнуюсь.

После этого он унялся и больше не предлагал своих услуг.

Было половина второго. Они решили немного пройтись по городу. Семен еще утром сообщил динамовскому тренеру Коле Латсону, что Малахов в городе, и Латсон обещал в два часа подъехать на машине к гостинице, чтобы вместе отправиться на стадион. Конспирация лопнула. Уже все знали о приезде Малахова.

На улице было по-прежнему хмуро и ветрено. Но дождя не было. Семен завел Малахова в какую-то столовую, где у Семена была знакомая заведующая. Пиво там, как правило, не подавалось, но Семен заказал четыре бутылки, и ему принесли. Они сели в отдельной маленькой клетушке, обвешанной холстяными шторами. Это называлось «кабинет». Официант, который приносил пиво и закуску, обращался к Семену с необыкновенной почтительностью: Семена тут все знали. Вот что значит работать в угрозыске.

Они просидели в столовой около часа. Семен не мог говорить ни о чем, кроме сегодняшней игры. Он был словно помешанный – так ему хотелось, чтобы динамовцы выиграли. Даже скучно было с ним разговаривать.

Когда они подошли к гостинице, легковая машина уже стояла у подъезда. На тротуаре рядом с машиной стояли громоздкий, в потертом кожаном пальто Коля Латсон и начальник команды Сергеенко, маленький, румяный, в щегольском макинтоше и в серой кепочке из букле, такой же, как у Малахова. Малахов поздоровался с ними. Сели в машину.

– Зачем пожаловал, Василий Игнатьич? – спросил Латсон.

Малахов пробормотал что-то насчет Москвы, но ни Латсон, ни Сергеенко не проявили проницательности Семена. Мысли их были заняты предстоящей игрой. Исход этой игры был чреват для обоих роковыми последствиями. В случае «вылета» команды из класса «Б» Сергеенко лишался приличной должности, а Коле Латсону, считавшему себя крупным футбольным деятелем, не оставалось бы ничего другого, как взять чемоданы и ехать в Москву – подыскивать новую работу.

Малахов понимал состояние динамовских руководителей. Поэтому он не обижался на то, что Латсон всю дорогу молчал, а Сергеенко только вздыхал иногда и жалобным голосом обращался к Малахову:

– Скажи, Вася, ну чего они лезут в класс «Б»? Какой смысл? Смешно, ей-богу... Знай свой шесток, ей-богу...

– Может, они еще отдадут игру, – сочувственно предположил Малахов. На самом деле он был уверен, что белогорцы ни за что не отдадут игры и будут рубиться до последнего.

– Может, и отдадут... Да вряд ли, – уныло вздохнул Сергеенко.

– Ничего они не отдадут, – сказал Латсон, сидевший впереди рядом с шофером. – Черта с два.

– По дурости будут играть, – сказал Семен. Машина доехала до конца проспекта и свернула в сторону Волги. Трамвай, направлявшийся к стадиону, был переполнен. Мальчишки стояли на буферах, уцепившись за оконные рамы. Через четверть часа машина въехала в ворота стадиона и остановилась на асфальтовой площадке рядом с автобусом.

Стадион был недостроен. Полностью закончена была лишь северная трибуна с высокой центральной частью и покато спускавшимися крыльями. На скамейках кое-где сидели зрители. Большинство зрителей толпилось вокруг ларьков, торговавших пивом и горячими пирожками. Погода портилась. С Волги сильно задувал ветер, было холодно, и у всех были подняты воротники пальто; озябшие лица выглядели хмуро и удрученно. Казалось, люди пришли сюда не для развлечения, а по обязанности. Футбольный сезон кончился две недели назад. А эта игра с ее мрачным осенним небом и холодом была наказанием за позор последнего места.

Динамовцы уже приехали. Они стояли в кружке, поставив свои чемоданчики на землю, и ждали начальство. Все были в серых кепочках из букле. На некотором расстоянии их окружало кольцо болельщиков с мальчишками в первом ряду. Мальчишки и взрослые, лузгая семечки, молча глазели на футболистов и слушали, о чем те говорят. Футболисты узнали Малахова и поздоровались с ним. Многие зрители тоже узнали Малахова, и вокруг него сразу образовалось кольцо мальчишек. Он с гордостью отметил про себя, что его по-прежнему хорошо помнят и сейчас на стадионе он самая значительная фигура.

Вскоре подъехал второй автобус. Белогорцы вышли из машины и тоже встали кружком в отдалении от динамовцев. Толпа зевак сейчас же передвинулась к ним. Белогорцы были одеты поплоше и пестрее, кто в чем, и вид у них был какой-то неспортивный. Но они весело разговаривали между собой, о чем-то смеялись и казались совершенно спокойными. Они ничего не теряли, даже если проигрывали.

Малахов издали увидел их молодого тренера Румянцева, с которым был немного знаком, – рослого блондинистого парня из тех, кого кличут «седыми». Его скуластое, чуть раскосое по-татарски лицо казалось одновременно простоватым и хитреньким. Разговаривать с ним не хотелось, но, так как он уже заметил Малахова и издали дружески кивнул, пришлось подойти и поздороваться.

– Приехали на деревенщину поглядеть, Василий Игнатьевич? – весело спросил Румянцев и, разинув рот, хохотнул беззвучно. У него и раньше был этот дурашливый беззвучный хохоток.

– Я мимоездом в Москву, – сказал Малахов. – А почему деревенщина?

– Да Латсон грозился: мы, говорит, эту деревенщину – нас то есть – научим в футбол играть.

– Не знаю, не слыхал. Мяч круглый вообще-то... – Малахова угнетала необходимость притворяться и играть роль почетного и добродушного зрителя, этакого свадебного генерала. Все и считали его генералом, и никто не знал, что он приехал сюда как вор.

– Во всяком случае, я вас поздравляю, – сказал Малахов. – Молодцы, чего там!

– Стараемся. По-деревенски, – сказал Румянцев и снова хохотнул.

Белогорские ребята ухмылялись и во все глаза смотрели на Малахова. Он был для них знаменитостью. Большинство из них наивно полагало, что Малахов специально приехал посмотреть на их игру.

Малахов мельком взглянул на Бурицкого. Он видел его однажды в Мичуринске и сейчас сразу узнал. Курчавый плечистый юноша с таким же откровенным любопытством, как остальные, смотрел на него круглыми синими глазами. Малахов равнодушно отвел взгляд в сторону. Он уже договорился с Семеном, чтобы тот после игры незаметно пригласил Бурицкого в номер.

Динамовцы пошли в раздевалку. За ними потянулись белогорские футболисты. Зрители что-то недружелюбно кричали им с трибуны. «Резкая будет игра, – подумал Малахов. – Как раз по погоде». В это время кто-то окликнул его с трибуны. Он посмотрел наверх и увидел в пятом ряду улыбающегося инженера Бабкина. Энергичными жестами инженер показывал, что рядом с ним есть свободное место. Малахов сделал вид, что не узнал инженера, и быстро прошел вслед за футболистами под трибуны.

Игру не начинали, потому что не было судьи. Судью пригласили из Куйбышева, но за два часа до матча стало известно, что из-за нелетной погоды куйбышевский самолет застрял где-то на полдороге. Пришлось срочно пригласить местного судью Цитовича. Цитович был крупный инженер, человек занятой и немолодых лет, и уговорить его удалось не сразу.

Малахов слонялся по вестибюлю, встречал знакомых, разговаривал то с тем, то с другим. В вестибюль набилось много посторонней публики, как обычно во время больших состязаний: тут были разные спортсмены, корреспонденты, фотографы, солидные мужчины с дамами и девицы пикантного вида, знакомые футболистов, и какие-то неопределенные личности, неизвестно как проникшие через контроль. И все они топтались на цементном полу, шаркали, жужжали, дымили папиросами и болтали о всяческой всячине.

А команды томились в ожидании вызова – каждая в своей раздевалке.

Откуда-то появился Семен и поманил Малахова пальцем. Они отошли в сторону.

– Порядок. Поговорил, – сказал Семен вполголоса. – Придет ровно в восемь.

– Ну как он вообще?

– Да ничего. Вроде удивился сначала, потом сказал: ладно, приду.

– Удивился?

– Ну да. Вроде того. Одним словом, готовь пол-литра и закуску – и все дела.

Малахов молчал. Он понял, что Семен действовал грубо и слишком откровенно и, может быть, даже делал это нарочно, и Бурицкий, если он парень самолюбивый, может обидеться и не прийти.

– Ведь я просил – после игры, – пробормотал Малахов досадливо.

– А какая разница? Что в лоб, что по лбу.

Из судейской комнаты вышел Цитович, держа мяч под мышкой. Он был маленького роста, лысый, с выпирающим животом и казался смешным в коротких черных штанах и черной рубашке с короткими рукавами. Из-под широких штанин нелепо торчали его бледные и худые интеллигентские коленки.

Нахмуренный, ни на кого не глядя, Цитович спустился по лестнице к выходу. За ним шли его помощники, одетые в обычные костюмы. Грохоча бутсами, гуськом прошли футболисты. Динамовцы были в белоснежных футболках и голубых, идеально отглаженных трусах. Они выглядели очень парадно и спортивно и улыбались знакомым девушкам, стоявшим на ступенях лестницы. Особенно браво выглядел динамовский вратарь – высокий стройный грузин с очень волосатыми ногами. Белогорцы были в обыкновенных черных трусах и в синих, заметно вылинявших футболках разного оттенка, с неровно нарисованными на спине номерами.

Малахов нашел глазами Бурицкого и успел рассмотреть, что у него крепкие, массивные ноги, настоящие ноги защитника, и угловатые плечи. «Злой малый», – подумал Малахов, отметив угловатые плечи.

Первые полчаса он совсем не следил за игрой и смотрел только на Бурицкого. Парень ему нравился. Бурицкий играл надежно, умело дирижировал двумя соратниками и в нужный момент всегда оказывался на месте. Особенно удачно он применял подкат: бросался в ноги набегающему противнику, делая почти шпагат, и неизменно отбивал мяч. Динамовскую «девятку» он закрыл наглухо. Такого защитника как раз не хватало Малахову. Уж очень надежный. И злой. Нет, этого парня никак нельзя упускать!

Тайм близился к концу, а счет все еще не был открыт. Динамовцы пытались на первых минутах ошеломить своих неопытных противников и предложили штурмовой темп. Белогорск выстоял. Больше всех досталось Бурицкому. Он поспевал всюду, отбивал мяч и через голову, и в прыжке («Ого! Прыгучесть отличная!»), и смело откидывал своему вратарю, и, главное, прекрасно выбирал место. «Уж очень он хочет выиграть», – подумал Малахов с тревогой.

Игра выравнивалась. Динамовцы уже начинали злиться и ворчали друг на друга. Особенно сердито кричал вратарь. Что-то у них не ладилось. Они были сильнее и все же не могли открыть счет. Во время перерыва зрители их освистали; зрители надеялись, что динамовцы разгромят Белогорск в первом же тайме, и теперь мстили за обманутые надежды.

Семен, сидевший рядом с Малаховым, все сорок пять минут дрожал, точно в ознобе. И дрожащим шепотом поносил Цитовича:

– Черт кривоногий... Даром, что свой, не может уж помочь. Вполне мог пенальти назначить... Интеллигентщина...

А Малахов никак не мог заставить себя болеть за динамовцев. Для дела лучше, чтобы выиграли они, но Малахову нравились молодые ребята в синих линялых майках. Они работали на совесть. Ложились костьми. Они все уже были измокшие и грязные от грязного, не просохшего после ночного дождя поля. И больше всех ему нравился Бурицкий. Как он резко играл! И как старательно. И какой он злой – просто чудо!

Пошел дождь. Зрители начали покидать трибуны, но настоящие болельщики упорно сидели, накрывшись газетами. Обе команды уже грубили вовсю. Цитович то и дело свистел. За семь минут до конца Бурицкий скосил подопечную ему «девятку» где-то в районе штрафной площадки, и Цитович немедленно назначил одиннадцатиметровый. Началась обычная в этих случаях канитель и свара. Все столпились возле ворот. Динамовцы приплясывали от радости, белогорцы яростно протестовали. Бурицкий хватался за голову. Оба капитана что-то наперебой объясняли судье, отталкивая друг друга, и все махали руками, и минуту-другую ничего нельзя было понять. Но Малахов все понимал прекрасно. Он видел тысячи подобных сцен и знал, что, сколько бы ни было криков, споров и театрального махания руками, все это кончится одним – голом.

И вот игроки раздвинулись, освобождая пространство, и бедный белогорский вратарь, поплевав на перчатки, встал в позицию. Толпы мальчишек бросились на поле, чтобы посмотреть пенальти вблизи.

Когда капитан динамовцев забил гол, Малахов поднялся и пошел в помещение. Он сказал Семену, что здорово промок, но в действительности он неожиданно для себя расстроился и смотреть дальше не хотелось. Семен остался до конца. Через несколько минут в вестибюль вошли замызганные грязью, мокрые, измученные футболисты. Хотя динамовцы выиграли, вид у них был далеко не победительный. «Нет, ребята, не жильцы вы, – с внезапным злорадством подумал Малахов, глядя на еле ковыляющих динамовцев. – Здесь выиграли случайно, а на своем поле белогорцы вас разделают. Костей не соберете».

Белогорские футболисты быстро протопали в свою раздевалку, не обращая внимания на насмешливые реплики динамовских болельщиков, толпившихся в вестибюле, и только Бурицкий огрызался, вертя головой направо и налево, и тряс кулаком...

Обратно ехали в той же машине.

Хотя настроение у динамовских руководителей было не слишком праздничное, они все же собирались вместе с Семеном поехать куда-то отметить победу. Звали и Малахова, но он сказал, что приедет позже. Его высадили возле гостиницы. Малахов разделся внизу и, не подымаясь в номер, прошел в ресторан.

Он сразу увидел Румянцева. И тот заметил Малахова и улыбнулся ему, и Малахову ничего не оставалось, как подойти и сесть за его столик.

Рядом с Румянцевым сидел его помощник, тоже совсем молодой человек, со значком первого разряда на пиджаке.

– Как впечатление, Василий Игнатьевич? – спокойно спросил Румянцев, но по его возбужденно косящим глазам Малахов прочел его истинное самочувствие.

– Что же, проиграли глупо. Но в Белогорске вы их накажете, я думаю...

– И думать нечего! – запальчиво перебил Румянцев.

– У нас их видно не будет! Видно не будет – понимаете? – торопливо проговорил его помощник.

Румянцев привстал со стула.

– Не верите, Василий Игнатьевич! А вот приезжайте нарочно!

– Да мы их как хотим сделаем. Гарантирую. Ничего у них нет, – скороговоркой палил помощник. – Ни паса нет, ни ударов, никакого понятия игры...

Оба тренера вперебивку, азартно и зло поносили динамовцев, хотя в действительности, наверное, они вовсе так и не думали. Просто в них кипела обида, и нужно было излить ее, и тут как раз подвернулся Малахов и принял на себя весь этот взрыв бахвальства, угроз и запоздалой воинственности. Малахов знал, как необходимо бывает «отвести душу» после поражения. Поэтому он терпеливо слушал, кивал и лишь изредка вставлял свои замечания.

Наконец, когда оба выговорились, Румянцев спросил:

– А кто из ребят вам больше понравился, Василий Игнатьевич?

Малахов чуть было не сказал «Бурицкий», но вовремя удержался и назвал кого-то из нападающих и вратаря.

– А центральный защитник не понравился, что ли? – спросил Румянцев недоверчиво.

– Он тоже ничего, – кивнул Малахов. Он нагнулся к тарелке и сразу поперхнулся горячим супным паром. Откашлявшись, начал быстро и сосредоточенно есть.

– А мы считаем Бурицкого лучшим. Номер один, – сказал Румянцев.

– Сегодня он играл как никогда, – сказал помощник. – Просто классно. Просто исключительно сегодня играл.

Наклонившись к Малахову, Румянцев сказал вполголоса:

– Вот он сидит, через два стола.

– Я его помню, – сказал Малахов.

Он посмотрел и увидел Бурицкого, сидевшего к нему спиной. Бурицкий сидел не поворачивая головы. В его напряженно вытянутой прямой спине было что-то фальшивое. Наверное, он знал, что сзади сидит Малахов.

Румянцев и его помощник уже пообедали, но не вставали из-за стола. Им очень нравилось разговаривать с Малаховым, и, главное, они были убеждены в том, что он всецело на их стороне. Они делились с ним своими заботами, советовались по разным серьезным и пустяковым делам, выпытывали у него футбольные сплетни. Он был человеком из высшего мира, в который они мечтали попасть. А Малахов испытывал нестерпимое чувство неловкости, разговаривая с этими простыми ребятами, которые слушали его с таким жадным вниманием и так преданно верили каждому его слову.

Наконец они простились и ушли. У них были билеты в кино. Футболисты ушли еще раньше. Выпив стакан крепкого чая с пирожным и расплатившись, Малахов посидел некоторое время один за пустым столиком. Без четверти восемь он поднялся. Он вспомнил совет Семена и зашел в буфет. Малахов водки не пил и из всех вин предпочитал полусладкое шампанское, но этого вина в буфете не оказалось, и Малахов купил портвейн «Три семерки» и попросил завернуть несколько бутербродов.

Подымаясь в лифте, Малахов с беспокойством вспомнил об инженере. Ему не хотелось, чтобы инженер присутствовал при его разговоре с Бурицким. «Придется зайти в спальню, – подумал он. – В крайнем случае можно в ванной перекинуться».

В номере было темно, и у Малахова отлегло от сердца. Он зажег настольную лампу в гостиной, снял пиджак и лег на диван, положив ноги на валик. Внезапно он почувствовал всю сокрушительную усталость этого длинного дня. Может быть, из-за усталости так испортилось настроение? Ведь все шло как нельзя лучше: он ловко сумел назначить Бурицкому свидание, и Бурицкий обещал прийти, и Белогорск проиграл. И никто из этих бедняг не догадывается, зачем он здесь. Все прекрасно. Оказывается, не такой уж он неспособный в этих делах. Просто ловкач...

Раздался негромкий стук в дверь. Малахов взглянул на часы: было ровно восемь.

– Здравствуйте, Василий Игнатьевич, – сказал Бурицкий, скромно и почтительно стоя на два шага от двери.

«Имя-отчество разузнал, – мелькнуло у Малахова. – Хороший признак».

– А-а!.. Здоров, здоров! – громко сказал он. – Заходи, брат…

Малахов распахнул дверь и жестом пригласил Бурицкого в комнату. Сели к столу. Бурицкий был свежевыбрит, его курчавые волосы влажно блестели, кожа на лице лоснилась, и от него шел мощный запах тройного одеколона. У него был вид жениха, пришедшего с воскресным визитом.

– Что, Володя, расстроился? – спросил Малахов, улыбаясь.

– Ясно, Василий Игнатьевич. Отдали игру по дурочке, – по-детски обиженно проговорил Бурицкий. – Главное, я его за полметра от штрафной снес...

– Считаешь, неправильный был пенальти?

– Ясно неправильный!

– Ну ничего! В Белогорске вы их накажете.

Бурицкий кивнул, но как-то не очень уверенно. Его круглые ярко-синие глаза смотрели на Малахова выжидательно. Малахов вынул из тумбочки бутылку портвейна и поставил на стол.

– Не откажешься?

– Спасибо. Я вообще не пью, – сказал Бурицкий, краснея.

– Ну-ну! Я понимаю, спортсмену пить не положено. Но это ведь дамский напиток – можно по баночке.

Бурицкий взял бутылку жилистой смуглой рукой, повертел, разглядывая этикетку, и осторожно поставил на место.

– Честное слово, не пью, Василий Игнатьевич.

– Понятно, понятно...

Малахов налил два стакана и выложил на тарелку бутерброды.

– За знакомство, – сказал он.

Они чокнулись. Бурицкий сделал два глотка, аккуратно согнутым запястьем вытер уголки рта и поставил стакан.

«Правда не пьет. Ну и парень! – подумал Малахов. – Ах, как он мне нравится!»

Надо было приступать к делу. Но Малахов никак не мог заставить себя произнести первые слова. Странное чувство: не то чтобы какая-то неловкость или щепетильность, а что-то совсем другое мешало ему начать.

И он завел разговор о состязании, говорил, что ему понравилось в игре Бурицкого и что нет, и как надо относиться к проигрышам, и как тренироваться, и у каких футболистов учиться, и что делать зимой. Бурицкий слушал очень внимательно, и чувствовалось, что он необычайно польщен тем, что Малахов, ветеран футбола, так долго, серьезно и доброжелательно с ним разговаривает. Наверное, он был уверен, что для этой отеческой беседы Малахов и пригласил его. И, наверное, ужасно гордился собой: вот, мол, как я играю – сам Малахов меня отличил от всех!

И чем явственней Малахов понимал это, тем труднее было ему перейти к деловой части. У него просто язык не поворачивался предложить Бурицкому такое дело. И он бессмысленно тянул время, томясь собственной нерешительностью.

Он стал расспрашивать Бурицкого о его жизни, о его семье и работе. Узнал, что Бурицкий работает механиком на автобазе, что у него мать, жена и к весне родится ребенок. И тогда ни с того ни с сего Малахов начал рассказывать о своих двух девочках-близнецах, которые учились уже во втором классе. Он вспомнил о тяжелом времени, когда они родились: сразу после войны. Он вернулся из армии, приехал с женой в родной город. На месте города были пепелища и свалки камней на огромном пространстве. Они жили в подвале бывшего рыбного магазина. Жена звала в Ленинград, и у него была возможность попасть в зенитовский «дубль», но он почему-то не поехал. Сейчас трудно вспомнить почему. Ведь тогда не было даже команды, не было никого из ребят. Кое-кто вернулся позже, стали приходить молодые, и команда понемногу склеилась. А через полгода ее уже называли грозой чемпионов. Потом были громкие годы, внезапная известность, поездки в Москву, и первые неудачи, и первые признаки того неотвратимого бедствия, которое называется «возрастом». И ночи без сна, полные горького отчаяния, и зависть. И самое страшное то, чего, казалось, нельзя пережить: последняя игра. Но и это прошло. И началось новое. Жизнь в Москве, школярство, ученические заботы...

Малахову хотелось рассказать о главном: вот пронеслась эта шумная, пестрая жизнь и вспоминается с удивлением. И что от нее осталось в душе? Нет, не грохот трибун, не букеты болельщиков и не мгновения радости, горечи, глупого счастья. Все это перемешалось и исчезло почти без следа. Осталось любимое дело – весенний запах травы, каучуковый стук мяча – и любимые мальчишки, которым он когда-то завидовал и которые никогда не узнают об этой зависти. И родной город, могуче выросший, ровесник дочерей. И друзья, и враги (они тоже остались), и случайные незнакомцы, встречи в гостиницах, тепло и свет этих встреч – зарницы доброй славы, потихоньку угасающей.

Вот об этом добром и прочном, что не подвержено времени, что осталось после всего призрачного коловращения, трескотни и фейерверков, и хотел бы сказать Малахов. Но он не умел говорить о таких сложных вещах. Поэтому он только вздохнул тяжело, отхлебнул вина и неожиданно для себя сказал:

– Мне как раз нужен центральный защитник. Устроим на хороший завод, возможности у нас есть. Как ты на это дело? Хочешь в класс «Б»?

Слова были заготовлены заранее и поэтому вырвались легко, помимо воли. Бурицкий начал краснеть, потом спросил тихо:

– А с жилплощадью как?

Малахов сейчас же вспомнил, что слова «дадим комнату» были предусмотрены, но он почему-то забыл их произнести. Но его так поразил ответ Бурицкого, что он несколько мгновений молчал и смотрел на Бурицкого. А тот смотрел на него.

Потом Малахов сказал:

– Дадим комнату. Дадим обязательно...

Он словно очнулся. Быстро прошел в спальню, вынул из тумбочки лист белой бумаги, разорвал его надвое и положил на стол перед Бурицким. И вынул свою авторучку.

– Заявление писать? В двух экземплярах? – спросил Бурицкий шепотом.

– Да, да. Сейчас... Погоди. – Малахов поднял указательный палец, потом потер лоб рукой и, важно нахмурясь, уставился в лист бумаги. У него был вид человека, погрузившегося в серьезные размышления. На самом деле все мысли его разбежались, в голове был полный сумбур, и он уткнулся взглядом в бумагу лишь для того, чтобы не смотреть в глаза Бурицкому.

– Ты вот что, заявление потом напишешь. А сейчас пиши свои координаты – Малахов щелкнул по бумаге пальцем. – Адрес, имя, отчество, год рождения...

– Понятно, Василий Игнатьевич...

– Я ведь вопрос единолично не решаю. Как формально решим с руководством общества, так сейчас же тебе телеграфирую. В порядке что-нибудь двух-трех дней. Понятно?

Бурицкий кивнул. Он взял ручку, начал было писать, но остановился и положил ручку на стол.

– Меня все же интересует, Василий Игнатьевич, – начал он робким голосом, – ряд вопросов. Какие, например, условия... Лично для меня вообще...

– Так. Еще что?

– Какие вообще перспективы вашей команды... Ряд вопросов вообще...

– Я тебя понимаю, – сказал Малахов, кивнув. – Хорошо. Ты сейчас пиши, после поговорим.

Бурицкий заскрипел пером. Малахов сел на диван и смотрел на курчавую голову Бурицкого, низко опущенную к столу. Уши торчком. И кудрявый весь, как баран. Завивается он, что ли?

Малахов почувствовал раздражение против самого себя. Ну и балда же он! Молол, молол языком, всю жизнь свою рассказал, а этот и не слушал – небось все насчет условий соображал...

– А какие перспективы у твоей команды, тебя не интересует? – спросил Малахов.

– Что? – Бурицкий настороженно поднял голову.

– Вдруг ребята выиграют одну игру, вторую – и сами в класс «Б» попадут?

– Да вряд ли, Василий Игнатьевич... – Бурицкий пренебрежительно пожал плечами.

– Почему вряд ли?

– Не выиграть им без меня.

Это было сказано с такой великолепной уверенностью, что Малахов не удержался от улыбки.

Хлопнула входная дверь. Кто-то зашаркал в прихожей, вытирая ботинки, и через минуту появился инженер в мокром пальто.

– Добрый вечер, товарищи! Ого, здесь пируют!

Малахов обрадовался его приходу и сейчас же предложил инженеру вина. Тот начал отказываться, Малахов настаивал. И это препирательство длилось довольно долго, пока наконец инженер не сказал, что выпьет лишь в том случае, если товарищи попробуют его сыр.

– Утром еду в район на неделю. Погода как раз командировочная, не правда ли? – весело говорил инженер, потирая руки. – А как вам игра? Мне понравились белогорцы: ребята молодые, напористые. Проиграли они обидно. Но я думаю, они здешних мастеров вытолкают, ей-богу вытолкают!

– Я тоже думаю, – сказал Малахов.

– На будущий год они себя покажут, вот увидите. Если только их не растащат. Свободная вещь! – Инженер, как все болельщики, он любил пофилософствовать и делать прогнозы. – У нас ведь как бывает: появилась молодая команда – глядишь, слетается к ней воронье, чем бы полакомиться. Самим-то воспитывать хлопотно, а тут готовенькое. И грабят на корню.

– Верно, верно, – сказал Малахов, стараясь улыбнуться поестественней.

С аппетитом жуя ломтик сыра, инженер продолжал:

– А я бы таких хищников, таких тренеров-мародеров буквально позорил на весь Советский Союз. Буквально судил бы судом общественности.

– Видите ли, тренер тоже не всегда виноват, – сказал Малахов. – Тренер – лицо подчиненное. Над ним председатель общества стоит.

– Ах, бросьте, пожалуйста! Они рука об руку действуют. Что вы мне рассказываете!

Бурицкий спокойно слушал разговор, глядя своими синими, искренними глазами то на Малахова, то на инженера. Когда Малахов улыбался, он улыбался тоже.

– Я вам другое скажу, – сказал инженер. – Кто легко от своих отказывается, тот в любой команде ненадежный человек. Вот чего опасаться надо. И как этого не понимают!

– Понимают... Почему не понимают? – пробормотал Малахов.

– Нет, нет, товарищ Малахов! И вообще у нас трезвонят о массовом спорте... – Он вдруг замолчал. Посмотрел на Малахова, потом на Бурицкого, поправил очки, и лицо его приняло выражение несчастное и сконфуженное. Невнятной скороговоркой закончил он свою мысль: – Но еще, так сказать, очень много недостатков...

Воспользовавшись паузой, Бурицкий встал и сказал тихо:

– Я пойду, Василий Игнатьевич.

Малахов вышел вслед за ним в коридор.

– Значит, так, Володя. Жди телеграммы, – деловито сказал Малахов. Он испытывал облегчение от того, что Бурицкий уходит. – Как только дело решится, я тебе сообщу. Будь здоров, дорогой.

Он пожал Бурицкому руку, и тот на цыпочках, подняв свои угловатые плечи, быстро-быстро пошел по коридору.

Инженер плескался в ванной.

Малахов ждал пока он выйдет, чтобы вымыться самому. Ему нестерпимо хотелось спать. Он сидел на диване и зевал.

Наконец инженер вышел. Вытирая лицо полотенцем, поспешно и как-то боком он проскочил мимо Малахова в спальню. Когда через несколько минут в спальню пришел Малахов, его сосед уже спал и было темно.

В эту ночь Малахов долго не засыпал. Он слушал шум дождя, ночной многослойный шум; он различал ровный, всеобъемлющий шум воды, шуршащей по воздуху, и тихий гул где-то наверху, на крыше, и чуть слышные всплески под водосточной трубой на земле, и дробную стукотню по подоконнику. Последний дождь перед холодами и снегом. До нового сезона несколько месяцев, но они пролетят, как всегда, незаметно. И – готово дело, пора на сборы. И опять с центральным защитником беда – придется Петьку Коростылева ставить, а на его место Никитина пробовать...

Малахов копался в этих будничных беспокойных мыслях, и они, как обычно, не давали уснуть. О Бурицком он и не думал.

Проснулся Малахов поздно. Инженер торопливо собирался, кое-как складывал вещи в лежавший на полу в гостиной чемодан. Они поздоровались и обменялись несколькими фразами насчет дождя. Инженер сказал, что уедет через полчаса. Малахову хотелось поговорить с ним. Он проснулся с этим желанием: поговорить с ним. Но инженер был слишком занят сборами, суетился, нервничал, курил папиросу за папиросой, и ему некогда было даже взглянуть на Малахова.

– Я провожу вас на вокзал, хотите? – сказал Малахов. – Все равно мне нечего делать.

– Что вы, что вы! С какой стати! – сказал инженер испуганно.

– Просто так. Если вы не возражаете. Я только спущусь вниз и дам телеграмму.

Он накинул пиджак и вышел.

Телеграф помещался на первом этаже рядом с комнатой администратора. Малахов написал на бланке домашний адрес Карпова. Времени обдумывать не было, и он написал первое, что пришло в голову: «Сожалению неудача точка товарищ не подходит по стилю – Малахов». Все это заняло минут десять, не больше.

Не дожидаясь лифта, он резво взбежал на третий этаж. Инженера уже не было в номере. Только неприятный запах дыма напоминал о его недавнем присутствии.