Онлайн чтение книги Королева в придачу
Глава 3. Конец марта 1514 года. Дворец Гринвич

Лохань для купания была такой огромной, что двое весьма крупных молодых мужчин свободно разместились в ней. Более того, они боролись, топили друг друга, брызгались, хохотали. В конце концов, утомленные и довольные, они улеглись у противоположных краев лохани, устало дыша и улыбаясь друг другу.

– Эй, вода уже поостыла! – крикнул один из них суетившимся у больших разожженных каминов слугам. – Добавьте горячей.

– И подайте вина, – приказал другой. – А потом пошли все вон.

Над водой поднялись клубы пара. Слуги – кто в бархатных беретах, кто в войлочных колпаках, но все без камзолов, в рубахах с закатанными выше локтей рукавами – кланяясь, стали покидать помещение ванной комнаты.

Купальщики остались одни. Потрескивало пламя, освещая кирпичные веерные своды над головой. На лавках вдоль стен лежали стопки белья, нарядная чистая одежда. Большое, в человеческий рост, зеркало отражало кувшины и тазы у противоположной стены, флаконы с духами и ароматными добавками для ванной на столиках – и двух купающихся мужчин. У одного были белокурые, рыжеватые волосы, молочно-белое атлетическое тело, крупноватое, но вполне пропорционально сложенное. Другой был смуглым, худощавым, с могучими плечами, сильные мускулы играли под блестящей мокрой кожей. Волосы, потемневшие от влаги, были длинными, жесткими, упрямо завивались на концах. Не глядя на своего товарища, он любовался цветом вина, просвечивающего рубином на свет огня.

– Чарльз, ты знаешь, о чем я хочу поговорить с тобой? – спросил первый. – Брэндон, не увиливай! Погляди мне в глаза.

Брэндон повиновался. Ресницы у него были поразительно длинные, что придавало этому по-мужски четкому и привлекательному лицу нечто девичье. А глаза – светло-голубые, чистые и прозрачные, почти по-детски открытые.

– Я слушаю вас, мой король.

Король Генрих VIII Тюдор в упор глядел на друга, товарища по детским играм, а позже по рыцарским турнирам, походам и войнам. Глаза у короля тоже были голубыми, но открытыми они не казались. Их голубой, почти эмалевый блеск всегда словно что-то таил в себе. И сейчас взгляд Генриха был жестким, маленький рот сурово сжат.

– Итак, – начал король, – ты выполнил мой приказ? Ты написал Маргарите Австрийской письмо? Нежнейшее письмо. С извинениями, полное излияний чувств.

– Она вновь не ответит, – сказал Брэндон. – Это была с самого начала неудачная затея, ваше величество. Герцогиня Маргарита поклялась, что после двух неудачных замужеств не пойдет больше под венец. И боюсь, она сдержит слово.

– Но ты ведь спал с ней! – взревел король. – Она выглядела как мартовская кошка после вашей ночи! Я сам видел.

Он залпом опорожнил бокал и отшвырнул его в сторону, совсем не заботясь о том, что разбил дорогое стекло.

Брэндон продолжал любоваться цветом вина в своем бокале.

– Это было только один раз. Леди Маргарита блюдет свою честь… и свою свободу.

– Но она ведь отдала тебе свое кольцо. Фамильное кольцо Габсбургов! Пол-Европы обсуждали этот факт. Ты должен был настаивать, говорить, что вы обручены.

– Милорд, вы несправедливы. Вспомните, какой поднялся скандал, едва я лишь осмелился заикнуться, что нас с герцогиней что-то связывает. К тому же она оскорбила меня, заявив, что кольцо у нее просто украдено. Согласитесь, после всего этого мудрено писать ей нежные письма.

Король расхохотался. Отодвинулся так неожиданно, что вода в лохани выплеснулась через край.

– Ты плохо разбираешься в женщинах, Брэндон! Неужели ты не понял, что Маргарита просто зла на тебя за интрижку с малышкой Попинкорт? И скажи, какого дьявола тебе приспичило увиваться за фрейлиной, когда на тебя обратила внимание сама герцогиня?

– Мне захотелось попробовать тот лакомый кусочек, который так привлек моего короля, – лукаво улыбнулся Брэндон.

Король тоже улыбнулся.

– Да, Джейн…

Он хотел что-то добавить, но резко умолк. Лицо его помрачнело.

– Эта история с Джейн наделала слишком много шума. Бедная моя Катерина! Похоже, ей известно… как думаешь, Чарльз?

Брэндон допил вино и бережно поставил бокал на каменный пол.

– Эта история, милорд, не получила бы такой огласки, если бы вы заплатили Джейн меньше денег.

– Но я король! – возмутился Генрих. – Все, что я делаю, должно быть сделано с поистине королевским размахом.

– О Боже, храни нашего короля Гарри! – в тон ему воскликнул Брэндон, вскинув руки, а затем уронив их с плеском в воду.

Король расхохотался, потом стал задумчивым.

– Чарльз, иметь другую женщину, кроме Катерины, преступно… но так упоительно!

Брэндон предпочел смолчать. Он знал, что его величество спустя пять лет после женитьбы все еще благоговел перед королевой. Катерина принадлежала к древнему царственному роду де Тостамара, и второго короля из рода Тюдоров восхищало, что такая женщина обожала его, была покорна ему и к тому же, будучи совсем не глупой, так преклонялась перед ним. Еще Катерина славилась своим благочестием, и это тоже нравилось королю, ибо благочестие супруги бросало отблеск и на него. Но в последнее время Генрих как будто начал уставать от нее. Королева старела, в то время как ее супруг, который был на шесть лет моложе, продолжал расцветать. К тому же все эти ее неудачные беременности стали постепенно разрушать прежнюю идиллию их брака. Генрих страстно хотел дать роду Тюдоров наследника – и вот одна неудача за другой… Недаром в последнее время король стал нервничать, когда узнавал, что то у одного, то у другого из его приближенных рождались дети… сыновья. Тогда-то он и решился на измену. Поначалу это были мелкие интрижки, походы с Брэндоном в бордель. В первое время Генриха очень мучила совесть: он бросался к исповеднику, каялся и волновался, как бы его дражайшая Кэт не узнала об изменах. Потом, после похода во Францию, к тому же уязвленный победой супруги при Флоддене, он впервые изменил ей в открытую… но за морем. Интрижка с Джейн Попинкорт была для него лишь эпизодом, скорее галантной игрой: король носил цветы Джейн, забрасывал ее подарками, устроил грандиозное шоу с эпизодом купания. Но в спальню к Джейн он пробрался тайно, стремясь, чтобы об этом никто не узнал, что само по себе было наивно, особенно после такого щедрого вознаграждения. Генрих, словно устыдившись содеянного, кинулся к своей Кэт. Он чувствовал себя виноватым и был верен жене ровно три месяца, пока прошлым вечером опять не пригласил Брэндона, переодевшись, совершить вместе ночную вылазку в Саутворк[6]Саутворк – район Лондона, где располагалась большая часть публичных домов.. Похоже, сейчас, после ночных похождений, король был весел… и одновременно его опять мучила совесть. Конечно, Катерина, как всегда, промолчит. Но этот ее немой укор в глазах…

Что касается Брэндона, то хотя лично он не имел ничего против королевы, но с недавних пор принадлежал к партии тех, кто желал бы если не разрыва Генриха с Катериной (даже заикаться об этом было опасно), то хотя бы уменьшения влияния испанки-королевы. Катерина была женщиной неглупой, но, по мнению определенной группы людей, слишком потворствовала союзу Англии с Испанией и Австрией, – союзу, который причинил короне одни неприятности. Теперь Чарльз был среди тех, кто считал благом для Англии союз с Францией, а следовательно, от него, как от близкого друга короля, ожидали, что он воткнет первый клин между Генрихом и его испанкой. Это была опасная игра – но Брэндон был игрок. И он должен был оправдать надежды своих союзников, даже если это не доставляло ему удовольствия. Ибо в глубине души он считал, что как жена Генриха Катерина безупречна, да и его личные симпатии были на ее стороне. И все же он должен был действовать.

– Милорд, мой повелитель, вы мрачны. Я же думал, что после сегодняшнего визита в Саутворк у вас есть все причины для хорошего расположения духа. Рыжая Дейзи родила чудесного малыша, вы должны быть довольны.

Маленький рот короля сурово сжался.

– Дейзи рыжая. Как и я.

– Как и младенец, – заметил Брэндон.

– Какого дьявола! Почему я должен верить всякой шлюхе из Саутворка, которой я вроде бы сделал младенца?

– Но по срокам…

– Ко всем чертям! – выругался Генрих. Но через миг уже тише добавил: – Не будь Дейзи рыжей… Будь я уверен… Но я не верю. Никому. Порой мне кажется, что даже королеве.

Последние слова он произнес совсем тихо.

Брэндон понимал, что имеет в виду Генрих Тюдор. Король женился на Катерине после смерти ее первого мужа, старшего брата Генриха Артура, женился с дозволения папы, издавшего специальную буллу, после того как Катерина поклялась, что по причине юношеской незрелости Артура так и не вступила с ним в плотскую связь, а следовательно, не может считаться его женой перед Богом. Если же она солгала, то есть основания признать их брак незаконным, и значит, все их бесплодные усилия дать Англии законного наследника – кара Господня. Эти мысли не давали Генриху покоя. И Брэндону, как доверенному другу короля, со стороны французской партии был предложен план, как можно отвлечь короля от Катерины: убедить его в том, что именно она, а не Генрих, повинна во всех их неудачах. План был прост – надо, чтобы Генрих сошелся с другой женщиной, и, если она понесет от короля, если родит ему сына, значит, это Катерина виновата в отсутствии наследника у самого блистательного государя Европы. Но дело это представлялось весьма щекотливым – Генрих, хотя и поглядывал на других дам, до сих пор благоговел перед супругой. И все же у него была интрижка с Джейн в Нидерландах. Мимолетная интрижка. Король потерял интерес к мисс Попинкорт, едва заполучил ее. И поспешил к королеве. Теперь вот этот ребенок от рыжей шлюхи. Жаль, конечно, что она рыжая, как и король, но тут уж Чарльз ничего не мог поделать – Генрих сам выбрал ее.

Видя, что король задумался, Брэндон вылез из ванны и завернулся в простыню. Подав королю вина и развеселив его парой шуток, он неожиданно сказал:

– Кстати, о Дейзи… Она-то, конечно, обычная продажная девка. Между тем на ваше величество заглядывается много дам. Что стоит вам подыскать себе возлюбленную при дворе? Особу целомудренную и добродетельную, которую ваше величество приблизило бы к себе, обласкало… И если она вам родит…

Брэндон предпочел умолкнуть, не развивать дальше мысль. Генрих был человеком непредсказуемым. И Чарльз перевел дыхание, лишь когда заметил, что Генрих улыбается.

– Да, есть при дворе одна особа, весьма очаровательная и добродетельная, замечу. Я знал ее еще ребенком, угловатым ребенком. Но эти угловатые девочки порой превращаются в таких милашек…

Настроение его величества явно улучшилось. Он даже подмигнул.

– Одна из фрейлин моей жены. Сегодня я покажу тебе ее. Скажешь свое мнение.

Какой бы она ни была, даже горбатой или косоглазой, Брэндон все равно заявил бы королю, что она достойна высочайшего внимания. Если у королевы появится соперница, если престиж ее величества хоть немного упадет – у них появится шанс уменьшить влияние Катерины и ее заморской родни на короля.

А пока король был доволен, что заинтриговал Чарльза Брэндона, даже что-то напевал, вылезая из ванны. Огромный, голый, Генрих прошелся по комнате купальни, оставляя лужи воды на плитах и меховых ковриках, и подошел к зеркалу. Некоторое время он глядел на себя, потом согнул руки, выпятил мускулы, явно любуясь своим атлетическим телом – длинные ноги, мускулистые бедра, чуть обозначившееся брюшко, но плечи, грудь так и бугрились под напором мускулов.

– Я король, – довольно улыбаясь, произнес Генрих, – надежда и гордость Англии.

– Во всей красе! – в тон ему воскликнул Брэндон. И оба расхохотались.

Затем Брэндон прислуживал королю при одевании. Генрих не вызвал пажа, они все еще оставались вдвоем, вели непринужденную беседу – об одежде, новых модах и изысканных запахах лосьонов, подталкивая друг друга и ловя момент, когда противник более расслаблен. Брэндону, разумеется, доставалось сильнее, чем королю, но он очень ценил эти моменты уединения и близости с монархом, поэтому был не прочь получить пару тумаков, даже разок растянуться во весь рост на полу, когда Генрих стоял над ним, хохоча и протягивая руку, чтобы помочь встать.

– Не нравится мне эта итальянская мода с заниженными плечами, – говорил король, считавший единственным изъяном своей фигуры слишком покатую линию плеч, несколько не вязавшуюся с его природным атлетизмом. – Помнишь те вороненые доспехи, которые подарил мне посол императора Максимилиана? Там наплечники приподняты и имеют форму рогатых ящериц, но какой это создает эффект!

Брэндон, сидя на полу, расправлял буфы в прорезях штанов Генриха. Буфов было множество, и казалось, что сами штаны просто изрезаны этими маленькими диагональными разрезами, сквозь которые полагалось пропускать тонкое белье. А колет был коротким, в талию, и по моде таким узким, что не сходился на груди, и к нему полагался треугольный или квадратный нагрудник.

– Почему ты отговорил меня вызывать в Лондон мою сестру Мэри на это Рождество? – вдруг спросил король. – Я соскучился по малышке, а сейчас…

– Но вспомните, государь, – ответил Брэндон, – какие заносы были этой зимой. Просто немыслимо заставлять нежную, к тому же болезненную девочку отправляться в дорогу в такое ненастье. Да и эти слухи о том, что к ней заезжал испанец Фуэнсалида… Бог весть, что он мог наговорить ей.

Маленький рот короля по привычке строго сжался. Если воспоминания о доспехах, подаренных австрийцем Максимилианом, еще могли настроить его на приятный лад, то само напоминание об Испании, о его тесте Фердинанде, которому он верил, но который так предал его, сразу заставили вспыхнуть холодным светом синие глаза Генриха. Однако Чарльз остался доволен. Он был против брака Мэри с Карлом Кастильским, он принадлежал к партии, которая делала все, чтобы не допустить этого союза.

Король приготовился выйти. Лихо надев набекрень широкий, опушенный лебяжьим пухом берет, он посмотрел на свое отражение. Небесно-голубой бархат камзола искрился золотыми нашивками, на блистающем алмазной пылью отделанном горностаем нагруднике сверкали аппликации из рубиновых роз, а поверх них – еще несметной ценности золотая цепь с подвесками. Король откровенно любовался собой – надменно вскинутый бритый подбородок, прямой короткий нос, яркие глаза в обрамлении рыжеватых ресниц и густая, волнистая оранжево-золотистая шевелюра до плеч, пышная после купания.

– Да, я король! – важно заметил он. – Гордость и надежда Англии. О, я докажу им всем, что в мире еще не было подобного монарха!

И лишь на миг облачко набежало на его чело:

– Все же следует сходить к исповеднику, покаяться. Иначе как я смогу глядеть в глаза столь чистой и возвышенной женщины, как моя королева?

Он все еще робел перед ней, хотя и жаловался Брэндону, что из-за поста ее величество не допускает его к себе в опочивальню. А ему в это запретное время, как никогда, хочется плотских утех.

– Но почему, именно когда Кэт так строга, мне не хватает любви?

– Просто весна, государь, – улыбнулся Брэндон, подкидывая дрова в огонь и стараясь не смотреть на короля, чтобы не выдать насмешки в глазах.

– Да, весна! – вздохнул Генрих, подойдя к окну. – Затяжная весна. Уже конец марта, а снег все еще лежит. Я и не припомню столь долгой и суровой зимы.

Он что-то увидел из окна и нервно затеребил цепь на груди.

– Королева возвращается из часовни. Мне бы следовало встретить ее. Ах да, сначала к исповеднику…

Он припомнил что-то еще:

– После обеда у меня встреча с делегацией торговцев из Сити[7]Сити – центральная, деловая часть Лондона., потом… Да, Чарльз, – уже выходя, оглянулся Генрих, – думаю, до полудня мы сможем сыграть партию в теннис. Так что я жду тебя.

Брэндона иногда просто восхищала необыкновенная энергия его молодого повелителя. Он казался неутомимым, в нем действительно кипела недюжинная сила. Проведя накануне полдня на охоте, он заседал потом в совете, почти не спал во время их совместного рейда по притонам Саутворка, однако вел себя так, словно не чувствовал усталости и находился в такой форме, что мог обыграть Брэндона в теннис. Да, в Генрихе Тюдоре таилось много такого, что он даже не подозревал в себе. Непостоянный и вспыльчивый, упрямый и сентиментальный, щепетильный и пренебрегающий условностями… В нем сочетались простодушие и проницательность, детское тщеславие и холодное равнодушие, себялюбие и ранимость и, наконец, то, что все чаще стал замечать в этом обаятельном юноше Брэндон, – неумолимая жестокость. Генрих был хищником, общение с которым могло больно ранить. Но Брэндона это не смущало. Он давно понял – король добр и милостив к тем, кто не встанет ему поперек дороги. А Брэндон был не так глуп, чтобы в чем-то пойти наперекор его величеству Генриху Тюдору.

Площадка для тенниса была давно очищена от снега и присыпана песком, однако влага от талого снега и сырость от реки проникли и сюда. Песок был мокрым, налипал на обувь, мяч, даже скрипел на зубах. И все же игра была ожесточенной.

Король посылал удар за ударом.

– Тебе сегодня везет, Брэндон!

Это было сказано, хоть и весело, но с заметным оттенком досады. Но Чарльз Брэндон ничего не мог поделать. Сегодня король играл из рук вон плохо, и у него не было возможности поддаться, ибо король сразу замечал подвох и начинал злиться.

Солнце уже светило по-весеннему, и Брэндон даже скинул камзол, потом и жилет. Король наконец-то разыгрался, и когда Чарльз, ловя мяч, оступился и растянулся на песке, Генрих весело захохотал.

Брэндон, сплевывая песок и отряхиваясь, стал подниматься.

– У вашего величества просто сокрушительный левый удар. Но партия еще не окончена.

Король вновь подал мяч.

Со стороны галереи, где сидели зрители, раздались аплодисменты, но Генрих сделал нетерпеливый жест, даже поглядел угрюмо туда, где находились королева и дамы.

– Будете аплодировать, если я выиграю.

И тут же вновь сделал неудачный выпад, послав мяч за пределы поля. Король явно нервничал, вращая ракетку в руке.

– Энри, подойди, я стряхну с тебя песок, – раздался мягкий голос ее величества.

Генрих с досадой отмахнулся. Он держался с Катериной уверенно, словно после исповеди и отпущения грехов уже не чувствовал своей вины перед ней.

Брэндон, отбивая очередную подачу, покосился туда, где сидели королева и придворные дамы. На королеве был введенный ею в моду пятиугольный жесткий чепец – один угол надо лбом, два – у висков и два чуть ниже ушей, на спину спускалось легкое шелковое покрывало. Все окружающие королеву дамы, подражая ее величеству, носили такие же чепцы, закрывающие волосы и придающие дамам почти монашеский вид. При дворе было мало дам – примерно одна к пяти мужчинам. Поэтому отношение к ним было особенно бережное, и легкий флирт с прекрасной половиной, который иногда позволяли себе придворные кавалеры, не выходил за рамки приличий. Королева была очень строга в этом, следила за нравами и, если где-то допускалась вольность, то провинившихся могли и услать.

Мяч ударился о заграждение галереи и, подскочив, перелетел за поручень, вызвав взволнованные возгласы на трибуне. Король нетерпеливо взмахнул ракеткой. Да, ему явно не везло сегодня, но он старался не очень это показывать. Генрих отвесил в сторону королевы и дам извиняющийся поклон, и те заулыбались, пряча лица в муфты. Только королева имела право улыбаться королю открыто. Улыбка у нее была очаровательная, сторицей возмещавшая некоторую унылость лица. Катерина уже была не так хороша, как ранее: бледная кожа, круги под глазами придавали ей несколько болезненный вид, старили ее и тяжелые, рано появившиеся складки, идущие от крыльев носа к уголкам рта. Хороши были только глаза – серые, прозрачные, добрые. И тем не менее Катерина знала, что выглядит уже не такой цветущей и молодой, потому и старалась окружать себя пожилыми матронами, дамами в летах. Даже сейчас именно они сидели вокруг ее величества – тетка короля Катерина Йоркская, важная графиня Солсбери, тучная Агнесса Норфолк. Лишь чуть поодаль от королевы собрались дочери и молодые жены придворных, входящие в штат ее величества, – румяные, хорошенькие. Брэндон скользнул по ним взглядом. Интересно, на кого из них положил глаз король? Бледнолицая красавица Мод Парр… Очень хороша, но она жена верного сторонника Генриха, и король едва ли захочет скандала. Тогда, может, кареглазая, хорошенькая, с ямочками на щеках Нэнси Керью, тайная любовница самого Брэндона, которую он с готовностью уступил бы королю, ибо, как бы ни нравилась она Чарльзу, он не посмел бы стать на дороге у Генриха. Или эта новенькая фрейлина, малышка Бесси Блаунт, беспечная хохотушка, с какой-то особенно чувственной грацией в движениях. Именно к ее ногам подкатился мяч, и Брэндон с поклоном попросил подать его. Но пока Бесси подбирала юбки, ища мяч, ее опередил герцог Бекингем.

– Не дело заставлять даму пачкать пальчики, – бросив на Брэндона колючий взгляд, произнес этот вельможа из рода Стаффордов. – Вы не учтивы, Чарльз, – жестко сказал он и, не подав мяча Брэндону, кинул его в сторону короля.

– Плохой пасс, сэр Эдвард, – заметил сидевший неподалеку Норфолк. – Если из вас никудышный теннисист, то вам лучше не показывать этого королю, положитесь на Чарльза.

Вот они – два герцога Англии, единственные родовитые дворяне, оставшиеся при дворе после уничтожившей почти всю знать войны Роз. Эдвард Стаффорд, герцог Бекингем, и лорд Ховард, герцог Норфолк. Бекингем в дружбе с королевой и придерживается происпанской политики. Норфолк же союзник Брэндона, однако между ними царит холод – родовитый Ховард с некоторым предубеждением относится к выскочке из простых джентри Брэндону. И все же они одна партия, поэтому Брэндон поблагодарил Норфолка улыбкой.

– Вы как всегда правы, милорд. Бекингем ошибся, сейчас подавать должен я.

Он вернулся на место, и игра возобновилась.

Слава Богу, королю стало везти. Но счет все равно был в пользу Брэндона, а королю хотелось отыграться. Поэтому, когда Катерина заметила супругу, что приближается время полуденной мессы и следует отправляться в часовню, он никак не отреагировал. Генрих был азартен и мог играть по нескольку часов.

– Партия! – наконец произнес молодой Гарри Гилфорд, выступавший судьей. Преимущество все еще было на стороне Брэндона.

– Я должен отыграться! – не унимался король.

Брэндон видел, как Генрих принял из рук пажа новый мяч, проверил его, несколько раз ударив о землю ракеткой, но вдруг замер, увидев кого-то. Сжав мяч рукой и заложив под мышку ракетку, он направился ко входу на галерею, где сидели зрители.

В проходе стоял тучный, импозантный человек в роскошном, опушенном мехом плаще, из-под которого выглядывало одеяние священнослужителя, и в берете с опущенными наушниками. Лицо у мужчины было полное, холеное, с густыми черными бровями над круглыми темными глазами, мясистый нос и пухлый двойной подбородок, словно стекающий в меховую опушку воротника. Неимоверная властность лица несколько смягчалась улыбкой, которой мужчина приветствовал своего монарха. В руках он держал папку с бумагами, и было видно, как на этих холеных руках сверкают крупные драгоценные камни.

Когда король приблизился, пришедший хотел поклониться, но Генрих остановил его, обняв рукой за плечи. Они о чем-то заговорили, Генрих рассмеялся.

Брэндону стало холодно в одной рубашке, его молодой паж Норрис подбежал, подал колет. Проказник, улыбаясь, негромко сказал:

– Ставлю голову против дырявого башмака, что сейчас Вулси уведет его величество.

Так и вышло. Через минуту Генрих сделал знак, что не будет больше играть и отпускает двор. Король удалился, все так же обнимая своего канцлера Вулси за плечи, а Чарльз заметил, как нервно скомкала в руке платок королева. Она глядела вслед удаляющейся паре без улыбки, и ее можно было понять. Венценосный супруг на ее слова не обратил никакого внимания, но стоило появиться Вулси, как Генрих оставил даже любимый теннис. Катерина нервничала. Канцлер Генриха был ее основным соперником при дворе, и его влияние на короля было сильнее, чем даже любовь к ней Генриха.

О Вулси при дворе говорили постоянно. Его головокружительная карьера была притчей во языцех. Отчасти он, как и Брэндон, возвысился только благодаря симпатии к нему короля. Но если Брэндону даже его злопыхатели многое прощали, поскольку он все же являлся дворянином и рыцарем, то Вулси был человеком из народа, сыном простого мясника из Ипсвича, и привлек к себе внимание короля исключительно своими деловыми качествами, целеустремленностью и удивительной ловкостью, с какой он шел навстречу всем желаниям Генриха, направляя их в нужное русло и превращая в законы.

Брэндон и Вулси были союзниками. Не друзьями, ибо при дворе редко кого связывала искренняя дружба, но единомышленниками. Оба возвысившиеся благодаря симпатии короля, оба зависящие от его благоволения, они поддерживали друг друга и заключили союз, дабы противостоять окружавшей Генриха аристократии.

При дворе Вулси за глаза называли «мясницкой дворняжкой», памятуя его незнатное происхождение. Но в пятнадцать лет Вулси стал уже бакалавром, в двадцать – священником. Он намеренно избрал духовную карьеру, ибо Церковь уравнивает людей, если у них есть таланты, а талантами Вулси обладал несомненно. Еще старый Генрих VII обратил на него внимание и сделал духовником своего сына Генриха. Уже тогда Вулси завоевал доверие будущего наследника, и, став королем, Генрих не преминул возвысить своего духовника, сделав его интендантом и поставщиком на время военной кампании во Франции. Вулси справился с назначением прекрасно. Как администратор он не знал себе равных, но главное – он умел находить подход к королю. И тот продвигал свою «мясницкую дворняжку», пока не ввел в королевский совет, назначив канцлером королевства.

А Брэндон… Поначалу в угоду королю он просто поддерживал Вулси, потом стал им восхищаться. Даже он, опытный придворный интриган, поражался уму и работоспособности канцлера Томаса Вулси, который мог сесть за работу еще затемно и трудиться до ночи без еды и отдыха, не обращая внимания на потребности человеческой природы. Поддерживая Вулси, Брэндон сначала сблизился с ним, а потом попал под его влияние. Он стал человеком Вулси, его союзником, даже шпионом. Брэндон, блистательный придворный, слывший личным другом короля, поверенным его тайн и участником развлечений… Вот-вот, развлечений, ибо Брэндон теперь мог только развлекать короля. Но в руках Вулси была вся Англия. И король.

У Брэндона были свои апартаменты в Гринвиче: пара комнат, узких, темных, не отличавшихся особым комфортом, зато богато обставленных и смежных с личными покоями короля. А у Вулси были дворцы, епархии, земли. Брэндон же вынужден был крутиться и так и этак, чтобы материально поддержать свой статус друга короля. У него было несколько должностей, но ни обширных земель, ни богатых угодий, обеспечивающих регулярный доход. Разве что он владел поместьями в Девоншире, доставшимися ему после женитьбы на Маргарет Мортимер, но большая часть их уже была заложена, а оброк с остальных уже получен. Стриженую овцу дважды не стригут… А Брэндону необходимо было вести подобающий для придворного образ жизни. Его друг Генрих даровал ему милость одеваться в одежду такого же цвета, что и он сам. Но у Генриха были сотни одежд, и Брэндону с трудом удавалось сводить концы с концами, чтобы соответствовать этой «милости».

Сегодня король выбрал одежду в голубых тонах. Брэндон также оделся в платье из голубого велюра. Его элегантный стеганый колет до талии и пышные присборенные рукава имели вертикальные, горизонтальные и диагональные мелкие прорези, сквозь которые буфами выступало белье. Показывать белье вошло в моду, поэтому цены на него резко возросли. Зачастую рубашка из тонкого атласа или белейшего узорчатого полотна стоила дороже, чем весь костюм со штанами и башмаками. И сейчас, когда Брэндон стягивал у горла и расправлял складки рубахи, он мысленно прикидывал, где ему взять деньги на такую роскошь. У венецианского посла Себастьяно Джустиниани, например. И словно в ответ на его мысли, ему сообщили, что посол дожидается его в прихожей.

Брэндон чуть вздрогнул, оглянувшись на своих оруженосцев и пажей, находившихся в комнате. Они служили ему, но одновременно могли быть и подкуплены кем-то из недругов Чарльза, даже его так называемыми приятелями, которые были не прочь установить слежку за другом короля. И то, что Брэндона навещает посол Венеции, да еще когда двор отправился на мессу в замковую капеллу, а, следовательно, эта встреча должна произойти тайно, бросало тень на него. Да и что может произойти тайно при дворе, где все, от стен до оконных наличников, имеет уши? И Брэндон обозвал про себя сеньора Себастьяно ослом. То, что он был доносчиком и шпионом Венеции, Брэндона не волновало. Не он, так другой получал бы деньги от сеньора Себастьяно, при дворе без этого нельзя, как нельзя быть искренним или принципиальным. Но Брэндон вырос при дворе, знал все альковные тайны, а поскольку жизнь научила его ни от чего не отказываться, он спокойно давал венецианцу нужные сведения и проводил его политику. Тем более, что Себастьяно никогда не скупился.

Но посол сегодня был настроен решительно.

– Мне сообщили, что сегодня король Генрих согласился принять испанского посла дона Карозу. Чем вы объясните подобное благоволение его величества, особенно после того, как уверяли, что встречи не будет? – спросил он.

Брэндон улыбнулся. Действительно, в свое время он обещал Себастьяно, что сделает все возможное, чтобы испанец не был принят. Но не может же он велеть королю выгнать его вон. И Брэндон объяснил, что Генрих примет дона Карозу только из желания угодить супруге. И примет его после встречи с торговцами из Сити – он сделал упор на последнем факте, давая тем самым понять, что даже такая очередность, когда посла короля Фердинанда ставят на второе место после обычных купцов, сама по себе уже является оскорблением для Испании.

Теперь Себастьяно Джустиниани довольно улыбнулся. Венецию тревожил союз Генриха VIII с ее извечными врагами Испанией и Австрией, которые стремились втянуть Англию в войну против республики Святого Марка[8]Святой Марк – национальный святой Венеции., и ее устраивало, что Брэндон будет напоминать Генриху, какое предательство совершили против него родственники королевы. Но существовала еще помолвка Мэри Английской и Карла Кастильского. Поэтому посол снова помрачнел, слушая вполуха жалобы Брэндона на неимоверную дороговизну придворной жизни, то есть намеки на то, что Джустиниани снова следует раскошелиться. И хотя посол уже потянулся было к кошельку, но в следующую минуту словно передумал.

– Говорят, Испания настаивает на скорейшем заключении брака Мэри Тюдор и Карла Кастильского.

– Зря они на это надеются, – любуясь игрой света на перстнях, заметил Брэндон. – Их принц еще не достиг брачного возраста, и… Хотите попробовать этой мальвазии, сеньор?

Кувшин с вином был великолепен – из светлого серебра в форме вздыбленного, сидящего на задних лапах льва. Крышкой служила сама голова царя зверей, верхняя часть которой откидывалась, и из пасти наливалось вино. Однако наливать вино при этом было не совсем удобно, да и сам сосуд был достаточно тяжелым, поэтому, чтобы угостить посла, Брэндону пришлось вплотную подойти к нему. Он намеренно не обратился за помощью к пажу, дабы в момент, когда он будет обхаживать гостя, шепнуть ему, что они встретятся после полуночи, как обычно, в конце парка.

– Тогда и обсудим наши финансовые проблемы, – в тон ему тихо ответил сеньор Себастьяно. Громко же воскликнул: – Ах, какая темная, густая мальвазия! Восхитительный напиток!

Он был доволен, что поставил Брэндона на место. Посол Венеции платил Брэндону, и ему нужны были конкретные сведения, а не пустые обещания.

Насладиться вином им так и не удалось. Раздался глас трубы, возвестивший, что двор после окончания мессы движется в трапезную залу, и Брэндону следовало поспешить.

Король был в прекрасном расположении духа.

– Эй, Чарльз, чертов безбожник, тебя опять не было в капелле. Непременно нужно вас наказать, хотя, поверьте, мне это будет неприятно.

Брэндон отвесил грациозный поклон:

– В таком случае, сир, кому вы хотите доставить удовольствие?

Генрих недоуменно глянул на друга и громко расхохотался.

– За что я люблю Брэндона, – сказал он, обнимая его за плечи, – так это за то, что с ним всегда весело.

Однако, несмотря на расположение короля, в трапезной Чарльзу пришлось уступить свое место подле него более важным особам. Он не был достаточно знатен, не имел положенных титулов и званий, чтобы восседать рядом с Генрихом во время трапез. И тем не менее король то и дело призывал его к себе. Он был в прекрасном настроении, ему хотелось веселиться. Даже во время поста, когда музыка запрещена, как и мясные блюда с жирными приправами.

– Эй, Брэндон! – кричал Генрих через весь зал. – Нам что-то скучно. Думаю, у тебя найдется какая-нибудь история, чтобы развеселить нас.

Брэндону пришлось покинуть свое место и встать, оперевшись о королевский стол. Он взял с блюда его величества ломтик розовой лососины и, откусывая маленькие кусочки, чтобы не говорить с полным ртом, начал рассказывать королю забавную историю. Как всегда, предметом своих насмешек он выбрал испанца Карозу:

– Что-то не видно вашего шута Уила, – произнес Чарльз. – Он лучше меня пересказал бы вам очередную житейскую мудрость, которую недавно поведал нам дон Кароза.

– И в чем заключается сия мудрость? – полюбопытствовал Генрих.

– Испанец заметил, что, если стоять на Лондонском мосту, бросать камни в воду и не видеть при этом кругов… значит, наступила зима.

Король расхохотался. Зима в этом году и в самом деле была такой холодной, что даже Темза замерзла.

– Он мудрец, наш испанец! – заметил Генрих.

Король смеялся, остальные вторили ему. Даже те, кого насмешки над послом короля Фердинанда не очень радовали. Катерина тоже рассмеялась. Она умела оценить шутку, к тому же понимала, что заступиться сейчас за посланника своего отца значило навлечь на себя немилость супруга.

И все же Брэндон видел, что ей несладко, и не мог не восхищаться ее самообладанием: Катерине приходилось сносить издевательства над послом отца и терпеть общество врага Испании, поскольку Генрих посадил подле себя французского герцога де Лонгвиля.

Подали вторую смену блюд. У короля был отменный аппетит, он ел и пил невероятно много, но благодаря физическим упражнениям был мускулистым, без избытка жира. И все же он выглядел старше своих двадцати трех лет. Это его не портило – наоборот, делало более значительным, несмотря на некоторые ребяческие выходки. К тому же королева была старше его на шесть лет. Но он любил ее и даже стремился выглядеть более солидным, чтобы быть под стать ей.

Сейчас, откинувшись в кресле, Генрих откровенно красовался; ему хотелось поиграть в величие. Он беседовал с Вулси о сохранности лесов, Вулси поддакивал и предлагал посадить новые. Потом они заговорили об артиллерии, кораблях, и Генрих как бы между прочим решил государственный вопрос о создании гильдии лоцманов для безопасности мореплавания. О своих кораблях и пушках Генрих говорил с мальчишеской гордостью. Но так как разговор был неофициальным, он с такой же легкостью стал рассуждать о необходимости украсить двор образованными людьми, видными учеными.

– Лорд Маунтжой, это правда, что великий Эразм Роттердамский хочет покинуть Англию? Нас это огорчает.

– Об этом лучше спросите Томаса Мора, в доме которого остановился ученый.

– Ах, наш милый Томас Мор, – улыбнулся Генрих, отбрасывая салфетку и поднимаясь. Все тотчас встали, поняв, что это сигнал к окончанию трапезы.

А Генрих, обняв за плечи невысокого, одетого в простую темную одежду Томаса Мора и не обращая внимания на собравшихся, направился к выходу. Немного посокрушавшись насчет того, что здоровье вынуждает Эразма отправиться на континент, он повел разговор на другую тему, расспрашивал собеседника о его новой книге, посвященной коварному Ричарду III. Генрих хотел показать себя серьезным королем, получающим удовольствие от общения с ученым. Но уже в следующую минуту он громко наказывал королеве, обращаясь к ней через весь зал:

– Ваше величество, после аудиенции я намерен вместе с нашим другом де Лонгвилем посетить зверинцы Тауэра. И желал бы, чтобы за время нашего отсутствия вы приготовили для нас какое-нибудь увеселение. Благопристойное увеселение, с учетом времени поста.

Ничего труднее Генрих не мог приказать жене. Король хотел, чтобы его двор блистал, но такая строгая, скромная женщина, как Катерина, была не в состоянии выполнить это требование короля. Ей больше нравилось проводить время в обществе священников или тихо заниматься рукоделием в своих покоях. Устраивать же увеселения… Она даже побледнела и стала искать глазами Чарльза Брэндона. Вот кто всегда помогал ей в этом неимоверно трудном для нее деле. Но в этот момент раздался громкий голос Генриха:

– Брэндон, я желаю, чтобы вы сопровождали меня.

Лицо Катерины сделалось совсем несчастным. Брэндону стало жаль ее. Подозвав молодого Гилфорда, он тихо велел передать королеве, что выкроит время навестить ее.

Король ушел вперед вместе с Мором. Это дало возможность Брэндону и Вулси поговорить, пока они шли через узкий коридор, отчего свита канцлера растянулась. Чарльз сообщил Вулси об утреннем разговоре с королем насчет кандидатуры любовницы и даже назвал троих, кто, по его мнению, подходил на эту роль. Заметил, что сам он склоняется к тому, что его величество изберет молоденькую фрейлину Бесси Блаунт. Неожиданно Вулси поддержал его, сославшись на слова короля о том, что тот знал ее еще ребенком, а мисс Бесси – дочь одного из королевских гвардейцев. Он сказал это как бы между прочим, но Брэндон посмотрел на Вулси с невольным уважением. Как этот обремененный государственными заботами муж еще успевал обращать внимание на подобные мелочи? И Чарльз лишь согласно кивнул, когда Вулси посоветовал ему обратить особое внимание на эту Бесси Блаунт.

Аудиенц-зал был старой постройкой со сводчатыми перекрытиями и цветными витражами в высоких готических окнах. Величие в нем было, а вот комфорта никакого. Старые, расположенные в дальних концах зала камины еле согревали помещение, плиты на полу для тепла были покрыты соломенными циновками. Ряд внушительных колонн вдоль всего зала придавал ему помпезность, как в храме. Но холод… От каменных стен так и веяло сыростью, и подбитая мехами мантия короля была сейчас как нельзя кстати. Генрих занял место на стоявшем на возвышении троне, но долго сохранять положение идола не смог. Энергия так и кипела в нем, и, сойдя с трона, он ходил по залу, сбивая полой мантии циновки и не столько слушая, сколько говоря сам. Забавно было наблюдать, как мечутся за ним солидные купцы и предприниматели в своих длиннополых одеждах, как семенят следом писцы с досками через плечо, придерживая чернильницы, строчат то, что говорит король.

Обычно Генрих не любил заниматься государственными делами и предпочитал перекладывать их на своего канцлера. Вот и сейчас, если в чем-то возникала заминка, он кивал в сторону Томаса Вулси – мол, это к нему. А потом опять продолжал рассыпаться цветистыми фразами.

Брэндон наблюдал за королем со стороны. Какая уверенность, какой блеск! А ведь Брэндон помнил этого великолепного короля еще застенчивым робким мальчиком, нелюбимым сыном, который панически боялся отца. Однако уже тогда было в Генрихе нечто особое, выдающееся. «Этот огромный мальчишка», как порой отзывался о нем старый король, с детства был непоседой и умел завладеть всеобщим вниманием.

Судьба благоволила к нему. Генрих стал королем, блистательным королем! Он смело ломал условности, бытовавшие при дворе отца. Щепетильный, но в то же время щедрый, влюбленный в себя и в жизнь, он хотел стать идеальным правителем. Он окружил себя блистательными молодыми людьми, позволял им звать короля по имени, разрешал фривольные шутки, сделал их обязанности при дворе легкими, необременительными. И если порой король и гневался на кого-то из них, то вскоре прощал. Они были его блестящим окружением, его фоном, на котором ему полагалось быть главной фигурой.

Да, Генриху было необходимо, чтобы окружающие видели и откровенно подчеркивали его превосходство, чтобы откровенно восхищались им. И сейчас, когда, дав аудиенцию лондонскому купечеству, Генрих принял испанского посла Карозу, но принял во всем блеске своего королевского гнева, Брэндон не удержался, чтобы не зааплодировать. Негодующий взгляд испанца, который тот бросил на него, Брэндон выдержал с самой приветливой улыбкой. Чистые голубые глаза не раз выручали его в сложных ситуациях, придавая лицу циника и интригана невинное девичье выражение.

А Генрих бушевал:

– Я не желаю иметь с вашим королем никаких дел. Не смейте мне предлагать никаких проектов. Я и Фердинанд – немыслимо! После того как он предал меня во Франции, я и слышать не желаю ни о каком союзе с ним. И я не хочу вмешиваться в его дела с Италией и Венецией. Особенно с Венецией. Христианскому миру с юга угрожают турки, а республика Святого Марка – единственная морская держава, которая может им противостоять. Поэтому я скорее готов поддерживать ее, чем вступить в лигу, направленную против Венеции.

«Ого! – обрадовался Брэндон. – Одной этой фразой славный Хэл заработал мне немало венецианских денежек!»

– Ваше величество, – робко вмешался Кароза, – могу ли я считать ваши слова окончательным разрывом с моим королем?

– Когда я укажу вам на дверь, тогда и принимайте подобное решение. Я же просто не желаю вас видеть при дворе, но отнюдь не настаиваю на вашем выдворении из Англии. И учтите, я поступаю так только из любви к ее величеству королеве.

Дело было не только в этом. Разрыв с Фердинандом мог бы означать и сбои в торговле с Нидерландами – основным партнером Англии в торговле шерстью. А это был бы удар по английскому купечеству, с представителями которого Генрих недавно разговаривал. Кароза это понимал, поэтому и решился коснуться последнего щекотливого вопроса – брака Мэри Английской и внука Фердинанда Карла Кастильского. Но Генрих ушел от прямого ответа, заявив, что Карл еще не вступил в пору возмужания, когда ему срочно понадобится супруга.

– Но леди Мэри могла бы жить при его дворе, – заметил Кароза и невинно добавил: – Раз принцесса все равно не живет при особе вашего величества.

Генрих принял важную позу.

– Позвольте мне решать, где жить моей сестре. – Он вскочил. – Довольно. Аудиенция окончена. Я устал. – И, повернувшись к Брэндону, сказал: – Чарльз, я еду к Лонгвилю. Присоединяешься?

Брэндон вздохнул. В последнее время Генрих проявлял все больше внимания к французскому герцогу, и Лонгвиль, взятый в плен в битве при Теруане, вскоре из пленника стал другом короля и, как поговаривали, даже потеснил в сердце Генриха самого Брэндона. Однако это сближение было выгодно тем, кого интересовал союз Генриха с Францией. Брэндон принадлежал к их числу и уступал свое место подле короля этому надменному Лонгвилю.

И сейчас он лишь сокрушенно развел руками и отказался, сославшись на неотложные дела.

Генрих скорчил недовольную мину:

– Бог мой, Брэндон, я давал тебе все эти должности не для того, чтобы ты увиливал от основной своей обязанности – быть моим другом. Однако ладно. В конце концов, я знаю, что такое долг, и заменю приятное общение с тобой компанией с Франсуа де Лонгвилем.

У Брэндона не было никаких неотложных дел, когда он отказывал королю, но он обещал королеве помочь ей организовать вечерние развлечения. Поэтому, проводив короля, он тут же направился в покои королевы и в полутемном переходе встретился с Нэнси Керью, спешившей куда-то по поручению госпожи. Плутовские карие глаза Нэнси озорно блестели под строгим пятиугольным чепцом из серебристой парчи, который очень шел ей. Чарльз обрадовался этой неожиданной встрече и тут же заключил Нэнси в объятия.

– Фи, сэр, какой вы прыткий, – вымолвила молодая женщина, еще не отдышавшись после поцелуя. Но тут же опять подставила губы.

Она была из обедневшего рода Керью, державшегося на плаву исключительно благодаря благоволению к ним короля. Выданная замуж в четырнадцать лет и овдовевшая в восемнадцать, Нэнси была девушкой умной, осторожной и идеальной любовницей для Брэндона, так как не только понимала, что их союз не будет одобрен при дворе, но и умела так следить за собой, что их связь не имела последствий. К тому же она доносила любовнику все альковные тайны королевы.

– Ты придешь ко мне сегодня? – спросила Нэнси, отстраняясь от Брэндона, когда почувствовала, что их объятия требуют еще большей близости. Брэндон перевел дыхание.

– Я бы с удовольствием, малышка. Но как карта ляжет.

– Фи, сэр, разве вы не знаете, что азартные игры запрещены во время поста?

– Но в королевских покоях частенько нарушается это предписание, не так ли?

Они рассмеялись. Брэндону нравилась живость Нэнси, ее умение шутить и поддерживать шутку. Иногда он подумывал, что Нэнси, с ее опытом придворной жизни, умом и очарованием, была бы ему неплохой женой. Если бы девушка была хоть немного богата, или если бы он чувствовал к ней хоть каплю того сильного, всепоглощающего чувства, которое владело им во время первой женитьбы на Анне Браун!

– Королева послала меня купить шелковых ниток, – сказала Нэнси, приводя в порядок одежду. – Она села за рукоделие, но явно ждет тебя. И нервничает.

– Я как раз иду к ней. Скажи, Нэнси, а леди Бесси Блаунт у нее?

– Да. А что? Не надумал ли ты изменить мне с этой смазливой дурочкой?

– Она что, так глупа?

– Ну, она добрая, милая, всегда весела… но глупа, как гусыня.

– Жаль. Нет, Нэнси, не сердись. Просто я интересуюсь ею ради одного друга.

Нэнси Керью была очень сообразительна и сразу все поняла. Губы ее сложились в скептическую усмешку. Нет, сказала она, эта девушка, хотя и мила, но не сможет надолго увлечь такого человека, как «друг Чарльза». Хотя… Она многим нравится своим смазливым личиком и веселостью. И она уступчива.

– Боже правый! Неужели она уже была с кем-то? Моему другу нужна непременно девственница.

– Думаю, мисс Бесси невинна, – проговорила Нэнси после минутного раздумья. – Она ведь недавно вошла в штат ее величества и очень дорожит местом. Ты же знаешь, как строга королева насчет амурных похождений. Так что я очень рискую, оставляя свою дверь незапертой для тебя, ветрогон ты этакий.

– О, я ценю это, Нэнси, очень ценю.

Он поцеловал ее в шейку и шепнул, что при первой же возможности не преминет воспользоваться незапертой дверью. Нэнси чмокнула его в щеку и, смеясь, убежала. Брэндон направился к королеве.

В покоях ее величества было жарко. В большом камине на груде раскаленных углей пылало целое дерево. Катерина всегда зябла в Гринвиче, расположенном в низине у реки. Сейчас она сидела в нише у окна, вышивая для мужа рубашку. Она всегда сама шила для него белье и, как уверял Генрих, справлялась с этой чисто женской обязанностью просто великолепно. Правда, он считал, что лучше бы ей столь же успешно справляться с другими своими обязанностями – рожать здоровых сыновей, к примеру.

Сейчас в покоях Катерины было еще несколько женщин – четверо леди вышивали одеяло в углу, герцогиня Солсбери беседовала у другого окна с духовником ее величества, а еще одна молоденькая фрейлина наигрывала на лютне. Это и была Бесси Блаунт. Проходя, Брэндон чуть подмигнул ей. И она ответила ему просто очаровательной белозубой улыбкой, которая, увы, сразу давала понять, насколько сия девица уступчива. Остальные смотрели на Брэндона, шталмейстера его величества, несколько угрюмо. Он входил в партию противников королевы. По крайней мере, ее политических противников. Но личные отношения между Чарльзом и Катериной были легкими, дружескими, и сейчас королева милостиво протянула ему руку для поцелуя.

– Итак, сэр, что мы предпримем?

– Что пожелаете, ваше величество. Мы можем придумать игру в шарады или представления с масками…

– О нет, никаких шумных игр или нескромных представлений. – Королева поджала губы. – Сейчас время поста.

– Как вам угодно. Но тогда можно приготовить для его величества пьесу. Что-нибудь из классики, на благородной латыни. Его величество так любит латынь.

Эту идею Катерина одобрила. Какое-то время они обсуждали ее, пока не остановили выбор на пьесе Плавта «Milles cloriosus»[9]Тит Макций Плавт (сер. III в. до н. э. – ок. 184) – римский комедиограф. Среди других создал стихотворную комедию «Хвастливый воин», о которой идет речь., пьесе древней, но забавной. И тут же стали подбирать актеров, распределять роли, готовить костюмы. Позвали молодых придворных, пажей, привлекли даже охранников. На главную женскую роль Брэндон выбрал Бесси Блаунт. Она взялась с усердием, но латынь она почти не знала, фразы произносила неправильно и так забавно, что вызывала смех. Но когда Катерина предложила отдать роль кому-нибудь другому, вернувшейся Нэнси Керью, например, которая отличалась большим артистизмом и прекрасно справилась бы с ролью, Брэндон воспротивился, хотя и увидел на лице Нэнси обиженную гримасу. Но мисс Бесси так соблазнительно смотрелась в длинной рубашке с венком из бессмертников на распущенных длинных волосах, что Генрих будет доволен. Разумеется, этого Брендон не говорил Катерине и заставил доверчивую королеву одобрить его выбор.

Вскоре королеву посетил ее друг Бекингем. Увидев, какое веселье царит в покоях королевы, и поняв, что его причиной был Чарльз Брэндон, надменный герцог отошел в сторону и стоял, глядя в окно, нервно сжимая руки за спиной.

Пьесу они уже несколько раз отрепетировали, за окном стемнело, а короля все не было. Катерина, нервничая, велела подать ужин. Когда любивший показную пышность Генрих отсутствовал, Катерина позволяла себе трапезничать в простой домашней обстановке. За стол она пригласила своего духовника Диего, леди Солсбери, герцога Бекингема и Брэндона. И весь ужин Чарльз старался быть веселым, несмотря на колкие замечания Бекингема, суровое молчание Диего и сухие фразы леди Солсбери. По сути, любезной с ним была лишь королева, и ужин оставил в душе Брэндона тягостное впечатление.

Они еще не окончили трапезу, когда явился паж с сообщением, что его величество заночует в Тауэре, но желал бы, чтобы к нему прибыл Чарльз Брэндон.

Лицо королевы стало грустным. Чарльзу даже стало жаль ее.

– Я обязательно сообщу его величеству, как вас расстроило его отсутствие. А нашу пьесу мы покажем Генриху в другой раз.

У пристани Гринвича покачивались лодки с факелами на носу. Брэндон кликнул лодочника, которому платил за информацию о том, кто и когда покидал Гринвич. Едва они отчалили, осведомитель сообщил:

– Его преосвященство Томас Вулси тоже вызван. Отплыл, и часа еще не прошло. Если ваша милость прикажет, я налягу на весла и попробую его догнать.

– Не стоит, Хью. Меня даже устраивает, чтобы Вулси первым прибыл к королю.

Было темно, и река казалась черной. Спасаясь от сырости, Брэндон плотнее закутался в плащ. Он догадывался, что за причина заставила Генриха остаться в Тауэре и даже вызвать Вулси и его. Дело в переговорах с Францией, которые Генрих вел через Лонгвиля. Ибо разочаровавшись в своих прежних союзниках, Австрии и Испании, Генрих решился на союз с Людовиком XII. Окруженный со всех сторон враждебными державами, Людовик Французский должен был принять его на любых условиях. А залогом этого союза мог бы стать брак младшей сестры Генриха Мэри с Франциском Ангулемским, племянником Людовика, который в случае смерти престарелого французского короля, как основной мужской отпрыск боковой ветви Валуа, должен был взойти на трон. Для английского дома Тюдоров это был бы важный и престижный союз. Что же касается помолвки Мэри с Карлом Кастильским, то Брэндон знал, что его король уже решил – этому браку не бывать. Но сейчас его волновало другое. В полночь он должен встретиться с Себастьяно Джустиниани, и, что бы ни случилось, ему следовало под любым предлогом до назначенного часа вернуться в Гринвич, успеть на встречу и получить свои деньги. А когда они подплывали к Лондону, колокола отбили девять раз.

Сигнал для тушения городских огней будет дан через час. Пока же город сверкал огнями и шумел, на реке было еще полно снующих лодок, и лодочнику Хью пришлось изрядно потрудиться, чтобы благополучно доставить своего пассажира к темной громаде Тауэра.

Сидя на корме лодки, Брэндон с невольным трепетом вглядывался в эти освещенные огнями тяжелые стены. Неизвестно отчего, но ему всегда становилось не по себе при виде этой крепости. Древняя резиденция английских королей, построенная на еще римском фундаменте в царствование Вильгельма Завоевателя, она возвышалась несокрушимо, свидетельствуя о величии английской монархии. Пять веков она была лондонским пристанищем королей – сначала Норманской династии, потом Плантагенетов, Ланкастеров, Йорков и вот теперь Тюдоров. Но с каждой династией Тауэр постепенно утрачивал свое значение королевской резиденции, а при последних Йорках вообще приобрел мрачную славу, постепенно превратившись в государственную тюрьму. Здесь держали в заточении государственных преступников, здесь же им отрубали головы на площадке перед Тауэр-Грин. И хотя сейчас Генрих и поселил тут Лонгвиля со всевозможной роскошью, устраивал в его честь в главном здании древней Белой Башни балы и маскарады, на стенах Тауэра все равно стояла стража, в подземельях крепости томились узники, а окрестные жители божились, что даже толстые пятифунтовые стены не в силах заглушить нечеловеческие вопли, порой доносившиеся из пыточных камер.

Речной прилив поднял лодку, и Хью подвел ее прямо к лестнице у Трейторс-Гейт, то есть Ворот Изменников (ну и название!). Под мощной каменной аркой тускло светил фонарь. И все же Брэндон поскользнулся на скользких от ила ступенях. Чертыхнувшись, он бросил лодочнику монету, велев не брать пассажиров и дожидаться его. Охранники провели его к Белому Тауэру, узкая лестница со стертыми за века ступенями вела в верхние этажи. Стражник светил Брэндону факелом, открывая одну дверь за другой. Наконец он оказался в обставленной с элегантной роскошью комнате, где в креслах у горевшего в камине огня сидели король и его канцлер Вулси, Лонгвиль стоял, опираясь о мраморную полку камина. Когда вошел Брэндон, он повернулся. У француза было бледное утонченное лицо, волосы такие светлые, что казались седыми, светлыми были и глаза. Лонгвиль был больше похож на жителя Скандинавии или Нидерландов, чем на француза.

При появлении Брэндона Лонгвиль едва заметно кивнул ему в ответ на поклон.

– Ваше величество, Генрих, не заставляйте меня в третий раз пересказывать содержание депеши.

Генрих, нарушая запреты поста, который соблюдал под строгим оком королевы, с аппетитом уплетал жареного каплуна. Он улыбнулся вошедшему, не переставая жевать. Губы и пальцы короля блестели от жира, и он лишь кивнул Вулси, предлагая посвятить Брэндона в содержание послания.

– Все вышло не так, как мы думали, Чарльз, – начал канцлер-епископ, машинально крутя перстни на холеных пальцах. – Однако все не так и плохо. Мы-то, конечно, рассчитывали увлечь Людовика идеей союза между его наследником Франциском и нашей Мэри. Но герцог Лонгвиль получил извещение о том, что прекрасный Франциск неделю назад обвенчался со старшей дочерью короля Клодией Французской.

Вулси сделал паузу. Брэндон выжидал. «Что же тогда «не так и плохо»?» – соображал он, стараясь не выказать любопытства.

Лонгвиль все же решил снизойти до объяснений.

– Для нашего короля Людовика – поскольку у него лишь две дочери и нет потомка мужского пола – это единственная возможность оставить на троне Франции свою кровь и плоть. Ведь принято считать, что именно Франциск наследует после него корону. Поэтому помолвка между Франциском и Клодией была заключена несколько лет назад. Однако жена Людовика, королева Анна, знавшая, какой Франциск распутник, всячески противилась этому браку, считая, что ее некрасивая хромая дочь будет несчастна в браке с таким повесой, как Франциск. Но в начале этого года Анна умерла, и Людовик, тоже недолюбливая Франциска, из политических соображений все же дал согласие на брак дочери и наследника престола.

На этом Лонгвиль счел информацию исчерпанной и отвернулся к огню, вороша кочергой поленья в камине.

– Они тебя просто дразнят, Чарльз, – сказал наконец Генрих. Он выглядел довольным, с аппетитом пережевывая мясо, глаза его лукаво блестели. Заметив, что король отодвинул тарелку, Лонгвиль отставил кочергу, поднес королю таз с ароматной водой для омовения пальцев, подал салфетку.

– Дело в том, – продолжил Вулси, – что французского короля очень заинтересовал брачный союз с английскими Тюдорами. Он дает ему гарантию, что Англия будет на его стороне. И еще его очень заинтересовала сама Мария Тюдор, так как герцог де Лонгвиль всячески превозносил красоту, ум и добродетель нашей Мэри.

«Которую он ни разу не видел», – заметил про себя Брэндон. Он начал догадываться, к чему клонится разговор.

– Как отметил герцог Лонгвиль, – продолжал Вулси, – Людовик недолюбливает герцога Франциска. Перспектива того, что этот хлыщ наследует после него корону, не устраивает французского монарха. Более того, он надеется, что, если здоровая молодая женщина станет его женой, у него у самого появится шанс произвести от нее наследника мужского пола, прямого потомка Валуа, который после смерти короля займет трон. Поэтому Людовик и предлагает нам обсудить эту проблему, заверив со своей стороны, что готов принять любые условия.

– Мэри пора вернуть ко двору! – хлопнул ладонью по подлокотнику кресла Генрих.

У Брэндона сжалось сердце. Он видел, как доволен король перспективой брачного союза сестры с французским королем. И все же, сделав над собой усилие, осмелился заметить:

– Ваше величество, не забывайте, что принцессе Мэри буквально только на днях исполнилось семнадцать. Она совсем молоденькая. Королю же Франции, его величеству Людовику XII, если не ошибаюсь, под шестьдесят.

Генрих глянул на него исподлобья.

– Ему пятьдесят шесть.

Тон, каким это было сказано, не допускал возражений, и Брэндон не стал продолжать. Он понял, что Мэри уже продана с политического аукциона.

А Генрих, не видя больше возражений, довольно улыбнулся.

– Конечно, Людовик Валуа годится моей сестре в отцы… если не в деды. Но Мэри в том возрасте, когда любой мужчина старше двадцати кажется старым. Да и кто будет спрашивать ее мнения? Она принцесса, дочь и сестра королей, она рождена для высшей доли. К тому же какие перспективы могут открыться перед ней! Людовик… Ха! Старый хлыщ еще после смерти Анны твердил, что вскоре последует за своей любимой Бретонкой, а видишь, повеяло весной, и его сразу потянуло на английскую телятину. И если наша Мэри родит ему сына… Людовик стар, ничто не предвещает этому подагрику долгой жизни – не в обиду тебе будь сказано, Франсуа. Но ты сам понимаешь, что если Мэри понесет от него, а он поторопится к своей Бретонке, то Мария Английская станет регентшей. А тогда… Я в Англии, Маргарет в Шотландии, а Мэри во Франции… Да мы заставим плясать всю Европу!..

Чарльз больше не вмешивался, думая только о том, как бы найти предлог, чтобы улизнуть на встречу с венецианским послом.

– За Мэри надо послать немедленно, – говорил Генрих. – Конечно, ее нельзя вот так сразу посвящать в наши планы, особенно когда все еще не обговорено, но привести ее следует как можно скорее.

Томас Вулси и Брэндон быстро переглянулись. Оба подумали об одном и том же. Еще год назад Генрих значительно увеличил сумму на содержание принцессы. Но они выяснили, что леди Мэри занялась самостоятельной коммерцией и сумела создать себе вполне сносные условия. Брэндон к тому же наладил контакт с неким промышленником из Саффолкшира Джоном Пейкоком, свел его с Вулси и тот, поняв, что Пейкок помогает Мэри, предоставил ему льготы в торговле с Нидерландами, дабы торговец обеспечил принцессе надлежащее содержание. Сумму же, выделенную для сестры Генрихом, Вулси с Брэндоном преспокойно поделили пополам, положив в собственные карманы. И если это откроется… Значит, чтобы все уладить, за Мэри следует поехать кому-то из доверенных лиц. Если не кому-то из них двоих. А так как Вулси, обремененный государственными заботами, не может себе это позволить, то остается только Чарльз Брэндон.

И еще Чарльз подумал, что если сейчас под тем предлогом, что ему надо собраться в дорогу, он покинет Лондон, то успеет на встречу с сеньором Себастьяно в Гринвиче.

Но когда он выразил готовность отправиться за принцессой, Генрих обиженно поджал губы, стал ворчать: дескать, его, конечно, восхищает такое рвение, однако ему будет очень недоставать Чарльза. Хотя… Король подавил вздох.

– Что ж, возможно, ты прав. Мэри, наверное, дуется на меня за столь долгую ссылку, и только ты сумеешь расположить ее ко мне, заставить забыть обиды. Да и она будет рада тебе. Когда ты готов начать сборы?

– С вашего позволения, прямо сейчас же.

Довольный Генрих похлопал его по руке и повернулся к Лонгвилю.

– Видишь, Франсуа, какие у меня верные подданные. Ради исполнения моего желания готовы сорваться с места.

Брэндон повернулся к герцогу, вскинув бровь, сделал игриво-насмешливую мину. Француз ответил ему тем же.

– Что ж, с Богом, господин шталмейстер. Мой король в нетерпении, – сказал он.

– Уже бегу, – поднялся Брэндон.

– Даю тебе неограниченные полномочия, – крикнул ему вдогонку король. – Принцесса, моя сестра, должна прибыть с подобающим ей блеском.

Перепрыгивая через ступеньки, Брэндон сбежал по лестнице, пересек двор, скользнул легкой тенью в Ворота Изменников.

– А теперь налегай на весла, Хью! До полуночи, мы должны быть в Гринвиче.

Часы только пробили двенадцать, когда лодка с Брэндоном пришвартовалась у каменной пристани Гринвичского парка. В кромешной тьме, закутавшись в плащ, Чарльз Брэндон обошел дворцовые постройки, торопясь к указанному месту. От талого снега его башмаки промокли насквозь. Голые деревья черными тенями проступали в ночном сумраке, тропинка петляла между ними. Пройдя через заросли кустарника, Брэндон оказался возле искусственного грота в стене. Перед ним белел еще пустой бассейн фонтана. Античная статуя в его центре, выполненная в модном итальянском стиле, казалась призраком, не менее призрачным выглядел силуэт Себастьяно Джустиниани за ней. Он был в белом плаще.

«Дурак. Нашел, что надеть для ночной прогулки», – подумал Брэндон.

Вслух же лишь извинился за опоздание, но не удержался полюбопытствовать, отчего это блистательный посол Венеции решил вырядиться в привидение, которое является в полночь.

– Но ведь снег еще не сошел, – удивился сеньор Себастьяно. – Я думал, так будет лучше.

«Дурак», – вновь подумал Брэндон.

Было удивительно тихо. Они шептались в тени грота, и Брэндон даже шикнул на Себастьяно, когда тот довольно засмеялся, выслушав рассказ Брэндона о том, что сказал сегодня король по поводу Венеции и турецких нападок.

– Ради Бога тише, сеньор! Здесь и деревья могут подслушивать.

Он нервно огляделся. Показалось ему или нет, что он слышит где-то голоса?

– Итак, сеньор Себастьяно, мне кажется, я честно заработал свое золото.

– Si. Вы правы, господин шталмейстер. Мне будет о чем написать дожу Венеции.

Он развязал тесемки своей сумки, и в руку Брэндона с приятным, мелодичным звоном перекочевал увесистый мешочек. Брэндон с удовольствием подкинул его на ладони. Но тут он заметил, что из сумки венецианца высунулся свернутый трубочкой свиток.

– Ого, сеньор! Вы торопите события, и послание, как я погляжу, уже готово.

Себастьяно Джустиниани некоторое время молчал. Он понял, что у него появился шанс затеять свою игру, вбив клин между двумя фаворитами Генриха Английского – Брэндоном и Вулси. И он не преминул им воспользоваться.

– Ошибаетесь, сеньор. Это не мое письмо, а всего лишь послание от канцлера его величества к моему дожу с заверениями лояльности и обещаниями и в дальнейшем настраивать короля Генриха на союз с республикой Святого Марка.

У Брэндона пересохли губы. Итак, Вулси, этот любезный простолюдин, возвысившийся благодаря королю, ведет свою игру за монаршей спиной! Он ищет поддержки на юге, в Венеции. В Венеции, которая вновь вошла в милость у папского двора и, поговаривают, имеет как никогда вес в Ватикане. Выходит, правдивы слухи о том, что «мясницкая дворняжка» Вулси добивается кардинальской мантии. Ах, заполучить бы это письмо…

Брэндон еще раз подкинул на руке кошелек. Теперь его звон показался ему печальным.

– Любезный Себастьяно, я готов вернуть вам эти деньги в обмен на послание его преосвященства Вулси.

Посол вскинул подбородок. Он был доволен, что сможет вернуть деньги республике.

– Хорошо. Сегодня в полдень я пришлю вам копию письма канцлера.

Но едва он протянул руку, Брэндон убрал кошелек.

– Это не то, что мне нужно, сеньор. Мне неважно, о чем пишет дожу Венеции Вулси. Важно само письмо, с подписью и печатью. Ведь для вас будет вполне достаточно, если вы сообщите своему правителю его содержание. А печать Вулси не так и важна в Венеции.

Какое-то время посол размышлял.

– Нет, – наконец сказал он. – Это недостаточная плата за письмо канцлера.

Брэндон даже скрипнул зубами. У него не было сейчас возможности достать столько золота, чтобы это удовлетворило Джустиниани. А венецианец не станет ждать, отправит почту с ближайшим курьером. Хотя, вероятно, Брэндон и сможет выкроить кое-что из тех денег, которые он получит на доставку ко двору принцессы Мэри. И тут его осенило.

– А если я верну вам золото, но добавлю к нему еще и информацию?.. Ценную информацию, которая заинтересует дожа?

Глаза посла сверкнули во мраке.

– Все зависит от ценности вашего сообщения.

Посол высунул наполовину свиток, выжидающе глядя на Чарльза.

Брэндон облегченно улыбнулся.

– Вас крайне заинтересует то, что я скажу. Ведь не далее как сегодня вы беспокоились насчет предстоящего брачного союза Мэри Тюдор и Карла Кастильского. Могу вас уверить, что союз не состоится.

– Во имя Бога, почему? На каком основании? – хрипло выкрикнул Джустиниани.

И тогда Брэндон выложил свой последний козырь, сообщив о решении Генриха выдать сестру за Людовика Валуа.

Венецианец едва не приплясывал от удовольствия. Франция сейчас союзница его республики, и если будет заключен союз Англии и Людовика… Это же определенно разрыв с Испанией и Австрией! Это ведь изменение политики всей Европы!..

– Письмо! – напомнил Брэндон. На этот раз Джустиниани не возражал.

Не успел Брэндон засунуть свиток за пазуху, как его вновь что-то насторожило. Где-то рядом скрипнул гравий, хрустнула ветка. Он оглянулся и увидел за голыми кустами силуэты нескольких стремительно приближающихся людей. На одном из них блеснула золотая цепь.

– Брысь отсюда! – бесцеремонно оттолкнул он посла. Венецианец, круша кусты, кинулся прочь, и Брэндон вышел навстречу этим людям.

Это были его недруги – герцог Бекингем, его брат Уилтшир, лорд Маунтджой, лорд Ловел. Все со свитой. И то, что они появились здесь, означало, что кто-то из его слуг расслышал о встрече и донес на него. Кто? Неважно. По крайней мере сейчас. Его враги перед ним, и они стали свидетелями того, что он тайно встречается с послом Венеции. Однако у Брэндона было оружие против главного врага – Бекингема. Он давно его приберегал, чтобы одержать верх, если Бекингем первый нанесет удар. Этим оружием была тайна Эдуарда Стаффорда, герцога Бекингема. И только на это Брэндон рассчитывал, когда смело загородил им дорогу.

– Ого, джентльмены, какое блестящее общество! И в столь поздний час. Что заставило вас покинуть теплые постели и бродить в полночь по талому снегу?

– Этот вопрос и мы хотели задать вам, сэр, – заговорил Бекингем. – Кажется, вы были с сеньором Джустиниани. Ведь это его роскошный белый плащ мелькнул за кустами?

– Совершенно верно. У меня была назначена тайная встреча с венецианским посланником.

В темноте лицо герцога было почти не различить, но в его голосе явно звучало злорадство.

– И что же столь секретное вы сообщили нашему гостю, что не осмелились встречаться с ним во дворце?

– Почему вы решили, будто я что-то сообщал Джустиниани? Как раз наоборот – именно сеньор Себастьяно поведал мне кое-какие новости. Относительно вас, милорд.

– Меня?

Они стояли полукругом вокруг Чарльза. Казалось, малейшего знака Бекингема будет достаточно, чтобы схватить его. И Брэндон, скрывая беспокойство, с нарочитой непринужденностью скрестил руки на груди.

– Да, мы говорили исключительно о вас. И о всяких предсказаниях. Венецианский посол – человек суеверный и крайне заинтересованный в дружбе с Тюдорами. Ведь Генрих – друг Венеции, не так ли? А тут наш суеверный сеньор Себастьяно услышал предсказание одного вашего протеже… Человека незаурядного, аббата монастыря картезианцев в Хентоне, который…

Бекингем быстро шагнул вперед и, сжав локоть Брэндона, торопливо отвел его в сторону. Чарльз резко вырвал руку. Он был выше Бекингема и спокойно смотрел на него сверху вниз. Он слышал, как взволнованно дышит герцог, и позволил себе улыбнуться в темноте. Да, Бекингему было чего бояться. Аббат, о котором Брэндон упомянул, некий преподобный Николас Хопкинс, пророчествовал, что у Генриха VIII и Катерины никогда не будет детей, и Бекингем должен заручиться поддержкой масс, ибо именно он, потомок более старых, чем Тюдоры, династий, унаследует трон. Бекингем же всячески потворствовал Хопкинсу, прислушивался к его речам. А это уже государственная измена.

– Довольно щекотливое пророчество, не так ли, милорд? – заметил негромко Брэндон. Он понимал, что ведет опасную игру: Бекингем был значительной личностью при дворе. Но Чарльз специально говорил негромко, не желая устраивать скандал раньше времени, ведь Генрих все еще доверял Бекингему, да и королева ему покровительствовала. И все же герцога не мешало поставить на место.

За ними раздался взволнованный голос брата Бекингема:

– В чем дело, Эдвард?

– Подожди немного, – махнул рукой герцог. Он тяжело дышал, грудь вздымалась так, что даже в темноте стали заметны скользящие блики на его цепи. – Король не поверит вам, Чарльз, – наконец выдохнул Бекингем.

– Не поверит? Бога ради, я ведь не занимаюсь предсказаниями, чтобы его величество верил или не верил мне. Хотя наш Хэл – человек суеверный… Может и заинтересоваться, если, конечно, до него что-то дойдет. Но Джустиниани не болтлив, даже мне сообщил это по секрету. Я же заверил его, что слухи могут быть необоснованными.

Он умолк, давая Бекингему время поразмыслить и сообразить, что Брэндон не станет доносить на него, пока тот его не вынудит. А если вынудит… Бекингему совсем не улыбалось, чтобы король начал расследование. И он понял, что Брэндон будет молчать, если он сам оставит его в покое.

– Идемте, милорды, – повернулся он к своим спутникам. – Боюсь, что вышло досадное недоразумение и мы вмешались не в свое дело. Брэндон встречался с послом Венеции по поручению нашего короля, и лучше, если мы будем молчать о том, что помешали их свиданию.

Все недоуменно переглянулись, но покорно последовали за удалявшимся герцогом.

Брэндон шел за ними, немного поотстав. Но на подходе к замку он замедлил шаг и немного постоял, справляясь с волнением. Сегодня он мог бы погубить себя, и все же этот день нельзя назвать неудачным. Он отвел от себя подозрение, обезоружил Бекингема, да так, что некоторое время может не опасаться его нападок. Он прошел по краю пропасти и не оступился. А главное, получил еще одно обезопасившее его средство – письмо Вулси. Теперь он защищен как от недруга, так и от союзника.

Где-то вдали выла собака, капало с крыш. За высокими окнами мелькнул и растаял свет. Брэндон мог идти к себе, но постоял еще немного, облокотясь о каменного льва у подножия ступеней крыльца и прикрыв глаза. Он был почти счастлив и одновременно чувствовал усталость. Да, жизнь при дворе – нелегкая штука. Но все-таки это именно то, чего он желал для себя, – риск и победа. Без этого жизнь казалась бы пресной.

Он улыбнулся в темноте. Что теперь? У него даже мелькнула мысль, не воспользоваться ли открытой дверью в спальню Нэнси Керью? Опустить усталую голову на ее нежное плечо, отвлечься? Нет. Он слишком утомлен. А завтра предстоит поездка за принцессой, новые сборы, хлопоты. Ему лучше пойти к себе и выспаться как следует. Впереди у него столько дел.