Онлайн чтение книги Крестоносцы. Том 1
XIII

Ягенка сама натопила большой горшок медвежьего сала, и Мацько с удовольствием выпил первую кварту, потому что оно было свежее, не пригорело и пахло дягилем, которого девушка, знавшая толк в снадобьях, прибавила в горшок сколько требовалось. Мацько воспрянул духом и стал надеяться на выздоровление.

— Этого-то мне и не хватало, — говорил он. — Как весь заплывешь жиром, так, может, и этот чертов осколок из тебя вылезет.

Другие кварты уже не показались ему такими вкусными, однако для здоровья он продолжал пить сало. Ягенка тоже его подбодряла:

— Будете здоровы. Билюду из Острога глубоко в затылок загнали звенья кольчуги, а от сала они вышли наружу. Как только рана откроется, надо смазать ее бобровой струей.

— А есть у тебя бобровая струя?

— Есть. А свежая понадобится, так мы пойдем со Збышком на бобровые гоны. Бобра добыть нетрудно. Однако не мешало бы вам дать обет какому-нибудь святому, целителю ран.

— Я уж думал об этом, да толком не знаю какому. Георгий Победоносец — покровитель рыцарей, он хранит воина от опасности, а в нужде придаст ему и храбрости; толкуют, будто он часто сам становится на сторону правых и помогает им бить неугодных богу. Но тот, кто сам до драки охоч, вряд ли захочет раны лечить, для этого есть, верно, другой святой, которому Георгий Победоносец поперек дороги не станет. У каждого святого на небесах свое место и свое хозяйство — это дело известное! И никто в чужие дела носа не сует, потому от этого между ними может быть раздор, а святым на небесах не пристало ссориться да драться… Вот Косьма и Дамиан тоже великие святые, им лекари молятся о том, чтоб на свете болезни не вывелись, а то им есть нечего будет. А вот святая Аполлония, та от зубов помогает, а святой Либерий исцеляет от камней, — но это все не то! Приедет аббат, я у него спрошу, к кому мне толкнуться, — он постиг небесные таинства, это тебе не какой-нибудь завалящий ксендз, который мало что понимает, хоть макушка у него и выбрита.

— А не дать ли вам обет самому Иисусу Христу?

— Что говорить, он выше всех. Но ведь это все едино, что поехать мне в Краков к самому королю и пожаловаться, что твой, к примеру, отец избил моего мужика. Что бы мне сказал король? «Я, — сказал бы он, — владыка всего королевства, а ты лезешь ко мне со своим мужиком! Нет у тебя на него управы? Не можешь войти в суд к моему каштеляну и помощнику?» Иисус Христос владыка всего света — понимаешь? — а для маловажных дел у него есть святые.

— Вот что я вам скажу, — сказал Збышко, который подошел к собеседникам в конце разговора, — дайте обет нашей покойнице королеве сходить, коли она поможет, на поклонение в Краков, к ее гробнице. Разве мало чудес совершила она на наших глазах? Зачем искать чужих святых, когда есть своя куда лучше их.

— Да, кабы знать, что она целительница ран!

— А хоть бы и нет! Ни один святой не посмеет косо на нее поглядеть, а посмеет, так еще от господа бога получит на орехи — это ведь не какая-нибудь простушка, а польская королева…

— Она к тому же целую языческую страну крестила, — подхватил Мацько.

— Это ты умно сказал. Уж, верно, она председает в совете праведных, куда там с нею тягаться какому-нибудь простецу. Так я и сделаю, как ты советуешь, ей-ей!

Этот совет понравился и Ягенке, которая не могла надивиться уму Збышка, и в тот же вечер Мацько дал торжественный обет; с этой поры он с еще большей надеждой стал пить медвежье сало, ожидая со дня на день непременного выздоровления. Однако прошла неделя, и он стал терять надежду. Он говорил, что от сала у него урчит в животе, а под нижним ребром растет шишка. Прошло десять дней, и старику стало еще хуже: шишка вздулась и покраснела, а сам Мацько очень ослабел и, когда у него опять поднялся жар, стал готовиться к смерти.

Однажды ночью он неожиданно разбудил Збышка.

— Засвети-ка поскорее лучину, — сказал старик, — что-то со мной творится, не знаю только, хорошее ли иль худое.

Збышко вскочил с постели и, не высекая огня, раздул в смежной с боковушей горнице огонь, зажег от него смолистую лучинку и вернулся к Мацьку.

— Что с вами?

— Что со мной? Шишка у меня прорвалась, верно, осколок лезет! Ухватил я его, а вытащить никак не могу! Слышу только, под ногтями скрипит и звякает…

— Ну конечно, осколок! Ухватите его покрепче и тащите.

Мацько извивался и стонал от боли, но засовывал пальцы все глубже в рану, пока не ухватил крепко какой-то твердый предмет; наконец он рванул его и вытащил из раны.

— О господи!

— Вытащили? — спросил Збышко.

— Да. Прямо холодный пот прошиб. Ну, а все-таки вытащил, погляди-ка!

И он показал Збышку продолговатый острый обломок, отколовшийся от плохо окованного жала стрелы и несколько месяцев сидевший у старика в теле.

— Хвала богу и королеве Ядвиге! Теперь будете здоровы.

— Может, и полегче мне, но только страх как болит, — сказал Мацько, выдавливая нарыв, из которого обильно потекла кровь с гноем. — Коли станет во мне меньше этой пакости, так и боль отпустит. Ягенка говорила, что теперь надо смазать рану бобровой струей.

— Завтра же пойдем за бобром.

Утром Мацьку стало гораздо лучше. Он спал допоздна, а проснувшись, велел, чтобы ему подали поесть. На медвежье сало старик уже смотреть не мог, зато ему разбили на сковороде два десятка яиц — больше Ягенка не дала из осторожности. Мацько с жадностью съел яичницу и полкаравая хлеба, запил жбаном пива, развеселился и велел звать Зыха.

Збышко послал за соседом одного из своих турок, подаренных Завишей; Зых вскочил на коня и примчался после полудня, когда Збышко с Ягенкой собирались к Одстаянному озерцу за бобрами. Сперва старики за чарой меда смеялись, шутили и пели песни, а там заговорили о детях и давай расхваливать каждый своего.

— Ну, и молодец же у меня Збышко! — говорил Мацько. — Другого такого на всем свете не сыщешь. И храбђр, и быстр, как рысь, и ловок. Да вы знаете, когда его вели в Кракове на казнь, так девушки в окнах вопили, точно кто их сзади шилом колол, да какие девушки — дочки рыцарей да каштелянов, а о всяких там красавицах горожанках и говорить нечего.

— Хоть они и каштелянские дочки и красавицы, а не лучше моей Ягенки!

— отрезал Зых из Згожелиц.

— А разве я говорю, что лучше? Милей Ягенки, пожалуй, и не сыщешь.

— Я про Збышка тоже ничего худого сказать не могу: самострел натягивает без рукояти!..

— И медведя один пригвоздит к земле. Видали, как он его рубанул? Отхватил всю голову с лапой.

— Голову отхватил, а вот к земле не одни пригвоздил. Ягенка ему помогла.

— Ягенка?.. Он мне об этом ничего не говорил.

— Он Ягенке обещал не говорить… Срам ведь девке ночью одной по лесу ходить. Ну, а мне она тотчас рассказала, как все было. Другие рады соврать, а она от меня не таится. Сказать по правде, и я не обрадовался, кто ж их там знает… Хотел прикрикнуть на нее, а она мне вот что сказала: «Коли я сама девичьей чести не уберегу, так и вам, батюшка, ее не уберечь, да вы не бойтесъ, Збышко тоже знает, какова она, рыцарская честь».

— Это верно. Ведь и сегодня они одни пошли.

— Но домой-то вернутся к вечеру. А лукавый ночью больше всего искушает, да и девке стыдиться нечего, потому темно.

Мацько на минуту задумался, а потом сказал как будто про себя:

— И все-таки льнут они друг к дружке…

— Эх! Кабы он другой не обещался.

— Да ведь вы знаете, это только рыцарский обычай такой… Коли нет у молодого рыцаря госпожи, так его считают простачком… Посулил ей Збышко павлиньи чубы, поклялся в том рыцарской честью, ну, и должен содрать их у немцев с голов. Да и Лихтенштейна ему надо одолеть, а от прочих обетов аббат может его освободить.

— Аббат не нынче завтра приедет…

— Вы думаете? — спросил Мацько, а потом продолжал: — Какая цена всем этим обетам, коли Юранд напрямик ему сказал, что не отдаст за него девку! То ли он другому ее обещал, то ли богу обрек, я того не знаю, но только напрямик сказал, что не отдаст…

— Я вам говорил, что аббат любит Ягенку, как родную. Последний раз он сказал ей: «Родня у меня только по женскому колену, но помру я, так полны колени добра не у нее, а у тебя будут».

Мацько поглядел на него тревожно, даже подозрительно, и, помолчав с минуту времени, сказал:

— Нас-то не обидьте…

— За Ягенкой я дам Мочидолы, — ответил Зых.

— Теперь же?

— Теперь же. Другой я бы не дал, а ей отдам.

— Половина Богданца и так Збышка, а коли даст бог здоровья, я наведу тут порядок, подниму хозяйство. Вот по сердцу ли вам Збышко?

Зых заморгал глазами и сказал:

— Хуже всего то, что Ягенка, как кто помянет его, так к стенке и отвернется.

— А когда вы других поминаете?

— Как других поминаю, она только прыскает и говорит: «Еще чего выдумали?»

— Вот видите. Бог даст, с такой девушкой Збышко забудет другую. Я уж старик, и то забыл бы… Меду выпьете?

— Выпью.

— Аббат, он умница! Аббаты, слышь, часто люди совсем мирские, ну, а он, хоть и не живет с монахами, все-таки ксендз, а ксендз всегда даст дельный совет, не то что простой человек, потому он и грамотен, и со святым духом знается. А что вы теперь же дадите за девушкой Мочидолы, это правильно. Я тоже, коли, даст бог, выздоровею, сманю у Вилька из Бжозовой мужиков побольше. Дам каждому по клочку хорошей земли, земли-то в Богданце хватает. На рождество пускай сходят к Вильку на поклон — и айда ко мне. Что, разве нельзя? А там и городок в Богданце построю, хорошенькую крепостцу из дуба, и рвом ее обнесу… Пускай Збышко с Ягенкой ходят себе сейчас вдвоем на охоту… Скоро уж, верно, и снег выпадет… Привыкнут они друг к дружке, и забудет хлопец другую. Пускай себе ходят. Что тут долго толковать! Отдадите за него Ягенку или нет?

— Отдам. Давно уж мы задумали поженить их, чтоб Мочидолы и Богданец достались нашим внукам.

— Грады! — с радостью воскликнул Мацько. — Бог даст, внуки посыплются градом. Аббат их нам будет крестить…

— Пусть только поспевает! — весело воскликнул Зых. — А давно уж не видал я вас таким веселым.

— Сердце у меня прыгает от радости… Осколок-то вышел, ну, а что до Збышка, так вы за него не бойтесь. Садится это вчера Ягенка на коня, а день-то ветреный… Я и спрашиваю у Збышка: «Видал»? — а на него такая истома напала. Да и то я смекнул, что на первых порах они мало друг с дружкой разговаривали, а сейчас как пойдут вместе гулять, так всђ друг к дружке повертываются и всђ говорят, говорят!.. Выпьем!

— Выпьем!

— За здоровье Збышка и Ягенки!