Онлайн чтение книги Круг невинных
Часть первая. Мертвые в нас

1

Котре, Верхние Пиренеи

– Нашли его тело.

Когда, появившись в дверях магазина, Камилла произнесла эти ужасные слова, я вешал на стену напротив прилавка фотографию пиренейской серны, затерявшейся на фоне девственных снегов. Вошедшая была в слезах, на лице ее ясно читалось то самое неподдельное горе, которое узнаешь с первого взгляда. Так выглядит человек, только что потерявший кого-то очень близкого. Внезапно я понял, что нисколько не удивлен, как будто мне сообщили что-то совершенно очевидное, то, что я ожидал услышать с самого начала.

Было самое начало двенадцатого. Я это хорошо помню, так как провел утро в ожидании, томясь от скуки за прилавком или занимая время делами, одно пустячнее другого. А что мне еще оставалось делать, кроме как пытаться отвлечься от тревоги, неотступно преследовавшей меня уже в течение целых двух дней?

Как обычно, я открыл магазин без нескольких минут десять, что было довольно рано для такого местечка, как Котре. Туристы, и так немногочисленные в это время года, сюда почти не поднимались.

В одном из своих романов – не спрашивайте меня, как он называется, я читал его очень давно – Грэм Грин написал: «У повести нет ни начала, ни конца; мы произвольно выбираем миг, из которого смотрим вперед или назад»[1] Грин Г. Конец одного романа. Пер. Н. Л. Трауберг.. Эта фраза стала для меня некоей точкой отсчета, наложила свой отпечаток на все последующее. Без сомнения, я мог бы выбрать темой своего рассказа и что-нибудь другое, попытаться двинуться вверх по реке событий, которые и привели нас к этому.

Но некоторым образом моя истинная причастность к этой истории началась именно с произнесенных Камиллой трех слов: «Нашли его тело».

Котре – это коммуна в департаменте Верхние Пиренеи у самых ворот Национального парка. Затерянная в глубине заброшенной лощины, она представляет собой последний островок человеческой жизни по дороге к вершинам. Город, знаменитый своими водолечебницами и лыжным курортом, почти целиком расположен вдоль реки, наклонные берега которой окаймляют ряды лавочек с бесполезными сувенирами, товарами местного производства или специализированными магазинами для горного туризма. Эта бесконечная улица правым концом выходит на большую площадь с непременными ратушей, фонтаном и скамейками. На левой ее стороне, неподалеку от офиса туристской фирмы, вы увидите магазин, мимо которого просто невозможно пройти. Большими голубыми буквами на белом фоне выведено:

Если любопытство побудит вас перешагнуть порог этой лавочки, вы нос к носу столкнетесь с мужчиной тридцати семи лет, скорее высоким, чем низкорослым, с очень темными волосами и карими глазами, которые вспыхивают зеленым, когда этому благоприятствует освещение. Он не так часто улыбается. Этот мужчина и есть я.

Вот уже три года, как я поселился в Котре. Должен вам сразу сказать: держать магазин – вовсе не то занятие, о котором я мечтал. Я охотно перепоручал все заботы своей молодой служащей, обладавшей врожденным талантом общаться с посетителями, чего при всем желании невозможно было сказать обо мне. Мне же гораздо приятнее было устраивать себе уединенные прогулки на природу с «Никоном» или «Лейкой» на ремне через плечо или проводить время в темной комнате, по старинке проявляя негативы. Я никогда не считал себя фотохудожником, самое лучшее – любителем, чье хобби слишком поздно стало профессией. Короче говоря, едва прибыв в Котре, я и открыл этот магазин после долгих лет заблуждений…

К моему немалому удивлению, предприятие довольно быстро встало на ноги и принесло мне все, что я до сих пор безуспешно разыскивал, – спокойствие и относительное уединение. Никто теперь не указывал, как мне поступать и что делать, не было никакого начальника, который стоял бы над душой, читая мораль и наставляя на путь истинный. Этого у меня уже имелось в достатке.

Но тем самым утром слова Камиллы вдребезги разбили всю гармонию, которую я так долго искал. Я с большим трудом поверил, что, говоря про «тело», которое нашли, она имеет в виду моего брата.

2

– Вот, возьми, тебе это пойдет на пользу.

Устроившись в протертом до самой основы кожаном кресле, я протянул Камилле чашку травяной настойки. Молодая женщина безропотно приняла ее, слишком утомленная, чтобы высказать хотя бы малейшее возражение. Сегодня Камилла много плакала, глаза ее распухли, поскольку она все время их вытирала. Но ее природная красота, которую я заметил с первой встречи, от этого ничего не потеряла.

Невысокого роста и хорошо сложенная, спортивная, Камилла принадлежала к числу тех активных натур, которые ни минуты не могут посидеть спокойно. Ее тонкое миловидное лицо обрамляли пепельного цвета волосы, остриженные до плеч. Ярко-голубые глаза, может быть, выглядели слишком большими в сочетании с носиком, который так и остался детским. Внешность Камиллы была далека от тех шаблонов, которые навязываются нам глянцевыми журналами, но она удержала бы ваше внимание с самого первого взгляда. Мой брат не остался бесчувственным к ее очарованию, и я очень быстро понял: он готов на все, чтобы разделить с нею жизнь.

Украдкой бросив взгляд на видеомагнитофон, я заметил, что его часы показывают 22.40. В Котре наступила холодная ночь. Этот вечер Камилла провела у меня. Для нас не было ничего естественнее, чем оставаться вместе в трудные минуты, поэтому она согласилась разделить со мной трапезу, к которой, правда, едва притронулась. Вот уже больше года я жил в этой квартире на втором[2]Здесь и далее нумерация этажей указывается как в тексте, без учета того, что у французов первый этаж считается «нулевым». этаже большого шале, отделанного бледно-голубыми рейками. Возвышаясь на сотню метров в центре города, оно, тем не менее, обеспечивало своим обитателям относительное уединение.

На самом деле из всех обитателей там были только я, вечный холостяк, и хозяйка шале, мадам Борденав, занимающая первый этаж. В доме имелись три отделенных друг от друга квартиры. Мадам Борденав, которая на самом деле не нуждалась в деньгах, сдавала их под настроение. Можете не сомневаться, что она положила на меня глаз, так как для меня не составило труда снять весь этаж за весьма скромную сумму.

На несколько минут в комнате воцарилась глубокая тишина. Даже не знаю, чего я ждал, – теперь, когда самое худшее уже произошло. Я поднялся на ноги и взглянул в окно. Направо простиралась длинная площадь, сверкающая в темноте, будто змеиная чешуя.

Я повернулся к Камилле. Мне очень хотелось найти какие-нибудь утешительные слова, но я не смог выдавить из себя ни единого звука. Да и, честно говоря, что я мог сказать? Я и сам поверил в эту новость лишь через несколько часов после того, как услышал ее.

Раз уж я должен описывать эти события в бесстрастной газетной манере, сообщаю, что тело Рафаэля Нимье, исчезнувшего два дня назад, было найдено утром, в начале одиннадцатого, на каменистом мысе в часе с небольшим ходьбы от Котре. Совладелец магазина и бюро проката для любителей горнолыжного спорта, он сам был его большим поклонником. Частенько ему случалось отправляться на горные прогулки, которые длились целый день.

Рафаэль ушел во вторник на рассвете. Как сказала Камилла, сперва он хотел отправиться на короткую прогулку или на Камбаск – широкий холмистый луг, который пересекает речку Гав-де-Котре, или к Фрюитьер – самой лесистой части Национального парка. Теперь стало известно, что брат, скорее всего, дошел до старинных терм неподалеку от поселка, а затем направился по дороге, ведущей к перевалу Лисей. Он не вернулся к полудню, как собирался. Камиллу это заинтриговало, но не настолько, чтобы забеспокоиться: Рафаэль никогда не был образцом пунктуальности. Однако он не вернулся и днем. Его мобильник не отвечал, и недовольство уступило место самой неподдельной тревоге.

Конечно, Рафаэль великолепно знал гору и все те опасности, которым непременно подвергся бы здесь обычный турист. С другой стороны, время года было не особенно и суровым: почти всюду снег уже стаял, даже там, где он обычно держался до самого мая. Тем не менее от несчастных случаев никто не застрахован, даже самый опытный альпинист.

Вечером мы с Камиллой заявили в жандармерию, прекрасно понимая, что до завтрашнего утра там не смогут предпринять ничего серьезного. Нам пришлось предоставить фотографию моего брата и различные сведения о нем: гражданское состояние, особые приметы, описание одежды, которая была на нем, при каких обстоятельствах исчез. Камилла также ответила на несколько более личных вопросов. Нет, они с Рафаэлем не ссорились перед его уходом, у нее не было никаких особых причин, которые привели бы к тому, чтобы мой брат не вернулся к ней.

То обстоятельство, что Рафаэль был опытным туристом, обеспокоило жандарма. Когда проводник больше не подает признаков жизни, это скорее означает не то, что он забрался на какую-нибудь гору, где нет связи, а что с ним произошло нечто серьезное.

На следующее утро начались поиски. Патруль облетел на вертолете все места, где мог находиться мой брат перед тем, как исчезнуть. Безрезультатно. Для нас этот день стал сплошным бесконечным ожиданием. Но у Камиллы был не такой характер, чтобы смиренно ждать, даже не пытаясь ничего сделать. Она уговорила многих друзей отправиться пешком по дорогам, где обычно бывал Рафаэль. В этой экспедиции участвовал и я.

Фредерик, компаньон моего брата, вместе со знакомым проводником направился к плоскогорью Лисей. Камилла и я предпочли направиться по дороге к горному приюту на берегу озера – ближайшего к Котре. Двое других альпинистов отправились к Фрюитьер, докуда было не более часа быстрой ходьбы. И, наконец, еще один давний друг отправился по водопадам к мосту Пон-д’Эспань.

Мы вернулись ни с чем. Нигде никаких следов Рафаэля. Этот второй вечер, когда мы время от времени откровенно предавались панике, стал для нас гораздо тяжелее предыдущего. Ночью мы почти не спали.

На следующее утро я решил остаться в магазине и открыть его как обычно. Мне очень хотелось пойти со всеми остальными, но несколькими месяцами раньше я вывихнул колено в походе по горам. Эта проклятая травма имела обыкновение напоминать о себе всякий раз при особенно сильном или длительном напряжении.

Но около одиннадцати утра Камилла пришла ко мне в магазин и поведала горестную новость, которую мне было так трудно принять.

Тем же утром семья из Бордо, проводящая в Котре свой недельный отпуск, отправилась по дороге Поз, но не решилась дойти до Королевы Гортензии – разрушенной фермы, где когда-то останавливалась мать Наполеона III.

– Нет, мы уже поднялись и сейчас идем по дороге к перевалу Лисей.

Супружеская пара и двенадцатилетний ребенок должны были пройти добрых полтора часа, продвигаясь с крейсерской скоростью среди дубов и вязов, которыми сплошь зарос горный склон. Они проделали долгий путь по дороге, загроможденной камнями, скопившимися здесь из-за частых обвалов. Затем почти добрались до Тюрон-дез-Уль – каменистого мыса, который возвышается над всей равниной.

Но семья из Бордо не могла долго наслаждаться открывшимся перед ними восхитительным видом. Мальчик, который резвился среди скал и бегал между деревьями, нашел среди камней тело полуобнаженного мужчины.

И на это тело было не очень-то приятно смотреть.

Руки и ноги моего брата были стянуты мягкими наручниками, которыми пользуются в полиции и в армии. Наручники глубоко врезались ему в кожу. На трупе виднелись многочисленные следы пыток. Судебно-медицинский эксперт, спешно прибывший сюда, заметил кровоподтеки на различных частях тела от удара кулаком или тупым предметом. На теле и руках были найдены глубокие порезы, по всей вероятности, нанесенные охотничьим ножом. Сломано много ребер и плечевая кость. Имелись многочисленные следы удушения, как если бы кто-то упорно старался причинить как можно больше страданий, одновременно опасаясь, что жертва умрет слишком быстро. Синюшный цвет лица и множество мелких кровоизлияний окончательно убедили эксперта, что жертва была задушена. Полоса на шее послужила окончательным доказательством этой версии.

Рафаэль был сильным спортивным мужчиной в прекрасной физической форме. И очевидно, что он яростно сопротивлялся, но нападавший, должно быть, сумел каким-то образом быстро его обездвижить. И потом уже начал беспрепятственно мучить, творя все ужасающие деяния, следы которых теперь обнаружились на теле моего брата. Вряд ли широкоплечего Рафаэля можно было принять за кого-то другого. Это окончательно убедило меня, что брат не оказался случайной жертвой. Кто-то специально выследил именно его. Это не являлось и местью, так как, судя по всему, от Рафаэля хотели что-то узнать.

Тело сразу же отправили в судебно-медицинский институт, чтобы совершить все необходимые судебные процедуры. Но мы уже знали самое главное: мой брат был насмерть замучен и в самом его исчезновении скрывалась какая-то тайна, не известная никому из нас.

Прокуратура Тарба начала предварительное следствие по делу об убийстве. Как только тело было опознано, жандармы больше часа допрашивали нас. Я машинально отвечал на их вопросы, зная, что первые часы расследования имеют особое значение и что я могу, сам того не осознавая, предоставить важнейшие сведения.

С самого начала следователи показали себя полнейшими пессимистами. В противоположность тому, что чаще всего думают о подобных делах – убийствах с особой жестокостью, – такие улики, как отпечатки пальцев или следы ДНК, встречаются крайне редко. И даже в том случае, когда они хорошо различимы, таким образом можно расследовать лишь одно преступление из десяти, и это еще в том случае, если удается определить подозреваемых. С другой стороны, теперь все наводило на мысль, что смерть моего брата явилась следствием сведения счетов. Здесь процент раскрываемости преступлений считался одним из самых низких. Можно было также рассчитывать, хоть это и маловероятно, на прямых свидетелей, видевших, кто последовал за Рафаэлем в горы.

Следовательно, главная надежда состояла в «диалоговом» размере дела. Жандармы собирались как можно лучше узнать погибшего и его ближайшее окружение – расспросить всех живущих по соседству, коллег по работе, чтобы постараться понять, кто мог бы иметь на него зуб и почему. Но прошлое Рафаэля, стань оно объектом изучения полицейских, скорее всего, разочаровало бы их.

Мой брат не был ангелом, я говорю это даже с некоторой нежностью. С чего бы мне что-то скрывать? Не в моих привычках превозносить кого-либо только потому, что этого человека больше нет. Смерть не делает нас лучше. Мой брат вел беспорядочный образ жизни. Он был замешан во многих темных делишках и нарывался на неприятности с правосудием. Ничего особенно серьезного, но в то же время не так уж и безобидно. Уже в школе Рафаэль был одним из тех, кто не позволяет наступать себе на ноги, и никогда не избегал драки. С некоторым злорадством он даже сам искал себе врагов.

Ему было четырнадцать, когда его в первый раз вызвали в полицию: он участвовал в коллективной драке, которая скверно закончилась. Один из подростков получил легкое ножевое ранение, и Рафаэлю присудили общественные работы, какое-то количество часов. Теперь я вспоминаю – как я мог об этом забыть? – о том жалком бегстве после ссоры с родителями. Он исчез ненадолго: полиция заметила подростка, бродившего по улицам ночью. Тогда ему было всего лишь пятнадцать; уже взрослый во всем, что касается прав и обязанностей. Он ввязывался во всякие сомнительные предприятия – впрочем, довольно жалкие, в том числе и продажу наркотиков. Затем он в конце концов остепенился. Во всяком случае, я верил, что так оно и было, но его смерть породила во мне вполне обоснованные сомнения.

– Кто мог сотворить такое? – прошептала Камилла, будто обращаясь сама к себе.

Этот самый вопрос неотступно преследовал меня с тех пор, как обнаружили тело. Если б Рафаэль погиб из-за обычного несчастного случая в горах – тех, что случаются десятками каждый год, – можно было бы обвинять судьбу или уж не знаю, какой закон, установленный небом, утешать себя словами, что такое было написано ему на роду и следует безропотно принять эту смерть. И прочие избитые фразы, которые, по всеобщему утверждению, помогают «скорбеть».

– Думаешь, кто-то мог до такой степени рассердиться на него?

– Как ты думаешь, что это могло быть: личная месть или сведение счетов?

Камилла пожала плечами в знак того, что не имеет об этом ни малейшего понятия.

– Послушай, Винсент, я, как и ты, знаю, кем был Рафаэль. Он мне все рассказал о своем прошлом. Я в курсе его давнишних проделок.

Я и не знал, что он говорил с нею о грехах молодости. При жизни брата я думал, что его история с Камиллой – лишь мимолетное увлечение. Теперь я понимал, что она значила для него гораздо больше.

– Он мог оказаться замешанным в каком-нибудь мошенничестве, – снова заговорила Камилла. – Даже не знаю, в каком: история с наркотиками, деньги…

– Нет, Рафаэль был совсем не такой. Здесь, с тобою, он нашел истинное равновесие в жизни. С чего бы ему рисковать своим благополучием? У него было все, чего он хотел, он был счастлив. Это одна из немногих вещей, в которых я точно уверен.

Судя по всему, мои слова успокоили Камиллу. Она тут же опустила глаза, будто устыдившись того, что сомневалась в своем возлюбленном.

– Но что же в таком случае произошло? Это… зверство не могло быть случайным!

– Жандармы склоняются к версии сведения счетов, но они не исключают возможности, что на него мог напасть сумасшедший…

– Сумасшедший? Ты действительно в это веришь? – спросила Камилла с большим сомнением в голосе.

– Все возможно. Во всяком случае, мне известно, что они собираются выяснить, кто недавно вышел из тюрьмы и не было ли у Рафаэля разногласий с кем-нибудь из этой среды. Это обычная процедура.

– Они ничего не найдут, – уверенно заявила девушка.

Я молчаливо разделил ее мнение. Взяв сигарету из пачки «Мальборо», валяющейся на низком стеклянном столике, зажег маленький бумажный цилиндрик и сделал глубокую затяжку, от которой в голове у меня помутилось. Если я когда-нибудь и брошу курить, то уж точно не сегодня. Я протянул пачку Камилле, которая отрицательно покачала головой.

– У меня горло слишком болит, – пояснила она. – И к тому же заложен нос оттого, что я плакала.

Я улыбнулся ей. В придачу к красным глазам у Камиллы покраснел еще и нос. Я мысленно сказал себе, что единственный позитивный момент этой ситуации состоит в том, что ни она, ни я не одиноки в этом тяжелом испытании.

– Меня ноги больше не держат, и в то же время я уверена, что ночью не смогу сомкнуть глаз, – уверенно заявила Камилла.

– Ты должна по крайней мере попробовать хоть немного поспать. На ночь ты остаешься здесь?

Последняя фраза прозвучала скорее не как вопрос, а как утверждение.

– Может быть, но я не хотела бы тебя беспокоить.

– Займешь голубую комнату, – объявил я, чтобы закончить этот разговор.

Она не возражала. С самого начала вечера я прекрасно понимал, что у нее не осталось сил, чтобы вернуться к себе и одной провести ночь в квартире, которую делила с ныне покойным мужчиной.

С той самой минуты, как я узнал о кончине своего брата, и особенно об ужасающих обстоятельствах, которые сопутствовали этому, меня не покидала уверенность: я не должен оставаться в стороне, ждать, пока завершится полицейское расследование. Убили человека, который больше всего значил для меня в жизни. Я должен сделать все, чтобы больше не томиться в неведении. Негодяй, который подверг Рафаэля мучениям и обрек его на смерть, не должен выйти сухим из воды.

Взяв чистые простыни из шкафа, стоящего в коридоре у входа, я пошел в голубую комнату, чтобы постелить кровать.

– Я вполне могу поспать и на диване, – сказала Камилла, направляясь следом за мной.

В ответ я лишь с деланым недовольством покачал головой. Камилла помогла мне постелить простыню.

– Мы ведь не будем сидеть сложа руки, правда, Винсент?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Кто-то разозлился на Рафаэля, и мы должны понять почему.

На мгновение я застыл, даже не зная, что следует на такое ответить. Убедить девушку отказаться от этой мысли или, напротив, признаться, что пришел к тем же выводам, что и она?

Но Камилла не дала мне времени выбрать, сразу добавив:

– Ты поможешь мне, Винсент? Скажи, что поможешь мне обнаружить правду.

– Обещаю, – ответил я почти против своей воли. Слова будто сами вылетели у меня изо рта, безо всякого моего участия.

Девушка улыбнулась в первый раз за день, и эта улыбка осветила ее лицо.

Камилла хотела, чтобы я помог ей провести расследование. Она не знала лишь одного – и я не собирался посвящать ее в это. Я был почти что уверен: мой брат никогда с ней об этом не говорил.

Даже я сам уже давно забыл, что в предыдущей жизни был полицейским.

3

Средь бела дня они уехали – одна и другая. Две самые важные женщины в моей жизни.

Что произошло у них в голове? Что их подтолкнуло к этому решению? Долгое время я считал, что в их сознании произошла какая-то внутренняя революция, нечто вроде неудержимого водоворота. Желание все поменять, просто начать жить. Затем, по прошествии времени, я понял, что достаточно чего-то незначительного, пустячного, чтобы повернуть их. Но я не люблю слово «повернуть». Можно подумать, что речь идет о какой-нибудь грубой выходке, безумии или о чем-то неподвластном разуму. Или, может быть, речь идет о повороте в их сознании. Они поняли, что им нужно уйти, что они не могут больше так продолжать. Сегодня я некоторым образом признаю их правоту.

Конечно, я не прав, помещая матушку и Марион в одну корзинку. У них не было ничего общего, и кто-нибудь мог бы мне возразить, что ушли они также совершенно по-разному. Долгое время я даже не думал их сравнивать между собой. Но в конце концов понял, что их поступки были не так уж далеки друг от друга.

Однажды я вдруг осознал, что матушка никогда не видела Марион. Однако когда я ее встретил, матушка была жива. Три года, у них было целых три года, чтобы научиться ладить друг с другом. Но события приняли другой оборот, и это единственное, о чем я жалею.

Если мой отец и бил мою мать, то не без причины: если тебя каждый день заставляют жить в аду, такое вполне допустимо. Но отец вовсе не был тираном. Даже напротив: он был мужчиной такого типа, который так и не смог сделать мою матушку счастливой. Впрочем, счастье не являлось для него чем-то важным. Он вел однообразную жизнь, никогда не пытаясь заглянуть дальше кончика собственного носа. Мы с братом долго сердились на него, но в конце концов я понял, что он ничего не делал нарочно. Просто не умел вести себя по-другому, даже зная, что однажды жена его за это оставит.

Собственно, я понимаю, что мы меньше сердились на отца в тоскливые бесцветные годы нашей юности. Мы выросли в Дуэ, в Па-де-Кале. Прозрачные годы, годы-хамелеоны, которые протекли на лоне холодной северной природы. Мне вспоминаются бесконечный канал Де-ля-Скарп, деливший город надвое, утки и лебеди, казалось, умиравшие от тоски, Дворец правосудия, фасад которого, сложенный из розового кирпича, трепеща, отражался в спокойной воде. Мне вспоминаются окружавшие город плоские угрюмые пейзажи, бесконечные поля, казалось, сплошь засыпанные пеплом, оживляемые лишь несколькими одинокими деревьями виды природы, которые тянулись, куда только хватал взгляд. Я снова вижу старые поселки горняков, грязные заводские корпуса, видневшиеся на фоне отливающего всеми цветами неба, способного за несколько минут измениться от ясной погоды к дождю, домики-близнецы, выстроившиеся вдоль на удивление прямых дорог.

Мой брат бежал от этой жизни, обмениваясь с судьбой хитроумными ударами и потихоньку идя ко дну в полукриминальной среде. Я же выпутался благодаря учебе. Во мне не было ничего от блестящего студента; скорее я принадлежал к разряду упорных тружеников. Когда большинство моих соучеников удовлетворялось минимумом, я удваивал усилия и старательность. В голове у меня постоянно крутилось одно и то же: уехать отсюда туда, где родился, чтобы вести другую жизнь. И как мог бы я тогда сердиться на мать, которая в свое время тоже сделала этот выбор? Уехать, рискуя порвать отношения с семьей… Да, она была права, что уехала.

Я окончил юридический факультет. Университетский диплом, ученая степень и магистратура были мне в высшей степени скучны и вызывали невольные сожаления о выпавшем мне жребии. К тому же я убедился, что хочу стать полицейским. Не то чтобы у меня было какое-то мистическое прозрение; просто я чувствовал, что буду хорош в этой профессии. Я осознавал это как идею, которую долго вынашивал в себе. Было ли это реакцией на ту жизнь, которую вел мой брат? Мне бы не хотелось впадать в сомнительную философию. А может быть, мне всего-навсего было необходимо с головой окунуться в интересную работу после стольких лет безразличия и одиночества…

Время пролетело так быстро, что я даже не успел это заметить. Сначала была школа полицейских инспекторов, так как звания лейтенанта тогда еще не существовало. Я жаждал риска и активного действия, которого был лишен в юности. Затем мне захотелось пройти конкурс на должность комиссара полиции. Это побуждение, желание значительно продвинуться облегчило мне путь.

Вот тогда она и вошла в мою жизнь…

По своему складу я не был романтиком, и наверняка в моей встрече с нею не имелось ни капли романтики.

Я был полицейским, Марион – молодым честолюбивым адвокатом. Как-то задержали одного типа по обвинению в мошенничестве и незаконном присвоении денег. Она взялась за его защиту. Эта первая очная ставка намертво застыла в моей памяти, как застывает насекомое в янтаре, чересчур приблизившись к капле древесной смолы. Марион вела себя вызывающе; думаю, именно ее самоуверенность мне и нравилась. В конце концов она вытащила своего клиента, сославшись на нарушение судебной процедуры. В некотором смысле Марион играла против полицейских, которые совершили ошибку, и одержала победу в нашей первой схватке один на один. Она призналась, что полюбила мою неразговорчивость и некоторую скрытность, чего не выносила в нашей профессии. «Плохой мальчик полицейский», – вот как она это называла. В итоге основа наших взаимоотношений была довольно скудной, и, тем не менее, мы в них наконец поверили, особенно я.

Марион в конце концов тоже ушла, но я не мог на нее за это сердиться. Может быть, она устала от нашей жизни вдвоем? В этом я пробовал убедить себя в первое время после ее ухода. Но быстро понял, что причина была не в усталости: Марион просто-напросто больше не любила мужчину, которым я стал. Как бы она смогла дальше жить рядом со мной, даже просто делая вид?

Когда она ушла, я не думал, что этот разрыв будет окончательным. Что, по сути дела, меня и спасло. Я цеплялся за эту надежду, говорил себе, что сделаю все, чтобы снова завоевать ее, что не позволю женщине своей жизни так легко ускользнуть от меня. Эта наивная глуповатая надежда не дала мне пойти ко дну. Но в глубине души я знал, что пройдет время, а я так ничего и не предприму. Марион сменила и город, и жизнь. Мне только и оставалось, что перевернуть страницу, признать, что наша жизнь потерпела окончательный крах.

Период OCRTIS[3]Центральное бюро по борьбе с незаконным оборотом наркотиков ( фр. Office Central pour la Répression du Trafic Illicite des Stupéfiants).: охотник за наркодилерами. Моя служба была банальней некуда: несколько полицейских под прикрытием гоняются за спекулянтами и стараются купить немного наркотиков у двух перекупщиков примерно двадцати лет от роду. Но задуманный план не сработал: должно быть, парни что-то заподозрили и в конце концов сказали нам, что у них ничего нет на продажу, несмотря на то что перед этим они уже продемонстрировали партию товара. Разговор продолжался на повышенных тонах, дело дошло до драки. Парни попытались было удрать; тогда один из членов нашей группы выстрелил, нарушив все правила процедуры. Несколько часов спустя один из беглецов умер в больнице. Промашка, несчастный случай? Администрация попыталась свести скандал к минимуму, сделав достоянием публики кое-что из досье жертвы в качестве доказательства, что он вовсе не был мальчиком из церковного хора. Но юноша совершил лишь правонарушения, которые считаются «незначительными»: он никого не убил. Тогда, конечно, за дело взялись средства массовой информации. Полицейские снова оказались злодеями: несчастные юноши из пригорода, жертвы общества, приторговывали наркотиками только потому, что для них это был единственный способ раздобыть средства к существованию. Один журналист дошел даже до того, что представил правонарушителей «беспроблемными мальчиками», в то время как те уже целые годы тиранили свой квартал, поставляя наркотики мальчикам в два раза моложе, чем они сами.

Для меня все складывалось довольно скверно. Стрелял не я, но Генеральная инспекция Государственной полиции занялась всей командой, а это для меня было уже чересчур. Думаю, в любом случае я уже достаточно поработал. У меня имелось только одно желание: уехать.

Теперь, когда Марион не было со мной, ничто больше меня не удерживало. Мой выход в отставку был всего лишь таким же разрывом.

Невероятно: чем хуже становились мои дела, тем больше я сближался с братом, которого не видел десять лет. Мы стали друг для друга незнакомцами, и, может быть, это расстояние между нами облегчало задачу. Восстанавливать нужно было все, начиная с нуля. В основе реконструкции отношений лежало исчезновение нашей матушки. О ней я тоже давно ничего не слышал. Уехать и начать жизнь заново – таким был ее выбор. Но была ли она счастлива без нас? Мне хотелось убедить себя хотя бы в этом.

О кончине матушки мне сообщил по телефону голос моего брата. В смерти по телефону есть что-то нереальное, что-то неосязаемое. Не за что зацепиться, кроме голоса, произносящего то, во что ни за что не хочешь верить. Никакого физического присутствия; терпеть этот удар вам приходится в одиночку.

Очень странно, что эту новость я узнал именно от брата, которого не видел столько лет. Удивительно: услышав на другом конце провода его запинающийся голос, я ощутил, будто всех этих лет разлуки не существовало вовсе. Когда-то матушка уничтожила гармонию в нашей семье, и теперь своей внезапной смертью ей удалось склеить осколки.

Решив уйти из полиции, которая во мне больше не нуждалась, я присоединился к брату в Пиренеях, где тот жил уже достаточно давно. Он прекрасно выпутался, и, должен вам сказать, меня это удивляло. Я всегда думал, что Рафаэль закончит тюрьмой: но, надо полагать, он оказался не таким глупым. Поздоровев от жизни в горах, брат стал проводником, потом начал работать в разных магазинах спортивных товаров. Также ему удалось получить долю в специализированной торговле товарами для горнолыжного спорта. Рафаэль не переставая повторял мне, что у него я мог бы вкалывать без проблем. Полагаю, он действительно хотел, чтобы я устроился в этих краях. Брат ощущал необходимость воссоединиться с семейными корнями, в которых нуждался даже больше, чем об этом говорил. Став таким же одиноким после отъезда Марион, я решил принять его предложение.

Затем подвернулся случай, и я смог зарабатывать на жизнь любимым занятием. Провидению было угодно, чтобы местный фотограф ушел на пенсию именно тогда, когда я заявился в Котре. Это был настоящий художник своего дела, который за долгие годы издал множество открыток, снискав себе добрую славу. В последние годы ему стало намного тяжелее, так как он не смог предвидеть наступление технической революции и подумывал о том, чтобы продать свой магазин. Я сторговался с ним, тем не менее потратив на эту покупку все свои деньги.

Короче говоря, вот уже три года, как я поселился здесь, зарабатывая на жизнь своим хобби. За полтора года до своей смерти Рафаэль встретил Камиллу. В те времена она училась на историческом факультете и готовилась к защите диссертации в Сорбонне. Ее семья была достаточно обеспеченной: отец – гинеколог в Париже, мать – прославленный психиатр, автор научно-популярных трудов, имеющих большой успех. Поэтому девушка жила, сообразуясь только со своими капризами. Нередко она проводила каникулы в Котре, снимая громадные апартаменты в гостинице «Англетер». Летом она встретила Рафаэля, и между ними двумя проскочила искра. Сделав перерыв в своей учебе, но собираясь, как я подозревал, когда-нибудь ее продолжить, Камилла поселилась с моим братом и почти все время помогала ему в магазине. Так как она никогда не знала материальных проблем, результаты оказались не самыми выдающимися. Однако Камилла была всего лишь испорченным ребенком, и я был счастлив, что Рафаэль смог жить с нею, даже если эта связь и окажется недолгой.

Что же касается моего отца, этой бледной фигуры из детства, то его я тоже не видел уже многие годы.

Люди, которые на протяжении всей жизни поддерживают тесную связь со своей семьей, полагают, что родительская любовь необходима для уравновешенной жизни. Разве я когда-нибудь ощущал ее отсутствие? Нет, этого я не стал бы утверждать. Матушка покинула нас, а я оставил отца. Но разве можно здесь употребить слово «оставить», более уместное по отношению к любовной связи, говоря о сыне, который в один прекрасный день решил больше не видеть отца? Во всяком случае, даже если мне его и не хватало, это не перешло на сознательный уровень.

Несмотря на все годы, проведенные вдалеке друг от друга, я не мог оставить отца в неведении. Надо было его предупредить. Камилла посоветовала не особенно тянуть время. Все старые ссоры теперь потеряли свое значение. Пробил час перемирия; отец имел право знать, что произошло, и предаваться скорби.

Добрых полчаса я набирался смелости, чтобы позвонить. В голове у меня мельтешили тысячи причин, чтобы отложить это испытание. Но я знал, что этот телефонный звонок прежде всего является моим долгом, от которого я не могу уклониться. Тяжело дыша, я все-таки набрал номер. Прозвучало три звонка, а затем на другом конце провода послышался голос.

Мой отец.

Впервые за пятнадцать лет я позвонил ему. Для того, чтобы объявить о смерти его сына.

4

Мы с Камиллой перерыли всю их квартиру сверху донизу, на это ушло добрых два часа. Осмотрели все ящики, где хранились личные вещи Рафаэля, всевозможные бумаги, фотографии, сувениры… Затем я включил его компьютер. Получилось. Я не такой уж профессионал в информатике, но у меня были хорошие базовые знания, и, если мне попадается что-нибудь интересное, я стараюсь этого не упускать.

Сперва наши поиски не принесли никаких результатов. Но на что я надеялся набрести? Может быть, причина смерти моего брата крылась в психическом заболевании. Может быть, Рафаэль оказался в неподходящем месте в неподходящий момент. Есть ли причины воображать себе более сложную историю, которую, по всей вероятности, даже полиция не примет всерьез?

Тем не менее поиски не оказались совсем напрасными. Заглянув в ванную, я снова ощутил присутствие духа. Сначала принялся осматривать аптечный шкафчик: я не сомневался, что найду там наркотики или какой-нибудь след старых демонов Рафаэля. Мысли постоянно возвращались к его прошлому, я никак не мог от них отвлечься. Ощущая, как понемногу пробуждаются мои рефлексы полицейского, я провел рукой по трубам, чтобы убедиться, что за ними ничего не спрятано. Чтобы хоть немного продвинуться, мне требовался какой-нибудь знак, определенные сведения, от которых я смог бы оттолкнуться.

С особенной тщательностью я осмотрел зеркало над умывальником, затем голубоватые плитки, которыми были отделаны стены, пол и наружные стенки просторной ванной. Внизу заметил дверцу люка. Опустившись на колени, открыл его и на ощупь исследовал внутреннее пространство. Ничего кроме старой жирной пыли. Но это позволило мне заметить, что одна плитка выделяется на фоне остальных. Должно быть, ее поменяли или сняли и вернули на место. Прощупав ее кончиками пальцев, я услышал звук, ясно дающий понять, что под плиткой находится пустое пространство. Тайник, который устроен в полу. Попытавшись пошевелить плитку, я сдвинул с места и остальные. Сунув руку в тайник, нащупал полиэтиленовый пакет, в котором лежало что-то тяжелое. Даже не глядя, я моментально определил, что это оружие, а затем вытащил «Беретту 92» – пистолет, принятый на вооружении во французской жандармерии. Именно таким пользовался Мартин Риггс – полицейский, сыгранный Мэлом Гибсоном в «Смертельном оружии». Еще в полиэтиленовом пакете было несколько патронов калибра 9 миллиметров.

Не то чтобы эта находка изумила меня – скорее немного озадачила. Конечно, сам по себе пистолет ничего не доказывал, но наводил на мысли, что Рафаэль боялся за свою жизнь и, чтобы защититься, завел себе это автоматическое приспособление. Конечно, даже если он знал о какой-то угрозе, вряд ли мог себе представить, что до него доберутся так далеко от населенных мест, на лоне природы.

Несколько мгновений я колебался, какое решение принять: показать оружие Камилле или сразу отнести его в полицию? Ни один из этих вариантов не показался мне сейчас достаточно разумным. Поэтому я спрятал свою находку в карман куртки и старательно уложил плитку на место.

Под конец нашего обыска я вышел подышать свежим воздухом на площадь, где находилась лавочка Рафаэля. Это одно из самых приятных мест Котре, с магазинчиками и кафе, выстроившимися вереницей под защитой конструкции из зеленого металла. С той и другой стороны две большие ротонды придают этого месту величественный облик «бель эпок»[4]Прекрасная эпоха ( фр. Belle Époque  – условное обозначение периода европейской (в первую очередь французской и бельгийской) истории между последними десятилетиями XIX в. и 1914 г..

Немного разочаровавшись результатами поисков, я хотел расспросить Фредерика, компаньона моего брата и человека, которого тот называл своим лучшим другом. Обстановка магазина всегда казалась мне уютной и успокаивающей: все эти кучи па́рок, лыжного инвентаря и походных ботинок. Можно подумать, что ты в пещере Али-Бабы. Все здесь сводилось к одной и той же страсти – к горам.

– Привет, Винсент, – угасшим голосом сказал мне Фредерик, заканчивая расставлять на витрине несколько пар ботинок.

– Привет.

Фредерик выглядел расстроенным. Очевидно, последние сутки были очень тяжелыми и для него тоже. Не знаю ничего хуже, чем притворная печаль, продиктованная условностями. Но его горе казалось искренним.

– Я еще толком и не осознал, что произошло, – произнес он.

– Знаю.

– Ты как, держишься?

В ответ я лишь пожал плечами, не зная, что и сказать.

– А Камилла, как она? – снова заговорил Фредерик.

– Думаю, она совершенно сбита с толку. Последние дни были для нее очень трудными.

– Конечно.

Больше всего на свете мне хотелось покончить с этими банальностями и перейти к настоящей причине своего посещения.

– Хочу задать тебе два-три вопроса о Рафаэле.

– Хочешь попытаться понять, так ведь?

– Полагаю, не я один. Насколько я понимаю, жандармы тебя уже допросили?

– Естественно.

– Каким, по-твоему, был Рафаэль в последнее время?

– Трудно сказать. Ты должен все знать лучше меня, ты же его брат.

– Я ведь не проводил с ним дни напролет… в то время как ты, наверное, заметил что-нибудь в его поведении.

– Ты имеешь в виду, что-нибудь странное или необычное?

– Именно.

– Не мне тебе рассказывать, что Рафаэль был немного чудаковат. Манеру поведения он менял как перчатки.

– Это верно: сегодня он мог быть невыносимым, а назавтра очаровывать всех своим обхождением. Он всегда был таким. Даже в детстве его характер отличался переменчивостью. Но я хочу поговорить с тобой о том, что происходило незадолго до его гибели.

– Не хотелось бы направлять тебя по ложному следу. Задним числом мы все перетолковываем и выстраиваем себе совсем другую картину…

– О чем ты говоришь? Он тебе что-то рассказал?

– Не то чтобы рассказал. Скорее его манера поведения… Ему явно было не по себе; казалось, он чего-то остерегается. Какая-то штука внушала ему нешуточный страх. Но я в этом не уверен; не исключено, что он просто устал или был не в духе.

Устроившись в своем любимом кресле, я открыл бутылку виски, которую недавно прихватил из буфета возле входа. Еще не было одиннадцати часов, а раз уж я начинаю пить с самого утра, значит, дело не идет. Ненадолго заглянув к Фредерику, я навестил многих друзей Рафаэля, в частности тех, кто участвовал в поисках в горах. Не то чтобы они ничего мне не смогли рассказать, просто я устал выслушивать соболезнования, будто старый одинокий вдовец.

Я пребывал в полнейшем смятении и был встревожен тем, что не нашел никакого определенного следа, поэтому не оставил без внимания свежую почту. Почти машинально я взял ее и положил на край небольшого столика, который, казалось, готовился обрушиться под слоем писем, которые вот уже три дня как оставались неоткрытыми. Я все откладывал и откладывал это на потом.

Со стаканом в руке я некоторое время прохаживался по квартире. Там, снаружи, стоял ясный день, и город купался в белом рассеянном свете.

Лишь добрый час спустя я заметил это посреди вороха бумаг. Конверт из обычной крафт-бумаги, на которой довольно неловким почерком были написаны мое имя и адрес. На обратной стороне не имелось ни адреса, ни имени отправителя. В конверте обнаружилась коробка с CD-диском без прозрачной упаковки. Мифический диск Эрика Клэптона и группы «Derek and the Dominos», образованной в 1970 году. Я знал каждую ноту этого альбома; у моего брата он был самым любимым. Этот диск я слышал, наверное, тысячу раз. Но кто мог прислать мне этот конверт? Связь с Рафаэлем очевидна… но с его смертью?

Я засунул диск в проигрыватель. Тотчас же в комнате послышались первые ноты «Лейлы» в ре-миноре. Во мне поднялась волна ностальгии: казалось, будто я вернулся на двадцать лет назад. Сейчас меня не удивило бы, если б в комнату вошел Рафаэль, изображая, будто подыгрывает на гитаре. Помню, в юности он старательно воспроизводил аккорды к «Кокаину» или «Ключ к шоссе» на старомодном «Гибсоне»[5]«Гибсон» ( англ. Gibson)  – знаменитая американская компания – производитель гитар., купленном по случаю.

Однако к чему это? Кто-то знал подробности жизни Рафаэля, и этот «кто-то» пытался послать мне весточку. Но какую?

Музыка, уводящая слишком далеко в прошлое, начала меня раздражать, и я сердитым движением выдернул диск из лазерного проигрывателя. Положив его в коробку, заметил, что картинка, где подписано название альбома, немного смещена. По всей вероятности, это был не оригинальный диск, а копия.

Тотчас же бросившись к компьютеру, я без труда нашел то, что и предполагал. Кроме аудиофайлов, которые были записаны поверх других, на диске имелся видеофайл, который я открыл одним щелчком мышки.

С самого начала я понял, что фильм не был снят на современной портативной видеокамере, а переписан с кассеты, причем совсем недавно. Сняли его по крайней мере лет пятнадцать назад, так как в начальных кадрах моему брату не больше двадцати пяти лет. В кадре Рафаэль не был один: он целовал какую-то женщину примерно своего возраста. Судя по страстности поцелуя, они, должно быть, очень любили друг друга. Крупный план и поцелуй длились секунд двадцать. В течение этого отрезка времени ничто не позволяло догадаться ни о том, где это происходило, ни о том, кто держал камеру.

Эпизод резко оборвался. Вид горы, ущелья. Камера немного дрожит, затем исполняет нечто вроде неловкой панорамной съемки луга. Должно быть, снимали весной: розовые и голубые цветы чертополоха наводняли зеленое пространство луга. Цвета были немного поблекшие: фильм, без сомнения, был не самого лучшего качества.

Интересно, это снимали в Пиренеях? Неподалеку от Котре? Я хорошо знал окрестности, но в фильме не было ничего, что могло бы навести меня на след. Тем не менее интуиция подсказывала мне: это где-то рядом.

Снова крупный план. В центре кадра двое, но Рафаэля там нет. Сидя на огромной скале около ручейка, женщина и ребенок смотрят в направлении камеры. Молодая женщина та же, что и в предыдущем эпизоде. На ней джинсы и футболка цвета морской волны. Женщина определенно красива: ее каштановые волосы заплетены в две толстых косы, перекинутые вперед. Черты лица тонкие, хорошо прорисованы. В этом буколическом пейзаже у нее счастливый сияющий вид. Маленькому мальчику рядом с ней, должно быть, два или три года. Он как две капли воды похож на – как я полагаю – свою мать. Но может быть, это лишь иллюзия из-за того, что они сидят рядом. Смеющийся мальчишка тычет пальцем в сторону камеры. Кто сейчас за нею? Мой брат?

Единственное, в чем я сейчас был уверен: передо мной монтаж, сделанный для совершенно определенной цели. Время шло. Камера, казалось, намертво приклеилась к этой паре. И снова я испытал ту же уверенность, что и при виде брата, целующегося с этой женщиной. Я сказал себе, что человек за камерой, несомненно, отец ребенка и друг этой женщины. Если это так, то у моего брата есть сын, а у меня – племянник.

Следующий эпизод. Внутреннее убранство дома или, более вероятно, квартиры. На этот раз изображение совершенно неподвижно. Должно быть, камера поставлена на что-то вроде треноги. Интерьер довольно современный. Мебели мало, оформление тоже в духе минимализма. Внезапно я понял, что это Рождество. С левой стороны экрана елка – рахитичная, но искусно украшенная. Освещение на редкость скудное. Можно подумать, что это блеклое изображение снято старым «полароидом». На экране компьютера снова собрались все трое героев этого странного фильма: мой брат, положивший руку на плечо молодой темноволосой женщине, и их малыш. Они сидят на бархатном зеленом диване. Ребенок занят тем, что открывает подарки; он возбужден, в глазах у него самое неподдельное восхищение. Родители смотрят на него с таким же изумленным видом. Мать немного помогает малышу открыть пакеты. У моего брата довольный вид.

Я неподвижно застыл перед этими ошеломляющими картинами, будто внезапно разучившись испытывать чувства. Перед моими глазами происходило слишком много всего. Для кого-нибудь другого эти сцены показались бы самыми обыкновенными, если не сказать скучными. Однако во мне они подняли целую бурю эмоций. Как мой брат так долго мог скрывать существование этой женщины и их сына?

Но вдруг новый эпизод… Я еще не знал, что это последний. Снова луг, окруженный горами. Снова смеющиеся лица женщины и ее ребенка. Но внезапно кадр застыл на изображении, которое теперь стало казаться неуместным и наводящим тревогу. Я сказал себе, что сегодня эти двое, возможно, мертвы…

Затем на экране возникла надпись крупными буквами. Три слова, которые с трудом дошли до меня и которым было суждено перевернуть мою жизнь:

ВИНСЕНТ, ЗАЩИТИ ИХ!

5

Ницца, Приморские Альпы

Загорелся зеленый свет, и Жюстина тронулась с места. Асфальт скрипнул под колесами. «Рено Сценик» перестроился в первый ряд справа и двинулся вдоль автовокзала – массивного бетонного здания грязно-серого цвета. Через сто метров от него новый светофор мигал желтым светом, грозящим смениться на красный. Это произошло в то самое мгновение, когда Жюстина смело нажала на акселератор. Проехав пятьдесят метров, она припарковала свою машину перед металлическим ограждением стоянки для двухколесного транспорта – своего рода второй въезд в лицей, проезжать через который на территорию позволялось очень немногим.

Субботним утром в самом центре Ниццы перед самым престижным лицеем города не прошло бы и двадцати минут, как неправильно припаркованная машина была бы выслежена полицией и отправлена на штрафную стоянку. Но Жюстина решительно вышла из машины, одернула кожаную куртку и перешагнула через одну из металлических дуг, составлявших ограждение. Перед нею возвышался огромный, отделанный белым камнем фасад лицея Массена. В архитектуре здания не было ничего чересчур упорядоченного и однообразного: напротив, она удивляла оригинальностью и смесью разнообразных стилей. Выпуклые стены сменялись вогнутыми, маленькие ниши сочетались с черепичными крышами, восточными фризами и уж вовсе фантастическими украшениями. Чтобы стена фасада не казалась излишне классической, ее оживляла округлость, характерная для барокко или фантазии в итальянском духе, как если бы неожиданные изгибы только что нарушили картезианство ансамбля.

Посредине здания подобно минарету возвышалось на двадцать метров над землей то, что было известно под названием «Башня с часами».

Лейтенант Жюстина Неродо из уголовной полиции вошла через узкую дверь, предъявила полицейское удостоверение церберу, охраняющему эти места, а затем вошла во внутреннюю калитку из кованого железа. Глядя на эту нелепую, крохотную входную дверь и странную калитку, можно было подумать, что находишься в тюрьме. Неужели здесь действительно поставили целью помешать людям входить и выходить?

При своем росте в метр семьдесят пять, с тонкими и стройными ногами, Жюстина не осталась незамеченной. Телосложением она напоминала скорее бегуна-спринтера: такая девушка не вызывает желания завести с ней легкую интрижку. Она обладала особым типом красоты, который сразу же обращает на себя внимание: овальное лицо, волосы цвета гагата, матовая загорелая кожа, которую она унаследовала от антильского дедушки. Собственно говоря, Жюстина не являлась метиской. Ее можно было принять за одну из дочерей юга, которые имеют обыкновение проводить время на солнце. В этой недосказанности, состоянии «между» многие находили особое очарование: одним словом, у нее была далеко не самая распространенная внешность.

Под солнечными часами на входе в здание Жюстина заметила латинскую надпись, которую не смогла перевести: Nimium ne crede colori [6]Не слишком доверяй цвету лица ( лат. ). Фраза из «Буколик» Вергилия..

История, которая привела ее сюда, и в самом деле была некрасивой. Разумеется, лейтенант Неродо не в первый раз за свою короткую карьеру сталкивалась с чем-то подобным, но это превосходило все, что было до сих пор.

Накануне вечером восемнадцатилетний Себастьян Кордеро, учащийся подготовительного класса, был заколот двумя ударами ножа. Его тело нашли во дворе, оно лежало под длинным наружным коридором, столь характерным для провинциальных лицеев. Это убийство не имело ничего общего со школьными драмами, о которых пишут в газетах и которые можно увидеть в вечерней телепередаче. Драка, которая скверно обернулась, удар ножа, история с вымогательством… Нет, здесь и вправду имелось что-то необычное – совершенное с особой жестокостью нападение, которое, очевидно, замышлялось заранее. Без сомнения, самым ошеломляющим был контраст между самим преступлением и местом, где оно произошло. В настоящий момент представители власти особенно пытались не предавать дело огласке, но Жюстина Неродо сильно подозревала, что происшествие такого рода в подобном заведении не может долго содержаться в секрете.

Как предусматривалось процедурой в случае убийства, Служба криминалистического учета под наблюдением прокурора республики должна незамедлительно выехать на место преступления. Именно в такие моменты Жюстина лишний раз убеждалась, насколько реальность не похожа на то, что можно увидеть в полицейских сериалах. Вначале защитники правопорядка сами должны держаться в стороне – до тех пор пока не будет завершена работа научного отдела. Если хоть немного повезет и место преступления не окажется слишком затоптанным, можно надеяться, что с помощью флуоресцентной лампы будет обнаружено несколько пятен крови или слюны. В случае, который недавно имел место, возможность найти следы, хоть как-нибудь пригодные для идентификации, была сведена до минимума, тем более учитывая, что там, где обнаружили тело, все постоянно ходили.

Лейтенант Неродо часто принимала участие в кропотливом труде оперативно-технической службы полиции, которая вот уже двадцать лет как сменила стиль работы. Даже отдавая должное несомненной пользе, которую, как правило, приносил данный этап расследования, она без особой симпатии относилась к этой стороне работы уголовной полиции. Гораздо больше Жюстина любила смежную область работы, обычно считавшуюся неблагодарной и трудоемкой. Выяснять ближайшее окружение жертвы, знакомства, собирать необычные и шокирующие поступки или подозрительных людей – вот что ей действительно нравилось! Пережить ту особенную минуту, когда знаешь, что можешь проникнуть в личную жизнь жертвы. Некоторые могли бы заподозрить лейтенанта Неродо в «вуайеризме», но для Жюстины сущностью ее работы было понять и найти решение сложной запутанной задачи.

В первом осмотре места преступления участвовала не Жюстина, а ее коллега Марк Монтейро из научно-технической полиции, который и подвел первые итоги. В настоящее время, в ожидании вскрытия и более подробных анализов в лаборатории, тело мало о чем могло «рассказать». Юноша был заколот и, принимая во внимание явные ушибы и переломы мертвого тела, следовало предположить, что он упал с высоты внешнего коридора. Следов борьбы обнаружилось крайне мало. Это наводило на мысли, что убийство было совершено очень быстро и внезапно для жертвы.

После того как место преступления было огорожено, а первые исследования выполнены, руководство института подумало, не открыть ли учебное заведение на следующий день после убийства. Но присутствие слишком большого количества жителей студенческого городка, которых невозможно отослать к себе, и стремление как можно меньше волновать учеников лицея привели к тому, что представители власти решили ничего не менять в привычной жизни учебного заведения. Тем более что на сегодняшний день там вряд ли кто-нибудь был в состоянии думать о работе.

Деятельность по выявлению ближайшего окружения, которую следовало развернуть в самые сжатые сроки, оказалась распределена между пятью инспекторами и пятью психологами, которые собирались неутомимо обмениваться мыслями по поводу этого дела. Марк Монтейро и Жюстина Неродо собирались начать свое расследование в самом сердце лицея Массена.

Директор лицея был из того сорта людей, которые выглядят гораздо старше своих лет: стрижка, давно вышедшая из моды, костюм хорошего качества, но ужасно старый и вдобавок помятый, чересчур громоздкие очки, будто щитом прикрывавшие его глаза. Не то чтобы отвратительный в полном смысле этого слова, скорее подурневший…

– Это настоящая трагедия, – сказал он, приглашая Жюстину усесться в кресло, обитое искусственной кожей, как это принято в официальных учреждениях. – Не знаю, как такое вообще могло произойти.

Директор говорил механическим и почти безучастным тоном, несмотря на то что эти события произошли совсем недавно. Казалось, что он является специалистом по прописным истинам.

– У меня к вам несколько вопросов.

– Я уже говорил с вашими коллегами вчера вечером… Не знаю, смогу ли быть вам чем-нибудь полезным.

– Посмотрим. Мне нужны какие-нибудь сведения, от которых я могла бы отталкиваться.

Чаще всего, даже еще ничего не узнав о жертве, Жюстина предпочитала пропитаться атмосферой, в которой убитый жил и развивался. Само по себе место уже могло многое сообщить; послужить чем-то вроде проявителя в процессе печатания фотографий. О вселенной подготовительных классов больших лицеев лейтенант Неродо ничего не знала. Это был совсем не ее мир.

– Скажите, что-нибудь похожее уже происходило, недавно или в очень давнем прошлом?

– Нет, ничего из ряда вон выходящего. Знаете, Массена – очень респектабельное и уважаемое учебное заведение: у нас регулярно более девяноста процентов успешно сданных экзаменов на степень бакалавра… Особенно блестящи наши подготовительные классы, они чрезвычайно способствуют доброму имени лицея.

– Тем не менее, я полагаю, в начале учебного года бывают проблемы с наркотиками, – заметила лейтенант, чтобы приблизить к реальности слишком уж идиллическую, на ее взгляд, картину.

Лицо директора лицея сморщилось. Он явно не ожидал такого удара от своей собеседницы.

– Э… вы чересчур сгущаете краски. Это вовсе не наркотики, а то, что называют «травкой». Никаких тяжелых наркотиков в нашем учебном заведении нет и никогда не было. Верно: несколько учащихся подготовительных классов обменялись незначительным количеством конопли. По глупости они вздумали курить ее на крыше лицея. Но вы всё и так знаете: полиция проводила расследование этой истории. Послушайте, такого рода явления происходят сегодня во всех учебных заведениях. Подготовишки всегда покуривали марихуану…

Последнее слово директор произнес: «мари-хуан-анну».

– На самом деле количество вовсе не было «незначительным», как вы сказали. Я видела полицейский рапорт: в комнате одного из учащихся нашли почти сто граммов. Вам также не может не быть известно, что хранение такого количества наркотического вещества может повлечь за собой тюремное заключение. Если бы полиция не проявила в этом деле снисходительность…

– Но, в самом-то деле, каким образом это связано со вчерашней трагедией? – занервничал директор лицея.

– Связь может быть гораздо теснее, чем вы думаете. Истории с наркотой легко перерастают в сведение счетов.

– Вы ведь это не серьезно?

– Что было бы хорошо для пригородного лицея, могло бы и не явиться таковым для вашего, – сухо возразила Жюстина. – Так или иначе, сейчас мы не должны пренебрегать никакими следами. Возможно, эта история и вправду не имеет ничего общего с убийством, но сейчас мы не можем знать это наверняка.

Заметив, что ее обвиняющий тон может рассердить директора лицея, Жюстина, чтобы смягчить ситуацию, продолжила ровным спокойным голосом:

– Хорошо, давайте немного поговорим о Себастьяне Кордеро.

Директор открыл папку с документами, которую, судя по всему, специально приготовил для встречи с полицией, и принялся просматривать бумаги.

– Ладно… Не думаю, что смогу рассказать вам больше, чем указано в его досье. Разумеется, я не знаком лично с каждым из учащихся.

– Да, конечно, – ответила Жюстина, чтобы немного успокоить его.

– Он прибыл из международного центра в Вальбон, итоговая оценка бакалавра «очень хорошо», что для наших подготовительных классов совсем не редкость. Учился на первом курсе.

– Получается, это его первый год в вашем учебном заведении?

– Нет, второй. Когда вы поступаете в подготовительный класс на литературное отделение, вас зачисляют на так называемый нулевой курс. Сами подготовительные курсы начинаются со второго года. В течение двух лет вы участвуете во вступительных конкурсах, чтобы перейти в высшее учебное заведение.

Должно быть успокоившись, мужчина заговорил менторским тоном, более соответствующим своей должности.

– Так он изучал гуманитарные науки?

– Да, вместе с факультативным курсом английского для вступительного конкурса, – добавил директор лицея, поправляя очки. – Он пришел сюда на год раньше, но подобное достаточно распространено среди учащихся такого рода. К тому же, как вам известно, он проживал на территории лицея.

– А вот это меня интересует больше всего, – сказала Жюстина, дружески постучав пальцем по крышке письменного стола. – Сколько учащихся в общежитии?

– Сотня; половина из них юноши, половина – девушки. Общежитие предназначено исключительно для учащихся подготовительных классов.

– А сколько там всего учащихся?

– Более семисот.

– Должно быть, вы получаете очень много просьб о месте в общежитии?

– Чрезмерно. Поэтому нам пришлось установить некоторые критерии отбора: материальное положение, удаленность от места жительства, возраст студента…

– Каковы были школьные результаты Себастьяна?

– Очень хорошие, я сужу об этом по учебным справкам. В первом триместре у него были поощрения, и, возможно, он закончил бы с похвальным листом, что еще более редко в этих классах. Мы стараемся не перехваливать своих учащихся, чтобы не давать повода задаваться. У него имелись все данные, чтобы поступить в Высшую нормальную школу[7]Государственное учреждение в сфере высшего образования во Франции, находящееся в подчинении Министерства высшего образования и научных исследований..

– В течение тех двух лет, что он находился здесь, не приходилось ли говорить о нем по какому-нибудь поводу?

– Нет, с ним никогда не было ни малейшей проблемы. И особенно с наркотиками, – быстро добавил директор, чтобы прекратить разговор на эту скользкую тему. – Но я вам уже говорил, что не знаком персонально с каждым из учащихся.

– Я намерена также побеседовать с его товарищами и преподавателями.

Жюстина была немного разочарована тем, что не получила более существенных сведений. Первая фаза расследования, как правило, не бывает особенно продуктивной.

– Есть еще один момент, на котором мне бы хотелось остановиться, – снова заговорила она. – Прибыв сюда, я была удивлена, увидев, насколько тщательно охраняется учебное заведение. У входной двери открыта всего одна створка, консьерж, камера слежения…

– Вижу, к чему вы клоните: вы подумали, что, если вчера вечером кто-то посторонний вошел в лицей или вышел из него, его бы обязательно заметили.

– Вот именно.

– К несчастью, все не так просто. Верно, мы приняли радикальные меры, чтобы помешать проникновению нежелательных лиц. Наш консьерж, помимо всего прочего, прекрасный физиономист. Но на самом деле войти и выйти отсюда гораздо легче, чем можно подумать. Если у вас достаточно ловкости, вы можете перелезть по крайней мере через два ограждения, выходящие на улицу. Нашим обитателям случается перелезать через стену по ночам. После комендантского часа они часто прибегают к другим способам, чтобы войти, иногда довольно опасным. Но, в конце концов, лицей – это ведь не тюрьма.

– Разумеется, я вас понимаю. Иными словами, вчера вечером около семи часов кто угодно мог войти и выйти отсюда?

– Примерно так – конечно, стараясь остаться незамеченным. К тому же сейчас темнеет довольно рано.

Тень среди теней.

Спустившись во двор, Жюстина вдохнула полной грудью. Директор лицея порядком ее взбесил. Слишком уж он гордится своим первоклассным учебным заведением, количеством поступивших в высшие школы, блестящими студентами, один лучше другого. По правде говоря, учеба не являлась для Жюстины любимым занятием. При всем желании ее нельзя было назвать примерной ученицей: даже школа порядком докучала ей. Уже подростком она предпочитала иметь дело с реальностью. Для нее войти во взрослую жизнь означало освобождение в противоположность большинству студентов, которые старались как можно дольше продлить годы учебы, лишь бы оставаться при папе с мамой.

Жюстина направилась к кофейному автомату у подножия огромной лестницы, которая вела на верхние галереи. Сегодня утром она совсем не успела позавтракать. Кофе Жюстина выбрала черный, очень крепкий, без сахара. Тут же вынула пачку сигарет с ментолом. Курить на территории учебного заведения было, разумеется, запрещено, но не арестуют же ее за это!

Сделав большой глоток кофе, Жюстина принялась разглядывать украшающие двор каштаны и цветники с глициниями. Похоже, сегодня ее ожидал долгий день.

Комната Себастьяна Кордеро в общежитии была маленькой, но удобной и хорошо оборудованной: письменный стол, над ним на стене лампа, небольшой шкафчик, крохотный санузел в нише, где помещались душ и раковина. Для обитателей общежития были созданы приличные условия, тем более что снять комнату здесь обходилось не больше двух тысяч евро в год: за подобные деньги невозможно поселиться в таком городе, как Ницца. Обыскать такую маленькую комнату не заняло много времени. В шкафу обнаружилось много книг. В шифоньере – немало всякого шмотья: джинсы, поло, рубашки, две пары ботинок. Ни под кроватью, ни под матрасом ничего не было спрятано. В ящике под тетрадями и папками лежало несколько порножурналов.

«Вот что случается с этим зубрилками: им даже с девушкой некогда встречаться», – подумала Жюстина.

На стене над письменным столом было прикноплено несколько фотографий: на одной из них Кордеро во время занятий спортом, на другой он же в большой компании парней и девушек его возраста. Видимо, снимок сделан на пляже в Ницце: на заднем плане Жюстина узнала набережную Соединенных Штатов и камуфляжные фасады, построенные итальянцами во время Второй мировой войны, чтобы защитить город от американских бомбардировщиков. Последнее фото оказалось более интересным. На нем была девушка примерно восемнадцати лет, блондинка, хорошенькая и, похоже, своенравная. Жюстин Неродо сняла фотографию и спрятала ее во внутренний карман своей куртки. Кем бы ни была эта девушка – подружкой Себастьяна или знакомой, на которую он имел виды, – ее показания могли многое прояснить. Во всяком случае, одно то, что ее фото стояло на столе, за которым студент проводил половину своего времени, служило доказательством того, что она много для него значила.

На несколько мгновений Жюстина присела на кровать, над которой виднелась огромная афиша фильма «Криминальное чтиво»: Ума Турман, сладострастно вытянувшись, курила сигарету и читала роман.

Нужно постараться понять, кем являлся этот юноша. Было ли ему что скрывать? Не имелось ли какого-нибудь секрета за внешностью примерного ученика, постыдной тайны, какой-нибудь особенности? Почему кто-то захотел его устранить? Или это было сделано из мести? Он знал какие-то компрометирующие сведения или его случайно выбрали из всех учащихся?

Феноменология, подводить под понятие, эмпирический.

Черный стол был до отказа набит загадочными терминами, которым Жюстина с грехом пополам дала бы внятное определение.

Только что закончился курс философии. Во время десятичасового перерыва у лейтенанта появилось время побеседовать с главным преподавателем Себастьяна Кордеро господином Фрулани. Это был мужчина лет примерно пятидесяти, обаятельный и, без сомнения, сердцеед. Волосы цвета «соль с перцем», тонкое удлиненное лицо, лукаво поблескивающие глаза. Его изящество в одежде и поведении казалось англо-саксонским и чуть старомодным. Можно было без труда представить себе его читающим лекции в респектабельном британском университете.

– Как прошли занятия? – спросила Жюстина, представившись и в общих чертах сообщив, что она здесь по поводу недавней трагедии.

– Очень странно. Все знают, что Себастьян мертв, но что касается остального, ходит множество всяких слухов… Что при всех этих волнениях совершенно не удивительно.

– Вы хорошо знали Себастьяна Кордеро?

– Естественно, я был его преподавателем по философии в этом году. Более того, он был одним из лучших в классе.

– Как бы вы его описали?

– Он руководствовался заповедью древних: mens sana in corpore sano.

– В здоровом теле здоровый дух? – поспешила перевести Жюстина, узнавшая одно из редких латинских выражений, перевод которых задержался у нее в памяти.

– Верно. Умный и трудолюбивый мальчик, который также много занимался спортом. Кстати, ведь это после тренировки в спортивном зале его убили, не так ли?

Жюстина кивнула в знак согласия.

– Он был на редкость привлекательным и честным юношей. Ума не приложу, почему кто-то захотел совершить над ним что-то плохое.

– Подобные вещи часто говорят об умерших, но поверьте, всегда имеется куча причин убить кого-нибудь. Зачастую они совершенно ничтожны, но тем не менее… Вы не знаете, с кем он мог враждовать или быть в неприязненных отношениях?

– Мы в конкурсном классе, – снова заговорил Фрулани, – а значит, каждый является возможным конкурентом своего соседа. К концу года места станут дороже, и учащимся они достанутся далеко не в подарок.

– Понимаю. Но за пределами нормального соперничества существовал ли кто-нибудь, кто ненавидел Себастьяна?

– У него было много притягательных качеств, и многие ему завидовали. Вот один или двое юношей его действительно не любили.

– Это эвфемизм?

– Скорее да. Всегда бывают затруднения. Ничего серьезного, но молодежь все свое время проводит вместе, и кому-то случается кого-то невзлюбить…

– Не могли бы вы дать мне список класса, отметив тех, кто мог бы сообщить мне что-нибудь о Себастьяне?

– Да, разумеется.

– Нет ли у вас еще каких-нибудь сведений, которые могли бы мне помочь?

– Не думаю. Но должен сказать вам, что я все еще пребываю в состоянии шока. Впрочем, если мне что-нибудь придет в голову…

Жюстина согласно кивнула. Она уже собиралась прекратить разговор, когда последний вопрос сам собой выскочил у нее изо рта.

– Это, конечно, не имеет отношения к делу, но что означает фраза, вырезанная на входе, под солнечными часами?

–  Nimium ne crede colori ?

– Да.

– Это латинское изречение, цитата из Вергилия. В общем и целом оно означает: «Не доверяйте внешнему виду».

6

Жюстина вышла из 208-й аудитории именно в то мгновение, когда оглушительно, будто пожарная сирена, зазвенел звонок, означавший конец десятичасовой перемены. Тотчас же лейтенант оказалась едва не сбита с ног толпой, которая, будто приливная волна, в полнейшей сумятице хлынула в галереи. Сперва Жюстина попробовала двигаться против течения, сжатая этой толпой молодежи, затем решила отступить и направиться к ближайшей лестнице, ведущей на нижний этаж. В течение нескольких секунд она разминулась с сотней человек и в итоге задумалась о том, что, даже если некоторым из этих парней и девушек уже по 19 или 20 лет, они все равно остаются детьми, еще ничего не понимающими в жизни.

Лейтенант Неродо проникла в преподавательскую и взглядом поискала Марка Монтейро, своего напарника. Но там была толпа, и она не смогла сразу его увидеть. Массена был большим лицеем, количество преподавателей – соответственным, поэтому никто особенно не обращал на нее внимания. Если бы присутствующие знали, что она из полиции, то наверняка оказали бы ей гораздо больше внимания, чем хотелось. В этом можно было не сомневаться: все долетавшие до лейтенанта Неродо обрывки разговоров и сбивчивые слова были только о недавней трагедии. Наконец Жюстина заметила Марка; он стоял спиною к ней возле кофемашины, перед которой уже выстроилась очередь.

– О, привет, хочешь кофе? – спросил он, поднимая свой пластиковый стаканчик, как будто собираясь произнести тост.

– Нет, я только что выпила порцию.

– Они все только об этом и говорят, – заметил Марк, будто прочитав мысли Жюстины.

– Знаю. Это внесло немного разнообразия в их будни.

– Не будь такой язвительной.

– Ну и на каком ты свете?

– Я расспросил целую кучу учеников из его класса. Ничего особенного это не дало – и уверен, что и не даст.

– Почему?

– Потому что все считают, что Себастьян Кордеро был потрясающим, и никто не понимает, как такое вообще могло произойти.

В свое время Жюстина была потрясена, увидев на множестве примеров, как самые отпетые мерзавцы после смерти вдруг превращались в достойнейших людей. Но в конце концов языки все равно развязываются.

– Не беспокойся, – ответила она. – Это явление временное. За восхвалениями последует целая куча сплетен о покойном.

– Может быть, – продолжил Монтейро. – Так или иначе, я не нашел ничего, что подтверждало бы версию о наркотиках. Во всяком случае, об этом они станут говорить с кем угодно, только не с полицейским.

Жюстина вынула из кармана половину листа и протянула своему напарнику.

– Тебе надо обратить особое внимание вот на этих учащихся. Их имена мне дал преподаватель по философии. Может, тебе повезет больше, чем мне. Если и эти начнут петь дифирамбы покойному, не верь им: они его ненавидели.

– Ну а сейчас что ты думаешь обо всем этом деле?

– Не так уж и много, – озадаченно произнесла Жюстина. – То, что Кордеро жил в общежитии, без сомнения, очень важно. Но, с другой стороны, удар мог нанести кто угодно. Несмотря на суровые кордоны, войти сюда так же просто, как на мельницу.

– Знаю, – подхватил Монтейро. – Я сам перелез через ограду на заднем дворе. Такое под силу даже последнему доходяге.

Без сомнения, самым простым было уйти и постараться как можно точнее воспроизвести распорядок дня жертвы накануне убийства.

Занятия у Себастьяна Кордеро шли целый день, с 8 до 16 часов. Два часа французского и два часа английского утром. В полдень он позавтракал в маленьком ресторанчике возле бульвара Салейя[8]Главная пешеходная улица старой Ниццы.. Судя по всему, у него с несколькими товарищами из класса имелась привычка перекусывать в городе по пятницам в полдень, чтобы отпраздновать конец недели. Занятия возобновились в 14 часов. Семинар по философии, затем час второго иностранного языка – в данном случае это был немецкий. В 17 часов наступило время перекура; Себастьян шатался около здания лицея вместе с несколькими друзьями, которых Марк Монтейро уже допросил. Затем вместе с Софией Куртуа из его класса он отправился в кафе на улице Отель-де-Пост за Массеной. К 18 часам пошел в спортзал, перед этим зайдя в свою комнату в общежитии. Себастьян тренировался в течение часа, как это с ним иногда случалось, принял душ и едва успел выйти из зала, как был убит.

Что можно заметить, если придерживаться этого распорядка дня? День был похож на все остальные пятницы; Кордеро довольно жестко следовал своим привычкам. А это означало, что убийца, возможно, был в курсе его повседневной жизни и знал о лицее достаточно, чтобы совершить убийство, при этом оставшись незамеченным. В 19 часов было уже темно, и двор лицея плохо освещался, что облегчило ему задачу. Обитатели общежития работали в своих комнатах или находились в столовой. Короче говоря, не было ничего сверхъестественного в том, что в это время можно пройти по территории лицея и не встретить ни одного человека.

Несмотря на то что допросы не принесли особых результатов, Жюстина захотела встретиться с преподавателем, отвечающим за спорт в лицее, чтобы побольше узнать о спортзале: в какие часы он открывается и кто туда постоянно ходит. Месье Керн, мужчина приветливый и опечаленный из-за смерти молодого человека, рассказал все, что она хотела знать. Несколько раз в неделю после полудня он занимается с юными членами спортивных клубов: баскетбола, волейбола или бокса. Вечером после занятий зал остается открытым до 19.30 для обитателей общежития и других студентов, записавшихся в начале года. Месье Керн хорошо знал Себастьяна Кордеро, так как тот почти каждый вечер тренировался в зале между 18 и 19 часами. Почему именно в это время? Потому что для тех, кто живет в общежитии, ужин в столовой начинается ровно в семь вечера. У Себастьяна Кордеро оставалось время только принять душ после тренировки и, не заходя к себе в комнату, сразу же отправляться ужинать. Кто мог находиться в зале в тот вечер и встретить Себастьяна? Месье Керн видел там лишь еще одного человека.

Стефан Лоран был юношей редкой красоты. Длинные и взъерошенные темные волосы оттеняли лицо с идеально гармоничными тонкими чертами. Глаза такого угольно-черного цвета, что смотреть в них было даже страшновато, сверкали умом. Стефан был выше среднего роста и щеголял своей спортивной фигурой, что совсем не казалось удивительным: он был записан в лицейский клуб французского бокса.

«Еще один “в здоровом теле здоровый дух”», – подумала Жюстина.

Что-то в этом молодом человеке сразу же ее насторожило, но что именно, она так и не смогла понять.

– Вам известно, что произошло?

– Трудно оставаться в неведении, что Кордеро умер… Его вправду убили?

Ничего в его голосе даже отдаленно не походило ни на волнение, ни на сочувствие.

– К несчастью, это правда, – произнесла Жюстина немного торжественным голосом, являвшим собой разительный контраст с тоном собеседника. – Он был убит вчера вечером, едва вышел из спортивного зала.

– Именно поэтому вы меня и допрашиваете.

Его ответ прозвучал так, что его с одинаковым успехом можно было бы назвать и вопросом и утверждением.

– Вы были в спортивном зале вчера вечером?

– Да, как и каждую пятницу.

– Во сколько вы примерно пришли?

– Скорее всего, было уже без четверти шесть.

– После занятий вы заходили к себе или направились прямо в спортивный зал?

– Я был приклеен до пяти часов.

– Наказание?

– Нет, мы так называем еженедельные устные зачеты. Нам дают какую-нибудь тему и час на подготовку. А после этого я сразу пошел в спортзал.

– И, как я понимаю, встретили Себастьяна?

– Конечно. Впрочем, мы и так довольно часто пересекались после занятий.

– В котором часу вы ушли?

– Около половины седьмого.

– Вы не заметили ничего необычного?

– Чего, например?

– Не знаю, я хотела бы услышать это от вас.

– Ничего такого я не увидел, – бросил Стефан Лоран, явно не желая распространяться на эту тему. – По его лицу не было заметно, что его сейчас убьют, если вас именно это интересует.

– А вот мне кажется странным, что консьерж не видел, как вы выходили в это время. Он заявляет, что в тот вечер вы вообще не проходили мимо него.

– В лицее полторы тысячи учащихся: неужели вы думаете, что консьерж в состоянии составить список всех, кто проходил мимо него час за часом?

– Однако, по словам консьержа, вас он знает несколько лучше, чем остальных…

– Верно, мы часто разговариваем, обсуждаем результаты футбольных матчей.

– Но не так уж много людей входят около семи вечера. Днем – да, согласна, консьерж не в состоянии запомнить всех; но вечером он вряд ли не увидел бы первого, кто вошел на территорию.

– Вошел – да, но не вышел!

– Входная дверь в лицей не шире двадцати пяти сантиметров: я заметила, что открыта только одна створка. Так почему он не заметил, как вы проходите мимо него?

– Ну да, конечно… Я у вас «подозреваемый номер один», – насмешливо произнес молодой человек.

– Я не хотела бы, чтобы у вас сложилось такое впечатление, но вы, без сомнения, последний, кто видел Себастьяна Кордеро живым. Поэтому крайне важно, чтобы я точно знала все, что вы видели.

– Согласен, сделаю все возможное, чтобы вам помочь, – ответил юноша, становясь немного серьезнее.

– Вы были хорошо знакомы с жертвой?

– Что вы имеете в виду, говоря «хорошо знакомы»? Мы постоянно виделись в спортивном зале, немного разговаривали о спорте, о лицейской жизни, одновременно принимали душ после тренировки. В общем и целом, я чаще видел его голышом, чем одетого, поэтому некоторым образом знал его лучше, чем всех прочих смертных.

Жюстина сделала вид, будто не заметила этого подозрительного юмора.

– Насколько я могу понять по вашему ироническому тону, своим другом вы его особенно не считали?

– Мы были просто знакомы, симпатизировали друг другу, но дружбой это назвать невозможно.

– О чем вы говорили в тот вечер?

– О Мэнни Пакиао.

– Кто это?

– Мэнни Пакиао – боксер. Мы обсуждали его последнюю победу.

– А кроме бокса?

– Да так, ничего особенного.

У этого юноши и вправду был невероятный взгляд; от его черноты мурашки бежали по коже.

– А, например, о девушках?

– Вы очень проницательны. Мы немного поговорили об Орели Донасьен – девушке, с которой он очень бы хотел встречаться.

Жюстина вынула из кармана фотографию молодой блондинки, которую взяла со стола Кордеро.

– Это она?

– Нет, – без малейшего колебания ответил Стефан Лоран. – Это Сандрин Декорт, девушка, с которой Себастьян встречался. Она из моего класса.

– Кордеро не говорил при вас о каких-нибудь своих трудностях? Может быть, его что-то тревожило?

– Нет, он выглядел совершенно нормально.

– Когда вы уходили, чем он был занят?

– Он еще тренировался… кажется, колотил по мешку, не помню точно.

– Он тогда не сказал вам ничего особенного?

– Нет. Я, кажется, пошутил, сказал что-то вроде: «Пока, разрядись хорошенько». А после вернулся к себе.

– Кто, по-вашему, мог бы иметь на него зуб? – спросила Жюстина, оставляя последние слова без внимания.

– Вы подозреваете кого-то из лицея?

– В настоящий момент я подозреваю всех и никого. Это я спрашиваю просто для сведения.

– Трудно сказать. Если б речь шла о том, чтобы напакостить или испортить ему книги, я бы смог составить для вас целый список. Но убийство… это выше моей компетенции.

– Меня интересуют только ваши предположения, ничего больше.

– Хотел бы я знать, что вам уже рассказали о нашем лицее.

– Вопросы задаю я, – сухо отрезала Жюстина.

– Ну, будьте так любезны, расскажите хоть немного. Наверно, директор опять начал свое: «Наш лицей один из самых отборных, девяносто процентов поступлений на степень бакалавра, наши учащиеся подготовительных курсов становятся студентами лучших институтов, здесь процветают и развиваются юные умы…»

Можно было подумать, что немногим раньше он присутствовал во время ее разговора с директором.

– А разве это не правда? – заметила Жюстина.

– Да, но подготовительные классы – это свой особый мир. Особенно на филологии.

– А вы сами с научного факультета?

– Да, но Кордеро с филологии, и это все меняет.

– Пожалуйста, поясните.

– Сначала в Массене практически ни один учащийся с подготовительного литературного не поступал в Высшую нормальную школу, хоть в Ульме, хоть в Кашане. То есть это так называемое «соревнование» – на самом деле вранье. Учащиеся с филологии прекрасно знают, что не поступят в нормальные институты, а вновь окажутся в гнусных лекционных залах факультета будущего года. И, несмотря на это, толпы студентов ведут себя просто как маленькие. Например, вырывают страницы из книг или воруют книжки в библиотеке, чтобы другие ими не воспользовались.

– Почему вы мне все это рассказываете?

– Чтобы дать вам понять: здесь многое является показушным и не надо обманываться внешней роскошью заведения.

Жюстина снова подумала о латинской надписи на входе в лицей… Не доверяйте внешнему виду.

– Скажите, а как, по-вашему, это может быть связано с недавней трагедией?

Казалось, Стефан Лоран на мгновение поколебался, но затем сказал:

– Ну, на литературном подготовительном вы найдете кучу странных типов. Это не легенда и не банальность.

– Каких еще странных типов?

– Список может быть длинным. Всевозможные крайности: фашики, роялисты, троцкисты, никчемные антиглобалисты… Я знаю одного; у него в комнате постер с дарственной надписью графа Парижского; он на полном серьезе готов отдать жизнь, лишь бы тот взошел на трон.

Жюстина не была уверена, что дерзкий юноша не насмехается над ней.

– Вы скоро найдете много разобиженных, полностью оторванных от реальности, Танги[9]Герой одноименного фильма, юноша, который уже 28 лет сидит на шее у родителей., оставшихся при папочке с мамочкой… Идите, прогуляйтесь по классической филологии и увидите персонажей, которые будто прибыли из другого века – в вельветовых штанах и лакированных мокасинах. Есть тут один: каждое утро приходит в фетровой шляпе на голове. Все держат их за полных придурков, но тех, судя по виду, это не смущает. Там вы встретите худших, простите, сволочей. Или полную их противоположность – услужливых святош в кружевах и шерстяных жилетках, проводящих каникулы в Лурде[10]Лурд – город во Франции, в департаменте Верхние Пиренеи, на реке Гав-де-По; один из наиболее популярных в Европе центров паломничества..

– Вам не кажется, что вы немного преувеличиваете? – чуть нервно переспросила Жюстина. – Неужели они и в самом деле такие?

– Там есть персонажи еще и почище этих.

– Хорошо, а есть ли среди этих «странных типов» тот, кто должен меня особенно заинтересовать?

– Думаю, я вам и так уже много сказал. И я не такой человек, чтобы наушничать, особенно опираясь, как вы сказали, на интуицию.

Лейтенант Неродо почувствовала, что медленно закипает. Этот мальчишка играл у нее на нервах, и к тому же она не знала, куда он клонит.

– Послушай меня хорошенько, – она непроизвольно перешла на «ты». – В лицее произошло убийство, жертвой стал юноша твоего возраста. Его зарезали. Малейшая подробность может оказаться решающей, чтобы найти того, кто это сделал. Ты, судя по виду, в курсе многого, и я очень советую тебе перестать выделываться и рассказать мне все, что знаешь.

Судя по всему, Стефан Лоран не ожидал от нее такого резкого тона и даже покраснел оттого, что его одернули, будто невоспитанного мальчишку. Чувствуя, что жар приливает к щекам, юноша, в попытке скрыть свое замешательство, резко поменял тему разговора:

– Вы смотрели «Общество мертвых поэтов»?

– Да, но…

– У этого фильма немало конкурентов в подготовительных классах. На филологии есть несколько студентов, которые хотят создать такие же небольшие кружки, как там. Они довольствуются тем, что проводят бо́льшую часть времени после занятий, собравшись на задворках лицея: курят всякую дрянь и рассказывают друг другу разную ерунду…

Внезапно Стефан остановился, как будто боясь сказать что-то еще.

– Ты говоришь: «большую часть времени»; это означает, что дело может зайти еще дальше?

– Это и так уже происходит. Некоторые сидят целыми днями, уткнувшись в книги по философии или древнегреческому; в конце концов у них срывает крышу, и они полностью выпадают из реальности. Набивают себе голову всякими маразматическими теориями одна хуже другой…

– Ладно, хватит общих положений. Итак, студенты хотят создать группы, где творили бы всякие идиотские штуки. Назови мне имена и постарайся быть как можно более точным.

– Понимаете, рассказывают много о чем. Здесь только и делают, что ишачат круглый год – и в то же время настолько подыхают со скуки, что малейшая сплетня становится поводом для бесконечных пересудов.

– Расскажи мне, что знаешь.

– Есть трое учеников с современного и классического отделений. Думаю – нет, даже уверен, – что они создали нечто вроде общества, как те, о которых я вам говорил. Это странноватые типы, которые слишком много читали Ницше, и к тому же читали его плохо. «Сверхчеловек», «Бог мертв», «слабые и рабы», «нигилизм» – все это в конце концов ударило им в голову. Они читают философские труды так, как это устраивает их самих. Из Ницше они делают какое-то безумное чтение: несколько сверхлюдей, которым все позволено, над стадом «блеющих агнцев». Короче говоря, приписывают ему совершенно противоположное тому, что он написал; но им на это целиком и полностью наплевать.

– Как это связано с Себастьяном Кордеро?

– В начале года он частенько общался с ними, но потом отошел. Он был не такой, как они, и поэтому те его в конце концов возненавидели. Думаю, Себастьян понял, что это всего лишь сборище кретинов.

– Их имена?

– Николя Каре́лла, Бенжамен Герме́ и Жюльен Гета́. Вы не прозеваете их при всем желании: у Карелла самая скверная репутация в Массене.

– Есть ли кто-нибудь еще, кто, по-твоему, может иметь отношение к убийству?

Себастьян Лоран испустил вздох, который должен был свидетельствовать, что все сказанное им серьезно повредит трем парням.

– Они живут в общежитии и вчера вечером были на территории лицея.

7

Внешне судебно-медицинский эксперт был похож на подростка. Казалось, его голос никогда не ломался, что усиливало это впечатление и придавало комический вид. Его скорее можно было представить студентом-первокурсником, чем дипломированным специалистом. Несмотря на серьезность дела, Жюстина по давней привычке обменялась с Марком Монтейро заговорщицкими взглядами.

Лейтенанту Неродо всегда было не по себе в анатомических залах. Каждый раз, стоило ей туда прийти, сразу невольно вспоминалась сцена из «Молчания ягнят», где Джоди Фостер, участвуя во вскрытии сильно разложившегося трупа, делает над собой нечеловеческое усилие, чтобы скрыть свои чувства и не выглядеть слабонервной дамочкой.

С другой стороны, ее всегда забавляло, насколько карикатурно чаще всего изображаются женщины судмедэксперты в американских детективных романах или фильмах. Агент Скалли или доктор Скарпетта, превосходные патологоанатомы, следователи без личной жизни, проводящие круглые сутки на работе над делами одно увлекательней другого, и в то же время соблазнительные женщины.

С первого взгляда, осматривая место преступления, эксперт заметил разнообразные переломы лицевых костей и костей рук, а также раны, нанесенные ножом, – одну поверхностную и вторую очень глубокую.

Вскрытие Кордеро не было особенно сложным. Причина смерти оказалась достаточно очевидна и не требовала сложных исследований. Однако иногда, даже когда причина смерти более чем понятна, эксперты могут провести около трупа целый день. Жюстина вспоминала случай с женщиной, убитой пятнадцатью выстрелами. Пули пробили ее навылет, а затем срикошетили. В общей сложности описать пришлось более пятнадцати ран. Но все-таки самым жестоким испытанием для медэкспертов являлись трупы, обнаруженные по прошествии длительного времени после смерти. Невозможно сохранять каменное спокойствие, видя черные гнилые тела.

Короче говоря, присутствовать на вскрытии в отделанных кафелем помещениях, полностью дезинфицированных и наводненных искусственным светом, всегда было для Жюстины нелегким делом. Такое можно научиться переносить, но стать к этому нечувствительной – никогда.

Согласно правилам, офицер из уголовной полиции должен записать выводы медэксперта под его диктовку. Жюстина немного приноровилась к жаргону патологоанатомов, она знала, что этот этап вскрытия для следствия наиболее важен.

– Какие можно сделать выводы? – спросила лейтенант, в то время как Марк Монтейро записывал драгоценные слова медика.

Тот согласно кивнул:

– Как я вам уже говорил, жертва получила всего два удара ножом.

– Всего-навсего два! – повторил Монтейро.

– Знаете, лейтенант, убить холодным оружием – нелегкое дело. Вы можете нанести человеку десятки ударов, но если не затронете жизненно важные органы… Юлий Цезарь получил двадцать три удара кинжалом, но роковым оказался только один.

– Хорошо, давайте вернемся к нашей жертве, – торопливо прервала его Жюстина, которой совсем не хотелось повторять классику.

– Удары были нанесены ножом типа «нордик», самым обычным, с пилой на обухе[11]Автор, безусловно, ошибается. Ножи типа «нордик» (в России более известного как «финка») имеют сравнительно небольшой размер и никогда не оснащаются «пилой» на обухе. Скорее всего (судя по авторскому описанию), у убийцы был т. н. «нож для выживания», вроде «Джангл Кинг». Вот только вряд ли им можно заколоть….

– Что же, если только не удастся найти орудие убийства, нечего и надеяться, что эта ниточка куда-то приведет, – заметила Жюстина. – Отлично!

Эксперт продолжил:

– Вам, конечно, известно, насколько непросто с большой достоверностью восстановить хронологический порядок событий на основании осмотра тела. В то же время, основываясь на выводах, сделанных на месте преступления и после вскрытия, я могу предложить вам рабочую версию. Предполагаю, что первый удар затронул широчайшую мышцу спины – одну из поверхностных. Судя по всему, нападающий находился позади жертвы и ударил неожиданно. Удар ни в коем случае не был смертельным, но, без сомнения, очень болезненным.

– Нападающий хотел застать его врасплох? – спросила Жюстина.

– Полагаю, что так. Юноша должен был обернуться к нему лицом. В этот момент и был нанесен второй удар.

– На этот раз смертельный?

Эксперт сделал жест, означающий, что всему свое время.

– Второй удар был нанесен с силой, и нож глубоко проник в тело. Лезвие, которое, несомненно, было очень острым, задело «ворота» печени и рассекло воротную вену. Итак, семьдесят процентов крови, проходящей через печень, – из этой вены. Можно сказать, что один этот удар повлек за собой смерть молодого человека в течение нескольких минут после нападения.

– А переломы?

– Исходя из того, что следы крови жертвы найдены на полу галереи, там, где она нависает над двором, и учитывая местоположение тела, можно предположить, что оно было сброшено с галереи через перила. Упав с высоты шести метров, тело ударилось о пол, что объясняет переломы и кровоподтеки. Во всяком случае, такой сценарий мы выстроили, как только оказались на месте преступления.

– А что вы могли бы нам сообщить об убийце?

– Боюсь, очень немногое. Я сказал бы, что он обладает достаточно большой физической силой и решительностью. Он не испытывал к жертве злобы или гнева: его целью было действовать быстро и качественно.

– Значит, он очень решителен?

– Да. Между желанием убить кого-то охотничьим ножом и совершить это достаточно… результативно пролегает настоящая пропасть. Слабоумный или не такой решительный нанес бы больше ударов, которые причинили бы лишь поверхностные повреждения.

– Он задел печень, это было намеренно?

– Трудно сказать. Может быть, убийца имеет некоторые познания в анатомии, а может быть, это произошло по воле случая.

Жюстина попыталась представить себе убийцу, но у нее ничего не получилось.

Неужели Кордеро был убит юношей своего возраста? Она видела снимок всего класса, сделанный в начале года. Мысленно лейтенант примеряла убийце лицо каждого из учеников на фотографии. И в это самое мгновение на глаза ей попался Стефан Лоран. Жюстина представила себе, как он в узком коридоре застает жертву врасплох… Этот юноша интриговал ее. Не понимая почему, она не могла выкинуть его из головы. За четверть часа разговора он сказал ей больше, чем все остальные допрошенные, вместе взятые.

Что ей думать об истории с «тайным обществом»? Конечно, это немного экстравагантно. Но в том, что рассказал ей Стефан Лоран, безусловно, была доля правды. Множество мальчишек, с утра до вечера погруженных в книги. Вся их жизнь состоит из теории с крайне малым количеством конкретики, что по идее должно успокаивать бурление в головах. Но некоторые, чересчур восприимчивые, могли наделать глупостей, значение которых сами плохо себе представляли.

У Жюстины не имелось никакого желания снова отправляться в лицей. Там все было насквозь фальшиво: неопределенный архитектурный стиль, наигранная показная респектабельность, и вместе с тем учащиеся, которые способны на такие нелепые поступки.

Лейтенант проверила почту на своем ноутбуке, затем автоответчик. Оливье снова звонил – и оставил одно из своих обычных бесконечных посланий. Больше месяца назад Жюстина положила конец их отношениям, но он не пожелал с этим смириться и продолжал постоянно ей названивать. Два или три раза она ответила, чтобы не показаться невежливой и попытаться его успокоить. Но в этот раз было уже слишком. Даже не дослушав послание до конца, женщина стерла его.

Как нередко бывало с Жюстиной, эта связь была у нее из разряда неглубоких. Они с Оливье встречались по вечерам два или три раза в неделю, хорошо проводили время вместе, и, как правило, все заканчивалось в постели. Для Жюстины это был способ не оставаться одной, и в то же время не быть вынужденной вести с кем-то совместную жизнь. Возможно, Оливье и не нравилось, что у них такие несерьезные отношения, но он не жаловался, без сомнения, опасаясь, что Жюстина сбежит, если он станет слишком настойчивым. У них никогда не было ни споров, ни откровенного выяснения отношений. Когда речь заходила о будущем, даже ближайшем, Жюстина всегда отделывалась неопределенными фразами. Она избегала обсуждать и самые краткосрочные планы. Но в конечном итоге у нее хватило смелости положить конец этим отношениям, осознав, что они ни к чему не приведут.

Жюстина знала, что слишком требовательна к другим. В чем она могла упрекнуть Оливье? Это был тот самый идеальный вариант – мужчина, за которого любая мать была бы рада пристроить свою дочку. Работая экспертом-бухгалтером, он хорошо зарабатывал, а кроме того, обладал приятной внешностью и неоспоримыми личными достоинствами. Но Жюстина не искала зятя для своей матери и не испытывала перед ним благоговейного трепета, который охватывает большинство людей при виде идиллии.

С ранней юности недостатка в поклонниках у Жюстины не было, она всегда принимала ухаживания. И вместе с тем никогда не влюблялась. Хотя нет: один раз такое с ней произошло, во время учебы. Этого молодого человека она полюбила с первого взгляда: love at first sight. И тут же угодила в его сети. Он закадрил ее, а затем бросил, даже не попытавшись с ней переспать. Жюстина так и не поняла, что он нашел для себя в этой связи – для нее столь же короткой, сколь и унизительной. Эта история оставила в ее душе глубокий след и впоследствии не давала построить с мужчиной хоть сколько-нибудь прочные отношения.

На этот раз она с головой погрузилась в работу. Ту, что двумя годами раньше едва не обошлась ей очень дорого.

Все началось очень грустно и банально: дорожно-транспортное происшествие с бегством виновного. Машина пролетела на красный свет и столкнулась с мотороллером. После этого она не остановилась, а направилась к кварталу Ариан в восточной стороне города. Жюстина вместе с коллегой из уголовной полиции, случайно оказавшиеся на месте происшествия, бросились на своей машине в погоню. У этого квартала, застроенного социальным жильем[12]Социальное жилье – жилье, сдаваемое государственными или частными органами по низким арендным ценам, благодаря финансированию государства. Впервые создано во Франции в 1950 г., подобно многим таким же в разных городах, была скверная репутация. Здесь процветала мелкая и не очень мелкая преступность, наводящая страх на обитателей города. И на этот счет не стоило обольщаться. Всего в нескольких минутах от Английской набережной, где на холмах располагались жилища состоятельных жителей города, находились опасные кварталы Ариан, Пастор, Бон Вуаяж. Выяснения отношений между уличными бандами, наркотики, разбойные нападения были обычным явлением для таких территорий. Столкнувшись с растущей преступностью, некая группировка, утверждающая, что находится «вне политики», даже пригрозила, что будет создан отряд, который своими силами очистит улицы, оставленные полицией. Конечно, некоторые называли это демагогией. Итальянская пресса даже дошла до того, чтобы сравнить Ниццу с Бронксом.

Но когда двое полицейских захотели перехватить виновника аварии, на них напали члены молодежной банды. Коллега Жюстины был ранен одним из брошенных в них камней. Сама же она оказалась жестоко помята и напугана. Стычка длилась не больше двенадцати минут: Жюстину выручили полицейские, вызванные на помощь. Однако эти минуты показались ей часами. В первый раз в жизни она ощутила, что такое страх.

Жюстина отделалась двумя сломанными ребрами и большим количеством синяков. В целом ей повезло, так как дело могло обернуться для нее самым кошмарным образом. Это нападение избавило ее от многих иллюзий… Тем не менее Жюстина не отступилась. Тот случай не вызвал у нее отвращения к работе, скорее наоборот: она сделалась от нее полностью зависимой. Сегодня ее жизнь и работа составляли единое целое.

Проведенный Марком Монтейро разговор с родителями Себастьяна Кордеро не дал особых результатов. Родители так и не поверили в убийство сына, который был, по их словам, «воплощенная доброжелательность». Как они заявили, у Себастьяна не имелось никаких пороков и никаких врагов. Их сын всегда был серьезным мальчиком и никогда не доставлял особых трудностей. В общежитии ему нравилось. Родители считали, что там он хорошо устроен.

Сейчас единственной ниточкой в руках у Жюстины были три молодых чудака и их странное общество. Карелла, Герме и Гета, который – если основываться на той информации, которую предоставил Стефан Лоран, – являлся там заправилой. К тому же именно он был ближе других к Себастьяну.

Как всегда, во время уикенда общежитие было открыто: обычный режим за исключением периода каникул. В этот субботний вечер Николя Карелла был еще там. Жюстина нашла его в просторном помещении, находящемся по соседству со столовой, где обитатели общежития могли собираться по вечерам. Там имелись вай-фай, бильярд и настольный футбол.

Сидя на белом пластиковом стуле – таком же неудобном, как и неэстетичном, – лейтенант Неродо в упор смотрела на своего собеседника. С самого начала между молодой женщиной и юношей возникло ощутимое напряжение, как на настоящем допросе, которому предшествовало задержание.

У Карелла не было ни красоты, ни очарования Стефана Лорана. Средний рост, ничем не запоминающееся лицо. Это и затрудняло дело больше всего: у него не имелось ни одной отличительной черты. Юноша казался прозрачным: встретив такого на улице, его запросто можно было не узнать, даже если перед этим встречался с ним много раз. На его лице проглядывало некоторое самодовольство. Студент, одетый в рубашку-поло «Ральф Лорен» и слишком узкие джинсы «Дизель», сразу не понравился Жюстине. Ее коробило от того, с каким видом этот молокосос смотрит на нее. В его глазах явно угадывалось вожделение, от которого молодой женщине становилось не по себе. Карелла демонстративно смерил ее долгим взглядом снизу доверху, будто говоря: «Ну, если все лейтенанты полиции такие…» У Жюстины не было уверенности, что Карелла причастен к убийству, но она уже знала, что он владеет информацией, которую надо вытянуть из него во что бы то ни стало.

– Вы знаете, что один из ваших товарищей умер, – резко сказала она, чтобы молодой человек наконец прекратил похотливо таращиться на нее.

– Все уже в курсе, – кивнул Карелла.

– Вы хорошо знали Себастьяна Кордеро?

– Его все знали.

– Никто не спорит, «все» знают много чего и много с кем здесь знакомы. Но мне бы хотелось узнать то, что знаете именно вы.

– Я знал его достаточно хорошо, – холодно произнес Карелла.

– Вы были с ним в хороших отношениях?

– В нормальных.

У него настоящий дар лаконично отвечать.

– Вы не были с ним в ссоре? – отважилась спросить лейтенант Неродо.

– Мы просто стали меньше общаться, и всё тут.

– Из-за учебы, конечно?

Ответом было молчание.

– Когда вы его видели в последний раз?

– Должно быть, вчера или позавчера между занятиями.

– Вы с ним говорили?

– Нет, потому что мы были «в ссоре».

– Расскажите мне немного о вас, о Герме и Гета, – снова заговорила Жюстина, внезапно меняя тему разговора.

Похоже, Карелла это смутило, на его лице появилось легкое замешательство.

– Здесь и говорить не о чем. Какое это имеет отношение к вашему расследованию?

– Это всего лишь вопрос. Если только разговоры на эту тему вас не смущают.

– Вовсе нет, мы все с подготовительного курса.

– Вы трое очень близки друг с другом…

– Мы хорошо ладим.

– Вы видитесь в свободное время?

– Мы здесь живем, поэтому волей-неволей все друг с другом видятся.

– А вам случается, например, собираться вместе?

– Знаете, в общежитии есть много движений. И потом, постоянно общаешься с соседом по учебным делам или чтобы обсудить что-нибудь…

– А когда вам до смерти надоедает учиться, вы идете вместе выкурить сигарету или что-нибудь не вполне разрешенное…

– Вы меня что, за идиота держите? Я хорошо знаю, что у вас в голове. Верно, мне случалось курить гашиш и травку. Мне это стоило трех дней отстранения от занятий. Я едва не потерял комнату в общежитии, но на первый раз ко мне отнеслись с пониманием. Так как у меня очень хорошие результаты в учебе, было решено не лишать меня возможности поступить в Высшую нормальную школу. Я совершил ошибку и был наказан. В любом случае это был не самый плохой поступок. Я же, например, никого не убил.

Жюстина не могла с уверенностью сказать, проскользнула ли при этом в голосе ее собеседника нотка сарказма или же это просто его обычная манера говорить.

– Себастьян Кордеро употреблял наркотики?

– Ничего не знаю, это не моя проблема.

– Вы ему их продавали?

– Я, конечно, курил гашиш, но никогда его не продавал.

– Но он иногда курил с вами?

– С ним такое случалось, он даже хотел бросить; все время твердил, что от этого у него могут появиться проблемы со спортом.

– А потом однажды, когда вы стали сдержаннее и перестали поставлять ему товар, он стал с вами меньше видеться. Вы стали для него бесполезны.

Карелла замкнулся в молчании и ограничился тем, что опустил глаза, не теряя своего вызывающего вида.

– Возвращаясь к вашим друзьям, правда ли, что ваши встречи приняли несколько ритуальный характер?

– Ритуальный? Кто вам такое рассказал?

– Вы создали нечто вроде секты, не так ли? – спросила Неродо, чтобы взять быка за рога.

– Никакого распространения наркотиков. Старая история, я вам это уже говорил.

– Я намекаю не на такого рода дела. Я говорю о небольших тайных сборищах, во время которых вы переделываете мир.

– Много чего говорят, но я бы не назвал это кружком.

– А вот я, когда молодые люди вашего возраста украдкой собираются по вечерам, чтобы рассуждать на нечистоплотные темы, называю это кружком.

Большинство дел, с которыми Жюстина когда-либо сталкивалась, были далеко не такими захватывающими, как это. Зачастую ее профессия могла быть даже скучной. Но когда подворачивалось расследование такого рода, она была не способна думать ни о чем другом, даже сознавая, что работа имеет свойство порабощать ее.

День клонился к вечеру, и Жюстина решила отдохнуть у себя дома, где никто ее не побеспокоит. Она жила в одном из зданий старого порта, в полностью отстроенной квартире с системой водоочистки и стенами, украшенными постерами на тему джаза – ее страсти.

Ностальгируя по старым добрым тридцати трем оборотам, женщина поставила на проигрыватель пластинку Билли Холидей. В квартире послышались первые ноты песни «As time goes by». Жюстина открыла дверцу холодильника, вынула початую бутылку сотерна[13]Сорт белого вина. и налила себе стакан.

Взяв с рабочего стола пульт, она включила единственный телевизор и крохотный древний радиоприемник, который работал, когда ему вздумается. Жюстина не была любительницей маленьких экранов и предпочла убрать телевизор из гостиной, чтобы поставить его в кухню. Но сейчас ей хотелось просмотреть региональные новости и узнать, упоминается ли уже в них убийство Кордеро. Сегодня телевизор особенно капризничал, и понадобилось целых двенадцать минут, чтобы изображение появилось и стало более-менее четким. Журналист в небрежно одетом костюме с блеклым галстуком излагал основные новости дня. Через пять минут он затронул и трагедию в лицее Массена. Вчера вечером восемнадцатилетний учащийся был убит ударом ножа. В настоящее время следствие рассматривает все возможные версии. О наркотиках ни одного слова. Сюжет сопровождался изображением лицея – несколько видов фасада, отделанного белым камнем. По всей вероятности, съемочной группе не разрешили проникнуть на территорию лицея, так как в репортаже использовались в основном архивные фотографии. Они перемежались свидетельствами двух учащихся, которые говорили, как они «потрясены» случившимся и что произошедшее накануне «просто уму непостижимо». Затем во весь экран появилось знакомое лицо директора лицея, чуть искаженное из-за помех в эфире. Кадр был выстроен на американский манер; вдалеке чуть угадывалась Часовая башня.

– Сегодня все мы в трауре, – говорил директор с фальшивой скорбью в голосе. – Это настоящая трагедия, которая затронула наше учебное заведение. Произошедшее тем более не поддается никакому пониманию, что в течение последних лет в Массене не случалось ни одного несчастного случая. Мы терпеливо и с большим интересом будем ждать первых результатов расследования.

Жюстина переключила канал, чтобы не видеть самодовольную физиономию этого типа. У него просто навязчивая идея сохранить репутацию своего лицея, представив его образцовым учебным заведением.

Со стаканом сотерна в руке она прошла в ванную комнату, включила воду погорячее, как ей нравилось, и, стащив с себя одежду, принялась разглядывать свое тело в большом зеркале. Толком не понимая почему, Жюстина решила, что немного потеряла тонус. Однако ведь она не пренебрегала ежедневными тренировками и каждый день совершала примерно часовую пробежку по Английской набережной. Но почему же с некоторых пор она перестала сама себе нравиться? Может быть, это связано с любовными отношениями, которые изжили сами себя?.. Не придя ни к какому выводу, Жюстина успокоила себя тем, что все течет, все изменяется. Устроившись в ванне, она постаралась выкинуть из головы работу, неудачи в личной жизни и все, что не давало ее жизни стать той мирной гаванью, о которой она всегда мечтала.

Но едва женщина поднесла стакан к губам, как мобильник принялся наигрывать мелодию «Summertime». Сперва она решила не отвечать, чтобы наконец позволить себе хоть немного расслабиться, но тут же отказалась от этого намерения. Звонок мог оказаться важным.

– Инспектор Неродо? – спросил голос девушки на другом конце провода.

– Кто ее спрашивает? – поинтересовалась Жюстина, сразу обратив внимание, что ее назвали «инспектор», а не «лейтенант».

– Меня зовут Сандрин Декорт, вы меня не знаете.

«Нет, отчего же, я тебя знаю», – подумала Жюстина, вспоминая фотографию молодой девушки, найденную в комнате Кордеро.

– Откуда у вас мой телефон?

– Мне его дал Стефан Лоран.

Тотчас же в памяти ее возникло лицо юноши с таинственными черными глазами. С ним она беседовала сегодня утром, и он навел ее на след «странных» учащихся.

– Я была подругой Себастьяна Кордеро, – снова заговорила ее невидимая собеседница. – Я хотела бы с вами встретиться.

– Ну, я не знаю… – Жюстина чувствовала, что ее застали врасплох. – Когда вы хотели бы…

– Прямо сейчас, если это возможно.

– Сейчас?

На сегодня с нее было уже достаточно, но, судя по голосу, у девушки было для нее что-то важное и срочное. Возможно, это след, который поможет найти преступника, а раз так – пренебрегать этим нельзя. Тем более что она ничего не теряет за исключением горячей ванны и недопитого вина.

– Хорошо, вы знаете кафе «Мариньер» на улице Жофредо?

Жюстина заказала лимонную воду «Перье», стакан с которой раздраженно крутила сейчас в руке. Сидя на скамейке изумрудного цвета, она ждала добрых четверть часа и уже начинала жалеть о своем оставленном белом вине. Эта Сандрина Декорт, которой, казалось, так не терпелось с ней увидеться, заставляла ее терять время, и Жюстина спрашивала себя, не сыграли ли с нею скверную шутку. Она сидит у входа в кафе, на самом виду, и не заметить ее просто невозможно. На ней бейсболка «Лос-Анджелес лейкерс»[14]«Лос-Анджелес лейкерс» – американский профессиональный баскетбольный клуб. и джинсовая куртка «Армани», которую Оливье подарил ей в начале их отношений и которую она уже порядком истрепала.

Она уже собиралась уйти, когда на пороге кафе появилась молодая девушка. Жюстина тотчас же узнала шаловливую блондинку с фотографии. Еще до того, как она смогла помахать рукой, чтобы привлечь внимание, девушка, не поколебавшись ни на секунду, направилась прямо к ней.

Сандрина Декорт нервно двигала разноцветной соломинкой в стакане «кока-колы лайт». Девушка производила впечатление умной и жизнерадостной; было заметно, что она серьезно переживает из-за смерти друга. Такое с ней редко случалось, но временами Жюстина испытывала нечто вроде смущения при мысли, что должна допрашивать близких жертвы. Бесспорно, сейчас она при исполнении и уже научилась держать дистанцию; это ее работа, ежедневные обязанности. Но по отношению к этой восемнадцатилетней пацанке, которая только что потеряла того, кого считала своим молодым человеком, Жюстина ощутила растерянность и сильнейшее сочувствие. Разумеется, не стоило забывать, что главное – вытащить из нее побольше информации о Кордеро.

Несмотря на то что именно она напросилась на эту встречу, Сандрина Декорт не произнесла ни слова после того, как они представились друг другу, будто ожидая, что Жюстина заговорит первой. Очень часто свидетелям, которые чувствуют необходимость что-то доверительно сообщить, требуется моральная поддержка. В этом смысле Жюстина обладала даром располагать людей к себе и помогать им собраться с мыслями по сократовской методике[15]Майевтика – сократовский метод стимулирования мышления и установления истины.. Она сразу начала с самого главного:

– Как долго вы знакомы с Себастьяном?

– Мы встретились в прошлом году, на начальном курсе.

– Вы были его девушкой?

– Не знаю. Думаю, было бы неплохо определить, чем являлись наши отношения.

– Вы встречались с ним? Я нашла ваше фото у него на стене над письменным столом.

– А я думала, он его давно уже снял, – с улыбкой произнесла Сандрина. – Да, в прошлом году мы познакомились во время школьного путешествия в Рим. Раньше я с ним никогда не разговаривала. Рим – не Венеция, но, надо полагать, этого оказалось достаточно. Пять дней спустя мы уже были вместе. У нас все произошло так быстро.

– Насколько я понимаю, ваша история была недолгой? – постаралась уточнить Жюстина.

– Через несколько месяцев мы отдалились друг от друга. У всех было много работы, к тому же на факультете приближались экзамены на университетскую аттестацию… О, если хотите знать, это было всего лишь предлогом. Не знаю, что на самом деле произошло. Может быть, он захотел общения с другими людьми; ему невыносимо оставаться приклеенным к одним и тем же. Пришло лето, и мы больше не виделись. Когда начались занятия, мы постепенно снова начали общаться. Но думаю, что теперь были скорее добрыми друзьями, чем парой.

– Вы его часто видели в последнее время?

– Чуть меньше обычного: у меня было много учебы, с которой я запаздывала… Опять это чертово оправдание насчет учебы! Мы не встречались по вечерам. По сути дела, прекратили общение.

На этот раз все начинало складываться как нельзя лучше. Жюстине очень хотелось наконец услышать, ради чего ей пришлось так поспешно вылезти из ванны.

– Послушайте, Сандрина, я прекрасно вижу, что вы хотите сказать мне что-то важное… Что-то более существенное, чем подробности ваших взаимоотношений.

– Может быть, – ответила девушка, опуская глаза.

– Что вы знаете об убийстве? Если вам известно хоть что-то, вы должны мне это сказать.