Онлайн чтение книги Кукушка Too Close
Глава 3

Доктор Робинсон вздыхает за столиком и подается вперед. Сегодня утром у нас с ней сессия, а после обеда она вернется снова, когда приедет сержант полиции Аллан. Доктор Робинсон сказала, что у меня будет тяжелый день. Но сама она какая-то бойкая. Наверное, только ради тяжелых дней и существует – можно вернуться домой к Душке Саю с детьми и чувствовать, что в жизни действительно что-то происходит… Сегодня на ней больше цвета; она выбрала другую одежду для работы, строгую, но с претензией. Приглушенно-нарядное платье, точно со страниц каталога «Боден». Сойдет за французскую учительницу или продавщицу. С удовольствием ее разглядываю. Движения сдержанны и выверены. И что-то еще в ней изменилось. Пытаюсь нащупать, и тут она мне улыбается.

– Спасибо за файл, который вы мне послали, Конни. Было очень интересно. Отличный слог!

– Вот спасибо, доктор Робинсон! Пользуясь случаем, позвольте заметить, что и вы свою работу делаете замечательно. Вуаля! Маленький фан-клуб на двоих! Красота, да и только!

В моих словах всегда чудится сарказм, даже когда его там нет. А на сей раз он есть.

Разглаживаю журналы; я все их пролистала и сделала общий вывод: снова в моде большие задницы. Какое облегчение, можно дать своей волю! Дневник я спрятала, это моя тайна. Не хочу, чтобы Энни, когда все-таки придет, поняла, что я его читала.

Доктор Робинсон щурит и без того прищуренные глаза.

– Вы меня заинтриговали, – произносит она, точь-в-точь как мисс Марпл, которая наклоняется к треснувшей вазе. – Захотелось узнать, что дальше.

– Как и с любой книгой.

– Написали продолжение?

– Нет, – отвечаю я и улыбаюсь.

– Как самочувствие?

– Спасибо, хорошо.

– Выглядите лучше.

Придется поверить на слово – в зеркало предпочитаю не смотреться.

– Вы тоже.

Это не совсем правда, глаза у нее припухли – вчера вечером порядком киранула. Зато чувствуется какая-то энергия, необычная легкость походки. И тут меня осеняет!

– А-а-а! – восклицаю я, в свою очередь превращаясь в Агату Кристи.

Понимающе хмыкаю, скрещиваю руки и откидываюсь на стуле, так что его передние ножки отрываются от пола. Нагловато подмигиваю.

Она, на свою беду, отвечает вопросительным взглядом.

– Душке Саю вчера повезло?

Заливается краской. Волосы падают на лицо. Да, я угадала!

– Замечательные новости! Приятно сознавать, что наша коротенькая беседа возымела столь чудесное действие.

Сидит красная как рак. Румянец у нее очень яркий.

– Простите, не хотела вас смущать. Вы покраснели… Удивительно, как тело нас выдает, несмотря на все ухищрения мозга.

Делаю паузу, точно заправский психотерапевт, чтобы она могла присоединиться к обсуждению, ибо тема на самом деле любопытная, а ее к тому же наверняка учили замечать невербальные сигналы. Но нет, она застыла в пародии на самоконтроль: голова чуть склонена, карандаш наготове для пущей важности – и, что весьма мило, по-прежнему старается не отводить глаз – профессиональная гордость. Только не знает, как вернуть беседу в рабочее русло, и я беспрепятственно продолжаю:

– Молодец вы, постарались! Немножко кирнуть – и море по колено? Мне это в вас нравится, вы такая упорная, доктор Робинсон… Заставляли себя чувствовать что положено? Расхрабрились? Рискнули поцеловать?

Надеюсь, она заметила, как я передразниваю ее манеру говорить вопросами. Притворяется, будто ищет что-то в сумочке.

– Вы ничего обо мне не знаете, Констанс, – произносит доктор Робинсон с такой улыбкой, как будто одновременно поджимает анус.

Надо же, назвала меня Констанс! Здорово разозлилась! А вчера была вся такая милая, ни дать ни взять – лучшая подруга… Я не даю сбить себя с толку.

– Учитывая род вашей деятельности… – гляжу в окно на листок, который сегодня утром машет, точно с перепоя, – удивительно, что вы ждете, почти требуете от меня правды, а сами довольствуетесь, извините, таким притворством.

Хочу постичь эту женщину, присланную сюда оценить мое состояние. В идеальном мире я хотела бы ею восхищаться. Если ее мнение имеет такой вес, мне надо хотя бы уважать ее.

– Я скажу вам, что на самом деле удивительно, – невозмутимо произносит она. – То, с каким упорством вы переносите на меня свои чувства…

– О да, это действительно интересно. Очень увлекательно. Хотя совсем не редкость в отношениях между женщинами. Мы вечно ищем связи, общее… А я вправду считаю, что оно у нас с вами есть.

– Мы здесь не для того, чтобы обсуждать мою личную жизнь.

Волосы падают на лицо, и она их не поправляет. Самоуверенности явно поубавилось.

– По сути дела, вы правы. Но обсудить все-таки стоит. По-моему, нам с вами надо разобраться, почему вы, я и многие другие ощущаем потребность притворяться и обманывать. Вряд ли ваши резоны сколько-нибудь оригинальны. Финансовая стабильность, ипотека, дети. А может, выбрали меньшее из зол…

Смотрит в упор. Бедняга понятия не имеет, как легко ее раскусить, насколько часто она себя выдает. Когда она вчера пыталась открыть окно, задралась блузка и стал виден живот, дряблый и морщинистый, точно карта рельефа. С блестящими растяжками, как у всех женщин, – шрамами деторождения, которые не исправишь никакой «собакой мордой вниз», «сурья-намаскарой»[3]«Собака мордой вниз», «сурья-намаскара» – названия асан (позиций, положений тела) в йоге. и прочей хренью. Мне всегда нравилось в Несс, что плевать она хотела на свой послеродовой животик. Настолько совершенна во всем остальном, что обращать внимание на жир на животе было бы просто неприлично.

На мгновение отвлекаюсь. Когда вновь смотрю на доктора Робинсон, в ее прищуренных глазах сверкает сталь.

– Вечером сюда заедет сержант Аллан. Вы готовы? Предупреждаю, Конни, он не такой вежливый, как я. Миндальничать не станет.

– Ах вот, значит, что вы делаете? Миндальничаете? По-моему, это нечестно.

Душно. Ее кожа лоснится. Губы все в мелких морщинах – от суровой мимики и частого курения. Для зрелой кожи это – смерть.

– Как думаете, Конни, почему вы здесь?

Такая она мне нравится: жесткая, твердокаменная. Мой уважометр ползет вверх.

– Не надо с собой так строго, – замечаю я. – Не расстраивайтесь. Притворяются все. Может, отдельные счастливицы на самом деле что-то чувствуют. Надеюсь… Господи, очень надеюсь, что хоть кто-то в этом мире живет без лжи! Однако для остальных притворство крайне важно. Скажу больше – оно жизненно необходимо. Это фундамент, на котором мы строим свой мир.

Гляжу на листок на дереве. Тишина. Доктор Робинсон размышляет. Потом сознательно идет у меня на поводу.

– По-вашему, в отношениях нет места абсолютной правдивости?

Хороший вопрос. Он возвращает меня на год назад. Я в постели, нашей постели. Я люблю новую кровать: она огромная, удобная, сама по себе – целый дом. Воскресное утро, Карл принес мне кофе, за окном погожий денек. Я всем довольна. Слышу мультики по телевизору на первом этаже и чпоки футбольного мяча Джоша о стену дома…

– Однажды утром, – я поворачиваюсь к доктору Робинсон, – как мне показалось, без малейшего предупреждения, Проныра отхлебнул кофе и заявил, что несчастлив со мной уже много лет.

Смолкаю. Нет сил говорить. Это воспоминание до сих пор повергает в шок. Как можно не замечать, что твой партнер несчастен?!

– Продолжайте, – просит она и в самом деле внимательно слушает.

– В смысле, никто не ждет, что после семнадцати лет брака он будет прыгать от радости. Но он не производил впечатление несчастного.

– И как вы отреагировали?

Молчу, вспоминая, как мы сидели бок о бок на кровати, водитель и пассажир семейного автомобиля.

– Невольно восхитилась его честностью. И все же как только эти слова произнесены, как только высказаны сомнения, обратной дороги нет. Это начало конца…

– Или начало чего-то хорошего…

– Вам не понять – вы пока в безопасности, бултыхаетесь в своем притворстве и несете клиентам всякую галиматью.

Она поправляет волосы.

– Вы считаете, у честности нет шансов?

– Честность приводит к хаосу.

– Отношения меняются, им свойственно развитие.

– Ваш брак с Саем – компромисс?

– А ваш с Карлом?

О, заглотила наживку.

– Я думаю, у отношений больше шансов, если хотя бы на каком-то этапе в них была страсть. Увы, в нашем поколении, среди тех, кто познакомились около тридцати, многие просто пошли на сделку. В отличие от родителей, мы к этому возрасту уже познали страсть и, следовательно, могли сразу понять, что ее нет. А если у вас с этим человеком вообще никогда ее не было, вы, на мой взгляд, более или менее обречены. У вас с Душкой Саем была страсть?

– То есть вы ратуете за жизнь во лжи?

Я смеюсь и обвожу взглядом комнату, как будто мои обстоятельства говорят сами за себя. Доктор Робинсон не сводит с меня глаз – красивых глаз, голубых, живых и сочувственных.

– Всего лишь предупреждаю, – тихо отвечаю я. – Готовьтесь. «Будь готов! – Всегда готов!»

– Мы говорим о вас с Карлом. Как вы думаете, почему он был несчастен?

Вздыхаю.

– Почему человек несчастен после многих лет брака? Чем лучше знаешь, тем меньше ценишь. Он больше не чувствовал себя любимым, эмоционально, физически. Хотел быть желанным. Он меня раздражал, я его пилила. Видимо, я его кастрировала, лишила мужественности… Интересно, что для лишения женственности специального слова нет. Сам наш язык шовинистичен.

– Вы винили только себя?

Улыбаюсь.

– Я не располагала всеми фактами.

– А бывает так, что у нас есть все факты?

Смеюсь. Первый действительно хороший вопрос. Я даже готова поделиться с нею своим листиком. Смотрю в окно. Сидим молча добрую минуту – просто манна небесная, если оплата у доктора Робинсон почасовая.

– Кажется, он продает дом. – Я опять погружаюсь в печаль. – Можете с ним поговорить? Попросите немного подождать.

– Подождать чего?

– Ух-ух!

Изображаю сову. Просто потому, что умею, – терять уже нечего. Увы, с доктором Робинсон не интересно, она мое дурачество игнорирует.

– Разговоры с Карлом не входят в мои обязанности.

Бюрократ!

– Вы знаете, почему оказались здесь, Конни? – спрашивает она с искренним любопытством, без подвоха.

– Да.

– Расскажите.

– Меня нашли голой у реки…

Явно не тот ответ, которого она ждет. Продолжаю:

– Этому, кстати, есть объяснение.

Доктор Робинсон качает головой. Мои объяснения ее не волнуют.

– Конни, вы знаете, почему вы здесь?

Несколько мгновений играем в гляделки. Пожимаю плечами.

– О’кей. Давайте вернемся к Несс.

– Конечно, – отвечаю я, стараясь ей угодить.

Доктор Робинсон – единственный человек, с которым можно нормально поговорить, и я не хочу, чтобы она уходила.

– Что вас интересует?

– А что вы сами хотите рассказать?

– Правду, – отвечаю я, как примерная девочка.

Доктор Робинсон смягчается – вижу по глазам – и спокойно отвечает:

– Это мне и нужно.

Я передала ей бразды правления, теперь всё по инструкции.

– Итак, вы познакомились в парке, разговорились. Дети играют вместе, вы узнаёте кое-что друг о дружке, она тоже хочет писать, делает комплименты…

– Да, это важный момент. В следующий раз я увидела ее, кажется, когда опускала письмо в ящик на углу, точно не помню, столько лет прошло, – мы живем друг от друга за пять домов. В общем, Несс пыталась вытащить Полли из автокресла. Сначала я просто подумала, какая шикарная машина – ретро, красивого голубого цвета… А потом, когда она распрямилась, узнала ее, и – странное дело – она подстриглась точь-в-точь как я! С такой же челкой!

Доктор Робинсон подается вперед, неторопливо меняет местами скрещенные ноги и разглаживает боденовское платье.

– Я это прокомментировала. Думала, она скажет, что скопировала мою прическу, хоть как-то упомянет… Но нет.

– И что вы подумали?

– Что это странновато. Решила, что она не очень отдает себе отчет в своих действиях. Или забыла, что слизала прическу именно у меня.

– Челки носят очень многие. Сплошь и рядом.

– Да, так я себе и сказала. Потом помогла ей отстегнуть ремень автокресла. Меня еще что-то беспокоило, но я никак не могла понять, что… На той же неделе в школе устроили барбекю. Несс и Лия произвели настоящий фурор: Джоунсы – новая, «нетрадиционная» семья! Все о них говорили, из кожи вон лезли, чтобы с ними подружиться. Они смотрелись очень эффектно, привлекали взгляды. Особенно Лия. Лия Уортингтон, телеведущая. Помните ее? В очках, невозмутимая, серьезная, умная, всегда несчастная…

– Я знаю, кто она такая.

Лию окружали ореол успеха и этакая подчеркнутая беззаботность. Находиться рядом с ней было очень странно. В ее присутствии люди менялись: продавцы, официанты, почтальоны, банковские служащие, учителя, директор школы – буквально все начинали хихикать и заигрывать. Иви и Полли привыкли к привилегиям и принимают их как должное – всегда сразу в начало очереди, всегда дружелюбные лица. Несс относится к незнакомцам настороженно, недоверчиво – они вдруг становятся с ней подозрительно любезными, как только рядом появляется Лия…

Доктор Робинсон не повела бровью, но глаза загорелись; ясно, что даже она, хоть и прикидывается невозмутимой, хочет спросить, какая Лия в жизни. Лицемерка, как и все. Напялила благопристойное платье, а на самом деле мечтает посверкать титьками.

– И я была не исключение, невольно поддавалась их чарам. Слава уже рассыпала волшебный порошок…

– А Карл? На него Джоунсы тоже произвели впечатление?

– Наоборот, это Проныра произвел впечатление. Лия решила, что он забавный; я впервые видела, чтобы она смеялась. Он умеет понравиться: атакует обаянием и не отпускает, пока вы не сдадитесь на его милость. Потому и добился успеха в работе. Он не может иначе, ему просто необходимо нравиться. Как ни странно, ему надо нравиться даже совершенно посторонним – бывало, сажал детей на шею в людных местах с громким криком «опля!», чтобы все непременно заметили, какой он крутой отец… Ему очень важно, чтобы его считали неотразимым… Вот вы наверняка уже так считаете.

– Я с ним незнакома.

– О, еще познакомитесь! Самое смешное, что он и вправду неотразим; ему просто не надо так стараться.

– Как вы думаете, почему он так себя ведет?

Пожимаю плечами.

– Это вы мне скажите, мозгоправ!

Доктор Робинсон кивает, давая понять, что тема исчерпана, и она оставит полученную информацию для будущих обсуждений.

– Вернемся к барбекю. Вы с Несс разговаривали?

– Сначала – нет. Первый раз я видела ее в другой обстановке, сейчас же она была совсем не похожа на ту Несс в парке. Во-первых, тогда у меня сложилось впечатление, что она немного старомодна и чопорна, очень консервативна в одежде. На барбекю Несс совершенно преобразилась и выглядела очаровательно. Намного увереннее в себе – возможно, из-за присутствия Лии, или алкоголь подействовал. Не нервничала и не дергалась. Потом Лия повезла детей домой, а мы с другими мамашами остались на детской площадке, порядком поддатые. И тут из туалета вернулась Несс. К юбке у нее пристал кусочек туалетной бумаги, и ни она, ни я не могли его отцепить. Мы смеялись и дурили; я мазнула по нему шоколадом забавы ради. Наверное, тогда мы и сблизились. Она в самом деле была красавица. Теперь я видела красоту, о которой все говорили. Как я могла раньше ее не замечать? Непостижимо! Словом, я поливала кетчупом клочок туалетной бумаги, а она пыталась его отодрать и так хохотала, что оперлась на меня. Мы оказались очень близко. И вдруг… Бамс! До меня дошло! Запах! От нее пахло тем самым ароматом «Джо Малон»!

– Вашим парфюмом, который она похвалила в парке? – спрашивает доктор Робинсон ободряюще-озадаченно. (А что еще надо от психотерапевта – чувствовать, что он с тобой соглашается!)

– Да.

– Вы что-нибудь сказали?

– Да! Я сказала: «О, ты купила такой же «Джо Малон»?» А она уставилась, словно понятия не имеет, о чем это я.

– Как необычно!

– Да уж. Мне показалось крайне странным, что она не упомянула наш первый разговор. И опять я подумала, что она, наверное, не очень отдает себе отчет в собственных действиях.

– Как вы себя почувствовали?

– Полагаю, мне это польстило…

– И всё?

– Нет. Еще, пожалуй, что меня обокрали. Не признавая, что скопировала меня, она как будто меня обкрадывала.

Доктор Робинсон кивает. Переваривает информацию, хмурится.

– А какой это был аромат? Просто любопытно…

Улыбаюсь.

– Нет, не тот, что у вас.

Здесь не разрешают парфюмерию, и любой запах сразу замечаешь. У нее проштрафившийся вид.

– Это масло для душа, – сообщает она, оставляя нас обеих с пикантным образом: голая доктор Робинсон льет под горячую струю «Грейпфрут и мандарин». – Вы завидовали?

– Кому?

– Им обеим, их жизни.

Никогда не была особенно завистливой; от природы я уверенный в себе человек. Но сейчас добросовестно стараюсь разобраться в своих чувствах. Джоунсы меня заинтриговали. Мне показалось, что у Несс с Лией действительно страсть. Я позавидовала страсти.

– Наверное.

– Ее красоте?

Улыбаюсь и качаю головой.

– Нет. Я большая поклонница красоты.

Она смотрит на мои шрамы, и последняя фраза повисает в воздухе, а ее эхо разносится по комнате вместе с ароматом мандарина.

* * *

На сержанте полиции Аллане дешевый пиджак в сальных пятнах. Наверняка доктор Робинсон тоже их заметила. Судя по состоянию сумки у ног, она помешана на чистоте. Слабая защелка расстегнулась, и мне видно содержимое. Все разложено по карманчикам: антибактериальные салфетки, прозрачная косметичка, низкокалорийный овсяный батончик, сигареты с ментолом, корешок книги. Подаюсь вперед и разбираю название: «Отель „У озера“». Читали в книжном клубе, Несс ее терпеть не могла. Доктор Робинсон притворяется, что ничего не заметила. Как бы невзначай наклоняется, застегивает сумку и переставляет на другую сторону.

В этом кабинете я впервые; меня провела сюда по веренице коридоров регистраторша. Или тюремщица, не разберешь… Собственно, может, это даже не она, а он – телосложение, как у носорога. Во внутреннем дворике меня сразила свежесть воздуха. Я остановилась, подставила лицо солнцу. Волосы у меня рыжие, а кожа – землистая, истомилась по свету. Как мало я его раньше ценила!.. Носорожиха дернула за руку, и я поплелась через двор за ее тяжелой перекатывающейся тушей.

Прошли мимо Чокнутой Ситы в телекомнате, с руками, так сказать, не при деле. Я ей помахала, а она уставилась в ответ, как будто впервые меня видит. Что скажешь, чокнутая. Здешнее заведение – сущий муравейник коридоров, дверей, линолеумных полов и мятно-зеленых стен. Миновали столовую. Скрипуха смеется о чем-то с поваром; делаю мысленную пометку – похоже, у них любовь-морковь. Она что-то ему говорит, и он перестает улыбаться. Так постоянно: при моем появлении поворачиваются головы и вытягиваются шеи. Удивленно понимаю, что стала знаменитостью. Наверное, в таком положении и Лия, только улыбки не тают.

В комнате, где мы сейчас находимся, в дверь вделана стеклянная противоударная панель. За стеклом виднеется мордоворот, вышагивающий по линолеуму в форме из полиэстера. Окон нет. Слабо пахнет грязными носками Джоша и поп-корном с карамелью. По сути, это допросная. Сбоку от стола установлено записывающее оборудование. Я – с одной стороны, сержант Аллан и доктор Робинсон – с другой. Из нас троих лишь сержант чувствует себя комфортно; он ослабил ворот. Меня привели в наручниках.

В сержанте нет ничего примечательного. Под шестьдесят, седина, красное одутловатое лицо, много пьет. Как будто сошел с полицейского конвейера.

Нет, беру свои слова обратно, кое-что необычное все-таки есть: странный сипящий голос, словно включили туалетную сушилку для рук. Такое впечатление, что ему больно говорить. Мне это знакомо. Мы могли бы посипеть дуэтом.

Сержант достает из папки бумаги; ногти у него обгрызены. Вытаскивает маленькую стопку полароидных снимков, перетянутую резинкой. На секунду решаю, что сейчас покажет фотографии из отпуска. «Это мы с женой в Маргейте…»[4]Маргейт (Маргит) – курортный город в графстве Кент, на северном побережье о. Танет. Нет, я ошиблась, лицо слишком серьезное. Снимает со щелчком резинку и аккуратно откладывает ее в сторону. Я пытаюсь поймать взгляд доктора Робинсон, но она отводит глаза и смотрит на первый снимок. Сержант медленно переворачивает его и неторопливо подвигает мне через стол.

Энни. Лежит на белой простыне, с голым животом, волосы распущены, веки сомкнуты, рот широко открылся, в нос вставлена трубка – как из ее туристического набора. На груди феерические синяки, точь-в-точь как настоящие, темно-красных и фиолетовых оттенков. Нежно улыбаюсь – дочурка превзошла сама себя. Мне суют следующее фото. Опять Энни, с другого ракурса. Перепачканная фломастером разжатая рука покоится вдоль тела – ногти накрашены моим черным лаком, который почти уже облупился. Большой палец отведен в сторону, как будто она говорит кому-то: «Класс!» Наверное, только что вынула изо рта. Тщетно ищу подтверждение, глядя на другую руку, – в ней должен быть клочок заношенного старого меха, который она обычно нюхает, когда сосет палец. Они с Полли странная парочка – если меха нет, то, для пущего удовольствия, Энни нюхает руку Полли. Нередко можно застать обеих на диване за просмотром «Доктора Кто»: Полли терпеливо держит негигиеничный кулак, а Энни нюхает его и сосет палец.

Подвигают очередной снимок. О да, Полли. Тоже на простыне. Образ более сдержанный; Энни переборщила с синяками. В носу такая же трубка – наверное, стащили у Джоша. Ну и влетит им!

Невольно смеюсь.

Поднимаю глаза на сержанта и доктора Робинсон. Они ошарашены и серьезны.

Сержант Аллан резко встает. Наклоняется, упираясь обгрызенными ногтями в стол; на лоб падает седая прядка, лицо покраснело, сиплый голос на удивление спокоен.

– Чтоб вам сгнить в аду, миссис Мортенсен.

Поворачивается и выходит, хлопая дверью. У доктора Робинсон вырывается то ли стон, то ли всхлип.

– Это игра! – объясняю я.

Она отводит глаза и поспешно тянется за сумкой. Надевает жакет.

– Они так играют!