Онлайн чтение книги Исповедь молодой девушки La Confession d'une Jeune Fille
XLVII

После смерти бабушки мы с Женни всегда обедали вместе. Я и помыслить не могла, что она, стоя за моим стулом, будет мне прислуживать. В конце концов Женни сдалась на мои уговоры, и теперь мы сидели с ней за столом друг против друга. Трапезы наши были так скромны, что помощь прислуги нам была не нужна.

— Знаете ли вы, почему у вашего отца был титул маркиза, а у бабушки титула не было? — спросила Женни за десертом.

— Наверно, она тоже маркиза, но в годы революции из осторожности это скрывала.

— Почему же не напомнила об этом в годы Реставрации, по примеру многих аристократов, которые во время Империи не очень-то любили вспоминать о своих титулах?

— Не знаю, Женни. Наверно, бабушка не была тщеславна, вот и все.

— Ваша бабушка гордилась своей знатностью. Тщеславна она не была, но у всех аристократов такая гордость в крови. Титулы она почитала, поэтому и отмахивалась от того, который ей не принадлежал.

— Значит, она не маркиза?

— И ваш отец тоже не маркиз.

— Какой стыд! Зачем же он присвоил?..

— Господи, он ведь был эмигрант, вот и поступил, как многие другие. Они ничем не владели, кроме имени, поэтому стали прибавлять к нему титул, чтобы им легче было устроиться в чужой стране. Титул помог ему жениться на вашей матери: она не из знатных, но за ней дали неплохое приданое. Отец ваш быстро его проел, ну, а потом остался вдовцом, без гроша в кармане, но зато по-прежнему считался титулованным. Он был красавец, приятен в обхождении и быстро вскружил голову леди Вудклиф, богатой и знатной вдове. Ее родня потребовала доказательств, что он и вправду маркиз, а где ему было взять эти доказательства? Он подумал, подумал и написал своей матери, чтобы она выхлопотала восстановление в его пользу старинного и уже угасшего маркизата Бельомбр: тогда ваш отец звался бы маркизом де Валанжи-Бельомбр или просто де Бельомбр. Он думал — это дело несложное, для него ведь революции словно бы и не существовало. А госпожа даже и пытаться не захотела, считая это нелепой затеей: ни в каком родстве с маркизами де Бельомбр ее предки не состояли, а похвалиться перед Бурбонами она могла только тем, что два ее брата сражались в английской армии против Бонапарта и были убиты. Госпожа не желала напоминать об этом, потому что держалась взглядов своего мужа, который был, как она любила говорить, из породы патриотов. И еще она говорила, что старинное дворянское имя и без титула хорошо и что ей нет нужды себя облагораживать: ее род не уступит в благородстве самому знатному провансальскому семейству. Сын госпожи все-таки женился на леди Вудклиф, несмотря на все препоны со стороны ее семейства: она любила вашего отца. Но потом, видно, ей пришлось в этом раскаяться: он был мот и не разорил ее только потому, что она крепко взяла его в руки и обходилась с ним довольно сурово. Судя по всему, эта женщина — кремень. Но ей так и не удалось принудить своих благородных родственников величать ее маркизой: они продолжали попрекать леди Вудклиф неравным браком, вот она и не может простить госпоже, что та пренебрегла ее желанием. Она так ни разу и не навестила госпожу и не позволила вашему отцу открыто признать вас своей дочерью. Я догадываюсь о ее теперешних замыслах — ваш отец не раз намекал на них в письмах: она желает, чтобы ее старший сын получил титул маркиза, собирается хлопотать об этом при дворе и уж денег тут не пожалеет. Ей нужно добиться, чтобы Бельомбр стал ее родовым поместьем — только тогда она перестанет грызть себя за то, что до сих пор была просто госпожой де Валанжи. Вас хотят навсегда изгнать отсюда — поэтому и предлагают такие деньги. Ей, наверно, кажется, что будущий муж мадемуазель де Валанжи, которая принесет в приданое поместье Бельомбр, без труда добьется и титула. Как иначе объяснить ее поведение?

— Ты, конечно, права. Но согласись, это какое-то помешательство.

— Бог мой, да ведь половину всего, что творится на свете, только помешательством и объяснишь. Потому нам и надо сохранять здравый рассудок и терпеливо обходиться с умалишенными.

— Это святая правда, дорогая моя Женни. Я как раз собиралась сказать, что прощаю твоего мужа. Знаешь, как подумаю, что только благодаря Ансому узнала тебя, так готова благословлять его, несмотря на все неприятности, которые мы терпим из-за него.

Женни поцеловала меня.

— Я тоже виновата в ваших нынешних бедах. Может, пожертвуй я мужем, у нас были бы сейчас доказательства.

— Ты исполнила свой долг, и за это я еще больше тебя уважаю. Понимаешь ли, Женни, сегодня утром я пришла в полное смятение, когда встретила этого англичанина, но потом, услышав нашу с тобой историю, снова набралась мужества. Как бы я гордилась, если бы на самом деле была твоей дочерью!

— Не говорите так! Вы тогда не были бы внучкой своей бабушки.

— Да, это верно, ради нее я обязана отстаивать право на имя, которым она с таким доверием снова меня назвала, и гордиться смею только тем, что я плоть от плоти этого ангела доброты. Ну, а что касается титулов, мне они так же не нужны, как были не нужны ей.

— Вот и хорошо. Но имя ее вам должно быть свято, и продавать его вы не должны. Пусть его отнимут у вас, если смогут и захотят, но пусть никто не посмеет сказать, что у вас его купили!

— Женни, дорогая моя, ты просто читаешь в моем сердце! — воскликнула я. — Это уже твердо решено, и я только потому не отчитала господина Мак-Аллана, как это сделал господин Костель, что не хочу разговоров, будто поступаю под влиянием уязвленного самолюбия, не хочу открытой ссоры. И потом, мне обязательно надо выяснить, почему все-таки они меня преследуют; Фрюманс был прав, когда настаивал на этом.

— Ненавидят вас из-за вашей бабушки, потому что не смогли отомстить ей, пока она была жива, но никакого преследования я пока не вижу. Тяжбу против вас начали только из тщеславия. В Лондоне, наверно, прослышали, что вы выходите замуж за Мариуса.

— Но как это дошло до Лондона? О нашей помолвке никто, кроме самых близких, не знал — ведь то письмо отцу так и не было отправлено.

— В том-то и дело. Значит, здесь есть человек, который шпионит и обо всем доносит туда, не брезгует, возможно, и ложью. Это было ясно уже по письмам вашего отца к госпоже, и знали бы вы, как она огорчалась! Вся ее переписка сейчас у господина Бартеза, и, думаю, он многое понимает, но до поры до времени помалкивает.

— Ты, как всегда, права. Должно быть, кто-то написал моей мачехе столько дурного обо мне, что теперь она считает меня недостойной имени, которое носит сама.

— Нет, нет, этого не может быть! — возмутилась Женни. — Кто посмеет сказать о вас хоть одно дурное слово!

Женни страдала оптимизмом — этот благородный недостаток вкоренился в ее великодушную натуру, твердую в испытаниях и глубоко уравновешенную. Ей удалось утишить мою тревогу и вселить в меня необычайное спокойствие, столь свойственное ей самой. Особенно спокойной становилась Женни в часы испытаний, а если ей и случалось дать волю порывам восторга или негодования, мгновение спустя она уже бралась за дело с присущей ей терпеливой настойчивостью.

— Как тебе понравился Мариус? — спросила я, улыбаясь, когда она причесывала меня на ночь.

— Мариус? Лучше я помолчу о нем, — ответила она.

— В твоих устах это звучит суровым осуждением.

— Не вынуждайте меня говорить прямее.

— Нет, а все-таки, разве ты не считаешь, что Мариус, воспитанный бабушкой, всем ей обязанный, должен был совершить этот безумный шаг и жениться на мне?

— Он немного слабодушен, а вы не дали ему времени справиться с собой. Скажи вы: «Мариус, я рассчитываю на тебя», — и он волей-неволей подтвердил бы слова аббата. Но вот аббат поступил опрометчиво. С этим юношей нельзя так обходиться.

— По-твоему, я должна была ждать, пока он соберется с духом, и даже еще ободрять его?

— Вы слишком требовательны — это не приносит счастья в жизни. Вы что ж, хотите, чтобы человек так вот сразу понял свой долг и тут же исполнил его?

— А ты, Женни, сомневалась когда-нибудь, стоит ли тебе исполнить свой долг? Не твой ли пример научил меня идти к цели прямо, не мешкая по дороге?

— Не у всех одинаково зоркие глаза и быстрая походка. Погодите осуждать этого мальчика: может, он уже сегодня вечером раскается, а завтра прибежит и скажет, что хочет вас спасти.

— Ох, Женни, упаси его Бог от такого благородного порыва! Не то, боюсь, придется мне принять предложение — ведь я обязана спасти от надругательств имя, унаследованное от бабушки.

— Почему вы так говорите, Люсьена? Из-за оскорбленного самолюбия? Скажите по совести, у вас и впрямь не осталось приязни к Мариусу?

— Приязнь, пожалуй, осталась. Я прощаю ему эгоизм и нерешительность, а какие-то его свойства даже уважаю. Но…

— Но что? Вы не влюблены в него, знаю, но мне казалось, вам вовсе и не хочется влюбляться.

— Конечно, не хочется! Я боюсь любви — в ней столько неистовства! Но…

— Какое еще «но»?

— Сама не знаю, Женни. Ведь и приязнь, должно быть, бывает разная. Вот ты, например, не влюблена во Фрюманса?

— Не влюблена.

— Зато в твоей приязни к нему полное доверие, а это такое замечательное чувство!

— Да, чувство хорошее. Но люди вроде Фрюманса встречаются не часто. Может, он один такой и есть. Не забывайте, он жил по-иному, чем другие, и совсем не знал искушений. Фрюманс ничего не хочет от света, и свет не побежит к нему навстречу. У меня и в мыслях нет, чтобы вы пошли за кузена только ради положения в обществе, но все-таки, сдается мне, он заслуживает дружбы. Подумайте, сколько вокруг него честолюбивых людей, а может, и дурных советчиков…

— Поговорим лучше о Фрюмансе. Почему ты не влюблена в него?

— А почему мне быть влюбленной? Вы-то ведь называете любовь безумием — позвольте же и мне, моя девочка, сохранять разум.

Час был поздний, я устала, к тому же знала по опыту — стоит мне коснуться в разговоре некоторых тем, и Женни немедленно превращается в закрытую книгу.