Онлайн чтение книги Принцесса Клевская La Princesse de Clèves
Часть первая

Роскошь и нежные страсти никогда не цвели во Франции столь пышно, как в последние годы царствования Генриха II[207] …последние годы царствования Генриха II.  – Речь идет о конце 50-х годов XVI в. Генрих II был коронован 25 июля 1547 г., умер 10 июля 1559 г. через 10 дней после ранения в голову на рыцарском турнире.. Этот государь был любезен, хорош собою и пылок в любви; хотя его страсть к Диане де Пуатье[208] Диана де Пуатье (1499–1566) – вдова Луи де Брезе, великого сенешаля Нормандии (умер в 1531 г.). С 1548 г. герцогиня де Валантинуа. Фаворитка Генриха II, имевшая наряду с коннетаблем огромное влияние на короля. Отличалась чувственной красотой; ее история в дальнейшем будет рассказана госпожой де Шартр., герцогине де Валантинуа, длилась уже более двадцати лет, она не стала от того менее жаркой, а свидетельства ее – менее очевидными.

Так как он был удивительно искусен во всех телесных упражнениях, они составляли немалую часть его занятий. Каждый день устраивались то охота, то игра в мяч, балеты, скачки и подобные развлечения; повсюду виднелись цвета и вензеля госпожи де Валантинуа, а сама она появлялась в таких блестящих нарядах, какие подошли бы и мадемуазель де Ламарк[209] Мадемуазель де Ламарк – дочь Робера де Ламарка, герцога Буйонского, и Франсуазы де Ламарк, урожденной Брезе, старшей дочери Дианы де Пуатье. В 1558 г. Антуанетта де Ламарк (1542–1591) по желанию бабки, стремившейся заключить семейный союз с коннетаблем, вышла замуж за Анри де Монморанси-Данвиля, второго сына коннетабля., ее внучке, которая была тогда на выданье.

Ее присутствие узаконивалось присутствием королевы[210] Королева – Екатерина Медичи (1519, Флоренция – 1589, Блуа), дочь герцога Урбино Лоренцо Медичи (внука Лоренцо Великолепного) и Мадлен де Латур д’Овернь. Родственница и подопечная Папы Климента VII. Стала супругой Генриха II в возрасте четырнадцати с половиной лет; с 1547 г. – королева Франции. Инициатор массовой резни гугенотов в Варфоломеевскую ночь. Покровительствовала искусствам.. Королева была красива, хотя ее первая молодость осталась позади; она любила власть, великолепие и удовольствия. Король женился на ней, когда был еще герцогом Орлеанским и имел старшего брата – дофина, умершего в Турноне[211] … старшего брата – дофина, умершего в Турноне…  – Имеется в виду старший сын Франциска I и королевы Клод, Франциск Французский (1517–1536), дофин Вьеннуа, умерший в Турнонском замке, как подозревали, от отравления., принца, который своим рождением и редкими достоинствами был предназначен с честью занять место короля Франциска I[212] Франциск I (1494–1547) – король Франции с 1515 г. Внес большой вклад в укрепление французской монархии, с успехом противостоял Габсбургам, предпринял несколько итальянских походов. Крупный меценат, покровитель искусств и наук. В его правление придворная жизнь во Франции отличалась особой роскошью., своего отца.

Благодаря честолюбивому нраву королевы, царствовать было для нее большим наслаждением; казалось, она легко сносила увлечение короля герцогиней де Валантинуа и вовсе не выказывала ревности; но она притворялась так умело, что трудно было судить о ее чувствах, а соображения благоразумия заставляли ее сближаться с герцогиней, чтобы тем самым быть ближе к королю. Королю нравилось общество женщин, даже тех, в которых он не был влюблен: он всякий день бывал у королевы в тот час, когда у нее собирались приближенные, и все самые красивые и изящные особы обоих полов неизменно там появлялись.

Никогда двор не видел такого количества прекрасных женщин и замечательной наружности мужчин; казалось, природе доставляло удовольствие наделять лучшими своими дарами самых высокородных принцесс и принцев. Елизавета Французская[213] Елизавета Французская (1545–1568) – старшая дочь Генриха II. В 1551 г. обручилась с английским посланником лордом Нортхэмптоном (в знак англо-французского альянса). В 1559 г. вступила в династический союз с Филиппом II Испанским. Некоторыми историками считается, что Елизавета (именовавшаяся в Испании Изабеллой) была отравлена супругом, ревновавшим ее к своему сыну – дону Карлосу; другие придерживаются версии, что ее смерть во время родов была вызвана естественными причинами., ставшая затем королевой Испании, уже являла редкий ум и ту несравненную красоту, что оказалась роковой для нее. Мария Стюарт[214] Мария Стюарт (1542–1587) – дочь короля Якова V Шотландского и Марии Лотарингской из рода Гизов, с трехлетнего возраста воспитывавшаяся при французском дворе; королева Шотландии (1542–1567 гг.). В 1558 г. вступила в брак с дофином, будущим королем Франциском II. Овдовев, уехала в Шотландию. После раскрытия заговоров против Елизаветы I Английской, в которые Мария оказалась замешана, была вынуждена отречься от престола (1567 г.). По решению суда провела восемнадцать лет в заключении и окончила свои дни на эшафоте. Персонаж многих литературных произведений (Ронсар, Монкретьен, Альфиери, Шиллер, Ст. Цвейг). Госпожа де Лафайет рисует ее веселой, галантной и беззаботной., королева Шотландии, которая стала недавно супругой дофина и которую называли королевой-дофиной, была особой, совершенной душой и телом. Она воспитывалась при французском дворе и переняла всю его утонченность; родившись со склонностью ко всему прекрасному, она, несмотря на свой столь юный возраст, любила искусства и разбиралась в них лучше кого бы то ни было. Королева, ее свекровь, и Мадам, сестра короля, также любили стихи, театральные представления и музыку. Пристрастие короля Франциска I к поэзии и наукам еще царило во Франции; а так как король, его сын, любил телесные упражнения, то при дворе можно было предаваться любым удовольствиям. Но истинное величие и очарование этому двору придавало великое множество особ королевской крови и вельмож, наделенных необыкновенными достоинствами. Те, кого я назову, были каждый на свой лад украшением и славой своего времени.

Король Наваррский[215] Король Наваррский – Антуан де Бурбон, до 1555 г. герцог Вандомский (1518–1562), губернатор Пикардии, с 1547 г. член Королевского совета. В 1548 г. женился на Жанне д’Альбре. Участник франко-испанских войн, в том числе битвы при Ранги (см. примеч. 21). С 1555 г. – после присоединения королевства Наварра к Франции – король Наварры. Отец будущего короля Франции Генриха IV, приверженец протестантизма. Был серьезно ранен во время осады Руана и умер вскоре после того. вызывал всеобщее почтение как величием своего сана, так и величием своей души. Он отличался в военном искусстве; с ним соперничал герцог де Гиз, и это соперничество не раз подвигало его покидать свою ставку и сражаться рядом с ним подобно простому солдату в самых опасных местах. Впрочем, герцог давал доказательства такой удивительной доблести и одерживал столь блестящие победы, что не было военачальника, который мог бы смотреть на это без зависти. С доблестью сочетались у него все другие замечательные свойства: он обладал умом обширным и глубоким, душой благородной и возвышенной и равными дарованиями в делах войны и заботах мира. Его брат, кардинал Лотарингский, от рождения был наделен безмерным честолюбием, живым умом и редкостным красноречием; он приобрел глубокие познания, которые употреблял для собственного возвышения и для защиты католической веры, начавшей тогда подвергаться нападкам. Шевалье де Гиз[216] Шевалье де Гиз – герцог Франциск де Гиз (1519–1563), один из крупнейших полководцев своего времени. Руководил обороной города Меца (Лотарингия), осажденного войсками Карла V (1552–1553 гг.), возглавил поначалу успешный, но окончившийся неудачей поход в Италию (1556–1557 гг.), освободил портовый город Кале от многолетнего английского владычества (1558 г.). Один из лидеров католической партии. Убит в 1563 г. гугенотом Польтро де Мере (возможно, по указанию адмирала Колиньи)., которого затем стали называть великим приором, был всеми любим, хорош собою, умен, ловок и славился храбростью по всей Европе. Принца де Конде[217] Принц де Конде – Луи де Бурбон-Вандом (1530–1569), младший брат Антуана де Бурбона (см. примеч. 9), один из лидеров гугенотов. Горбатый, маленького роста, он отличался неукротимым темпераментом. После провала Амбуазского заговора, организованного в марте 1560 г. с целью вывести Франциска II из-под влияния де Гизов, арестован Франциском II в Орлеане, затем освобожден Екатериной Медичи. Два года спустя фактически призывал всех гугенотов королевства к гражданской войне. После кампании 1567–1568 гг. укрывался в Ла-Рошели. Убит в битве при Жарнаке 13 марта 1569 г. (см. примеч. 14 к «Принцессе де Монпансье»). природа обделила ростом, но дала ему душу великую и гордую и такой склад ума, какой привлекал к нему даже самых красивых женщин. Герцог де Невер[218] Герцог де Невер – Франциск I Клевский (1516–1562), граф д’Э, удостоенный в 1538 г. королем Франциском I титула герцога де Невера. В 1538 г. женился на Маргарите де Бурбон, сестре Антуана де Бурбона и принца де Конде. При Генрихе II – член Королевского совета, храбрый полководец. Участник осады Меца и битвы при Сен-Кантене., известный своими военными подвигами и высокими должностями, которые он занимал, восхищал собою двор, хотя и был уже в годах. Он имел троих сыновей прекрасной наружности[219] Он имел троих сыновей прекрасной наружности…  – Речь идет о Франциске Клевском, графе д’Э (1539–1562); Жаке Клевском (1544–1564), герое романа, и Анри Клевском. Как указывает Брантом, Жак Клевский отличался исключительной красотой и учтивостью, но плохое здоровье свело его в могилу в 20 лет.; второй, носивший титул принца Клевского, был способен поддержать славу своего имени; он был отважен и великодушен и притом так благоразумен, как не бывают люди благоразумны в юности. Видам де Шартр[220] Видам де Шартр – Франсуа Вандомский, принц де Шабануа (1524–1562). Упоминается у Брантома в «Жизнеописаниях знаменитых французских полководцев» (см. т. 1, гл. LI) как командующий французскими войсками в Пьемонте. По Брантому – богатый, знатный, отважный воин; по другим источникам – отличался распутством. Участник осады Меца и фландрских войн. После смерти Генриха II отошел от двора, был безосновательно заподозрен в причастности к Амбуазскому заговору (см. примеч. 11, 69). По приказу Франциска II заточен в Бастилию, провел там полгода, вышел совершенно больным и вскоре умер. Видам (от лат. vice-dominus) – средневековый титул наместника епископа, позднее – королевского представителя при епископате. С XV в. утратил свое наполнение, но до конца старого режима существовал как наследственный., происходивший из старинного рода Вандомов, чье имя не гнушались носить принцы крови, также отличался и на войне, и в любовных похождениях. Он был красив, привлекателен, мужественен, смел, щедр; все эти прекрасные качества были очевидны и несомненны; короче говоря, он один был достоин сравнения с герцогом де Немуром[221] Герцог де Немур – Жак Савойский (1531–1585), сын Филиппа Савойского и Шарлотты Орлеанской-Лонгвиль, один из приближенных Генриха II. В 1555 и 1558 гг. участвовал в военных действиях против испанцев, в 1556 г. – в итальянских походах герцога де Гиза (см. примеч. 10). С его именем связана скандальная история: Немур обольстил, а затем бросил Франсуазу де Роан, близкую семье д’Альбре. Де Гизы намеревались женить его на Лукреции д’Эсте, но в конечном итоге в 1566 г. он взял себе в жены ее сестру Анну д’Эсте (1531–1607), вдову герцога Франциска де Гиза., если такое сравнение вообще было возможно. Но герцог являл собою совершеннейшее творение природы; менее всего вызывало в нем восхищение то, что он был самым стройным и красивым мужчиной на свете. Выше всех прочих его ставили несравненная доблесть и приятность в складе ума, чертах и поступках, свойственная только ему одному; он обладал веселым нравом, равно любезным и мужчинам, и женщинам, необычайной ловкостью во всех упражнениях, манерой одеваться, которую перенимали все остальные, хотя и не могли состязаться с ним; весь облик его был таков, что, где бы он ни появлялся, нельзя было смотреть ни на кого другого, кроме него. Не нашлось бы такой дамы при дворе, чье самолюбие не было бы польщено его ухаживаниями; немногие из тех, кого он добивался, могли бы похвалиться, что устояли перед ним, и даже некоторые из тех, к кому он вовсе и не питал страсти, продолжали питать ее к нему. Он был столь мягкосердечен и столь влюбчив, что не мог отказывать во внимании тем, кто старался ему понравиться; поэтому у него было много любовниц, но трудно было угадать ту, кого он истинно любил. Он часто бывал у королевы-дофины; ее красота, обходительность, желание нравиться всем и то особое уважение, которое она выказывала ему, нередко давали повод думать, что он смел мечтать о ней. Гизы, которым она приходилась племянницей, немало приумножали свое значение и влияние благодаря ее браку; честолюбие их простиралось так далеко, что они стремились сравняться с принцами крови и поделить власть с коннетаблем де Монморанси[222] Коннетабль де Монморанси.  – Имеется в виду коннетабль Анн де Монморанси (1493–1567), один из самых влиятельных придворных Генриха II, выходец из старинного дворянского рода, крестный сын королевы Анны Бретонской, крупный военачальник, дипломат, меценат. Был смертельно ранен в сражении при Сен-Дени 10 ноября 1567 г. и на следующий день скончался.. Король полагался на него в решении большинства дел и дарил своей особой милостью герцога де Гиза и маршала де Сент-Андре;[223] Маршал де Сент-Андре – Жак д’Альбон де Сент-Андре (1512–1562), с юных лет близкий друг Генриха Орлеанского (будущего короля Генриха II), в дальнейшем сделавшего его своим приближенным. Ловкость, галантность и жизнелюбие Сент-Андре очаровали будущего монарха. Его влияние с приходом Генриха к власти росло день ото дня, а титулы и почести лились дождем. Сент-Андре стал маршалом и губернатором Лионнэ, Оверни и Бурбоннэ; вместе со своим отцом вошел в Королевский совет. Во время религиозных войн вместе с де Гизом и де Монморанси принадлежал к лидерам католической партии. Погиб в битве при Дре (недалеко от Шартра) – первом из больших сражений религиозных войн, где победу одержали католики. но те, кто по благорасположению или ходом дел добивались близости к королю, не могли ее сохранить иначе, как отдавшись под покровительство герцогини де Валантинуа; хотя она уже утратила и молодость и красоту, но обладала над королем властью столь непререкаемой, что ее можно было назвать госпожой и над ним самим, и надо всем королевством.

Король всегда любил коннетабля и, едва взойдя на престол, вернул его из изгнания, куда отправил его Франциск I. Двор разделился между Гизами и коннетаблем, которого поддерживали принцы крови. Обе партии неизменно старались привлечь на свою сторону герцогиню де Валантинуа. Герцог д’Омаль[224] Герцог д’Омаль.  – См. примеч. 7 к «Принцессе де Монпансье»., брат герцога де Гиза, женился на одной из ее дочерей; коннетабль искал такого же союза. Он не довольствовался браком своего старшего сына с Дианой, дочерью короля и одной пьемонтской дамы[225] …с Дианой, дочерью короля и одной пьемонтской дамы…  – Имеется в виду Диана Французская (1538–1619), которая родилась от связи Генриха II (тогда еще дофина) с Филиппой Дучи, дочерью шталмейстера Джан Антонио Дучи. В 1547 г. Диана была помолвлена, а в 1552 г. стала супругой воспитывавшегося при французском дворе Горацио Фарнезе, герцога де Кастро, внука Папы Павла III. После кончины герцога де Кастро в 1557 г. повторно вышла замуж за Франсуа де Монморанси, старшего сына коннетабля, уже связанного обещанием с Жанной Холвин, мадемуазель де Пьен. Расторжение брачного обязательства, не одобренное Папой, наделало немало шума., которая ушла в монастырь сразу же после ее рождения. Этот брак натолкнулся на множество препятствий из-за тех обещаний, что господин де Монморанси дал мадемуазель де Пьенн, фрейлине королевы; и хотя король эти препятствия преодолел необыкновенным терпением и добротой, коннетабль все же не чувствовал себя достаточно твердо, пока не заручился поддержкой госпожи де Валантинуа и не оторвал ее от Гизов, чье возвышение начинало беспокоить герцогиню. Она оттягивала как могла брак дофина с королевой Шотландии; красота, не по годам зрелый ум королевы и те преимущества, которые этот брак давал Гизам, были для нее непереносимы. Особенно она ненавидела кардинала Лотарингского – он говорил с нею насмешливо и даже презрительно. Она видела, что он завязывает связи с королевой; так что коннетабль понял, что она готова объединиться с ним и укрепить их союз посредством брака мадемуазель де Ламарк, ее внучки, с господином д’Анвилем, вторым его сыном, который позднее, при короле Карле IX, унаследовал его должность. Коннетабль полагал, что господин д’Анвиль не будет противиться душой этому браку, как противился господин де Монморанси; но трудностей здесь оказалось не меньше, хотя и по скрытым от него причинам. Господин д’Анвиль был страстно влюблен в королеву-дофину и, сколь ни безнадежна была эта страсть, не мог решиться на союз, который отвлекал бы его помыслы. Единственным человеком при дворе, не примыкавшим ни к какой партии, был маршал де Сент-Андре. Он пользовался благорасположением короля и был этим обязан лишь самому себе: король любил его еще с тех пор, когда был дофином; впоследствии он сделал его маршалом Франции в том возрасте, в каком обыкновенно не притязают даже на самые скромные отличия. Королевская милость несла ему славу, которую он поддерживал своими заслугами, своей любезностью, изысканностью своего стола и домашнего убранства и столь пышным укладом жизни, какой только мог быть у частного лица. Щедрость короля позволяла ему решаться на подобные расходы; король доходил до расточительности ради тех, кого любил; он обладал не всеми великими достоинствами, но многими из них, и прежде всего – готовностью и умением воевать; в этом он был удачлив, и, если бы не битва при Сен-Кантене[226] Битва при Сен-Кантене.  – Произошла 10 августа 1557 г., в ней испанские войска нанесли французам поражение, весьма чувствительное для французской короны; 30 августа испанский король торжественно въехал в совершенно разграбленный и заполненный трупами Сен-Кантен (крепость на реке Сомма). Адмирал де Колиньи, несмотря на героическое сопротивление, был взят в плен. Впрочем, и противник понес ощутимые потери., все его царствование было бы сплошной чередой побед. Он сам выиграл сражение при Ранти[227] Сражение при Ранти.  – Произошло в районе пограничной крепости Теруанн на северо-востоке Франции 13 августа 1554 г. Императорские войска, которыми командовал сам Карл V, потерпели поражение; потери составили 500 человек убитыми и 300 пленными., Пьемонт был покорен, англичане изгнаны из Франции, а император Карл V встретил закат своей фортуны у города Меца[228] …император Карл V встретил закат своей фортуны у города Меца…  – Неудачная попытка осады Меца Карлом V имела место в ноябре – декабре 1552 г. Город оказался хорошо подготовленным к обороне; напротив, осаждающие были совершенно измотаны и голодали; 2 января императорские войска отступили., который он безуспешно осаждал, собрав все силы Империи и Испании. И все же, поскольку злополучная битва при Сен-Кантене уменьшила наши надежды завоевать новые земли и фортуна с тех пор словно делила свои милости между двумя государями, они оба стали незаметно склоняться к миру.

Вдовствующая герцогиня Лотарингская[229] Вдовствующая герцогиня Лотарингская.  – Кристина Лотарингская (1521–1590), вдова Франческо Марии Сфорца, герцога Миланского (1495–1535) и герцога Франциска Лотарингского (1517–1545), урожденная принцесса Датская, племянница Карла V. Переговоры французов с представителями императора проходили при посредничестве герцогини и ее сына Карла Лотарингского. начала предлагать пути к миру со времени женитьбы дофина, с тех пор постоянно велись тайные переговоры. Наконец Серкан в провинции Артуа[230] Серкан в провинции Артуа.  – Аббатство в Камбрези, где в октябре – ноябре 1558 г. проходили упомянутые выше переговоры. По желанию герцогини Лотарингской мирный договор был подписан в более подходящем, с ее точки зрения, месте – городке Като-Камбрези. был выбран местом встречи. Кардинал Лотарингский, коннетабль де Монморанси и маршал де Сент-Андре представляли там короля, герцог Альба и принц Оранский – Филиппа II, а посредниками были герцог и герцогиня Лотарингские. Главными условиями договора были брачные союзы: принцессы Елизаветы Французской[231] …брачные союзы… Елизаветы Французской…  – См. примеч. 7. Филипп Испанский предлагал выдать дочь Генриха II и Екатерины Медичи за своего сына, дона Карлоса. Но на самом деле мужем Елизаветы Французской стал не инфант, а сам испанский монарх. Эти события отражены в исторической новелле Сен-Реаля «Дон Карлос», а затем и в одноименной трагедии Шиллера. – с доном Карлосом, испанским инфантом, а Мадам, сестры короля, – с герцогом Савойским.

Тем временем король находился на границе; там он и получил весть о смерти Марии, королевы Англии[232] Мария, королева Англии.  – Речь идет о Марии I Тюдор (1516–1558), королеве Англии (1553–1558 гг.), пытавшейся восстановить в стране католицизм.. Он послал графа де Рандана[233] Граф де Рандан – Шарль де Ларошфуко (1525–1562), младший сын Франсуа II де Ларошфуко и Анны де Полиньяк де Рандан, генерал-лейтенант французской пехоты. к Елизавете, чтобы поздравить ее с восшествием на престол. Ее права на корону были столь сомнительны, что их признание королем она считала весьма важным обстоятельством. Граф нашел, что она была хорошо осведомлена об интересах французского двора и о достоинствах тех, кто его составлял; но более всего она была наслышана о славе герцога де Немура; она говорила о нем столько раз и с такой горячностью, что по возвращении граф де Рандан, докладывая о своей поездке королю, сказал ему, что нет ничего такого со стороны королевы, на что герцог не мог бы надеяться, а сам он не сомневается, что она готова выйти за него замуж[234] …а сам он не сомневается, что она готова выйти за него замуж.  – В «Галантных дамах» Брантома упомянут проект бракосочетания Елизаветы Тюдор и принца де Немура.. В тот же вечер король поговорил об этом с герцогом; он велел господину де Рандану пересказать герцогу все свои беседы с Елизаветой[235] Елизавета.  – Имеется в виду Елизавета I Тюдор (1533–1603), королева Англии с 1558 г., дочь Генриха VIII и Анны Болейн (1500–1536), чья история изложена госпожой де Лафайет во вставной новелле. и посоветовал ему попытать счастья. Господин де Немур сперва счел, что король говорил с ним не всерьез, но, когда убедился в противном, сказал:

– Сир, если я пущусь в столь несбыточное предприятие по совету и для пользы Вашего Величества, то молю вас хотя бы сохранять это в тайне, пока успех не оправдает меня в глазах общества; соблаговолите не выставлять меня тщеславным настолько, чтобы надеяться, будто королева, никогда меня не видевшая, желает выйти за меня замуж по любви.

Король пообещал ему не говорить об этом замысле никому, кроме коннетабля, и даже счел, что завеса тайны необходима для успеха дела. Господин де Рандан советовал господину де Немуру отправиться в Англию под предлогом обыкновенного путешествия, но господин де Немур не мог на это решиться. Он послал Линьроля[236] Линьроль Филибер Левуайе , сьер де – близкий друг герцога де Немура; убит в 1571 г., своего приближенного, весьма разумного молодого человека, разведать чувства королевы и попытаться завязать с ней сношения. Ожидая, чем кончится эта поездка, он отправился к герцогу Савойскому[237] Герцог Савойский – Филибер-Эммануил (1528–1580), сын Карла Савойского, известный полководец. Командовал войсками Карла V, а затем его сына Филиппа II в войне с Францией. С 1555 г. губернатор Нидерландов. Успешно противостоял французам в Северной Италии (1557 г.) и при Сен-Кантене (см. примеч. 20). Одним из пунктов договора в Като-Камбрези стал династический брак герцога и сестры Генриха II Маргариты (1523–1574)., который был тогда в Брюсселе с королем Испании. Смерть Марии Английской создала немалые препятствия к миру; в конце ноября переговоры прервались, и король вернулся в Париж.

В те дни при дворе появилась красавица, которая привлекла к себе все взгляды; следует думать, что красота ее была совершенна, коль скоро она вызвала восхищение там, где привыкли видеть прелестных женщин. Она была из того же дома, что и видам де Шартр, и одной из богатейших во Франции наследниц. Отец ее умер молодым и оставил дочь на попечение своей супруги, госпожи де Шартр, чьи добродетели и достоинства превосходили обыкновенные. Потеряв мужа, она несколько лет провела вдали от двора. Во время этого уединения она посвящала себя воспитанию дочери, она старалась не только взращивать ее ум и красоту, она хотела также привить ей добродетель и любовь к добродетели. Большинство матерей полагают, что достаточно не говорить при юных девицах о любовных похождениях, чтобы от них отвратить. Госпожа де Шартр имела мнение противоположное: она часто рисовала дочери картины любви и показывала все, что есть в ней сладостного, чтобы тем вернее убедить ее в истинности своих слов об опасностях любви. Она рассказывала девушке о притворстве мужчин, об обманах и неверности, о семейных несчастьях, приносимых любовными связями; а с другой стороны, она описывала, как покойна жизнь честной женщины, как прославляет и возвышает добродетель ту, которой даны красота и знатное происхождение; но она объясняла также, как трудно хранить добродетель иначе, чем с помощью крайней строгости к себе самой и стараний все свои заботы посвятить тому, что одно может составить счастье женщины: любить мужа и быть им любимой.

Ее дочь была одной из лучших партий во Франции и, оставаясь еще в юном возрасте, получила уже несколько предложений. Госпожа де Шартр, большая гордячка, едва ли находила кого-либо достойным своей дочери; когда той пошел шестнадцатый год, она пожелала привезти ее ко двору. По их приезде видам к ней явился; он был поражен дивной красотой мадемуазель де Шартр, и на то были причины. Белизна кожи и белокурые волосы придавали ей неповторимую прелесть; все ее черты были правильны, а лицо и стан исполнены изящества и очарования.

На следующий день после приезда она отправилась купить драгоценные украшения к одному итальянцу, который торговал ими по всему миру. Он приехал из Флоренции вместе с королевой и так разбогател на своей торговле, что дом его, казалось, принадлежал скорее большому вельможе, чем купцу. Пока она была там, приехал туда и принц Клевский. Он был так поражен ее красотой, что не мог этого скрыть; а мадемуазель де Шартр не могла помешать румянцу вспыхнуть на своих щеках, когда увидела, в какое изумление его повергла. Но вскоре власть над собой к ней вернулась, и она стала выказывать к поступкам принца внимания не больше, чем требовала от нее учтивость с подобным человеком. Принц Клевский смотрел на нее с восхищением и не мог понять, кто эта прелестная особа, которой он не знал прежде. По ее манерам, по сопровождающим ее он видел, что она была очень знатного рода. Ее юный возраст позволял предположить, что она не замужем; но поскольку с ней не было матери, а итальянец, вовсе с ней не знакомый, называл ее «мадам», принц не знал, что и подумать, и продолжал смотреть на нее с изумлением. Он заметил, что его взгляды смущали ее, тогда как обыкновенно женщины с удовольствием видят, какое впечатление производит их красота; ему показалось даже, что он был причиной ее нетерпения уехать; и в самом деле, она удалилась довольно торопливо. Потеряв ее из виду, принц утешался надеждой выведать, кто она такая; но он был немало удивлен, обнаружив, что ее никто не знал. Он был так очарован ее красотой и той скромностью, которую заметил в ее поступках, что, можно сказать, с этой минуты в его сердце родились самая пылкая к ней страсть и самое высокое о ней мнение. Вечером он отправился к Мадам, сестре короля.

Эта принцесса была весьма влиятельна благодаря сердечному расположению к ней короля; расположение это было столь глубоко, что король, заключая мир, согласился отдать Пьемонт, чтобы она могла выйти замуж за герцога Савойского. Хотя она всю жизнь мечтала о браке, но супругом своим желала иметь непременно коронованную особу; по этой причине она отвергла короля Наваррского, когда тот был еще герцогом Вандомским, и всегда охотно помышляла о герцоге Савойском; она питала склонность к нему с тех пор, как увидела его в Ницце при свидании короля Франциска I с Папой Павлом III[238] Папа Павел III – Алессандро Фарнезе (1468–1549), Папа Римский (с 1534 г.). Известен как ожесточенный борец с Реформацией и вдохновитель Тридентского собора.. Ее тонкий ум и точные суждения о прекрасном привлекали к ней всех людей светских; в известные часы у нее собирался весь двор.

Принц Клевский явился к ней как обыкновенно; душа его была так полна красотой и нравом мадемуазель де Шартр, что он не мог говорить ни о чем ином. Он поведал всем о своем приключении и был не в силах удержаться от похвал встреченной им незнакомке. Мадам ему сказала, что такой особы, какую он описывает, нет на свете, а если бы она была, то ее бы знали все. Госпожа де Дампьер[239] Госпожа де Дампьер – урожденная Жанна де Вивонн (? – 1583), супруга Клода де Клермона (1515–1583), сьера де Дампьера; тетка Брантома., ее фрейлина и подруга госпожи де Шартр, услышав этот разговор, подошла к принцессе и тихонько ей сказала, что принц Клевский, без сомнения, видел мадемуазель де Шартр. Мадам, обратившись к нему, сказала, что, если он пожелает заехать к ней завтра, она покажет ему ту красавицу, что так его поразила. В самом деле, мадемуазель де Шартр появилась на следующий день; обе королевы приняли ее с такой любезностью, какую только можно вообразить, и все так ею восхищались, что она слышала вокруг одни похвалы. Она принимала похвалы с такой благородной скромностью, что, казалось, они до нее не долетают и уж во всяком случае ее не трогают. Затем она отправилась к Мадам, сестре короля. Принцесса, воздав должное ее красоте, рассказала ей о том изумлении, в которое она повергла принца Клевского. Через минуту вошел и принц.

«Идите сюда, – сказала ему Мадам, – и убедитесь, что я сдержала слово и что мадемуазель де Шартр и есть та красавица, которую вы ищете; поблагодарите меня хотя бы, что я открыла ей, какое восхищение ею вы испытываете».

Принц Клевский с радостью узнал, что особа, которая показалась ему столь пленительной, была происхождения такого же благородного, как ее красота. Он подошел к ней и просил ее запомнить, что он восхитился ею первым и, не зная ее, испытывал к ней должное почтение.

От Мадам он вышел вместе с шевалье де Гизом, своим другом. Поначалу они согласно восхваляли мадемуазель де Шартр. Затем они сочли, что слишком ее хвалили, и оба перестали высказывать свои мысли о ней вслух. Но в последующие дни они принуждены были говорить о ней повсюду, где бы ни встречались. Новая красавица долго составляла предмет всех разговоров. Королева очень ее хвалила и выказывала к ней необыкновенное благорасположение; королева-дофина сделала ее своей любимицей и просила госпожу де Шартр почаще ее привозить. Принцессы, дочери короля, посылали за ней, чтобы она участвовала во всех их развлечениях. Одним словом, ею восхищался весь двор, кроме госпожи де Валантинуа. Не появление новой красавицы ее огорчало: она слишком хорошо знала короля и понимала, что с ним ей нечего опасаться; но она так ненавидела видама де Шартра (которого желала бы держать при себе, выдав за него одну из своих дочерей, и который был связан с королевой), что не могла благосклонно смотреть ни на кого, кто носил его имя и к кому он, очевидно, питал самые добрые чувства.

Принц Клевский страстно влюбился в мадемуазель де Шартр и пылко стремился на ней жениться; но он страшился, что госпожа де Шартр сочтет свою гордость оскорбленной, если выдаст дочь за человека, который не был старшим в своем роду. Но этот род стоял так высоко и старший в нем, граф д’Э[240] Граф д’Э.  – См. примеч. 13. В 1561 г. – то есть в правление Карла IX, а не Генриха II, как у госпожи де Лафайет, – женился на Анне де Бурбон, дочери Луи II де Бурбона, герцога де Монпансье., недавно женился на девице столь близкой к королевскому дому, что истинной причиной опасений принца Клевского была скорее робость, порожденная любовью, чем подлинные обстоятельства. У него оказалось множество соперников; шевалье де Гиз представлялся ему самым грозным благодаря его происхождению, достоинствам и тому блеску, что придавало его дому благорасположение короля. Шевалье влюбился в мадемуазель де Шартр в тот самый день, как ее увидел; он распознал чувства принца Клевского, равно как и принц распознал его чувства. Хотя они и были друзьями, охлаждение, возникающее из тождества притязаний, не позволяло им объясниться; дружба их слабела, а они так и не находили сил поговорить откровенно. То, что принцу Клевскому случилось первым увидеть мадемуазель де Шартр, давало ему, как он считал, некое преимущество перед соперниками; но он предвидел серьезные препятствия со стороны герцога де Невера, своего отца. Герцог был в тесных сношениях с герцогиней де Валантинуа; она враждовала с видамом, и этого было довольно, чтобы герцог не одобрил мечты своего сына о племяннице видама.

Госпожа де Шартр, которая приложила столько стараний, чтобы внушить дочери добродетели, не оставила своих усилий при дворе, в том месте, где они были особенно необходимы и где являлось столько опасных примеров. Честолюбие и нежные страсти были душою этого двора и равно владели сердцами мужчин и женщин. Здесь было столько различных интересов и козней, дамы принимали во всем этом такое участие, что к делам всегда примешивалась любовь, а к любви – дела. Никто не оставался покоен или равнодушен; все стремились возвыситься, понравиться, услужить или навредить; никто не знал ни скуки, ни праздности, и все были постоянно заняты удовольствиями или интригами. Дамы образовали кружки вокруг королевы, королевы-дофины, королевы Наваррской[241] Королева Наваррская — Жанна д’Альбре (1528–1572), супруга Антуана де Бурбона (см. примеч. 9), мать Генриха IV., Мадам, сестры короля, и герцогини де Валантинуа. В какой кружок войти, зависело от склонностей, соображений приличия или сходства нравов. Те, кто были уже не первой молодости и исповедовали добродетель более строгую, тянулись к королеве. Те, кто были помоложе и искали радостей и любовных приключений, толпились вокруг королевы-дофины. Своих приближенных имела и королева Наваррская; она была молода и обладала властью над королем, своим супругом; а тот был связан с коннетаблем и потому очень влиятелен. Мадам, сестра короля, не утратила красоты и привлекала к себе многих дам. Герцогиня де Валантинуа заполучала всех, кого удостаивала взглядом; но лишь немногие женщины были ей приятны, и за исключением нескольких, пользовавшихся ее близостью и доверием и схожих с нею нравом, она принимала женщин только в те дни, когда ей угодно было собирать у себя такой же двор, как у королевы.

Все эти кружки соперничали и враждовали между собой; составлявшие их дамы ревновали также друг к другу – кто повелительницу, кто любовника; заботы о власти и почестях сплетались с заботами менее важными, но не менее жгучими. Таким образом при дворе царило постоянное возбуждение, впрочем, не нарушавшее порядка; это делало жизнь там весьма приятной, хотя и весьма опасной для юной девушки. Госпожа де Шартр видела эти опасности и помышляла лишь о том, как уберечь от них свою дочь. Она просила дочь, не как мать, но как подруга, пересказывать все любезности, которыми осыпали девушку, и обещала помочь ей вести себя как подобает в обстоятельствах, порой затруднительных в молодости.

Шевалье де Гиз настолько не скрывал своих чувств к мадемуазель де Шартр и своих намерений относительно нее, что они были всем известны. Однако он видел, что желания его совершенно неисполнимы; он хорошо знал, что не может быть подходящей партией для мадемуазель де Шартр, так как имения его было недостаточно, чтобы вести жизнь, достойную его положения; и столь же хорошо он знал, что братья будут недовольны его браком, опасаясь того ущерба, который наносит обыкновенно знатным родам женитьба младших сыновей. Кардинал Лотарингский вскоре доказал ему, что он не ошибся; кардинал осудил его страсть к мадемуазель де Шартр и высказал это с необычайной горячностью, но истинных причин не назвал. Кардинал питал к видаму ненависть, в ту пору еще тайную, но затем вышедшую наружу. Он скорее согласился бы на союз своего брата с кем угодно другим, чем с видамом, и заявлял о своем неодобрении столь открыто, что это чувствительно задело госпожу де Шартр. Она приложила большие старания, чтобы показать, что кардиналу Лотарингскому нечего опасаться и что она и не помышляет об этом браке. Видам сделал то же самое; он был оскорблен поведением кардинала еще больше, чем госпожа де Шартр, ибо лучше знал его подоплеку.

Принц Клевский делал не менее очевидными свидетельства своей страсти к мадемуазель де Шартр, чем шевалье де Гиз. Герцог де Невер огорчился, узнав об этом; однако он думал, что ему достаточно поговорить с сыном, и тот переменится; он очень удивился, обнаружив, что принц твердо намерен жениться на мадемуазель де Шартр. Герцог осудил это намерение, разгневался и настолько не таил своего гнева, что слух о его причине быстро распространился при дворе и достиг ушей госпожи де Шартр. Она не сомневалась в том, что герцог должен считать брак с ее дочерью честью для сына; она была крайне удивлена тем, что и дом Клевских, и дом Гизов противились такому союзу, а не желали его. Она была настолько раздосадована, что стала искать для дочери такую партию, которая поставила бы ее выше тех, кто считал ее ниже себя. Все продумав, она остановилась на принце-дофине, сыне герцога де Монпансье[242] Принц-дофин, сын герцога де Монпансье.  – Имеется в виду Франциск де Бурбон, сын Луи де Бурбона и Жаклин де Лонгви (см. примеч. 6 к «Принцессе де Монпансье»). В момент действия романа ему было 17 лет. Семь лет спустя, в 1566 г., он женился на мадемуазель де Мезьер (см. примеч. 2 к «Принцессе де Монпансье»). Герцог де Монпансье (1513–1582) – один из активных участников Варфоломеевской ночи и религиозных войн.. Ему пришла пора жениться, и выше него при дворе не было никого. Так как госпожа де Шартр была очень умна и ей помогал видам, пользовавшийся большим влиянием, а ее дочь и вправду была прекрасной партией, то ей удалось повести дело столь искусно и успешно, что герцог де Монпансье как будто бы пожелал этого брака, и казалось, никаких трудностей здесь появиться не может.

Видам, зная преданность господина д’Анвиля королеве-дофине, решил, что следует использовать власть дофины над ним, чтобы подвигнуть его действовать на пользу мадемуазель де Шартр при сношениях с королем и принцем де Монпансье, который был ему близким другом. Видам поговорил об этом с дофиной, и та с радостью вступила в дело, где речь шла о возвышении весьма любезной ее сердцу особы; она засвидетельствовала это видаму и заверила его, что, хотя отлично знает, сколь неприятно будет ее поведение кардиналу Лотарингскому[243] Кардинал Лотарингский – Карл де Гиз (1524–1574), брат Франциска де Гиза (см. примеч. 10), один из высших прелатов королевства. В правление Франциска II – член Королевского совета, курировал дипломатию, юстицию и финансы. При Генрихе II – идеолог радикальной антипротестантской политики. В дальнейшем его влияние при дворе падает. Кардинал упоминается также в «Принцессе де Монпансье» (см. примеч. 3 к этой новелле)., ее дяде, она охотно переступит через эти соображения, ибо у нее есть причины сетовать на него, и он всякий раз берет сторону королевы против собственной племянницы.

Влюбленные всегда рады предлогу поговорить с теми, кого любят. Как только видам вышел от дофины, она велела Шатляру, любимцу господина д’Анвиля[244] Шатляр, любимец господина д’Анвиля.  – Имеется в виду Пьер де Боскозель де Шатляр (ок. 1540–1563), дворянин из провинции Дофинэ. Был влюблен в Марию Стюарт и последовал за ней в Шотландию после кончины Франциска II. Неумеренная пылкость стала причиной его смерти (Шатляр был казнен по приказу собственной возлюбленной). Его историю поведал Брантом в «Знаменитых дамах» (I, 3)., знавшему о страсти, которую тот к ней питал, передать ему от ее имени, чтобы он вечером был у королевы. Шатляр принял поручение весьма радостно и почтительно. Этот дворянин принадлежал к родовитому семейству из Дофине; но достоинствами и умом он был выше своего происхождения. Все вельможи при дворе принимали его и весьма учтиво с ним обходились, а благорасположение дома Монморанси особо сблизило его с господином д’Анвилем. Он был хорош собой и искусен во всех упражнениях; он приятно пел, сочинял стихи и имел нрав влюбчивый и пылкий, который настолько пришелся по душе господину д’Анвилю, что тот сделал его поверенным своей любви к королеве-дофине. Посвященность Шатляра в это чувство приблизили его к дофине, и частые встречи с ней положили начало той злосчастной страсти, которая лишила его разума и в конце концов стоила ему жизни.

Господин д’Анвиль поспешил вечером к королеве; он был счастлив, что дофина избрала его в помощники, чтобы добиться того, чего желала, и обещал неукоснительно повиноваться ее приказаниям. Но госпожа де Валантинуа, прознав об этих брачных планах, воспротивилась им так умело и настроила короля так неблагоприятно, что, когда господин д’Анвиль о том с ним заговорил, король дал ему понять, что не одобряет этого замысла и даже велел известить об этом принца де Монпансье. Судите же, что испытала госпожа де Шартр, когда разрушилось то, чего она так горячо желала, и неудача дала такое преимущество ее врагам и причинила такой вред ее дочери.

Королева-дофина высказала мадемуазель де Шартр, вместе с самыми добрыми чувствами, свое огорчение оттого, что не смогла оказаться ей полезной.

«Вот видите, – говорила она, – мало что в моей власти; королева и герцогиня де Валантинуа так меня ненавидят, что едва ли может случиться, чтобы они, сами или с помощью тех, кто от них зависит, не расстроили все, чего я желаю. А между тем, – продолжала она, – я всегда старалась угождать им; они же ненавидят меня единственно из-за моей матери-королевы[245] …из-за моей матери-королевы…  – Речь идет о Марии Лотарингской (1515–1560), сестре кардинала, супруге Людовика II Орлеанского с 1534 г.; вторым браком (1538 г.) сочеталась с Яковом V Стюартом, королем Шотландии. После его кончины в 1542 г. стала регентшей Шотландии, но в 1559 г. была отстранена от власти., которая некогда вызывала у них тревогу и ревность. Король был в нее влюблен до того, как началась его связь с госпожой де Валантинуа; и в первые годы своей женатой жизни, когда у него еще не было детей, он хотя и любил герцогиню, но казалось, готов был расторгнуть брак, чтобы жениться на моей матери. Госпожа де Валантинуа, опасаясь женщины, которую он уже любил когда-то и которая своей красотой и умом могла оттеснить ее, объединилась с коннетаблем, также не желавшим, чтобы король женился на сестре господ де Гизов. Они склонили на свою сторону покойного короля, и хотя он, любя королеву, смертельно ненавидел герцогиню де Валантинуа, но старался вместе с ними воспрепятствовать разводу сына. А для того, чтобы лишить его всякой надежды жениться на моей матери, они выдали ее замуж за короля Шотландии, который остался вдовцом после смерти принцессы Мадлены, сестры короля[246] Принцесса Мадлена, сестра короля – Магдалина (Мадлена) Французская (1520–1537), дочь Франциска I. В последний год жизни была супругой Якова V Стюарта.; они поступили так потому, что этот брак можно было заключить самым быстрым образом, и нарушили обещания, данные королю Англии, пылко ее домогавшемуся. Такой обман едва не стал причиной разрыва между двумя государями. Генрих VIII был безутешен оттого, что не смог жениться на моей матери, и, какую бы другую французскую принцессу ему ни предлагали, он неизменно отвечал, что она никогда не заменит той, кого у него отняли. И вправду, красота моей матери была совершенна, и примечательно, что ее, вдову герцога де Лонгвиля, хотели взять в жены три короля; злая судьба отдала ее наименее могущественному и забросила в страну, где ее ожидали одни невзгоды. Говорят, что я на нее похожа; боюсь, как бы я не напоминала ее и горьким жребием, и, какое бы счастье мне ни сулили, я не верю, что смогу им наслаждаться».

Мадемуазель де Шартр сказала королеве в ответ, что эти дурные предчувствия имеют столь мало оснований, что она недолго будет их хранить и не должна сомневаться в том, что для нее все упования на счастье сбудутся.

Никто более не смел и помышлять о мадемуазель де Шартр, опасаясь прогневить короля или получить отказ от особы, притязавшей на принца крови. Принца Клевского ни одно из этих соображений не останавливало. Случившаяся в то время смерть герцога де Невера[247] Случившаяся в то время смерть герцога де Невера…  – Здесь историческая неточность: на самом деле герцог умер тремя годами позже., его отца, давала ему полную свободу следовать влечению своего сердца, и, едва миновал положенный для траура срок, он не мог думать ни о чем ином, как только о женитьбе на мадемуазель де Шартр. По счастью для него, он сделал бы ей предложение как раз тогда, когда обстоятельства устранили возможность других партий, и он мог быть почти уверен, что она ему не откажет. Однако радость его омрачалась страхом, что она не чувствует к нему склонности, и он предпочел бы счастье нравиться ей уверенности в том, что может на ней жениться, не будучи ею любим.

Шевалье де Гиз вызывал в какой-то мере его ревность; но так как ревность эта была основана скорее на достоинствах шевалье, чем на каком-либо поступке мадемуазель де Шартр, то он заботился только о том, чтобы узнать, счастлив ли он настолько, что она благосклонно взглянет на его намерения. Он встречал ее только у королев или на званых приемах; поговорить с нею наедине было нелегко. Однако же он нашел средство это сделать и высказал ей свои намерения и свою любовь самым почтительным образом; он умолял ее открыть, какие чувства она питает к нему, и прибавил, что его чувства к ней такого свойства, что он был бы навеки несчастлив, если б она повиновалась воле своей матери, следуя единственно лишь дочернему долгу.

Поскольку сердце у мадемуазель де Шартр было возвышенное и очень доброе, поведение принца Клевского родило в ней живую признательность. Эта признательность придала ее ответным словам видимость нежности, которой человеку, влюбленному так страстно, как принц, было довольно для надежды, и он радовался исполнению части своих желаний.

Она поведала матери об этой беседе, и госпожа де Шартр ей сказала, что принц наделен таким благородством и замечательными достоинствами, в нем видна столь редкая по его летам рассудительность, что если сердце склоняет ее дочь к этому браку, то она с радостью даст свое согласие. Мадемуазель де Шартр отвечала, что она тоже заметила в принце эти прекрасные достоинства и что брак с ним даже был бы для нее менее неприятен, чем с кем-либо другим, но что никакой особой склонности к нему она не чувствует.

На следующий день принц объяснился с госпожой де Шартр; она приняла его предложение и не страшилась выдавать дочь замуж за человека, которого та не могла любить, коль скоро человеком этим был принц Клевский. Заключили брачный контракт, сообщили королю, и вскоре об этом браке стало известно всем.

Принц Клевский был счастлив, но все же не так, как желал. Он видел с болью, что мадемуазель де Шартр испытывала к нему всего лишь уважение и благодарность, и не мог обманывать себя, что чувства более пылкие она скрывает, поскольку их отношения жениха и невесты позволяли бы ей их выказывать, не оскорбляя ее сугубой стыдливости. Не проходило дня, чтобы он не пенял ей на это.

– Возможно ли, – говорил он ей, – чтобы я не был счастлив, женясь на вас? А между тем это так. Вы просто добры ко мне, этого не может быть мне довольно; в вас нет ни тревоги, ни грусти, ни нетерпения; моя страсть волнует вас не больше, чем волновали бы вас домогательства, основанные единственно на преимуществах вашего состояния, а не на ваших собственных чарах.

– У вас нет причин жаловаться, – отвечала она, – не знаю, чего вы можете желать сверх того, что я делаю, и мне кажется, что правила приличия не позволяют мне делать больше.

– Правда, – возражал он, – вы даете мне некие знаки благосклонности, и я довольствовался бы ими, если бы за ними таилось нечто иное; но правила приличия не сдерживают вас, напротив, они одни заставляют вас делать то, что вы делаете. Я не тронул ни ваших чувств, ни вашего сердца, и в моем присутствии вы не испытываете ни радости, ни волнения.

– Вы не можете сомневаться, – отвечала она, – что я рада вас видеть, и я так часто краснею при встрече с вами, что вы не можете также сомневаться и в том волнении, которое у меня вызываете.

– Ваш румянец не обманывает меня, – произнес принц, – причиной ему стыдливость, а не движение сердца, и я не приписываю ему иного значения, более мне приятного.

Мадемуазель де Шартр не знала, что на это ответить; такие тонкости были выше ее разумения. Принц Клевский слишком ясно видел, как далека была она от тех чувств, которые могли бы его удовлетворить, ему казалось даже, что она их и не понимает.

Незадолго до их свадьбы вернулся из путешествия шевалье де Гиз. Он видел столько непреодолимых преград своим намерениям жениться на мадемуазель де Шартр, что не мог питать никаких надежд; и все же ему было больно узнать, что она станет женой другого. Эта боль не угасила его страсти и не умерила любви. Мадемуазель де Шартр не была в неведении относительно тех чувств, что питал к ней шевалье. Он признался ей по возвращении, что это она была причиной той глубокой грусти, которая омрачала его лицо. Он имел столько достойных и приятных качеств, что трудно было, делая его несчастным, не испытывать к нему никакой жалости. И мадемуазель де Шартр не могла от нее удержаться; но эта жалость не рождала в ней никаких иных чувств; она рассказала матери о том, как огорчала ее влюбленность шевалье.

Госпожа де Шартр удивлялась искренности дочери, и по справедливости, ибо ни у кого еще это свойство не было столь велико и естественно; но не меньше она удивлялась тому, что сердце ее так и осталось нетронутым, а еще больше – тому, что и принц Клевский не тронул его, как и другие. Поэтому госпожа де Шартр прилагала много усилий, чтобы внушить дочери привязанность к мужу и дать ей понять, сколь многим она обязана той сердечной склонности, которую он к ней питал, еще не будучи с нею знаком, и той любви, которую он доказал, предпочтя ее всем прочим партиям в то время, когда никто другой не осмеливался и думать о ней.

Брачная церемония состоялась в Лувре; а вечером король и королевы пожаловали вместе со всем двором ужинать к госпоже де Шартр, где им был оказан на удивление великолепный прием. Шевалье де Гиз не посмел отделиться от остальных и не явиться туда, но он так плохо справлялся со своей грустью, что ее нетрудно было заметить.

Принц Клевский видел, что мадемуазель де Шартр не изменила своих чувств, сменив имя. Положение мужа давало ему большие права, но не дало ему больше места в сердце жены. Итак, став ее мужем, он оставался ее воздыхателем, поскольку ему по-прежнему было чего желать сверх того, что он имел; и хотя она жила с ним в совершенном согласии, он не был вполне счастлив. Он сохранил к ней страсть неистовую и беспокойную, которая омрачала его радость. Ревность тут была ни при чем: ни один муж не бывал так мало к ней склонен, ни одна жена не давала так мало к ней повода. Однако она подвергалась всем опасностям придворной жизни; каждый вечер она бывала у королев и у Мадам. Любой молодой повеса мог с ней встретиться у нее самой или у герцога де Невера, ее деверя, чей дом был открыт для всех. Но она держалась так, что вызывала почтение столь глубокое и казалась столь чуждой любовному кокетству, что маршал де Сент-Андре, как ни был он дерзок и силен королевским благорасположением, восхищаясь ее красотой, не смел этого выказать иначе, как только заботами и готовностью услужить. Таким же образом поступали и многие другие; а госпожа де Шартр соединяла с благоразумием дочери поведение столь безупречное по всем законам приличия, что ей удалось в конце концов представить принцессу Клевскую женщиной совершенно недоступной.

Герцогиня Лотарингская, добиваясь мира, заботилась также о браке герцога Лотарингского, своего сына. Он и был заключен – с принцессой Клод Французской, второй дочерью короля[248] …с принцессой Клод Французской, второй дочерью короля.  – Клод Французская (1547–1575) – дочь Генриха II и Екатерины Медичи. В 1559 г. вышла замуж за Карла II, герцога Лотарингского.. Свадьба была назначена на февраль.

Тем временем герцог де Немур оставался в Брюсселе, целиком поглощенный своими английскими планами. Он постоянно принимал курьеров из Англии и посылал их туда; с каждым днем надежды его укреплялись, и наконец Линьроль его известил, что настало время завершить своим присутствием то, что началось столь успешно. Он воспринял эту новость с той радостью, какую может испытывать честолюбивый молодой мужчина, которого возносит на трон одна лишь его добрая слава. В глубине души он незаметно свыкся с величием такой судьбы, и если сперва он отвергал ее как нечто для него недостижимое, то теперь все трудности улетучились из его мыслей, и он больше не видел для себя никаких препятствий.

Он спешно направил в Париж все необходимые распоряжения приготовить великолепный экипаж, чтобы появиться в Англии во всем блеске, которого требовали влекущие его туда намерения, а сам заторопился ко двору, чтобы присутствовать на свадьбе герцога Лотарингского.

Он приехал за день до нее и в тот же вечер отправился к королю рассказать о своих делах и получить от него приказания и советы относительно дальнейших своих шагов. Затем он побывал у королев. Принцессы Клевской там не было, так что она его не видела и даже не знала о его приезде. Она слыхала, что все говорили о герцоге как о самом красивом и приятном человеке при дворе; в особенности же дофина так его описывала и так часто его поминала, что возбудила в принцессе любопытство и даже нетерпение его увидеть.

Весь день помолвки она провела дома, наряжаясь, чтобы отправиться вечером на бал и королевский праздник, которые устраивали в Лувре. Когда она там появилась, все были восхищены ее красотой и ее убором. Начался бал, и в то время как она танцевала с господином де Гизом, у дверей залы послышался шум, словно кто-то вошел и толпа расступалась перед вошедшим. Принцесса Клевская окончила танец, и, пока искала глазами того, кого хотела взять в кавалеры для следующего, король велел ей взять вновь пришедшего. Она оборотилась и увидела человека, про которого сразу подумала, что это не мог быть никто иной, кроме господина де Немура; он пробирался через кресла к танцорам. Наружность герцога была такова, что человеку, никогда его не видевшему, трудно было не испытать восхищенного удивления, в особенности же в тот вечер, когда он выглядел еще блистательней благодаря тщательной обдуманности наряда; но и принцессу Клевскую трудно было видеть в первый раз без глубокого изумления.

Господин де Немур был так поражен ее красотой, что, когда она подошла к нему и склонилась в реверансе, он не мог скрыть своего восхищения. Они начали танцевать, и в зале раздался гул похвал. Король и королевы вспомнили, что герцог и принцесса никогда не видели друг друга, и нашли нечто странное в том, что они танцевали вместе, не будучи знакомы. Когда танец кончился, они их подозвали, не дав им времени перемолвиться словом с кем бы то ни было, и спросили, не желают ли они узнать имена друг друга и не догадываются ли о них.

– Что до меня, Мадам, – отвечал господин де Немур, – то у меня сомнений нет; но поскольку у принцессы Клевской нет таких причин догадаться, кто я такой, какие есть у меня, то я весьма желал бы, чтобы ваше величество соблаговолили назвать ей мое имя.

– Я полагаю, – сказала дофина, – что ей оно известно так же хорошо, как вам известно ее.

– Уверяю вас, Мадам, – возразила принцесса Клевская, казавшаяся немного смущенной, – что я не так догадлива, как вы думаете.

– Вы очень догадливы, – отвечала дофина, – и, пожалуй, это даже любезно по отношению к господину де Немуру, что вы не хотите сознаться в том, что знаете его, никогда его не видев.

Королева прервала этот разговор, чтобы продолжить бал; господин де Немур пригласил дофину. Дофина была совершенной красавицей, таковой почитал ее и господин де Немур до своей поездки во Фландрию; но весь вечер он мог восхищаться одной лишь принцессой Клевской.

Шевалье де Гиз по-прежнему ее боготворил и был у ее ног; случившееся причинило ему острую боль. Он воспринял это как знак того, что судьба сулила господину де Немуру полюбить принцессу Клевскую; вправду ли можно было заметить волнение на ее лице или ревность подсказывала шевалье де Гизу то, чего и не было на деле, но он решил, что при виде герцога она не осталась равнодушна, и не мог удержаться и не сказать ей, что господин де Немур имел счастье познакомиться с ней при обстоятельствах столь приятных и необычных.

Принцесса Клевская вернулась домой; душа ее была так полна всем происшедшим на бале, что, хотя был уже поздний час, она зашла в спальню к матери рассказать ей об этом; и когда она расхваливала господина де Немура, на лице ее было такое выражение, что госпожа де Шартр подумала о том же, о чем думал шевалье де Гиз.

Назавтра совершилась свадьба. Принцесса видела там герцога де Немура; его черты и движения были так изящны, что вызвали у нее изумление еще большее.

В последующие дни она встречала его у королевы-дофины, видела, как он играет в мяч с королем, состязается в скачках, слышала, как он говорит; и во всем он далеко превосходил остальных и первенствовал в любой беседе, где бы он ни был, благодаря природным дарам и изощренности ума, так что за краткое время он глубоко запечатлелся в ее сердце.

К тому же, поскольку господин де Немур испытывал к ней пылкое влечение, придававшее ему ту нежность и веселость, какие внушает новорожденное желание нравиться, он был еще любезней, чем обыкновенно, и, видя друг в друге самые совершенные существа из всех, кто бывал при дворе, они не могли не понравиться друг другу бесконечно.

Герцогиня де Валантинуа участвовала во всех увеселениях, и король был с ней столь же нежен и заботлив, как и в начале своей страсти. Принцесса Клевская была в том возрасте, когда трудно поверить, что можно любить женщину старше двадцати пяти лет; она с удивлением взирала на привязанность короля к герцогине, которая была уже бабушкой и недавно выдала внучку замуж. Она часто говорила об этом с госпожой де Шартр.

– Возможно ли, матушка, – спрашивала она, – чтобы король был влюблен так долго? Как могло случиться, что он так привязался к особе, которая много старше его, которая имела своим любовником его отца и сейчас еще, как я слышала, имеет многих других?

– Это правда, – отвечала госпожа де Шартр, – что не достоинства и не верность госпожи де Валантинуа внушили страсть королю и помогли ее сберечь; вот почему его и нельзя извинить. Ведь если бы эта женщина соединяла со знатностью рода молодость и красоту, если бы она никогда не любила никого другого, если бы она любила короля с неизменной верностью, и любила бы только его самого, не думая о его могуществе и его богатствах, и употребляла бы свою власть над ним лишь на дела достойные короля или приятные ему самому, – то следует признать, тогда было бы трудно не похвалить короля за великую к ней привязанность. Если бы я не опасалась, – прибавила госпожа де Шартр, – что вы скажете про меня то, что говорят обо всех женщинах моих лет – будто мы любим перебирать истории времен своей молодости, – то я рассказала бы вам о том, как начиналась страсть короля к герцогине, и о многих других делах при дворе покойного короля, которые даже имеют немалое отношение к тому, что происходит ныне.

– Я не только не виню вас, – возразила принцесса Клевская, – за пересказывание историй прошлого, но мне очень жаль, матушка, что вы не поведали мне нынешних и не открыли мне различных интересов и связей, существующих при дворе. Я настолько ничего об этом не знаю, что еще несколько дней назад полагала, будто господин коннетабль в очень добрых отношениях с королевой.

– И ваше мнение было совершенно противоположно истине, – отвечала госпожа де Шартр. – Королева ненавидит господина коннетабля, и, если ей достанется когда-нибудь толика власти, он слишком хорошо в этом убедится. Она знает, что он не раз говорил королю, будто из всех его детей только побочные на него похожи.

– Я никогда бы не заподозрила такой ненависти, – сказала принцесса Клевская, – видевши, как заботливо королева писала господину коннетаблю, пока он был в неволе, какую радость выказала по его возвращении, как она, подобно королю, неизменно называет его своим кумом.

– Если вы при дворе будете верить своим глазам, – отвечала госпожа де Шартр, – то вам суждено часто обманываться: видимость здесь почти никогда не совпадает с истиной. Но возвратимся к герцогине де Валантинуа. Вы знаете, что ее зовут Диана де Пуатье; род ее очень знаменит; она происходит из старинного дома герцогов Аквитанских, бабка ее была побочной дочерью Людовика Одиннадцатого; одним словом, рождения она самого высокого. Сен-Валье, ее отец, был замешан в заговоре коннетабля де Бурбона[249] …в заговоре коннетабля де Бурбона…  – Имеется в виду переход Сен-Валье на сторону испанцев и участие в боевых действиях против французов. История его смерти преподнесена в «романическом» ключе. На самом деле был помилован и погиб в 1539 г. после побега из тюрьмы., о котором вы слышали. Его приговорили к отсечению головы и возвели на эшафот. Его дочери, наделенной удивительной красотой и успевшей уже понравиться покойному королю, удалось (не знаю, каким способом) спасти ему жизнь. Ему объявили о помиловании в ту минуту, когда он ожидал лишь смертоносного удара; но страх уже поразил его столь глубоко, что он так и не оправился и спустя несколько дней умер. Дочь его появилась при дворе любовницей короля. Поход в Италию и пленение короля прервали эту связь. Когда король возвращался из Испании и королева-регентша отправилась ему навстречу в Байонну, она взяла с собой всех своих фрейлин, среди которых была и мадемуазель де Пислё, впоследствии герцогиня д’Этамп[250] … мадемуазель де Пислё, впоследствии герцогиня д’Этамп.  – Речь идет об Анне де Пислё (1508–1580), дочери Гийома Пислё и Анны Санген. С 1526 г. – фаворитка Франциска I, с 1536 г. – супруга Жана де Бросса, герцога д’Этампа.. Король ею увлекся. Рождением, умом и красотой она уступала госпоже де Валантинуа и имела перед ней лишь одно преимущество – ослепительную молодость. Я много раз слышала от нее, будто она родилась в тот день, когда Диана де Пуатье выходила замуж; эти слова внушила ей ненависть, а не правда: либо я очень заблуждаюсь, либо герцогиня де Валантинуа вышла замуж за господина де Брезе, великого сенешаля Нормандии, как раз тогда, когда король влюбился в госпожу д’Этамп. Эти две женщины питали друг к другу неслыханную ненависть. Герцогиня де Валантинуа не могла простить госпоже д’Этамп, что та отняла у нее место королевской любовницы. Госпожа д’Этамп неистово ревновала к госпоже де Валантинуа, так как король сохранял с ней сношения. Он не бывал до конца верен своим любовницам; всегда была та, кому принадлежало это звание и связанные с ним почести; но даже их с ней делили поочередно дамы, которых всех вместе называли «стайкой». Король искренне горевал, потеряв своего сына, дофина; принц умер в Турноне, и поговаривали, что он был отравлен. К своему второму сыну, который царствует ныне, король не испытывал ни той нежности, ни той приязни: он полагал, что второму его сыну недостает смелости и живости нрава. Однажды он пожаловался на это госпоже де Валантинуа, и она ответила, что хотела бы влюбить его в себя, чтобы сделать его более живым и любезным. Как видите, ей это удалось; его страсть длится уже более двадцати лет, и ни время, ни препятствия ее не угасили.

Покойный король поначалу этой связи противился; то ли он еще любил госпожу де Валантинуа достаточно сильно, чтобы чувствовать ревность, то ли его подталкивала герцогиня д’Этамп, которую приводила в отчаяние привязанность дофина к ее сопернице, но несомненно, что он взирал на эту страсть с гневом и огорчением и всякий день давал тому свидетельства. Сын его не убоялся ни его гнева, ни его ненависти, и ничто не могло заставить его подавить свою страсть или скрывать ее; королю пришлось свыкнуться с ней и ее терпеть. Но такое противодействие его воле еще более отдалило короля от принца и сильнее связало с герцогом Орлеанским[251] Герцог Орлеанский – Карл Французский (1522–1545), третий сын Франциска I., его третьим сыном. Герцог был отлично сложен, красив, нрава пылкого и честолюбивого; в юности ему была свойственна горячность, которую следовало бы обуздать, но она помогла бы ему стать великим правителем, если бы годы прибавили зрелости его уму.

Право старшинства, принадлежавшее дофину, и благосклонность короля, отданная герцогу Орлеанскому, рождали между ними соперничество, доходившее до ненависти. Такое соперничество началось между ними еще с детства и никогда не прекращалось. Император во время своего пребывания во Франции явно отдавал герцогу Орлеанскому предпочтение перед дофином, который так живо чувствовал обиду, что, когда император находился в Шантийи, хотел заставить господина коннетабля арестовать его, не дожидаясь приказания короля. Господин коннетабль отказался это сделать; король позднее винил коннетабля за то, что тот не последовал совету его сына; и это было не последней причиной тому, что король удалил его от двора.

Распря между братьями внушила герцогине д’Этамп мысль опереться на герцога Орлеанского, чтобы тот держал перед королем ее сторону против госпожи де Валантинуа. Ей это удалось; не будучи в нее влюблен, принц тем не менее принимал ее интересы столь же близко к сердцу, как дофин – интересы госпожи де Валантинуа. Так появились при дворе два стана, и последствия вы можете вообразить; однако интриги эти не сводились к женским ссорам.

Император, сохранивший свою приязнь к герцогу Орлеанскому, не раз предлагал передать ему герцогство Миланское. И на переговорах о мире он внушал надежды на то, что отдаст герцогу семнадцать провинций и женит его на своей дочери. Дофин не желал ни этого мира, ни этого брака. С помощью господина коннетабля, которого всегда любил, он доказывал королю, как важно не оставлять рядом с его преемником брата столь могущественного, каким стал бы герцог Орлеанский, войди он в свойство с императором и получи семнадцать провинций. Господин коннетабль тем горячее разделял мнение дофина, что оно позволяло противиться госпоже д’Этамп, которая была его заклятым врагом и пылко желала возвышения герцога Орлеанского.

Дофин командовал тогда королевской армией в Шампани и довел армию императора до такой крайности, что она бы вся погибла, если бы герцогиня д’Этамп, опасаясь, что слишком большие успехи побудят нас отказаться от мирного договора и союза герцога Орлеанского с императором, не посоветовала бы тайно неприятелям захватить Эперне и Шато-Тьерри, где было много припасов. Они так и поступили и тем спасли всю свою армию.

Герцогиня пользовалась плодами своего предательства недолго. Герцог Орлеанский вскоре умер в Фармутье от какой-то заразной болезни. Он любил одну из самых красивых дам при дворе и был ею любим. Имени ее я вам не назову, так как с тех пор она жила столь добродетельно и столь тщательно скрывала свою страсть к принцу, что заслужила того, чтобы мы берегли ее добрую славу. По воле случая она получила известие о гибели своего мужа в тот же день, когда узнала о смерти герцога Орлеанского, что дало ей возможность скрывать истинную причину своего горя, не насилуя себя.

Король ненадолго пережил сына, он умер два года спустя. Он советовал дофину воспользоваться услугами кардинала де Турнона[252] Кардинал де Турнон – Франциск де Турнон (1489–1562), архиепископ Амбренский, затем – Буржский; кардинал (1530 г.). и адмирала д’Аннбо[253] Адмирал д’Аннбо – Клод д’Аннбо, барон де Рец (1495–1552), маршал Франции (1538 г.), адмирал (1543 г.)., но ни слова не сказал о господине коннетабле, сосланном в то время в Шантийи. Однако первое, что сделал король, его сын, было призвать коннетабля и поручить ему управление всеми делами.

Госпожу д’Этамп отправили в изгнание, с ней обошлись так плохо, как можно было ожидать от ее всемогущей соперницы; герцогиня де Валантинуа отомстила за себя сполна – и госпоже д’Этамп, и всем тем, кто был ей неугоден. Ее власть над душой короля казалась еще более беспредельной, чем в бытность его дофином. Все двенадцать лет его царствования она – полная госпожа во всем; она раздает должности и решает дела; она удалила кардинала де Турнона, канцлера Оливье[254] Канцлер Оливье (1497–1560) – канцлер Франции в 1545 г. и Вильруа. Для тех, кто хотел открыть королю глаза на ее поступки, такое желание оказалось гибельным. Граф де Тэ, командующий артиллерией[255] Граф де Тэ, командующий артиллерией…  – Имеется в виду полковник французской армии граф Жан де Тэ (? – 1553), в 1546–1547 гг. главнокомандующий артиллерией. Погиб при осаде Эдена войсками Карла V., не любивший герцогиню, не мог умолчать о ее любовных приключениях, в особенности с графом де Бриссаком[256] Граф де Бриссак – Шарль де Косее (1506–1563), главнокомандующий артиллерией в 1547–1550 гг., маршал Франции. На заре своей карьеры отличился во франко-итальянских войнах. Талантливый военачальник и обворожительный кавалер, под стать герцогу де Немуру., к которому король ее сильно ревновал. Но ей удалось повернуть дело так, что граф де Тэ впал в немилость, у него отняли должность; и должность эту, что уже почти непостижимо, отдали графу де Бриссаку, которого она затем сделала маршалом Франции. Тем временем ревность короля настолько усилилась, что он не мог больше терпеть присутствия маршала при дворе, но ревность, чувство горькое и неистовое у других, у него была смягчена и умерена тем глубочайшим почтением, которое он питал к своей любовнице; так что он осмелился удалить соперника лишь под тем предлогом, что поручил ему управление Пьемонтом. Протекло несколько лет, прошлой зимой он вернулся – якобы для того, чтобы попросить солдат и прочего, что необходимо для армии, которой он командует. Возможно, желание увидеть вновь госпожу де Валантинуа и страх быть ею забытым были не последними причинами его путешествия. Король его принял весьма холодно. Гизы, которые его не любят, но не смеют этого показать из-за госпожи де Валантинуа, прибегли к господину видаму, не скрывающему своей вражды к ней, чтобы помешать маршалу получить что бы то ни было из того, за чем он приехал. Повредить ему было нетрудно: король его ненавидел, и его присутствие вызывало у короля тревогу, так что он принужден был вернуться, ничего не добившись своим путешествием, – кроме того, быть может, что снова зажег в сердце госпожи де Валантинуа чувства, которые разлука начала гасить. У короля были и другие поводы для ревности, но он их либо не знал, либо не осмеливался выказывать недовольство.

– Не знаю, дочь моя, – прибавила госпожа де Шартр, – не находите ли вы, что я рассказываю вам больше, чем вы хотели бы знать.

– Я очень далека от таких мыслей, матушка, – отвечала принцесса Клевская, – и если бы не боялась докучать вам, то расспросила бы еще о многих вещах, которые мне неизвестны.

Страсть господина де Немура к принцессе Клевской была поначалу столь неистова, что вытеснила из его души всякую другую склонность и даже воспоминание обо всех женщинах, которых он любил и с которыми сохранял сношения во время своего отсутствия. Он не озаботился хотя бы поискать предлогов для разрыва с ними; он чувствовал себя не в силах выслушивать их жалобы и отвечать на их упреки. Дофина, к которой он питал чувства достаточно пылкие, не могла соперничать в его сердце с принцессой Клевской. Даже его нетерпение поскорее отправиться в Англию стало ослабевать, и он уже не торопил с прежней настойчивостью необходимые для отъезда приготовления. Он часто бывал у дофины, потому что принцесса Клевская там часто бывала, и с готовностью позволял думать что угодно о его чувствах к дофине. Он столь высоко ценил принцессу Клевскую, что решился скорее не давать ей свидетельств своей страсти, чем идти на риск сделать эту страсть всем известной. Он не говорил о ней даже с видамом де Шартром, который был его близким другом и от которого он не скрывал ничего. Он вел себя так осторожно и так строго за собой следил, что никто не заподозрил его любви к принцессе Клевской, кроме шевалье де Гиза; и она сама едва ли заметила бы это чувство, если бы ее собственная склонность к нему не заставила ее с особым вниманием наблюдать за его поступками, благодаря чему она в этом чувстве не сомневалась.

Она не находила в себе прежнего желания рассказать матери о том, что думала об отношении герцога к себе, как она это делала с другими своими поклонниками; не имея осознанного намерения таиться, она не говорила с матерью об этом. Но госпожа де Шартр слишком ясно это видела, равно как и склонность своей дочери к герцогу. Такая мысль глубоко ее огорчала; она могла судить о той опасности, которой подвергалась молодая женщина, будучи любима таким человеком, как господин де Немур, и сама питая к нему склонность. Событие, случившееся несколько дней спустя, совершенно подтвердило ее опасения.

Маршал де Сент-Андре, искавший любого повода выставить напоказ свою роскошь, под предлогом окончания отделки своего дома умолил короля оказать ему честь отужинать у него вместе с королевами. Заодно маршал радовался возможности показать принцессе Клевской всю щедрость своих трат, доходившую до расточительности.

За несколько дней до того, на который был назначен этот ужин, дофин, отличавшийся слабым здоровьем, заболел и никого не принимал. Дофина, его супруга, была при нем неотлучно. К вечеру ему стало лучше, и он попросил войти всех знатных особ, собравшихся у дверей его спальни. Дофина удалилась к себе; там были принцесса Клевская и еще несколько дам, наиболее к ней приближенных.

Так как был уже поздний час, а дофина не была должным образом одета, она не пошла к королеве; распорядившись, чтобы к ней никого не пускали, она велела принести ее драгоценности, чтобы отобрать те, которые наденет на бал у маршала де Сент-Андре, и те, что обещала дать принцессе Клевской. За этим занятием и застал их принц де Конде. Его высокое рождение открывало ему свободный вход повсюду. Дофина сказала, что, без сомнения, он идет от ее мужа, и спросила, что там происходит.

– Там спорят с господином де Немуром, Мадам, – отвечал он. – Герцог с таким пылом отстаивает свои доводы, что, очевидно, дело касается его самого. Я думаю, у него есть возлюбленная, которая заставляет его тревожиться, появляясь на бале, потому что он утверждает, что для влюбленного огорчительно видеть на бале любимую им особу.

– Как! – удивилась дофина. – Господин де Немур не хочет, чтобы его возлюбленная ездила на балы? Я полагала, что мужья могут не хотеть, чтобы их жены появлялись на балах, но никогда не думала, что такие чувства могут испытывать влюбленные.

– Господин де Немур находит, – продолжал принц де Конде, – что балы – самая непереносимая вещь для влюбленных – и для тех, кого любят, и для тех, кто нелюбим. Он говорит, что, если их любят, они огорчаются оттого, что в течение нескольких дней их любят меньше; что нет такой женщины, которой забота о своем наряде не помешала бы думать о любимом; что они стараются украшать себя столько же для прочих, сколько для тех, кого любят; что, оказавшись на бале, они желают нравиться всем, кто на них смотрит; что когда они довольны своей красотой, то испытывают радость, и любимый в этой радости ни при чем. Он говорит также, что тот, кого не любят, страдает еще больше, видя свою возлюбленную в таком собрании; что чем больше ею восхищаются другие, тем несчастней он оттого, что его не любят; что он постоянно боится, как бы ее красота не пробудила в ком-нибудь любовь более счастливую, чем его собственная. Одним словом, он полагает, что нет большего страдания, чем видеть свою возлюбленную на бале, – разве что знать, что она там, а самому там не быть.

Принцесса Клевская, казалось, не слышала, что говорил принц де Конде; но она слушала его внимательно. Ей нетрудно было догадаться о своей роли в суждениях господина де Немура, в особенности же в том, что он говорил о страдании не быть на том бале, где была его возлюбленная: он не должен был присутствовать на бале у маршала де Сент-Андре, так как король посылал его навстречу герцогу Феррарскому[257] Герцог Феррарский – Альфонсо II д’Эсте (1533–1597), супруг Лукреции Медичи. Будучи внуком французского короля Людовика XII, прожил во Франции вплоть до гибели своего кузена Генриха II..

Дофина смеялась вместе с принцем де Конде и не одобряла мнения господина де Немура.

– Есть только одно условие, Мадам, – сказал принц, – при котором господин де Немур согласился бы, чтобы его возлюбленная отправилась на бал, – это если он сам его дает; он добавляет, что в прошлом году, когда он давал бал вашему величеству, он счел, что его возлюбленная оказала ему милость, приехав к нему, хотя выглядело это так, будто она просто вас сопровождала; что это всегда драгоценный дар для влюбленного – принять участие в увеселении, которое он устраивает, и что влюбленному приятно также, когда возлюбленная видит его господином в том доме, куда съезжается весь двор, и видит, что он хорошо справляется с обязанностями радушного хозяина.

– Господин де Немур поступил правильно, – сказала дофина, улыбаясь, – позволив своей возлюбленной явиться на бал. Тогда было так много женщин, которым он давал право на это звание, что, если бы они все не приехали, гостей там было бы немного.

Как только принц де Конде начал рассказывать о том, что господин де Немур думает о балах, принцесса Клевская испытала сильное желание не ехать к маршалу де Сент-Андре. Она с легкостью присоединилась к тому мнению, что женщине не следует ездить к мужчине, который в нее влюблен, и была рада иметь столь добродетельную причину сделать приятное господину де Немуру. Все же она забрала с собой убор, который дала ей дофина; но вечером, показывая его матери, она сказала, что не имеет намерения его надевать, что маршал де Сент-Андре так старательно выставляет напоказ свои чувства к ней, что она не сомневается в его желании внушить всем, будто те развлечения, которые он устраивает для короля, связаны с ней, и что он под предлогом гостеприимства будет оказывать ей знаки внимания, которые могут поставить ее в неловкое положение.

Госпожа де Шартр какое-то время спорила с дочерью, находя ее доводы странными, но, видя, что та заупрямилась, сдалась, заметив только, что тогда уж следует притвориться больной, чтобы объяснить свое отсутствие, поскольку тех причин, которые ее удерживают, никто не поймет, и надо даже сделать так, чтобы о них и не заподозрили. Принцесса Клевская охотно согласилась провести несколько дней не выходя из дому, чтобы не ехать туда, где не будет господина де Немура; а он уехал, так и не испытав радости узнать, что ее там не будет.

Он вернулся назавтра после бала и узнал, что ее на бале не было; но, так как ему было неизвестно, что ей пересказали ту беседу у дофина, он был далек от мысли, что имел счастье стать причиной ее отсутствия.

На следующий день, когда он был у королевы и разговаривал с дофиной, госпожа де Шартр и принцесса Клевская появились там и подошли к дофине. Принцесса Клевская была одета несколько небрежно, словно ей нездоровилось; но лицо ее не соответствовало ее убранству.

– Вы так хороши сегодня, – сказала ей дофина, – что я не могу поверить в вашу болезнь. Я думаю, что принц де Конде, пересказав вам суждения господина де Немура о бале, убедил вас, что поехать к маршалу де Сент-Андре означает выказать ему свою благосклонность, и это и удержало вас от поездки туда.

Принцесса Клевская покраснела оттого, что дофина угадала так верно, и оттого, что она высказывала свою догадку перед господином де Немуром.

В эту минуту госпожа де Шартр поняла, почему ее дочь не хотела ехать на бал; и чтобы не дать господину де Немуру понять это так же ясно, она заговорила с самым правдивым видом.

– Уверяю вас, Мадам, – сказала она дофине, – что ваше величество делает моей дочери больше чести, чем она заслуживает. Она действительно была больна; и думаю, что, если бы я не помешала, она непременно решилась бы вас сопровождать и показаться на людях в том дурном виде, в каком была тогда, чтобы не упустить удовольствия увидеть все, что было замечательного во вчерашних развлечениях.

Дофина поверила словам госпожи де Шартр; господин де Немур был раздосадован их правдоподобностью, но румянец принцессы Клевской внушил ему подозрение, что догадка дофины была не столь уж далека от истины. Принцесса Клевская сначала огорчилась, что господин де Немур мог подумать, будто это из-за него она не поехала к маршалу де Сент-Андре, но потом ей стало немного грустно, что ее мать лишила его всякой возможности так думать.

Хотя встречи в Серкане были прерваны, переговоры о мире неизменно продолжались, и дела обстояли так, что к концу февраля можно было собраться в Като-Камбрези[258] …к концу февраля можно было собраться в Като-Камбрези.  – Франко-испанские переговоры в Като-Камбрези действительно начались в феврале 1559 г., а завершились подписанием мирного договора 3 апреля.. Туда съехались все прежние посланцы, и отсутствие маршала де Сент-Андре избавило господина де Немура от соперника, который был ему опасен и тем вниманием, которое он проявлял ко всем, кто приближался к принцессе Клевской, и теми успехами, которых он мог добиться в ее сердце.

Госпожа де Шартр не хотела показывать дочери, что знает о ее чувствах к герцогу, чтобы те слова, которые она собиралась ей сказать, не вызвали у нее подозрений. Однажды она завела с дочерью разговор; она сказала о герцоге много хорошего, примешав к этому отравленные похвалы тому благоразумию, благодаря которому он был не способен влюбиться, и тому, что в отношениях с женщинами он искал лишь удовольствия, но не привязанности.

– Это не значит, – продолжала она, – что его не подозревали в настоящей большой страсти к дофине; я тоже вижу, что он бывает у нее очень часто, и советую вам насколько возможно избегать разговоров с ним, в особенности наедине; ведь при том благорасположении дофины, каким вы пользуетесь, скоро начнут говорить, что вы стали посредницей между ними, а вы знаете, как неприятна такая молва. Если эти слухи будут продолжаться, я предпочла бы, чтобы вы пореже бывали у дофины и не оказались бы втянуты в чужие любовные дела.

Принцесса Клевская никогда не слышала пересудов о господине де Немуре и дофине; слова матери так ее поразили, ей показалось, что она так ясно видит, как обманывалась в своих мыслях о чувствах герцога, что она переменилась в лице. Госпожа де Шартр это заметила; но тут вошли люди, принцесса Клевская удалилась к себе и заперлась в своем кабинете.

Нельзя выразить, какую она испытала боль, поняв через сказанные матерью слова, сколь сильно занимал ее господин де Немур: до тех пор она не смела признаться в этом себе самой. Она ясно увидела, что питала к герцогу те самые чувства, каких добивался от нее принц Клевский, и рассудила, сколь постыдно было питать их к другому, а не к мужу, их заслуживавшему. Ее ранил и тревожил страх, что господин де Немур хотел воспользоваться ею как ширмой для дофины, и эта мысль заставила ее решиться рассказать госпоже де Шартр то, чего она ей еще не говорила.

На следующее утро она вошла в спальню матери, чтобы исполнить задуманное; но оказалось, что у госпожи де Шартр небольшой жар, и принцесса Клевская не стала заводить этот разговор. Нездоровье это, однако, казалось столь пустячным, что оно не помешало принцессе Клевской вечером отправиться к дофине. Дофина сидела в своем кабинете с двумя или тремя самыми приближенными дамами.

– Мы говорили о господине де Немуре, – сказала дофина, завидев принцессу Клевскую, – и удивлялись, как он переменился после возвращения из Брюсселя. До отъезда туда у него было бесчисленное множество любовных связей, и это даже можно было счесть его недостатком, потому что он вступал в них и с достойными, и с недостойными. Но после возвращения он не знается ни с теми, ни с другими; таких решительных перемен не бывало ни с кем; я даже нахожу, что и нрав у него изменился, и он не так весел, как прежде.

Принцесса Клевская не отвечала; она со стыдом подумала, что приняла бы все разговоры о переменах в герцоге за свидетельства его страсти к ней, если бы ей не открыли глаза. Ей было горько видеть, что дофина ищет причин и удивляется тому, о чем знает правду, очевидно, лучше всех прочих. Она не могла сдержаться и вовсе не показать этого дофине; когда другие дамы удалились, она подошла к дофине и негромко сказала:

– Мадам, это для меня вы говорили, вы хотели бы скрыть от меня, что вы и есть та, из-за кого так изменилось поведение господина де Немура?

– Вы несправедливы, – отвечала дофина, – вы знаете, что я ничего от вас не скрываю. Верно, до отъезда в Брюссель господин де Немур имел, мне кажется, намерение показать мне, что я ему не вовсе ненавистна; но с тех пор, как он вернулся, у меня нет причин считать, что он помнит свои тогдашние поступки, и признаюсь, мне очень любопытно узнать, что же его так изменило. Но мне будет нетрудно проникнуть в эту тайну, – продолжала она, – видам де Шартр – его ближайший друг, он влюблен в особу, над которой я имею кое-какую власть, и с ее помощью я узнаю, что заставило его так перемениться.

Дофина говорила так, что убедила принцессу Клевскую, и та невольно почувствовала себя более спокойной и умиротворенной, чем до того.

Вернувшись к матери, она нашла ее в состоянии много худшем, чем то, в котором ее оставила. Жар усилился, и в последующие дни горячка дошла до того, что стало ясно: это серьезная болезнь. Принцесса была до крайности удручена и не выходила из спальни матери. Принц Клевский также проводил там почти все дни – и потому, что питал добрые чувства к госпоже де Шартр, и для того, чтобы помешать жене совершенно предаться печали, но еще и ради удовольствия ее видеть; страсть его к ней отнюдь не ослабла.

Господин де Немур, который всегда испытывал к нему большую приязнь, после возвращения из Брюсселя неизменно ее свидетельствовал. Во время болезни госпожи де Шартр герцог нашел способ часто видеться с принцессой Клевской под тем предлогом, что искал ее мужа или заезжал за ним, чтобы увезти на прогулку. Он искал принца даже в те часы, когда знал наверное, что его нет дома, и, как бы поджидая его, оставался в приемной госпожи де Шартр, где всегда собиралось несколько знатных особ. Принцесса Клевская часто выходила туда, и, как бы ни была она удручена, она не казалась оттого менее прекрасной господину де Немуру. Он показывал ей, как близко принимает к сердцу ее горе, и разговаривал с ней так нежно и почтительно, что легко уверил ее в том, что не в дофину он был влюблен.

Она не могла удержаться одновременно от волнения и от радости при виде его; но когда он уходил и она думала, что те чары, которые она ощущала в его присутствии, были началом страсти, то едва не была готова его ненавидеть за ту боль, какую причиняла ей эта мысль.

Госпоже де Шартр стало настолько хуже, что надежды на ее выздоровление исчезали; она приняла слова лекарей об опасности, ей грозившей, с мужеством, достойным ее добродетели и ее благочестия. Когда они вышли, она попросила всех удалиться и призвала принцессу Клевскую.

– Мы расстаемся, дочь моя, – сказала она, протягивая руку принцессе. – Та опасность и нужда во мне, в которых я вас оставляю, усиливают мою скорбь оттого, что я должна вас покинуть. Вы питаете склонность к господину де Немуру; я не требую, чтобы вы мне в этом признались – я уже не в том состоянии, чтобы воспользоваться вашей искренностью и наставлять вас. Я давно заметила эту склонность, но сначала не хотела вам о ней говорить, чтобы вы не заметили ее сами. Теперь она вам слишком хорошо известна, вы на краю пропасти; нужны большие усилия и жестокие меры, чтобы вас удержать. Подумайте о своем долге перед мужем, подумайте о своем долге перед самою собой, вообразите, что вы можете потерять добрую славу, которую обрели и которой так желали. Наберитесь сил и мужества, дочь моя, покиньте двор, заставьте мужа увезти вас; не бойтесь принимать слишком суровые и слишком трудные решения, как бы ужасны они вам ни казались поначалу – впоследствии они будут легче, чем беды запретной любви. Если бы другие доводы, кроме доводов добродетели и долга, могли вас подвигнуть на то, чего я желаю, то я сказала бы, что будь на свете что-то, способное омрачить то блаженство, на которое я уповаю, покидая сей мир, то это было бы зрелище вашего падения подобно другим женщинам, но если вам суждено такое несчастье, я встречу смерть с радостью, чтобы не быть ему свидетельницей.

Принцесса Клевская орошала слезами руку матери, которую сжимала в своих, и госпожа де Шартр, также растроганная, произнесла:

– Прощайте, дочь моя, закончим разговор, который слишком волнует нас обеих, и помните, если можете, все, что я вам сказала.

Выговорив эти слова, она повернулась на другую сторону и велела дочери позвать служанок, не желая больше ни слушать, ни говорить. Нетрудно вообразить, в каком состоянии вышла принцесса Клевская из спальни матери, а госпожа де Шартр отныне заботилась лишь о приуготовлениях к смерти. Она прожила еще два дня, и во все это время не пожелала снова увидеть дочь – единственное существо на земле, к которому была привязана.

Принцесса Клевская была в самом глубоком горе; муж не расставался с ней и, как только госпожа де Шартр испустила последний вздох, увез ее в деревню, чтобы она была подальше от того места, которое только растравляло ее скорбь. Скорбь эта была необычайна: хотя больше всего в ней было нежности и благодарности, но и для нужды в матери, чтобы обороняться от господина де Немура, в ней находилось место. Принцесса Клевская ощущала себя несчастной оттого, что осталась наедине с собой в ту минуту, когда так плохо владела своими чувствами, и так желала бы, чтобы рядом был кто-то, кто мог бы пожалеть ее и придать ей сил. Принц Клевский обходился с ней так, что она сильнее, чем когда бы то ни было, хотела ни в чем не нарушать своего долга перед ним. Она выказывала ему больше приязни и нежности, чем прежде; она не отпускала его от себя, и ей казалось, что если она привяжется к нему, то он защитит ее от господина де Немура.

Герцог навестил принца Клевского в деревне. Он сделал все, что мог, чтобы нанести визит принцессе; но она не пожелала его принять и, видя, что не может запретить себе чувствовать его привлекательность, твердо решилась запретить себе с ним видеться и избегать всех подобных случаев, насколько это будет зависеть от нее.

Принц Клевский отправился в Париж засвидетельствовать почтение королю и обещал жене вернуться назавтра, однако он вернулся только день спустя.

– Я прождала вас весь вчерашний день, – сказала принцесса Клевская, когда он появился, – и я должна попенять вам, что вы не вернулись, как обещали. Вы знаете, что если бы в моем нынешнем состоянии я могла ощущать новое горе, то это была бы кончина госпожи де Турнон, о которой меня известили утром. Я была бы этим тронута, даже не будучи знакома с нею – всегда достойно жалости, когда молодая и прекрасная женщина умирает в два дня; но кроме того, она была одной из тех, кто мне всех приятней, и казалась особой столь же благонравной, сколь достойной.

– Я очень раздосадован, что не мог вернуться вчера, – отвечал принц Клевский, – но я оказался так нужен, чтобы утешить одного несчастного, что не мог его оставить. Что до госпожи де Турнон, то я не советовал бы вам так сильно огорчаться, если вы жалеете ее как женщину добродетельную и достойную вашего уважения.

– Вы удивляете меня, – возразила принцесса Клевская, – я не раз слышала от вас, что при дворе нет женщины, которую бы вы больше ценили.

– Это правда, – сказал он, – но женщин невозможно понять, и когда я гляжу на них всех, то счастлив, что у меня есть вы, и не перестаю удивляться своему счастью.

– Вы цените меня выше, чем я того заслуживаю, – вздохнула принцесса Клевская, – еще не пришла пора считать меня достойной вас. Но умоляю вас, расскажите, отчего вы переменили свое мнение о госпоже де Турнон.

– Это случилось давно, – отвечал он, – и я давно знаю, что она любила графа де Сансера[259] …она любила графа де Сансера…  – Имеется в виду, вероятно, граф Жан де Бюэль де Сансер, сын участника сражения при Сен-Кантене Луи де Сансера. Брантом посвящает Жану Сансеру специальную главу («Жизнеописания знаменитых французских полководцев», т. I, гл. LX), но не упоминает никакой госпожи де Турнон., которому подавала надежды на брак.

– Не могу поверить, – прервала его принцесса Клевская, – что госпожа де Турнон, после того необычайного отвращения к браку, которое она стала выказывать, овдовев, и после всех ее прилюдных заверений, что она никогда больше не выйдет замуж, могла подавать надежды Сансеру.

– Если бы она давала их только ему, – сказал принц Клевский, – то удивляться не следовало бы, но поразительно то, что она одновременно подавала их и Этутвилю тоже[260] …она одновременно подавала их и Этутвилю тоже…  – Речь идет о Жане д’Этутвиле, сеньоре де Вильбоне; он также упомянут у Брантома как благочестивый католик и доблестный военачальник (там же, т. II, гл. XXXIV)., и я расскажу вам всю эту историю.