Онлайн чтение книги Маньчжурская принцесса La Princesse Mandchoue
Глава первая. Отзвук прошлого…

Тревога!..

Вот уже несколько часов она не оставляла Орхидею.

Она словно клещами сжимала ее весь день – в ванной, за обеденным столом, на стуле, осиротевшем после отъезда Эдуара. Она не могла проглотить ни кусочка, не зная, куда спрятаться от этого ощущения, и в конце концов Орхидея решила укрыться в своей постели, ставшей вдруг такой огромной для нее одной. Но злой дух черных мыслей поджидал ее и там, устроившись на ножке кровати из красного дерева и следя за ней своими круглыми злыми глазками. И как тут было заснуть?!

В третий раз молодая женщина зажгла лампу у изголовья кровати. Она надеялась хоть как-то успокоить бешено бившееся сердце, а для этого выпила немного подслащенной цветочной воды, но ее можно было выпить хоть целую бочку – это все равно не принесло бы облегчения.

Отчаявшись, она встала с постели, накинула халат и направилась в кабинет мужа. Там, как ей казалось, она могла дышать спокойнее. Еще не выветрившийся запах английского табака и почти неуловимый аромат русской кожи обволакивал ее, словно противомоскитная сетка, которую набрасывали в страшную жару на Дальнем Востоке, чтобы спастись от укусов свирепых насекомых и других ночных опасностей. Атмосфера в большой комнате, служившей одновременно и библиотекой, показалась ей дружелюбной и даже внушающей доверие.

Она открыла окно и сделала два-три глубоких вдоха, как в свое время учила Хуан Лиан-шенгму, «Священная Мать Желтого Лотоса», чтобы восстановить дыхание после большой нагрузки. Январская ночь была холодна. Тусклый свет уличных газовых фонарей слабо освещал авеню Веласкес, вырывая из темноты черные обледенелые вывески, покрытые грязными кружевами затвердевшего снега. Обнаженные деревья были похожи на скелеты, нарисованные китайской тушью, и создавалось впечатление, что они останутся такими навечно. И как было себе представить, что весна сможет победить, и из этого почти минерального переплетения вдруг появятся нежные зеленые росточки?! Как тут было поверить, что беззаботное счастье прошедших четырех лет вдруг вновь расцветет после получения этого самого письма?

Вновь охваченная страхом, Орхидея закрыла окно, задернула бархатные шторы и, прислонившись к ним спиной, принялась с чувством глухого отчаяния осматривать большую комнату, прежде столь близкую и любимую. Покинутая Эдуаром, она вдруг приобрела незнакомый и даже несколько угрожающий вид, словно наука и культура Запада, притаившиеся за сотнями тисненных золотом переплетов, неожиданно оказались лицом к лицу с неким посторонним вторжением и образовали непреодолимую стену, за которой Эдуар медленно и непреклонно удалялся все дальше и дальше. И это все из-за письма…

Орхидея прочитала его уже двадцать раз и выучила наизусть.

«Сын принца Кунга по-прежнему ждет свою невесту, выбранную с рождения, ждет, когда она войдет в его дом под красной свадебной фатой. Терпеливый и великодушный, он никогда не переставал верить в то, что настанет день – и боги приведут тебя к нему, но он считает, что наступление этого дня не может откладываться более. Ты должна войти. Его благородное сердце готово забыть те годы, когда твой дух находился далеко от земли своих предков, но он не может без твоей помощи противостоять справедливому гневу нашей государыни, глубоко оскорбленной твоим предательством. Чтобы она смогла вновь раскрыть тебе свои материнские объятия, встань же на праведный путь, принеся с собой готовность к раскаянию.

Возле твоего дома есть другой – дом одного из тех путешественников-варваров, за которыми ходит слава бессовестных грабителей Страны восходящего солнца и нашей чудесной Империи. В их руках находится предмет, священный в глазах Цзы-хи: застежка от мантии великого императора Кьен Лонга, некогда похищенная французским воякой во время разграбления дворца Юаньминюань[1]Летний дворец был сожжен 18 октября 1880 г. по приказу лорда Элгина, сделано это было после того, как его разграбили французы и англичане (прим. автора).. Доставь обратно то, что было взято от нас, и императрица вновь примет тебя, как свою дочь. Настало время забыть твои глупости и подумать о долге. 25-го числа сего месяца корабль под названием «Хугли» покинет марсельский порт и отправится в Сайгон, а оттуда тебя привезут в Пекин. Для тебя будет заказано место на имя мадам Ву Фанг.

Если ты сядешь в Париже на поезд, называющийся «Средиземноморским экспрессом», то ты прибудешь в названный пункт, а тот, кто должен сопровождать тебя, будет ожидать твоего прибытия на вокзале.

Ты обязана подчиниться, принцесса Ду Ван, если хочешь встретить еще много восходов солнца и если ты любишь своего обожателя-варвара так, чтобы желать ему благополучно дожить до почтенной старости…»

«Священная Мать Желтого Лотоса» подчеркнула эту угрозу, к которой следовало отнестись с должным вниманием, так как старая воительница ничего не делала просто так и знала цену словам, даже если некоторые из них она произносила не так часто. Это письмо, безусловно, было самым длинным из того, что ей когда-либо приходилось писать собственной рукой, и именно это настораживало Орхидею. Западные термины под ее пером выглядели неуместно и… немного смущали. Странным было и то, что сводная сестра принца Туана преследовала своего западного врага на его собственной территории.

Принцесса Ду Ван!

Орхидея уже давно не имела никакого отношения к этому имени. Точнее, с того самого дня, имевшего место пять лет тому назад, когда Цзы Хи решила, что титулованная особа в сопровождении девушки из простонародья должна оставить Запретный Город и свои атласные наряды, чтобы проникнуть в самое сердце квартала дипломатических миссий, а там – смешаться с ужасными подонками китайского происхождения, поклонниками Христа, торопившимися заполучить оружие у белых, чтобы обеспечить себе защиту от праведного гнева «Кулака Правосудия и Согласия». Речь шла о деле весьма серьезном: человек, которого императрица почитала самым дорогим своему сердцу, ее двоюродный брат, принц Жонг Лу (ходили слухи, что он был ее любовником), этот всеми любимый человек, забылся до такой степени, что передарил одной страстно им желанной бледнолицей девушке талисман, когда-то пожалованный ему государыней, дабы тот уберег его от несчастных случаев и злых духов. И теперь следовало во что бы то ни стало отыскать это сокровище и наказать смертью того, кто осмелился завладеть им!

Воспоминания об этой миссии, некогда возложенной на нее, Орхидея хранила глубоко в душе, надеясь когда-нибудь вообще забыть об этом. Ей нужно было раствориться в другом мире и, по возможности, не нарушать спокойного чередования дней. Но ей это не удалось. И теперь воспоминание снова всплыло, словно заноза, которую не удалили вовремя и теперь она нагноилась. Когда-то Орхидея любила императрицу… нет, без сомнения, она и теперь любила ее!

Время оставило в памяти только ее добрые дела.

Сцена, о которой вспомнила Орхидея, произошла в дворцовом саду, в тени храма Дождя и Цветов, крыша которого расходилась лучами и поддерживалась золотыми колоннами, обвитыми драконами. Цзы Хи сидела на скамейке под кустом жасмина, несколько белых лепестков покоились на абрикосовом атласе ее платья. Она была недвижима и хранила молчание, но по ее щекам катились слезы. Ее молодая спутница впервые увидела императрицу плачущей, и это молчаливое отчаяние ее потрясло. Преклонив колени на фиолетовый песок аллеи, Орхидея смиренно спросила, может ли она хоть чем-нибудь облегчить эту боль? Цзы Хи вздохнула:

– Не будет в моем сердце покоя, пока Нефритовый Лотос не вернется в мои руки. Не можешь ли ты помочь мне его отыскать?

– У меня нет никакой власти, Почтеннейшая…

– Ты ошибаешься. У тебя она есть, и дают ее тебе молодость, ум, ловкость и изобретательность. Хозяйка «Красных фонариков», которую я позвала сегодня утром, уже составила план действий. Она предлагает использовать одну из своих девушек по имени Пион. Ты ее знаешь?

– Да. Она, возможно, лучшая из нас. Она прекрасно владеет телом, но при этом коварна, жестока и не знает, что такое угрызения совести. Я бы даже сказала, что не люблю ее.

Императрица вынула из рукава шелковый носовой платок и грациозным движением промокнула оставшиеся слезинки на лице, мастерски украшенном макияжем. Затем она улыбнулась:

– Ну, конечно. Однако мне хотелось бы, чтобы ты сопровождала ее в этой миссии. Именно потому, что она бессовестна и действительно не внушает мне доверия. Есть еще одно – Лотос не должен вернуться ко мне из рук простолюдинки. А твои руки мне очень даже подходят. И раз уж ты решила помочь мне и пройти курс тренировки в «Красных фонариках», мне кажется, наступило время показать, чего ты стоишь. К тому же в твоих жилах течет императорская кровь.

В самом деле: внучка сестры императора Хьен Фонга и сирота от рождения, Ду-Ван была взята на воспитание самой императрицей, которая сильно привязалась к ней, окружив заботой и лаской. Она дала ей образование, достойное ее положения в стенах Запретного Города, который в ее детских глазах представлял собой божественное совершенство и обитель наивысшего покоя. А разве этот величественный ансамбль дворцов, храмов, двориков и садов, охраняемых высокими красно-фиолетовыми стенами, не был центром мира – хотя бы потому, что Сын Неба дышал его воздухом?! Не могло существовать на земле места, более благородного и более чистого, где совершенство так поражало бы своей законченностью. Это был своего рода микрокосмос, где в течение многих веков великие императоры собирали самые благородные произведения искусства, тщательно сохраняя их за высокими крепостными стенами, на которых день и ночь несли службу вооруженные часовые.

Многие годы она и не представляла себе, что существует какой-то другой мир! Девочку научили читать по «Книге Перемен», потом она овладела кистью и искусно воспроизводила большие тексты и свои мысли изящными иероглифами; ее обучили поэзии и изящной живописи, к которой она проявила интерес после знакомства с некоторыми произведениями Цзы Хи, служившей ей примером во всем. Разве она не была высокочтимой дамой, если даже сама императрица пожелала присутствовать на скамье Экзаменационной Императорской Комиссии, в числе самых высокообразованных мандаринов, чтобы послушать ту, которая обладала глубоким знанием «Бесед и суждений» Конфуция, читала наизусть самые красивые поэмы Ду Фу и Бо Цзюй-и и лучше многих других знала историю Империи!

Ду Ван также обучалась музыке и танцам, знала тысячу и один секрет того, как женщине сделать себя привлекательной, хотя и не придавала этому последнему такого значения, как другие придворные дамы. Если она и получала удовольствие от ежедневного составления для себя некоего гармоничного ансамбля, то лишь затем, чтобы порадовать себя и императрицу, а вовсе не для привлечения взглядов мужчин. Ни одному из них (а их число вокруг было не так уж и велико, если не считать евнухов) не удалось заставить ее сердце биться чаще, чем обычно. Тайные любовные радости, заставлявшие кудахтать других женщин под прикрытием вееров, совершенно ее не интересовали.

С детства она считала себя нареченной невестой одного из сыновей принца Кунга, самого главного советника императрицы, и эта мысль совершенно не страшила ее. Она была уверена, что выполнит свой долг, когда настанет время, остальное не стоило ее волнений. Но в самой глубине души Ду Ван мечтала о жизни вообще без мужских оков. С самого раннего детства она хотела быть мальчиком, чтобы иметь возможность заниматься физическими упражнениями и освоить искусство владения оружием, а потом жить в совершенно другом – огромном и таинственном мире.

Цзы Хи угадывала в этом очаровательном существе душу амазонки. Развлекаясь, она давала ей уроки гимнастики, верховой езды, фехтования и стрельбы из лука. В свои семнадцать лет юная принцесса уже могла помериться силами с воином своего возраста.

И вот именно в это время пахнуло дыханием ненависти «боксеров»[2]Китайско-японская война 1894–1895 гг. завершилась тем, что Япония аннексировала в 1905 г. территорию Маньчжурии. В 1900 г. в результате антиколониальных выступлений, так называемого восстания «боксеров», Китай был признан западными странами. Восставшие, испытывавшие неприязнь к иностранцам, а также к китайцам-христианам, стали называться «боксерами» потому, что большинство из них регулярно занималось физическими упражнениями, напоминавшими кулачные бои. В октябре 1911 г. началась революция против императорского правления, а в декабре военный режим провозгласил Республику Китай, которую в 1916 г. потрясла гражданская война (прим. пер.). по отношению к белым варварам, чьи дипломаты, священники и торговцы обосновались в Китае, и чье количество все увеличивалось под предлогом того, что они якобы прибыли сюда для продвижения своих богов и преимуществ западной жизни.

Люди в красных тюрбанах, объявившие, что они неуязвимы даже для ружейных пуль, стали искать сторонников. Их глава, принц Туан, двоюродный брат императора, сумел привлечь на свою сторону Цзы Хи, увидевшую в восстании ответ на свои мольбы о мщении, которые она не прекращала адресовать Небу после разграбления Летнего дворца, ее личного земного рая.

Охваченная тем же энтузиазмом, сводная сестра Туана нарекла себя «Священной Матерью Желтого Лотоса» и завербовала немало молодых женщин и девушек. Естественно, и Ду Ван пожелала встать под знамена «Красных фонариков».

Что касается техники боя – тут ей нечему было особенно учиться. Но здесь ее обучили искусству грима, некоторым приемам магии, умению открывать закрытые двери без помощи ключа, а также преимуществам, которые можно извлекать из разного рода хитростей и умения скрываться. Это не стало ее самой сильной стороной, так как по натуре она была девушкой открытой и искренней. Но чтобы угодить своей обожаемой хозяйке, она согласна была применить любое оружие, в том числе и самое подлое – яд…

Ведь Цзы Хи была единственным человеческим существом, которое продемонстрировало привязанность к ней, Ду Ван.

Узнав, что от нее может зависеть судьба ее идола, Ду Ван испытала величайшую гордость, которая, впрочем, была немного омрачена перспективой работать в связке с Пион, чье высокомерие она ненавидела. Однако осознание чести возвратить Нефритовый Лотос, преступно отданный в залог любви иностранке, подстегивало ее отвагу.

Прорицатели заявили, что обстоятельства складываются весьма благоприятно. Накануне того дня, 20 июня, иностранные дипломаты, квартал которых занимал обширное пространство между стенами татарского города и Запретного Города, получили предписания покинуть Пекин в двадцать четыре часа, если хотят избежать больших неприятностей. Однако указания остались в пренебрежении. Немецкий посланник, направлявшийся к своим китайским коллегам, был убит «боксерами».

Тут-то Цзы Хи и дала своей фаворитке и Пион возможность отличиться.

– Вам нет никакой необходимости втираться в дом к белым дьяволам, – сказала «Священная Мать Желтого Лотоса», – ведь имеется множество китайских предателей, обращенных в христианство, которые постараются укрыться под их вооруженной защитой. Вот к ним-то вы и примкнете!

Спустя час, облаченная в синюю хлопчатобумажную ткань без орнамента, с тюком на плече, в котором было немного белья и повседневных вещей, юная принцесса в сопровождении своей спутницы смешалась с толпой беженцев-христиан, просивших укрытия в посольстве Англии, главные ворота которого выходили на маньчжурский рынок. Отныне она была не Ду Ван, а Орхидея, для маньчжуров – цветок-символ, и никто больше не мог вернуть ей настоящего имени.

До прихода того самого письма.

Последующие дни стали для девушки настоящим кошмаром. Она попала в совершенно иной мир – мир пыли, грязи, нищеты и страха.

Беженцы набивались в дома, покинутые торговцами, для которых работа в районе дипломатических миссий прежде представляла источник больших прибылей. Многие из этих домов были богаты и весьма красивы, но под напором обезумевших беженцев они быстро растеряли свою изысканность и элегантность. Орхидее и ее спутнице удалось пристроиться в маленьком полуразрушенном домике на берегу Нефритового канала, недалеко от моста, соединявшего то, что некогда было огромным владением принца Су, с посольством Англии.

Обе девушки выдавали себя за дочерей торговца из китайского города, убитого вместе со своей женой по подозрению в дружеских отношениях с представителями Запада. Они рассказывали всем, что «боксеры» сожгли их жилище и надругались над их близкими…

Потом Орхидея узнала, что у Цзы Хи ничего не было случайным: похожее семейство действительно существовало, и в нем были две дочери, которые исчезли.

Самым тяжелым для юной принцессы стала необходимость жить бок о бок со своей лжесестрой. Пион не была груба, бескультурна и необразованна: в «Красных фонариках» воспитывали девушек, многие из которых происходили из простого народа, да так воспитывали, что в будущем они могли сыграть практически любую социальную роль. Пион была дочерью гвардейского офицера. С самой первой встречи Ду Ван почувствовала, что Пион ненавидит ее, а ей к тому же приходилось выказывать уважение к молодой высокопоставленной особе, пользующейся благосклонностью самой Цзы Хи, в то время как самой Пион оставалось довольствоваться тем, что хозяйка просто выбрала ее…

Игра была неравной: амбициозная девушка, жестокая и отважная, вполне отдавала себе в этом отчет. Со своей стороны, принцесса никак не могла подавить в себе отвращение к ней. Жить с Пион как с сестрой представлялось невыносимым, хотя они и выполняли одно и то же задание.

То, что они не были похожи, не имело значения. Полигамные браки здесь позволяли мужчинам иметь детей от разных жен. Кроме того, все знают, что для западных людей азиаты выглядят на одно лицо, им и в голову не придет удивляться тому, что кто-то имеет более благородные черты лица или чуть более изящные ножки. Кстати о ножках: европейцы лишь недавно узнали разницу между маньчжурскими и китайскими женщинами. Первые никогда не подвергались той пытке, через которую проходили вторые: девочкам-китаянкам туго пеленали бинтами ноги, чтобы ступня не росла. В XVII веке завоеватели Китая посчитали эту изысканность, делавшую ходьбу почти невозможной, обыкновенной глупостью.

Несмотря на то, что их разъединяло, посланницы Цзы Хи безупречно играли роль сироток с печальной судьбой. Соотечественники-христиане изо всех сил старались утешить их мнимую боль, помогали им во всем, даже не подозревая, до какой степени религия, которую пытались им внушить, ужасала лжесестер. Что же касается иностранцев, с которыми девушки вскоре вступили в контакт, то они стали для Орхидеи, никогда не видевшей их вблизи, поводом для удивления. Особенно женщины.

Одевались они чаще всего в белое – а ведь это, как известно каждому, цвет траура! У них были странные лица – либо очень белые, либо розовые или даже красные с фиолетовыми прожилками, странные волосы, часто завитые и имевшие различные оттенки – от светло-русых до темно-каштановых и рыжих… Однако в старости все они, как и азиатки, становились седыми.

Несмотря ни на что, некоторые европейские женщины умудрялись быть довольно красивыми. Когда Орхидея увидела девушку с императорским Лотосом, она поняла, почему сердце мужчины, даже принца Поднебесной Империи, могло загореться страстью к златокудрой богине, с глазами, похожими на черные сливы, с губами цвета спелого граната и с кожей оттенка цветка вишни. Девушка была американкой, очень дружелюбной и очень веселой. Несмотря на языковый барьер (Орхидея знала лишь несколько слов по-английски), мисс Александра сумела объяснить юной маньчжурке, что она находит ее удивительно красивой и хотела бы почаще видеть ее в госпитале, где две «сестры» работали, получая за это еду. Их приняли охотно – столкновения между «боксерами» и двумя тысячами осажденных, которых защищала горстка из четырехсот солдат, не прекращались.

В первые дни осады завладеть Лотосом не представлялось возможным, ибо беженцы жили довольно далеко от уцелевших жилых зданий дипломатических миссий, одно из которых принадлежало Соединенным Штатам. Однако со временем число разрушенных жилищ росло. И пришлось перевести сначала женщин, а затем весь международный дипломатический персонал в здание английского посольства, самое большое и самое удобное для обороны. Люди разных национальностей расселились по своему усмотрению вокруг него в домиках, принадлежавших ранее принцу. Однако выполнить задание Цзы Хи все равно пока представлялось проблематичным: женщины жили по два-три человека в больших комнатах, и произвести обыск в вещах юной американки не было возможности.

– Нужно действовать по-другому, – заявила Пион однажды в конце изнурительного дня. – Шанс представится нам, если мы выманим девушку за пределы укреплений и сдадим ее нашим. Надо чтобы она заговорила!

– Мне это кажется трудным, – возразила Орхидея, – ведь все выходы из отрезанного лагеря хорошо охраняются.

– Возможно, но у меня есть одна идея…

Больше она ничего не сказала, а ее собеседница даже не попыталась узнать больше.

Планы, задуманные Пион, как и сама миссия, возложенная на них, потеряли для Орхидеи все свое значение и смысл через несколько дней.

Война, осада, «боксеры», смерти…

Орхидее трудно было увязать эти страшные картины с интригами и слезами императрицы. В ее сердце навсегда запечатлелась сцена, лишавшая ее разума, такого ясного, лишавшая ее рассудительности и мудрости.

Это произошло в вестибюле госпиталя, и Орхидея всякий раз при воспоминании об этом испытывала восхищение и смущение одновременно.

В тот день какой-то солдат принес в госпиталь китайскую женщину, насмерть перепуганную «боксерами», которая, не в силах снести даже мысли о том, что с ней могло произойти, попади она «боксерам» в руки, совершила попытку самоубийства. Солдат, проходя мимо приоткрытой двери лачуги, увидел ее, висящую на балке, и бросился внутрь, чтобы снять. Убедившись, что она еще жива, но будучи не в силах привести ее в чувство, он решил обратиться к доктору. Увы, доктор Матиньон был срочно вызван на баррикаду Фу, а посему пострадавшую до прибытия более опытной медсестры доверили Орхидее.

Вспомнив уроки, полученные во дворце, она не без труда поставила женщину на колени, затем принялась забивать ей ватными тампонами рот и ноздри. Она начала уже закреплять все это бинтом, как вдруг чья-то сильная рука грубо оттолкнула ее, да так сильно, что она потеряла равновесие и рухнула на пол. Одновременно с этим раздался возмущенный голос:

– Вы с ума сошли! Хотите совсем добить эту несчастную?

Слова принадлежали европейцу, и он прекрасно изъяснялся на китайском языке, но это отнюдь не смягчило гнев Орхидеи, возмущенной тем, что кто-то вмешался в тот момент, когда она совершенно искренне пыталась помочь пострадавшей.

– А разве не так надо делать? Часть ее души уже отлетела, и нужно любой ценой помешать уйти тому, что еще осталось… А значит, надо закрыть все отверстия и…

– Никогда не слышал большей глупости!

Тут подоспела медсестра – баронесса де Гирс, жена русского посланника. Незнакомец доверил ей больную, которую, к счастью, терапия Орхидеи еще не успела отправить в мир иной. Затем он повернулся к девушке, пытавшейся подняться с гримасой боли на лице. Она была потрясена. Он улыбнулся, глядя на растерянное юное личико:

– Извините меня! Надеюсь, я вас не сильно ушиб?

Он протянул руки, чтобы помочь ей встать, но Орхидея ничего не видела и не слышала. С открытым ртом, пораженная, она смотрела на этого иностранца, как будто он был первым мужчиной, которого она увидела в жизни. Надо сказать, выглядел он удивительно: смуглый, волосы и небольшие усы словно сделаны из золотой стружки, глаза небесной голубизны. Высокий и хорошо сложенный, о чем свидетельствовал его непристойный европейский костюм из белого сукна, демонстрировавший длину его ног вместо того, чтобы прятать их под платьем, он казался самым веселым человеком в мире, и его улыбка была неотразима.

Видя, что юная маньчжурка не желает принимать его помощь, он нахмурил брови, нагнулся, взял ее под руки и поднял:

– Боюсь, что я причинил вам боль…

– Вовсе нет, уверяю вас… Я просто поражена… Откуда вы так хорошо знаете наш язык?

– Я выучил его, потому что он мне нравится. Меня зовут Эдуар Бланшар, я секретарь дипломатической миссии Франции. Точнее… я был им, потому что никакой миссии больше не существует… А вы кто?

– Я… я здесь работаю. Меня зовут Орхидея… моя сестра Пион и я… в общем, мы беженки.

– Знаю. Я слышал о вас.

Вот так все и началось.

То, что было невозможно, немыслимо, неслыханно для юной маньчжурки высокого происхождения и «белого дьявола».

Но война, которая соединила их в осажденном квартале, сделала это почти естественным. Стены, охранники, оружие, обычаи и традиции, стоявшие между ними, – все это вдруг исчезло, как по мановению волшебной палочки, чтобы оставить молодого мужчину и молодую женщину лицом к лицу, создав некое воплощение того лучшего, что было в обеих, таких непохожих, расах.

Орхидея была ослеплена, Эдуар испытал не меньшее потрясение.

Полинявшая синяя ткань, в которую была облачена девушка, словно лист бумаги, в который заворачивают букет цветов, не могла скрыть совершенства ее красоты. Эдуару казалось, что если уж кто и заслуживает имени Женщины, так это она – очаровательное создание, родившееся в лавке торговца шелками. Довольно высокая для азиатки, она с достоинством аристократки держала голову, увенчанную черными волосами, такими блестящими, словно они были покрыты драгоценным лаком. Ее кожа янтарного цвета, розовые щеки, огромные черные сливы отливающих золотом глаз… Слегка приоткрытые пухлые алые губы открывали маленькие перламутровые зубки, что делало ее еще более привлекательной…

Он прибыл в Китай два года назад. Красавца дипломата за это время не раз представляли самым известным куртизанкам Пекина, и все они были хороши. Однако ни одна из этих украшенных макияжем и драгоценностями женщин не излучала столь захватывающей чувственности, как эта шестнадцати– или семнадцатилетняя девственница, которая, вполне вероятно, и не осознавала этого. И пока Орхидея уносила к себе в полуразрушенный дом светлый образ «принца, рожденного самим Солнцем», Эдуар пытался обуздать мысли (и желания, в этом он тоже признавался себе) об этой странной медсестре. Он напрочь забыл об окружающих проблемах и драмах, постоянно усугублявшихся тем фактом, что они находились в осадном положении…

Когда два существа так стремятся соединиться, обычно им это удается.

Между английским домом, где располагался персонал французского посольства, и жилищем двух маньчжурок расстояние было невелико: их разделяли небольшой мост и деревья, среди которых выделялась ива, чьи ветви, чудом уцелевшие под обстрелами, грациозно склонялись над Нефритовым каналом, полностью лишенным какого бы то ни было романтизма из-за плывущих по нему отбросов. Но когда приходит любовь, имеют ли значение какие-то гнилые фрукты или капустные кочерыжки?!.

С наступлением ночи – черной, душной, полной дыма пожаров и запахов смерти, которые вот уже несколько недель вытесняли тяжелый аромат цветущего лотоса, – Орхидея приходила под эту иву и ждала…

Когда Эдуар не дежурил на баррикадах, он приходил, и они, взявшись за руки, словно дети, забывали о том, что им, возможно, осталось жить не так уж много времени.

Орхидея прекрасно понимала, каким может быть логическое завершение этого невероятного романа, который, по сути, являлся предательством по отношению к императрице.

Но Эдуар поклялся, что не отдаст ее живой в руки «боксеров»…

Положение дипломатических миссий с каждым днем становилось все более и более опасным. Повсюду высились развалины, росло число убитых и раненых, отсутствие медикаментов обрекало выживших на длительные мучения. Продукты тоже были на исходе.

Но для этих двоих, только что открывших для себя друг друга, в счет шли лишь мгновения нежности, в которые никто не мог им помешать…

Безусловно, их тайна была секретом Полишинеля для семисот обитателей английского посольства, но никому и в голову не могло прийти замарать ее игривыми или даже просто неподходящими мыслями. Красота и достоинство молодой маньчжурки вызывали уважение. Что же касается Эдуара Бланшара – перед ним преклонялись и знали, что он не способен злоупотребить чувствами юной девушки, почти ребенка, полностью потерявшейся в своих мечтах.

Пион, конечно, могла бы испортить праздник, но, к удивлению Орхидеи, она молчала и делала все возможное, чтобы увеличить дистанцию между собой и своей так называемой сестрой. Днем они вместе исполняли свои обязанности, а на исходе дня Пион исчезала и возвращалась лишь на рассвете, часто совершенно изнуренная, в мятой одежде, которую она быстро меняла, чтобы постирать в течение дня.

Подобное поведение, естественно, интриговало Орхидею, но на все ее вопросы Пион отвечала одной из своих непроницаемых улыбок, а однажды заявила:

– Я же говорила тебе, что у меня есть план, и хватит об этом!

– А разве мы не должны действовать сообща?

– Когда все будет готово, я тебя предупрежу. А ты пока наслаждайся своими забавами с варваром…

– Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне? Ты что, забыла, кто я?

– Не бойся, я ничего не забываю, – ответила Пион с ухмылкой. – Ты великая артистка, раз смогла втереться в доверие к этим людям. Для меня это важно. Ведь ты меня в какой-то степени прикрываешь…

На самом деле помощница Хуан Лиан-шенгму собиралась сама, без помощи какой-то там Орхидеи, вернуть нефритовый медальон. Принцессу Ду Ван она ненавидела и хотела бросить на растерзание «боксерам», когда те прорвут иностранные укрепления. Если же той удастся выбраться живой, можно будет донести Цзы Хи, что она была любовницей белого…

Пион упустила одно: Орхидея не была дурой.

Кроме того, курс в «Красных фонариках», который они прошли вместе, научил ее следить за другими людьми, не будучи замеченной.

Однажды, обеспокоенная скрываемым от нее лжесестрой планом, она выбрала время, когда Эдуар дежурил на баррикадах, и решила с наступлением сумерек пойти по следам Пион.

Полагая, что Орхидея спит, маньчжурка тихо покинула дом и углубилась в лабиринт старых дворов Су-ванг-фу, древнего дворца принца Су.

А Орхидея, легкая и неслышимая на своих войлочных подошвах, пошла за ней и вскоре поняла, что та движется к большой входной баррикаде Фу. Вдруг Пион исчезла из вида. Сердце девушки тревожно забилось, когда она заметила легкий отблеск пламени свечи: Пион собиралась спуститься в подвал разрушенного дома. Ориентируясь по свету и слышавшимся глухим ударам, Орхидея пошла вперед и вскоре поняла, чем занимается каждую ночь ее напарница: с помощью кирки она разрушала толстую стену, за которой находилась канализация. Она пыталась открыть проход, через который «боксеры» могли бы захватить дипломатические миссии. Но до конца работы было еще далеко: по другую сторону зловонного ручья проходила другая стена, и только через нее можно было выйти за укрепления европейцев.

Орхидея пошла обратно, стараясь делать отметки.

Несколькими неделями ранее она бы полностью одобрила план Пион, но теперь возможное вторжение «боксеров» внушало ей непреодолимый ужас, ибо это повлекло бы за собой смерть Эдуара.

И какую смерть!

Его непременно подвергли бы самой распространенной в Китае казни: разрубанию живьем на четыреста тридцать две части. Она уже наблюдала подобное, но без какого-то особого волнения, хотя зрелище было самое отталкивающее. Сейчас же даже мысль о том, что ее любимый может оказаться под ножами мясников, вызывала у нее тошноту…

К счастью, работа Пион продвинулась не так далеко, чтобы представлять скорую опасность. Орхидея пообещала себе быть настороже, а при встрече со своим возлюбленным под ивой, еще под впечатлением от увиденного, она позволила себя поцеловать и даже побудила мужчину к действиям, на которые тот сам не решился бы.

– Если нам скоро суждено умереть, – сказала она ему, – я хочу, чтобы мы покинули этот мир вместе, как если бы мы были супругами.

– Я бы очень хотел, чтобы мы поженились, но для этого нужно, чтобы ты приняла христианство.

– Что нам нужно, чтобы быть вместе: религия или священник? Если ты меня сделаешь своей, ничто уже не сможет разделить нас, когда мы отправимся в Страну Желтых Источников…

Она улыбалась, снимая свою хлопчатобумажную куртку и развязывая тесемку на рубашке. Совершенно зачарованному молодому человеку оставалось лишь принять ее в свои объятия и забыть о всякой осторожности. В этот миг взрыв бомбы осветил небо настолько близко, что гибкие верви ивы закачались. Но они даже не заметили этого, а немного спустя грохот пушки заглушил слабый стон Орхидеи, ставшей в этот момент женщиной.

Осознание того, что отныне она должна все в жизни делить со своим возлюбленным, подстегнуло ее отвагу. Орхидея следила за Пион с упорством тибетского ламы, а в разговорах с ней попыталась вытянуть из нее истину. Она поняла, что та планирует похищение американки и передачу ее «боксерам», чтобы выведать информацию о тайнике, где находится Лотос. Но если иностранка умрет под пытками, то Орхидея и ей подобные тут же станут символами ужаса в глазах других белых…

А Эдуар, возможно, бросит ее.

В начале второй недели августа, в полночь, Орхидея увидела, как Пион проскользнула в дом, где спали несколько белых женщин, и скоро вышла оттуда в сопровождении мисс Александры. Поняв, что время всевозможных уловок закончилось и пришла настоящая опасность, она побежала на поиски Эдуара, который в это время должен был находиться на редуте, построенном на развалинах французской миссии. Его там не оказалось, но ей удалось найти двух мужчин, которые, она это знала, были его лучшими друзьями: одного из молодых переводчиков французского посланника, которого звали Пьер Бо, и художника, Антуана Лорана, который приехал в посольство Франции непосредственно перед началом военных действий.

В отчаянии она попыталась объяснить им, что происходит, но тут появился Эдуар с ружьем и арбузом, который он хотел разделить с друзьями.

С этого момента все пошло очень быстро: следуя за ней, трое мужчин легко нашли проход, который открыла Пион, и спустились вниз, приказав Орхидее остаться и ни в коем случае не следовать за ними. А лучше всего бы ей вернуться домой, так как для охраны прохода сюда скоро прибудут солдаты! Но она отказалась. Спрятавшись за обломком стены, она ждала результата экспедиции, стараясь успокоить биение своего сердца, отдававшееся у нее в голове. Какое-то время этот звук был единственным из того, что она слышала, и тишина казалась страшнее, чем отзвуки битвы.

Скоро прибыли моряки и заняли позиции возле входа в подвал.

Одна в своем уголке, Орхидея старалась отогнать от себя самые страшные предположения: трое мужчин не смогли освободить американку… они все убиты. Или, что еще хуже, они живьем попали в руки «боксеров»! Только не это! Юная маньчжурка знала точно, что не пережила бы своего возлюбленного надолго: если у нее не получится его освободить, то ремень, привязанный к ветке дерева, поможет ей присоединиться к нему…

Когда они – после бесконечного ожидания – показались, ее радость оказалась настолько сильной, что она, не заботясь о приличиях, бросилась на шею Эдуару. Да и кто бы в такой ситуации стал думать о подобных пустяках?!

Победа была полной.

Они не только остались целы и невредимы, но с ними вернулась и мисс Александра, ни живая, ни мертвая от страха, но зато в полном здравии.

– К сожалению, – сказал Антуан Лоран, – той презренной женщине удалось сбежать.

– Но это даже и хорошо, – вздохнул Эдуар. – Мне бы не хотелось прикончить сестру Орхидеи.

– Она мне не сестра, – пробормотала девушка, поняв смысл этих слов.

Посчитав, что она и так уже сказала слишком много, Орхидея отважно поведала, кто она такая. Она понимала, что это могло закончиться для нее тюрьмой или даже еще хуже. Но трое мужчин, выслушав ее и обменявшись взглядами, решили доверить девушку мадам Пишон. Ведь рискуя собственной жизнью (а злоба ее братьев по крови и особенно императрицы непременно обрушилась бы на нее), молодая принцесса спасла дочь свободной Америки. Она это сделала из любви, поэтому получила право на доброе к себе отношение и заботу.

Даже речи не могло идти о том, чтобы она вернулась в свой полуразрушенный дом!

Пион исчезла, и ее мести следовало опасаться.

Орхидея была уверена, что если и умрет, то только вместе с Эдуаром, а пока же ее дни были наполнены счастьем, которое, без сомнения, могли испытывать лишь они двое. Все остальные готовились к катастрофе, а эти двое жили, словно на маленьком небесно-голубом облаке!

А посему Орхидее хотелось, чтобы осада продолжалась еще много долгих месяцев…

Тем не менее осада медленно, но верно приближалась к концу.

14 августа 1900 года колонна, шедшая на помощь, которую так ждали, но в которую мало кто верил, ворвалась в расположение банд «боксеров», к которым Цзы Хи имела неосторожность присоединить китайскую армию, а потом достигла Пекина и вошла в город. Сикхские всадники первыми преодолели старую татарскую стену, а за ними шли американцы, русские и японцы. Только французы под командованием генерала Фрея задержались, ибо они в этот момент ликвидировали очаг сопротивления на равнине. Они пришли только на следующий день.

Безумная радость, подобная той, что, должно быть, чувствуют возвратившиеся из ада, охватила спасшихся из осады, длившейся пятьдесят пять дней.

Но Орхидея не разделяла всеобщего ликования.

Что станет с ней теперь?

Китай побежден. Его мощь стала достоянием прошлого. Более того – стране предстояло выплатить большие военные контрибуции. «Боксеры» исчезли, словно песчаный ветер, который ослепляет и мешает дышать, и армия пропала вместе с ними. Не было больше и китайского правительства, поговаривали, что и Цзы Хи бежала на север, переодевшись в синюю хлопчатобумажную крестьянскую робу. Запретный Город, веками закрытый для посторонних, теперь широко распахнул двери для варварских начальников. Мир, к которому принадлежала принцесса Ду Ван, исчез.

Но было совсем неочевидно, что в новом мире найдется место для Орхидеи.

Не желая быть обузой и помехой для того, кого она любила, принцесса решила вернуться к тому, что осталось от ее мира.

Никому она теперь не была нужна: Эдуара захватила куча дел, что же касается мисс Александры, отец которой погиб, то она покинула Пекин вместе со своей матерью, не найдя ни слова, чтобы отблагодарить ту, кто ее спас.

Впрочем, это было неважно…

Однажды вечером, когда Орхидея меланхолично собирала свои жалкие пожитки, в комнату вошел Эдуар, осторожно неся в руках атласное платье персикового цвета.

Если он и заметил приготовления девушки, то не подал вида и положил свою ношу на кушетку, а затем, обернувшись, слегка наклонился и с улыбкой сказал:

– Я пришел спросить тебя, не согласна ли ты выйти за меня замуж, Орхидея?

– За тебя замуж?.. – пробормотала она взволнованно. – Ты хочешь сказать…

– Да, я хочу сказать: стать моей женой. Господин Пишон отправляет меня во Францию, и я хотел бы, чтобы ты поехала со мной. Если ты согласна, мы можем пожениться завтра.

– Но возможно ли это? Ты обожаешь своего Христа, а я знаю о нем лишь то, что ты мне рассказывал.

– Этого достаточно, если ты согласна. Монсеньор Фавье мог бы окрестить тебя сегодня вечером.

Вместо ответа Орхидея со слезами на глазах бросилась в объятия своего друга.

Двери жизни, только что жестоко закрывшиеся перед ней, вдруг вновь открылись, чтобы впустить яркий и радостный свет. И чего лучшего могла ожидать эта юная маньчжурка, оставшаяся без корней, чем уехать вместе с тем, кого она любила, чтобы быть с ним всю оставшуюся жизнь?

Бракосочетание состоялось на следующий день в присутствии Антуана Лорана, Пьера Бо, посла Пишона, его жены и нескольких других приглашенных, и оно было изумительно для вновь обращенной. Большой собор Пе-Танг, без сомнения, был грандиозен, хотя и сильно пострадал во время обстрелов. Его стены, витражи, своды светились дырами, словно сито, и сквозь них проникали лучи солнца. Орган тоже был поврежден и порой издавал весьма странные звуки, но невеста была обворожительна, а жених излучал счастье…

А потом было длинное путешествие в Европу: они плыли морем, которое было столь же нескончаемым, как и блаженство нашей пары. Безумно влюбленный в свою молодую жену, Эдуар Бланшар не знал, что еще сделать, чтобы угодить ей, чтобы оградить ее от неприятных впечатлений, ведь он прекрасно понимал, что ей еще придется столкнуться с совершенно другой жизнью, и это может оказаться серьезным испытанием для нее.

На корабле Эдуар оберегал ее от близких контактов с другими пассажирами, нескромные вопросы которых могли бы ее шокировать. Они покидали свою каюту лишь для того, чтобы погулять по палубе. Еду им приносили, а все остальное время, за исключением того, что они проводили в постели, любя друг друга, Эдуар уделял европейскому воспитанию молодой жены. Они оба упивались той сверкающей аурой, которая обычно окружает большую любовь. А их спутники за чайными столиками или коктейлем в баре шепотом рассказывали друг другу невероятную романтическую историю любви дочери легендарной Цзы Хи, пришедшей сражаться бок о бок со своим возлюбленным и перенесшей все ужасы осады. Говорили даже, что она обладает волшебными чарами (это была придумка одной сентиментальной немецкой баронессы, начитавшейся «Тристана и Изольды») и дала ему приворотное зелье в одном из подвалов тайного храма (почему-то богини Кали)[3]Кали – богиня-мать, аспект Шивы, богиня, разрушающая невежество и освобождающая тех, кто стремится познать Бога. В индуизме «она есть эфир, воздух, огонь, вода и земля. Через нее удовлетворяются все физические желания Шивы. Ей ведомы шестьдесят четыре искусства, она дарит радость Богу-Творцу» (прим. пер.).. Разумеется, баронесса просто перепутала азиатские святыни…

В общем, слухи ходили разные, но в целом никто не досаждал молодоженам, и они спокойно наслаждались своим медовым месяцем. Впрочем, это не исключало того, что женщины горели желанием познакомиться с загадочной принцессой, чтобы узнать секреты ее красоты, а мужчины охотно предавались мечтам о ней, пытаясь проникнуть взглядом за прозрачные вуали, в которые она была завернута, когда муж выносил ее на руках на прогулку.

На самом деле, если бы Орхидея не чувствовала постоянной поддержки и страстной любви своего супруга, она обнаружила бы, что это очень тяжкое испытание – внезапно попасть из одной цивилизации в другую.

Все было совершенно новым и таким странным!

Прежде всего – европейская одежда.

Конечно, за время пребывания в британской дипломатической миссии глаза Орхидеи постепенно привыкли к западной моде. Но совсем другое дело – самой все это носить!

Когда она находилась в окружении императрицы, туалет юной принцессы подчинялся правилам неизменного ритуала: после выхода из ванной служанка одевала ее в шелковое белье, пропитанное благовониями, потом ее облачали в длинное атласное платье, отороченное или не отороченное мехом – в зависимости от времени года, и в расшитую муслиновую тунику. Кроме того, ей надевали шелковые белые чулки и маньчжурскую обувь из расшитого шелка и с высокими двойными каблуками, находившимися посередине подошвы.

Теперь же, помимо белья, тоже шелкового или из тонкого батиста, нужно было еще надевать панталоны, практическая польза от которых не была очевидной, а также юбки, украшенные красивыми кружевами. Это не было самым неприятным, ибо еще существовал белый атласный корсет – такой безобидный на вид, но, по сути, представлявший собой настоящее орудие пытки…

Опасаясь возможной отрицательной реакции жены, Эдуар решил лично произвести первую примерку: посоветовал ей ухватиться за одну из стоек каюты, поддерживавших потолок, а сам принялся тянуть за длинные шнурки. От природы воздушная и изящная, Орхидея почувствовала, что ее тело как будто бы разрезают надвое. Дыхание перехватило, талия, конечно же, стала уже, но ее красивые, упругие и хорошо посаженные груди, как ей показалось, поднялись до самого подбородка… Привыкшая к полной свободе своего тела, она запротестовала:

– Так ли уж необходимо, чтобы я натягивала на себя все это?

– Необходимо, душа моя! Будь ты принцессой или мелкой буржуазкой, все едино: если ты не носишь корсета, то слывешь женщиной дурного поведения.

Платья, сделанные из легких и восхитительных тканей, немного успокоили новообращенную, но обувь оставалась проблемой. Привыкшая к бархатным туфлям на войлочной подошве или к очень высоким башмакам, в которых женщины старались двигаться как можно меньше, дабы уподобиться идолу, Орхидея нашла ужасными и очень неудобными ботинки и туфли-лодочки, а также котурны[4]Котурны (платформы) – высокие открытые сапоги из мягкой кожи, которые носили только обеспеченные люди. Они увеличивали рост женщины и придавали величественность фигуре (прим. пер.). с высоким каблуком, вынуждавшие ходить словно на цыпочках. Но ей было так приятно, когда Эдуар, встав перед ней на колени, снимал их, и ее так волновала та нежная ласка, с которой он снимал с нее тонкие шелковые чулки, что она к этому быстро привыкла.

Однако когда он захотел, чтобы она надела вечернее платье с большим декольте, чтобы пойти на званый ужин, Орхидея испуганно отказалась: сокровища ее красоты были предназначены исключительно для глаз супруга. Ведь это только куртизанки выставляют на всеобщее обозрение свои плечи и шею!

И на этот раз заставить ее уступить оказалось невозможно.

В дальнейшем лучшие парижские кутюрье состязались в изобретательности, создавая платья для молодой мадам Бланшар, с отделкой вокруг шеи (к счастью, высокой и тонкой) из цветов, драгоценностей, кружев, тюля, полосок меха и муслиновых шарфиков, сквозь которые с трудом можно было хоть что-то рассмотреть.

Вот так, в примерках и различных открытиях, морское путешествие подошло к концу.

По сравнению с китайской деревней Франция показалась впервые увидевшей ее молодой женщине удивительно роскошной.

Париж поразил своими размерами, высокими зданиями, к сожалению, одинаково серыми, а также благородными дворцами, золочеными статуями – правда, часто непристойными! – и рекой, окруженной большими деревьями. Хороши были и сады: Орхидею радовало, что она поселилась рядом с большим и красивым парком. В нем не хватало только живописной грации пагоды или одного из тех гротов с шелковыми навесами, которых было так много в Запретном Городе и внутри которых вдоль стен стекали скрытые воды, заполняя бассейны, полные красных рыб. Летом, когда было очень жарко, императрица и ее придворные дамы любили уединяться там, чтобы порисовать, повышивать или послушать музыку…

В парке Монсо, окруженном высокой черно-золотой оградой, гуляли в основном дети, они катались на осликах или на маленьких повозках, запряженных козочками. Одеты они были во все новое и красивое, а сопровождали их полные женщины в шляпках из муслина, натянутого на жесткий каркас, с длинными шелковыми ленточками сзади… А кто-то просто приходил посидеть на железных стульях, выглядевших не слишком удобными.

Хотя дом, в котором Эдуар разместил свою молодую жену, не был похож на украшенные цветами дворцы ее детства, и чтобы попасть в него, следовало подняться по одной из тех мраморных лестниц, покрытых коврами, к которым она никак не могла привыкнуть, он все равно очень понравился Орхидее.

Пройдя через тяжелую входную дверь из лакированного дуба, покрытую медными украшениями, сразу можно было попасть в помещение с толстыми коврами и большими шторами, красными или зелеными, в мир войлочный, мягкий, уютный и исключительно удобный, где всевозможные пуфы и подушки настраивали на тишину. Дом был своеобразным футляром из зеленого атласа для мебели, отделанной позолоченной бронзой, для множества драгоценных предметов, включая вазы и горшки, в которых находились живые цветы и величественные вечнозеленые растения. Темнота царила внутри этого элегантного помещения, и, уверенная во вкусе своего мужа, Орхидея вошла в него, словно кошка в бархатное гнездо. Единственным недостатком дома было отсутствие рабов. Только одна женщина, старая и одетая во все черное и белое, и мужчина со скучным взглядом (молодая женщина не могла поверить, что это не евнух!) и размеренными жестами склонялись перед ней странным образом, называя ее «мадам». По правде говоря, ни та, ни другой не выглядели особо осчастливленными ее появлением, но их чопорные физиономии так развеселили Эдуара, что Орхидея перестала обращать внимание на Гертруду и Люсьена.

Это было так прекрасно – жить день за днем, час за часом с Эдуаром, рядом с ним или в его объятиях!

Он один для нее что-то значил в мире, и Орхидея отказалась от поисков горничной, ибо ей приятно было одеваться и особенно – раздеваться с помощью мужа, который никогда не покидал ее.

Это постоянное присутствие казалось ей вполне естественным, потому что в Китае мужчина высокого происхождения обычно выходил из своего дворца только для того, чтобы осмотреть владения и повеселиться вместе с друзьями. Конечно, если он не имел должности при дворе.

Но во Франции не было короля.

Ей потребовался почти год, чтобы начать понимать, на какие жертвы шел Эдуар ради любви к ней. Год – и посещение Антуана Лорана, которого Эдуар в один прекрасный день попросил написать портрет жены.

В тот день сеанс позирования подходил к концу. Орхидея вышла, чтобы поменять платье, а в это время двое мужчин обосновались в библиотеке с сигарами и бокалами коньяка.

И тут она вдруг вспомнила, что что-то забыла, вернулась и случайно услышала их разговор.

Антуан был возмущен снижением заработка своего друга на набережной д’Орсе[5]Набережная в Париже, где находится здание французского МИДа (прим. пер.)., где открыто не одобряли его брак с маньчжуркой. Война в Китае стоила слишком многих жертв, и Бланшара, несмотря на страстные протесты Стефана Пишона, его бывшего начальника, отправили в отпуск без сохранения содержания. Он делал вид, что это его позабавило, заявив, что подобная санкция позволяет ему жить, как ему захочется, и что у него достаточно денег. Тем не менее художник был убежден, что его друг не говорит правды: дипломат в душе и человек, предназначенный для большой карьеры до событий в Пекине, он не мог не сожалеть о том, что его буквально вытолкнули в жизнь, полную праздности.

– Да не такая уж она и праздная! Вместо того чтобы делать историю, я о ней лучше расскажу. Я планирую написать книгу о маньчжурских императорах… с помощью моей жены.

– Она весьма изысканна, но что думают об этом ваши родители?

– Ничего! – сухо ответил Эдуар. – Они даже не хотят об этом слышать. Моя мать, в частности, непримирима. Я разочаровал ее. Она мечтала о большом посольстве для меня: в Риме, Берлине, Лондоне или в Санкт-Петербурге, об аристократическом браке, который позволил бы моим детям добавить что-нибудь особое к моему имени, которое она находит слишком буржуазным…

– Но вы женились на принцессе. Из императорской семьи! Она должна быть довольна!

– Она не верит ни одному слову. Признаюсь, я ожидал от нее не самой благоприятной реакции. Однако все же надеялся хоть на какое-то понимание. Она всегда проявляла ко мне такую нежность… Мой отец более любезен. Даже добр. Он хочет жить в мире. А это так непросто с моей матерью… Что же касается моего младшего брата, то он интересуется только своими растениями, своими разновидностями деревьев… Кстати, еще одно разочарование для мамы, которая утверждает, что он ни на что не годен. Теперь «ни на что не годен» не только брат: меня выгнали с работы! Родной дом и даже Ницца теперь для меня закрыты.

– Время может исправить положение…

– Смотрите правде в лицо! Это еще глупее, чем думать, что Орхидея сможет их обольстить. Но все равно я счастлив, и я решил никого не пускать в свою жизнь, чтобы не испортить свое эгоистическое счастье.

– Но вы хоть иногда выходите куда-то, я надеюсь?

– Нас никуда не приглашают, но нам вполне достаточно друг друга. Мы ходим в театр, на концерты, в ресторан. И везде она блещет своей красотой и, как вы заметили, говорит она теперь на нашем языке почти идеально. Я очень горжусь ею и думаю, что нам хорошо бы поехать в путешествие…

Орхидея отошла на цыпочках, и Эдуар так никогда и не узнал о том, что она слышала этот разговор. Впрочем, ему было все равно: вместе они вполне могли обойтись без остального мира, потому что любили друг друга.

В камине осталась куча серого пепла и несколько раскаленных угольков, жара которых не хватало для поддержания тепла в большой комнате. Орхидея почувствовала, как в нее проникает холод, всегда усиливающийся к концу ночи. Выросшая в суровом пекинском климате, изнуряюще жарком – летом и ледяном – зимой, она не была мерзлячкой; однако озноб пробежал у нее по спине, и она поспешила вернуться в постель.

Удивительно, однако ночь без сна принесла облегчение – страшная усталость, которую она испытала после того как вскрыла письмо, вдруг оставила ее. Надо было принять решение, и принять его быстро. Вместо того чтобы жаловаться на отсутствие Эдуара, вызванного в Ниццу к изголовью его больной матери, следовало с выгодой для себя воспользоваться этим.

Конечно же, о возвращении в Китай не могло быть и речи, но доставить настоящую радость императрице, доброе отношение которой она не забыла, ей хотелось. Тем более что она не видела ничего предосудительного в том, чтобы пойти и забрать священный предмет в доме напротив, то есть в Музее Чернуски[6]Музей, расположенный на авеню Веласкес в Париже, рядом с парком Монсо, состоит из экспонатов, собранных известным банкиром и путешественником Энрико Чернуски (1821–1896), и посвящен восточному искусству. В экспозицию музея входят коллекции древней керамики, шелка, персидской бронзы и надгробных памятников (прим. пер.)., ибо, по сути, это был дом вора, пусть уже умершего, но не ставшего от этого меньшим вором.

Орхидея решила: чем раньше она это сделает, тем лучше.

У нее всего четыре дня на осуществление задуманного, а потом – на переезд в Марсель, где на вокзале она передаст этот предмет человеку, который будет ее там ждать.

Она сделает это, и вернется обратно с первым же поездом. Позавчера, покидая ее, Эдуар сказал, что будет отсутствовать примерно неделю – вполне достаточно, чтобы успокоить раздраженное сердце Цзы Хи, которая после этого, возможно, согласилась бы оставить их в живых – саму Орхидею и ее дорогого мужа. Если Небо будет благосклонно к ней, ей удастся добавить еще один или два предмета к застежке от мантии императора Кьен-Лонга – это еще больше обрадует старую правительницу…

Мысль о том, что в момент ограбления она может быть схвачена и арестована полицией, отправлена в тюрьму, даже не пришла ей в голову. Она еще прекрасно помнила уроки «ловкости рук», полученные в «Красных фонариках», а потом – все, что она делала, было во имя восстановления справедливости: вернуть своей стране часть ее разграбленных богатств…

Восхитительная цель!

Подбодренная своим решением, Орхидея наконец-то сумела заснуть.

Во второй половине дня она надела теплое платье темно-синего цвета из шотландской шерсти, шубу, подбитую мехом куницы, теплые ботинки и голубую фетровую шляпку с узкими полями. Затем она закуталась в густую вуаль, предназначенную для защиты от ветра и посторонних взглядов, набросила на шею большую меховую муфту на серебряной цепочке, засунула туда руки в перчатках из тонкой замши и объявила, что собирается пойти погулять в парк.

– Мадам не боится замерзнуть? – спросил Люсьен своим напыщенным тоном, создававшим впечатление, что он ставит ударение на каждом гласном звуке.

– Нет, нет… Я приехала из страны, где зима гораздо суровее, чем здесь, а мне просто необходимо подышать свежим воздухом.

Мысль о парке явилась сама собой.

Ведь было бы глупо идти в музей напрямую, просто перейдя через улицу! Она пойдет туда чуть позже и домой она тоже не вернется прямо, а свершив задуманное, немного прогуляется по бульвару Мальзерб и лишь потом повернет к себе…

Утром снова выпал снег, засыпав деревья и припорошив следы, оставленные теми, кто гулял накануне. Белый пейзаж вокруг был очень красив, тишина окутывала сад, где в такую погоду было совсем мало народа. Однако Орхидее хотелось, чтобы их было еще меньше, ей нужно было сосредоточиться и собраться с силами.

Возле Коринфской колоннады парка она узнала няню и мальчика – их соседа, сына шотландского банкира Конрада Джеймсона, но подавила в себе желание подойти к ребенку. Ей очень нравились его черные кудряшки под морской фуражкой и большие темные глаза. Она не могла смотреть на него и не думать о своем ребенке, которого она так хотела подарить мужу. Однако боги, похоже, не очень торопились с тем, чтобы их брак принес плоды, и она, полагая, что наказана за принятие Христа, часто погружалась в грустные размышления, несмотря на слова утешения, на которые был щедр Эдуар:

– Иногда дети появляются через много лет брака! Не стоит отчаиваться. Я, во всяком случае, готов ждать…

На этот раз ей не нужно было, чтобы «Джеми» подбежал к ней, как любил это делать, несмотря на гневные гримасы гувернантки, и она поспешно удалилась.

Час исполнения долга приближался.

Повернувшись на каблуках, она, не торопясь, но решительно направилась к бывшему дому господина Чернуски, прошла через подворотню, образованную двумя дорическими колоннами, поддерживающими балкон, с двух сторон которого, почти на высоте третьего этажа, сияли, словно два желтых глаза, два медальона из золоченой мозаики.

В этом доме в свое время жили Леонардо да Винчи и Аристотель.

Два года назад она заставила Эдуара пойти вместе с ней в музей в надежде хотя бы немного ощутить атмосферу своей родной страны.

Но попытка оказалась неудачной.

Красивые предметы из древней Китайской империи, разложенные в темных витринах, произвели на нее тяжелое впечатление: она словно узрела пленников, посаженных в клетку на посмешище и забаву черни! Даже те вещи, которые прибыли сюда из враждебной Китаю Японии, вызывали у нее жалость.

Но она обладала прекрасной зрительной памятью и отлично знала, где находится то, что она ищет.

Несмотря на решимость, ее сердце гулко стучало, когда, взяв входной билет, она поднималась по большой каменной лестнице, ведущей на второй этаж, где находилась огромная двухэтажная зала, освещаемая через длинную остекленную крышу. Там находился главный экспонат коллекции: огромная статуя Будды, привезенная Чернуски в 1868 году из Токио. И, кстати, в тот раз – вполне честным образом: в те времена храмы, отделенные от Империи специальным декретом, распродавали свои сокровища, чтобы выжить. Во время первого посещения музея Эдуар детально объяснил все это Орхидее, глубоко задетой видом Будды, пусть даже отлитого из японской бронзы, но стоящего на цоколе, вокруг которого не было ни горящих свечей, ни ладанных палочек. Полное отсутствие сумрака, благоприятного для молитвы, в этом огромном холодном зале: одни только витрины! Тогда она вышла из музея вся в слезах…

На этот раз нужно было туда вернуться.

Сейчас жизнь Эдуара и ее собственная зависели от ее смелости, и она спокойно, словно простая посетительница, вошла в зал, через стеклянную крышу которого пробивался бледный дневной свет. Она села на обтянутый бархатом диванчик, стоявший напротив огромной статуи для тех, кто желал посидеть и поразмышлять. Белые порой выказывали себя до смешного деликатными.

Долгое время Орхидея сидела неподвижно и смотрела на Будду, который, казалось, улыбался ей и ждал подходящего момента. Музейный охранник в синей униформе стоял, прислонившись спиной к дверному наличнику. С его места достаточно было слегка повернуть голову, чтобы увидеть застежку из бирюзы и золота, спокойно лежащую среди других гораздо менее ценных экспонатов, разложенных безо всякого вкуса, как если бы какой-то служащий музея достал их из кармана и случайным образом разбросал по красному бархату витрины.

Удача улыбалась молодой женщине: в зале она была одна.

Оставалось только подождать, чтобы охранник ненадолго отошел…

С натянутыми до предела нервами она попыталась сосредоточить свои мысли на этом пожилом мужчине, как будто в ее власти было удалить его отсюда. И вдруг он пошевельнулся, заложил руки за спину и, сделав несколько шагов, встал перед окном, рассеянно рассматривая заснеженный парк, а затем направился к соседней комнате, откуда раздавался чей-то голос.

Как только он повернулся спиной, Орхидея вскочила и бесшумно проскользнула к витрине. Вынув из своего манто длинную шпильку для волос, она уверенным жестом вставила ее в медный замок. Использовать подобный инструмент ей было не впервой – язычок быстро поддался. А остальное заняло лишь мгновенье: она открыла витрину, просунула руку внутрь, схватила драгоценность и спрятала ее в мех куницы с атласной подкладкой. Затем она бесшумно закрыла витрину, вернулась на свое место и приняла прежнюю созерцательную позу.

На все ушло не более двух-трех секунд.

Под вуалью и мехами Орхидее стало очень жарко.

Конечно, из-за волнения.

Но еще и от некоей странной радости – чувствовать сквозь кожу перчаток выпуклости драгоценных камней застежки, некогда украшавшей мантию великого императора Кьен-Лонга и многих других, последовавших за ним. Говорили, что императору эта драгоценность импонировала своей древностью, ведь за много-много лун до него она украшала наряд императора-поэта Тайзю, основателя династии Сонгов.

Когда же она перешла к супругу Цзы Хи, женщина загорелась желанием завладеть сокровищем, но это ей так и не удалось, поэтому император Хьен Фонг признавал за этой вещью некую магическую силу. Увы, эта сила не помешала белым дьяволам украсть застежку из Летнего дворца, когда тот был предан разграблению!

Когда охранник вернулся на свое место, Орхидея встала и спокойно сделала круг по залу, рассматривая выставленные экспонаты, иногда даже наклоняясь, чтобы лучше видеть, так как свет падал лишь через стекло крыши, а зимний день уже близился к концу…

С той же непринужденностью она продолжила осмотр, дошла до первого этажа, задержалась перед еще одним сокровищем музея: это был «кьен» – зеркало, представлявшее собой большой бронзовый таз, названный так потому, что вода, находившаяся в нем, предназначалась для отражения света факелов во время ночных церемоний. В конце концов она покинула музей, вернулась в парк, пересекла его быстрым шагом, вышла на улицу Монсо, затем – на бульвар Мальзерб.

К ее большой радости, была уже почти ночь, когда она возвратилась домой. Ее темно-синее одеяние прекрасно сливалось с ночным сумраком, и хотя ее ботинки совсем промокли, она была более чем удовлетворена.

– Мадам не следовало гулять так долго! – упрекнул ее Люсьен, заметив грязные мокрые следы, которые она оставила на ковре. – Мадам замерзла, и месье Эдуар будет недоволен…

– Я сейчас переоденусь. Скажите Гертруде, пусть она принесет чайные приборы в рабочий кабинет месье!

Слуга удалился, поджав губы.

Дело в том, что чайные церемонии приводили его жену-кухарку в бешенство. Гертруда очень гордилась своим искусством приготовления этого напитка в соответствии с лучшими английскими рецептами, но Орхидея ненавидела «tea», приготовленный служанкой. Это был единственный пункт, по которому она не терпела никаких возражений: она хотела пить чай по традициям своей страны. Утром же она пила очень черный и очень душистый кофе, как ее научил Эдуар.

– Пусть она и принцесса, – кудахтала ежедневно кухарка, – но не ей учить меня моему ремеслу! Хорошо еще, что она отказалась от «желтых листочков», собранных неизвестно под какой луной! Посмотрела бы я, что обо всем этом сказала бы матушка – мадам Бланшар?! Но она очень осмотрительна и не хочет встречаться с ней. Красавица девушка уж пусть лучше сидит здесь!

Тем не менее все, о чем просила молодая женщина, она поставила на серебряный поднос.

Когда чай был готов, Орхидея обхватила обеими руками зеленую, тончайшего фарфора, чашку и вдохнула ароматный запах, закрыв глаза. Волшебное благовоние в очередной раз унесло ее в беззаботное прошлое… Она с благоговением увлажнила чаем губы. Как будто Эдуар находился рядом с ней и первая чашка была предназначена для него: она бы ему ее обязательно предложила, сопроводив все соблюдением ритуала, вызывавшего у него улыбку.

Отсутствие мужа было тем тягостнее, что, несмотря на обещание, он не давал о себе знать.

Плюс еще эта миссия, это путешествие, которое она должна совершить одна!

Это волновало ее.

Прошлой осенью пришло письмо от Антуана Лорана, они обнаружили его, вернувшись из Америки, и в нем говорилось, что во Франции объявилась Пион. Полиция якобы разыскивала ее по подозрению в убийстве одного пожилого человека, но ничто не говорило о том, что ее схватили. Это тоже не способствовало рассеиванию гнетущих дум…

Ночью, лежа в своей огромной супружеской кровати, где вполне можно было затеряться, Орхидея никак не могла избавиться от беспокоивших ее мыслей.

Она никак не могла заснуть.

И тут в памяти вдруг с необычайной четкостью зазвучали стихи Куан Хан-кинга семивековой давности:

Довольно часто Цзы Хи пела эти стихи, положенные ею на музыку, и при этом каждый раз слезы невольно наворачивались на глаза. Орхидея не плакала, но с каждой минутой отсутствие мужа казалось ей все более и более невыносимым…

Ах, ей сейчас так необходимо было все ее мужество!

Вспомнив вдруг об отваре, приготовленном Гертрудой и оставленном на прикроватном столике, она залпом выпила его и почувствовала себя лучше. Настолько лучше, что вскоре провалилась в глубокий сон…

Громкий крик разбудил ее, и она с бешено бьющимся сердцем и дрожащими ногами вскочила с постели. В голове еще мутилось ото сна, и она на ощупь стала искать в темноте свой пеньюар. Найдя, она набросила его на себя и кинулась туда, откуда слышался шум. Раздававшиеся стоны и крики указывали ей направление…

Она тоже закричала:

– Что происходит? Что там такое?

Никто ей не ответил, но когда она миновала порог рабочего кабинета мужа, ей пришлось схватиться за дверной косяк, ибо сердце у нее остановилось: на ковре, лицом вниз, лежало распростертое тело.

В спине у него торчал кинжал, пригвоздивший убитого к полу.

И это было тело Эдуара.