Онлайн чтение книги Маньяк из Бержерака Le fou de Bergerac
Глава 6. Морж

Мегрэ приснился мучительный сон. Это было на берегу моря. Было страшно жарко, и обнаженный отливом песок был цвета спелой ржи. Песка было больше, чем воды. Море было где-то очень далеко, до самого горизонта виднелись лишь маленькие лужи среди песка.

А Мегрэ был моржом? Не совсем! Но и не китом! А каким-то очень большим животным, очень толстым, черным и блестящим.

Он был совсем один в этом бесконечном пекле. И он понимал, что ему во что бы то ни стало нужно уйти, уйти туда, к морю, где он будет наконец свободен.

Но он не мог двигаться. У него, как у моржа, были какие-то культи, но он не умел ими пользоваться. Члены его не сгибались. Приподнявшись, он снова тяжело падал в песок, обжигавший ему спину.

А ему обязательно нужно было добраться до моря! Иначе он увязнет в песке, который при каждом движении проваливался под ним.

Почему он такой одеревенелый? Может, его ранил охотник? Он никак не мог ничего припомнить. Он продолжал ворочаться на одном месте. Он был какой-то толстой черной массой, потной и жалкой.

* * *

Открыв глаза, он увидел уже освещенное солнцем окно и жену, которая завтракала за столом и смотрела на него.

Однако уже по этому первому взгляду он понял, что что-то не так. Это был взгляд, который он хорошо знал: слишком серьезный, слишком заботливый, материнский, с оттенком беспокойства.

— Тебе было больно?

Потом ему показалось, что голова у него тяжелая.

— Почему ты это спрашиваешь?

— Ты все время ворочался ночью. Стонал несколько раз… Она поднялась, подошла, коснулась губами его лба.

— Ты плохо выглядишь! — сказала она. — Тебе, должно быть, приснился кошмар…

И тогда он вспомнил про моржа и одновременно испытал смутное беспокойство и желание рассмеяться. Но он не рассмеялся. Все шло одно к одному. Мадам Мегрэ, сидя на краю постели, сказала ему осторожно, словно боясь его испугать:

— Я думаю, что нужно что-нибудь решить?

— Что решить?

— Вчера вечером я говорила с Ледюком. Совершенно ясно, что у него тебе будет лучше, ты отдохнешь и наконец выздоровеешь.

Она не решилась смотреть на него прямо. Все это ему было знакомо, он прошептал:

— Ты тоже?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты думаешь, я ошибаюсь, верно? Уверена, что у меня ничего не получится и…

От напряжения у него на висках и на верхней губе выступил пот.

— Успокойся! Сейчас придет доктор и…

Действительно, это было время его визита. Мегрэ не видел его после вчерашней сцены, и мысль о предстоящей встрече отвлекла его от других мыслей.

— Ты оставишь нас вдвоем.

— И мы поедем к Ледюку?

— Мы не поедем… Вон тормозит его машина… Уходи…

Обычно доктор поднимался по лестнице через ступеньку, но этим утром он вошел более торжественно, слегка кивнул выходившей мадам Мегрэ, молча поставил свой чемоданчик на ночной столик.

Утренний визит всегда проходил одинаково. Пока доктор снимал Мегрэ повязку, тот держал градусник во рту.

Так было раньше, в таком положении проходил разговор и сейчас.

— Разумеется, — начал доктор, — я до конца исполню свой долг по отношению к раненому, каковым вы являетесь. Только прошу вас учесть, что отныне этим наши отношения и ограничатся. Кроме того, прошу вас зарубить себе на носу, что, поскольку у вас нет официальных полномочий, я запрещаю вам беспокоить членов моей семьи.

Чувствовалось, что эта фраза была приготовлена заранее. Мегрэ не шелохнулся. Он был по пояс раздет. У него изо рта взяли градусник, и он услышал недовольное:

— Опять тридцать восемь!

Это была высокая температура, комиссар это знал. Доктор нахмурил брови и, избегая смотреть на Мегрэ, продолжал:

— Несмотря на ваше вчерашнее поведение, я как врач говорю, что вам лучше всего окончательно выздоравливать в спокойном месте. Но этот совет можно истолковать по-другому и… Я не делаю вам больно?

Продолжая говорить, он ощупывал рану, где еще оставались очаги инфекции.

— Нет, продолжайте…

Но Риво больше нечего было говорить. Конец осмотра прошел в молчании, и так же молча доктор уложил инструменты в чемоданчик, вымыл руки. И только уходя, он вновь посмотрел Мегрэ прямо в лицо.

Был ли это взгляд врача? Или взгляд родственника Франсуазы, мужа странной мадам Риво? Во всяком случае, в этом взгляде было какое-то беспокойство. Прежде чем выйти, доктор хотел что-то сказать. Но предпочел промолчать и лишь на лестнице что-то шепотом сказал мадам Мегрэ. Комиссара больше всего беспокоило то, что он начал вспоминать все подробности своего сна. Он чувствовал и другие сигналы, предупреждающие об опасности. Только что, хоть он и не сказал ничего доктору, осмотр раны причинил ему больше боли, чем вчера, и это плохой признак. Плохо и то, что температура не снижается!

Так плохо, что, уже взяв со столика трубку, он отложил ее в сторону.

С расстроенным видом вошла жена.

— Что он тебе сказал?

— Он ничего не хочет говорить! Это я его спрашивала. Судя по всему, он советовал тебе полный покой.

— Как продвигается официальное расследование?

Смирившись, мадам Мегрэ села. Но было ясно видно, что она не одобряет поведения мужа, его упрямство, его уверенность в себе.

— Каковы результаты вскрытия?

— Он, наверное, умер после того, как стрелял в тебя, через несколько часов.

— Оружие так и не нашли?

— Нет. Сегодня утром фотографию трупа опубликовали все газеты, потому что здесь его никто не знает. Ее поместили даже парижские газеты…

— Покажи-ка…

Мегрэ взял газету с каким-то волнением. Глядя на фотографию, комиссар испытывал чувство, что в общем-то он единственный человек, знавший убитого. Мегрэ не видел его, но они рядом провели ночь. Он вспомнил свой беспокойный сон в вагоне — да спал ли он? — своего соседа по купе, его вздохи, неожиданные всхлипы, похожие на рыдания… Затем эти свисавшие сверху ноги, лакированные ботинки, носки ручной вязки…

Фотография была ужасной, как все фотографии мертвецов, когда им хотят придать вид живых людей, чтобы облегчить опознание. Бесцветное лицо, остекленевшие глаза. Мегрэ не удивился, увидев на его щеках седую щетину.

Почему он подумал об этом уже тогда, в поезде? Он все время представлял себе своего попутчика именно с седой бородой.

И вот в самом деле, у него была борода, скорее, щетина длиной сантиметра три, которая покрывала все лицо.

— А в общем, какое тебе до этого дело!

Робко извиняясь, жена опять попыталась уговорить его. Здоровье мужа беспокоило ее. Она смотрела на него как на тяжелобольного.

— Вчера вечером в ресторане я слушала, что люди говорят. Они все настроены против тебя. Если ты начнешь их расспрашивать, тебе никто не скажет. А поэтому…

— Возьми, пожалуйста, бумагу и ручку! Мегрэ продиктовал телеграмму одному своему старому товарищу, работавшему в полиции в городе Алжире.

На лице жены было написано неодобрение. Она писала, что ей диктовали, но она не верила в это расследование.

И Мегрэ чувствовал. Это его злило. Он спокойно переносил, когда ему не верили другие. Но неверие жены было ему невыносимо! Это его взорвало, он стал язвить.

— Так-то вот! Исправлять текст не надо, не надо и высказывать свое мнение! Отправь телеграмму! Узнай, как идет следствие! Все остальное я сделаю сам!

Она смотрела на него, словно просила успокоиться, но его уже понесло.

— И впредь прошу свое мнение оставлять при себе! И не изливаться в откровениях ни доктору, ни Ледюку, ни любому другому дураку!

Он резко повернулся на бок, но так тяжело и неловко, что это напомнило о морже, увиденном во сне.

Мегрэ писал левой рукой, и от этого буквы получались еще толще, чем обычно. Он шумно дышал, потому что лежать ему было неудобно. На площади, как раз под его окнами, двое мальчишек играли в шары, и комиссар уже раз десять собирался крикнуть им, чтобы вели себя потише.

Мегрэ вздохнул, пометил на полях: точное время, место, физические данные жертвы.

Он ничего не знал! При обычном расследовании такие детали можно было выяснить, просто-напросто сходив на место, опросив двух-трех человек. Тут же это целая проблема.

Он смял лист бумаги и, пожав плечами, отбросил его в сторону. Взял другой, небрежно на нем написал:

Да, но почему здесь должен быть сумасшедший? Мегрэ резко сдвинул брови, вспоминая свои первые часы в Бержераке.

Кто же это ему говорил о сумасшедшем? Кто намекал, что оба преступления мог совершить только маньяк?

Доктор Риво!

А кто тотчас же поддержал идею, кто направлял официальное расследование в это русло?

Прокурор Дюурсо!

А если не искать сумасшедшего? Если попытаться просто найти логическое объяснение цепочке фактов?

Например, эта история с иглой в сердце: может, это только для того и делалось, чтобы все подумали, что преступление совершил именно маньяк-садист?

На другом листке Мегрэ написал: Вопросы. И стал разрисовывать буквы, как школьник, которому нечего делать.

Вошла мадам Мегрэ, бросила быстрый взгляд в сторону постели, затем прошла в глубь комнаты, чтобы снять шляпу и пальто и, наконец, села рядом с мужем.

Машинально взяла у него из рук бумагу и карандаш, сказала со вздохом: «Диктуй».

Мегрэ какое-то время колебался, ему хотелось опять устроить ей разнос, воспринять ее поведение как вызов, как оскорбление, и в то же время он чувствовал, что пора смягчиться, восстановить мир.

Всегда неловкий в подобных ситуациях, он отвернулся. Жена пробежала глазами строчки на листах.

— У тебя есть какая-то догадка?

— Никакой!

Его взорвало! Нет у него никакой догадки! В этой страшно запутанной истории он не может найти никаких концов! Он был в ярости! Был почти готов все бросить! Ему хотелось отдохнуть, пожить оставшиеся дни отпуска в загородном домике Ледюка, среди кур, шума фермы, запаха навоза…

Но он не хотел отступать! И ему не нужны ничьи советы!

Понимает хоть это его жена? И будет ли ему помогать вместо упрямых уговоров отдыхать?

Вот о чем говорил его тревожный взгляд!

И мадам Мегрэ ответила ему словами, которые говорила нечасто:

— Бедный мой Мегрэ!

Мегрэ она его называла в особых случаях, когда признавала, что он — мужчина, хозяин, сила и мозг семьи! Может быть, на этот раз она сказала эти слова не слишком-то уверенно. Но разве не ждал он ее ответа, как ребенок — ободрения.

Ну вот! Теперь уже все позади!

— Подложи мне, пожалуйста, третью подушку! Покончено с глупыми нежностями, вспышками гнева, детскими выходками.

— И набей мне трубку!

На площади мальчишки поссорились. Один из них получил оплеуху и побежал прямиком к низенькому дому и, входя туда, заплакал, стал жаловаться матери.

— Короче говоря, прежде всего нужно составить план действий. И, думаю, лучше всего исходить из того, что больше мы ничего нового не получим! То есть, нам надо делать ставку на то, что у нас есть, и проверить все гипотезы, пока какая-нибудь не окажется верной…

— В городе я встретила Ледюка.

— Он говорил с тобой?

— Конечно! — сказала она, улыбаясь. — Он опять настаивал на том, чтобы я уговорила тебя уехать из Бержерака и перебраться к нему. Он выходил от прокурора.

— Так-так…

— Он говорил очень много, словно был чем-то смущен.

— Ты ходила в морг, чтобы еще раз посмотреть на труп?

— Здесь морга нет. Его положили в камере. В дверях набилось полсотни человек. Я отстояла в очереди.

— Ты видела его носки?

— Они из прекрасной шерсти, связаны вручную.

— Значит, это человек семейный или, по крайней мере, у него есть жена, сестра или дочь, которые о нем заботятся. Или же это бродяга! Потому что бродягам в благотворительных обществах дают носки, связанные девушками из богатых семей.

— Но бродяги не ездят в спальных вагонах!

— И мелкие буржуа, как правило, тоже. Еще реже в них ездят мелкие служащие. По крайней мере, во Франции. Если судить по спальному вагону, можно предположить, что этот человек привык к дальним поездам. А ботинки?

— На них есть фирменный знак. Такие же продаются в ста или двухстах филиалах этой фирмы.

— Какой был на нем костюм?

— Черный, очень поношенный, но из хорошего материала, сшитый по заказу. Его носили не меньше трех лет, как и пальто.

— А шляпа?

— Ее не нашли. Наверное, ветер далеко отнес. Мегрэ попытался вспомнить, была ли шляпа у человека из поезда.

— Ты ничего больше не заметила?

— Рубашка была заштопана на воротничке и манжетах. Довольно аккуратно.

— Значит, наверное, о нем заботилась женщина. Как насчет бумажника, документов, разных мелочей из карманов?

— Ничего, только мундштук, очень короткий, из слоновой кости.

Оба они разговаривали просто, непринужденно, как двое добрых товарищей по работе. После нескольких часов напряжения это была разрядка. Мегрэ попыхивал своей трубкой.

— Вон идет Ледюк!

Видно было, как он шел через площадь, его походка была нерешительнее, чем обычно, соломенная шляпа слегка сползла на затылок. Когда он поднялся по лестнице, мадам Мегрэ открыла ему, и он вошел, забыв с ней поздороваться.

— Я только что от прокурора…

— Знаю.

— Ну да… тебе сказала жена… Потом я зашел к комиссару, чтобы убедиться, что полученные мною сведения верны. Это что-то неслыханное, просто невозможное.

— Слушаю тебя.

Ледюк вытер пот. Машинально выпил половину лимонада в стакане, приготовленном для Мегрэ.

— Извини… первый раз сталкиваюсь… Отпечатки пальцев, само собой, отправили в Париж!.. Только что получен ответ… Ну так вот!..

— Что «ну так вот»?

— Наш мертвец умер несколько лет назад!

— Что-что?

— А то, что официально наш мертвец умер несколько лет назад. Это некий Мейер, известный под именем Самюэль, приговоренный к смерти в Алжире… И…

Мегрэ приподнялся на локтях.

— И приговор был приведен в исполнение?

— Нет! За несколько дней до этого он умер в больнице!

Мадам Мегрэ не могла сдержать мягкой, чуть насмешливой улыбки при виде сияющего мужа.

Мегрэ заметил ее улыбку, он чуть было сам не улыбнулся в ответ, но чувство собственного достоинства взяло верх. Он принял подобающее случаю серьезное выражение.

— Что совершил этот Самюэль?

— В ответе из Парижа об этом не говорится. Мы получили лишь шифрованную телеграмму. Сегодня вечером придет копия его анкеты. Не забывай, что сам Бертийон признает, что, если не ошибаюсь, один раз из ста тысяч отпечатки двух человек могут совпадать. Почему не допустить, что мы имеем дело с таким совпадением?

— Прокурор недоволен этим?

— Конечно, это создает ему сложности. Теперь он собирается обратиться за помощью в Париж. Но он боится нарваться на инспекторов, которые за инструкциями будут приходить к тебе. Он спрашивал меня, пользуешься ли ты большим влиянием в управлении и все такое.

— Набей мне трубку! — обратился к жене Мегрэ.

— Но это уже третья!

— Ничего! Спорим, что у меня температура не больше тридцати семи! Самюэль! Ботинки на резинках. Самюэль — еврей. У них обычно чувствительные ноги. Кроме того, семья для них превыше всего: вязаные носки. А также экономия: трехлетней давности костюм из вечного драпа…

Он прервал сам себя.

— Я шучу, дети мои! Но должен вам признаться: я пережил очень неприятные моменты! Только подумаю о том, что мне приснилось… Но сейчас, по крайней мере, этот морж — если это был не кит! — этот морж, говорю вам, тронулся в путь… И вы увидите, что он плохо ли, хорошо ли, дойдет куда надо по своей дорожке.

И Мегре рассмеялся, потому что Ледюк посмотрел на его жену с явным беспокойством.