Онлайн чтение книги Ледник
К ЛЕДНИКУ

Дни и недели – Дренг не знал, сколько именно, – он шел и карабкался к северу, все ближе и ближе к сердцу зимы. Много пришлось ему перенести; холод так донимал его, что он под конец еле волочил ноги в какой-то дремоте, не помня себя от утомления; но он продолжал идти вперед, навстречу холоду; он все еще хотел узнать, кто обитает на высочайших вершинах.

Он потерял счет времени, как-то слился с вечностью и все шел, шел; ощущение собственного существования поддерживалось в нем только ежедневной борьбой за жизнь. Непрерывное скитание в течение все крепчавшей зимы познакомило его со снегом и льдом; он понял, что они собой представляют; ничего особенно таинственного в них не было. А северный ветер неумолчно гудел: сам себе помогай!

По ночам бывало смертельно холодно. Вся вода в расселинах скал замерзала до дна; покрытые инеем камни кусались и вырывали целые клочья кожи. Дренг не выжил бы, если б нужда не заставляла его совершать невозможное и не учила помнить ее закон.

В одну морозную ночь он почувствовал, что не доживет до утра, если останется лежать голый, измученный, под обледенелым камнем; и вот он встал и в каком-то полубреду направился к берлоге медведя, о близости которой говорил его чуть теплый запах. Оказавшись в теплой яме, Дренг даже прослезился – спертый воздух, насыщенный вонью хищного зверя, напомнил Дренгу его мать и оставленное родное жилье в первобытном лесу, где перед шалашами стояла такая же вонь от гнившей на солнце падали. Он проглотил слезы и, грезя, что попал домой, повалился рядом с медведем, мгновенно охваченный сном. Но медведь впотьмах поднялся и принялся обнюхивать пришельца, а потом и пробовать, каков он на вкус. Дренг, очнувшись, словно обезумел, и в пещере завязалась борьба. Не будь у Дренга кремневого топора, не уйти бы ему от гибели. Он убил медведя, напился его крови и, распоров ему брюхо, заполз в теплую утробу. В ней он проспал, пока туша не охладела, а прежде чем уйти из пещеры, содрал с медведя его шубу. Следующую ночь Дренг провел уже под скалой, завернувшись в медвежью шкуру, которую и стал таскать с собой повсюду. С тех пор он проводил ночи довольно сносно, а вскоре догадался кутаться в теплый мех и днем. Он сунул ноги в шкуру, облегавшую задние лапы зверя; с этих пор ему нипочем было шагать по холодной каменистой почве. Зато в борьбе с медведем Дренг лишился одного глаза.

Питался он чем попало, но, кроме животных, ему ничего не попадалось; ведь ни растений, ни плодов уже не было. На ходу он сворачивал ногой камни, нагибался и подбирал прятавшихся под ними пеструшек и полевых мышей; такую добычу он совал в рот целиком, живой и тепленькой. Мышь с брюшком, набитым всякой пряной всячиной, и с косточками, налитыми сладким мозгом, была лакомым кусочком для странника. Кроме того, Дренг убивал и пожирал всяких зверей, которых удавалось настигнуть и одолеть, начиная с зайцев и диких свиней и кончая большими лосями. Он орудовал своим каменным топором с такой силой и ловкостью, что против него не устоять было ни одному животному. Огромный тур валился, словно сраженный молнией, когда Дренгу удавалось подобраться к нему поближе и хватить его своим топором прямо в лоб. Дренг еще усовершенствовал свое оружие: обтесал себе несколько кремневых ножей, чтобы разделывать дичь, а один нож привязал к палке, чтобы оружие стало подлиннее и доставало подальше, и выучился метать его в дичь, к которой не мог подобраться достаточно близко. Звери, однако, попадались в горах нечасто, и Дренгу, подгоняемому голодом, приходилось выслеживать и преследовать их целыми днями, пока наконец убегавшая от него дичь не лежала, дымясь кровью под его коленом.

Ему нечем было согреться, кроме теплой крови убитых животных, и мясо их он пожирал сырым, так как у него не было огня.

Он выносил эти тяжелые условия, потому что надо было жить. Он влачил день за днем, потому что иначе было нельзя; но изгнание и невольное скитание в одиночестве наложили свой отпечаток на весь его облик; он рос и развивался в постоянной тоске по лучшей жизни, которая существует где-то, – вот что поддерживало его.

Во время своих неустанных скитаний он забирался все дальше и дальше к северу. И вот он достиг Скандинавских гор, на вершинах которых снег уже давно слежался и обледенел, а затем начал сползать с отвесных обрывов в долины.

В первый раз Дренг увидел Ледник еще издалека; Ледник слепо таращился на него, светясь каким-то диковинным голубовато-зеленоватым блеском, который сливался с синевой неба, и с тех пор запечатлелся в душе Дренга. Он, как всегда, завидев что-нибудь новое, совсем незнакомое, выгнул дугою спину и пошел прямо на Ледник. Но на пути лежали хребты и плоскогорья; Дренг шел, взбирался, карабкался, цеплялся за выступы руками и ногами, полз, присасывался, словно клещ, опять вставал и шел дальше, как в забытьи, приходя в себя уже где-нибудь на новом месте; так проходило время. Наконец Дренг совсем освоился с Ледником и шагал по нему, как по всякой другой, давно известной старой дороге.

Оказалось, что и там, на бесплодных ледяных камнях, можно жить. Дренг бродил меж зеленых ледяных гребней и ущелий и прислушивался к тяжелым вздохам, которые раздавались под его ногами в гулких пещерах Ледника. Он не боялся теперь ни холода, ни льда: он закутался в две толстые медвежьи шкуры, одну из которых вывернул мехом внутрь. Ноги он, кроме того, обернул лоскутами лосиной шкуры, привязав их ремешками. Ночью ему отлично спалось в углубленьях между массивными скалистыми глыбами, разбросанными по поверхности льда. А когда мороз и бури стали уж слишком донимать его, опыт указал ему на снег как на лучшее убежище; Дренг зарывался в него и уютно устраивался в снежной яме, закутавшись в свои шкуры. А выспавшись и проголодавшись, опять выползал на свет и вскачь, с развевающимися за плечами шкурами, мчался по снежным полям на охоту. Дренг перерос подвиг, который он когда-то намеревался совершить. Сначала его влекло на север желание помериться силами с холодом и отомстить ему за все зло, но ежедневная борьба за существование понемногу вытеснила это первоначальное намерение. Он не нашел в горах иных властелинов, кроме снежной бури и Ледника, которые вынуждали его напрягать все силы, чтобы только поддерживать свою жизнь. Вершины не таили ничего, кроме снега и льда. Но упорный задор, с которым Дренг пустился в путь, перешел в несокрушимую волю и выносливость в неравной борьбе с природой. Чем сильнее дул противный ветер, тем упорнее Дренг ему сопротивлялся.

Лесной человек умер в нем, еще когда он стоял на потухшей горе; а последний остаток звериной души был сломлен в нем, когда он, встав лицом к лицу с зимой, расстался с представлением о каком-то враждебном существе, населяющем ее. По мере того как он день и ночь изощрялся в борьбе за свое существование, не стремясь преодолеть непреодолимое, но беспрерывно борясь, – в его душе закладывалась основа первого язычества, веры в безличные силы природы. Необходимость переделать себя, согласно условиям, которыми он хотел управлять, закаляла его инстинкты. Впрочем, он не отдавал себе отчета во всем этом, а просто жил растительной жизнью, подстрекаемый какой-то слепой яростью, пожирал все живое вокруг себя и развивал в себе энергию, которой хватило бы на целый народ. Северный ветер, не переставая, гудел: сам себе помогай!

Дренг остался на севере. Одиноко жил он в холодных горах, добывая себе пищу. Буря и метель стали его спутниками, обширные пространства – его домом. А зима все лютовала. Ночи становились все длиннее и темнее, и почти проглатывали короткий день.

В ясные морозные ночи вспыхивали сполохи, будто взрывы бешеного веселья, и метались по небу, словно привидения умершего вселенского огня. Дренг всматривался в эту игру призраков, но не становился от этого умнее и, покачав головой, снова склонялся над оленьим следом на хрустящем снегу – еды, еды на сегодня!

Дренг рыскал за дичью и жил в ямах и пещерах под утесами. А если поблизости не оказывалось такого подходящего убежища, он пускал в ход свою медвежью силу, опрокидывал и сдвигал огромные камни, громоздил их один на другой, пока не получалась пещера, где он мог без опаски провести ночь. Такая выдумка значительно уменьшила его тревогу за свою жизнь и освободила его силы и способности для решения других задач.

Попадая в места, богатые дичью, Дренг особенно старался обустроить свой дом, или, вернее, каменное логово, в котором приходилось проводить ночей десять подряд, а иногда отдохнуть часок и днем. В такие часы он садился у входа в свое убежище и грелся на бледном зимнем солнце, под звон и прыганье кремневых осколков, погруженный в изготовление новых орудий. И когда глаза его, отрываясь от работы, блуждали по горизонту, его невольно поражало, что солнце стало таким холодным, стояло на небе так низко.

Поодаль от Дренга, на расстоянии добрых трех шагов, сидела собака и, навострив уши, с любопытством посматривала вокруг…

Дренг уже не был совсем один, да и раньше он всегда, в сущности, находился в пустыне в обществе зверей. Но они по большей части сами избегали его. Вначале за ним увязалась старая обезьяна, но она недолго прожила после наступления больших морозов. Она попыталась было кормиться остатками мяса, которые бросал Дренг, но пища эта не очень-то шла ей впрок, и она все тощала. Раз Дренг увидел, как она подобрала брошенную им медвежью шкуру и попробовала закутаться в нее; но шкура мешала бегать на четвереньках, и обезьяна, потаскав ее за собой некоторое время, бросила. Однажды утром Дренг нашел свою спутницу замерзшей на крыше того каменного логова, где он ночевал. Он было вырезал из животного сердце, но оно не годилось в пищу, разорвалось и совсем высохло от долгих мытарств.

После этого к Дренгу пристала собака.

Началось с того, что дикие собаки стали ходить за ним по пятам, уверенные, что на их долю всегда придется большая часть всякого убитого им животного. Время от времени Дренг убивал и съедал какую-нибудь из этих собак, если не попадалось другой добычи. Но одну собаку из стаи он все же щадил; к ней он как-то пригляделся и стал отличать ее от других. А она, всюду следуя за ним, понемногу совсем отделилась от своей стаи, и Дренг мало-помалу примирился с ее навязчивостью. И то сказать, она была очень скромна, никогда не подходила раньше, чем Дренг наедался сам, и покорно убегала, стоило ему только взглянуть на нее. Она была невелика ростом, с острой мордочкой и закрученным на спину хвостиком. Дренг отучил ее от вытья, швыряя в нее камнями, и она только лаяла; совсем молчать, когда происходило что-нибудь особенное, было этому маленькому зверю не под силу. И Дренг, и собака были одинаково бдительны; ничто не ускользало от их зоркого взгляда на огромном расстоянии вокруг, но чутье у собаки было все-таки тоньше. И она усердно охотилась вместе с Дренгом, которому иной раз приходилось целыми днями гоняться за оленем, пока не удавалось загнать его насмерть, и не раз собака оказывала охотнику при этом такие услуги, которые закрепляли их воинский союз.

Дренг даже привязался к собаке. Вначале, в самый разгар жестокой зимы, когда дни, ночи, недели тянулись, как одно долгое, напряженное мгновение, Дренга просто успокаивало сознание того, что собака остается при нем, не отходит от его логова на всю ночь и, случись завтра неудача на охоте, в любое время обеспечит ему хорошую трапезу. И собака как будто понимала Дренга: была очень вежлива, но никогда не приближалась к нему настолько, чтобы можно было схватить ее рукой. Но пока длились такие несколько натянутые отношения, они успели многому научиться друг от друга. Им так славно сиделось по соседству короткими зимними днями, когда у Дренга был достаточный запас пищи для них обоих, каменное логово было уже обустроено и солнце хоть чуточку пригревало их со своего далекого небесного пути.

В руках у Дренга звенел и дымился кремень; на досуге он всегда мастерил какое-нибудь новое оружие. Но сидя и обтесывая кремень, он иногда вдруг начинал жадно высматривать что-то в холодном воздухе и поводить носом над кремнем – пахло гарью, огнем! Было что-то такое внутри кремня, дробившегося под ударами, что-то, отзывавшееся тлеющими под пеплом угольями. Дренг широко раздувал ноздри и втягивал в себя этот запах гари, напоминающий ему также запах опаленного дерна после грозы или запах утреннего тумана в первобытном лесу, тяжелого ночного пота растений, испарявшегося под солнцем. Дренг глубоко втягивал в себя воздух и вздыхал, вздыхал. Да, он тосковал по огню. И готов был без конца обтесывать кремни, хотя бы только для того, чтобы вдыхать в себя этот близкий и в то же время столь далекий запах огня, издаваемый осколками кремня.

В промежутки, когда окружавшие Дренга опасности не так сильно донимали его, он принимался осматривать свою собственную особу и находил, что кожа его покрыта струпьями от грязи и насекомых и кусками запекшейся крови убитых им животных; тогда он соскабливал в себя некоторые струпья и съедал их; вот как произошла на свет чистоплотность.

Волосы, покрывавшие тело, стали понемногу выпадать – Дренг больше не нуждался в естественной шубе, так как постоянно носил звериную. Вообще, он был здоров и отлично чувствовал себя на свежем воздухе, который не давал ему лежать на боку и нежиться. Дренг окреп, сила его все росла; росло и умственное развитие, что, впрочем, не мешало ему с чисто вселенским аппетитом набрасываться на всех теплокровных животных, которые, как и он, предпочли остаться на севере и приспособиться к новому климату.

Тем временем зима прошла. Дренг не сразу понял это. Ночи вдруг стали теплее, и солнце стало подыматься выше, – как раз когда он, наученный опытом все крепчавшей зимы, готовился, стиснув зубы, к еще более жестоким морозам и еще более трудному житью-бытью. И вдруг мороз взял да и пошел на убыль!

И лишь теперь, когда стало чуточку посветлее и дни стали прибывать, Дренг понял, что он перенес за время этого ужасного долгого мрака. Пока царила тьма, он неистовствовал в беспрерывном зверском отчаянии, не помня себя, весь во власти одного стремления – защищаться; теперь он начал отмякать и отводил душу какими-то странными звуками, которые судорожно вырывались у него из горла – это был смех. Плохо ему приходилось! Но он скоро забыл об этом и как бы очнулся.

Настало лето, и Дренг решил, что холод исчез навсегда. Но зима пришла опять, да еще более лютая, чем прежде, и Дренг претерпевал самые ужасные бедствия, каких он еще и не знал. Он едва выжил. Лето опять поставило его на ноги, и теперь он научился уму-разуму, поняв смену времен года, и стал готовиться к зиме заблаговременно.

Каждая новая зима была продолжительнее и холоднее прежней, а лето все убывало, пока не превратилось просто в короткий дождливый перерыв во время вечной зимы. Ледник все рос и расширялся.

Горные вершины совсем скрылись под сплошным куполом снега, все прибывавшего и прибывавшего. Снег слеживался под давлением новых верхних слоев и превращался в мощный слой ледяного теста, которое сползало по склонам гор и понемногу заполняло долины. Короткое лето не могло особенно повредить Леднику; оно только крепче спаивало его; оттаявший от тепла снег на его поверхности замерзал снова при первых холодах, и Ледник, лишенный снежного покрова, так и сверкал сине-зеленой глубиной на всем своем протяжении и на горных вершинах и далеко в долинах. Отблеск этой зеленой бездонности со временем наполнил весь горизонт, все увеличиваясь по мере того, как Ледник незаметно расползался с вершин гор по всему краю.

Ледник вытеснял самую землю, дробил ее в порошок и стирал чудовищной тяжестью движущегося льда. Темной ночью Дренг слышал подземный грохот и скрежет льда, который разворачивал и срывал скалистую почву в своем непрестанном медленном движении вниз, увлекаемый собственной непомерной тяжестью. И Дренг в ответ на это скрежетал зубами.

В тихие морозные дни, когда холод впивался острыми зубами во все поры тела, дыхание вылетало у Дренга из носа какими-то белыми сгустками, а кровь так и колола под кожей, словно звездный дождь. Победой казалось Дренгу уже то, что он жив.