Онлайн чтение книги Легенда о св. Юлиане Странноприимце
II

Он вступил в шайку искателей приключений, проходивших мимо.

Он узнал голод, жажду, лихорадку и вшей, приучил себя к грохоту стычек и к виду умирающих. Кожа его обветрилась, тело огрубело от доспехов. Будучи очень сильным, мужественным, воздержанным и дальновидным, он без труда достиг командования отрядом.

Вступая в битву, Юлиан увлекал за собою своих воинов широким взмахом меча. По узловатой веревке взбирался он ночью на стены крепостей; ураган раскачивал его, искры греческого огня приставали к латам, кипящая смола и расплавленный свинец струились из бойниц. Часто удар камня раздроблял его щит. Мосты, обремененные людьми, проваливались. Действуя одной палицей, он одолел однажды четырнадцать всадников. На поединках он побеждал всех охотников. Более двадцати раз его считали убитым.

Божьей милостью Юлиан всегда выходил невредимым, потому что он защищал духовных лиц, сирот, вдов и особенно стариков. Когда ему случалось видеть впереди себя старика, он его окликал, чтобы взглянуть ему в лицо, точно боялся убить по ошибке.

Беглые рабы, мятежные крестьяне, лишенные состояния незаконнорожденные, всякие смельчаки стекались под его знамена, и у него составилось целое войско.

Оно росло, он стал знаменит, союза с ним искали.

Юлиан оказывал помощь поочередно – то французскому дофину, то английскому королю, то иерусалимским храмовникам, то парфянскому сюрене, то абиссинскому негусу, то калькуттскому императору. Он сражался со скандинавами, покрытыми рыбьей чешуей, с неграми, ехавшими с круглыми щитами из бегемотовой кожи верхом на рыжих ослах, с золотистыми индусами, потрясавшими над своими диадемами широкими саблями, отполированными, как зеркало. Он побеждал троглодитов и антропофагов. Он пересекал области столь знойные, что волосы от солнечного жара сами вспыхивали, как факелы, другие – столь холодные, что руки отделялись от туловища и падали на землю, и, наконец, страну таких туманов, что люди шли, окруженные призраками.

Республики в затруднительных случаях обращались к Юлиану за советом. При переговорах с послами он добивался неожиданно выгодных условий. Если какой-нибудь царь вел себя дурно, то он являлся внезапно и усовещивал его. Он освобождал народы и отворял темницы королевам, заключенным в башнях. Не кто иной, как он, убил медиоланского змия и дракона из Обербирбаха.

Император Окситании, победив испанских мусульман, взял себе в наложницы сестру кордовского калифа; с нею он прижил дочь, которую воспитал по-христиански. Калиф, делая вид, что он тоже хочет принять христианскую веру, явился к нему якобы в гости в сопровождении огромной свиты, перебил весь гарнизон, а его самого бросил в подземную темницу и обращался с ним жестоко, чтобы силой вырвать у него сокровища.

Юлиан поспешил ему на помощь, разбил войско неверных, обложил город, убил калифа, отрубил ему голову и перекинул ее, как мяч, на ту сторону укреплений. Потом он вывел императора из темницы и вновь возвел его на трон в присутствии всего двора.

Император за такую услугу предложил ему много корзин с деньгами. Юлиан отказался. Думая, что он хочет еще больше, император предложил ему три четверти своих сокровищ. Новый отказ. Затем – разделить между ними царство. Юлиан поблагодарил, не принимая. Тогда император заплакал от досады, не зная, каким образом выразить свою благодарность, но вдруг ударил себя по лбу и шепнул несколько слов на ухо приближенному. Тут ковровая завеса поднялась, и появилась девушка.

Большие черные глаза ее светились кротко, как две лампады; чарующая улыбка приоткрывала уста; локоны волос цеплялись за драгоценные каменья открытого платья. Под прозрачной туникой угадывалась юность ее тела. Вся она была нежной, пухленькой, стройной.

Юлиан был ослеплен любовью, тем более что до сих пор он был целомудрен.

И вот он женился на дочери императора и взял за нею замок, доставшийся от матери. Когда свадьба была окончена, после взаимного обмена бесконечными любезностями они расстались с отцом.

Жили они во дворце белого мрамора на мавританский лад, построенном на мысу, среди апельсиновой рощи. Цветочные террасы спускались до самого берега залива, где розовые раковины хрустели под ногами. За замком расстилался веером лес. Небо было неизменно синим, а деревья склонялись попеременно то под морским бризом, то под ветром с гор, окаймлявших горизонт.

Комнаты, полные сумрака, озарялись окладкою светлого мрамора стен. Высокие колонки, тонкие как тростники, поддерживали своды куполов, украшенных рельефами, наподобие сталактитовых гротов.

В залах били фонтаны, мозаика выстилала полы, сквозили резные перегородки, – тысячи архитектурных изяществ, и всюду такая тишина, что ухо различало шуршание шарфа и эхо вздоха.

Юлиан больше не воевал. Он отдыхал, окруженный мирным народом. Каждый день перед ним проходили толпы, преклоняя колени и по-восточному целуя руку.

Одетый в пурпур, пребывал он, облокотившись, в амбразуре окна и вспоминал свои прежние охоты. Ему бы хотелось преследовать в пустыне газелей и страусов, скрываться в бамбуковой роще, подстерегая леопардов, пересекать леса, кишащие носорогами, восходить на вершины неприступных гор, чтобы оттуда вернее метить в орлов, или на морских льдинах сражаться с белыми медведями.

Иногда во сне он видел себя праотцом Адамом в раю, посреди всех зверей. Простирая руку, он их убивал. Или они проходили перед ним попарно, согласно росту, начиная со слона и льва, кончая горностаями и утками, как в тот день, когда они вступали в Ноев ковчег. Из глубины пещеры он метал в них неотвратимые копья. Но появлялись другие звери – и так без конца.

Он просыпался, дико вращая глазами.

Друзья Юлиана, принцы, приглашали его на охоту. Он всегда отказывался, надеясь подобной епитимьей предотвратить несчастье, потому что ему казалось, что судьба его родителей зависит от умерщвления животных. Но он страдал, что не может видеть отца и мать, а его охотничья страсть становилась нестерпимой.

Чтобы развлечь Юлиана, жена его приглашала жонглеров и танцовщиц.

Она прогуливалась с ним в открытых носилках. В иные дни, возлежа у края ладьи, они смотрели на рыб, блуждающих в глубинах вод, ясных, как небо. Часто она бросала ему в лицо цветы; прижавшись к его ногам, играла на трехструнной мандолине; затем, положив руки на его плечи, робко спрашивала:

– Что же с вами, мой повелитель?

Он не отвечал или разражался рыданиями. Наконец однажды он признался в своих ужасных мыслях.

Она стала оспаривать их очень рассудительно: отец и мать его, вероятно, уже умерли; но если бы он их и увидел, то какими судьбами, чего ради совершит он столь гнусный поступок? Значит, его страх не имеет оснований, и он снова должен приняться за охоту.

Юлиан с улыбкой слушал ее и все-таки не решался удовлетворить свою страсть.

Однажды августовским вечером они были в опочивальне. Жена его только что легла, а он стал на колени для молитвы, когда услыхал брех лисицы и легкие шаги под окном; ему померещились в сумраке тени животных. Соблазн был слишком велик. Он снял свой колчан.

Жена его удивилась.

– Я тебе повинуюсь! – сказал он. – К восходу солнца я вернусь.

Тем не менее, она опасалась, что с ним приключится что-то недоброе. Он успокоил ее и ушел, дивясь переменчивости ее.

Немного спустя паж доложил, что двое незнакомцев, за отсутствием господина, желают тотчас же видеть госпожу.

Затем в комнату вошли старик и старуха, сгорбленные, запыленные, в холщовой одежде, опираясь на палки.

Приободрившись, они заявили, что принесли Юлиану вести о его родителях.

Она приподнялась, чтобы их выслушать.

Но, обменявшись взглядами, они спросили, любит ли он их еще и говорит ли о них иногда.

– О, да! – ответила она.

Тогда они воскликнули:

– Ну, так это мы! – и сели, потому что были слабы и разбиты усталостью.

Но ничто не доказывало молодой женщине, что ее муж был действительно их сын.

Они ей представили доказательства, описав особые знаки, которые он имел на теле.

Она соскочила с постели, позвала пажа, и родителям Юлиана подали ужин.

Хотя они были очень голодны, но ничего не могли есть, а она наблюдала в стороне, как дрожали их костлявые руки, когда они брали кубки.

Они задавали тысячи вопросов о Юлиане. Жена его отвечала на каждый, умалчивая о тех мрачных мыслях, которые касались их самих.

Видя, что он не возвращается, они покинули свой замок. Они странствовали уже много лет по смутным указаниям, не теряя надежды. Понадобилось столько денег на речные переправы, монастырские гостиницы, королевские пошлины и чтобы удовлетворить требования грабителей, что кошель их был пуст, и они жили теперь подаянием. Что за беда, раз они скоро обнимут своего сына! Они радовались его счастью, что у него такая милая жена; не могли на нее наглядеться и нацеловаться с нею.

Богатство покоев очень их изумило, и старик, осмотрев стены, спросил, почему здесь находится герб императора Окситании.

Она отвечала:

– Это мой отец.

Тогда он вздрогнул, вспомнив предсказание цыгана, а старуха подумала о словах отшельника, Несомненно, что слава ее сына только заря небесной лучезарности. И оба они сидели ошеломленные, в сиянии канделябра, освещавшего стол.

Они, должно быть, были очень красивы в молодости. У матери еще сохранились все ее волосы; их тонкие завитки, белые, как снег, спускались на щеки. А отец своим высоким ростом и длинной бородой напоминал церковную статую.

Жена Юлиана предложила им не дожидаться его. Она сама уложила их в свою постель, закрыла окно, и они заснули.

Наступал день, и за цветной оконницей уже начинали щебетать птички.

Юлиан пересек парк. Сильной поступью шел он через лес, наслаждаясь мягкостью травы и сладостью воздуха.

Тени деревьев тянулись по мхам. Местами луна бросала на лужайки бледные пятна, и он не решался ступить, принимая их за лужи воды или за поверхность стоячего болота, сливавшуюся с цветом травы. Всюду была тишина, и он не находил ни одного из зверей, которые недавно бродили вокруг его замка.

Лес сгущался, тьма стала глубже. Проносились порывы теплого ветра, полные расслабляющих ароматов. Он увяз в груде сухих листьев и прислонился к дубу, чтобы перевести Дух.

Вдруг из-за его спины прыгнула темная масса – кабан. Юлиан не успел схватить свой лук, и это его огорчило, как несчастье.

Выйдя из леса, он заметил волка, пробиравшегося вдоль изгороди. Юлиан пустил в него стрелу. Волк остановился, повернул голову, взглянул на него и продолжал свой бег. Он трусил, соблюдая то же расстояние, временами останавливался и, как только Юлиан прицеливался, снова начинал бежать.

Юлиан прошел таким образом бесконечную равнину, потом песчаные холмики и наконец очутился на плоскогорье, которое господствовало над большими просторами земли. Между полуразрушенными склепами были разбросаны могильные плиты. Он спотыкался о кости покойников. Кое-где сиротливо наклонялись сгнившие кресты. Но в неясной тени могил шевелились какие-то призраки. Это были гиены, перепуганные и дрожащие. Стуча по плитам когтями, они подошли его обнюхать и, зевая, обнажали десны. Юлиан выхватил саблю. Они разом бросились врассыпную, и долго длился их торопливый и хромой галоп, пока они не исчезли вдали в клубах пыли.

Час спустя Юлиан встретил в овраге разъяренного быка; наклонив рога, он рыл копытом песок. Юлиан направил копье в отвислые складки подгрудка. Копье разлетелось вдребезги, как будто животное было из бронзы. Юлиан закрыл глаза, ожидая смерти. Когда он их открыл – бык исчез.

Тогда его душа сжалась от стыда. Высшая воля разрушала его силу. Он снова пошел в лес, чтобы вернуться домой.

Лес был перепутан лианами; он их рубил саблей; вдруг куница скользнула у него между ног, пантера перепрыгнула через его плечо, змея спиралями поползла вверх по ясеню.

В листве сидела чудовищная галка и глядела на Юлиана. Здесь и там между ветвями появлялось множество искр, точно небосвод пролился на лес всеми своими звездами. Это были глаза животных – диких кошек, белок, сов, попугаев, обезьян.

Юлиан пустил против них свои стрелы; оперенные стрелы садились на листву словно белые бабочки. Он стал швырять камнями; камни, никого не задевая, падали на землю. Тогда он начал проклинать себя, рвался в бой, рычал неистовые слова, задыхался от бешенства.

И все животные, которых он когда-либо преследовал, теперь появились и образовали вокруг него тесное кольцо. Одни сидели на задних лапах, другие дыбились во весь рост. Он стоял посредине, олёденев от ужаса, не в силах шевельнуться. Последним усилием воли он сделал шаг; те, что находились на деревьях, развернули крылья, сидевшие на земле передвинулись, все его сопровождали.

Гиены шли впереди него, кабан и волк – сзади; справа бык мотал головой, а слева змея извивалась в траве, между тем как пантера, выгибая спину, подвигалась мягкими шагами и огромными прыжками. Он шел как можно медленнее, чтобы не раздражать зверей, и видел, как из чащи кустарника выходят дикобразы, лисицы, гадюки, шакалы и медведи.

Юлиан бросился бежать, и они побежали. Змея свистела, зловонные звери источали слюну. Кабан касался клыками его каблуков, волк ерзал мохнатою мордой по его ладони. Обезьяны гримасничали и щипались, куница свертывалась в клубок под его ногами. Медведь сбил с него шляпу тыльной стороной лапы, пантера с презреньем уронила стрелу, которую несла в пасти.

В мрачных ухватках зверей сквозила насмешка. Наблюдая его уголком зрачков, они, казалось, обдумывали план мести. Оглушенный жужжанием насекомых и ударами птичьих хвостов, задыхаясь от всех этих запахов, он шел, как слепой, с закрытыми глазами и вытянутыми руками, не имея даже сил молить о пощаде.

Крик петуха задрожал в воздухе, другие откликнулись. Наступил день. По ту сторону апельсинных деревьев он узнал конек на кровле своего дворца.

На краю поля, в трех шагах от себя Юлиан увидел красных куропаток, порхавших по жнивью. Он расстегнул плащ и бросил на них, как сетку. Когда он его приподнял, то увидел только одну куропатку, давно уже мертвую и сгнившую.

Это наваждение привело его в раздражение еще большее, чем прежние. Жажда бойни вновь охватила его. За отсутствием зверей он готов был убивать людей.

Он пробежал три террасы, кулаком выбил дверь, но внизу лестницы мысль о любимой жене смягчила его сердце. Она, конечно, спит, он застанет ее врасплох.

Сняв сандалии, он тихо повернул затвор двери и вошел.

Свинцовая оправа оконниц темнила бледную зарю. Юлиан запутался в платье, брошенном на полу; дальше он наткнулся на стол, еще заставленный посудой. «Должно быть, ужинала», – сказал он про себя и направился к кровати, стоявшей в темноте в самой глубине комнаты. Подойдя к изголовью, чтобы поцеловать жену, он нагнулся к подушке, на которой, одна рядом с другой, покоились две головы. И он почувствовал на губах прикосновение бороды.

Юлиан отступил, думая, что сходит с ума; но он снова вернулся к кровати и, шаря пальцами, наткнулся на очень длинные волосы. Чтобы удостовериться в своей ошибке, он медленно провел рукой по подушке. Это действительно была борода мужчины! Мужчины, спавшего с его женой!

Разразившись безмерным гневом, он обрушился на них с кинжалом. С воем дикого зверя, с пеной у рта он топал ногами. Затем остановился.

Мертвые, пораженные в самое сердце, даже не шевельнулись. Юлиан внимательно прислушивался к их двойному, почти совпадающему хрипу, и по мере того как он ослабевал, другой голос издалека продолжал его. Сначала еле внятный, этот жалобный и долгий стон приблизился, вырос и стал жестоким. С ужасом узнал Юлиан крик большого черного оленя.

Он обернулся, и ему показалось, что в обрамлении двери стоит призрак его жены со светильником в руке.

Гомон бойни ее разбудил. Одним широким взглядом она поняла все и, убегая в страхе, уронила светильник.

Юлиан его поднял.

Его отец и мать лежали перед ним на спине, с зияющими ранами на груди. Их лица были величественны и кротки и, казалось, хранили вечную тайну. Брызги и пятна крови ярко выделялись на их белой коже, на простынях кровати, на полу и на распятьи из слоновой кости, висевшем в алькове. Багряный отблеск оконницы, через которую било солнце, освещал эти красные пятна и еще много других разбрасывал по всей комнате.

Юлиан подошел к убитым, говоря себе, желая убедить себя, что это невозможно, что он ошибся, что бывает же иногда сходство необъяснимое. Наконец он слегка наклонился, чтобы рассмотреть старика поближе; тогда он заметил между не вполне прикрытыми веками потухший зрачок, который обжег его огнем. Затем он направился к другой стороне ложа, где лежало другое тело, седые волосы которого прикрывали часть лица. Юлиан, пальцами отстранив начесы, приподнял голову. Он рассматривал ее, придерживая вытянутой онемевшей рукой, а другою держа светильник. Капли крови, сочившейся с тюфяка, одна за другой падали на пол.

Вечером того же дня он явился к жене и не своим голосом приказал прежде всего ему не отвечать, не приближаться к нему и даже не смотреть на него; потом ей надлежало, под страхом вечного осуждения, исполнить все его приказания, которые ненарушимы.

Похороны следовало устроить согласно письменному расписанию, оставленному им на аналое в комнате убиенных. Ей он оставлял свой дворец, своих вассалов и все свое достояние, не унося с собою даже той одежды, что была на нем, и сандалий, которые надо было взять на верху лестницы.

Она повиновалась воле божьей, ставши причиной его преступления, и должна молиться о его душе, так как с этого дня его больше не существует.

Усопших похоронили с пышностью в монастырской церкви, в трех днях пути от дворца. Монах с опущенным капюшоном следовал за процессией вдали ото всех, и никто не дерзал заговорить с ним.

Во время литургии он лежал ниц, крестом, не подымая лба от праха, посредине главного входа.

После погребения видели, как он направился по дороге, что вела в горы. Он много раз оборачивался и наконец исчез.