Онлайн чтение книги Летать или бояться Flight or Fright
Ричард Матесон. Кошмар на высоте 6000 метров

– Пристегните ремень, пожалуйста, – бодро сказала стюардесса, проходя мимо него.

Почти в тот самый момент, когда она это произнесла, на табло над аркой, ведущей в носовой отсек, загорелась надпись: «ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ», а под ней – сопутствующее предупреждение: «НЕ КУРИТЬ». Набрав полные легкие дыма, Уилсон выдохнул его толчками и погасил сигарету, раздраженно потыкав ею в пепельницу в подлокотнике.

Снаружи один из двигателей зверски кашлянул, изрыгнув облако дыма, рассеявшееся в ночном воздухе. Фюзеляж задрожал, и Уилсон, взглянув в иллюминатор, увидел языки белого пламени, вырывающиеся из гондолы двигателя. Второй двигатель тоже закашлялся, взревел, и его винт, завертевшись, превратился в размытое пятно. Пересилив себя, Уилсон затянул ремень.

Теперь все двигатели работали, и голова Уилсона тряслась в такт с фюзеляжем, пока DC-7 выруливал на бетонную площадку, раскаляя ночь своими ревущими выхлопами.

В конце рулежной дорожки самолет остановился. Уилсон посмотрел в иллюминатор на сверкающую громадину терминала. К концу утра, подумал он, приняв душ и чисто одетый, я буду сидеть в кабинете очередного партнера, обсуждая очередное великое дело, конечный результат которого ровным счетом ничего не прибавит к истории человечества. Черт бы побрал все это…

У Уилсона перехватило дыхание, когда начался разогрев двигателей перед взлетом. И без того громкий рев стал оглушительным – звуковые волны обрушивались на Уилсона, словно удары битой. Он открыл рот, будто хотел дать выход этому невыносимому давлению. Глаза его заблестели, как у человека, испытывающего мучительную боль, пальцы впились в подлокотники, словно звериные когти.

Он испуганно вздрогнул, поджав ноги, и в этот момент почувствовал на плече прикосновение чьей-то руки. Дернув головой в сторону, он увидел стюардессу, встречавшую его при посадке. Она улыбалась, глядя на него сверху вниз.

– У вас все в порядке?

Уилсон едва разобрал ее слова. Сжав губы, он помахал рукой, словно хотел ее отогнать. Улыбка стюардессы вспыхнула избыточной бодростью, но погасла, как только она отвернулась и двинулась дальше.

Самолет начал разбег. Сначала вяло, словно бегемот, с трудом несущий свой вес, потом чуть быстрее, преодолевая тормозящее трение. Повернув голову к окну, Уилсон видел темную взлетную полосу, проносящуюся мимо все быстрее и быстрее. Когда опустились закрылки, на конце крыла возникло какое-то механическое завывание. А потом, незаметно, гигантские колеса утратили контакт с землей, и она начала медленно уходить вниз. Под крылом мелькали деревья и дома, ртутные капли автомобильных фар растягивались в стремительные серебряные дротики. «Дуглас» медленно накренился вправо, одновременно подтягивая себя вверх, к морозному мерцанию звезд.

Наконец он выровнялся, и, как показалось, двигатели смолкли, пока, прислушавшись, Уилсон не уловил их мерный рокот на крейсерской скорости. На миг он почувствовал облегчение, его мышцы расслабились, пришло ощущение спокойствия. Но оно тут же и ушло. Уилсон сидел неподвижно, глядя на табло «НЕ КУРИТЬ», пока оно не погасло, и сразу же зажег сигарету. Достав газету из кармашка в спинке переднего кресла, он развернул ее.

Как обычно, мир пребывал в состоянии, близком к нынешнему уилсоновскому. Трения в дипломатических кругах, землетрясения и стрельба, убийства, изнасилования, торнадо и автокатастрофы, деловые конфликты, гангстерство. «Бог в своих небесах – и в порядке мир»[19]Цитата из стихотворения Роберта Браунинга, называемого «Год у весны» или, чаще, «Песенка Пиппы» и являющегося отрывком из пьесы «Пиппа проходит». Перевод Н. Гумилева., – вспомнил Артур Джеффри Уилсон.

Спустя четверть часа он отбросил газету. Ощущение в желудке было ужасным. Он посмотрел на табло рядом с двумя туалетами. На обоих значилось: «ЗАНЯТО». Он загасил третью с момента взлета сигарету, выключил индивидуальную лампочку над головой и уставился в иллюминатор.

В салоне пассажиры уже гасили свои лампочки и, откидывая спинки кресел, устраивались на ночлег. Уилсон посмотрел на часы. Двадцать минут двенадцатого. Он устало вздохнул. Как он и ожидал, таблетки, которые он принял перед посадкой, ничуть не подействовали.

Как только из одного туалета вышла женщина, он резко встал, схватил свою сумку и начал пробираться по проходу.

Его организм, опять же как он и ожидал, не желал сотрудничать. Уилсон встал с унитаза с тяжелым стоном и привел в порядок одежду. Вымыв руки и лицо, он достал из сумки туалетные принадлежности и выдавил на зубную щетку полоску пасты.

Чистя зубы и для устойчивости держась другой рукой за холодную переборку, он посмотрел в иллюминатор. В нескольких футах от себя он увидел бледно-голубой внутренний воздушный винт и представил, что будет, если винт оторвется и, словно тесак с тремя лезвиями, врежется в него.

Желудок сразу провалился куда-то вниз. Уилсон инстинктивно сглотнул, в горло попала слюна, смешанная с зубной пастой. Подавившись, он повернулся и сплюнул в раковину, потом поспешно прополоскал рот и выпил глоток воды. Господи, если бы можно было ехать на поезде – сидел бы он сейчас в своем купе, время от времени ходил бы в вагон-бар, садился бы на свободный стул и выпивал бы, читая журнал. Но такое счастье, увы, ему не дано.

Он уже хотел было убрать туалетные принадлежности, когда его взгляд упал на клеенчатый сверток, лежавший в сумке. Поколебавшись, он поставил несессер на раковину, достал сверток, сел на унитаз, опустив крышку, и развернул его на колене.

Он сидел, уставившись на блестящий пистолет с симметричными формами. Уилсон возил его с собой уже почти год. Изначально приобрести его он решил потому, что ему приходилось возить деньги, – для защиты от подростковых банд, орудовавших в городах, которые ему приходилось посещать. Однако подспудно он всегда знал, что настоящая причина – только одна. Причина, о которой он думал с каждым днем все больше. Как было бы просто… прямо здесь, сейчас…

Уилсон закрыл глаза и судорожно сглотнул. Во рту еще сохранялся налет зубной пасты, рецепторы ощущали ее ментоловый привкус. Грузно обмякнув, он сидел в вибрирующем холоде туалетной кабинки, держа в руке смазанный пистолет, пока, совершенно неожиданно, его не начала бить непроизвольная дрожь. «Господи, отпусти меня!» – внезапно раздалось у него в мозгу.

«Отпусти меня, отпусти меня », – едва различимо звучало в ушах.

Уилсон резко выпрямился. Сжав губы, он снова завернул пистолет, сунул его в сумку, положил сверху несессер и застегнул молнию. Встав, открыл дверь, вышел из кабинки, поспешно проследовал к своему креслу и сел, аккуратно засунув под него сумку. Потом вдавил кнопку на подлокотнике и откинул спинку. Он был бизнесменом, и завтра ему предстояло важное дело. Все просто. Организм нуждается в сне, и он обязан его ему предоставить.

Спустя двадцать минут Уилсон медленно протянул руку и снова нажал на кнопку, возвращая спинку кресла в вертикальное положение. На лице его застыло обреченное выражение. К чему себя мучить? – подумал он. Очевидно, что заснуть он не сможет. Так тому и быть.

Разгадав половину кроссворда, Уилсон уронил его на колени. У него устали глаза. Он круговым движением поводил плечами, размял мышцы спины. И что теперь? Читать ему не хотелось, спать он не мог. А до Лос-Анджелеса оставалось – он сверился с часами – еще семь-восемь часов лёта. Как их убить? Окинув взглядом салон, он увидел, что все пассажиры, за исключением одного, сидевшего в переднем ряду, спят.

На него вдруг накатила жуткая ярость, ему захотелось крикнуть, швырнуть что-нибудь, ударить кого-нибудь. Он так бешено стиснул зубы, что стало больно челюстям. Резко отодвинув шторку иллюминатора, он ожесточенно уставился в него.

Снаружи виднелись перемежающиеся огни световых горизонтов на конце крыла, бледные сполохи выхлопов, вылетающих из-под капота двигателя. «И вот он… на высоте шести тысяч метров над землей, заточенный в ревущую оболочку смерти, несущийся сквозь полярную ночь к…» – подумал Уилсон.

Вдали блеснула молния, осветив крыло самолета фальшивым дневным светом. Уилсона передернуло, он с трудом сглотнул. Начинается гроза? Мысль о дожде, густой облачности, о самолете, словно щепка, болтающемся в небесном море, была неприятна. Уилсон плохо переносил полеты. От избыточности движения ему становилось нехорошо. Может, принять еще несколько таблеток драмамина, чтобы успокоиться? Его место – естественно! – находилось рядом с аварийным выходом. А что, если дверь случайно откроется? Его засосет в нее и вытолкнет из самолета. Он представил себе, как с душераздирающим криком летит вниз.

Уилсон моргнул и тряхнул головой. Прижавшись к стеклу иллюминатора и уставившись вдаль, он почувствовал легкое покалывание в затылке. Не двигаясь, скосил взгляд. Он мог поклясться, что…

Вдруг его желудок болезненно сжался, взгляд устремился вперед. Что-то ползло по крылу самолета.

Уилсон ощутил тошнотворную дрожь в животе. Боже милостивый, неужели какая-то собака или кошка забралась на самолет перед взлетом и каким-то чудесным образом смогла удержаться на нем? От этой мысли его затошнило. Бедное животное с ума сойдет от страха. Но за что можно было зацепиться на гладкой, бешено обдуваемой поверхности крыла? Конечно же, это невозможно. Наверное, это просто птица или…

Снова вспыхнула молния, и Уилсон увидел, что это был человек.

Уилсон замер, не в состоянии пошевелиться. В оцепенении он наблюдал за черной фигурой, ползущей по крылу. Этого не может быть, звучал где-то внутри голос, окутанный множеством слоев ужаса, но Уилсон его не слышал. Он ощущал лишь, как титанически, на разрыв колотится его сердце, и видел лишь человека там, снаружи.

И вдруг, словно его окатили ледяной водой, последовала реакция: его мозг стал лихорадочно искать рациональное объяснение. Механик наземной службы из-за чудовищного недосмотра остался на крыле после взлета, и ему удалось удержаться, даже несмотря на ветер, сорвавший с него одежду, даже несмотря на разреженный воздух и температуру, близкую к точке замерзания.

Уилсон не дал себе времени на сомнения. Вскочив на ноги, он закричал:

– Стюардесса! Стюардесса! – Его голос разнесся по салону гулким звенящим эхом. Уилсон вонзил палец в кнопку вызова бортпроводника. – Стюардесса!

Она бежала по проходу, на лице ее была написана тревога, но, увидев выражение его лица, застыла на месте.

– Там человек! Человек! – кричал Уилсон.

–  Что?!  – Вокруг глаз стюардессы собрались морщинки.

– Посмотрите! Посмотрите!  – Руки Уилсона дрожали. Он плюхнулся в кресло, указывая пальцем в иллюминатор. – Он ползет по…

Закончить он не смог, из его горла вырвался лишь какой-то треск: на крыле самолета никого не было.

Уилсон дрожал. Прежде чем обернуться, он некоторое время смотрел на отражение стюардессы в стекле иллюминатора. Озадаченное выражение не сходило с ее лица.

Наконец он повернулся и, взглянув на нее, увидел, что ее накрашенные губы полураскрыты, словно она собиралась что-то сказать, но передумала. Потом она закрыла рот, сглотнула и попыталась улыбнуться, на миг ее лицо разгладилось.

– Простите, – сказал Уилсон. – Наверное, это было что-то…

Он замолчал, словно уже закончил фразу. Девочка-подросток, сидевшая через проход, уставилась на него с сонным любопытством.

Стюардесса откашлялась.

– Принести вам что-нибудь? – спросила она.

– Стакан воды, – попросил Уилсон.

Стюардесса развернулась и двинулась по проходу.

Уилсон сделал глубокий вдох и отвернулся от внимательного взгляда девочки. Он чувствовал себя все так же, и это поразило его больше всего. Куда же делись видения, крики, сжимание висков, вырывание волос?

Он резко закрыл глаза. Там был человек, думал он. Там определенно был человек. Вот почему он так встревожился. И тем не менее его там быть не могло. В этом он отдавал себе полный отчет.

Не открывая глаз, Уилсон сидел, размышляя о том, что бы делала сейчас Жаклин, если бы была рядом. Молчала бы, онемев от ужаса? Или в своей более привычной манере порхала бы вокруг него, улыбалась, болтала, притворяясь, будто ничего не видела? И что подумали бы его сыновья? Уилсон почувствовал, как в груди у него зарождается рыдание. О господи…

– Ваша вода, сэр.

Резко дернувшись от неожиданности, Уилсон открыл глаза.

– Принести вам одеяло? – поинтересовалась стюардесса.

– Нет. – Он покачал головой и добавил: «Спасибо», сам удивляясь, почему так вежлив.

– Если вам что-нибудь понадобится, просто нажмите кнопку вызова.

Уилсон кивнул.

Не притронувшись к воде, он некоторое время спустя услышал за спиной приглушенные голоса стюардессы и одного из пассажиров. Уилсон напрягся от негодования, резко наклонился, постаравшись тем не менее не расплескать воду, вытащил из-под кресла сумку, достал из коробки со снотворным две пилюли и проглотил их, запив водой. Потом скомкал пластмассовый стаканчик и запихнул его в карман на спинке переднего кресла, после чего, не глядя, задернул шторку. Все, хватит. Одна галлюцинация – это еще не безумие.

Он перевернулся на правую сторону и постарался не замечать ритмичного подрагивания самолета. Забыть обо всем – это важнее всего. Не надо об этом думать. Неожиданно он почувствовал, как его губы складываются в кривую ухмылку. Что ж, по крайней мере, никто не сможет упрекнуть его в будничности виде́ния. Его галлюцинация была фантастически роскошной. Голый человек, ползущий по крылу «Дугласа» на высоте шести тысяч метров, – такая химера достойна благороднейшего из безумцев.

Юмористический настрой Уилсона, однако, быстро иссяк. Ему стало холодно. Все было так живо, так отчетливо! Как глаза могут видеть то, чего не существует? Как нечто, рожденное в мозгу, может заставить зрение столь реально работать на себя? Он не был в дурмане, в полубессознательном состоянии, и виде́ние не было бесформенным, призрачным. Оно было отчетливо трехмерным, точно таким же, как все, что он видел вокруг себя и что точно было реальным. Вот это-то и пугало больше всего. В той фигуре не было совершенно ничего призрачного. Он просто взглянул на крыло и…

Уилсон инстинктивно отдернул шторку.

В тот миг он не смог бы сказать, жив ли еще. У него было такое ощущение, словно все содержимое его живота и грудной клетки мгновенно и чудовищно вспучилось и протиснулось в горло и голову, перекрыв дыхание, выдавливая глаза изнутри. Стиснутое этой раздувшейся массой сердце пульсировало так, будто пыталось вырваться из своей оболочки. Уилсон замер, как парализованный.

Всего в каких-нибудь нескольких дюймах, отделенный лишь толщиной стекла, на него уставился тот самый человек.

У него было невероятно злобное, нечеловеческое лицо: грубая грязная кожа с крупными порами, расплющенный нос – какая-то бесцветная шишка, деформированные потрескавшиеся губы, которые не смыкались из-за выпирающих неимоверно больших и кривых зубов, глаза маленькие, глубоко утопленные, немигающие. И все это – в обрамлении косматых, спутавшихся волос, которые торчали густыми пучками даже из ушей и свисавшего птичьим клювом носа и покрывали все щеки.

Уилсон сидел в кресле, как громом пораженный, неспособный ни на какую реакцию. Время остановилось и утратило свое значение. Функции организма и мыслительная деятельность замерли. Потрясение сковало его льдом. Только бешеная скачка сердца продолжалась в темноте. Уилсон не мог даже моргнуть. Не дыша, он отвечал безжизненным взглядом на отсутствующий взгляд существа за окном.

Наконец он решительно закрыл глаза, и его мозг, избавившись от зрительного образа, вырвался на свободу. Его там нет, попытался убедить себя Уилсон. Он стиснул зубы, дыхание трепетало у него в ноздрях. Его там нет, его там просто нет.

Вцепившись в подлокотники побелевшими пальцами, Уилсон взял себя в руки. Никакого человека снаружи нет, сказал он себе. Это просто невозможно, чтобы кто-то, скрючившись, сидел на крыле летящего самолета и смотрел на него.

Он снова открыл глаза… и тут же вжался в сиденье, судорожно ловя ртом воздух. Человек не только оставался на месте – он ухмылялся. Уилсон сжал кулаки и вонзил ногти в ладони, пока не почувствовал боль и не убедился, что эта боль полностью отрезвила его.

Потом он медленно протянул дрожащую руку и нажал кнопку вызова бортпроводницы. Он не собирался повторять свою ошибку – кричать, вскакивать на ноги и тем самым спугивать существо за бортом. Он сидел прямо, хоть и дрожал от ужаса, потому что человек продолжал наблюдать за ним и его маленькие глазки двигались вслед за движением руки Уилсона.

Уилсон осторожно нажал на кнопку раз, потом другой. «Ну, иди же сюда, – мысленно призывал он. – Иди и непредвзятым взглядом посмотри на то, что вижу я, – только поторопись».

Он услышал, как в глубине салона отодвинулась занавеска, и его тело напряглось. Человек повернул свою чудовищную голову в направлении звука. Парализованный страхом, Уилсон не сводил с него глаз. «Ну же, скорее, – думал он. – Ради бога, скорее сюда!»

Все закончилось в одну секунду. Человек снова перевел взгляд на Уилсона, его губы искривила коварная улыбка. Потом он подпрыгнул и исчез.

– Да, сэр?

На миг Уилсону показалось, что он действительно сошел с ума. Его взгляд метался от того места, где только что был человек, к вопрошающему лицу стюардессы и обратно. В глазах плескалось смятение.

– Что случилось?  – спросила стюардесса.

Именно выражение ее лица приводило его в растерянность. Уилсон постарался сдержать эмоции, но в следующий момент пришло осознание: она все равно ему не поверит.

– Я… простите, – пролепетал он. Во рту у него так пересохло, что, когда он попытался проглотить стоявший в горле ком, раздался щелкающий звук. – Ничего. Извините меня.

Стюардесса явно не знала, что сказать. Она стояла, чуть покачиваясь, чтобы сохранять равновесие при колебании самолета, одной рукой держась за спинку соседнего кресла, другой вяло водя вдоль бокового шва своей юбки. Она слегка приоткрыла рот, словно хотела что-то сказать, но не находила слов.

– Тогда… – произнесла она наконец и кашлянула. – Если вам… что-нибудь понадобится…

– Да-да. Спасибо. Мы… летим на грозу?

Стюардесса поспешно улыбнулась:

– Небольшую. Не о чем беспокоиться.

Уилсон судорожно кивнул и, когда она повернулась, чтобы уйти, вдохнул так лихорадочно, что у него затрепетали ноздри. Он не сомневался, что она уже записала его в сумасшедшие, но не знала, что делать, потому что в программе ее обучения не было инструкций, как обращаться с пассажирами, которым кажется, что они видят человечков, скрючившихся на крыле самолета.

Кажется?

Уилсон резко повернул голову и посмотрел в иллюминатор, увидел темный скат крыла, извергающуюся струю выхлопа, мигающие аэронавигационные огни на конце крыла. Но он видел человека – в этом он был готов поклясться. Как он мог быть уверен в реальности всего окружающего, если, будучи во всех отношениях совершенно здоровым человеком, все же представляет себе нечто подобное? Что это за логика, поддаваясь которой мозг не искажает всю реальность, а лишь встраивает в нее один инородный образ, сохраняющий безупречную цельность всех своих деталей?

Нет, это совершенно не логично.

Вдруг Уилсон вспомнил, как во время войны газеты писали о предполагаемом существовании неких летающих существ, которые изводили в небе пилотов авиации союзников. Их называли гремлинами – злыми гномами, приносящими летчику неудачу. Интересно, они действительно существовали? Может, они на самом деле живут здесь, наверху, никогда не опускаясь на землю, летают верхом на ветрах и, обладая массой и весом, не подвержены закону гравитации?

Пока он так размышлял, человек появился снова.

Только что крыло было пустым – и вот уже, разбрасывая вокруг себя искры, на его плоскость прыгает человечек. Удара не было слышно. Он приземлился легко, размахивая для равновесия короткими волосатыми руками. Уилсон напрягся. Да, во взгляде человека – но можно ли назвать это существо человеком? – была осмысленность, он понимал, что играет с Уилсоном, заставляя того напрасно вызывать стюардессу. Уилсон почувствовал, что дрожит от страха. Как убедить других в существовании этого человека? Он в отчаянии огляделся вокруг. Девочка, сидящая через проход! Если разбудить ее и поговорить с ней мягко, спокойно, сможет ли она?..

Нет, человечек исчезнет прежде, чем она сможет его увидеть. Вероятно, запрыгнет на фюзеляж, где будет вне поля зрения для всех, даже для пилотов в кабине. Уилсон почувствовал прилив злости на самого себя за то, что не взял камеру, которую просил привезти Уолтер. «Господи, – подумал он, – я бы мог его сфотографировать».

Он приблизил голову к са́мому иллюминатору. Что там делает человечек? Внезапно молния выбелила крыло, тьма расступилась, и Уилсон увидел, как тот, словно любопытный ребенок, сидит на корточках на краю крыла и правой рукой тянется к одному из вращающихся винтов.

Потрясенный, Уилсон завороженно следил за человечком, чья рука тянулась все ближе и ближе к размытому пятну круговращения, пока он вдруг не отдернул ее и его губы не округлились в беззвучном крике боли. «Ему отрезало палец!» – подумал Уилсон и ощутил тошноту. Но человечек сразу же снова потянулся к винту шишковатым пальцем – ни дать ни взять безобразный младенец, пытающийся поймать вращающуюся лопасть вентилятора.

Не будь все это столь чудовищно неуместно, картинка могла бы показаться забавной, потому что, если отрешиться от обстоятельств, человечек в этот момент представлял собой комическое зрелище, словно оживший сказочный тролль: ветер рвет волосы у него на голове и на теле, а он полностью сосредоточен на вращении винта. Разве такое придумаешь? Уилсону вдруг пришло в голову: а какие последствия этот жуткий маленький фарс может возыметь для него лично?

Он продолжал наблюдать, а человечек снова и снова тянулся к винту, снова и снова отдергивал руку, иногда засовывал пальцы в рот, будто пытаясь их охладить. И постоянно оглядывался через плечо, чтобы проверить, смотрит ли на него Уилсон. «Он знает, что это некая игра между нами. Но стоит мне позвать кого-нибудь еще, как он тут же исчезнет. Если я – единственный свидетель, значит, он победил в этой игре». Ощущение забавности происходящего рассеялось. Уилсон стиснул зубы. Какого черта пилоты ничего не видят?!

Теперь, утратив интерес к винту, человечек уселся верхом на кожух двигателя, словно оседлал брыкающегося коня. Уилсон не сводил с него глаз. Вдруг человечек начал ногтями отковыривать пластину с обшивки двигателя.

Непроизвольно рука Уилсона потянулась к кнопке, и он нажал ее. В глубине салона послышались шаги, и на миг ему показалось, что он обманул-таки человечка, который, судя по всему, был полностью поглощен своим занятием. Однако в последний момент, как раз перед тем как стюардесса приблизилась к креслу Уилсона, человечек поднял голову, посмотрел на него и сразу же, словно марионетка, которую поддернули за веревочку, взлетел в воздух.

– Да? – Стюардесса опасливо смотрела на Уилсона.

– Не могли бы вы присесть? Пожалуйста, – попросил он.

Девушка колебалась.

– Видите ли, я, я не…

– Прошу вас.

Она осторожно присела в соседнее кресло и спросила:

– Что случилось, мистер Уилсон?

Он собрался с духом.

– Этот человек все еще там, снаружи.

Стюардесса недоверчиво уставилась на него.

– Я говорю вам это потому, – поспешно продолжил Уилсон, – что он начал портить один из двигателей.

Она инстинктивно перевела взгляд на иллюминатор.

– Нет-нет, не смотрите, – предупредил он. – Сейчас его там нет. – Он прочистил горло. – Он… удирает каждый раз, когда вы подходите.

Его вдруг затошнило при мысли о том, что́ она должна о нем думать. А когда он представил себе, что подумал бы сам, если бы кто-то рассказал ему подобную историю, – у него закружилась голова. Я действительно схожу с ума!

– В этом все дело, – сказал он, гоня от себя мысль о сумасшествии. – Мне все это не померещилось, самолет в опасности.

– Да, – неопределенно произнесла она.

– Я знаю, вы считаете, что я повредился рассудком.

– Конечно, нет, – ответила стюардесса.

– Единственное, о чем я прошу, – сказал он, стараясь подавить поднимающуюся в нем волну гнева, – передайте пилотам то, что я вам сообщил. Попросите их, чтобы они не сводили глаз с крыльев. Если они ничего не увидят – хорошо. Но если увидят…

Стюардесса сидела тихо, неотрывно глядя на него. Руки Уилсона сжались в кулаки и дрожали, лежа на коленях.

–  Ну?  – спросил он.

Она встала.

– Хорошо, я им передам.

Она двинулась по проходу какой-то неестественной походкой – слишком быстрой для нормальной ситуации, но явно сдерживаемой, чтобы ему не показалось, что она спасается бегством. Когда он снова посмотрел в окно, у него свело желудок.

Человечек появился опять, теперь он опустился на крыло в прыжке, как некий гротескный балетный персонаж. Уилсон увидел, что он снова принялся за работу: широко расставив босые ноги и балансируя на обшивке двигателя, продолжил отковыривать пластину.

Да что это я так всполошился? – подумал Уилсон. Это несчастное существо не сможет отодрать заклепки ногтями. В сущности, не важно, увидят его пилоты или нет, в конце концов, безопасности самолета он навредить не сможет. Что же касается его личных мотивов…

Как раз в этот момент человечек приподнял край одной пластины.

Уилсон чуть не задохнулся.

– Сюда, быстрее! – закричал он и увидел, как из кабины экипажа выбегают стюардесса и пилот, который быстрым взглядом окинул салон в поисках Уилсона, а потом бросился к нему по проходу, обогнав стюардессу.

–  Быстрее!  – кричал Уилсон. Повернув голову к окну, он успел заметить, как человечек взмыл вверх. Но теперь это не имело значения. Теперь у Уилсона была улика.

– Что происходит? – спросил пилот, запыхавшись.

– Он отодрал одну пластину от кожуха двигателя, – дрожащим голосом сообщил Уилсон.

– Он – это кто?

– Человек там, снаружи! – пояснил Уилсон. – Говорю вам, он…

– Мистер Уилсон, не кричите так, пожалуйста! – приказал пилот, и Уилсон даже приоткрыл рот. – Я не знаю, что здесь происходит, но…

– Да вы посмотрите! – выкрикнул Уилсон.

– Мистер Уилсон, я вас предупреждаю.

– Ради бога! – Уилсон поспешно сглотнул, стараясь подавить гнев, который душил его. Откинувшись на спинку кресла, он трясущейся рукой указал на окно. – Да посмотрите же вы, бога ради!

Взволнованно дыша, пилот перегнулся через кресло. Секунду спустя его холодный взгляд снова устремился на Уилсона.

– И что? – спросил он.

Уилсон обернулся к иллюминатору. Все панели были на месте.

– Но постойте, – сказал он, прежде чем новая волна ужаса накрыла его. – Я видел, как он оторвал вон ту панель.

– Мистер Уилсон, если вы не прекратите…

–  Говорю вам: я видел, как он ее оторвал,  – не сдавался Уилсон.

Пилот смотрел на него тем же непонимающим взглядом, каким до того смотрела стюардесса. Уилсон поежился.

– Послушайте, я его видел!  – крикнул он. Голос у него неожиданно сорвался, и это его напугало.

Секунду спустя пилот сидел в кресле рядом с ним.

– Мистер Уилсон, прошу вас, – сказал он. – Ну ладно, вы его видели. Но на борту кроме вас есть ведь и другие люди. Мы не должны их пугать.

Уилсон был так потрясен, что поначалу ничего не понял.

– Вы… хотите сказать, что тоже его видели? – спросил он.

– Разумеется, – ответил пилот, – но мы не должны пугать пассажиров. Вы же понимаете.

– Конечно, конечно. Я не хочу… – Уилсон почувствовал, как внизу живота затягивается узел. Он оборвал фразу, сжал губы и злобно посмотрел на пилота. – Я понял.

– Мы всегда должны помнить… – начал было пилот.

– Давайте на этом закончим, – перебил его Уилсон.

– Сэр?

Уилсона передернуло.

– Убирайтесь отсюда.

– Мистер Уилсон, что вы себе…

– Вы можете замолчать?  – Лицо Уилсона побелело. Он отвернулся от пилота и каменным взглядом уставился в иллюминатор. – Можете быть уверены, я не скажу больше ни слова! – бросил он.

– Мистер Уилсон, постарайтесь понять наши…

Уилсон злобно смотрел на двигатель. Краем глаза он видел, как два пассажира встали со своих мест и из прохода наблюдают за ним. «Идиоты!» – вспыхнуло у него в голове. Он почувствовал, как начали трястись руки, и несколько секунд опасался, что его сейчас вырвет. «Меня просто укачало», – сказал он себе. Теперь самолет бросало из стороны в сторону, как лодку на море во время шторма.

До Уилсона вдруг дошло, что пилот продолжает что-то ему говорить, и, перефокусировав взгляд, он посмотрел на его отражение в иллюминаторе. Рядом с пилотом молча стояла хмурая стюардесса. «Слепые идиоты, оба, – подумал Уилсон. Он никак не показал, что видел, как они удалились, лишь наблюдал в оконном стекле, как они проследовали в глубину салона. – Сейчас начнут меня обсуждать. Строить планы на случай, если я буду вести себя буйно».

Теперь он хотел, чтобы человек появился снова, оторвал пластину и разрушил двигатель. Сознание, что он один стоял между катастрофой и более чем тридцатью пассажирами на борту, придавало ему чувство мстительного удовольствия. Захочет – позволит катастрофе случиться. Уилсон невесело улыбнулся и подумал: это будет шикарное самоубийство.

Человечек снова свалился откуда-то сверху, и Уилсон увидел, что не ошибся: тот просто приладил оторванную пластину на место, перед тем как улизнуть. Потому что теперь он снова подцепил ее, и она легко поддалась, как кусок кожи, иссеченный неким карикатурным хирургом. Крыло резко кренилось, потом рывком взлетало вверх, но, похоже, человек не испытывал никаких трудностей с удержанием равновесия.

Уилсона в очередной раз охватила паника. Что делать? Никто ему не верит. Если он попытается еще раз убедить их, они, пожалуй, применят силу. Если он попросит стюардессу посидеть с ним рядом, это в лучшем случае даст небольшую отсрочку. Как только она уйдет или заснет, человечек вернется. И даже если она будет бодрствовать подле него, что помешает человечку ломать двигатели на другом крыле? Уилсон содрогнулся, ледяной ужас пронзил его до костей.

Господь милосердный, я ничего не могу поделать.

Уилсон дернулся, когда в иллюминаторе, через который он наблюдал за человечком, отразился проходивший мимо пилот. От абсурдности момента он чуть не взорвался: человечек и пилот в каком-то метре друг от друга, он видит обоих, а они друг друга – нет. А впрочем, не так. Человечек взглянул через плечо, когда пилот проходил мимо, но он словно понимал, что уже нет нужды убегать, что Уилсон исчерпал все возможности вмешаться в ситуацию. Уилсон задрожал от выжигающего мозг гнева. «Я убью тебя! – пронеслось у него в голове. – Я убью тебя, грязная маленькая тварь!»

Двигатель за стеклом иллюминатора дал сбой. Он длился всего секунду, но в эту секунду Уилсону показалось, что его сердце тоже остановилось. Человечек до отказа отогнул оторванную пластину и теперь, встав на колени, с любопытством ковырялся в самом двигателе.

– Не надо! – услышал Уилсон собственный умоляющий вопль. – Не надо!..

И снова перебой в двигателе. Уилсон в ужасе огляделся вокруг. Неужели все оглохли? Он протянул было руку, чтобы снова нажать кнопку вызова стюардессы, но тут же отдернул ее. Нет, они его где-нибудь запрут, каким-то образом изолируют. А он единственный, кто знает, что происходит, единственный, кто может помочь.

–  Господи!  – Уилсон все сильнее впивался зубами в нижнюю губу, пока не застонал от боли. Оглядевшись снова, он дернулся: по раскачивающемуся проходу спешила стюардесса. Она тоже услышала! Он пристально следил за ней и увидел, что она бросила на него взгляд, когда пробегала мимо.

Бортпроводница остановилась в трех рядах впереди и, склонившись, разговаривала с невидимым пассажиром. Двигатель снаружи кашлянул. Уилсон быстро обвел салон полным ужаса взглядом.

–  Черт возьми вас всех!  – простонал он.

Уилсон снова развернулся к стюардессе и увидел, что она направляется обратно. Ее лицо было спокойным. Он смотрел на нее и не верил своим глазам. Это невозможно. Он продолжал следить за стюардессой, пока не понял, что она направляется в сторону бортовой кухни.

– Нет,  – прошептал Уилсон, и его начало трясти. Никто ничего не слышал.

Никто ни о чем не знает.

Потом Уилсон резко выдвинул из-под кресла сумку, расстегнул молнию, вынул несессер и бросил его на пол. Затем схватил клеенчатый сверток и выпрямился. Краем глаза он увидел, что стюардесса возвращается, и ногами задвинул сумку под кресло, а сверток положил себе за спину. Судорожно дыша и стараясь сидеть неподвижно, он стал ждать приближения стюардессы. Она прошла мимо.

Тогда он положил сверток на колени и развернул его. Движения Уилсона были столь лихорадочными, что он чуть не выронил пистолет. Он успел поймать его за дуло, затем побелевшими пальцами обхватил рукоятку и сдвинул предохранитель. Выглянув в иллюминатор, Уилсон похолодел.

Человек внимательно смотрел на него.

Уилсон сжал дрожащие губы. Неужели тот догадался о его намерении? Уилсон сглотнул и попытался успокоить дыхание. Затем оглянулся на стюардессу. Она принесла пассажиру какие-то таблетки и воду. Уилсон вновь повернулся к иллюминатору. Человечек копался в двигателе. Уилсон начал медленно поднимать пистолет.

Потом, передумав, опустил оружие. У иллюминатора слишком толстое стекло. Пуля может отскочить и убить кого-нибудь из пассажиров. От этой мысли он содрогнулся и снова посмотрел на человечка. Двигатель вновь кашлянул. Из кожуха вырвался сноп искр, осветив отвратительную физиономию человечка. Уилсон собрался с духом. Из этой ситуации был лишь один выход.

Его взгляд упал на ручку аварийной двери. Она была затянута прозрачной пленкой. Уилсон сорвал ее и бросил на пол. Глянул в иллюминатор. Человек был на месте: согнувшись, он копался в двигателе. Уилсон вобрал в себя воздух дрожащими губами, положил левую ладонь на ручку двери и попробовал нажать. Ручка не поддавалась. Он попробовал поднять ее – и это сработало.

Не раздумывая, Уилсон достал пистолет и положил его на колени. «Времени на пререкания не осталось», – сказал он себе и трясущимися руками пристегнул ремень безопасности. Когда дверь откроется, возникнет мощнейшая тяга воздуха. Ради безопасности самолета она не должна вынести его наружу.

Ну, с Богом. Уилсон с колотящимся сердцем поднял пистолет. Все нужно сделать внезапно и аккуратно. Если он промахнется, человечек перепрыгнет на другое крыло или, хуже того, на хвостовую конструкцию, где безо всяких помех сможет разорвать провода, покалечить киль и тем самым нарушить устойчивость самолета. Но другого выхода нет. Он постарается попасть человечку в грудь или живот. Уилсон набрал полные легкие воздуха и скомандовал себе: ну, давай. Давай.

Как только Уилсон начал поднимать ручку аварийной двери, стюардесса двинулась назад по проходу. Оцепенев от ужаса, она на миг застыла на месте как вкопанная, не в состоянии произнести ни звука. Лицо у нее вытянулось, она подняла руку в умоляющем жесте. А потом вдруг закричала пронзительным голосом, перекрывая рев моторов:

–  Мистер Уилсон, нет!

– Отойдите! – гаркнул Уилсон и рванул ручку вверх.

У него было такое ощущение, что дверь исчезла. Только что он держался за ее ручку – и вот ее нет, а вместо нее – свистящий рев.

В тот же миг Уилсон почувствовал, как чудовищной силы тяга пытается вырвать его из кресла. Голова и плечи уже были снаружи, и он ощутил, что дышит морозным разреженным воздухом. В первые секунды, когда от рева двигателей у него чуть не лопнули барабанные перепонки, а глаза ослепил арктический ветер, Уилсон забыл о человечке. Ему показалось, что сквозь окружавший его вихрь он услышал короткий пронзительный визг и отдаленный крик.

А потом он увидел человечка.

Тот шел по крылу, сгорбившись против ветра и хищно вытянув руки со скрюченными когтями. Уилсон вскинул руку и выстрелил. В неистовом реве воздуха выстрел прозвучал, как тихий хлопо́к. Человек затоптался на месте, сделал выпад, и Уилсон почувствовал, как боль прорезала его голову. Он выстрелил снова, теперь в упор, и увидел, как человечка, размахивавшего руками, отбросило назад, а потом он внезапно исчез – словно невесомая бумажная кукла, подхваченная ураганом. Уилсон успел ощутить, как немеет мозг и кто-то вырывает пистолет из его непослушных пальцев.

А потом все окутала холодная тьма.

Он пошевелился и пробормотал что-то нечленораздельное. Тепло разливалось по его венам, но руки и ноги были деревянными. В темноте слышались шарканье ног и тихий гул голосов. Он лежал лицом вверх на чем-то двигающемся и трясущемся. Холодный ветер обдувал лицо. Он чувствовал, как кренится поверхность, на которой он лежит.

Уилсон вздохнул. Самолет приземлился, его несли на носилках. Кажется, он был ранен в голову, к тому же ему сделали инъекцию успокоительного.

– Самый безумный способ покончить с собой, о каком я слышал, – донеслось откуда-то.

Уилсона это приятно позабавило. Кто бы это ни произнес, он был не прав, разумеется. Это выяснится очень скоро, когда тщательно осмотрят двигатели и рану у него на голове. Тогда только они поймут, что он спас их всех.

Уилсон погрузился в сон без сновидений.