Онлайн чтение книги Жизнь и приключения Мартина Чезлвита Life and Adventures of Martin Chuzzlewit
Глава XXXVII

Том Пинч, сбившись с дороги, узнает, что не он одни находится в затруднительном положении. Он сводит счеты, с поверженным врагом.

Злой гений Тома не завел его в логово фабриканта, изготовителя тех каннибальских лакомств, какими весьма бойко торгует столица, если верить ходячим среди провинциалов басням; не сделал он его и жертвой фокусников, зазывал, обманщиков, фальшивомонетчиков и других жуликов, обходящихся без кровопролития, но зато куда лучше известных полиции. Тому не пришлось также завести знакомство с одним из тех субъектов, которые обычно заманивают свою жертву в трактир, а там знакомят его еще с одним человечком, который клянется, что денег у него в кармане куда больше, чем у любого джентльмена, причем вскоре оказывается, что это так и есть, потому что он этого джентльмена тут же ухитрился обобрать. Словом, он не попал ни в одну из ловушек, которые незаметным образом расставлены повсюду в общественных местах столицы. Зато он сбился с дороги и, стараясь ее отыскать, отклонялся в сторону все больше и больше.

Надо сказать, что Том в своем простодушном недоверии к Лондону принял необычайно мудрое решение — по возможности не расспрашивать о дороге, разве только если он окажется по соседству с Монетным двором или же с Английским банком; в таком случае можно будет, пожалуй, войти и вежливо задать вопрос-другой, полагаясь на совершенную респектабельность учреждения. И потому он шел все дальше и дальше, заглядывая во все улицы по дороге и завертывая в каждую вторую из них; и, таким образом, отклонившись в сторону от Госуэл-стрит, заплутавшись в Олдерменбери, сделав крюк по Барбикену и упорно придерживаясь неверного направления на Лондонском валу, он забрел неизвестно каким образом на Темз-стрит и, руководимый инстинктом, силе которого надо было бы просто удивляться, если бы Том имел хоть малейшее желание или надобность туда попасть, очутился в конце концов поблизости от Монумента. Человек при Монументе был для Тома таким же загадочным существом, как человек на луне. Тому пришло в голову, что одинокий обитатель этих мест, державшийся, подобно какому-нибудь столпнику древности, в стороне от мирской суеты, и есть то самое лицо, у которого ему следует спросить дорогу. Быть может, он окажется холоден, проявит, быть может, мало сочувствия к мирским страстям — Монумент казался слишком высок для сочувствия, — но если истина не обитает в цоколе Монумента, вопреки начертанному на нем двустишию Попа[117] Поп. — Александр Поп (1688—1744) — известный английский поэт., то где же в Лондоне (думал Том) можно ее отыскать?

Подойдя вплотную к колонне, Том испытал большое облегчение, заметив, что человек при Монументе не утратил простых вкусов; что, хотя его резиденция была сооружением искусственным и гранитным, он все же сохранил некоторые сельские привычки — любил цветы, держал птиц в клетках, не отказывал себе в свежем салате и выращивал молоденькие деревца в кадках. Сам человек при Монументе сидел тут же перед дверью, перед собственной дверью, которая была дверью Монумента, — какая возвышенная мысль! — и в данную минуту зевал, словно и не было никакого Монумента для того чтобы пресечь эту зевоту и наполнить его жизнь глубоким смыслом.

Итак, Том хотел уже подойти к этому замечательному существу и спросить у него дорогу в Фэрнивелс-Инн, но тут явилось двое желающих осмотреть Монумент. Это были джентльмен с дамой, и джентльмен спросил:

— Почем с каждого?

Человек при Монументе ответил:

— По полмонеты.

Применительно к Монументу такое выражение показалось Тому недостаточно возвышенным.

Джентльмен сунул шиллинг человеку при Монументе, и тот открыл перед ними темную маленькую дверцу. После того как джентльмен с дамой скрылись из виду, он опять закрыл дверцу и вернулся к своему стулу.

Усевшись, он засмеялся.

— Не знают они, сколько там ступенек, — сказал он. — Вдвое больше заплатишь, лишь бы не лазить туда. Ох, умора!

Человек при Монументе был циник и притом не чуждался мирской суеты! Том не стал спрашивать у него дорогу. Он уже не решался верить ни единому его слову.

— Боже мой! — воскликнул очень знакомый голос за спиной мистера Пинча. — Ну да, конечно это он!

В ту же минуту его ткнули в спину зонтиком. Обернувшись, чтобы узнать, что значит такое приветствие, Том узрел старшую дщерь своего бывшего патрона.

— Мисс Пексниф! — произнес Том.

— Ах, боже праведный, мистер Пинч! — воскликнула Черри. — Что вы тут делаете?

— Я немножко сбился с дороги, — сказал Том. — Я…

— Надеюсь, что вы сбежали, — сказала Чарити. — Это было бы вполне уместно и кстати, раз папа до такой степени забылся.

— Я от него ушел, — сказал Том, — но это было по обоюдному согласию. Я не убежал тайком.

— Он женился? — спросила Чарити, судорожно вздергивая подбородок.

— Нет, еще не женился, — сказал Том, краснея. — И вряд ли женится, я думаю, если… если предмет его страсти мисс Грейм.

— Подите вы, мистер Пинч! — негодующе воскликнула Чарити. — Вас очень легко обмануть! Вы не знаете, на какие фокусы способны эти твари. Ах, какой это безнравственный мир!

— Вы не замужем? — намекнул Том, чтобы перевести разговор на другое.

— Н-нет! — сказала Черри, обводя концом зонтика плиту на тротуаре. — Я… но, право, это совершенно невозможно объяснить. Вы не зайдете к нам?

— Так, значит, вы живете здесь? — спросил Том.

— Да, — ответила мисс Пексниф, указывая зонтиком на пансион миссис Тоджерс, — пока я живу у этой дамы.

Сильное ударение на слове «пока» дало Тому понять, что от него ждут какого-нибудь замечания по этому поводу, и оттого он сказал:

— Только пока? Вы скоро уезжаете домой?

— Нет, мистер Пинч, — возразила Чарити. — Нет, покорно благодарю! Нет! Мачеха, которая моложе, то есть я хочу сказать… почти одних со мной лет, мне вовсе не подходит. Вовсе не подходит! — повторила Чарити, задрожав от злости.

— Я потому так подумал, что вы сказали «пока», — заметил Том.

— Ну, право, честное слово! Вот уж не думала, что вы ко мне так пристанете с этим, мистер Пинч, — сказала Чарити, краснея, — не то я не сделала бы такой глупости, не намекнула бы на… нет, право… может быть, все-таки зайдете?

Том упомянул, уклоняясь от приглашения, что у него есть дело в Фэрнивелс-Инне и что по дороге из Излингтона он несколько раз ошибся поворотом и попал вместо того к Монументу. Мисс Пексниф долго жеманилась, когда он спросил, не знает ли она, как пройти в Фэрнивелс-Инн, и в конце концов набралась смелости ответить:

— Один джентльмен, с которым мы друзья, то есть не то чтобы он был мне друг, а так, один знакомый… Ах, право, я сама не знаю, что говорю, мистер Пинч! Не думайте, пожалуйста, что мы помолвлены, а если даже и помолвлены, то это пока еще вовсе не решено. Так вот, он идет сейчас в Фэрнивелс-Инн по одному небольшому делу, и я уверена, будет очень рад проводить вас, чтобы вы опять не заблудились. Самое лучшее, зайдите к нам. Вы, верно, еще застанете здесь сестру Мерри, — сказала она, как-то особенно вздернув нос и улыбаясь не слишком приятно.

— Тогда уж лучше я попробую как-нибудь сам найти дорогу, — сказал Том, — я боюсь, что она не очень рада будет меня видеть. Это несчастное происшествие, которое дало повод к нашей дружеской беседе с глазу на глаз, вряд ли могло внушить ей добрые чувства ко мне. Хотя, в сущности, я был не виноват.

— Она об этом и не слыхала, можете быть уверены, — сказала Чарити, поджимая губы и кивая Тому. — Да если бы даже и услыхала — не думаю, чтобы она очень рассердилась на вас.

— Что вы говорите? — воскликнул Том, не на шутку огорчившись этим намеком.

— Я ничего не говорю, — отвечала Чарити. — Если бы я не знала, как гадки сами по себе предательство и обман, то, наверно, убедилась бы теперь, видя, как они вознаграждаются… да, как они вознаграждаются! — Тут она улыбнулась, все так же криво. — Но я ровно ничего не говорю. Наоборот, пренебрегаю этим. Вам лучше всего зайти.

В этих словах чувствовалось нечто затаенное, что заинтересовало Тома и встревожило его жалостливое сердце. Когда он в нерешительности взглянул на Чарити, то не мог не заметить на ее лице борьбы между чувством торжества и чувством стыда; не мог он также не видеть, что, встретившись глазами даже с ним, которого она ни во что не ставила, мисс Пексниф отвернулась, хотя все ее существо дышало желчным вызовом.

Тому пришла в голову тревожная мысль, смутная догадка, что перемена в его отношениях с Пекснифом каким-то образом сказалась и на его отношении к другим людям, дав ему возможность понимать то, чего он раньше и не подозревал. И все же он не постигал истинного смысла маневров Чарити. Он, разумеется, и понятия не имел о том, что, поскольку он был свидетелем и очевидцем ее унижения, она с радостью ухватилась за этот случай уязвить свою сестру, сделав Тома свидетелем ее гораздо более глубокого унижения; он ничего об этом не знал, и сестра эта представлялась ему все тем же легкомысленным, беспечным, заурядным созданьем, каким была всегда, все с тем же пренебрежительным отношением к Тому Пинчу, чего она даже не трудилась скрывать. Словом, у него осталось только смутное впечатление, что мисс Пексниф злится и ведет себя не по-сестрински; и, любопытствуя, в чем дело, он пошел за ней по ее приглашению.

Дверь отворили, и Черри, попросив Тома следовать за ней, подвела его к дверям гостиной.

— Ах, Мерри, — сказала она, заглядывая в комнату, — до чего я рада, что ты еще не ушла домой. Как ты думаешь, кого я встретила на улице и привела повидаться с тобой? Мистера Пинча! Вот он! Представляю себе, как ты удивлена.

Она была не более удивлена, чем Том, увидев ее, — далеко не так; гораздо меньше.

— Мистер Пинч ушел от папы, дорогая моя, — продолжала Черри, — и у него самые блестящие виды на будущее. Я пообещала, что Огастес проводит его, ему это по дороге. Огастес, дитя мое, где вы?

С этими словами мисс Пексниф выпорхнула из гостиной, визгливо призывая мистера Модля, и оставила Тома Пинча наедине с сестрой.

Если бы она всегда была ему самым добрым другом; если бы во времена его рабства она обращалась с ним с тем уважением, в каком везде и всюду отказано честным труженикам, если бы она старалась облегчить ему каждую минуту этих трудных лет; если б она постоянно щадила и никогда не оскорбляла его, — то и тогда его честное сердце не могло бы проникнуться более глубокой жалостью к ней, не могло бы так начисто освободиться от всех неприятных воспоминаний, как теперь.

— Боже мой! Из всех людей на свете я меньше всего, разумеется, ожидала увидеть вас!

Тому грустно было слышать, что она разговаривает все так же, по старой своей привычке. Этого он не ожидал. Он не замечал противоречия и в том, что ему грустно видеть ее настолько непохожей на прежнюю Мерри, и вместе с тем грустно слышать, что она разговаривает совсем по-старому. И то и другое равным образом огорчало его.

— Не знаю, какое вам удовольствие видеться со мной. Не могу понять, что это вам вздумалось? Я никогда особенно не искала вашего общества. Мы с вами, кажется, всегда недолюбливали друг друга, мистер Пинч. Ее шляпка лежала рядом на диване, и, говоря, она все время теребила ленты, очевидно не сознавая, чем заняты ее руки.

— Мы никогда не ссорились, — сказал Том. Он был прав: ибо нельзя ссориться в одиночку, как нельзя без противника играть в шахматы или драться на дуэли. — Я надеялся, что вы будете рады пожать руку старому другу. Не станем вспоминать прошлое, — сказал Том. — Если я когда-нибудь обидел вас, простите меня.

Она взглянула на него, потом выронила шляпку из рук, закрыла ими изменившееся лицо и залилась слезами. — О мистер Пинч! — сказала она. — Хоть я всегда обращалась с вами плохо, а все же верила, что вы умеете прощать. Я не думала, что вы можете быть так жестоки.

То, что она говорила, было настолько непохоже на прежнюю Мерри, насколько этого мог пожелать Том. Однако она, по-видимому, укоряла его в чем-то, и он ее не понимал.

— Я редко это показывала, никогда, я знаю; но я так доверяла вам, что если бы мне предложили назвать человека, который менее всего способен ответить на обиду обидой, я бы не колеблясь назвала вас.

— Вы бы назвали меня? — повторил Том.

— Да, — сказала она с ударением, — я часто об этом думала.

После минутного размышления Том сел на стул рядом с ней.

— Неужели вам кажется, — сказал Том, — неужели вы можете думать, что мои слова имели какой-нибудь другой смысл, кроме самого простого и ясного? Я сказал только то, что думал, не поймите меня превратно. Если я вас обидел когда-нибудь, простите меня; это могло случиться. Вы никогда не оскорбляли и не обижали меня. За что же я стал бы мстить вам, даже если бы я был настолько злопамятен, чтобы желать этого?

Она поблагодарила его сквозь слезы и рыдания, сказав, что еще ни разу ей не было так грустно и так хорошо, с тех пор как она уехала из дому. И все же она горько плакала; а Тому Пинчу тем больнее было глядеть на ее слезы, что именно в эту минуту она особенно нуждалась в сочувствии и утешении.

— Ну будет, перестаньте! — сказал Том. — Ведь вы всегда были веселая.

— Да, была! — воскликнула она таким голосом, что у Тома сжалось сердце.

— И опять будете, — сказал Том.

— Нет, никогда не буду! Никогда, никогда больше не буду! Если вам придется когда-нибудь говорить со старым мистером Чезлвитом, — прибавила она, на мгновение подняв глаза, — мне казалось, что вы ему нравитесь, только он это скрывает, — обещайте передать ему, что вы видели меня здесь и что я помню все, о чем мы с ним говорили на кладбище.

Том пообещал, что расскажет.

— Часто, когда я жалела, что меня не отнесли на кладбище задолго до того дня, я вспоминала его слова. Я хочу, чтобы он знал, как верны они оказались, хотя я никогда в этом никому не признавалась и не признаюсь.

Том обещал и это однако умолчав кое о чем. Боясь расстроить ее еще больше, он не сказал ей, как мало вероятия, что он еще раз повстречает старика.

— Если у вас будет такой разговор с ним, дорогой мистер Пинч, — продолжала Мерри, — скажите ему, что я просила передать это не ради себя самой, но для того, чтобы он был более снисходителен, и более терпелив, и более доверчив, если он снова встретится с такой, как я, в трудную для нее минуту. Скажите ему, что если б он знал, как колебалось мое сердце, словно на весах, в тот день, и как немного нужно было, чтобы правда перевесила, — его собственное сердце облилось бы кровью от жалости ко мне.

— Да, да, — отвечал Том, — я ему скажу.

— Когда я казалась ему особенно недостойной его помощи, я была — я это знаю, потому что часто, часто думала об этом после, — я была всего ближе к тому, чтобы послушаться его слов. О, если бы он отнесся ко мне еще мягче; если бы он побыл со мной еще четверть часа; если бы он простер свое сострадание к пустой, легкомысленной, несчастной девушке немного дальше, он мог бы спасти ее, и я думаю, спас бы! Скажите, что я его не осуждаю и благодарна ему за ту попытку, которую он сделал; но попросите его, из любви к богу и к юности и из сочувствия к той борьбе, какую переживает неразумная, еще не знающая себя натура, скрывая силу, которую она считает слабостью, — попросите его никогда, никогда не забывать об этом, если он снова встретится с такой девушкой, как я!

Хотя Том и не мог уловить всего значения ее слов, он почти угадал его. Живо тронутый, он взял ее за руку и сказал, или хотел сказать, несколько слов ей в утешение. Она почувствовала и поняла их, несмотря на то, что они остались несказанными. Впоследствии Том никак не мог вспомнить, было это или не было, что она хотела в порыве благодарности броситься перед ним на колени.

Когда она ушла, он заметил, что не один в комнате. Миссис Тоджерс стояла тут же, покачивая головой. — Нечего и говорить, что Том никогда не видел миссис Тоджерс, однако он понял, что это хозяйка дома; и в ее глазах он подметил искреннее сострадание, которое расположило его в ее пользу.

— Ах, сэр! Вы, я вижу, старый друг, — сказала миссис Тоджерс.

— Да, — сказал Том.

— И все-таки, я уверена, — произнесла миссис Тоджерс, — она вам не рассказала, в чем ее горе.

Тома поразили ее слова, потому что это была истинная правда.

— Да, действительно не рассказала, — ответил он.

— И никогда не расскажет, — подхватила миссис Тоджерс, — хотя бы вы виделись каждый день. Она мне никогда ни на что не жалуется, от нее не услышишь ни упрека, ни объяснения. Но я-то понимаю, — сказала миссис Тоджерс со вздохом, — я понимаю!

Том печально кивнул:

— И я тоже.

— Я твердо уверена, — произнесла миссис Тоджерс, доставая платок из плоского ридикюля, — что никто не знает и половины всего, что приходится выносить этой бедняжке, такой молоденькой. Но хотя она постоянно приходит сюда потихоньку, чтобы отвести душу, я никогда не слыхала от нее жалоб; скажет только: «Миссис Тоджерс, мне сегодня очень плохо, я думаю, что скоро умру», и сидит, плачет в моей комнате, пока ей не станет легче. Вот и все. А ведь я уверена, — продолжала миссис Тоджерс, опять пряча платок, — что она меня считает близким другом.

Миссис Тоджерс могла бы сказать — лучшим другом. Джентльмены, занимающиеся коммерцией, и мясная подливка испортили характер миссис Тоджерс; корысть, такая ничтожная в данном случае, что поневоле приходилось смотреть в оба, как бы не упустить ее, — поглощала все внимание миссис Тоджерс. Но в каком-то закоулке сердца миссис Тоджерс, куда надо было взбираться по витой лестнице, и в таком темном углу, что ее легко было просмотреть, имелась потайная дверь с надписью «Женщина»; при первом прикосновении Мерси она раскрывалась и впускала ее.

Когда счета пансиона будут сверены со всеми другими книгами и ангел-летописец подведет окончательный итог и положит свое перо, — быть может, в его книгах отыщется такая запись в твою пользу, костлявая миссис Тоджерс, что ты покажешься красавицей!

Она быстро становилась красавицей в глазах Тома, — ибо он видел, что она небогата и что, вопреки мелочным расчетам и дрязгам, в ней сохранилось доброе сердце, — еще минута, и она стала бы в его глазах прямо Венерой, если бы мисс Пексниф не вошла в комнату вместе со своим другом.

— Мистер Томас Пинч! — сказала Чарити, с явной гордостью выполняя церемонию представления. — Мистер Модль. А где же моя сестра?

— Ушла, мисс Пексниф, — ответила миссис Тоджерс. — Она обещала быть дома.

— Ах! — сказала Чарити, глядя на Тома. — Ах, боже мой!

— Она очень изменилась, с тех пор как принадлежит друг… после того как вышла замуж, миссис Тоджерс, — заметил мистер Модль.

— Милый мой Огастес! — произнесла мисс Пексниф, понизив голос. — Мне, право, кажется, что я это слышала пятьдесят тысяч раз. Какой вы скучный!

Засим последовало несколько маленьких любовных пассажей, вдохновительницей которых явно была мисс Пексниф. По крайней мере мистер Модль отвечал ей куда более вяло, чем отвечают обыкновенно молодые влюбленные, и проявлял такой упадок духа, что просто тяжело было смотреть.

Он ничуть не повеселел, когда они с Томом вышли на улицу, наоборот, совсем приуныл и своими вздохами нагонял тоску на мистера Пинча. Чтобы хоть немного ободрить молодого человека, Том поздравил его и пожелал ему счастья.

— Счастья! — воскликнул мистер Модль. — Ха-ха! «Какой странный молодой человек!» — подумал Том.

— Демон презрения еще не отметил вас своей печатью. Вам не все равно, что с вами будет?

Том сознался, что интересуется этой темой до известной степени.

— А я нет, — сказал Модль. — Стихии могут поглотить меня, когда им угодно. Я готов!

Из этого и некоторых других выражений в том же роде Том заключил, что мистер Модль ревнует. А потому и предоставил его течению собственных мыслей, которые были настолько мрачны, что с души у Тома свалилась большая тяжесть, когда они, наконец, расстались у ворот Фэрнивелс-Инна.

Прошло уже два часа с того времени, когда Джон Уэстлок обыкновенно обедал, и теперь он расхаживал взад и вперед по комнате, сильно беспокоясь за своего друга. Стол был накрыт, вина заботливо разлиты по графинам, кушанье чудесно пахли.

— Что же вы, Том, старина, где вы пропадали? Снимайте скорее сапоги и садитесь за стол!

— Мне очень жаль, что я не могу остаться, Джон, — ответил Том Пинч, который еще задыхался после быстрого бега по лестнице.

— Не можете остаться?

— Начинайте обедать, — сказал Том, — а я тем временем расскажу вам, в чем дело. Сам я есть не могу, а не то потеряю аппетит к котлетам.

— Котлет сегодня не будет, мой милый.

— Здесь нет, а в Излингтоне будут, — сказал Том.

Джон Уэстлок был совершенно сбит с толку этим ответом и поклялся, что не возьмет в рот ни кусочка, пока Том не объяснится как следует. Том уселся, рассказал ему все, и Джон выслушал его с величайшим интересом.

Джон слишком хорошо знал Тома и слишком уважал его деликатность, чтобы спрашивать, почему он поспешил с этим решением, не посоветовавшись с ним. Он был совершенно согласен, что Тому надо как можно скорее вернуться к сестре, раз он ее оставил одну в малознакомом месте, и любезно предложил проводить его туда в кэбе, чтобы кстати перевезти и сундук. От предложения поужинать вместе с Томом и его сестрой он отказался наотрез, но согласился прийти к ним завтра.

— А теперь, Том, — сказал он, когда они ехали в кэбе, — я хочу задать вам один вопрос, на который, надеюсь, вы ответите прямо и мужественно. Нужны вам деньги? Я совершенно уверен, что нужны.

— Нет, право, не нужны, — сказал Том.

— Мне кажется, вы меня обманываете.

— Нет. Очень вам благодарен, но я говорю совершенно серьезно, — ответил Том. — У сестры есть деньги, и у меня тоже. И если бы даже я все истратил, Джон, у меня есть еще пять фунтов от этой доброй женщины, миссис Льюпин из «Дракона», которые она передала мне на остановке дилижанса в письме, с просьбой взять их взаймы, а потом поскорей уехала.

— Будь благословенна каждая ямочка на ее милом лице, вот что! — воскликнул Джон. — Хотя, право, не знаю, почему вы оказали ей предпочтение. Ну, ничего. Я подожду, Том.

— И надеюсь, вам порядком придется ждать, — возразил Том весело, — потому что я и так кругом у вас в долгу и никогда не смогу с вами расплатиться.

Они попрощались у дверей новой резиденции Пинчей. Джон Уэстлок остался в кэбе; увидев мельком цветущую и оживленную девушку небольшого роста, которая, выбежав на крыльцо, поцеловала Тома и помогла ему внести сундук, он подумал, что не прочь был бы поменяться с Томом местами.

Что ж, она и вправду была жизнерадостное создание, и в ней чувствовались какая-то особенная ясность и тишина, что очень привлекало. Конечно, она была самой лучшей приправой к котлетам, какую только можно придумать. Картофель, казалось, с радостью воссылал к ней приятно пахнущий пар; пена в кружке портера шипела, стараясь привлечь ее внимание. Но все это было напрасно. Она не видела ничего, кроме Тома. В нем заключался для нее весь мир.

И в то время как она сидела за ужином против брата, выстукивая пальчиками по скатерти его любимый мотив, он был счастлив, как никогда в жизни.