Онлайн чтение книги Лихо ветреное
Глава 3

Павел проснулся оттого, что хлопнула входная дверь. С чего бы это его входной двери хлопать в такую рань? Да и в любое другое время ей хлопать совершенно не с чего. К нему никто не приходит и, соответственно, от него некому уходить.

Хотя да, он же не у себя, он вчера у Макарова остался. Тогда и вовсе странно – куда Володьку могло в такую рань понести? По всем приметам, этот паразит должен был валяться пластом до полудня и мечтать об антидоте. Вот если именно за антидотом и погнал?..

Павел встал и пошел в ванную, заранее раздражаясь от того, что сейчас увидит. Макаров был невероятно, просто патологически неряшлив. В ванне у него могло оказаться что угодно – от недоеденного бутерброда до старого грязного ботинка, включая растрепанный каталог отделочных материалов и бриллиантовую запонку. На днях Павел отлепил от подсохшей мыльной лужицы на дне макаровской ванны пачку листов, сшитых толстой ниткой и пропечатанных сургучной печатью. Макаров безумно обрадовался – оказывается, это утвержденный проект, и он этот проект два дня искал. Паразит.

Странно, но сегодня в ванной был относительный порядок. Никаких грязных башмаков, пустых бутылок и утонувших бриллиантов. Так, по мелочи кое-что: полотенце валяется на полу, пара драных носков свисает с полочки перед зеркалом, да вчерашний макаровский пиджак аккуратно надет на корзину с грязным бельем. Паразит.

И кухня сегодня поражала воображение невиданным благолепием: пустая чистенькая мойка, горячий чайник, два куска хлеба и несколько лепестков не слишком черствого сыра, трогательно уложенных на бумажной салфетке посреди до блеска вымытого стола. Гостей этот паразит ждет, что ли? И куда он в такую рань отправился? За угощением для ожидаемых гостей или всетаки себе за опохмелкой? Нет, надо наконец ему рыло начистить. Друзья они или не друзья? Друг Макаров помог Павлу, как не всякий родной сумел бы. Долг платежом красен. Теперь – очередь Павла помогать другу Макарову. И он поможет, пусть друг Макаров даже не сомневается. Так поможет – мало не покажется. Сначала рыло начистит, а потом сдаст наркологам. Жаль, что в городе пока мало кого знает. Надо у ребят на работе поспрашивать, кто тут у них лучший нарколог. Или самому заняться? Вот прямо сейчас и заняться, если этот паразит вернется с бутылкой.

Макаров вернулся без бутылки, зато аж с двумя пакетами, полными всякой еды.

– Проснулся? – виновато спросил он, всовывая в кухню румяную, веселую, совершенно непохмельную физиономию. – Это я тебя разбудил? Извини, я старался тихо, честное пионерское… Брось эту гадость, я всего приволок, сейчас чего-нибудь толкового приготовлю. Хочешь салатику? С крабовыми палочками… Я и салатик могу, и все могу. Ты чего будешь – чай, кофе? Я печенья принес, хорошего, с орехами. И шоколадку, тоже с орехами. Погоди, сейчас я разуюсь и быстренько все приготовлю. Я умею, ты не бойся…

Рыло ему, кажется, можно было еще не чистить. Но пока Володька ловко и действительно очень быстро готовил – и салат, и яичницу с ветчиной, и даже спагетти с каким-то рыжим и невозможно острым соусом, – пока они сидели за столом, Павел, слушая несмолкаемый треп этого паразита, все думал о том, как бы поумнее завести разговор о пагубности привычек типа ежедневного пьянства, казино и всякого такого…

– Ты чего молчишь? – вдруг спросил Макаров сердито. – Ты на меня не молчи! Размолчался тут… Ты что думаешь, я не понимаю, да? Ну, алкоголик, так что ж теперь, алкоголик – не человек? На него, значит, молчать как попало можно? Обидно же, честное пионерское.

– А что говорить? – хмуро буркнул Павел. – Сам же сказал, что все понимаешь. Паразит.

– Ну вот, совсем другое дело! – обрадовался Макаров. – Хоть какие-то человеческие чувства! А то сидит, как статуй железобетонный. Я уж подумал, что тебе на меня наплевать.

– А тебе на себя не наплевать?! – совсем обозлился Павел. – Ты знаешь, что я думал, когда ты в магазин ходил? Я думал: придет с бутылкой – изметелю до полусмерти! В кровь изобью! А потом лечить буду! Чтобы не то что пить – нюхать не мог! Володь, ведь не дурак же ты! Ведь сам понимаешь! Смотреть же на тебя невозможно!

– Тихо, тихо; тихо, – заговорил Макаров примирительно. Морда у него была дово-о-ольная. – Чего ты так разволновался-то? Хе! Я думал: стальные мышцы, нейлоновые нервы, а вместо сердца – пламенный мотор… А ты у нас вон какой впечатлительный. На меня даже мама так не орет, честное пионерское. Паш, ты меня это… э-э… ты меня прости. Я ж понимаю, ты целую неделю со мной возишься – кому хочешь надоест. Ты не думай, на самом деле я не алкаш… Не, конечно, не такой трезвенник, как ты! Боже упаси. Бывает иногда – Новый год, Первое мая, День защиты детей, то, се… Да не злись ты, я так, болтаю. Я правда редко пью, да и не люблю я этого дела – у меня поджелудочная сразу реагирует, зараза. Это ты в такой момент попал… э-э-э… неудачный. Бывшая моя замуж собралась и меня на свадьбу пригласила. Ничего себе, да? Ну, я и загулял чего-то. Даже и не знаю с чего. От возмущения, что ли? Мне ж на нее сто лет наплевать. А вот прорезалась – и осатанел… – Макаров глубоко задумался, сложив губы трубочкой, подняв брови и вытаращив глаза, и наконец нерешительно предположил: – А может, еще не наплевать? Паш, ты чего опять молчишь?

– Слушаю. – Павел допил чай, встал и принялся собирать грязную посуду. – У тебя опять горячей воды нет. В чем погреть можно?

– Горячей воды ни у кого нет… – Макаров тоже поднялся, стал хлопать дверцами шкафов, заглядывать под мойку, зачем-то полез на антресоли. – Где-то большая кастрюля была… Да черт с ней, брось, я потом все помою. Давай лучше мы сегодня с твоей хатой разберемся, а? Ты не думай, я не только карандашиком умею, я и руками все умею, честное пионерское… Кафель, линолеум, обои поклеить, покрасить чего… А? Мне это запросто. Я вообще, может, в душе не архитектор, я в душе, может, штукатур-маляр. Плиточник-отделочник. А в четыре руки мы все мухой закончим! Ты какой кафель купил?

– Никакого. Когда мне кафель было покупать? – не удержался от упрека Павел, но Макаров скроил такую виноватую рожу, что Павлу даже жалко его стало. Вон как Володька переживает… Хоть и паразит, конечно. – За кафелем я сегодня собирался. Помнишь, ты о каком-то магазинчике говорил? Нарисуй, как проехать, я там один разберусь. Мне еще на рынок надо бы, и посуду кое-какую посмотреть, и утюга у меня нет… В общем, сегодня помотаться придется. А ты вот что… Конечно, это не мое дело… Но знаешь, Володь, ты бы сегодня к матери забежал, а? Она позавчера так расстроилась, а ты даже не позвонил ни разу.

– Черт, – сказал Макаров с тихим отчаянием. – Черт, черт, черт… Ну вот откуда ты на мою голову, правильный ты наш? Прям застрелиться хочется, честное пионерское!.. От глубокого стыда за собственную низость. В чайнике вода осталась? Нет? Поставь побольше, я хоть из чайника побреюсь, что ли… Пойду, правда, позвоню пока. У меня голос очень хриплый? А-а-а, о-о-о, у-у-у… До-о-о, ре-э-э, ми-и-и, ми-ми-ми!

Макаров, придурковато блея на ходу, ускакал в прихожую, а Павел, наводя порядок на столе и в холодильнике, с интересом прислушивался, как Макаров орет в трубку:

– Ма! Я сволочь! Я соскучился! Чего ты мне говорила? Чего я тебе говорил? О-о-о, какой я мерзавец!.. О-о-о, как ты была права!.. И зачем я на свет появился, и зачем ты меня родила?!

Раздался страшный грохот, что-то стеклянно хрустнуло и мелко рассыпалось по полу, Макаров приглушенно чертыхнулся и опять заорал:

– Ма! Слышишь? Это я лбом в пол бью! Или ты меня немедленно прощаешь – или я немедленно еду к тебе! А?.. Все, еду. Тебе чего привезти? Не, я чего-нибудь придумаю. А не знаю. А чего-нибудь хорошего. Ну, все, ну, пока, ну, целую, ну, жди. Привет Антигриппину… то есть как его… ага, Эффералгану, конечно! Да ничего я не издеваюсь! Да ничего я не забыл! И Кысю помню, да, Моисеевну, и ей привет! И Шебутятине привет, и Леди Ди-Ди-Ди! Во, я знаю, чего я привезу! Я рыбки твоим тварям привезу! Они какую рыбку любят? Они белую или красную рыбку любят? А осетра они будут жрать? Ну все, все, я бриться пошел, и практически сразу – к тебе…

Макаров бросил трубку, ахнулся на четвереньки и стал собирать с пола какие-то осколки, ручки, карандаши, ключи и вообще что-то неопознаваемое. Наткнулся взглядом на ноги стоящего в дверях Павла, не вставая с четверенек, задрал голову и горестно сообщил:

– Опять мобильник разбился. Из чего эти стахановцы их клепают хоть? Чуть что, сразу хрясь – и вдребезги. Э-э-эх, третий мобильник за месяц, даже обидно, честное пионерское… Зато ключи нашел, запасные. Возьми, вечером опять ко мне приедешь, да? Чего тебе в пустой хате делать? А здесь мы чего-нибудь интересненькое затеем. Ты плов любишь? Я сто лет о плове мечтаю. От матери вернусь – и сразу плов… Посидим, поговорим. А, Паш?

Макаров, кряхтя и чертыхаясь, поднялся, протянул Павлу связку ключей и с надеждой уставился на него. Павел подумал и взял ключи. Жить в совершенно пустой, да к тому же еще не доремонтированной квартире действительно неудобно, а тут хоть Макаров у него на глазах будет. К тому же трезвый Макаров ему страшно нравился, слушать его было – одно удовольствие, да и кой-какие вопросы у Павла к Володьке накопились.

– Езжай уж скорее, – нетерпеливо сказал Макаров, глянув на часы. – И я прям сейчас побегу. Быстрее сядем – быстрее выйдем. А то пропадешь на целый день, а мне, значит, ждать… Давай, давай, нечего резину тянуть…

Павел вышел из подъезда и с удовольствием огляделся. Во дворе макаровского дома он всегда оглядывался с удовольствием. Макаров говорил, что дом этот – бывший обкомовский, его специально для местной партийной элиты строили, со всеми вытекающими из этого последствиями. Где тот обком и где та партийная элита? А последствия до сих пор функционируют: никаких кодовых замков, но в каждом подъезде – по охраннику, причем не просто пятнистые амбалы из подозрительных агентств, а нормальные милиционеры, с нормальным боевым оружием, с нормальной связью, с нормальными, спокойными глазами… Двор – огромный, густо заросший жасмином и розами – обегала по периметру широкая полоса безупречного асфальта. С одной стороны – въезд в подземную стоянку, рядом – стоянка открытая, небольшая, машин на десять, но тоже с будочкой охраны. С другой стороны – своя котельная, Макаров говорил, что и автономная электростанция есть, только она ни разу не понадобилась, с электроэнергией перебоев сроду не бывало. И все это хозяйство огорожено высоченным забором из замечательно красивого чугунного кружева, впечатление от которого слегка смазывали большие железные ворота, выкрашенные почему-то в защитный цвет. Зато ворота разъезжались в стороны совершенно бесшумно, а рядом с ними торчала еще одна будка с охраной. И даже, кажется, с видеокамерой. Прямо за воротами – огромный, как колхозное поле, газон, посредине которого – широкая каменная лестница, полого спускающаяся прямо к набережной, к небольшому чистенькому пляжу, открытому ресторанчику и лодочной станции. И это – в самом центре города, в трех минутах ходьбы от транспорта, магазинов, поликлиник, отделений связи, кафешек, детских садов, игровых автоматов, табачных киосков и прочих достижений и безобразий цивилизации. Во в каком доме Макаров жил.

Правда, и тот дом, в котором Володька ему квартиру сосватал, Павлу тоже очень нравился. Построен он был лет пятьдесят назад на высоком берегу, почти над обрывом, где раньше громоздились древние, чуть ли не дореволюционные частные домики, утопающие в старых садах. Домики снесли, дом построили, собирались рядом еще что-то строить, но вовремя спохватились: грунт слабоват. И овраг рядом, мало ли… И остался стоквартирный кирпичный дом посреди старых брошенных садов в гордом одиночестве. Потом жильцы эти сады постепенно обиходили, почистили, беседок понаставили, скамеечек… Вот странно – никакая шантрапа в этот сад не лезла, никто в беседках бутылками по ночам не звенел, никто скамеечки не ломал, никто в подъездах стены не разрисовывал. Провинция. И квартира была хорошая – одна комната, зато двадцать шесть метров, и угловая, двухсветная, из нее спокойно две нормальные комнаты можно сделать. И кухня почти пятнадцать метров, и ванная – хоть танцуй, и кладовка, и два балкона… Балкончики, правда, крошечные, но ведь два же! И потолки почти четыре метра. Вот ведь люди строили. Павел до сих пор поверить не мог, что у него такая квартира. Он недавно вообще поверить не мог, что у него будет хоть какая-нибудь квартира. Да если бы не Макаров, у него и не было бы никакой квартиры. Повезло. Просто вот ни с того ни с сего, ни за что ни про что, на ровном месте – повезло неслыханно.

Охранник выглянул из будки на стоянке, внимательно посмотрел, сдержанно кивнул. И тот, который у ворот, тоже посмотрел внимательно, тоже сдержанно кивнул, открыл ворота. От всех этих кивков и взглядов у Павла настроение еще поднялось – узнают, уважают… Вот еще чем хороша провинция.

И еще – компактностью. Уже через семь минут он без труда нашел по нарисованному Макаровым плану очень неплохой магазинчик и целый час с удовольствием бродил от стенда к стенду, рассматривая образцы панелей, кафеля, пленок и всяких прочих обоев. Продавцы под ногами не путались, не пытались ничего ему всучить, на вопросы отвечали толково, а под конец даже посоветовали не торопиться – в понедельник поступит кое-что новое, не хуже этого, но дешевле. Из благодарности Павел купил четыре банки обойного клея и в замечательном расположении духа вышел из магазина.

И увидел Зоин дом. Прямо напротив, на другой стороне площади. Ведь час назад мимо проезжал – и не узнал. Правда, ночью он к нему с другой стороны подъехал, со двора, и темно было… Но сомнений никаких, это Зоин дом. Те же вычурные балкончики, те же колонны, те же карнизы необыкновенной ширины. Павел не видел здесь другого дома с таким количеством архитектурных излишеств. Хотя кто его знает… Надо объехать и посмотреть, если там во двор ведет арка – значит, он.

Арка была та же самая, и двор тот же самый, хотя двор Павел ночью, конечно, не очень рассмотрел. Ну, сейчас-то он его рассмотрит как следует. Абсолютно не задумываясь над тем, зачем ему рассматривать чужой двор, Павел приткнул машину на свободном пятачке возле невысокой кирпичной стеночки, углом огораживающей мусорные баки, и, не выходя из машины, внимательно огляделся. Как в тылу врага. Даже перед собой както неудобно, ей-богу. Гимназизм. Теперь не хватало только отправиться в глубокую разведку – в ее подъезд – и ломиться во все двери с оригинальным вопросом: «Сантехника вызывали?» Или дождаться, когда из ее подъезда выйдет какая-нибудь разговорчивая бабулька, и пристать к этой бабульке с интересной беседой.

Никакие бабульки из ее подъезда не выходили. И из других подъездов бабульки не выходили. Из первого подъезда вышли молодые мужик с бабой, вынесли два таза мокрого белья, стали развешивать свои пододеяльники на веревках, натянутых между стволами старых лип, раздраженно переругиваясь. Нет, эти не собеседники. Из другого подъезда выполз ветеран Первой мировой в выцветших штанах с генеральскими лампасами и в желтой футболке с черной надписью «I’m good girl», полминуты постоял, громко сказал: «А?» – и уполз назад. Этот тем более не собеседник. И что они все по квартирам отсиживаются? Такая хорошая погода, не жарко еще, выходной – чего бы им не погулять во дворе? Наверное, все по дачам разъехались. У каждого здесь по шесть соток за объездной дорогой, в субботу и в воскресенье весь город картошку окучивает. Провинция.

Из Зоиного подъезда выскочила растрепанная девчонка с двумя огромными полиэтиленовыми мешками в руках, роняя на ходу и опять ловко подцепляя босыми ногами пляжные шлепанцы, понеслась в его сторону… А, ну да, это она мусор вынесла, в этом доме нет единственного архитектурного излишества – мусоропровода. Впрочем, в его доме тоже мусоропровода нет, и даже в макаровском нет. Мусоропроводы есть только в девятиэтажках в двух микрорайонах, и их жителей это обстоятельство нисколько не радует… Девчонка проскакала мимо машины Павла, не обратив на нее никакого внимания, пошвыряла свои мешки в контейнер и, пока Павел раздумывал, не поспрашивать ли ее, кто живет в подъезде, со страшной скоростью понеслась назад, опять роняя и подцепляя на бегу шлепанцы. Смешная какая. Вряд ли она что-нибудь знает о соседях. Современные подростки не интересуются жизнью посторонних людей. Хотя в какие времена подростки интересовались кем-нибудь, кроме себя?

– Федор! – заорала девчонка, остановившись у подъезда и задрав голову. – Выгляни в окошко, дам тебе горошка!

Нет, правда, какая смешная. Эти слова из детской сказки она прокричала таким тоном, каким командуют общее построение на плацу.

Занавеска в одном из распахнутых окон второго этажа ушла в сторону, и в окне появился молодой греческий бог. Да что там греческие боги! Любой греческий бог умер бы от стыда за свое несовершенство, увидев этого смертного.

– Федор, кинь ключ от почты, – без всякого восхищения небесным явлением приказала девчонка. – Там что-то светится, может, не реклама.

Небесное явление исчезло, и минуту, пока его не было, девчонка нетерпеливо приплясывала на месте, поддергивала великоватые ей джинсы, покрикивала в сторону окна: «Ну где ты там?» – и вообще всячески выражала неудовольствие. Было совершенно очевидно, что сумасшедшая красота этого Федора не производит на нее ровным счетом никакого впечатления. Умная девчонка. Хотя, возможно, они брат и сестра. Как правило, внешность родни никто просто не замечает.

Небесный Федор наконец опять появился в окне, покачал в пальцах ключик, блеснувший в солнечных лучах, прицелился и точно бросил его в протянутую вверх ладонь девчонки. Девчонка с удовольствием засмеялась и потопала в подъезд. Федор обвел внимательным взглядом двор, машину Павла будто не заметил, а мужику с бабой, которые все развешивали белье, молча кивнул. И они ему оба кивнули, и заулыбались, и помахали руками, а когда он исчез и занавеска опять опустилась, заговорили между собой уже не сердитыми, а добрыми голосами, и даже поулыбались друг другу. Красота – страшная сила. Павел поймал себя на том, что ему интересно наблюдать за не слишком активной жизнью этого двора. Какая там жизнь! А вот интересно. Интересно вычислять, кто из них кто, придумывать характеры, судьбы, имена и профессии… И прошлое, и будущее. С ним это и раньше бывало: увидит случайную сценку – и начинает вокруг нагромождать незнамо чего, а потом оказывается, что все гораздо проще, глупее и даже пошлее. И о Зое незачем ничего узнавать… И так он уже знает достаточно, чтобы не строить иллюзий. И к тому же надо все-таки заехать на рынок.

Павел совсем уже собрался уезжать, когда краем глаза заметил слева какое-то движение. Оглянулся – из-под арки во двор бесшумно, как привидение, вплывала вчерашняя реактивная керосинка, страхолюдное до изумления транспортное средство крутого Серого. Средь бела дня керосинка выглядела даже возмутительнее, чем показалось ему ночью. Откровенное корыто на колесах, причем колес три пары, чего он вчера не заметил. Он, оказывается, много чего вчера не заметил: на крыше за прожекторами – люк, по бокам, между передними и задними дверями, – скобы, на которых закреплены какие-то штуки, больше всего похожие на газовые баллоны, под днищем между второй и третьей парой колес – что-то вроде вентилятора… или это гребной винт? Нет таких законов, по которым этот ужас мог двигаться. И еще одно он ночью не заметил – каждый квадратный сантиметр этой керосинки мягко сиял безупречной, совершенно неуместной при таком-то дизайне полировкой. И очень темные стекла радужно блеснули в солнечном луче, на миг обнаружив свою непростую сущность. Пуленепробиваемые, что ли? Похоже. Неужели и вся эта вызывающая полировка – тоже броня? Ну-ну. Интересно, кто-нибудь уже пытался стрелять по этой керосинке? Не может быть, чтобы не пытались. Хотя бы ради восстановления эстетической справедливости.

Павел сидел, злился и совершенно трезво осознавал, что злиться он не имеет никакого права. Ну, приехал крутой Серый в гости к своей… ну, к этой… к своему лиху ветреному. Какое ему, Павлу, до всего этого дело? Кажется, вчера его об этом уже спрашивали. И вот на кой же черт он поперся с Макаровым в это убогое казино?

И когда же, наконец, этот мифический Серый вылезет из своей летающей тарелки?

Из летающей тарелки никто не вылезал, зато дверь Зоиного подъезда хлопнула, и во двор элегантно, как на подиум, вышла… в общем, вся из себя такая вышла! Светлый легкий шелк струился и льнул к фигурке, белые плетеные босоножки на плоской подошве эксклюзивно плевали на массовую моду, белая же сумка на узком ремне мерцала породистой кожей, а еще узкие черные очки, а еще причесочка – что-то такое гладкое, чрезвычайно стильное, ничего лишнего, – аккуратная темноволосая головка, высокая стройная шея, прямые развернутые плечи… Очень, очень. Вон, оказывается, какие топ-модели тут водятся. Интересно, видел Серый эту топ-модель раньше? Вот пусть и посмотрит сейчас. Пусть сравнит с хорошо известной нам оглоблей в красных трусах. Пусть подумает, за той ли он заезжает в казино и к той ли приезжает в гости.

Топ-модель шла через двор к арке не торопясь, не глядя по сторонам, на ходу роясь в своей породистой сумке. Потом захлопнула сумку, подняла голову, увидела машину Серого – и захохотала. То-то, позлорадствовал Павел. Нормальная реакция нормального человека.

Машина Серого дрогнула, противоестественным способом развернулась на месте правым боком к топ-модели, правая передняя дверца бесшумно открылась, и блистательная топ-модель ловко нырнула внутрь, несмотря на высокую подножку и узкую юбку. Так это что ж такое-то?.. Так это к кому сюда Серый ездит-то?

– Зоя! – Греческий Федор опять возник в открытом окне второго этажа и явно обращался к кому-то здесь, во дворе. – Зоя, Манька киселя просит. Можно?

– Можно! – крикнула топ-модель, выглядывая в открытую дверцу машины. – Можно, свари! Только не очень сладкого.

Она махнула греческому Федору рукой и захлопнула дверцу. Греческий Федор тоже помахал рукой и исчез из виду. Бронированное корыто Серого опять бесшумно развернулось на месте и исчезло в арке, будто его и не было никогда. Павел сидел, хлопал глазами и пытался слепить из всего увиденного хоть сколько-нибудь логичную картину. Картина не лезла ни в какие ворота.

Павел еще посидел, подумал – и полез из машины, краем сознания отмечая, что его ухоженная, вручную отлаженная, совсем еще не старая «десятка» гремит, даже стоя на месте с выключенным мотором, как пустое ведро. Не в пример полированной керосинке этого крутого Серого. Это сравнение тоже, конечно, настроения не улучшало.

И это тоже раздражало – подъезд нараспашку, никаких кодовых замков, тем более – никакой охраны. Провинция провинцией, но ведь вокзал – буквально в паре сотен метров. Заходи кто хочешь, делай что хочешь, хоть жить поселяйся. Вон тут сколько на первом этаже закоулков, и комнатки какие-то, забитые старой мебелью, велосипедами и детскими колясками. И – ни одного замка ни на одной двери. Слева – лестница в подвал. Павел спустился на несколько ступенек, заглянул вниз – под всем домом огромное помещение, чистенькое, хорошо освещенное, со множеством кладовок, и двери у большинства из них тоже нараспашку. Дикие люди. Телевизор не смотрят, что ли?

Так, на первом этаже никаких квартир нет. Павел поднялся на второй, попутно отмечая чистоту и ухоженность этого открытого всем ветрам, всем бомжам и всем террористам подъезда, умилился двум креслицам на площадке между лестничными пролетами, потрогал герань, буйно цветущую в многочисленных горшках на подоконнике, – надо же, живая! – и остановился на площадке второго этажа. Огромная какая, даже в его доме лестничные площадки меньше. За ее счет каждой из четырех квартир можно было бы добавить несколько метров жилой площади. Размашисто предки строили. Провинция!

Из какого окна греческий Федор кричал «Зоя»? Павел остановился перед первой дверью с левой стороны, попытался придумать более или менее правдоподобный повод для визита, ничего не придумал и решительно нажал кнопку звонка, расположенного почему-то очень низко, в метре от пола. Дверь почти сразу распахнулась, и на Павла молча уставился сердитый мальчишка лет четырнадцати. Или больше. Или меньше. Кто их разберет нынче, холеных да кормленых. Плечи – как у взрослого мужика, а физиономия детская.

– Здравствуй, – сказал Павел. – Ты почему в глазок не смотришь?

– А чего там? – ломким баском спросил мальчишка, не закрывая дверь, посмотрел в глазок, а потом потер его пальцем. – Ничего там такого… Здрасте. Да вы заходите, чего на пороге стоять.

Мальчишка еще шире распахнул дверь, приглашающее помахал рукой, повернулся и спокойненько потопал по длинному коридору, на ходу поддергивая широкие цветастые трусы. На голой спине у него скотчем был приклеен большой лист бумаги с крупной надписью черным фломастером: «Прошу как человека! Не мешай хотя бы чаз!» «3» было исправлено на «с» красным фломастером.

– Федор! – заорал мальчишка где-то там, в конце коридора. – Это к тебе! Почему это я всегда открывать должен? – Свернул направо и пропал.

Павел покачал головой, шагнул через порог и прикрыл за собой дверь. Нет, не смотрят в этом доме телевизор. И газет не читают. Просто недопустимое легкомыслие.

В конце коридора, теряющегося на горизонте, возникла фигура греческого Федора, тоже голого до пояса и тоже, кажется, в широких цветастых трусах. А, нет, это фартук. Веселенький такой фартучек с оборочками и бантиками. Странно нынче одеваются греческие боги. И еще было что-то странное, что никак не вязалось с этой ослепительной внешностью и чего Павел сначала не понял: Федор заметно хромал на правую ногу, и хромота эта была давней, привычной, уже вписавшейся в пластику тела и подчинившей ее себе. Врожденное что-то, что ли? Нет в мире совершенства… Бедный парень.

Бедный парень неторопливо подходил ближе, и Павел с каждым его шагом видел все больше подробностей. Ничего врожденного там и в помине не было. Страшный рваный шрам от бедра почти до щиколотки, грубый, ветвистый, как дерево, – наверное, все мышцы были порваны. На правом боку – еще ветка рваного шрама, правда, уже не такого страшного. Зато совершенно невероятный шрам на руке чуть ниже локтя – очень сложный перелом был, открытый и, скорее всего, осколочный. Похоже, потом его не один раз оперировали. И вся грудь в шрамах – тонких, длинных, неглубоких, нисколько не нарушающих гармонию безупречной мускулатуры и гладкой, слегка загорелой кожи. Федор поймал взгляд Павла, едва заметно усмехнулся и почесал грудь правой рукой. На правой руке не было указательного пальца и половины безымянного. Павел заметил эту снисходительную усмешку – и мгновенно успокоился. Кажется, тут жалеть некого. Вон как этот красавец ловко продемонстрировал все свои боевые раны. Может быть, еще и гордится ими? Ну да, шрам на роже мужикам всего дороже… Интересно, в каких таких сражениях он заработал всю эту неземную красоту? Ему, похоже, и двадцати нет. А шрамам – лет пять.

– Здравствуйте, – спокойно сказал Федор, подходя ближе и с пристальным интересом рассматривая Павла. Почти так же, как Павел только что рассматривал его самого. – Это вы отец Гарика? Я вас чуть позже ждал. Мне показалось, Зоя на час назначала. Извините, я в таком виде… Сейчас оденусь – и мы поговорим. Проходите вот в эту комнату, подождите, я через минуту…

Федор снял фартук – под ним были широкие цветастые трусы, а как же иначе, – и повернулся, собираясь уходить по коридору за горизонт, но тут Павел опомнился.

– Минуточку, минуточку, – заговорил он широкой прекрасной спине. На спине тоже был тонкий белый шрам, слева, прямо напротив сердца. – Я не отец Гарика, это недоразумение получилось!

Федор тут же повернулся к нему и без всякого удивления сказал:

– А, то-то я смотрю – рано… А чей вы отец? Или вы по поводу диплома?

– Да ничей я не отец! – Павел сам почувствовал, до чего глупо это звучит, и заторопился, пытаясь объяснить свое появление: – И я не по поводу диплома… Я вообще-то с Зоей хотел поговорить. По делу! А ваш мальчик дверь открыл и сразу: «Проходите, проходите!» И не спросил ничего, а я даже сказать не успел…

– А Зои нет, – спокойно прервал его скороговорку Федор. И замолчал, и уставился на Павла ожидающе.

– Ну да, это я уже понял, – скучно сказал Павел. – Жаль. Очень надо было поговорить.

Из-за горизонта по коридору понесся слоновий топот, и через секунду в пределах видимости нарисовался толстый румяный пончик – рыжий, веснушчатый и, естественно, в цветастых широких трусах. В этой семье, наверное, униформа такая. Пончик подскакал поближе, задрал щекастую мордашку, уставился в глаза Павлу веселыми любопытными глазами, просиял улыбкой и крикнул:

– Мама на р-р-работе!

Это о Зое, что ли? Мама… Во как. Этого Павел не ожидал.

– Так ведь суббота, – пробормотал он, думая совершенно о другом. – Суббота, выходной… Почему на работе? Где на работе?

– В клубе! – еще громче крикнул пончик, и попрыгал на месте, и помахал руками, и опять уставился в глаза Павлу веселыми круглыми глазами.

– Мария, помолчи минутку, – строго приказал Федор, снял трубку телефона, стоящего на тумбочке под зеркалом, нажал несколько кнопок своей изуродованной рукой – быстро, будто гамму проиграл, – и вопросительно глянул на Павла: – Вас как зовут?

– Павел. Павел Браун.

Федор кивнул, еще несколько секунд молчал, потом громко и четко сказал в трубку:

– Зоя, тебя ищет Павел Браун.

И отвел трубку на полметра от уха. Даже Павел слышал шум, который несся из нее, – грохот, ритмичные удары, музыка какая-то, пронзительные выкрики в такт музыке, и на фоне всего этого – сердитый женский голос, вроде бы слегка задыхающийся и прерывистый:

– Федор, я работаю! Через двадцать минут! Будет перерыв!

Федор положил трубку, подумал, пожал плечами и сообщил Павлу то, что он и так слышал:

– Через двадцать минут у Зои перерыв будет, может, успеете.

– А это где? – заторопился Павел. – Это как называется? Я недавно приехал, еще мало что знаю…

– Мама в клубе «Федор-р-р»! – опять крикнула рыжая Мария. – Трр-ренирует тётьков! – Подумала и добавила с явным удовольствием: – Жир-р-рных.

– Надо же, какая Мария, – сказал Павел, невольно улыбаясь. – Сколько же тебе лет, Мария?

– Аленушка, уведи сестру. – Федор смотрел на Павла, и тот сначала не понял, к кому он обращается.

А, вот к кому. В коридоре как-то незаметно появилась крошечная девочка… То есть ростом-то она была, наверное, не ниже пончика по имени Мария, но зато во всем остальном – полная ее противоположность. Тоненькая и бледненькая до фарфоровой прозрачности, с крошечными ручками и ножками, с пушистыми кудряшками цвета светлого янтаря – вся как портрет ангела в белом платьице, написанного акварелью гениальным художником. Девочка глянула на Павла спокойным, отрешенным, совершенно недетским взглядом и с серьезной вежливостью сказала:

– Здравствуйте.

Глаза у нее были написаны совсем другим художником. Нестерпимо яркие, сине-зеленые, полыхающие изнутри отсветами золотого пламени, слишком большие на этом худеньком личике с тонкими, прекрасными, нездешними чертами и размытыми красками.

– Сестры? – вслух удивился Павел. – С ума сойти… Совсем разные.

– Не р-р-разные! – энергично возразила рыжая Мария. – Я кр-р-расавица, и она кр-р-раса-вица!

– Аленушка, гони это чудовище одеваться. Сейчас с Сережей гулять пойдете, – сказал Федор, все так же внимательно глядя на Павла.

– До свидания, – тихо сказала прекрасная Аленушка, полыхнула сине-зеленым взглядом, отвернулась к рыжей Марии и строго приказала: – Кыш.

И рыжая Мария беспрекословно подчинилась, повернулась и с топотом понеслась по коридору, а прекрасная Аленушка скользила за ней, как солнечный зайчик.

Сестры… Две дочки Зои. Может быть, это вовсе и не Зоины дочки? То есть, может быть, это дочки совсем другой Зои? Час назад он думал, что знает достаточно, чтобы не строить иллюзий.

– Так где этот клуб? – Павел глянул на часы – до Зоиного перерыва осталось уже пятнадцать минут. – Я на машине, может, успею?

– На машине успеете… – Федор прислушивался к невнятному гомону в глубине квартиры, Павел был ему уже не интересен. – На машине – это мимо магазина направо, потом под железнодорожный мост – и вверх по шоссе, четыре троллейбусные остановки. Здание рядом со стадионом. Да вы его сразу узнаете…

– Спасибо, – заторопился Павел. – Большое спасибо, вы мне очень помогли. До свидания…

Он выскочил за дверь с таким видом, будто и правда сейчас бегом побежит, но, когда дверь за спиной захлопнулась, остановился и зачем-то стал прислушиваться к нарастающему гомону за этой дверью. Никакой звукоизоляции. В своей квартире он в первую очередь сделает хорошую дверь.

– Сережа, уже больше чаз-з-за прошло. – Голос Федора, спокойный и слегка насмешливый. – Кто с девочками будет гулять? Обед скоро…

– При чем тут чаз-з-з? – заорал издалека ломкий басок. – Зато ты английского почти не знаешь!.. И почему это я всегда с ними гулять должен?!

– Потому, что ты старший брат, – назидательно ответил Федор. – У тебя обязанности. Или ты сюда случайно забежал, на компьютере поиграть?

Сережа еще что-то возмущенно кричал в том смысле, что он не играет, а работает, но Павел уже не прислушивался. Он медленно шел вниз по лестнице, пытаясь уложить новые детали в ту мозаику, которую раньше составил в более-менее ясную картину. Детали не укладывались. Ну, допустим, Серый сегодня увез из этого дома ту Зою, которая мать троих детей. Тогда какую Зою в этот дом Серый привез ночью из казино? И вообще, сколько в этом доме Зой, которых Серый без конца возит туда-сюда?

В принципе, можно съездить в этот клуб. Посмотреть вплотную, что там за Зоя такая работает. Просто так, из академического интереса. Ведь он еще вчера решил, что никакого интереса, кроме академического, у него в этом деле нет.