Онлайн чтение книги Людовик возлюбленный Louis The Well Beloved
Глава 10. МАРКИЗА ДЕ ПОМПАДУР

Война за австрийский престол приняла новый оборот. Правитель Баварии Карл, которого поддерживала Франция, умер и оставил сына, еще слишком юного, чтобы управлять Баварией, не говоря о том, чтобы нести корону империи.

Появился предлог для прекращения войны, но король Пруссии Фридрих не желал мира и хотел, чтобы его союзники заставили Австрию обороняться на одном фронте, в то время как его войска нападают на втором. Мария-Терезия была готова заключить мир при условии, что ее муж Франц, великий герцог Тосканский, будет провозглашен императором Австрии. Франция, изнемогающая от высоких налогов, могла бы уцепиться за эту возможность, однако министр иностранных дел маркиз д'Аржансон был недальновиден и не понимал, сколько несчастья и потерь принесет Франции война. Доверяя королю Пруссии, министр решил, что войну нужно продолжать.

Новый регент Баварии заключил с Марией-Терезией мир на очень выгодных для нее условиях. Он обязался не претендовать на трон, поддержать мужа Марии-Терезии, великого герцога, помочь ему взойти на престол империи и разорвать союз с Пруссией и Францией.

Аржансон решил ужесточить военные действия против Австрии. Всю зиму французская армия готовилась начать войну на фландрском фронте. Наступление было запланировано на начало весны.

Ответственным за операции французской армии был граф Саксонский, и его величали одним из самых великих воинов в Европе.

Граф Саксонский был выдающимся мужчиной поразительной энергии, известным своей храбростью. Он утверждал, что является внебрачным сыном короля Польши и Саксонии Августа II, о котором говорили, что у него триста – четыреста незаконнорожденных детей. Матерью графа была шведская графиня Кенигсмарк.

Утверждали, что Морис Саксонский надеялся вытеснить короля Пруссии Фридриха, и именно он проявлял чудеса храбрости, служа Франции.

Людовик отправился во Фландрию в компании дофина, который должен был впервые почувствовать вкус войны. Когда они приехали в Турне, Людовик обнаружил, что против него выставлено огромное войско, а операцией командовал Георг II Английский, герцог Кемберленд. Граф Саксонский страдал от ужасной водянки, для него было пыткой ехать верхом. Однако он не стал отказываться от командования, и для него был изготовлен особый стул на колесах, чтобы он мог относительно комфортно сидеть и командовать своими людьми.

Когда Людовик увидел графа, его охватила тревога.

– Вы рискуете своей жизнью, – сказал он, – идя на битву в таком состоянии.

– Ваше величество, – зло ответил граф, – что значит моя смерть по сравнению с победой в этом сражении? Англичане бахвалятся, что победа достанется им легко. Кемберленд говорит, что если он через недельку не дойдет до Парижа, то съест свои сапоги. А поскольку, ваше величество, он должен съесть свои сапоги, я хочу приготовить к ним хороший соус.

Армии встретились, и битва началась с жестов высочайшей вежливости с обеих сторон. Командующий английской гвардией приблизился к командующему французскими гренадерами.

– Месье, – сказал он, поклонившись своему противнику, – умоляю, пусть ваши солдаты стреляют первыми.

– Они не будут стрелять первыми, – ответил француз. – Передаю эту честь вам.

Затем началась битва, и, несмотря на речи двух командующих, сражение стало одним из самых жестоких за всю историю Фландрии. Страдая от острой боли и ругаясь, Морис Саксонский выкрикивал приказы. Дофин рвался в бой, и его пришлось удерживать; присутствие короля добавляло солдатам решимости биться за Францию насмерть.

Сражение бушевало несколько часов. Количество убитых было огромным, и казалось, Франция долго не продержится.

Королю сказали, что ему следует покинуть поле битвы, пока еще не поздно, иначе он попадет в руки наступающего врага; но Людовик отказался уходить. Он заявил, что его место среди солдат, он не собирается отворачиваться и убегать при поражении.

К счастью, рядом всегда был Морис Саксонский. Граф ревел, что битва еще не проиграна, и разрази гром того, кто говорит иначе. Но несомненно, он был встревожен, так как боеприпасы кончались, и он боялся наступления конницы Кемберленда.

Французы несли значительные потери, но и противнику было нелегко. Австрийцы и датчане терпели поражение и беспорядочно отступали, и лишь ганноверцы и англичане стояли насмерть. Они уже почти добились успеха, но, в то время как французами командовал Морис Саксонский – прирожденный воин и мудрый стратег, у англичан был только Кемберленд, ставший командующим потому, что был сыном короля.

Исход боя был в его руках. Он должен был вывести вперед кавалерию и отрезать французов с флангов, но он не мог предвидеть такой возможности и пренебрег кавалерией. Кроме того, пехотинцы не могли закрепить успех кавалерии, так как они сражались уже несколько часов. Измотанная вконец пехота полегла на поле брани.

Полководец понимал, что это его шанс. Сидя в плетеном кресле, он гнал солдат в бой, проклиная собственную боль, граф-острослов подавал пример своим воинам. И они не осмеливались жаловаться. Морис Саксонский приказал артиллеристам разгромить конницу Кемберленда. За несколько мгновений его военный гений превратил поражение в победу.

Людовик скорбно обходил поле битвы, рядом с ним шел дофин. Верные солдаты громко приветствовали своего короля.

Но король молчал. Он смотрел на горы мертвых тел и, обратившись к дофину, сказал:

– Никогда не забывай эту картину, и пусть она послужит тебе уроком. Вот какова цена победы. Когда ты станешь королем Франции, сын мой, вспомни этот день и хорошо подумай, прежде чем отправлять своих подданных под пули.

К Людовику поднесли графа Саксонского в кресле, и король обнял доблестного старого командующего.

– Этой победой, – сказал Людовик, – мы обязаны вам, вам… больному человеку. Чудо, что вам удалось выжить.

– Ваше величество, – ответил Морис Саксонский, – я счастлив, что дожил до того дня, когда увидел моего короля победителем. Теперь смерть мне не страшна.

Эти слова тронули короля, а генерал продолжал:

– Мы должны позаботиться о раненых. Мы отсылаем их в Лиль, где сестры с радостью помогут им. Но среди раненых много англичан. Что нам с ними делать?

– Отошлите их вместе с нашими, – ответил король. – Они нам больше не враги. Им нужна всего лишь помощь.

И Людовик отвернулся. Он не мог больше смотреть на результаты кровавого побоища, он был в ужасе, его тошнило от одной мысли, что для победы нужно было устраивать такую резню.

Когда король после победы вернулся в Париж, люди обезумели от восторга. Они были уверены, что дома он и его правительство проявят себя так же, как король и граф Саксонский проявили себя на поле брани.

Однако Людовик подошел к важному поворотному моменту в своей жизни, не понимая этого. Его воспитывали в непоколебимой вере в старый режим. Королю и в голову не приходило, что современные идеи наступают на устаревшую феодальную систему и что катящаяся по Франции волна, меняющая общественный строй, должна либо взять его с собой, либо уничтожить и короля, и саму монархию.

Но пока эта волна была такой маленькой, что по возвращении из Фландрии Людовик ничего и не заметил. Когда народ аплодировал ему и явно выражал свою веру в него, Людовику и в голову не приходило, что философы и мыслители уже посеяли сомнение в самом сердце нации.

Людовик мог бы почувствовать это точно так же, как и все остальные, но он не хотел видеть и понимать. Он хотел наслаждаться.

Король не слышал приглушенный ропот в толпе. Он не хотел замечать возмущения в народе знатью, занимающей высокое положение в обществе, владеющей землей, деньгами, да еще и освобожденной от уплаты налогов. Существовавший в Версале строгий и до смешного условный этикет был ярким признаком нездоровья когда-то могучего государства. Во Франции было слишком много слоев, и их представители смертельно завидовали друг другу. Продовольствие облагали такими налогами, что многие голодали. Росло недовольство тем, что налоги платят неимущие. Срочно были нужны реформы. Людовик вполне понимал, что ни один из его министров не в состоянии ничего изменить. Народ требовал нового режима. Мудрые реформы могли бы помочь совершить бескровную революцию. Народ был полностью на стороне короля, но король им не верил.

Всю свою жизнь Людовик старался брать на себя как можно меньше ответственности. Вот и сейчас он оставил решение проблем страны своим министрам, а сам занялся приятным делом – возвышением маркизы де Помпадур.

Маркиза ходила взад-вперед по королевской передней. В платье нежных оттенков, сверкая бриллиантами, она выглядела изящной фарфоровой куколкой.

Людовик принял ее в Зале зеркал. Никто еще из его женщин, думал он, не был так полон жизни, как эта маленькая буржуа. Безупречный реверанс, ни малейшего признака беспокойства. Будто она всю жизнь прожила при дворе.

Маркиза сделала реверанс, и, когда Людовик наклонил голову, чтобы поговорить с ней, она заулыбалась. Она знала, что он думает. «Это еще один самый счастливый день».

Представление королеве – это суровое испытание. Жанна Антуанетта знала: те, кто собрался посмотреть на знакомство, замечают и обсуждают каждое ее движение, каждое слово.

Им было интересно, как поступит королева с этим юным ничтожеством.

Королева, сверкая бриллиантами, являла собой поразительный контраст с этой ослепительной молодой особой. Она холодно изучала Жанну Антуанетту, а та робко смотрела на нее.

«Что ж, она скромная, – думала Мария. – Уже одним этим лучше Шатору и Винтимиль. У нее миленькое личико, и она не задирает нос. В любом случае, если уж у короля должна быть любовница, то чем плоха эта женщина?»

Жанна Антуанетта была не готова к благосклонности со стороны королевы.

– Ваше… ваше величество, вы очень милостивы ко мне, – пролепетала она.

– Приветствую вас при дворе, – сказала королева. – Я слышала, что вы очень талантливы. Вы играете и поете, а кроме того, вы еще и актриса. Это очень интересно. Когда-нибудь вы сыграете и для меня.

Наблюдающие были потрясены. Не только король, но и королева приняла эту девчонку низкого происхождения.

– Для меня будет большой честью сыграть… сыграть… сыграть для вашего величества, – ответила Жанна Антуанетта. Хотя другие и хихикали над запинающейся речью девушки, королеве она понравилась. Это говорило о том, что Жанна Антуанетта не осознавала собственную важность… пока не осознавала.

Королева кивнула и отвернулась.

Жанна Антуанетта поняла намек; она знала, что от нее требуется. Она опустилась на колени и, слегка подняв край платья королевы, поцеловала его.

Представление закончилось. Жанна Антуанетта, маркиза де Помпадур, стала придворной дамой.

Карета остановилась, и Жанна Антуанетта выскочила из нее и поспешила в дом.

– Матушка, – звала она. – Матушка, где вы? Мадам Пуассон поспешно поднялась с постели.

– Приведите маркизу ко мне, – приказала она слугам.

Маркизу! Теперь так она всегда обращалась к дочери.

«Теперь, когда она там, – мадам Пуассон говорила себе по нескольку раз на дню, – беспокоиться больше не о чем. Я могу спокойно уйти».

Когда Жанна Антуанетта вбежала в комнату, ее мать подумала: «Самое прелестное существо из всех, что я когда-либо видела! И она моя… моя малышка. Моя собственная маленькая маркиза».

– Ну, любовь моя? – вскричала мадам, обнимая дочь. – Рассказывай.

– Вы отдыхали, матушка?

– О, я всего лишь вздремнула. Я уже не так молода, как мадам маркиза!

Жанна Антуанетта засмеялась.

– Сначала все было просто, – сказала она. – Но нужно было идти очень осторожно. Один неверный шаг – и скандал.

– Покажи мне, как ты прошла, любовь моя, – попросила мадам Пуассон.

Жанна прошлась по комнате. Мать обняла ее. Она не могла сказать ей сейчас… ее дорогой любимой маленькой маркизе… Это разобьет ей сердце.

– Что случилось, матушка?

– Ничего… Я смотрю на тебя. И вот так ты шла, да? И что сказал его величество?

– О, он был добр со мной. Но королева…

Мадам Пуассон изо всех сил пыталась изобразить внимание, но мешала боль, усиливавшаяся за последние несколько недель.

«Когда-нибудь мне придется сказать, – думала она. – Но не сейчас. Не в такой день».

В последующие несколько месяцев Жанна Антуанетта полностью отдалась той жизни, в которой, как она верила, ей нужно преуспеть. Но это не значило, что она не прилагала никаких усилий – для достижения совершенства маркиза делала все. Она полюбила короля еще до того, как увидела его, а когда ее любовь осуществилась, то чувства стали крепче. Перед очарованием Людовика устоять было невозможно. Его трогательная учтивость завораживала Жанну Антуанетту, однако его не угасающая даже спустя несколько недель чувственность начала тревожить маркизу. Она никогда и никому – даже себе самой – не призналась бы, что находила такой темп изнурительным и что из-за этого она чувствовала себя неловко.

Жанна Антуанетта решила, что между ней и королем всегда должна быть полная гармония. Она никогда не будет говорить резкости, как мадам де Винтимиль, никогда не будет доминировать, как мадам де Шатору, и никогда не будет докучать ему, как докучала мадам де Майи.

Маркиза де Помпадур смотрела глубже и сумела обнаружить под оболочкой учтивости и очарования фатализм, присущий характеру короля. Он верил, что все то, что должно было случиться, обязательно случится и он ничего не сможет с этим поделать. Она обнаружила также, что, несмотря на атмосферу чуть ли не святости королевской власти, Людовик почти не верил в себя как в правителя. Ему катастрофически не хватало уверенности в себе, поэтому он и не старался заставить себя действовать и избегал трудностей. Вот почему король всегда полагался на своих министров. Такие черты вовсе не помогали Людовику стать великим.

Но мадам де Помпадур и не пыталась изменить характер короля, как это пытались делать ее предшественницы. Она полностью отдалась трудной задаче развлечения короля и постоянно занимала его, чтобы для меланхолии и скуки просто не было времени. Она верила, что только так она сможет удержаться на своем месте. Она использовала любую возможность, чтобы стать королю другом, компаньоном, всегда готовым дать совет, но только тогда, когда об этом просят. Маркиза пыталась сочетать в себе качества всех женщин, которых когда-либо любил король. Она по обстоятельствам становилась любовницей, женой, матерью и другом, была то серьезной, то легкомысленной, словом, становилась такой, какой требовал момент.

Жанна Антуанетта чувствовала, что рождена для этой роли. Она ни секунды не сомневалась, что, если приложить усилия, у нее обязательно все получится. Как это ни странно, она боялась одного: что не сможет должным образом выполнять роль любовницы.

Людовик был на пике своей мужской силы. Жанна Антуанетта удивлялась, как после умопомрачительного буйства страсти у Людовика находились силы с энтузиазмом планировать дальнейшие развлечения, в то время как ее единственным желанием было спать до полудня.

Маркизу тревожила мысль, что Людовика не может удовлетворить одна женщина. И что будет потом? Но она предпочла подождать, пока проблема появится, и лишь потом решать ее. А пока ей нужно было усилить свои позиции в Версале, нужно было стать единым целым с королем.

Сейчас приемы в маленьких комнатках организовывала она. Вместо того чтобы приглашать «Комеди Франсез» в Версаль, она сама готовила театральные представления, в которых принимали участие придворные, тем самым доставляя больше удовольствия не только занятым в спектакле, но и зрителям. Сама Жанна Антуанетта всегда играла героинь и блистала перед королем своим многогранным талантом.

Не было никаких сомнений, что Людовик все сильнее и сильнее влюбляется в маркизу де Помпадур.

Однажды, когда после спектакля, где Жанна Антуанетта играла главную роль, ее вызвали на бис, Людовик взошел на сцену и прямо там, перед всеми присутствующими нежно ее расцеловал.

Придворные начали поговаривать о том, что маркиза прочно обосновалась на своих позициях и что король уже не может обойтись без мадам де Помпадур.

Жанна Антуанетта не забывала о своей семье и решила, что и им должно что-то перепасть от ее удачи.

Она хотела бы что-нибудь сделать для Шарля Гийома, но понимала, что он желает только ее возвращения, а об этом не могло быть и речи.

– Мы встретились лишь благодаря месье де Турнегейму, – как-то сказала она королю. – Я, скорей всего, умерла бы с голоду, если бы он не помог моей матери, когда она нуждалась в помощи.

– Никогда, слышите, никогда не говорите о таком горе! – пробормотал король.

– Я бы хотела выразить ему свою благодарность.

– Вырази ему нашу благодарность, – был ответ.

– Он как-то сказал, что его мечта – занять должность управляющего муниципальным хозяйством. Я думаю…

– С этого момента он – управляющий муниципальным хозяйством.

– Я не знаю, как благодарить вас за все то, что для меня сделали.

– Это я должен благодарить вас, милая моя. Все было так просто.

– У моего отца должно быть имение за городом.

– Он его получит.

– А мой брат… если бы он был представлен ко двору, перед ним открылось бы больше возможностей.

Все было организовано. Франсуа Пуассон получил имение за городом, месье де Турнегейм стал управляющим муниципальным хозяйством, а Абель получил место при королевском дворе.

В свое время частичка славы мадам де Помпадур достанется и ее двум детям. А пока о них прекрасно заботится мадам Пуассон. Возможно, стоит отдать их в руки кого-нибудь, кто бы научил их дворянским манерам, которые в ближайшем будущем будут им необходимы. Но пока еще рано, думала Жанна Антуанетта. Пока нельзя забирать их у бабушки, хотя конечно же мадам Пуассон, как и ее дочь, прекрасно понимает, что однажды это должно случиться.

А что дать мадам Пуассон, которая так долго разделяла мечты дочери и, как никто другой, радовалась ее победе?

Маркиза ласково улыбнулась. Мать уже получила свою награду, так как любая победа дочери была и ее победой. Мадам Пуассон просила лишь о том, чтобы дочь крепко держалась за свое положение, которого она столько лет добивалась.

Жанну Антуанетту вызвали к матери. Встреча обещала стать одной из самых радостных за последние месяцы.

Но когда маркиза приехала в родной дом, ее никто не встретил. Мадам де Помпадур очень удивилась, и ее тут же охватила тревога.

– Сообщи мадам Пуассон, что я здесь, – приказала она слуге.

Жанна Антуанетта заметила, что слуга, которого ее появление обычно приводило в замешательство, так как теперь она была чужой, не членом семьи, словно позабыл о важности маркизы. Появился Франсуа Пуассон. Он испуганно посмотрел на дочь и хрипло сказал:

– Мы сегодня тебя не ждали.

– Что случилось? Что вы пытаетесь от меня скрыть?

– Это была ее воля. «Не говорите маркизе», – сказала она. – Он безрадостно засмеялся: – Она то и дело твердила: маркиза то да маркиза сё. Я сказал ей: «Она всего лишь наша Жанна Антуанетта, и она должна знать правду – когда-нибудь нам придется ей все рассказать».

– Какую правду?

– Ах, она хорошо играет, когда ты приезжаешь, да? Потом ей приходится расплачиваться. Я не понимаю, как ей удавалось скрывать от тебя. Боль… стала невыносимой.

Жанна Антуанетта не могла больше слушать. Она бросилась в спальню матери мимо Франсуа.

Мадам Пуассон лежала на постели. Ее лицо было желтовато-серого цвета, волосы потускнели.

– Матушка… мама… – плакала Жанна Антуанетта. – Что это? Что с тобой?

– Будет, будет, – бормотала мадам Пуассон, гладя дочь по волосам. – Не печалься, моя милая. Это должно было случиться. Ты должна была предупредить меня, что приедешь. Я бы поднялась встретить тебя.

Жанна Антуанетта подняла голову, и мать увидела, как по ее щекам текут слезы.

– Не надо… не надо… моя маленькая красавица. Не порти свое милое личико слезами по твоей старой матери. Грустить не о чем. Я вот не грущу, дорогая. Я счастлива… и очень горжусь тобой. Дорогая маленькая маркиза… – Мадам де Пуассон тихо засмеялась: – Мы сделали это, разве нет! Ты там… мы всегда говорили, что ты справишься.

– Матушка… Я приехала с такими хорошими новостями для всех вас. А теперь… А теперь…

– Ничего страшного. Я не должна была позволять тебе видеть меня такой. Если бы я знала…

– Не говорите так. Вы должны были мне рассказать… можно было бы попробовать как-то помочь…

Мадам Пуассон покачала головой:

– Нет, дорогая маркиза, даже вся власть и все богатства короля не могут спасти старую мадам Пуассон. Ей конец. Он должен был настать, пойми. Но не печалься, милая маркиза. У меня была такая счастливая жизнь. И в конце она дала мне все, что я просила. Многие ли еще могут сказать такое, моя дорогая?

Мадам Пуассон сжала руку маркизы, словно пытаясь взять у своей милой дочери немного жизненных сил.

– Не о чем печалиться… не о чем. Моя дорогая дочь – возлюбленная короля… первая женщина Франции! Много ли женщин умирали так, как умираю я? Я – избранница судьбы, моя дорогая. Я счастливо жила и счастливо умираю. Помни это и исполни последнюю мою просьбу.

– О дорогая матушка… я сделаю все… лишь бы вы выздоровели.

– Ба! Когда-нибудь нам всем настанет конец. Тому, кто умирает счастливым, незачем просить еще большего счастья. Но вот моя просьба. Ты обещала, помнишь?

Жанна Антуанетта кивнула.

– Больше не плачь обо мне. Вот и все, о чем я прошу. Когда будешь вспоминать обо мне, говори вот что: «Жизнь дала ей то, о чем она просила, и она умерла счастливой».

Перемену, произошедшую с Анной-Генриеттой за последний год, заметили все. Они знали, что виной тому кавалер ордена Святого Георга. Королевский двор благоволил к ней, но в то же время было прискорбно сознавать, что бедный ребенок так и не научился скрывать свои чувства. Такое поведение не соответствовало свято чтимому этикету Версаля.

Анна-Генриетта такая нежная, добрая, она ничем не походила на надменную принцессу королевской крови, в семье любили ее, не могли не любить, и очень радовались, что после знакомства с Чарльзом-Эдвардом Стюартом девушка начала проявлять больше интереса к жизни.

Брак принцессы Франции и принца Стюарта? А почему бы и нет? Если дело Стюартов увенчается успехом, то Чарльз-Эдвард унаследует престол и станет королем Британии. Сама Анна-Генриетта очень на это надеялась. Ее отец заявил, что брак с наследником английского престола очень приветствуется. Союзников слишком много не бывает, и такие браки лучший способ укрепления дружбы двух стран. Но прежде чем просить руки принцессы Франции, Чарльз-Эдвард должен вернуть себе корону.

Поэтому Анна-Генриетта пристально следила за успехами принца. Она была уверена, что очень скоро Чарльз победит, и тогда он вернется за ней, а вместе с ним к ней вернется счастье. А ведь когда-то принцесса считала, что оно обошло ее стороной, ушло навсегда.

«Милый мой папочка!» – думала Анна-Генриетта. Людовик желал успеха Эдварду только из-за дочери. Он дал ему корабли и сделал бы даже больше, но, как он объяснил ей, с точки зрения политики нехорошо идти против законного короля Британии.

Чарльз-Эдвард высадился в Шотландии. Анна-Генриетта слышала, что Шотландия поддерживала принца, и в Англии он взял Карлайл и Дерби и уже находился в ста пятидесяти километрах от самого Лондона, но народ стал равнодушен и не желал брать в руки оружия ни для того, чтобы защищать короля, ни для того, чтобы поддержать Стюарта.

«Он вернет себе корону, – твердила сама себе Анна-Генриетта, – и когда он это сделает, то вернется во Францию». Она помнила слова, сказанные ей Чарльзом: «Не для того, чтобы просить убежища, просить оружия или денег. Но все же просить, просить у вашего отца…»

Скорее же, молила принцесса. И в мечтах она видела его с короной на голове, а рядом с ним была его королева – Анна-Генриетта, королева Британии.

Версаль пришел в волнение. Рождение младенца королевских кровей – всегда волнующее событие. Этот же младенец был очень важен. Рожала жена дофина.

Дофин был вне себя от радости. «Это, – говорил он себе, – все, что мне нужно для полного счастья. Нам с Марией-Терезой-Рафаэллой нужен ребенок. Если это мальчик, то это будет просто великолепно, но мы будем рады и девочке».

У него был лишь один страх: страх за свою любимую жену. Он страдал не меньше ее. Так всегда происходит, когда любишь.

Придворные, может, и не одобряют его жену. Но какое им двоим дело до остальных, им, избранным друг для друга, судьбой и Богом.

За два года они полюбили друг друга, и эта любовь была такой сильной, что их абсолютно не волновало ничье мнение. Пусть они смеются над его серьезностью, пусть они твердят, что он всего лишь ребенок. Пусть говорят, что она некрасива, скучна, что ей не хватает изящества, чтобы покорить Версаль. Для него ее красота и изящество безупречны. Пусть развратники и повесы смеются над любовью молодых. Им остается лишь позавидовать любви дофина и его жены, так как они либо не любили никогда, либо уже позабыли, что это такое.

А теперь у них будет еще и ребенок! Но сначала ей придется страдать, а ее страдание – это и его страдание!

Но осталось уже недолго.

Дофин ходил взад-вперед по своей спальне. Пусть они смеются над беспокойством молодого мужа, им никогда этого не понять.

Такая любовь – страдание. Такая боль – это цена за слишком большое счастье.

– Это в последний раз, – сказал он себе. – Никогда она больше не будет так страдать, никогда я больше не буду так страдать. Что нам наследники? Что нам Франция? Когда любишь так, как мы, заботишься только друг о друге.

После он скажет ей: «Больше никогда, никогда, никогда».

Он услышал плач младенца, и дофина охватила радость. Он услышал слова: «Девочка. Дочь дофина».

Ну и что, что она не родила сына? Все кончено, и никогда, и никогда у них больше детей не будет, раз это требует таких страданий, поклялся дофин.

Он оказался прав. Мария-Тереза-Рафаэлла больше не принесла ему детей, так как через несколько дней она умерла.

Убитый горем дофин бродил по Версалю, проклиная судьбу. Он потерял ту, которая значила для него все. Он спрашивал себя: как жизнь может быть такой жестокой? Она умерла, дав ему дочь, и было ясно, что дочь не намного переживет свою мать.

Его утешала Анна-Генриетта, его милая сестра, которая и сама многое пережила. С ней, и только с ней дофин мог говорить о том, как много значила для него Мария-Тереза-Рафаэлла. Только Анна-Генриетта понимала его.

А вскоре уже ему пришлось утешать сестру, потому что ее любимый потерпел жестокое поражение от герцога Кемберлендского на Куллоденских болотах. Хотя красавчик Чарли и бежал, он стал изгнанником, и никто не мог сказать точно, где он находится. Но в одном, казалось, были уверены все.

Даже если он и жив, даже если он однажды и возвратится во Францию, ему уже никогда не вернуть трон, на котором когда-то горделиво восседали его предки.

Маркиза де Помпадур порхала по королевскому двору и была всегда в центре внимания. Все, кто хотел получить расположение короля, выражали свое почтение маркизе. Она никак не выдавала ту тревогу, которая начала овладевать ею.

В конце дня она всегда валилась с ног от усталости. Жанна Антуанетта не могла понять причин этой утомляемости. Она очень хотела дать королю детей, так как он любил детей. Маркиза верила, что дети еще крепче свяжут ее с королем.

У нее случился выкидыш – большое несчастье для нее и радость для ее врагов. Времени валяться в постели и восстанавливать силы не было, так как она знала, что ее окружают враги. Граф Филипп де Морепа после ссоры с мадам де Шатору был в опале, но ему удалось опять вернуться ко двору, и именно он был самым страшным врагом Жанны Антуанетты. Она была уверена, что большинство пасквилей и звучавших по всему Парижу песен о ней были его рук делом. Его нужно гнать со двора, но он был силен – его поддерживали, ему сочувствовали. На Жанну Антуанетту с неодобрением смотрел Ришелье, давний друг короля. Он поставлял королю любовниц – женщин, которые использовали свое влияние на пользу герцога.

Прежде чем пытаться прогнать своих врагов с королевского двора, она пыталась подружиться с ними. Король все еще сильно любил ее. Более того, он демонстрировал ей свою верную дружбу. Это качество их отношений особенно нравилось Жанне Антуанетте. У Людовика никогда еще не было женщины, которая чувствовала каждый момент, что именно ему нужно. Ему еще ни разу не было скучно в компании маркизы. Но что касалось дел любовных, как Жанна Антуанетта ни пыталась, она не могла полностью удовлетворить страсть короля. «Ну почему вы так холодны», – сказал ей тогда Людовик.

Это замечание испугало Жанну Антуанетту. Она понимала, что в будущем у короля непременно появится другая женщина. И даже не одна. Это единственный возможный выход. Но интрижки короля никогда не должны длиться дольше нескольких дней. И если эти женщины будут простолюдинки, им никогда не удастся вытеснить маркизу с занимаемого ею места.

Подобные мысли лучше не допускать.

А пока она молода, она заставляла себя поддерживать тот ритм, которого от нее требовал Людовик.

Жанна Антуанетта проконсультировалась у знающих людей, и они посоветовали ей есть огромное количество трюфелей. Маркиза была готова мириться с любыми неудобствами, лишь бы быть с состоянии разделить удовольствие короля.

Она представила ко двору Вольтера, который был ее большим поклонником. Жанна Антуанетта надеялась, что его пьесы позабавят короля и ей удастся улучшить положение писателя. Однако Вольтер не признавал строгого этикета королевского двора, и это уничтожало его шансы на признание.

Маркиза хорошо помнила тот вечер. Давали «Храм славы», и она решила, что спектакль должен быть поставлен для избранной аудитории. В этот избранный круг пригласили Вольтера, что являлось большой честью.

Маркиза объяснила писателю, что уверена – пьеса Людовику понравится, ведь герой Траян – олицетворение короля.

Сама Жанна Антуанетта играла верховную богиню. Хотя маркиза была утомлена, она твердо решила, что не позволит другой женщине демонстрировать королю свой талант.

Волнение придало Жанне Антуанетте очарование, она позабыла об усталости, и очевидный сценический талант любовницы привел Людовика в восторг. Он был поражен многогранностью дарований Жанны Антуанетты и не преминул высказать свое восхищение.

К несчастью, Вольтер, глубоко тронутый успехом своей пьесы и царящей на таких приемах демократией, подошел к королю и, взяв его за руку, спросил: «Вы узнали среди героев себя, Траян?»

Повисла тишина. Маркиза почувствовала, как от страха у нее подкашиваются ноги. Может быть, тут и дозволялись некие вольности, но это вовсе не означает, что позволено настолько забываться. Писатель-выскочка сделал роковую ошибку, которую ему никогда никто не простит. Людовик был ошеломлен. Он мягко высвободил руку и ничего не сказал в ответ.

Вечер был обречен.

Позже, когда Жанна Антуанетта осталась с королем наедине, он заявил:

– Мы никогда больше не позволим этому человеку появляться при дворе.

Жанну Антуанетту переполняла досада. Она верила в талант Вольтера и надеялась, что сможет помочь своему старому другу.

– Он забыл о манерах, – сказала она. – Но я надеюсь, Людовик, что ты не затаил за это на него зла. Он умеет писать, так, может быть, мы простим ему то, что он не умеет себя вести?

– Его выходка меня просто ошеломила, – пробормотал король. Потом улыбнулся Жанне Антуанетте и продолжил: – Мадам маркиза, у вас самое доброе сердце в Ире. Скажем так: в течение какого-то времени при дворе будут лишь пьесы, а самого Вольтера не будет. – Увидев, что маркиза все еще расстроена, Людовик добавил: – В течение очень короткого времени.

– Вы так добры ко мне, ваше величество, – прошептала она в ответ.

Людовик покинул ее рано утром. Жанна Антуанетта лежала в своей постели и чувствовала себя слишком уставшей, чтобы заснуть, но тем не менее наслаждалась возможностью расслабиться душой и телом.

Тут у нее начался кашель. Приступы кашля случались и раньше, но при короле она их подавляла.

Маркиза приложила к губам свой тонкий платок, а когда убрала, то ужаснулась: платочек был весь в пятнах крови.

Меланхолия дофина начала раздражать придворных. Кроме того, ему необходимо было иметь наследника. Людовик послал за своим сыном и, когда тот пришел, напомнил ему об этом.

Дофин покачал головой:

– Я не хочу другой жены.

– Это глупо, – ответил король. – Ты говоришь как пастор. Конечно же у тебя должна быть жена, и я ее тебе уже выбрал.

Дофин не выразил любопытства. Король продолжил:

– Ее зовут Мария-Жозефа, она дочь Фридриха-Августа Саксонского. Королева не очень довольна, потому что, как ты знаешь, отец этой девочки забрал польскую корону у твоего деда, Станислава. Ну покажи же хоть чуть-чуть заинтересованности!

– Отец, я не могу показывать то, чего не чувствую.

Король раздраженно пожал плечами.

– Герцог де Ришелье уже уехал в Дрезден, – заявил он. – Он сделает все приготовления для вашей свадьбы, которую мы не собираемся откладывать надолго.

Тут неотразимо очаровательный Людовик перестал быть королем и стал просто отцом. Он положил руку дофину на плечо.

– Не печалься, сын мой, – сказал он. – И помни: печаль, какой бы сильной она ни была, пройдет.

Дофин лишь взглянул на него. В его грустных глазах отразилось сомнение.

Несколькими месяцами спустя дофина женили на испуганной маленькой девочке пятнадцати лет. Попрощаться с домом и переехать в новую страну было суровым испытанием для нее, особенно когда королева этой страны не могла быть дружелюбно настроена к дочери того, кто отобрал трон у ее отца.

Но маленькая Мария-Жозефа серьезно решила стать хорошей женой. Она знала, что далеко не красавица, но и бывшая жена дофина не была красавицей, однако ее предшественница завоевала любовь дофина, это собиралась сделать и Мария-Жозефа.

Королева отнеслась к ней подчеркнуто холодно, но это компенсировалось теплым приемом короля. Казалось, что он полностью понимает, каково для маленькой девочки покинуть дом и семью. Людовик подчеркнул, что станет ей отцом и что он очень рад, что она будет жить с ними.

Когда Мария-Жозефа впервые встретилась с королевской семьей, она обратила внимание на девушку лет девятнадцати с печальными глазами. Она обняла Марию-Жозефу с нежностью и сочувствием; так ее редко обнимали. Это была принцесса Анна-Генриетта, сестра дофина. Она подошла к Марии-Жозефе в день свадьбы и рассказала, что дофин сильно любил свою прежнюю жену и все еще оплакивает ее смерть.

– Не обижайтесь на него, – сказала принцесса, – если он не проявит к вам интереса. Если бы он проявлял к вам интерес, это свидетельствовало бы о его непостоянном характере. Будьте терпеливы, и я уверена, когда-нибудь он полюбит вас так же, как любил ее.

– Вы так добры ко мне, – ответила испуганная невеста. – Я даже не могу описать, как важна для меня ваша дружба и дружба с королем.

– Всем нам приходится пережить расставание с теми, кто нам дорог, – пробормотала Анна-Генриетта. – Это тяжкий груз, не правда ли? – И тут она подумала, что, если бы ей приказали покинуть дом и отправиться в Англию, где она станет женой Чарльза-Эдварда, она была бы абсолютно счастлива. Где он сейчас? Беглец… прячущийся от ганноверских войск. Однажды он сгонит узурпатора с трона, и в Англии вновь начнут править благородные Стюарты. И когда это случится, он не забудет французскую принцессу, которую пообещал сделать королевой.

Невеста дофина смотрела на принцессу.

– Извини, – сказала Анна-Генриетта. – Я думала о своем.

Молодая жена взяла свою золовку за руки и улыбнулась ей.

«Странно, – подумала Анна-Генриетта, – мы обе боимся своего будущего, и именно поэтому мы можем подбодрить друг друга».

Церемония подготовки к первой брачной ночи закончилась. Мария-Жозефа дрожала, так как до этого дофин почти и не говорил с ней.

«Он ненавидит меня», – думала она. Марии-Жозефе захотелось вернуться обратно ко двору отца.

Дофин лежал с одной стороны кровати, она с другой. Казалось, будто он пытается отдалиться от нее на максимально возможное расстояние.

Они молчали, и в конце концов она не выдержала и сказал:

– Извините. Я хотела этой свадьбы не больше, чем вы. Я не хотела ехать во Францию. Но я ничего с этим поделать не могу. Это было не мое желание.

Он ничего не ответил. Потом Мария-Жозефа заметила, что по его щекам медленно текут слезы.

Когда она увидела, что дофин плачет, он показался ей гораздо младше ее. Маленькая принцесса поняла, как он нуждается в сострадании, и позабыла все свои страхи.

Мария-Жозефа протянула ладонь и коснулась его руки.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Я знаю, что ты чувствуешь.

Он повернулся к ней:

– Откуда ты можешь это знать?

– Возможно, потому что я люблю мою семью, – ответила она. – Я знаю, каково это: любить и потерять.

– Ты не можешь знать, каково было потерять Марию-Терезу.

– Знаю. Ты нежно любил ее, а она умерла. Ты чувствуешь, что никогда больше не станешь счастливым.

Дофин кивнул и вдруг уткнулся в подушку и зарыдал.

– Никто не понимает меня… никто… никто…

– Я понимаю, – сказала она и убрала волосы с его лба. – Бедный маленький дофин, я тебя понимаю.

Людовик не отверг ее ласку, и Мария-Жозефа продолжала гладить его по голове.

– Ты… ты будешь презирать меня, – сказал он.

– Нет, – ответила она, – не буду. Я уважаю тебя за то, что ты так сильно ее любил. Это говорит о том, что ты очень хороший человек… И если… если я буду тебе хорошей женой, то мне нечего бояться. Возможно, со временем ты полюбишь меня так же сильно. Это меня радует, потому что, когда она пришла к тебе, ты поначалу любил ее не больше, чем сейчас меня.

Дофин отвернулся от нее и не смог сдержать рыдание.

Мария-Жозефа склонилась над ним:

– Прошу тебя… не надо подавлять свое горе. Не бойся показать его мне. Я пойму. Я очень рада, что ты так сильно любил ее.

Дофин не ответил. Но он взял ладонь жены и прижал к горячей мокрой щеке.

В ту ночь дофин, оплакивая смерть первой жены, заснул на руках у второй.

Без маркизы де Помпадур король уже настолько не мог обходиться, что вскоре она стала богатой, уважаемой и решала государственные дела не хуже премьер-министра Франции. У нее были собственные покои в каждом дворце, и она уже получила в собственность дворцы Сель и Креси, потратив огромные средства на их обустройство.

Окружающие стали замечать ее экстравагантность и желание владеть красивыми вещами. В прошлом Жанна Антуанетта часто мечтала о том, что она сделает, когда достигнет своего нынешнего положения. Абель был представлен ко двору; ему даровали титул маркиза де Вандьера, но юноша чувствовал себя неловко.

– Я нахожу странным, что ко мне относятся как к очень важному человеку вовсе не потому, что я это заслужил, а потому, что я твой родственник.

– Ты действительно важен, – весело отвечала она. – Если кто-нибудь отнесется к тебе неуважительно, я очень разозлюсь.

– Я об этом и говорю, – грустно сказал он. – Я знаю, что они меня презирают, хотя и не показывают этого.

Бедный Абель! Ему не хватало честолюбия сестры и матери.

– Я буду рад занять должность начальника муниципальной службы, когда Ленорман уйдет в отставку. Этого мне вполне достаточно.

– Я злюсь на свою семью, – сообщила сестра брату. – Я так хочу им помочь, а они мне не позволяют.

Жанна Антуанетта погрустнела, вспомнив о смерти матери и о потере своего маленького сына, который умер не так давно. Ей следовало настоять на том, чтобы они разделили с ней ее удачу. Оставалась еще маленькая дочь Александрина, для которой нужно было подобрать хорошего мужа.

Что касается Франсуа Пуассона, то ему можно было дать титул, какой он пожелает.

Когда Жанна Антуанетта сказала об этом отцу, он рассмеялся и ответил, что вполне счастливо живет в своем загородном имении и ни о чем больше не просит.

– Маркиз того… граф этого! Это не для меня. Я останусь просто Пуассоном. Не беспокойся о старом Франсуа. Оставайся придворной шлюхой. Я не стану мешать тебе, но останусь просто Пуассоном.

«Конечно же, – думала Жанна Антуанетта, у женщины моего положения еще никогда не было такой нетребовательной семьи!»

Маркиза продолжала управлять королевским двором. Как же она была счастлива, когда им с королем удавалось ускользнуть от изнурительного придворного этикета Версаля! Какое же удовольствие ужинать в маленьких комнатах без этих пяти слуг, которые пробовали каждое блюдо перед тем, как передать его королю, и пяти других, которые пробовали вино.

У бедной королевы не было возможности забыть об этикете. Но возможно, она была более терпеливой и спокойнее относилась к этикету. Она уже несколько месяцев не была в Триньяне, так как ее гувернантка и поставщица фруктов все еще ругались по поводу того, кто должен снабжать дом свечами. Это был вопрос этикета: свечи должен был поставлять определенный человек, и, пока вопрос не разрешится, свечей в Триньяне не будет.

Весь королевский двор слышал историю о ковре над кроватью в спальне королевы, и никто не находил в этом ничего странного. Дело в том, что королева обнаружила, что ковер очень пыльный, и сообщила об этом одной из своих служанок. Та передала жалобы чистильщику обивки, который заявил, что эту пыль он убирать не обязан, так как ковер – это не обивка, а мебель, и поэтому чистить его должны мебельщики. Тогда конфликт перерос в ссору между мебельщиками, которые пытались выяснить, кто из них должен чистить ковер. Проблема заключалась в том, что если один слуга выполнял работу другого, то это считалось серьезным нарушением этикета. Низший слой жителей Версаля тщательно пытался копировать образ жизни верхнего.

Подобные нелепые ситуации повторялись снова и снова; но этикет священен, и никто не собирался отменять такие вот глупые правила. После одного эпизода маркиза начала опасаться, что они с королем окажутся в очень затруднительном положении и их обвинят в одном из самых серьезных нарушений этикета, которое только можно было себе вообразить.

Они ужинали в маленьких комнатах. Король ел с большим аппетитом. Это был один из тех замечательных моментов, когда можно было не соблюдать этикет.

Маркиза была радостна и вела себя очень оживленно, и король пожелал пораньше отправиться спать, чтобы остаться с ней наедине. Церемония отхождения ко сну в королевской спальне окончилась, и король присоединился к мадам де Помпадур.

– Ах, – воскликнул он, растягиваясь на ее кровати. – Какое же счастье сбежать оттуда! Моя дорогая маркиза, меня все больше и больше утомляет формализм Версаля. Я очень люблю свой дворец, но рядом со мной везде и всегда присутствует незримый наставник: этикет.

– Вашему величеству можно и не соблюдать его.

– Что я и делаю при каждом удобном случае.

– Может, не соблюдать его всегда?

– Народ никогда этого не поймет. Они считают нас… куклами, облаченными в парчу и бархат. – Людовик зевнул. – Вино сегодня было отменным.

– Да, ваше величество, вы доказали свое одобрение.

– Я что, опьянел?

Жанна Антуанетта преклонила перед ним колени и смотрела на него тем полным обожания взглядом, который приводил короля в восторг.

– Ваши манеры безупречны, как всегда. Они и не могут быть другими.

– Моя дорогая, – сказал Людовик, – как ты прекрасно выглядишь! Почему ты стоишь на коленях? Я хотел бы, чтобы ты была ближе.

Маркиза улыбнулась и поднялась. Снимая платье, она сказала:

– Однажды я покажу вам мою маленькую Александрину.

– Ты так нежно любишь свою дочь, – сказал король. – Она так же прекрасна, как и ты? Нет, это невозможно.

– Александрина некрасива. И я ничуть об этом не сожалею. Я не хочу, чтобы она стала великой красавицей.

– Странные слова для любящей матери.

– Вовсе нет, – ответила маркиза, закрывая глаза. – У красавиц много врагов. Я хочу, чтобы Александрина прожила тихую и мирную жизнь. У моей матери были планы на мой счет, и я их унаследовала. Мои же планы для моей дочери совсем другие. Надеюсь, что мне удастся воплотить в жизнь.

– Полагаю, – сказал король, – ты хочешь ей мужа из знатного рода.

– Я бы хотела подойти к выбору жениха с большой осторожностью, – ответила она. – Он должен быть достоин моей дочери.

– Богатый, знатный… властный, – пробормотал король.

– И добрый, – добавила Жанна Антуанетта. – Я бы хотела, чтобы муж моей дочери был так же добр к ней, как мой король ко мне.

Глаза короля засияли, когда он окинул взглядом ее великолепную фигуру и рассыпавшиеся по плечам роскошные волосы.

Король протянул руки, и Жанна-Антуанетта пошла к нему.

Через час она поняла, что с Людовиком не все в порядке. Он судорожно дышал; маркиза быстро зажгла свечу и увидела, что лицо короля пурпурного цвета.

– Людовик! Людовик! Что с тобой? – закричала она.

– Быстрее… пошли за доктором, – сдавленным голосом ответил он, но, вспомнив об этикете, добавил: – Скажите, что это вам нездоровится.

Жанна Антуанетта понимающе кивнула и позвала служанку.

– Быстро приведи доктора Кюснея, – приказала маркиза. – И не говори, что король болен. Скажи, что больна я.

Когда доктор пришел, он очень удивился, что его встретила маркиза.

– Мадам, разве вы больны? – запинаясь спросил он.

– Тише, прошу вас. Болен его величество.

Кюсней подошел к постели и осмотрел короля. Он дал Людовику порошки и потребовал холодной воды, чтобы омыть ему лицо.

Маркиза, дрожа, стояла рядом.

– Месье! – закричала она. – Умоляю, скажите… ему очень плохо?

Доктор выглядел опечаленным.

– За удовольствия надо платить. Людовик потакает всем своим желаниям. – Доктор пожал плечами. – Он все еще очень молод, и только это его спасает. Если бы ему было шестьдесят, то сейчас в вашей постели был бы покойник, мадам.

Людовик позвал доктора.

– Помогите мне встать, – потребовал король. – Я должен вернуться в свою спальню. Если я собираюсь болеть, то только не здесь.

После того как Людовик выпил несколько чашек лекарственного отвара, который по приказу доктора приготовила одна из служанок маркизы, Кюсней отвел Людовика в королевскую спальню. Маркиза, беспокоясь о здоровье короля, дрожала при мысли о том, какой бы был скандал, если бы король умер в постели своей любовницы. Этикет позволял королю Франции умирать лишь в своей собственной постели. Кюсней провел с Людовиком всю ночь, и утром маркиза получила от своего заботливого любовника записку.

«Моя дорогая, – писал Людовик, – как же мы оба перепугались! Я посылаю тебе эту записку с доктором, чтобы он мог заверить тебя, что все в порядке…»

Было странно, что в такой критический для них момент важным оказалось соблюдение этикета.

В любой ситуации он был самой важной частью придворной жизни. Никто не удивился бы, узнав, что маркиза и король провели ночь вместе; наоборот, Версаль долго бы обсасывал новость о том, что они провели ее порознь. Но все же одной из самых скандальных новостей было бы известие о том, что король умер в постели своей любовницы.

Отказаться от столь неразумных условностей? Проще выбить фундамент из-под величественных золотисто-желтых стен самого дворца.