Онлайн чтение книги Марьяжник
Глава 4. Мужской клуб

Дом № 16 по Васюкова оказался стареньким и неказистым двухэтажным строением. Головацкий остановился у двери и позвонил. Открыли ему не сразу. Не менее десяти минут, наверное, Матвею Евграфовичу пришлось переминаться с ноги на ногу и заниматься лишь визуальным изучением здания. Он позвонил еще раз, потом еще раз… И лишь после четвертой попытки до профессора донеслись неспешные приближающиеся шаги.

Ему открыла женщина средних лет в сером ситцевом платье с высокой стойкой и повязанным на груди белоснежным фартуком. Головацкий галантно приподнял шляпу и представился.

– Могу ли я видеть госпожу Кильман?

– Проходите, – произнесла служанка настолько тихо, что Матвей Евграфович с трудом расслышал это коротенькое словечко.

Его провели в гостиную на первом этаже.

– Госпожа Кильман сейчас спустится.

И снова потянулись нескончаемые минуты ожидания. Профессор нетерпеливо расхаживал взад-вперед, что само по себе уже было нетипичным для человека его образа жизни. Головацкий не любил совершать лишних и ненужных движений.

Гостиная Анны Кильман была такой же скромной, как и сам ее дом. Минимум меблировки, неприглядные занавесочки на окнах, безворсовые ковры. Матвей Евграфович еще до появления хозяйки имел возможность охарактеризовать ее как человека крайне нуждающегося…

Наконец она появилась.

– Господин Головацкий?

Анна Кильман остановилась на пороге и, безвольно опустив руки вдоль тела, грустно взирала на визитера. Глаза ее были красными и воспаленными от слез. Длинные светлые волосы уложены небрежно. На щеках с едва заметными ямочками ни единого следа румянца. На госпоже Кильман было черное пышное платье.

– Добрый день, – Матвей Евграфович поклонился. – Я вынужден извиниться, госпожа Кильман, за свое вторжение. Вам, наверное, сейчас не слишком удобно принимать кого-либо, но обстоятельства обязывают меня…

– Что это за обстоятельства?

Она села, при этом забыв предложить место гостю. Головацкий вынужденно остался стоять, заложив руки за спину и взирая теперь на женщину сверху вниз.

– Я занимаюсь расследованием гибели Антона Антоновича Сербчука.

Кильман вздрогнула, ее лицо сморщилось, и Матвей Евграфович подумал, что женщина сейчас неминуемо расплачется. Однако этого не произошло. Она лишь опустила глаза и судорожно переплела пальцы рук.

Головацкий поспешил продолжить:

– Мне известно о тех отношениях, что связывали вас с покойным, но уверяю вас, госпожа Кильман, что все это останется строжайше между нами. Вам не придется ничего афишировать, не придется давать никаких официальных показаний, но я был бы вам крайне признателен, если бы вы ответили на несколько моих вопросов.

Она снова подняла на него взгляд:

– Что же тут расследовать, господин Головацкий? Антон… Антонович погиб по неосторожности. Разумеется, это могло случиться с каждым, но… Я чувствую в этом и свою вину.

– В чем же?

Госпожа Кильман грустно и натянуто улыбнулась:

– Он шел ко мне. Определенно ко мне. И в такой час…

Головацкий насторожился.

– Прошу прощения, – вклинился он. – Вы хотите сказать, что не виделись с Антоном Антоновичем в ту… ночь?

– Нет, не виделась, – глаза женщины блеснули от навернувшихся слез. Нижняя губа дрогнула, но она снова сдержалась. – Но, говорю вам, он определенно шел ко мне. Однако… не дошел.

– Вы ждали его?

– Нет. Но Антон… Антонович любил, знаете ли, преподнести сюрприз. Он мог явиться в любое удобное для него время.

– И даже в четвертом часу утра? – гнул свою линию Головацкий.

– На что вы намекаете? – вскинулась Кильман.

Матвей Евграфович, по-прежнему глядя на нее сверху вниз, не мог не отметить, как она была хороша в этом своем легком приступе негодования. Такие женщины, как Анна Кильман, умудряются сохранять природную красоту и свежесть в любом возрасте. Порой случается и так, что с возрастом они становятся только краше…

– Я буду с вами откровенен, госпожа Кильман, – Головацкий все же рискнул без приглашения придвинуть к себе ближайший стул и грузно опустился на него. Теперь его лицо с одним неподвижным глазом оказалось напротив лица собеседницы. – У нас есть некоторые подозрения, что Антон Антонович угодил под лошадь не сам. Его могли толкнуть.

Ладошка женщины испуганно взметнулась вверх и прижалась к губам. Она подавила рвущееся наружу восклицание.

– Убили? – на выдохе произнесла Кильман. – Вы хотите сказать, что Антона убили?

– Я хочу сказать, что такая вероятность существует, госпожа Кильман. Но только вероятность, и не более. Мы разбираемся. А потому я и спрашиваю вас, как часто случалось такое, что Антон Антонович являлся к вам с визитом в четвертом часу утра? Заранее приношу извинения за бестактность, но…

– Я все поняла, – выражение лица Кильман разительно переменилось. Из убитой горем влюбленной женщины она в одну секунду превратилась в решительную особу. – Если Антона действительно кто-то убил и мои слова помогут вам отыскать убийцу, я готова отвечать на любые вопросы. Пусть даже самые бестактные. И знаете что, господин Головацкий? Вы правы. Я только сейчас подумала об этом. Прежде подобного не случалось. Антон мог прийти без приглашения в полночь или около того, но чтобы в четвертом часу – нет. Такого прежде не было ни разу. Это важно? Да? В этом что-то есть, господин Головацкий?

– Возможно, – уклончиво ответил Матвей Евграфович, думая о своем. – А скажите, госпожа Кильман, в последнее время вы не замечали ничего странного в поведении Антона Антоновича? Может быть, он излишне нервничал, опасался чего-то?

– Он переживал, – уверенно ответила женщина. – Это я могу сказать вам совершенно точно. Антон Антонович умел скрывать свои чувства от посторонних, но только не от меня. Я видела, как сильно он переживал.

– Из-за чего?

– Из-за гибели близких ему людей. Сначала это трагическое падение с лошади графа Щадилова, затем самоубийство Доронина. А после случившегося с генералом Корниевичем тремя днями ранее Антон и вовсе поник. Я видела, какой это был для него удар. Он стал рассеянным, и, возможно, поэтому с ним случилось то, что…

Кильман замолчала, заметив, как ее собеседник медленно поднялся со стула. Единственный глаз Матвея Евграфовича прищурился. Он нервно дернул себя за ус.

– Что с вами? – встревожилась женщина. – Вам плохо, господин Головацкий?

– Нет-нет, – поспешно заверил ее профессор. – Со мной все в порядке, госпожа Кильман. Просто ваши слова… Антон Антонович переживал из-за смерти генерала Корниевича? Я вас правильно понял?

– Совершенно верно.

– А разве… Разве они были так близко знакомы?

– Они были почти друзьями, – Кильман говорила об этом как о чем-то само собой разумеющемся. Как о чем-то, что было известно каждому. – У них были какие-то общие дела, они состояли в одном клубе… Подробностей я не знаю, господин Головацкий. Мы были в добрых отношениях с Антоном… Антоновичем, но он со мной, знаете ли, не откровенничал. В том, что касалось его дел.

Головацкий снова опустился на стул. Даже не опустился, а плюхнулся. В деле появилась весьма интересная ниточка. Интересная, но по-прежнему загадочная.

– Они состояли в одном клубе, – эхом повторил Матвей Евграфович слова Кильман. – Корниевич и Сербчук. А что это был за клуб?

– Не знаю, – женщина пожала плечами. – Но полагаю, обычный мужской клуб. Карты, вино, сигары, разговоры о политике… Ну, вы ж знаете, как это бывает, господин Головацкий?

Да, Матвей Евграфович знал, как это бывает. Но он с огромным трудом мог представить себе генерала Корниевича, рассуждающего о политике за картами и вином. Кого угодно, но только не Корниевича. Тут было что-то другое. Совсем не то, о чем говорила Анна Кильман.

– Вы не знаете, где находился этот клуб? Как он назывался?

– Увы, – Кильман снова натянуто улыбнулась. – Мы не говорили об этом с Антоном Антоновичем… Хотя постойте-ка! Помнится, я что-то такое слышала. Они иногда собирались у Антона Антоновича дома. Но только иногда. А так…

– А вы знаете кого-то еще, кто состоял в этом клубе? – Головацкий подался вперед, напряженно всматриваясь в карие глаза актрисы.

Она задумалась. Пауза затянулась, и у Матвея Евграфовича созрел следующий вопрос раньше, чем женщина ответила на предыдущий.

– Люди, которых вы назвали ранее, госпожа Кильман… Они тоже состояли в этом клубе? Те, из-за гибели которых переживал Сербчук?

– Щадилов и Доронин?

– Именно.

– Да, они были членами того же клуба.

– И один из них упал с лошади, а другой сам свел счеты с жизнью?

Кильман печально кивнула.

В голове у Матвея Евграфовича многое начало проясняться. Разрозненные части мозаики постепенно вставали на свои места, образуя общую картинку. Пока еще неполную, но кое-что уже прояснилось. Клуб, в котором состояли покойные генерал Корниевич и чиновник Сербчук, не был обычным мужским клубом, каким он представлялся Анне Кильман. Скорее, это было похоже даже не на клуб, а на кружок. Антиправительственный кружок. Может быть, даже социал-демократический, каких в последнее время немало развелось по всей территории России. Потому и конкретного адреса у «клуба» не было. Члены кружка встречались на квартирах. Либо Сербчука, либо кого-то еще. Кружок все время перемещался.

Головацкому вспомнилось упоминание Орловым императорского портрета в кабинете покойного генерала. Он показался Тимофею необычным. Оно и неудивительно. Если Корниевич относился к числу заговорщиков, он и не мог повесить у себя в доме иного портрета. Отсюда и несговорчивость адъютантов Корниевича. Становилось понятным, почему все они не желали распространяться о делах погибшего генерала. Кокаин – это тоже пятно на репутации, но антиправительственный заговор!..

Матвей Евграфович был уверен в том, что напал на нужный след. Социал-демократы! Корниевич, Сербчук и все остальные в их клубе. Однако это пока не объясняло главного вопроса. Зачем и кому могла понадобиться смерть членов антиправительственного кружка? И была ли все-таки их смерть насильственной? Смерть генерала Корниевича – наверняка. А вот остальные? Здесь у Матвея Евграфовича имелись только догадки и предположения. Но смерть сразу четырех членов кружка – совпадение ли? Маловероятно. Плюс гибель капитана Симакова на дуэли.

– Так как насчет других, госпожа Кильман? – вернулся профессор к вопросу, оставшемуся без ответа. – Никого не вспомнили?

– К сожалению, так сразу не припоминаю, – виновато призналась актриса. – Антон Антонович упоминал имена и фамилии, но я, честно говоря, не вникала. Если бы я знала, что это окажется важным…

Кильман в отчаянии заломила руки. Слезы вновь навернулись ей на глаза. Головацкий видел, каких трудов женщине стоит держаться и не расплакаться перед ним.

– Не волнуйтесь, госпожа Кильман, – профессор ободряюще улыбнулся. – Право, не стоит. Не помните сейчас, может быть, вспомните позже. Если это произойдет, просто дайте мне знать. Хорошо?

– Хорошо.

Головацкий поднялся:

– В таком случае не буду и далее утомлять вас своим присутствием. Огромное спасибо, госпожа Кильман. Вы очень мне помогли.

Она тоже встала:

– Прошу вас, господин Головацкий, держите меня в курсе. Если Антон действительно был убит, я желаю знать об этом.

– Непременно, – заверил ее Матвей Евграфович.

Покинув дом № 16 по Васюкова, Головацкий немедленно поехал к себе. По дороге он, правда, завернул в гостиницу «Континент» и оставил портье записку для постояльца из двести второго номера. Самого постояльца в «Континенте» не было, но, по словам того же портье, господин обещал вернуться в течение ближайших тридцати минут. Головацкий не стал ждать. Оставленной записки будет вполне достаточно…

Орлов ждал профессора в кабинете. Весь вид молодого человека – его взгляд, нервные рваные движения, небрежно расстегнутый ворот рубашки – все это свидетельствовало о том, что Тимофей находился в состоянии крайнего волнения.

– Удалось что-то обнаружить? – по-деловому осведомился Матвей Евграфович, удобно располагаясь в любимом кресле и неторопливо раскуривая сигару.

Профессору хотелось некоторое время побыть в одиночестве, чтобы обдумать полученную сегодня информацию, но и сведения Тимофея могли оказаться чрезвычайно ценными.

Огромный дог почти бесшумно скользнул в помещение и занял место рядом с правой ногой хозяина. Положил морду ему на щиколотку. Головацкий не шевельнулся.

– Мы нашли Кондора, Матвей Евграфович, – радостно выпалил Орлов.

– Вот как? Так быстро?

– Да.

– Ну, рассказывайте, рассказывайте, любезный. Не томите старика, ради бога.

Головацкий опустил руку и погладил пса.

– Кондор живет на Апраксином дворе. – Тимофей не стал садиться, а продолжал нервно мерить шагами профессорский кабинет. – Его настоящее имя Николай Коломенский. Действительно, из бывших. Из дворян. Все, что сказал Солодовников, верно. Это подтвердил и наш информатор. Я только что прибыл со встречи с ним. Однако есть и еще кое-что интересное, Матвей Евграфович. Для того чтобы взять Кондора, то есть, прошу прощения, Коломенского, нам нет никакого смысла соваться в трущобы рынка. Все можно сделать значительно проще. У Коломенского есть женщина. Возлюбленная, не имеющая ровным счетом ничего общего с хитрованскими барышнями. Это курсистка Елена Аничкова. Проживает по Большому Старообрядническому проезду. Егор уже отправился туда, чтобы детальнейшим образом выяснить все на месте. Информатор сообщил мне, что Коломенский познакомился с Аничковой чуть больше четырех месяцев назад. Часто у нее ночует, и таким образом мы можем…

– Превосходно, Тимофей, превосходно, – Головацкий пыхнул сигарой. В дальнейших пояснениях он не нуждался. – Отправляйтесь на Большой Старообряднический, только умоляю вас, сделайте все без лишнего шума. Особенно не стоит компрометировать девушку. Возьмите Коломенского либо по его приходу к ней, либо когда он от нее выйдет. И привозите его сюда, ко мне.

– Прямо сюда, Матвей Евграфович? – удивился Орлов. – Может, нам лучше самим потолковать с ним и все выяснить?

– Нет, – профессор покачал головой. – Я желаю поговорить с ним сам, Тимофей. Нет никакого смысла опасаться уголовника из бывших дворян. Я сумею найти с ним общий язык. Да-с… Тем более что он интересует нас исключительно как свидетель. Вам ясно? Поэтому не переусердствуйте, милейший, не переусердствуйте.

– Не извольте беспокоиться, Матвей Евграфович, – Орлов улыбнулся. – Сделаем все в лучшем виде. Но и особо миндальничать с ним не будем. Тут уж, как говорится, не обессудьте.

– Ну, хорошо, ступайте.

Головацкий снова провел рукой по гладкой шерсти лежащего на полу дога. Движение было скорее машинальным, нежели осознанным. Поглаживание любимого питомца всегда настраивало Матвея Евграфовича на позитивный лад и помогало сосредоточиться. Дог редко оставлял хозяина одного, словно догадывался о том, каким образом его присутствие помогает профессору.

Уши пса слегка дернулись – он среагировал на движение Орлова, направившегося к выходу из кабинета. Головацкий вновь дважды пыхнул сигарой и устало смежил веки.

Итак… Речь, несомненно, идет о заговорщиках. Но убийства… Раскол внутри организации? Личные мотивы? И что же это за убийца такой, который так ловко работает либо под самоубийства, либо под несчастные случаи? Как он подбирается к своим жертвам? Кто он? В деле оставалось очень много неясностей, и Матвей Евграфович не горел желанием встречаться раньше времени ни с начальником Третьего отделения департамента полиции, ни со статским советником Лужанским. Он не станет высказывать никаких догадок до тех пор, пока в деле не останется темных пятен. Пока все не прояснится до конца…

В очередной раз обратившись к своей картотеке, Головацкий не обнаружил в ней никаких сведений ни относительно Щадилова, ни относительно Доронина. Персона графа была известна. Матвей Евграфович даже припомнил, как читал о трагической смерти Щадилова в газете двумя неделями ранее. Падение с лошади. Да, кажется, именно так и говорилось. И никаких подозрений со стороны полиции. В этот раз убийца, если таковой имелся, сработал абсолютно чисто. Как и в случае самоубийства Доронина. К слову сказать, фамилия последнего Головацкому и вовсе была незнакома.

Из того же верхнего ящика стола профессор достал снимки покойного Корниевича. Еще раз внимательно разглядел отметины на шее генерала. Сомнений никаких. Задушен. Попытка сопротивления. Все налицо…

За изучением снимков Головацкого и застала появившаяся на пороге его кабинета Глафира Карловна.

– К вам посетитель, Матвей Евграфович. Признаться, какого-то странного вида. И он не представился.

Головацкий знал, кто это.

– Просите, – распорядился он.

Профессор неторопливо сложил все обратно в ящик, запер его на ключ и откинулся в кресле…

Вошедший в кабинет профессора человек неспроста смутил Глафиру Карловну. Воротник его пальто был высоко поднят, огромный клетчатый шарф закрывал нижнюю часть лица, а из-за низко надвинутой на глаза шляпы разглядеть его не представлялось возможным. Однако, оказавшись наедине с Головацким, мужчина соизволил снять шарф и шляпу. Пальто осталось на нем. Он без приглашения занял место напротив Матвея Евграфовича и хмуро взглянул на него из-под широких косматых бровей. Визитеру было чуть больше сорока, он имел широкое скуластое лицо, острый нос и проницательные карие глаза. Под левым глазом красовалось розовое родимое пятно размером с двугривенную монету. Дог приподнял голову и недовольно заворчал. Головацкий успокоил его, потрепав по загривку. Морда пса снова опустилась ему на щиколотку.

– Я получил вашу записку, профессор, – голос у мужчины был слегка хрипловатым, но хорошо поставленным, как у оперного певца. – Зачем вы хотели меня видеть?

Головацкий перекатил сигару из одного уголка рта в другой.

– Помнится, вы обещали мне отплатить услугой за услугу, милейший, – тон Матвея Евграфовича при обращении к этому человеку был совсем иным, нежели когда он говорил с бароном Дребеном или госпожой Кильман. В нем не было ни малейшего намека на светскость. – Я не очень люблю напоминать людям об их долгах, в особенности когда это касается меня лично, но сейчас именно такой момент. Я нуждаюсь в вашем содействии.

Мужчина только кивнул. Это уже само по себе означало согласие со словами профессора, а потому Матвей Евграфович немедленно продолжил:

– Мне доподлинно известно, милейший, что вы имеете самое прямое отношение к так называемой социал-демократической партии. Не меньше, чем мне, об этом известно и вам, полагаю, – Головацкий снисходительно улыбнулся, давая понять, что ему не чуждо некоторое чувство юмора. – Вы знаете, что к политике я равнодушен, но нередко расследуемые мною дела прямо или косвенно пересекаются с политикой. Вот как сейчас, например. Вы поможете мне, и ваш долг будет полностью погашен. Как вы смотрите на подобное предложение?

– Я вынужден подчиниться, – без вызова, но при этом с чувством собственного достоинства ответил посетитель. Он повесил шляпу на спинку стула и снова обернулся к Головацкому: – Что вы хотите, профессор?

– Меня интересует один кружок, – без обиняков начал Матвей Евграфович.

– Социал-демократический?

– Возможно. Во всяком случае, я полагаю, что он таковым является. В этот кружок входил сам генерал Корниевич. Ныне покойный, к сожалению. Мне также известны фамилии еще трех членов этого кружка…

– Тоже покойных? – усмехнулся гость.

– Как вы догадались?

– Я всего лишь предположил, профессор. Не один вы, скажу я вам, владеете методикой дедукции. Если бы вам был известен хоть один из живых членов этого кружка, вы вряд ли бы стали обращаться ко мне за содействием.

– Недурно, – протянул Матвей Евграфович. – У вас определенно талант, милейший. Да-с… Так что вы можете сказать по данному вопросу?

– Я слышал о генерале Корниевиче, – спокойно проговорил мужчина с родимым пятном. – Равно как и о его кончине. Но к социал-демократической партии он не принадлежал.

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен. Мне незачем вас обманывать. Тем более сейчас, когда генерала уже нет в живых. Однако, заметьте, я не сказал, что генерал Корниевич не мог иметь сношений с нашей партией.

– Так он имел такие сношения? – живо спросил Головацкий.

Зажатая в зубах профессора сигара успела потухнуть. Матвей Евграфович взял со стола спички и раскурил ее вновь. Из его рта вырвалось густое облако дыма и медленно потянулось к потолку. Мужчина внимательно проследил за этим полетом.

– Мне об этом ничего не известно, – сказал он после небольшой паузы.

– Но узнать это вы можете?

– Я постараюсь. Не люблю оставаться перед кем-либо в долгу, профессор. Особенно не хотелось бы числиться в списке ваших должников. Вы можете назвать мне фамилии остальных трех покойных членов кружка?

– Извольте. Сербчук, граф Щадилов, Доронин. Запишете?

Головацкий двинул в направлении гостя чернильницу, но тот отрицательно покачал головой:

– Запомню. У меня хорошая память, профессор. Когда вам нужна информация об этом кружке?

– Чем раньше, тем лучше.

– Я сделаю все возможное, чтобы она была у вас завтра. Раньше никак не выйдет.

Мужчина с родимым пятном поднялся и вновь поднял воротник пальто. Намотал вокруг шеи клетчатый шарф. Он, видимо, полагал, что аудиенция на этом закончена. Но Головацкий, как оказалось, придерживался иного мнения.

– Боюсь, что информация – это не услуга, милейший, – лукаво улыбнулся профессор. – Вы сами-то так не считаете?

Мужчина замер. Он уже держал в руках шляпу, но надеть ее не успел. Матвей Евграфович имел возможность видеть теперь только половину лица визитера.

– А что же вы хотите, профессор? Услугу какого рода?

– Мне нужен кто-то, кто состоит в этом кружке. Живой. Я хочу, чтобы вы помогли мне сойтись с этим человеком. Как, по-вашему, могу я сойти за социал-демократа?

Визитер окинул профессора долгим изучающим взглядом.

– С большой натяжкой, – признался он.

– Отчего же?

Мужчина только пожал плечами. Подходящего ответа на этот вопрос у него не нашлось. Однако Матвей Евграфович ничуть не смутился.

– Значит, вам придется убедить кого-то из членов этого кружка, что я таковым являюсь. Мне нужно попасть внутрь. Понимаете?

– Это будет не просто.

– Ну, вы уж будьте любезны, расстарайтесь, милейший, расстарайтесь. Да-с… Долг, он ведь, как известно, платежом красен.

– Ну, разумеется.

Даже широкий клетчатый шарф не смог скрыть того, как мужчина неприязненно поморщился. Понятное дело, что для него было бы лучше, если бы никакого долга перед Головацким и вовсе не было. Но таковой был, и его следовало отдавать. Выбора у мужчины не оставалось.

– Я непременно дам вам знать, как только что-то получится, профессор.

– Завтра, – напомнил Матвей Евграфович.

– Да. Завтра.

Гость надел шляпу, и его лицо скрылось полностью, как и в момент появления в этом кабинете. Головацкий не поднялся из кресла, чтобы проводить визитера до двери. Тот нашел дорогу сам. Вышел и мягко прикрыл за собой дверь. Матвей Евграфович загасил сигару и положил ее в пепельницу. Вновь смежил веки. События текущего дня в свете двух вынужденных визитов отозвались в грузном теле Головацкого приступом невероятной усталости. Однако профессор знал, что расслабляться сегодня еще было рановато. Он снова достал из ящика заветную папочку, взял в руки перо, обмакнул его и, выбрав чистый лист, принялся быстро что-то писать ровным убористым почерком.